руг и напряженно слушали. Из ближайшего газетного киоска красные пугающие заголовки объявляли: АНГЛИЧАНЕ ВХОДЯТ В СУЭЦ! - Парламент, - сказал диктор, - на внеочередной сессии принял резолюцию задействовать в Суэцком кризисе десантные войска. Парашютисты, базирующиеся на Кипре и Мальте, находятся в состоянии часовой готовности. - Да-а, - устало произнес Жирный Клайд. - На мели, - сказал Папша, - на всем Шестом флоте только у нас есть увольнения. Остальные на восточной Средиземке эвакуируют американцев из Египта. Папаша резко свернул за угол. Сделав шагов десять по спускавшейся вниз улочке, он заметил, что идет один. - Куда ты? - крикнул Жирный Клайд, стоя на углу. - В Кишку, куда же еще? - Ох! - Жирный Клайд подошел, спотыкаясь. - Я думал прогуляться по главной улице. Широко улыбаясь, Папаша похлопал Клайда по брюшку. - Спокойно, спокойно, мамаша Клайд, - сказал он. - Старина Ход знает что делает. Я просто пытался помочь, - подумал Клайд. Вслух: - Знаешь, по-моему у нас с тобой получился слоненок. Хочешь взглянуть на его хобот? Папаша загоготал, и они побежали под гору. Ничто не сравнится с бородатыми шутками. В них есть некоторое постоянство - знакомая почва. Улица Тесная по прозвищу Кишка, как и Кингсвэй, кишела людьми, чего нельзя сказать о фонарях. Первым из знакомых они встретили вылетевшего из дверей "Четырех тузов" красномордого шлюпочного старшину Лемана, на котором не доставало бескозырки. Он был сильно пьян, поэтому Папаша с Клайдом нырнули за кадку с пальмой перед входом посмотреть, что будет дальше. Леман конечно же согнулся под углом 90o и принялся рыться в сточной канаве. - Камень, - прошептал Клайд. - Он всегда хватается за камень. - Старшина нашел камень и замахнулся, дабы нанести удар по окну "Четырех тузов". Американская Кавалерия в лице некого ТурнЕра, судового парикмахера, выскочила через те же двери и перехватила занесенную руку. Они повалились в пыль и сцепились в борцовской схватке. Проходившие мимо британские пехотинцы на миг задержались, с любопытством посмотрели на них и рассмеялись, чувствуя себя немного неловко. - Смотри, - сказал Папаша, которого потянуло на философию. - Живем в богатейшей стране, но, в отличие от лайми, так и не научились устраивать отвальные. - Но для нас это не отвальная, - возразил Клайд. - Кто знает? В Венгрии и Польше - революции, в Египте - война. - Пауза. - А Джейн Мэнсфилд собралась замуж. - Этого не может быть! Просто не может. Джейн обещала дождаться. Они зашли в "Четыре туза". Было еще рано, и никто не бузил, кроме парочки слабаков вроде Лемана. Сели за столик. - "Гиннес-стаут", - сказал Папаша, и эти слова оглушили Клайда ностальгическим обухом. Ему захотелось спросить: "Что бы тебе, Папаша, не остаться на "Эшафоте", ведь сейчас уже не старые деньки? По мне лучше скучать в увольнении, чем провести его с человеком, который постоянно страдает, ведь всякий раз начинаешь сострадать." Пиво принесла новенькая официантка - по крайней мере, с последнего похода Клайд ее не запомнил. Но та, что танцевала джиттербаг с одним из помощников Папаши в другом конце зала, была здесь и тогда. И хотя Паола работала в "Метро" - баре на той же улице, эта девушка - кажется, Элиза? - знала от других официанток, что Папаша женат на одной из них. Только бы Клайд смог помешать ему пойти в "Метрополь"! Только бы Элиза их не засекла! Но музыка кончилась, и она подошла. Клайд сосредоточился на пиве. Папаша улыбнулся. - Как жена? - спросила, разумеется, Элиза. - Надеюсь, хорошо. Элиза, благослови Господи ее душу, сменила тему. - Хочешь потанцевать? Никто еще не побил твой рекорд. Двадцать два танца подряд. Папаша проворно вскочил на ноги. - Что ж, поставим новый! Отлично, - думал Клайд, - отлично! - Через некоторое время появился ни кто иной, как младший лейтенант Джонни Контанго в гражданском - помощник по борьбе за живучесть на "Эшафоте". - Джонни, когда починят винт? Джонни, в прошлом простого матроса, послали на офицерские курсы, и он, встав впоследствии перед дилеммой - гонять своих бывших корефанов или послать к черту каюткомпанию, - выбрал последнее. Возможно, Джонни зашел потом слишком далеко, по крайней мере, он никак не мог поладить с уставом - угнал мотоцикл в Барселоне и еще ни с того, ни с сего устроил массовое ночное купание у военного пирса в Пирее. Ему удалось избежать трибунала - возможно, из-за любви капитана Лича к неисправимым. - Да я и так уже ночами не сплю из-за этого винта, - сказал Джонни Контанго. - Я только что смылся с душной вечеринки в Британском офицерском клубе. Знаете последнюю шутку? "Выпьем еще по одной, дружище, пока не стали врагами!" - Не понимаю, - сказал Жирный Клайд. - Америка проголосовала в Совете безопасности по поводу Суэца - мы вместе с Россией против Англии и Франции. - Папаша говорит, что лайми собираются