амечать? Нельзя рассказать, да и некому. Какова бы ни была причина - выздоровление или просто невыносимое желание выбраться из герметичного пространства - у него появились первые спазмы в лимфатических узлах, в один прекрасный момент переросшие в поругание моральных принципов. По крайней мере, ему пришлось столкнуться с редким для него Achphenomenon - открытием, что его вуайеризм вызван исключительно увиденными событиями и не является ни результатом преднамеренного выбора, ни потребностью души. Сражений больше не видели. Время от времени плато пересекали быстрые всадники, оставляя за собой легкий пылевой след. За многие мили от них в направлении гор Карас гремели взрывы. А однажды ночью они слышали, как заблудившийся в темноте бондель споткнулся и упал в овраг, выкрикивая имя Абрахама Морриса. В последние недели Мондаугена на вилле никто не выходил из дома. На сон оставалось лишь пару часов. Не меньше трети гостей были прикованы к постели, а некоторые, не считая бонделей Фоппля, умерли. Посещать больных, поить их вином и сексуально возбуждать стало развлечением. Мондауген сидел в своей башне и усердно работал над кодом, иногда прерываясь, дабы постоять в одиночестве на крыше и поразмышлять - избавится ли он когда-нибудь от проклятия, которому его предали на одном из фашингов - быть окруженным декадансом, в какую бы экзотическую местность на севере или на юге ни занесла его судьба. Такой местностью - однажды решил он - не мог быть только Мюнхен, даже несмотря на экономическую депрессию. Депрессия была душевной и, наверняка, вслед за этим домом, ей предстояло наводнить Европу. Как-то ночью его разбудил взлохмаченный Вайссманн, чуть не прыгавший от возбуждения. - Смотри, смотри! - кричал он, размахивая листком бумаги перед медленно моргавшими глазами Мондаугена. Тот прочитал: DIGEWOELDTIMSTEALALENSWTASNDEURFUALRLIKST. - Ну, - зевнул он. - Это твой код, Я разгадал его. Смотри, я взял каждую третью букву - получилось GODMEANTNUURK. Если теперь переставить буквы, получится Kurt Mondaugen. - Оставшаяся часть сообщения, - продолжал Вайссманн, - выглядит так: DIEWELTISTALLESWASDERFALLIST. - "Все дело в этом мире", - сказал Мондауген. - Где-то я уже это слышал. - Его лицо стало расплываться в улыбке. - Стыдно, Вайссманн. Подавай в отставку, ты не на своем месте. Из тебя вышел бы прекрасный инженер - ты мошенничал. - Клянусь! - запротестовал уязвленный Вайссманн. Позже, найдя башню чересчур угнетающей, Мондауген вылез через окно и, пока не исчезла луна, бродил по крышам, коридорам и лестницам виллы. Рано утром, едва над Калахари показались перламутровые отблески зари, он обошел вокруг кирпичной стены и очутился в маленьком хмельнике. Там, покачивая ногами над уже пораженными пушистой плесенью молодыми побегами хмеля, висел очередной бондель - возможно, последний бондель Фоппля, - запястья привязаны к натянутой в хмельнике проволоке. Вокруг тела, хлестая его шамбоком по ягодицам, пританцовывал Годольфин. Рядом стояла Вера Меровинг - судя по всему, они обменялись одеждой. В такт ударам шамбока Годольфин затянул дрожащим голосом "По летнему морю". На сей раз Мондауген удалился, наконец-то предпочтя не смотреть и не слушать. Он вернулся в башню, собрал журналы наблюдений, осцилограммы, рюкзачок с одеждой и предметами туалета. Прокравшись вниз, он вышел через громадное, от пола до потолка, окно, отыскал за домом длинную доску и подтащил ее к оврагу. Фоппль с гостями как-то пронюхали о его уходе. Они столпились у окон, некоторые сидели на балконах и крыше, другие вышли на веранду. С последним натужным возгласом Мондауген перекинул доску через узкое место оврага. Пока он с опаской перебирался на другую сторону, стараясь не смотреть на маленький ручеек в двух сотнях футов под ним, аккордеон заиграл медленное печальное танго, словно заманивая назад. Скоро оно перешло в воодушевленное прощание, которое хором подхватили все: Зачем так рано ты уходишь? Веселье только началось. Может, гости и забавы стали скучны и серы? Или та, с кем ты был рядом, убежала из игры? О скажи мне! Где есть музыка задорней, чем у нас? Где еще есть столько девочек и бренди? А найдешь получше пати ты во всем протекторате, Тотчас свистни, мы заедем (Правда, прежде кончим здесь). Ты нам свистни, мы заедем. Он добрался до другой стороны, поправил рюкзак и побрел к отдаленной рощице. Через пару сотен ярдов Мондауген все же решил оглянуться. Они продолжали наблюдать за ним, и их молчание стало частью висевшего над бушем безмолвия. Утреннее солнце окрасило лица в белый цвет фашинга, знакомый ему по другому месту. Они пристально смотрели вдаль - дегуманизированные и отчужденные, словно последние боги на земле. Пройдя две мили, у развилки дорог он встретил бонделя верхом на осле. У бонделя не было правой руки. "Все кончилось, - сказал он. - Много бондель мертвый, баас