бсолютно чуждый тому, что так и витало в воздухе, словно призрак былой близости. Хулия так и чувствовала его присутствие. Но, может быть, подумала она, и Альваро испытывает то же самое. Возможно, она тоже кажется ему сейчас далекой и равнодушной. - Ну вот, - произнес в этот момент Альваро, и Хулия ухватилась за звук его голоса, как потерпевший кораблекрушение хватается за любой кусок дерева. Она знала (и от этой мысли ей стало легче), что не сможет делать одновременно две веши: вспоминать и слушать. Она мысленно спросила себя: правда ли, что все прошло? И без всякой боли ответила утвердительно. По-видимому, это выразилось столь явно, что Альваро бросил на нее удивленный взгляд. После чего вновь посмотрел в книгу, которую держал в руках. Хулия разглядела название на обложке: "Швейцария, Бургундия и Нидерланды в XIV-XV веках". - Вот, посмотри-ка. - Альваро указал пальцем на имя в тексте, потом на фотографию, лежавшую перед ней на столе. - FERDINANDUS OST. D.: так обозначен игрок, сидящий слева, - тот, что в красном. Ван Гюйс написал "Игру в шахматы" в тысяча четыреста семьдесят первом году, так что никаких сомнений быть не может. Речь идет о Фердинанде Альтенхоффене, герцоге Остенбургском, Ostenburguensis Dux. Родился в тысяча четыреста тридцать пятом, умер... Да, точно: в тысяча четыреста семьдесят четвертом. Когда он позировал художнику, ему было лет тридцать пять. Хулия, взяв со стола картонную карточку, записывала. - Где находится этот Остенбург? Где-нибудь в Германии? Отрицательно качнув головой, Альваро открыл исторический атлас и ткнул пальцем в одну из карт. - Остенбург - это герцогство, примерно соответствовавшее Родовингии Карла Великого... Оно находилось вот здесь, на стыке французских и немецких земель, между Люксембургом и Фландрией. В течение пятнадцатого и шестнадцатого веков остенбургские герцоги старались сохранить свою независимость, и им это удавалось, но кончилось тем, что Остенбург поглотила сперва Бургундия, а позже - Максимилиан Австрийский. Династия Альтенхоффенов прекратила свое существование со смертью Фердинанда, последнего герцога Остенбургского, - того самого, что на картине играет в шахматы... Если хочешь, я тебе сделаю фотокопии. - Я буду очень благодарна. - Не стоит, это пустяки. - Альваро откинулся на спинку кресла, достал из ящика письменного стола жестяную коробку с табаком и принялся набивать свою трубку. - Рассуждая логически, дама, сидящая у окна и обозначенная надписью BEATRIX BURG. OST. D., - не кто иная, как Беатриса Бургундская, супруга герцога Фердинанда. Видишь?.. Беатриса вышла за последнего из Альтенхоффенов в тысяча четыреста шестьдесят четвертом, в возрасте двадцати трех лет. - По любви? - спросила Хулия, взглянув на фотографию с улыбкой, значение которой было трудно определить. Альваро так же коротко, несколько натянуто улыбнулся: - Ты же знаешь, браки такого рода редко заключались по любви... Этот был устроен дядей Беатрисы - Филиппом Добрым, герцогом Бургундским, ради укрепления союза с Остенбургом перед лицом Франции, которая стремилась проглотить оба герцогства. - Он тоже бросил взгляд на фотографию и сунул в зубы трубку. - Фердинанду Остенбургскому крупно повезло: он получил в жены красавицу. По крайней мере, так утверждает Никола Флавен, виднейший летописец той эпохи, в своих "Бургундских анналах". Судя по всему, твой ван Гюйс разделял это мнение. По-видимому, Беатрису рисовали и раньше, поскольку, как указывается в одном документе, который цитирует Пижоан, ван Гюйс некоторое время был в Остенбурге придворным живописцем... Фердинанд Альтенхоффен в тысяча четыреста шестьдесят третьем году назначил ему содержание - сто фунтов в год, из коих половину надлежало ему выплачивать в день Святого Иоанна, а вторую половину - на Рождество. В том же документе упоминается о поручении написать портрет Беатрисы - с натуры. Она тогда еще была невестой герцога. - А есть какие-нибудь другие упоминания о ван Гюйсе? - Да сколько угодно. Он ведь стал очень известным художником. - Альваро извлек откуда-то папку. - Жан Лемэр в своей "Couronne Margaridique", написанной в честь Маргариты Австрийской, правительницы Нидерландов, ставит имена Питера из Брюгге (ван Гюйса), Гуго из Гента (ван дер Гуса) и Дирка из Лувена (Дирка Боутса) рядом с именем того, кого он называет королем фламандских живописцев - Яна (ван Эйка). В поэме сказано, дословно: "Pierre de Brugge, qui tant eut les traits utez", то есть "коего штрихи столь чисты"... Когда писались эти строки, ван Гюйса уже четверть века не было в живых. - Альваро внимательно перебирал карточки. - Вот еще более ранние упоминания. Например, это: в описях имущества Валенсийского королевства указывается, что Альфонс V Великодушный имел произведения ван Гюйса, ван Эйка и других западных мастеров, но что все они исчезли... Упоминает ван Гюйса в тысяча четыреста пятьдесят четвертом году Бартоломео Фацио, близкий родственник Альфонса V, в своей книге "De viribus illustris" ["О мужах достославных" (лат.)], именуя его "Pietrus Husyus, insignis pictor" [Пьетрус Гусиус, знаменитый живописец (лат.)]