нас похитить. - Не знаю, не знаю: - Что с винтом? - Пей, Жирный, свое пиво. - Джонни Контанго чувствовал себя виноватым за изуродованный винт отнюдь не в смысле мировой политики. Это - его личная вина, и она, по подозрениям Клайда, волновала Джонни сильнее, чем могло показаться на первый взгляд. Он стоял на вахте, когда "Эшафот" в Мессинском проливе на что-то напоролся - вероятно, на топляк или бочку. Радарная команда была поглощена слежением за шедшей тем же курсом ночной рыболовецкой флотилией и проглядела это "что-то" - если оно вообще возвышалось над поверхностью. Сюда их привели курс, дрейф и чистая случайность - привели чинить винт. Бог знает, какая сила подбросила Средиземное море на пути Джонни. В рапорте это обозначилось "враждебной морской фауной"; с тех пор немало проклятий обрушилось на голову загадочной винтоядной рыбы, но Джонни по-прежнему чувствовал себя виноватым. ВМС скорее обвинят фауну, предпочтительно - человека, еще лучше - человека с личным номером, чем припишут все чистой случайности. Рыба? Русалка? Сцилла? Харибда? Что? Кто знает, сколько женщин-чудовищ ютится в Средиземное море? - Блю-э-э! - Пингез. Могу поспорить, - сказал Джонни, не оборачиваясь. - Да, прямо на фланку. - Возникший, как из-под земли, хозяин заведения со свирепым видом стоял над помощником стюарта Пингезом, тщетно вопя: "Патруль, патруль!". Пингез сидел на полу, сотрясаясь от сухих спазмов. - Бедный Пингез, - сказал Джонни, - ранняя пташка. Папаша танцевал уже десятый танец и не собирался останавливаться. - Надо посадить его в такси, - сказал Жирный Клайд. - Туда, где сидит Младенец? - откликнулся машинист Фаланж, приятель Пингеза. Растянувшись между ножками стола, Пингез разговаривал с собой на филиппино. Бармен подошел к нему со стаканом, где пенилось нечто темное. Младенец Фаланж, как всегда в платке, подошел к обступившим Пингеза. Парочка британцев с интересом наблюдали за происходящим. - Вот, выпей, - предложил бармен. Пингез приподнял голову и с открытым ртом потянулся к руке бармена. Тот сообразил и отдернул руку. Пингез громко щелкнул блестящими зубами. Джонни Контанго опустился на колени рядом со стюартом. - Андале, парень, - мягко сказал он, поднимая голову Пингеза. Тот укусил его за руку. - Пошли, - также спокойно. - Эта рубашка - от "Хатэвей", и я не хочу измазать ее блевотиной. - Фаланж! - закричал Пингез, растягивая "а". - Вот и все, что он говорит на кватердеке, - сказал Младенец. - Как он меня достал! Джонни подхватил Пингеза под руки, более нервный Жирный Клайд взялся за ноги. Они вынесли его на улицу, поймали такси и отправили на корабль. - На большую серую маму, - сказал Джонни. - Пойдем. Не хочешь зайти в "Юнион Джек"? - Мне надо следить за Папашей. Ты же знаешь. - Знаю. Но сейчас он танцует. - Это пока он не добрался до "Метро", - сказал Жирный Клайд. Они прошли полквартала до "Юнион Джека". Там старшина второго дивизиона Антуан Зиппо и пекарь Гнус Чобб, известный тем, что периодически подсыпал в утренние пончики вместо сахара соль, дабы насолить ворам, захватили не только сцену, но и, соответственно, трубу с гитарой и теперь, ответственно, исполняли "Рут Сиксти Сикс". - Вроде тихо, - сказал Джонни Контанго. И поторопился, поскольку юный проказник Сэм Маннаро, помощник санитара, подсыпал квасцы в оставленное на пианино без присмотра пиво Антуана. - Сегодня вечером у патруля будет работенка, - заметил Джонни. - И зачем Папаша сюда поперся? - Случись с тобой такое, понял бы, - грубовато ответил Клайд. - Извини. Сегодня, пока шел дождь, я думал, как это мне удалось закурить сигарету кингсайз и не замочить ее. - Ему следовало остаться, - сказал Клайд, - но теперь мы можем лишь поглядывать в то окно. - Верно, - сказал Джонни Контанго, отхлебывая пиво. На улице раздался крик. - Готов! - сказал Джонни. - Один, по крайней мере. - Плохая улица. - В июле, когда все только начиналось, в Кишке каждую ночь хоть одного, да убивали. Почти каждую. Бог знает, что случилось сейчас. Вошли два коммандо, оглядываясь в поисках свободного места. Они выбрали столик Джонни и Клайда. Их звали Дэвид и Морис, завтра они отбывали в Египет. - Когда, ребята, вы тоже припретесь туда на всех парах, - сказал Морис, - мы приветливо помашем вам ручкой. - Если, конечно, припремся, - ответил Джонни. - Мир катится ко всем чертям, - скаазл Дэвид. Они пили много, но держались молодцом. - Не надейтесь услышать о нас до выборов, - сказал Джонни. - Так вот в чем дело! - Америка сидит в заднице, - размышлял Джонни, - потому же, почему на заднице сидит наш корабль. Встречные течения, сейсмическая активность, неопознанные ночные объекты. Трудно не думать, что это - чья-то ошибка. - Красный-прекрасный шарик, - сказал Морис, - летит вверх. - Слышали, как убили какого-то типа, когда мы были на входе? - Дэвид