мертвый, ван Вяйк мертвый. Мой женщина мертвый, юноша мертвый". Он разрешил Мондаугену сесть на осла сзади. Тогда Мондауген не знал, куда они направляются. Пока всходило солнце, он то засыпал, то просыпался, задевая щекой исполосованную шрамами спину бонделя. Казалось, будто они - единственные одушевленные объекты на этой желтой дороге, которая - Мондауген знал - рано или поздно приведет к Атлантике. Солнц было ослепительным, плато - широким, и Мондауген чувствовал себя маленьким, затерянным в этой серо-коричневой пустоши. Пока осел трусил по дороге, бондель пел тоненьким голосом, сошедшим на нет прежде, чем они достигли ближайшего куста ганна. Песня была на готтентотском диалекте, и Мондауген не понял ни слова. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ в которой собираются разные компании I Пока горн солировал, Макклинтик Сфера с отсутствующим видом стоял у пианино, за которым никого не было. Он вполуха слушал музыку (то и дело прикасаясь к клапанам своего альта, словно пытаясь неким волшебством заставить горн выразить идею по-другому - Сфера считал, что "по-другому" было бы лучше) и вполглаза наблюдал за посетителями. Сейчас последний выход; эта неделя выдалась тяжелой. В колледжах завершились занятия, и заведение переполнено этими типами, которые не прочь зацепиться языками. Между выходами они то и дело приглашали Сферу за свои столики и спрашивали, что он думает о других альтах. Некоторые делали это по старой северно-либеральной привычке: смотрите, мол, все - я могу сидеть с кем угодно. Или они говорили: "Приятель, как насчет "Ночного поезда"?" Да, бвана. Cлушсь, босс. Этот старый темнокожий дядя Макклинтик, он сыграит тебе класснейший "На-ачной поист", такова ты не слышал. А после выхода он возьмет свой старый альт и засунет его в твою белую айвилиговскую жопу. Горну хотелось закончить - за эту неделю он устал не меньше Сферы. Они сыграли с ударником четвертные, затем в унисон основную тему и ушли со сцены. У выхода выстроились бродяги - будто за бесплатным супом. Весна заразила Нью-Йорк теплом и всеобщим половым возбуждением. Сфера нашел на стоянке свой "Триумф", сел в него и поехал. Ему требовался отдых. Через полчаса он был в Гарлеме в уютном (и в некотором смысле публичном) доме, где заправляла Матильда Уинтроп - маленькая морщинистая тетушка, похожая на старушенций, которых можно увидеть на исходе дня идущими аккуратными шажками на рынок за всякой петрушкой-сельдерюшкой. - Она наверху, - сказала Матильда с улыбкой, предназначавшейся всем, даже музыкантам, с головами, забитыми полнейшей бурдой, которые просто зарабатывают на жизнь, но при этом разъезжают на спортивных машинах. Сфера побоксировал перед ней пару минут - она выступала в качестве тени. С реакцией у нее было неплохо. Девушка сидела на кровати, курила и читала вестерн. Сфера бросил пальто на стул. Она подвинулась, освобождая ему место, загнула уголок страницы и положила книгу на пол. Вскоре он уже рассказывал ей, как провел неделю, о богатых сынках, бравших его подыгрывать, о музыкантах из других больших групп, тоже небедных, весьма осторожных и ничего не говоривших напрямик, и о тех немногих, что даже долларового пива в "V-Бакс" не могли себе позволить, но понимали или хотели понять все, кроме того, что место, которое могли бы занимать они, уже занято богатыми сынками и музыкантами. Все это он говорил в подушку, а она восхитительно нежными руками массировала ему спину. Она называла себя Руби, но он этому не верил. Немного погодя: - Ты вообще врубаешься, что я пытаюсь сказать? - поинтересовался он. - На трубе - нет, - честно призналась она, - девушки не понимают. Они чувствуют. Я чувствую твою игру - чувствую, что тебе нужно, когда ты во мне. Может, это одно и то же. Макклинтик, я не знаю. Ты добр со мной. Чего ты хочешь? - Извини, - сказал он. Через минуту: - Неплохо снимает усталость. - Останешься сегодня? - Да. Чувствуя себя наедине неловко, Слэб и Эстер стояли перед мольбертом в его квартире и рассматривали "Датский творожник No35". В последнее время Слэб был одержим датскими творожниками. Не так давно у него совсем поехала крыша, и он принялся рисовать эти пирожные, работая со всеми мыслимыми стилями, фонами и освещениями. Его комната уже была заставлена кубистскими, фовистскими и сюрреалистскими творожниками. - Моне на закате своих дней сидел дома в Дживерни и рисовал плававшие в пруду кувшинки, - оправдывался Слэб. - Каких только кувшинок он не рисовал! Ему нравились кувшинки. Сейчас закат моих дней. Я люблю датские творожники. Мне и не припомнить, сколько уже времени они поддерживают мою жизнь. Почему бы и нет? Заглавный объект "Датского творожника No35" занимал совсем немного места внизу слева, где он был изображен насаженным на металлическую ступеньку телеграфного столба. Ландшафт представлял собой радикально