. Другие авторы, особенно итальянские, называют его "Magistro Piero Van Hus, pictori in Bruggia" [Мастер Пьеро ван Гус, живописец из Брюгге (лат.)]. Вот здесь есть цитата тысяча четыреста семидесятого года, в которой Гуидо Разофалько отзывается об одной из его картин, "Распятии", также не дошедшей до нас, в следующих словах: "Opera buona di тапо di un chiamato Piero di Juys, pictor famoso in Fiandra" ["Славный труд руки именующего себя Пьеро ди Юйсом, знаменитого живописца во Фландрии" (ит.)]. А другой итальянский автор, имя которого нам неизвестно, пишет о другой картине ван Гюйса, "Рыцарь и дьявол" (она сохранилась), отмечая: "A magistro Pietruts Juisus magno et famoso flandesco fuit depiction" ["Мастером Пьетрусом Юисусом, великим и славным фламандцем, была написана" (лат.)]. Можешь добавить, что в шестнадцатом веке о нем упоминают Гуиччардини и ван Мандер, а в девятнадцатом - Джеймс Уил в своих книгах о великих фламандских художниках. - Альваро собрал карточки, осторожно вложил их в папку и положил ее на место. Потом, откинувшись на спинку кресла, с улыбкой взглянул на Хулию. - Ты довольна? - Более чем... - Девушка записала все, что он говорил, и теперь что-то прикидывала, глядя в свои записи. Через мгновение она подняла голову, откинула волосы с лица и с любопытством посмотрела на Альваро. - У меня просто нет слов. Ты словно заранее подготовил эту лекцию. Я потрясена. Улыбка профессора несколько потускнела, но он отвел глаза, чтобы не встретиться взглядом с Хулией. Взяв одну из лежавших на столе карточек, он стал пристально изучать ее, как будто написанное на ней внезапно привлекло его внимание. - Это моя работа, - проговорил он. И Хулия не поняла, почему он произнес это таким странным тоном: то ли его мысли были заняты содержанием карточки, то ли он стремился увести разговор в сторону от этой темы. - Но ты в своей работе, как всегда, на высоте... - Она несколько секунд с любопытством смотрела на него, затем снова перевела взгляд на записи. - У нас набралось немало данных об авторе и персонажах картины... - Склонившись над репродукцией фламандской доски, она ткнула кончиком пальца в фигуру второго игрока. - Но об этом - пока ничего. Занятый разжиганием трубки, Альваро ответил не сразу. Лоб его был нахмурен. - Его личность точно установить трудно, - ответил он, выпуская клуб дыма. - Надпись не слишком-то ясна, хотя и дает основания для выдвижения определенной гипотезы. RUTGIER AR. PREUX... - Он сделал паузу и устремил взгляд на чашечку трубки с таким видом, будто надеялся отыскать в ней подтверждение своей идеи. - Rutgier может означать "Роже", "Рохелио", "Руджеро" - все, что угодно. Существует по меньшей мере десяток вариантов этого имени, оно было широко распространено в ту эпоху... Рrеих - может быть клановой фамилией, однако в этом случае мы окажемся в тупике, потому что в хрониках нет упоминаний ни о ком, кто носил бы подобную фамилию. Но в эпоху Позднего Средневековья слово ргеих употреблялось в значении "храбрый", "рыцарственный". Ну вот тебе пара известных примеров: этим словом сопровождаются имена Ланселота и Роланда... В Англии и Франции, посвящая кого-либо в рыцари, ему говорили: soyez ргеих, то есть: будь верным, отважным. То был своеобразный титул, которым было принято отличать избранных, цвет и красу рыцарства. По профессиональной привычке, сам того не замечая, Альваро впал в лекторский, почти наставительный тон: это происходило - раньше или позже - всякий раз, когда речь заходила о темах, имеющих отношение к его специальности. Хулия ощутила некоторое душевное смятение: все это бередило старые воспоминания, раздувало уже успевшие покрыться пеплом забвения угольки нежности, занимавшей некогда определенное место в пространстве и во времени и игравшей немалую рать в формировании ее нынешнего характера. То были останки иной жизни и чувств, которые она методично и целеустремленно заталкивала в самый дальний угол своей души: так засовывают на самую высокую полку книгу, которую не собираются перечитывать, и она там покрывается слоем пыли, но... она там, никуда не делась. Когда человек испытывает то, что испытывала в эти минуты Хулия, необходимо срочно подавить это любыми доступными средствами. Занять мозг мыслями о самых ближайших делах. Говорить, расспрашивать о подробностях, даже если они тебе вовсе не нужны. Наклоняться над столом, делая вид. что целиком поглощена своими записями. Думать о том, что перед ней совсем другой Альваро, не тот, что раньше, - а, вне всякого сомнения, так оно и было. Убедить себя, что все остальное произошло в некую отдаленную эпоху, в стародавние времена и бог