мелодраматично наклонился вперед. - А скольких убьют в Египте? - сказал Морис. - Хотел бы я упаковать парочку парламентариев в парашюты и столкнуть их в люк. Этого хотят они. А не мы. - У меня сейчас брат на Кипре. Никогда не прощу себе, если он попадет туда раньшеменя. Коммандо перепили их со счетом 2:1. Джонни никогда не доводилось разговаривать с теми, кого через неделю могли убить, и он проявлял жутковатое любопытство. Клайду доводилось, и сейчас ему просто было тоскливо. Группа на сцене перешла с "Дороги 66" на "Каждый день играю блюз". Антуан Зиппо, надрывавший в прошлом году пупок в оркестре береговых частей ВМС в Норфолке, теперь опять старался за двоих; решив передохнуть, он вытряс из трубы слюну и потянулся к пианино за пивом - разгоряченный и потный, как и полагается суицидально-одержимому битюгу-трубачу. Но квасцы есть квасцы, и ожидаемое случилось. - Ух! - сказал Антуан Зиппо, грохнув кружкой о пианино. Он воинственно осмотрелся. Квасцы уже начали действовать на губу. - Сэм-оборотень. Это единственный сукин сын, который мог мне в пиво подсыпать квасцы. - Слова он выговаривал с трудом. - Вон идет Папаша, - сказал Клайд, хватая бескозырку. Антуан Зиппо пумой прыгнул в зал и приземлился у столика Сэма Маннаро. Дэвид повернулся к Морису. - Лучше бы янки приберегли силы для Насера. - Это полезно для тренировки, - ответил Морис. - Абсолютно с вами согласен, - поддакнул Дэвид голосом пожилого джентльмена, - ну как, старик? - Давай! - Оба коммандо бросились в растущую вокруг Сэма кучу-малу. К выходу пошли только Клайд и Джонни. Остальным хотелось подраться. Прошло минут пять, прежде чем им удалось выбраться на улицу. Они слышали позади звон бьющихся стаканов и грохот опрокидываемых стульев. Папаши и след простыл. Клайд опустил голову. - Кажется, пора в "Метро". - Они шли не торопясь, предстоящая ночная работа им не улыбалась. Папаша пил безбожно и немилосердно, требуя сочувствия от своих сторожей, которое те охотно выказывали, причем оно всегда выходило им боком. Они шли по аллее. С голой стены на них смотрел нарисованный мелом Килрой, вот так: в окружении двух наиболее насущных в кризисные периоды британских тем: ГДЕ БЕНЗИН? и ДОЛОЙ ПРИЗЫВ! - Действительно, бензина нет, - сказал Джонни Контанго. - Нефтезаводы взрывают по всему Ближнему Востоку. - Кажется, Насер призвал по радио к экономическому джихаду. В ту ночь Килрой, возможно, был в Валетте единственным объективным наблюдателем. По расхожей легенде, он родился накануне войны в США то ли на заборе, то ли на стене туалета. Впоследствии он появлялся везде, куда приходила американская армия - на французских фермах, североафриканских дотах, переборках тихоокеанских транспортных кораблей. Он почему-то приобрел репутацию шлемиля и растяпы. Свешивавшийся со стены дурацкий нос подвергался всевозможным издевательствам - кулаками, шрапнелью, мачете. Возможно, он наводил на мысли о сомнительной потенции или так обыгрывалась кастрация, хотя подобные идеи неизбежны в сортирно-ориентированной (да и во фрейдистской) психологии. Но все это было обманом. К сороковому году Килрой достиг зрелого возраста и облысел. Его истинное происхождение забылось, и он сумел втереться в доверие к человечеству, храня шлемильское молчание о кучерявой юности. Помогла ему мастерская маскировка - метафора. Ведь на самом деле Килрой появился в виде элемента полосового фильтра, вот такого: Неодушевленным. Но сегодня в Валетте он был Гроссмейстером Ордена. - Близнецы Боббси, - сказал Клайд. Из-за угла трусцой выбежал Дауд (тот, что отговорил от самоубийства маленького Шныру) и коротышка-баталер Лерой Танг - оба с дубинками и нарукавными повязками БП. Дауд был раза в полтора выше Лероя, и происходящее напоминало сцену из водевиля. Клайд представил себе, как они будут водворять спокойствие: Лерой запрыгнет Дауду на закорки и сверху прольет умиротворение на плечи и головы буйных моряков, а Дауд тем временем будет оказывать успокаивающее влияние внизу. - Слушай! - крикнул Дауд приближаясь. - Попробуем на бегу. - Лерой сбавил скорость и пристроился за приятелем. - Хоп-хоп-хоп! - сказал Дауд. - Пошел! - Так и есть - не сбавляя темпа, Лерой запрыгнул, словно жокей, на плечи Дауду и уцепился за воротник. - Нно-о, лошадка! - закричал Лерой, и они умчались в "Юнион Джек". Из переулка строем вышло небольшое подразделение морпехов. Светловолосый, деревенский на вид парень с простодушным лицом невнятно отсчитывал шаг. Проходя мимо Клайда и Джонни, он отбежал от колонны и спросил: - Что за шум? - Драка, - сказал Джонни, - в "Юнион Джеке". - Вот как?! - Вернувшись, парень скомандовал налево, и его подчиненные послушно взяли курс на "Юнион Джек". - Упустим самое интересное, - скулил Клайд. - А как же Папаша? Они вошли в "Метро". Папаша сидел за столиком с официанткой, похожей