укороченную перспективу пустынной улицы, единственными живыми существами на которой были дерево на среднем плане и сидящая на нем разукрашенная птица, тщательно выписанная огромным количеством спиралей, завитков и ярких пятнышек. - Это, - объяснил Слэб в ответ на ее вопрос, - мой мятеж против кататонического экспрессионизма; я решил, что этот универсальный символ - Куропатка на Груше - заменит крест в западной цивилизации. Помнишь старую рождественскую песню? Это игра слов: французское perdrix, "куропатка", и английское pear tree, "дерево". Тонкость в том, что все здесь одушевлено и, несмотря на это - работает, как машина. Куропатка ест растущие на дереве груши, а ее помет, в свою очередь, подпитывает дерево, и оно растет все выше и выше, день за днем поднимая куропатку и в то же время являясь для нее постоянным источником всяческих благ. Это движение вечно, за исключением одного "но", - он указал на горгулью с острыми клыками в верхней части картины. Острие самого длинного клыка лежало на воображаемой оси, параллельной дереву и проходящей через голову птицы. - С тем же успехом здесь мог бы находиться низко летящий самолет или высоковольтный провод, - продолжал Слэб. - В один прекрасный день эта птичка будет нанизана на зубы горгульи, подобно бедному датскому творожнику, уже висящему на телефонном столбе. - Почему она не может улететь? - спросила Эстер. - Слишком глупа. Умела летать, да разучилась. - Я вижу здесь аллегорию, - сказала она. - Нет, - сказал Слэб. - Это уровень воскресного кроссворда из "Таймс". Липа. Недостойно тебя. Она прошла к кровати. - Нет, - почти закричал он. - Слэб, мне так плохо. У меня болит - вот здесь, - она провела пальцами по животу. - Я тоже сплю один, - сказал Слэб. - Я не виноват, что Шунмэйкер тебя бросил. - Разве мы не друзья? - Нет, - сказал Слэб. - Как доказать тебе... - Уйти, - сказал Слэб, - вот и все. Дать мне поспать. В целомудренной армейской койке. Одному. - Он забрался на кровать и лег на живот. Вскоре Эстер ушла, забыв закрыть дверь. Поскольку она не из тех, кто при отказе хлопает дверью. Руни и Рэйчел сидели у стойки в баре на Второй авеню. В углу орали друг на друга игравшие в кегли ирландец и венгр. - Куда она ходит вечером? - спросил Руни. - Паола - странная девушка, - сказала Рэйчел. - Со временем перестаешь задавать ей вопросы, на которые она не хочет отвечать. - Может, к Свину? - Нет. Свин живет в "V-бакс" и "Ржавой Ложке". У него при виде Паолы слюнки текут, но он, кажется, напоминает ей о Папаше Ходе. Моряки ухитряются внушать к себе любовь. Она сторонится Свина, и это его убивает, что само по себе - приятное для меня зрелищ. Это убивает меня, - хотел сказать Винсом. Но промолчал. Еще недавно он бегал к Рэйчел за утешением. В некотором смысле он на это подсел. Руни привлекали ее благоразумие и отчужденность от Команды, ее самодостаточность. Но он не продвинулся ни на шаг к свиданию с Паолой. Возможно, он опасался реакции Рэйчел. Руни начинал подозревать, что она не из тех, кто одобряет сводничество для соседок. Он заказал себе еще "ерша". - Руни, ты слишком много пьешь, - сказала она. - Я беспокоюсь за тебя. - Бу-бу-бу. - Он улыбнулся. II На следующий вечер Профейн, положив ноги на газовую плиту, сидел в комнате охраны Ассоциации антроисследований и читал авангардный вестерн "Экзистенциальный шериф", который посоветовал ему Свин Бодайн. На другом конце одной из лабораторий, лицом - которое в ночном свете походило на лицо франкенштейновского монстра - к Профейну сидел ЧИФИР - Человек Искусственный с ФИксированной Радиацией. Его кожа изготовили из ацетат бутирата - пластмассы, прозрачной не только для света, но и для рентгеновских лучей, гамма-излучения и нейтронов. Скелет некогда принадлежал живому человеку. Теперь его дезактивировали, а в вычищенных изнутри длинных костях и позвоночнике разместили дозиметры. Рост ЧИФИРа - пять футов девять дюймов, или пятидесятый процентиль стандарта ВВС. Легкие, гениталии, почки, щитовидная железа, печень, селезенка и другие органы сделали полыми, из той же прозрачной пластмассы, что и телесная оболочка. Их заполняли водными растворами, поглощающими такое же количество радиации, как и представляемые ими ткани. Ассоциация антроисследований была дочерним предприятием "Йойодины". Для правительства здесь исследовали воздействие на человека высотных и космических полетов, для совета по национальной безопасности - автомобильных аварий, для гражданской обороны - поглощение человеком радиации, где и подключался к работе ЧИФИР. В восемнадцатом веке зачастую из соображений удобства считали человека заводным автоматом. В девятнадцатом, когда ньютонову физику усвоили неплохо и стали проводить многочисленные исследования по термодинамике, человек рассматривался уже скорее как тепловая машина с к. п. д. около сорока процентов. Сейчас, в