знает где. Держаться и чувствовать так, словно воспоминания принадлежат не ей и Альваро, а каким-то совсем иным людям, о которых им просто приходилось когда-то слышать и судьба которых их никоим образом не волнует. Одним из возможных решений проблемы было закурить, Хулия так и сделала. Дым сигареты, проникая в ее легкие, примирял ее с самой собой, как бы впрыскивая ей маленькими порциями безразличие и спокойствие. Хулия неторопливо достала из сумочки сигареты, вынула одну из пачки, зажгла, затянулась, старательно выполняя привычный ритуал. Это немного успокоило ее, и она смогла снова взглянуть в лицо Альваро, давая понять, что готова слушать дальше. - И какова же твоя гипотеза? - Она прислушалась к собственному голосу и нашла, что он звучит вполне удовлетворительно. Что ж, отлично. - Насколько я понимаю, если слово PREUX не является фамилией, ключ к разгадке тайны, возможно, следует искать в аббревиатуре AR. Альваро согласился с ней. Щуря глаза от дыма трубки, он взял другую книгу, раскрыл ее и принялся листать. Найдя то, что искал, он протянул книгу Хулии. - Посмотри сюда. Роже Аррасский, родился в тысяча четыреста тридцать первом году - том самом, когда англичане сожгли в Руане Жанну д'Арк. Его семья была связана родственными узами с французским королевским домом Валуа. Роже Аррасский родился в замке Бельсанг, по соседству с герцогством Остенбургским. - Ты думаешь, это он изображен на картине? - Очень возможно. Вполне вероятно, что AR является сокращенным, от "Аррас". А Роже Аррасский - об этом говорится во всех хрониках той эпохи - принимал участие в Столетней войне в качестве ближайшего соратника Карла VII, короля Франции. Видишь?.. Участвовал в отвоевании Нормандии и Гиени у англичан, в тысяча четыреста пятидесятом году - в битве при Форминьи, три года спустя - в битве при Кастийоне. Взгляни-ка на эту гравюру. Может, среди этих людей изображен и он: например, вот этот рыцарь в шлеме с опущенным забралом, который в самый разгар сражения отдает королю Франции своего коня взамен убитого под ним, а сам продолжает биться пешим... - Ты меня удивляешь, профессор. - Она смотрела на него, не скрывая своего изумления. - Какая романтическая история... Не ты ли повторял, что воображение есть злейший враг исторической точности. Альваро расхохотался от души: - Считай, что это маленькая вольность, допущенная мной в твою честь во внелекционное время. Разве могу я забыть твою нелюбовь к сухим и голым фактам? Вот, помню, когда мы с тобой... Он замолчал на полуслове, потому что увидел, как тень легла на лицо Хулии. Воспоминания в этот день были неуместны; почувствовав это, Альваро не стал продолжать. - Мне жаль, что так вышло, - тихо проговорил он. - Да ладно, проехали. - Хулия резким движением ткнула сигарету в пепельницу, чтобы загасить, и обожгла себе пальцы. - Если смотреть в корень, в общем-то, виновата была я. - Уже более спокойно она подняла глаза на Альваро. - Так что там с нашим рыцарем? С явным облегчением Альваро углубился в разъяснения. Роже Аррасский, сказал он, был не только воином: в нем слилось воедино множество качеств и талантов. Он был зерцалом рыцарства. Образцом средневекового дворянина. Поэтом и музыкантом - в свободное время. Его весьма высоко ценили при дворе его кузенов Валуа. Так что титул Рrеих подходил ему как нельзя лучше. - Он играл в шахматы? - Это нигде не зафиксировано. Хулия, увлеченная рассказом, торопливо записывала. Вдруг она перестала писать и взглянула на Альваро: - Я только не понимаю... - Она прикусила конец шариковой ручки. - Что, в таком случае, делает этот Роже Аррасский на картине ван Гюйса и с какой стати он играет в шахматы с герцогом Остенбургским... Альваро в явном затруднении поерзал в кресле, как будто его внезапно одолели сомнения, затем уперся взглядом в стену за спиной Хулии и погрузился в молчание, нарушаемое лишь покусыванием трубки. Вид у него был такой, словно в его мозгу разыгрывалась некая внутренняя битва. Наконец он осторожно улыбнулся уголком рта. - Что он там делает, кроме того, что играет в шахматы, я не имею понятия. - И он развел руками, давая понять, что на этом его познания кончаются. Однако Хулия отчетливо почувствовала, что он смотрит на нее с некоторой опаской, будто не решаясь высказать мысль, вертящуюся у него в голове. - Единственное, что мне известно, - помолчав, продолжал он, - это что Роже Аррасский умер не во Франции, а в Остенбурге. - И после секундного колебания указал на фотографию фламандской доски. - Ты обратила внимание, когда написана эта картина? - В тысяча четыреста семьдесят первом. - Хулия была заинтригована. - А что? Альваро медленно выдохнул дым, затем издал странный сухой звук, похожий на короткий смешок. Теперь он смотрел на Хулию так, словно надеялся прочесть в ее глазах ответ на вопрос, который он не решался сформулировать. - Тут какая-то неувязка, - произнес