на Паолу, только толще и старше. Зрелище было жалким. Он разыгрывал свой фортель "Чикаго". Они подождали, пока он закончит. Официантка с обиженным видом встала и, переваливаясь с ноги на ногу, ушла. Папаша носовым платком отер со лба пот. - Двадцать пять танцев, - сказал он, когда они подошли. - Я побил свой рекорд. - В "Юнион Джеке" отличная драка, - предложил Клайд. - Не хочешь сходить, Папаша? - Или в бордель, о котором рассказывал механик с "Хэнка" в Барселоне, - сказал Джонни. - Можно поискать его. Папаша покачал головой. - Вам, ребята, следует знать, что это - единственное место, куда я хотел заглянуть. Так начались эти бдения. Оказав символическое сопротивление, Джонни и Клайд оседлали стулья по обе стороны от Папаши и предались пьянству, не отставая от своего подопечного, но оставаясь трезвее. "Метро" напоминал аристократический pied-a-terre, который используется в дурных целях. К танцплощадке и стойке вела широкая изогнутая лестница, вдоль нее в нишах стояли статуи рыцарей, дам и турков. Застывшая в них одушевленность внушала мысль, что глухой ночью, когда уйдет последний моряк и погаснут лампы, статуи оживут, сойдут с пьедесталов и чинно поднимутся по лестнице на танцплощадку, осветив ее собственным светом - фосфоресценцией моря. Встав парами, они будут танцевать до восхода - без музыки, в мертвой тишине, едва касаясь каменными ногами настила. По стенам стояли огромные каменные вазы с пальмами и цезальпиниями. На покрытом красным ковром подиуме расположился небольшой джаз-банд - скрипка, тромбон, саксофон, труба, гитара, пианино, ударные. На скрипке играла пухлая дама средних лет. Сейчас они, выстроившись друг другу в затылок, играли "C'est Magnifique", а коммандо шести с половиной футов ростом наяривал джиттербаг сразу с двумя официантками в окружении друзей, которые подбадривали их, хлопая в ладоши. Что стояло за танцем англичанина? - определенно не Великий Морпех Дик Пауэлл со своей песенкой "Салли и Сью, не стоит грустить", но, скорее, традиционное мировосприятие, заложенное (как можно заподозрить) в самой плазме английских эмбрионов - очередная спятившая хромосома вдобавок к файв-о-клоку и уважению к Короне; там, где янки видят новинку или сюжет для пародии на мюзикл, англичане видят историю, а Салли и Сью здесь вообще ни при чем. Завтра ранним утром в белом свете огней пирса появится швартовная команда и отдаст концы для кого-то из этих зеленых беретов. Поэтому ночь накануне отводилась на сантименты, на флирт с официантками в укромных уголках, на пару-тройку сигарет и кружек пива в этом импровизированном зале прощаний - матросский вариант грандиозного бала в субботнюю ночь перед Ватерлоо. Отличить тех, кто отправлялся утром можно было лишь по единственной примете - они уходили, не оглядываясь. Папаша надрался вдрободан и затащил своих двух хранителей в прошлое, в котором они копаться не хотели. Они выслушали подробный рассказ о его недолгом браке - что он ей дарил, куда они ходили, что она готовила, какой была лапочкой. Под конец рассказа сильно стали мешать помехи - мысли путались. Но они не требовали пояснений. Не спрашивали ничего, и не столько из-за заплетавшихся языков, сколько из-за духоты в ноздрях, возникшей под влиянием услышанного. Вот какими впечатлительными были Жирный Клайд и Джонни Контанго! Но, подобно Золушкиному балу, их увольнение подходило к концу; часы пьяного замедляются, но не останавливаются. - Пошли, - сказал наконец Клайд, с трудом вставая из-за стола. - Нам пора. - Папаша печально улыбнулся и упал со стула. - Надо поймать такси, - сказал Джон. - Отвезем его на машине. - Черт, как поздно! - Кроме них, американцев в "Метро" не осталось. Англичане были поглощены тихим прощанием с этим районом Валетты. Когда "эшафотовцы" ушли, все стало прозаичнее. Клайд и Джонни перекинули папашины руки через свои шеи и под укоризненные взгляды рыцарей свели его по лестнице и вышли на улицу. - Эй, такси! - закричал Клайд. - Бесполезно, - сказал Джонни Контанго. - Все разъехались. Господи, какие большие звезды! Клайду хотелось поспорить. - Давай, я его доведу, - сказал он. - Ты - офицер, тебе не обязательно возвращаться. - Кто сказал, что я - офицер? Я - матрос. Твой собрат, собрат Папаши. Сторож брату. - Такси, такси, такси! - Брат для лайми, брат для всех. Кто говорит, что я - офицер? Конгресс. Офицер и джентльмен решением Конгресса. Конгресс пальцем о палец не ударил, чтобы помочь лайми в Суэце. В этом он не прав, и в отношении меня он не прав. - Паола, - простонал Папаша и рванулся вперед. Они схватили его. Бескозырка давно потерялась. Голова повисла, волосы упали на лоб. - Папаша лысеет, - сказал Клайд. - Ни разу не замечал. - Пока не напьешься, ничего не заметишь. Шатаясь из стороны в сторону, они медленно шли по Кишке, изредка призывая такси. Никто