двадцатом веке с его ядерной и субатомной физикой человек превратился в нечто, поглощающее рентгеновское излучение и нейтроны. Так, по крайней мере, понимал прогресс Оле Бергомаск. И это стало темой приветственной лекции, прочитанной им в первый день работы Профейна, когда тот принимал дежурство, а Бергомаск, соответственно, сдавал. Ночное дежурство делилось на две смены: раннюю и позднюю (хотя Профейн, чья временная шкала была сдвинута в прошлое, предпочитал называть их поздней и ранней), и он уже успел попробовать и ту, и другую. Три раза в течение ночи он обходил помещения лаборатории, проверяя окна и крупногабаритное оборудование. Когда проводился ночной эксперимент, ему приходилось записывать показания приборов и, если они выходили за пределы допустимого, будить дежурного техника, спавшего обычно на раскладушке в одном из кабинетов. Поначалу посещение зоны исследования аварий, которую в шутку называли "комнатой ужасов", вызывало у него определенный интерес. Здесь сбрасывались грузы на старые автомобили с манекеном внутри. Недавно начались исследования, связанные с оказанием первой помощи, и в испытуемой машине на сиденье водителя, рядом с ним или сзади должны были находиться различные модификации ЧИЖИКа - Человекообразного объекта для Исследования Жертвы И ее Кинематики. Профейн чувствовал, что между ним и ЧИЖИКом все же есть определенное сходство - ЧИЖИК был первым встреченным им неодушевленным шлемилем. Но вместе с тем Профейн испытывал определенную настороженность, поскольку манекен был всего лишь "человекообразным объектом", плюс чувство презрения, будто ЧИЖИК решил продаться людям; и вот теперь то, что являлось его неодушевленным "я", брало реванш. ЧИЖИК был отменным манекеном. Телосложением он походил на ЧИФИРа, но плоть его отлили из вспененного винила, кожезаменителем служил виниловый пластизол, глаза сделали из косметического пластика, на голову надели парик, а зубы (по которым, кстати, Айгенвэлью выступал в качестве субподрядчика) представляли собой те же зубные протезы, что носят сегодня 19 процентов американского населения - в основном, приличные люди. Внутри, в грудной клетке, находился резервуар с кровью, ниже - в средней части тела - кровяной насос, а в животе - источник энергии: никель-кадмиевые аккумуляторы. Сбоку на груди располагалась панель управления с тумблерами и реостатами, которыми регулировались венозное и артериальное кровотечение, частота пульса и даже ритм дыхания - при открытых повреждениях грудной клетки. В последнем случае пластиковые легкие обеспечивали необходимое всасывание и бульканье. Их приводил в действие расположенный в животе компрессор, мотор которого охлаждался вентилятором, установленным в промежности. Травмы половых органов могли имитироваться при помощи съемного муляжа, но тогда блокировался охлаждающий вентилятор. Таким образом у ЧИЖИКа не могло быть одновременно открытой травмы грудной клетки с обнажением легкого и покалеченных половых органов. Но в новой модели эта проблема, являвшаяся, видимо, основным конструктивным недостатком, была устранена. ЧИЖИК походил на человеческий организм во всех отношениях. Он до смерти напугал Профейна, когда тот впервые увидел его наполовину вывалившимся через разбитое лобовое стекло старенького "Плимута" с муляжами раздавленного черепа, травмированных челюстей и конечностей со множественными переломами. Теперь Профейн привык к нему. Из всех предметов в Ассоциации его по-прежнему немного беспокоил лишь ЧИФИР, чье лицо представляло собой человеческий череп, смотревший на тебя сквозь более или менее прозрачную бутиратовую голову. Подошло время очередного обхода. Кроме Профейна в здании никого не было. Экспериментов этой ночью не проводилось. Возвращаясь в комнату охраны, он остановился перед ЧИФИРом. - На что он похож! - сказал Профейн. Лучше, чем ты думаешь. - Что? Сам ты "что". Мы с ЧИЖИКом - это то, во что рано или поздно вы все превратитесь. (Казалось, череп ухмыляется Профейну). - Дорожные аварии и радиоактивные выбросы это еще не все, что может случиться. Но они наиболее вероятны. Если вам не устроят их другие, вы устроите их себе сами. - У тебя даже души нет. Как ты можешь так говорить? С каких это пор она завелась у тебя? Что, на религию потянуло? Я - всего лишь имитация. Люди считывают показания моих дозиметров. Кто знает, нахожусь я здесь, чтобы они могли считывать показания приборов, или же радиация во мне потому, что им нужно ее измерять? Как по-твоему? - Это одно и то же, - сказал Профейн. Мазлтов. (Едва заметная улыбка?) Профейн так и не смог вернуться к "Экзистенциальному шерифу". Через некоторое время он встал и подошел к ЧИФИРу. - Что ты имел в виду, когда говорил: мол, все мы когда-нибудь станем такими же, как вы с ЧИЖИКом? Мертвыми, что ли? Разве я мертвый? Если да, то это я и имел в виду. - Если нет, то какой