он наконец. - Либо дата, указанная на картине, неверна, либо хроники той эпохи врут, либо этот рыцарь - не Роже Аррасский... - Он взял еще одну книгу - репринтное издание "Хроники герцогов Остенбургских", полистал ее и положил перед Хулией. - Эта книга написана в конце пятнадцатого века Гишаром д'Эйно - он француз, современник тех событий, о которых повествует, и основывается на информации, полученной от непосредственных свидетелей... Так вот, Эйно пишет, что наш рыцарь приказал долго жить в тысяча четыреста шестьдесят девятом, накануне Богоявления. То есть за два года до того, как Питер ван Гюйс написал свою "Игру в шахматы". Понимаешь, Хулия?.. Роже Аррасский никак не мог позировать для этой картины, потому что к моменту ее создания его давно уже не было в живых. Он проводил ее до автомобильной стоянки факультета и передал папку с фотокопиями. Там почти все, сказал он. Исторические справки, список произведений ван Гюйса, включенных в каталоги, библиография... Он обещал, как только выдастся свободная минутка, составить и прислать ей на дом хронологическую справку и еще кое-что. Потом он замолчал и стоял так, с трубкой во рту, засунув руки в карманы куртки, как будто ему нужно было сказать ей еще что-то, но он сомневался, следует ли это делать. - Надеюсь, - прибавил он после минутного колебания, - что был тебе полезен. Хулия, все еще взбудораженная, кивнула. Подробности истории, о которой она только что узнала, так и бурлили у нее в голове. И еще кое-что. - Я просто потрясена, профессор... Меньше чем за час ты реконструировал жизнь персонажей картины, с которой никогда прежде не имел дела. Альваро, на мгновение отведя взгляд, поблуждал им по окружающим их зданиям и аллеям университетского городка, потом слегка пожал плечами. - Ну, нельзя сказать, что мне уж совсем была неизвестна эта картина. - Хулия уловила в его голосе нотку сомнения, и это насторожило ее, хотя она сама вряд ли сумела бы объяснить почему. Она внимательно вслушалась в то, что говорил Альваро. - Между прочим, в одном из каталогов музея Прадо за тысяча девятьсот семнадцатый год имеется ее репродукция... "Игра в шахматы" находилась там на хранении в течение двух десятков лет - точнее, с самого начала века по двадцать третий год, когда ее забрали наследники. - Я этого не знала. - Ну, так теперь знаешь. - И Альваро сосредоточил свое внимание на трубке, которая, похоже, почти погасла. Хулия искоса смотрела на него. Она знала этого человека - пусть даже когда-то в прошлом - слишком хорошо, чтобы не почувствовать, что он чем-то обеспокоен. Чем-то важным, о чем не решается заговорить вслух. - А о чем ты умолчал, Альваро? Он ответил не сразу. Некоторое время он стоял неподвижно, с отсутствующим взглядом, посасывая свою трубку. Потом медленно повернулся к Хулии: - Не понимаю, что ты имеешь в виду. - Я имею в виду, что мне важно знать все, что имеет хоть какое-нибудь отношение к этой картине. - Она серьезно взглянула ему в глаза. - Я слишком многое поставила на нее. Она заметила, как Альваро, словно в нерешительности, прикусил мундштук трубки и сделал какой-то неопределенный жест. - Ты просто вынуждаешь меня... Похоже, твой ван Гюйс в последнее время начал входить в моду. - Входить в моду? - Хулия разом напряглась, как будто ощутив колебание земли под ногами. - Ты хочешь сказать, что кто-то уже обращался к тебе по этому поводу? Альваро неловко усмехнулся, словно сожалея о том, что сказал слишком много. - Возможно, что так. - Кто это был? - Вот в этом-то и вся загвоздка. Я не имею права говорить тебе это. - Не пори чуши! - Я не порю. Это правда. - Его взгляд молил о прощении. Хулия вздохнула глубоко, как могла, чтобы заполнить странную пустоту, которую вдруг ощутила в желудке; где-то внутри у нее включился сигнал тревоги. Но Альваро снова заговорил, и она постаралась слушать внимательно: вдруг где-нибудь промелькнет хоть обрывок информации, способной вывести ее на верный путь. Альваро хотел бы взглянуть на фламандскую доску. Разумеется, если Хулия не против. Ну и, конечно, повидаться с ней еще раз. - Я все смогу объяснить тебе, - закончил он, - когда наступит момент. Возможно, желание увидеть картину - всего лишь предлог, пришло в голову девушке. Он вполне способен разыграть этот спектакль, ради того чтобы повидаться с ней. Чтобы скрыть волнение, она закусила нижнюю губу. В душе ее боролись ван Гюйс и воспоминания, ничего общего не имевшие с причиной ее прихода к Альваро. - Как поживает ваша супруга? - не в силах противостоять соблазну спросила она самым что ни на есть непринужденным тоном. Затем чуть подняла лукавый взгляд на Альваро, разом выпрямившегося и напрягшегося. - Спасибо, хорошо, - сухо ответил он, прилежно, как нечто новое и незнакомое, рассматривая зажатую в пальцах трубку. - Она сейчас в Нью-Йорке, готовит одну выставку. В памяти Хулии мелькнул образ миловидной