не откликался. Улица выглядела безмолвной, но внешний вид был обманчив; до них доносился сухой треск взрывов на подъеме к Кингсвэю, совсем неподалеку. И гул огромной толпы из-за угла. - Что это? - спросил Джонни. - Революция? Покруче: разборка между двустами королевскими коммандо и тремя десятками "эшафотовцев". - Эге, - сказал Джонни. От шума Папаша проснулся и стал звать жену. Из оружия в драке участвовало лишь несколько ремней, но не было ни битых пивных бутылок, ни боцманских ножей. Или их никто не видел? Или дело еше не дошло? У стены перед двадцатью коммандо стоял Дауд. Из-за его левого бицепса выглядывал очередной Килрой, у которого не было других слов, кроме ГДЕ АМEРИКАНЦЫ? Лерой Танг, должно быть, сновал под ногами, молотя дубинкой по ляжкам. Некий предмет, шипя и искрясь, описал большую дугу и взорвался у ног Джонни Контаго. - Петарда, - констатировал Джонни, отпрыгнув на три фута. Клайд тоже ретировался, и Папаша, лишившись опоры, упал на землю. - Давай вынесем его отсюда, - сказал Джонни. Но они обнаружили, что путь к отступлению отрезан подошедшими сзади морскими пехотинцами. - Эй, Билли Экcтайн! - кричали коммандо Дауду. - Билли Экcтайн! Спой нам! - Справа раздался залп петард. Основная потасовка оставалась в центре толпы. На периферии - только толчки, пинки и любопытство. Дауд снял шляпу, расправил плечи и запел "Мои глаза лишь для тебя". Коммандо стояли, как громом пораженные. Вдалеке послышались полицейские свистки. В центре толпы разбилось что-то стеклянное. Люди отхлынули концентрическими волнами. Пара-тройка морпехов, пятясь, споткнулись о валявшегося на земле Папашу. Джонни и Клайд поспешили на помощь. Несколько моряков подошли помочь упавшим пехотинцам. Как можно более учтиво Клайд и Джонни взяли своего подопечного под руки и сделали ноги. Позади между морпехами и матросами завязалась драка. - Полиция! - раздались крики. Разорвалось полдюжины "бомб с вишнями". Дауд допел песню. Коммандо захлопали в ладоши. - Теперь спой "Прости меня". - Это, - Дауд поскреб затылок, - "...если я солгал, если заставил тебя плакать, прости меня"? - Ура Билли Экcтайну! - закричали они. - Нет парень, - сказал Дауд. - Я не перед кем не извиняюсь. - Коммандо приняли боевую стойку. Дауд оценил ситуацию, затем вдруг вытянул вверх огромную руку. - Ладно, солдаты, стройтесь. Становись! И они почему-то встали в некое подобие строя. - Да-а, - Дауд улыбнулся. - Через правое плечо, кругом! - Они повиновались. - Хорошо, ребята. Шаго-о-ом марш! - Рука опустилась вниз, и они зашагали прочь. В ногу. Со стены бесстрастно взирал Килрой. Колонну замыкал неизвестно откуда взявшийся Лерой Танг. Выбравшись из драки, Клайд, Джонни и Папаша Ход, забежали за угол и натужно поплелись в гору к Кингсвэю. На полпути их обогнало подразделение Дауда, который отсчитывал шаг, распевая его на манер блюза. Судя по всему, он вел их к кораблям. К троице подъехало такси. - Вслед за взводом, - сказал Джонни, и они втиснулись внутрь. В машине был люк, и, конечно, не успело такси доехать до Кингсвея, три головы уже торчали над крышей. Ползя за коммандо, они пели: Что это там за грызун, Который нас обскакал? Х-У-Й-Т-И М-А-У-С Наследие Свина Бодайна, который каждый вечер на стоянке с религиозной преданностью смотрел на камбузе детскую передачу; он за свой счет сделал всем поварам черные пристегивающиеся уши и сочинил на песню из передачи пародию, где этот вариант имени главного персонажа был самым сочным местом. Коммандо в задних рядах попросили Джонни научить их словам. Он согласился, получив за это бутылку ирландского виски, владелец которой заверил Джонни, что тот не сможет допить ее до выхода в море. (По сей день бутылка хранится у Джонни Контанго непочатой. Никто не знает, зачем он ее хранит.) Эта странная процессия ползла по Кингсвэю, пока ее не перехватил английский грузовик для перевозки скота. Коммандо забрались в кузов, поблагодарили всех за веселый вечер, грузовик газанул и умчался прочь - навсегда. Утомленные Дауд и Лерой сели в такси. - Билли Экcтайн, - улыбнулся Дауд. - Господи! - Нам надо назад, - сказал Лерой. Шофер развернулся, и они подъехали к месту недавней разборки. Прошло не более пятнадцати минут, но улицы опустели. Тишина, ни петард, ни криков - ничего. - Черт меня подери! - сказал Дауд. - И не подумаешь, что здесь что-то было, - сказал Лерой. - В доки, - сказал Клайд шоферу, зевая. - Сухой док номер два. Американская посудина, покусанная винтоядной рыбой. Всю дорогу до доков Папаша храпел. Они приехали, когда увольнение уже с час как закончилось. Двое патрульных пробежали мимо заводского гальюна и по сходням поднялись на корабль. Клайд и Джонни, поддерживая Папашу, потащились следом. - Все напрасно, - сказал Джонни с сожалением. Две фигуры, толстая и тонкая, стояли около гальюна. - Давай, - торопил