же ты? Почти такой же, как и вы. Вам ведь далеко не уйти. - Не понимаю. Я вижу. Но ты не одинок. Разве это не утешение? Пошел он! Профейн вернулся к себе в комнату и занялся приготовлением кофе. III В следующие выходные у Рауля, Слэба и Мелвина была вечеринка. Собралась вся Команда. В час ночи Руни и Свин затеяли драку. - Ублюдок! - кричал Руни. - Держи свои руки от нее подальше. - От его жены, - сообщила Эстер Слэбу. Команда отступила к стенам, предоставив Свину и Руни большую часть комнаты. Оба были пьяными и потными. Они боролись неуклюже и неумело - делали вид, что это вестерн. Невероятно, сколько забияк-любителей думают, что салунная драка в вестерне - единственный приемлемый образец для подражания. Наконец Свин уложил Руни ударом в живот. Руни лежал с закрытыми глазами, стараясь сдерживать причинявшее боль дыхание. Свин вышел на кухню. Драка завязалась из-за девушки, но оба знали, что зовут ее не Мафия, а Паола. - Я ненавижу не евреев, - объясняла Мафия, - а их дела. - Они с Профейном сидели у нее дома. Руни пошел выпить. Может, заглянул к Айгенвэлью. Дело было на следующий день после драки. Ее, похоже, не волновало, где находится муж. Внезапно Профейну пришла в голову замечательная мысль. Она хочет, чтобы евреи обходили ее стороной? Тогда, вероятно, полукровка мог бы попробовать сунуться. Но Профейна опередили - руки Мафии потянулись к его пряжке и стали ее расстегивать. - Нет, - передумав, сказал он. В поисках молнии, которую можно было бы расстегнуть, руки скользнули вокруг бедер к задней части юбки. - Послушай. - Мне нужен мужчина, - сказала она, уже наполовину выбравшись из юбки, - способный на Героическую Любовь. Я хочу тебя с тех пор, как мы познакомились. - В задницу Героическую Любовь, - сказал Профейн, - ты же замужем. В соседней комнате Харизму мучили кошмары. Он замолотил руками под зеленым одеялом, отмахиваясь от ускользающей тени своего Преследователя. - Здесь, - сказала она, обнаженная ниже пояса, - здесь, на коврике. Профейн поднялся и стал рыться в холодильнике в поисках пива. Мафия лежала на полу и покрикивала на него. - Угощайся, - он поставил банку пива на ее мягкий живот. Взвизгнув, она опрокинула банку на пол. Пиво расползлось на коврике между ними мокрым пятном, напоминавшим не то доску уз, не то меч Тристана. - Пей свое пиво и расскажи мне о Героической Любви. - Она не делала попыток одеться. - Женщина хочет чувствовать себя женщиной, - она тяжело дышала, - вот и все. Она хочет, чтобы ее взяли, вошли в нее, изнасиловали. Но еще сильнее она хочет опутать мужчину. Паутиной, сплетенной из нитки йо-йо, - сетью или силком. Профейн не мог думать ни о чем, кроме Рэйчел. - В шлемиле нет ничего героического, - возразил Профейн. Кого можно назвать героем? Рэндольфа Скотта - он умеет обращаться с револьвером, поводьями и лассо. Мастер неодушевленного. Только не шлемиля: вряд ли потянет на мужчину тот, кто, полулежа в кресле, подобно женщине, принимает любовь от окружающих объектов. - Мафия, - спросил он, - к чему усложнять такие вещи, как секс? Зачем придумывать названия? -Опять он затеял спор, как уже было с Финой в ванной. - В тебе что, - огрызнулась она, - дремлет гомосексуалист? Боишься женщин? - Нет, я не голубой. - Разве можно так говорить? Ведь женщины порой напоминают неодушевленные предметы. Даже маленькая Рэйчел - наполовину "Эм-Джи". В комнату вошел Харизма, глаза-бусинки глядели сквозь прожженные в одеяле дырки. Он засек Мафию и направился к ней. Зеленый шерстяной холмик запел: Даже флирт со мной простой Кажется тебе тоской - Разве до покоя тут! Если дело в мире этом, Если в нем вся суть сюжета, Вряд ли наши отношения До романа дорастут. У меня к тебе есть предложение - Логичное, позитивное, несложное, Ну, по крайней мере, посмеяться можно. (Припев) Пусть Р равно мне С моим сердцем во главе. Пусть Q равно тебе С "Трактатом" в руке. R будет жизнью, полной любви, С ласками под хай-фи. Любовью назовем любой тебе приятный результат. Справа... - в общем надвое Вякнула старушка. Гонимся мы слева, В скобках, друг за дружкой. И могла бы стать счастливой та подкова в середине, Нам нечего терять, Если в скобках будут Лишь малютки Р и Q Нас интересовать. Если Р (запела в ответ Мафия) решил, что Q Любит поломаться, Q советует ему В море искупаться. R - концепция дурная, Удовольствий никаких. Польза есть от твердых штук, если можно смерить их. Зря за мной ты мчишься - Ставки не фонтан. Я - девчонка в классе Неукротимых мам. Обещай, что не будешь нести больше вздор, и Дай только скину футболку. Знаешь, что делать в капустном поле? И положил бы ты, что ли, На малюток своих P и Q. К тому времени, когда Профейн допил пиво, одеяло покрывало их обоих. За двадцать дней до соединения Собачьей звезды с солнцем начались собачьи дни. Мир все чаще и чаще сталкивался с неодушевленным. Пятнадцать человек погибло 1 июля при крушении поезда под Оахакой в Мексике. На следующий день еще пятнадцать погибли под обломками дома в Мадриде. 