светловолосой женщины в коричневом английском костюме, выходящей из автомобиля. Она тогда видела ее мельком - едва ли в течение пятнадцати секунд, но это видение разом, словно одним разрезом скальпеля, отсекло ее молодость от всей остальной жизни. Хулия смутно помнила, что жена Альваро работает по линии департамента культуры, - что-то связанное с выставками и частыми разъездами по служебным делам. В течение довольно долгого времени это обстоятельство значительно упрощало дело. Альваро никогда не говорил о жене, Хулия тоже не задавала вопросов; однако оба постоянно ощущали ее невидимое присутствие: она стояла между ними, подобно призраку. И этот призрак - пятнадцатисекундное видение женского лица - в конце концов одержал верх. - Надеюсь, у вас все в порядке. - Да, в общем, все нормально. Даже, я бы сказал, хорошо. - Ясно. Пару минут они шли молча, не глядя друг на друга. Наконец Хулия прищелкнула языком и склонила голову к плечу, улыбаясь в пространство. - Ладно, раз уж теперь все это не имеет особого значения... - Она остановилась перед Альваро, уперев руки в бока. Губы ее дерзко улыбались, в глазах плясали чертики. - Что ты думаешь обо мне - теперь? Прищурившись, он оглядел ее с головы до ног, помолчал, словно в раздумье. - Ты прекрасно выглядишь... Честное слово. - А ты - как ты себя чувствуешь? - Скажем так - не слишком уверенно. - В его улыбке сквозила грусть. - И частенько задаю себе вопрос: правильное ли решением принял год назад? - Ну, теперь ты уже никогда этого не узнаешь. - Кто знает... Он все еще очень привлекателен, подумала Хулия, чувствуя укол прежней тоски и одновременно недовольства собой. Она посмотрела ему в глаза, перевела взгляд на его руки, отдавая себе отчет в том, что ступает на лезвие бритвы, по обеим сторонам которого две бездны: одна притягивает, другая отталкивает. - Картина у меня дома, - ответила она осторожно, уклоняясь даже от намека на какие бы то ни было обещания; а сама в этот момент силилась привести в порядок свои мысли, желая убедиться в том, что с такой болью обретенная, в прямом смысле слова выстраданная, твердость не изменила ей. Необходимо быть настороже: слишком уж рискованно предаваться чувствам и воспоминаниям. Ван Гюйс - прежде всего. Это соображение помогло ей собраться с мыслями. Хулия пожала протянутую ей руку, ощутив в ответном пожатии неуверенность и напряжение. Это воодушевило ее, вызвав в душе тайную недобрую радость. И тогда - словно бы поддавшись внезапному порыву, но все же вполне преднамеренно - она быстро поцеловала Альваро в губы: так сказать, авансом, чтобы подбодрить. Затем, открыв дверцу своего маленького белого "фиата", скользнула внутрь. - Если захочешь увидеть картину, заходи ко мне, - как ни в чем не бывало бросила она, включая зажигание. - Завтра, во второй половине дня. И спасибо за все. Ему этого хватит за глаза. Она увидела в зеркальце его удаляющуюся фигуру с поднятой для прощального приветствия рукой, здания университетского городка, красный кирпичный корпус факультета. Усмехнувшись про себя, Хулия лихо проскочила на красный свет. "Ты клюнешь на эту наживку, профессор, - злорадно думала она. - Уж не знаю почему, но Кто-то где-то явно собирается сыграть какую-то нехорошую шутку. И ты скажешь мне, кто это, или я буду не я". Пепельница на столике возле дивана была битком набита окурками. До поздней ночи, лежа на диване, Хулия читала при свете маленькой лампочки. И мало-помалу история картины, самого художника и его героев оживала, становилась все более осязаемой. Хулия читала жадно, напряженно, впитывая в себя информацию, ловя малейшие подробности, способные указать путь к разгадке тайны этой странной шахматной партии, разыгрывавшейся на стоящем напротив мольберте, едва видимом в полумраке студии. "...Освободившись в 1453 году от вассальной зависимости от Франции, герцоги Остенбургские пытались удержать зыбкое равновесие, балансируя между Францией, Германией и Бургундией. Политика, проводимая Остенбургом, вызвала опасения у Карла VII, короля Франции, боявшегося, что герцогство окажется поглощенным Бургундией, которая к тому времени усилилась настолько, что стремилась образовать независимое королевство. Над этой небольшой частью Европы бушевал целый смерч дворцовых интриг, политических альянсов и заключавшихся в глубокой тайне пактов. Опасениям Франции еще более способствовал заключенный в 1464 году брак между сыном и наследником герцога Вильгельма Остенбургского, Фердинандом, и Беатрисой Бургундской, племянницей Филиппа Доброго и двоюродной сестрой будущего герцога Бургундии Карла Отважного. Таким образом, в те решающие для будущего Европы годы остенбургский двор стал ареной борьбы двух непримиримо враждовавших между собой партий: бургундской, ратовавшей за слияние с соседним герцогством, и французской, выступавшей за воссоединение с Францией. Непрерывной