Клайд Папашу, - еще пару шагов. Мимо пробежал Гнус Чобб в английской бескозырке с надписью на ленточке "Корабль Его Величества "Цейлон". Фигуры отделились от стены гальюна и подошли ближе. Папаша споткнулся. - Роберт, - сказала она. Интонация не вопросительная. - Привет, Папаша, - сказал другой. - Кто это? - спросил Клайд. Джонни остановился как вкопанный, а продолжавший идти Клайд развернул Папашу к ней лицом. - Обмакните меня в камбузный кофейный бачок, - сказал Джонни. - Бедный Роберт. - Но она сказала это с улыбкой и так нежно, что будь Джонни с Клайдом трезвее, они разревелись бы, как дети. Папаша махнул рукой. - Идите, - сказал он, - я держусь на ногах. Скоро приду. С квартердека доносился спор Гнуса Чобба с вахтенным офицером. - Что значит "проваливай"?! - кричал Гнус. - На твоей бескозырке написано "Корабль Его Величества "Цейлон", Чобб. - Ну и? - Ну и что я могу сказать? Ты ошибся кораблем. - Профейн, - сказал Папаша, - ты вернулся. Я знал, что ты вернешься. - Я - нет, - сказал Профейн, - это она. - Он отошел в сторону, прислонился вне пределов слышимости к стене гальюна и стоял там, глядя на "Эшафот". - Привет, Паола, - сказал Папаша. - Sahha, - что означало и то, и другое. - Ты... - Ты... - одновременно. Он сделал жест, чтобы она говорила. - Завтра с похмелья, - сказала она, - тебе, наверное, покажется, будто ничего не было. Будто видения лезут в голову от метропольского виски. Но я настоящая, я здесь, и если тебя посадят... - Я могу подать рапорт. - Или отправят в Египет, или еще куда-нибудь - это не будет иметь значения. Я все равно вернусь в Норфолк раньше тебя и буду стоять на пирсе. Как все жены. Но до тех пор никаких поцелуев, даже прикосновений. - А если я сбегу? - Я уйду. Пусть будет по-моему, Роберт. - Каким усталым выглядело ее лицо в белом свете огней трапа. - Так будет лучше, и больше похоже на то, как должно быть. Ты уплыл через неделю после того, как я ушла. Мы потеряли всего неделю. Все, что случилось после, - моряцкая байка. Я буду преданно сидеть дома в Норфолке и прясть. Прясть подарок к твоему возвращению. - Я люблю тебя, - вот и все, что он смог ответить. Каждую ночь он повторял эти слова стальной переборке и бескрайнему морю за ней. За ее головой мелькнули белые ладони. - Вот. Если завтра ты подумаешь, что это был сон. - Волосы рассыпались по плечам. Она протянула ему гребень из слоновой кости. Пять распятых лайми - пять Килроев - продолжали смотреть в небо Валетты, пока он не убрал гребень в карман. - Не проиграй его в покер. Ему много лет. Он кивнул. - Мы вернемся в начале декабря. - Вот тогда я и поцелую тебя на ночь. - Она с улыбкой отступила назад, повернулась и ушла. Папаша медленно пошел мимо гальюна, не оглядываясь. Пронзенный светом прожекторов, американский флаг лениво полоскался в высоте над всеми ними. Папаша ступил на длинный трап, надеясь протрезветь по пути к квартердеку. II Их лихой рывок через континент на краденом "Рено"; ночь, проведенная Профейном в тюрьме под Генуей, когда полиция приняла его за гангстера-американца; их пьянка, которая началась в Лигурии и закончилась далеко за Неаполем; потекший на выезде из Неаполя редуктор, и целая неделя, когда они в ожидании починки жили на острове Искья на ветхой вилле, заселенной друзьями Стенсила - давно лишенным сана монахом Фенецием, который занимался скрещиванием гигантских скорпионов в мраморных клетях, где римская знать некогда наказывала юных наложниц и наложников, и поэтом Синоглосса, которому не посчастливилось быть ни гомосексуалистом, ни эпилептиком, он апатично бродил под не по сезону жарким солнцем на фоне потрескавшегося от землетрясений мрамора, расщепленных молнией сосен и взволнованного умирающим мистралем моря; их прибытие на Сицилию и встреча в горах с местными бандитами (от которых Стенсил отвертелся, рассказав пару грязных сицилийских анекдотов и угостив виски); плавание из Сиракуз в Валетту на пароходе "Звезда Мальты", где Стенсил проиграл в покер запонки и сотню долларов нежнолицему пастору, назвавшемуся Робином Птипуаном; и упорное молчание Паолы, - лишь немногое из всего этого сохранилось у них в памяти. Их влекла только Мальта - кулак, зажавший шнурок йо-йо. Когда они, продрогшие и зевающие, прибыли в Валетту, там шел дождь. К Майстралю они ехали, ничего не загадывая и ни о чем не вспоминая, - апатичные и сдержанные, похожие - по крайней мере, внешне - на идущий дождь. Майстраль спокойно их поприветствовал. Паола будет жить у него. Стенсил с Профейном поначалу думали остановиться в отеле "Финикия", но там просили 2 фунта 8 шиллингов в сутки, и образ шустрого Робина Птипуана оказался решающим доводом в пользу меблированных комнат у Гавани. - Ну и что теперь? - спросил Профейн, бросая в угол сумку. Стенсил надолго задумался. - Мне нравится, - продолжал