4 июля недалеко от Карачи упал в реку автобус - тридцать два пассажира утонули. Еще тридцать два человека утонули двумя днями позже в результате тропического шторма на Филиппинах. 9 июля в Эгейском море случилось землетрясение - на острова обрушились приливные волны, унесшие 43 жизни. 14 июля транспортный самолет упал после взлета с базы военно-воздушных сил Макгуайр в Нью-Джерси - погибло сорок пять человек. 21 июля землетрясение в Анджаре, Индия, забрало 117 человеческих жизней. С 22 по 24 июля в центральном и южном Иране бушевали наводнения, погибло триста человек. 28 июля в Куопио, Финляндия, автобус скатился с парома в воду, утопив пятнадцать пассажиров. 29-го четыре нефтяных резервуара взорвались неподалеку от Дюма, штат Техас, убив девятнадцать человек. 1 августа семнадцать человек стали жертвами железнодорожной катастрофы под Рио-де-Жанейро. Еще пятнадцать погибли с 4-го по 5-е августа во время наводнений на юго-западе Песильвании. 2161 человек погиб на той же неделе в результате тайфуна, пронесшегося над провинциями Чжэцзян, Хунань и Хобэй. 7 августа шесть грузовиков с динамитом взорвались в Кали, Колумбия, убив около 1100 человек. В тот же день в железнодорожной катострофе под Пржеровым, Чехословакия, погибло девять человек. На следующий день 262 шахтера, оказавшись отрезанными пожаром, задохнулись в шахте под Марсинеллем в Бельгии. Лавины на Монблане за неделю с 12 по 18 августа унесли на тот свет пятнадцать альпинистов. На той же неделе взрывом газа убило пятнадцать человек в Монтичелло, штат Юта, а в результате тайфуна погибли еще тридцать на Японских островах и Окинаве. 27 августа двадцать девять шахтеров умерли, отравившись газом в западносилезской шахте. В тот же день бомбардировщик ВМС рухнул на жилые дома в Сэнфорде, штат Флорида, убив четверых. Днем позже взрывом газа в Монреале убило семерых, а сели в Турции унесли жизни еще 138-ми. И это лишь массовые смерти. Не говоря уже о множестве изувеченных, осиротевших, оставшихся без крова. Каждый месяц происходит вереница подобных встреч между группами живых существ и окружающим миром, которому попросту на все наплевать. Загляните в любой ежегодный Альманах, раздел "Катастрофы", откуда взяты эти цифры. В этом бизнесе нет отпусков. IV Макклинтик Сфера весь день читал бутлег-песенники. - Если хочешь заработать депресняк, - сказал он Руби, - почитай бутлег. Дело не в музыке, а в текстах. Девушка не ответила. Последние две недели она нервничала. "Что случилось?" - спрашивал Макклинтик, но она лишь пожимала плечами. Однажды ночью, она сказала, что беспокоится об отце. Скучает по нему. Вдруг он болен? - Ты его навещаешь? Малюткам полагается навещать родителей. Ты не знаешь, какое это счастье - иметь отца. - Он живет в другом городе. - И больше не произнесла ни слова. Сегодня он сказал: - Слушай, тебе нужны деньги на билет? Съезди к нему, ты должна. - Макклинтик, - ответила она, - какие у шлюхи могут быть дела, куда бы она ни поехала? Шлюха - не человек. - Ты - человек, ты со мной, Руби. Тебе это известно. Мы не в игры здесь играем, - сказал он, похлопав рукой по кровати. - Шлюха безвылазно живет на одном месте. Словно сказочная девственница. Никуда не ездит, только работает на улице. - До сих пор ты об этом не думала. - Возможно. - Она не смотрела на него. - Ты же нравишься Матильде! С ума сошла? - Что там делать? Либо улица, либо сидеть взаперти. Если я выберусь к нему, то уже не вернусь. - Где он живет? В Южной Африке? - Возможно. - О Боже! Теперь, - сказал себе Макклинтик Сфера, - никто не влюбляется в проституток. Если только ему не четырнадцать, а она - не его первая юбка. Но эта Руби хороша не только в постели, она еще и хорощий друг. Он волновался за нее. То было "хорошее" волнение (для разнообразия), а не как, скажем, у Руни Уинсома, - Сфере при каждой встрече с ним казалось, что Руни изводит себя все сильнее. Это продолжалось уже недели две. Макклинтик никогда не делал стиль кул ("прохладность") своим жизненным кредо, как это было принято в послевоенные годы, и потому не очень возражал - в отличие, возможно, от других музыкантов -против того, чтобы захмелевший Руни твердил о своих проблемах. Пару раз он появлялся с Рэйчел, но Макклинтик знал о консервативности ее взглядов, так что ничего такого между ними быть не могло, и у Руни, вероятно, в самом деле были проблемы с этой Мафией. В Нуэва-Йорке близился разгар лета - худшее время года. Время разборок в Парке, время, когда убивают много ребят, время всеобщей раздражительности и распада семей, время, когда одержимость убийством и хаосом, замороженная внутри зимней стужей, оттаивает, проступает снаружи, поблескивает в порах у тебя на лице. Макклинтик ехал в Ленокс, штат