борьбой между этими двумя силами и характеризовался весьма бурный период правления Фердинанда Остенбургского вплоть до самой его смерти, последовавшей в 1474 году..." Хулия опустила папку на пол и села на диване, обхватив колени руками. Некоторое время в студии царила абсолютная тишина. Хулия сидела неподвижно, пытаясь осмыслить только что узнанное. Затем встала, подошла к картине. Qpis Necavit Equitem. Вытянув указательный палец, Хулия осторожно, не прикасаясь, провела им там, где находилась загадочная надпись, спрятанная ван Гюйсом под несколькими слоями зеленой краски, которой он изобразил покрывавшее стол сукно. Кто убил рыцаря. Теперь, после знакомства с материалами, раздобытыми у Альваро, эта фраза, скрытая в недрах едва освещенной маленькой лампочкой картины, приобрела для Хулии зловеще конкретный смысл. Наклонившись к фламандской доске так близко, что едва не коснулась ее лицом, девушка до боли в глазах всмотрелась в фигуру, обозначенную словами RUTGIER AR. PREUX. Был ли это действительно Роже Аррасский или кто-то другой, Хулия вдруг ощутила абсолютную уверенность в том, что скрытая надпись относится именно к нему. Несомненно, тут нечто вроде загадки; однако непонятно, какую роль во всем этом играют шахматы. Играют. А может, это и правда всего лишь игра? Хулия почувствовала внезапное раздражение - как тогда, когда ей приходилось брать в руки скальпель, чтобы справиться с не желающим отделяться лаком. Она заложила сплетенные руки за голову, прикрыла глаза. Открыв их через несколько минут, она вновь увидела перед собой профиль неизвестного рыцаря, поглощенного игрой, сосредоточенно нахмурившего лоб. А он красив, подумала Хулия, без сомнения, он был весьма привлекательный мужчина. Весь его облик дышал достоинством и благородством, и ван Гюйс явно намеренно подчеркнул это целым рядом деталей. А кроме того, голова рыцаря находилась точно на пересечении линий, составляющих в живописи так называемое золотое сечение: все классики, еще со времен Витрувия, пользовались этим законом живописной композиции, чтобы уравновесить расположение фигур на картине... Это открытие поразило Хулию. Если бы ван Гюйс, создавая эту картину, задался целью выделить фигуру герцога Фердинанда Остенбургского - которому, вне всякого сомнения, подобная честь должна была бы принадлежать в силу его более высокого положения, - ему следовало бы, согласно правилам, поместить ее в точке золотого сечения, а не в левой части композиции. То же самое относилось и к Беатрисе Бургундской, изображенной художником в правой части картины, у окна, да еще на втором плане. Исходя из всех этих соображений напрашивался вывод: главная фигура на фламандской доске - не герцог, не герцогиня, a RUTGIER AR. PREUX - возможно, Роже Аррасский. Но Роже Аррасского к тому времени уже не было в живых. Направляясь к одному из набитых книгами шкафов, Хулия не отводила взгляда от картины - продолжала смотреть на нее через плечо, словно боясь, что, отвернись она хоть на мгновение, кто-то из изображенных на ней людей шевельнется. Черт бы побрал этого Питера ван Гюйса! Хулия произнесла это почти вслух. Напридумывал всяких загадок, которые спустя полтысячи лет лишают ее сна. Вытащив том "Истории искусства" Ампаро Ибаньес, посвященный фламандской живописи, Хулия снова уселась с ногами на диван, закурила которую уже по счету сигарету и раскрыла книгу... Ван Гюйс, Питер. Брюгге, 1415 - Гент, 1481... "...Отдавая, как придворный живописец, должное вышивкам, драгоценностям и мрамору, ван Гюйс тем не менее является художником буржуазного склада: это явственно сказывается в семейной, бытовой атмосфере изображаемых им сцен, в деловитом, практичном взгляде на вещи, подмечающем мельчайшие детали. В нем сильно влияние Яна ван Эйка, а еще более - его учителя, Робера Кампена. Ван Гюйс взирает на окружающий мир спокойным, невозмутимым, аналитическим взглядом фламандца. Вместе с тем, будучи неизменным приверженцем символического искусства, он закладывает в изображаемые им образы и предметы второй, глубинный смысл (закупоренный стеклянный сосуд или дверь в стене как намеки на непорочность Марии в еДеве молящейся", игра света и теней вокруг очага в еСемействе Лукаса Бремера" и т. п.). Мастерство ван Гюйса воплощено в четких и чистых контурах фигур и предметов, в виртуозном решении наиболее сложных для той эпохи проблем живописи - таких, как пластическая организация поверхности, нигде не прерываемый контраст между полумраком помещения и дневным светом или тень, меняющаяся в зависимости от формы и фактуры того, на что она падает. Сохранившиеся произведения: еПортрет ювелира Вильгельма Вальгууса" (1448), музей Метрополитен, Нью-Йорк. еСемейство Лукаса Бремера" (1452), галерея Уффици, Флоренция. еДева молящаяся" (ок. 1455), музей Прадо, Мадрид. еЛовенский меняла" (1457), частная коллекция, Нью-Йорк. еПортрет купца Матиаса