Профейн, - жить за твой счет. Но вы с Паолой сами заманили меня сюда. - Ближе к делу, - сказал Стенсил. Дождь прекратился, он нервничал. - К Майстралю, к Майстралю! С Майстралем он встретился, но лишь на следующий день после занявшего все утро спора с бутылкой виски, которая в итоге проиграла. Сквозь сверкающий серый день Стенсил добрел до той самой комнаты в ветхом здании. Казалось, на его плечах моросью лежат капли света. У него дрожали колени. Но беседовать с Майстралем оказалось легко. - Стенсил видел вашу исповедь перед Паолой. - Тогда вы знаете, - сказал Майстраль, - что своему появлению в этом мире эта исповедь обязана любезным услугам некоего Стенсила. Стенсил опустил голову. - Может, это его отец. - Тогда мы братья. Нашлось вино, и оно им помогло. Стенсил говорил до глубокой ночи, но голос его дрожал, будто сейчас он смог, наконец, выступить в защиту собственной жизни. Майстраль хранил благопристойное молчание, и, если Стенсил запинался, он терпеливо ждал. В ту ночь Стенсил обрисовал историю В., укрепив свои давнишние подозрения. Подозрения в том, что эта история сводилась лишь к совпадению инициала и паре неживых предметов. Однажды, когда Стенсил рассказывал о Мондаугене, Майстраль сказал: - Ага! Тот самый стеклянный глаз. - Вы, - Стенсил вытер лоб, - вы слушаете меня как священник. - Я просто удивился. - Улыбаясь. Выслушав всю историю, Майстраль заметил: - Но ведь Паола показала вам мою апологию. Кто же из нас священник? Мы исповедали друг друга. - Это - исповедь не Стенсила, - возразил Стенсил, - а ее. Майстраль пожал плечами. - Зачем вы приехали? Она мертва. - Он должен посмотреть сам. - Мне уже не найти тот погреб. Да и он наверняка перестроен. Собака зарыта глубоко. - Слишком глубоко, - прошептал Стенсил. - Стенсил давно запутался. - Я ведь тогда заблудился. - Но вам не могло померещиться. - Да запросто. Ведь чтобы найти недостающее, сначала копаешься в себе. Чтобы найти тот пробел, который заполнило "видение". Тогда я представлял собой сплошной пробел, и отсутствовать могло все что угодно. - Вы тогда только что пришли из... - Я думал о Елене. Да. Романские народы так или иначе все сводят к сексуальности. Смерть становится прелюбодеем, соперником, появляется потребность взглянуть на соперника, хотя бы и мертвого... Но, видите ли, к тому времени мое сознание было уже в достаточной мере испорченным чужеземными влияниями. Даже слишком, чтобы, наблюдая, я мог испытывать ненависть или триумф. - Лишь жалость. Вы это имеете в виду? По крайней мере, судя по тому, что читал Стенсил. Что он вычитал. Как он может?.. - Скорее, пассивность. Неподвижность, характерную, возможно, для камня. Инертность. Я отступил - нет, подступил - подступил к камню. Подступил ближе, чем когда бы то ни было. Вскоре Стенсил приободрился и сменил тему. - Символ. Гребень, туфля, стеклянный глаз. Дети. - Я не смотрел на детей. Я смотрел на вашу В. Что я запомнил о детях? Я не узнавал лиц. Нет. Они могли не дожить до конца войны или эмигрировать. Поищите их в Австралии. Поспрашивайте у ростовщиков и в сувенирных лавках. Но если вы хотите поместить в газете объявление: "Разыскиваются лица, участвовавшие в разборке священника..." - Пожалуйста! Следующие пару дней он просматривал инвентарные описи торговцев сувенирами, ростовщиков, старьевщиков. Вернувшись однажды утром, он застал Паолу у железной печки - она заваривала чай для Профейна, который лежал, закутавшись в одеяло. - Лихорадка, - сказала Паола. - В Нью-Йорке он перебрал, причем не только спиртного. С тех пор как мы на Мальте он почти ничего не ел. Бог знает, где он питается. И какая там вода. - Я поправлюсь, - прохрипел Профейн. - Просто не повезло, Стенсил. - Он говорит, ты считаешь его крайним. - О Боже! - сказал Стенсил. На следующий день у Стенсила появилась надежда - правда, ненадолго. Владельцу магазина по имени Кассар приходилось видеть глаз, подходящий под описание. Эта девушка живет в Валетте, ее муж работает механиком в гараже, где Кассару чинили "Моррис". Чтобы купить глаз, Кассар сделал все возможное и невозможное, но эта дура не захотела с ним расстаться. Он, видите ли, дорог ей как память. Она жила в многоквартирном доме. Оштукатуренные стены, ряд балконов на верхнем этаже. Свет в тот день выжег все оттенки между белым и черным - контуры предметов размыты, все сливается с фоном. Белый был слишком белым, черный - слишком черным. У Стенсила заболели глаза. Цвета почти исчезли, остались лишь белый и черный. - Я бросила его в море. - Ее руки вызывающе лежали на бедрах. Он неопределенно улыбнулся. Где теперь талисман Сиднея? В том же море, снова у хозяина. Свет через окно падал на миску с фруктами - апельсинами, лимонами, - он обесцвечивал их и наполнял миску черной тенью. Что-то случилось со светом. Стенсил чувствовал усталость, чувствовал, что