Массачусетс, на джазовый фестиваль. Он знал, что здесь ему не выдержать. Но как быть Руни? Ведь ситуация в семье, похоже, того и гляди доведет его до крайности. Макклинтик заметил это вчера в "V-Бакс" между выходами. Подобное он уже видел - так выглядел знакомый ему по Форт-Уорту басист: на лице - застывшая мина, на языке - все время одно и то же: "У меня проблемы с наркотиками"; однажды ночью он чокнулся, а потом его увезли в больницу - лексингтонскую или что-то в этом роде. Макклинтик никогда бы не догадался, но Руни выглядел точно так же - слишком равнодушным. Слишком безразличным, сказав: "У меня неприятности с женой". Что может у него растаять от жары нуэва-йоркского лета? Что произойдет, когда это случится? Странное слово - "чокнулся". У Макклинтика вошло в привычку всякий раз во время записи в студии разговаривать со звукооператорами и техниками об электричестве. Раньше электричество волновало его меньше всего на свете, но теперь ему казалось, что если оно помогает ему собирать больше слушателей - тех, кто въезжает, и тех, кто никогда не въедет, - но, вне зависимости от этого, выкладывающих денежки, гонорары с которых обеспечивают "Триумф" бензином, а самого Макклинтика костюмами от Дж. Пресса, то ему следует быть благодарным электричеству и даже узнать о нем побольше. Он нахватался всего понемножку, а однажды прошлым летом выкроил пару минут и поговорил с одним звукооператором о стохастической музыке и цифровых компьютерах. В результате их беседы появилось "Вкл./Выкл.", ставшее автографом группы. От того же звукооператора он узнал о триггере, или чик-чоке - двухтриодной схеме, которая, будучи включенной, может находиться в одном из двух состояний - включено или выключено, чок или чик, в зависимости от того, какая лампа проводит ток, а какая заперта. - Это, - сказал тот, - может означать "да" или "нет", "один" или "ноль". Данную схему можно назвать специальной "ячейкой" - одним из основных элементов большого "электронного мозга". - С ума сойти, - сказал Макклинтик, потеряв звукооператора где-то в студии. Ему пришло в голову: хорошо, пусть мозг компьютера может быть "чик" или "чок", но почему то же самое происходит с мозгом музыканта? Пока ты чик, тебе все безразлично. Откуда появляется импульс, делающий тебя "чок"? Не будучи поэтом, Макклинтик сочинил к "Вкл./Выкл." бессмысленные слова. Иногда, стоя на сцене, он напевал их самому себе, пока солировал горн: Пересекаю Иордан Экуменически: Чик-чок, когда-то я все мог. Чок-чик, ты всего достиг. Вкл./Выкл., вот наш цикл Шизы и безразличья в молекуле статичной. - О чем ты думаешь? - спросила Руби. - О том, как люди чокаются, - ответил Макклинтик. - Ты никогда не чокнешься. - Я-то нет, - сказал Макклинтик, - но многие могут. Через пару минут, обращаясь вовсе не к ней, он сказал: - Руби, что случилось после войны? В войну мир чокнулся. Но наступил сорок пятый, и они чикнулись. Здесь, в Гарлеме, люди чикнулись. Все стали безразличными - ни любви, ни ненависти, ни беспокойства, ни возбуждения. То и дело кто-то чокается обратно. Туда, где он снова сможет любить... - Может, в этом все и дело? - сказала девушка после небольшой паузы. - Может, надо сойти с ума, чтобы влюбиться? - Но если куча людей чокается одновременно, случается война. А ведь война это не любовь - Чик-чок, - сказала она, - возьми совок. - Ты просто маленький ребенок. - Макклинтик, я волнуюсь за тебя. И за отца. А вдруг он чокнулся? - Почему бы тебе к нему не съездить? - Опять двадцать пять. Этим вечером они остались дома и долго спорили. - Ты красавица, - говорил Шунмэйкер. - Разве, Шейл? - Ну, может, не сама по себе. Но на мой взгляд. Она села на кровати. - Так больше продолжаться не может. - Ляг! - Нет, Шейл, мои нервы этого не вынесут. - Ляг! - Дошло до того, что мне стыдно посмотреть в глаза Рэйчел или Слэбу... - Ляг! - В конце концов она снова легла рядом с ним. - Тазовые кости, - сказал он, дотрагиваясь до них, - должны выдаваться сильнее. Будет весьма сексуально. Я мог бы это устроить. - Пожалуйста, Шейл... - Эстер, я хочу отдавать. Хочу сделать что-нибудь для тебя. Если я могу явить свету скрытую в тебе красавицу - воплощение Эстер - как я уже сделал с твоим лицом... Ей стало слышно тиканье часов на столике рядом. Она лежала неподвижно, готовая бежать на улицу, и если потребуется - голой. - Пойдем, - сказал он, - полчаса в соседней комнате. Это так просто, что я справлюсь один. Всего лишь местная анестезия. Эстер расплакалась. - Что будет в следующий раз? - сказала она через пару секунд, - Захочешь увеличить мой бюст? А потом и мои уши покажутся тебе великоваты? Шейл, почему мне нельзя оставаться просто собой? Разозлившись, он откатился от нее. - Как убедить женщину, - обратился он к полу, - что любовь - ни что иное, как... - Ты меня не любишь. - Она встала, неуклюже влезая в лифчик. - Ты