Концини и его супруги" (1458), частная коллекция, Цюрих. еАнтверпенский складень" (ок. 1461), Венская художественная галерея. еРыцарь и дьявол" (1462), Рийкс-музеум, Амстердам. еИгра в шахматы" (1471), частная коллекция, Мадрид. еСнятие с креста" (ок. 1478), собор Св. Бавона, Гент". В четыре часа утра, когда во рту начало нестерпимо горчить от выкуренных сигарет и выпитого кофе, Хулия закончила читать. Теперь история художника, картины и ее персонажей обрела для нее плоть и кровь. Эти люди были уже не просто фигурами, написанными маслом на дубовой доске, а реальными существами, некогда заполнявшими собой определенное время и пространство между жизнью и смертью. Питер ван Гюйс, художник. Фердинанд Альтенхоффен и его супруга Беатриса Бургундская. И Роже Аррасский. Теперь уже точно он, потому что Хулия нашла-таки доказательство того, что изображенный на картине рыцарь, игрок, изучающий расположение шахматных фигур так серьезно и сосредоточенно, словно от этого зависит его жизнь, действительно был Роже Аррасским, родившимся в тысяча четыреста тридцать первом году и умершим в тысяча четыреста шестьдесят девятом, в Остенбурге. У Хулии не оставалось ни малейшего сомнения в этом. Как и в том, что таинственным связующим звеном между ним, другими персонажами и художником является эта картина, написанная через два года после его гибели. Подробное описание которой сейчас лежало у нее на коленях в виде фотокопии одной из страниц "хроники" Гишара д'Эйно. "...Итак, в самый канун Богоявления года тысяча четыреста шестьдесят девятого от Рождества Христова, когда мессир Рогир д'Аррас прогуливался, как он имел обыкновение вечерами, по заходе солнца, вблизи рва, называемого рвом восточных ворот, некто, сокрытый тьмою, выстрелил в него из арбалета и пронзил ему грудь стрелою навылет. Сеньор д'Аррас пал на месте, громким голосом взывая и прося исповеди, но, когда прибежали к нему на помощь, душа его уже покинула тело, отлетев чрез отверстую рану. Кончина мессира Рогира, по справедливости именовавшегося зерцалом рыцарства и доблестнейшим из дворян, причинила немалое огорчение тем, кои в Остенбурге держали руку Франции, каковых приверженцем .слыл и мессир Рогир. По сем печальном деле поднялись голоса, возлагавшие вину за оное на стоявших за Бургундский дом. Иные же полагали, что причиною его явились дела любовные, к коим немало пристрастен был злосчастный сеньор д'Аррас. Иные склонялись даже к тому, что сам герцог Фердинанд тайно направил руку убийцы в грудь мессира Рогира, будто бы осмелившегося взглянуть глазами любви на герцогиню Беатрису. И подозрение сопровождало герцога до самой его кончины. Так завершилось сие печальное дело, и убийц не открыли никогда, а люди, толкуя меж собою на папертях и рыночных площадях, говорили, будто некая могущественная рука споспешествовала их сокрытию. И так надлежащая кара осталась препорученной руце Божией. А был мессир Рогир мужем достославным, прекрасным ликом и телом, хоть и довелось ему во многих войнах сражаться, служа французской короне, прежде того как прибыл он в Остенбург, дабы служить герцогу Фердинанду, с коим некогда делил детство и отрочество. И был горестно оплакан он многими дамами. А имел он от роду тридцать восемь лет и пребывал во всем цвете их, когда рука убийцы сразила его..." Хулия выключила лампу и некоторое время сидела в темноте, откинувшись головой на спинку дивана и глядя на единственную яркую точку - тлеющий кончик сигареты, которую держала в руке. Сейчас она не могла видеть стоявшую перед ней картину, да ей и не нужно было. Фламандская доска уже успела так крепко запечатлеться на сетчатке ее глаз и в ее мозгу, что даже так, в полном мраке, Хулия отчетливо видела ее - вплоть до мельчайших подробностей. Она зевнула, потерла ладонями лицо. Она испытывала сложное, смешанное ощущение - усталости и одновременно эйфорического подъема, ощущение одержанной победы - неполной, но волнующей и возбуждающей: так человека, находящегося на середине долгого и утомительного пути, вдруг посещает предчувствие, что он сумеет дойти до конца. Пока что ей удалось приподнять лишь самый краешек завесы тайны, окутывавшей фламандскую доску; еще многое предстояло выяснить и узнать. Но кое-что уже было ясно как божий день: в этой картине нет ничего случайного или малозначащего. Все подчинялось определенному плану, определенной цели, а цель эта выражалась в вопросе "Кто убил рыцаря?", который кто-то вполне преднамеренно, из страха или каких-нибудь только ему известных соображений, закрасил или приказал закрасить. И Хулия собиралась выяснить, что скрывается за всем этим, - что бы это ни было. В эту минуту, сидя в темноте, докуривая энную сигарету, слегка ошалев от бессонной ночи и усталости, с головой, едва не лопающейся от средневековых образов и свиста стрел, выпущенных ночью в спину, девушка думала уже не о реставрации картины, а о том, как раскрыть ее тайну. Это будет даже забавно, подумала она за секунду до того, как погрузилась в сон: участников этой истории уже давным-давно нет на свете, и даже их скелеты в могилах, наверное, успели рассыпаться в пыль, а она, Хулия, вдруг возьмет да и найдет ответ на вопрос, заданный художником-фламандцем по имени Питер ван Гюйс полтысячи лет назад. Ответ на вопрос... загадку... вызов, брошенный и долетевший сквозь пятивековое молчание... 