не может и уже не сможет продолжать поиски, он желал лишь одного - уйти. И ушел. Мертвенно-бледный Профейн сидел в поношенном цветастом халате Майстраля, пожевывая окурок старой сигары. Он сердито взглянул на Стенсила. Не обращая на него внимания, Стенсил бросился на кровать и проспал двенадцать часов. Он проснулся в четыре утра и пошел к Майстралю в освещении морской фосфорисценции, которую сочившийся по капле рассвет постепенно превращал в дневной свет. Грязная дорожка, двадцать ступенек вверх. В комнате горел свет. За столом спал Майстраль. - Не преследуйте меня, Стенсил, - пробормотал он, сонный и негостеприимный. - Просто от Стенсила исходит дискомфорт, который испытывает преследуемый, - Стенсил дрожал. Они сели за чай, налитый в чашки с щербатыми краями. - Она не могла умереть, - сказал Стенсил. - Он чувствует, что она в городе! - закричал он. - В городе. - В этом свете! Это должно быть как-то связано со светом. - Если душа есть свет, - отважился спросить Майстраль, - означает ли это высшее присутствие? - Ну и словцо! Отец Стенсила, обладай воображением, любил бы его употреблять. - Стенсил насупил брови, словно вот-вот расплачется. Раздраженно ерзая на сиденье и моргая, он шарил по карманам в поисках трубки. Но она осталась у него в комнате. Майстраль подтолкнул ему пачку "Плэйерс". Стенсил закурил: - Майстраль, Стенсил изъясняется, как идиот. - Ваши поиски меня восхищают. - Знаете, он придумал молитву. Ее надо читать здесь в городе под звук шагов. "О Фортуна, дай Стенсилу силы быть стойким, не дай ему увязнуть в этих развалинах ни по собственной воле, ни по совету Майстраля. Не дай, чтобы он с фонарем и лопатой, словно в готической сказке, побрел ночью на кладбище и выкопал там вместо клада галлюцинацию, и чтобы власти не нашли его там обезумевшего, измазанного грязью, разбрасывающего вокруг пустую глину." - Давай, давай, - пробормотал Майстраль. - Мне и так неловко. Стенсил громко втянул в себя воздух. - Нет, я не начинаю расспросы заново. Со всем этим давно покончено. После той ночи Майстраль стал пристальнее изучать Стенсила. Правда, с суждениями не торопился. Он был достаточно стар и понимал, что письменная исповедь - лишь первый шаг в заговаривании чувства вины, висевшего на нем с сорок третьего года. Но неужели в этой истории с В. кроется нечто большее, чем чувство греха? Их почти не затронули нараставшие кризисы в Суэце, Венгрии и Польше. Как все мальтийцы, Майстраль с недоверием относился к невысоким прыжкам Красного Шарика и с благодарностью - к тем, кто, подобно Стенсилу, отвлекал его от газетных заголовков. Но сам Стенсил, который, похоже, с каждым днем терял осведомленность о событиях в мире (это выяснялось при расспросах), подтверждал развиваемую Майстралем теорию о том, что В. - это наваждение, и что подобное наваждение есть теплица - ветра нет, температура постоянна, множество пестрых растений и неестественных цветов. Вернувшись в комнаты, Стенсил застал жаркий спор между Профейном и Паолой. - Ну так уезжай! - крикнул Профейн. О дверь что-то ударилось. - Не решай за меня! - огрызнулась она. Осторожно приоткрыв дверь, Стенсил заглянул в комнату и тут же получил по лицу подушкой. Шторы были опущены, и Стенсил видел лишь неясные фигуры - уворачивающийся Профейн и преследующая его рука Паолы. - Что за черт! Присевший в позе жабы Профейн швырнул ему газету. - Мой старый корабль - в Валетте. - Стенсил видел лишь белки его глаз. Паола плакала. - Ну вас всех! - Стенсил нырнул за койку. "Профейн спит на полу. Пусть сегодня пользуются кроватью", - со злостью подумал Стенсил, а потом посопел и заснул. В конце концов ему пришло в голову побеседовать с престарелым отцом Аваланшем, который жил здесь, по словам Майстраля, с девятнадцатого года. Зайдя в церковь, он понял, что снова промахнулся. Старый священник стоял на коленях у престола, по черной сутане рассыпались седые волосы. Слишком стар. Позднее, в доме священника: - Некоторых из нас Бог оставляет ждать в странных заводях, - сказал Отец Аваланш. - Знаете, сколько времени прошло с тех пор, как я последний раз исповедывал убийцу? После прошлогоднего убийства в Галлис-Тауэр я надеялся... - Он бормотал, сжимая противящуюся руку Стенсила, и бесцельно метался в зарослях памяти. Стенсил попытался подвести его к Июньским беспорядкам. - О-о, тогда я был молодым человеком, исполненным мифа. Рыцари! Нельзя ехать в Валетту, пребывая в неведении о рыцарях. Я до сих пор верю, - он усмехнулся, - что они бродят после заката по улицам. Где-то. А я был всего лишь падре - правда, в самом боевом значении этого слова, - и был достаточно долго, чтобы не лелеять иллюзий по поводу Аваланша-крестоносца. Но сравнивать Мальту девятнадцатого года с их Мальтой... вам следовало бы поговорить с моим предшественником, отцом Фэрингом.