никогда не говорил мне этого, а если и говорил, на самом деле так не думал. - Ты вернешься, - сказал он, по-прежнему глядя в пол. - Нет, - сквозь тонкую шерсть свитера. Но конечно же вернется. После ее ухода было слышно лишь тиканье часов. Потом Шунмэйкер зевнул - внезапно и шумно - перевернулся лицом к потолку и стал негромко на него поругиваться. Тем временем Профейн, сидя в Ассоциации антроисследований, вполуха слушал, как побулькивает кофе, и вел воображаемый разговор с ЧИФИРом. Это вошло у него в традицию. Помнишь, Профейн, четырнадцатое шоссе, южное направление, на выезде из Эльмиры, штат Нью-Йорк? Ты идешь по эстакаде, смотришь на запад и видишь солнце, садящееся в свалку. Акры старых ржавеющих автомобилей, наваленных друг на друга в десять слоев. Кладбище автомобилей. Если бы я мог умереть, так выглядело бы мое кладбище. - Туда тебе и дорога. Посмотришь на тебя - вырядился, как человек. Тебя нужно отправить на свалку, а не хоронить или кремировать. Конечно. Как человека. Помнишь, сразу после войны, Нюрнбергский процесс? Помнишь фото Аушвица? Тысячи трупов евреев, сваленные кучами, как те бедные останки машин. Шлемиль, это уже началось. - Так делал Гитлер. Он был сумасшедшим. Гитлер, Эйхманн, Менгеле. Пятнадцать лет назад. Тебе не приходило в голову, что теперь, когда это началось, больше, возможно, не существует стандартов сумасшествия и нормальности. - О Боже, началось что? В это же время Слэб, придирчиво всматриваясь в свое полотно - "Датский творожник No41", - наносит по поверхности картины отрывистые удары старой тонкой колонковой кистью. Два коричневых слизняка - улитки без ракушек - лежат крест накрест на многоугольной мраморной плите и совокупляются, между ними поднимается полупрозрачный белесый пузырь. Здесь никакого импасто: краска положена весьма экономно, изображение выходит за рамки реального. Странное освещение, неправильные тени, мраморные поверхности, слизняки и наполовину съеденный датский творожник, тщательно выписанный в верхнем правом углу. Их слизевые следы целеустремленно и неизбежно сходятся снизу и сбоку к "Х" своего союза и сияют, как лунный свет. А Харизма, Фу и Свин Бодайн вываливают из магазинчика в Вест-Сайде под огни Бродвея, выкрикивая футбольные призывы и перебрасываясь невзрачным баклажаном. А Рэйчел и Руни сидят на скамейке в Шеридан-сквере и говорят о Мафии и Паоле. Час ночи. Поднялся ветер, и случилось нечто странное. Будто все в этом городе устали от новостей, - тысячи газетных страниц пролетали через маленький парк, мечась на фоне деревьев, подобно бледным летучим мышам, обвиваясь вокруг ног Руни и Рэйчел, натыкаясь на бродягу, прикорнувшего на другой стороне аллеи. Миллионы слов, непрочитанных и бесполезных, вернулись к новой жизни в Шеридан-сквере, в то время как двое на скамейке плетут что-то из своих, не замечая ничего вокруг. А суровый и трезвый Стенсил сидит в "Ржавой ложке", и приятель Слэба, очередной кататонический экспрессионист, убеждает его в существовании Великого Предательства и толкует о Пляске Смерти. Тем временем вокруг них происходит нечто в этом роде, ведь здесь - Напрочь Больная Команда, и ее члены, связанные, возможно, невидимыми узами, с воплями носятся по очередной бесплодной пустоши. Размышляя об истории Мондаугена, представляя компанию у Фоппля, Стенсил усматривал здесь все тот же лепрозный пуантилизм фиалкового корня, ослабших челюстей и налитых кровью глаз, языков и зубов, багровых от выпитого утром домашнего вина, помады на губах, которую, казалось, можно отслоить целиком и швырнуть на землю к подобному хламу, усыпавшему следы Команды - отделенным от тела улыбкам или гримасам, которые могли бы стать путеводной нитью для Команды следующего поколения... О Господи. - Что? - спросил кататонический экспрессионист. - Меланхолия, - отозвался Стенсил. А Мафия Винсом, раздетая, в одиночестве стоит перед зеркалом, задумчиво разглядывает свое тело и кроме него ничего не видит. А кот орет во дворе. И кто знает, где Паола? В последнее время Шунмэйкеру становилось все труднее ладить с Эстер. Он уже подумывал о том, чтобы снова порвать с ней, и на этот раз - навсегда. - Не меня ты любишь, - постоянно повторяла она. - Ты хочешь сделать из меня нечто, чем я не являюсь. В ответ он мог лишь возражать ей в духе платонизма. Неужели ей будет приятней, если он опустится до такой ограниченности, как любовь к ее телу? Он любит ее душу. Что с ней происходит? Разве не хочет каждая девушка, чтобы мужчина любил ее душу, ее истинное "я"? Конечно, все девушки этого хотят. Хорошо, тогда что такое душа? Это идея тела, абстракция, стоящая за реальностью - тем, чем является Эстер на самом деле - воспринимаемой пятью чувствами с определенными недостатками скелета и тканей. Шунмэйкер мог явить свету истинную, совершенную Эстер, обитавшую внутри несовершенной. И ее душа вы