2. ЛУСИНДА, ОКТАВИО, СКАРАМУЧЧА - По-моему, Зазеркалье страшно похоже на шахматную доску, - сказала наконец Алиса. Л.Кэрролл Дверной колокольчик антикварного магазина приветствовал Хулию звонким "динь-дилинь". Всего несколько шагов - и она почувствовала, как ее буквально обволакивает такое знакомое ощущение покоя и домашнего уюта. Она всякий раз испытывала его, приходя сюда. Все ее воспоминания, начиная с самых ранних, были пронизаны этим мягким золотистым светом, в котором безмолвно грезили о прошлом бархатные и шелковые кресла, резные консоли в стиле барокко, тяжелые ореховые бюро, ковры, фигурки из слоновой кости, фарфоровые статуэтки и потемневшие от времени картины; изображенные на них люди в черных, будто траурных, одеждах строго и сурово взирали из своих рам на ее детские игры. За годы, минувшие с тех пор, многие вещи исчезли, уступив место другим, однако общее впечатление, бережно хранимое душой Хулии, оставалось неизменным: ряд комнат, озаренных мягким светом, словно бы обнимающим расставленные и разбросанные в гармоничном беспорядке вещи и предметы самых разных эпох и стилей. А среди них - три изящные фарфоровые, расписанные вручную фигурки работы Бустелли: Лусинда, Октавио и Скарамучча, персонажи комедии дель-арте. Они были гордостью Сесара, а также любимыми игрушками Хулии в ее детские годы. Возможно, именно поэтому антиквар так и не пожелал расстаться с ними и продолжал держать их, как и прежде, в особой небольшой витрине, расположенной в глубине магазина, возле витража в свинцовом переплете, обрамлявшего выход во внутренний дворик: там Сесар обычно сидел и читал - Стендаля, Манна, Сабатини, Дюма, Конрада, - пока колокольчик не извещал о приходе очередного клиента. - Здравствуй, Сесар. - Здравствуй, принцесса. Сесару было, наверное, за пятьдесят (Хулии ни разу не удалось вырвать у него чистосердечное признание относительно его возраста). В его голубых глазах всегда играла насмешливая улыбка, как у мальчишки-шалуна, для которого самое большое удовольствие на свете - это поступать наперекор миру, в котором его заставляют жить. Всегда тщательно уложенные волнистые волосы Сесара были снежно-белы (Хулия подозревала, что он уже не первый год добивался этого эффекта химическими средствами), и он все еще сохранял отличную фигуру - может, лишь чуть раздавшуюся в бедрах, - которую весьма умело облачал в костюмы безупречно-изысканного покроя; пожалуй, единственным маленьким "но" являлась некоторая их смелость, если учитывать возраст владельца. Сесар никогда, даже в самом избранном светском обществе, не носил галстуков, заменяя их великолепными итальянскими шейными платками, которые завязывал изящным узлом, оставляя незастегнутым ворот рубашки; а рубашки у него были исключительно шелковые, помеченные его инициалами, вышитыми в виде белого или голубого вензеля чуть пониже сердца. Вот таким был Сесар. А кроме того, человеком высочайшей, рафинированной культуры: подобных ему Хулия среди своих знакомых могла пересчитать по пальцам. А еще в Сесаре, как ни в ком другом, воплощалась идея, что в людях высшего общества безукоризненная учтивость является выражением крайнего презрения к остальным. Из всего окружения антиквара (под каковым, возможно, следовало подразумевать все человечество) Хулия была единственной, кто, оказываясь предметом этой учтивости, мог воспринимать ее спокойно, зная, что презрение к ее персоне никак не относится. Ибо всегда - с тех пор, как она помнила себя, - Сесар был для нее своеобразным гибридом отца, наперсника, друга и духовного наставника, хотя не являлся в полном смысле слова ни тем, ни другим, ни третьим, ни четвертым. - У меня проблема, Сесар. - Прошу прощения. В таком случае, у нас проблема. Так что рассказывай все. И Хулия рассказала ему все, не опустив ни одной подробности. Поведала и о таинственной надписи; на это сообщение антиквар отреагировал только легким движением бровей. Они сидели у витража в свинцовом переплете, и Сесар слушал, чуть наклонившись к ней: нога на ногу - правая на левой, рука, украшенная золотым перстнем с дорогим топазом, небрежно покоится на запястье другой, точнее, на часах "Патек Филипп". Вот эта изысканная небрежность, отнюдь не наигранная (а возможно, уже давно переставшая быть наигранной), так неотразимо действовала на беспокойные юные головы, стремящиеся к утонченным ощущениям: на разных свежеиспеченных художников, с