мании? Я тоже придерживаюсь политики правительства. Евреи есть евреи, так было всегда! Но что общего между грязным торговцем в сальном кафтане и с пейсами, с одной стороны, и старой буржуазной еврейской семьей - с другой? Семьей, которая живет оседло уже столетия? - Одни переселились раньше, другие - позже, - ляпнул Керн, не подумав, и тут же испугался - он ни в коем случае не хотел разозлить Оппенгейма. Но тот был слишком углублен в свою проблему и даже не заметил промаха Керна. - Одни ассимилировались, превратились в знатных, почетных, равноправных в национальном отношении граждан, а другие - просто переселенцы из других стран! Вот в чем все дело, мой дорогой! И что прикажете делать с этими людьми? Ничего, совершенно ничего! Пусть бы и жили себе в Польше! - Но их там тоже не хотят... Оппенгейм широко развел руками. - Но какое это имеет отношение к Германии? Ведь это совершенно другой вопрос! Нужно быть объективным! Ненавижу, когда люди все пытаются свалить в одну кучу. О Германии можно сказать все, что захочешь, - вот этим и занимаются люди, которые живут вне Германии. И они кое-чего достигают. Уж с этим-то вы должны согласиться, Не так ли? - Конечно... "Двадцать франков, - подумал Керн. - На них можно прожить четыре дня... А может быть, даст и больше". - Ну, а то, что какому-нибудь человеку или определенной группе людей приходится тяжело, - Оппенгейм тихонько засопел, - это объясняется жесткой политической необходимостью. Политике на высоком уровне чужда сентиментальность. И мы должны это принять как должное... - Конечно... - Понимаете, народу предоставляется работа, - продолжал Оппенгейм. - На высоту поднимается национальное достоинство. Разумеется, не обходится без перегибов, но так всегда бывает вначале. Вы только посмотрите, каким стал наш вермахт! Это нечто особенное! Внезапно мы снова превратились в полноценную нацию! Народ без большой и боеспособной армии - это ничто, абсолютное ничто. - В этом я мало разбираюсь, - сказал Керн. Оппенгейм искоса посмотрел на него. - А вы должны разбираться! - сказал он и поднялся. - Именно потому, что вы живете за границей. - Он прихлопнул комара и тщательно его растер. - И нас снова начинают бояться. А страх - это все, поверьте мне! Только запугав людей, можно от них чего-нибудь добиться. - Это я понимаю, - заметил Керн. Оппенгейм выпил виноградный сок и сделал несколько шагов по саду. Внизу, словно голубая и упавшая с неба огромная вывеска, блестела вода озера. - Ну, а как лично ваши дела? - спросил Оппенгейм изменившимся тоном. - Куда вы держите путь? - В Париж. - Почему именно в Париж? - Не знаю... Ведь человеку нужна какая-нибудь цель. Кроме того, там, видимо, легче скрываться. - А почему бы вам не остаться в Швейцарии? - Господин коммерции советник... - У Керна вдруг перехватило дыхание. - Если бы я мог... Если бы вы помогли Остаться мне здесь... Ведь достаточно какой-либо рекомендации... Или какой-нибудь работы у вас. Достаточно будет вашего имени, чтобы... - Нет, нет, лично я ничего сделать не могу, - поспешно перебил его Оппенгейм. - Совершенно ничего. И я этого не имел в виду. Я просто спросил. В политическом отношении я должен быть абсолютно нейтральным. Абсолютно. И не могу ни во что вмешиваться. - Это же не имеет ничего общего с политикой... - В наше время все связано с политикой. В Швейцарии я - гость. Нет, нет, на это вы не рассчитывайте... - Оппенгейм все больше и больше раздражался. - Ну, а о чем вы еще хотели спросить у меня? - Я хотел спросить, может быть, вам окажутся полезными в хозяйстве вот эти мелочи? - Керн вынул из кармана несколько вещей. - Что там у вас? Духи? Одеколон... Не нужно! - Оппенгейм отодвинул флакончики в сторону. - Мыло?.. Ну, это можно взять. Мыло всегда пригодится. Покажите-ка! Прекрасно, прекрасно! Оставьте кусок здесь... Минутку... - Он сунул руку в карман, помедлил мгновение, сунул две монеты обратно в карман и выложил на стол два франка. - Вот! Я думаю, это - хорошая цена, не так ли? - Даже очень хорошая, господин советник! - ответил Керн. - Мыло стоит один франк. - Ну, это не имеет значения! - великодушно ответил Оппенгейм. - Только никому не говорите об этом. И так все делают из мухи слона. - Именно по этой причине, господин советник, я бы и хотел взять ровно столько, сколько оно стоит, - сказал Керн. Оппенгейм немного удивленно посмотрел на него. - Ну, дело ваше. Впрочем, это хороший принцип - не позволять делать себе подарки. Я тоже всегда придерживаюсь этого правила. После обеда Керн продал еще два куска мыла, расческу и три пакетика английских булавок. В общей сложности он заработал на этом три франка. Не рассчитывая особенно на что-то, он забрел, наконец, в прачечную, принадлежавшую Саре Грюнберг. Фрау Грюнберг, женщина в пенсне и с нерасчесанными волосами, внимательно его выслушала. - Вы ведь не профессиональный торговец, не правда ли? - спросила она. - Нет, не профессиональный, - ответил Керн. - И мне кажется, я не слишком-то изворотлив для торговца. - Хотите получить работу? Я как раз составляю инвентарную опись. И дня на два-три у меня найдется работа, Семь франков в день и хорошее питание. Можете прийти завтра в восемь утра. - С удовольствием, - обрадовался Керн. - Но только... - Я понимаю... От меня никто ничего не узнает. Ну, а теперь дайте мне кусок мыла. Трех франков хватит? - Даже слишком много... - Совсем это немного... Это даже мало. И не теряйте мужества! - На одном мужестве далеко не уедешь, - ответил Керн, взяв деньги. - Но к людям рано или поздно всегда приходит счастье. И это уже лучше. - Может быть, вы мне поможете и сегодня? Мне надо прибрать все. Работы часика на два. По франку - за час. Это вы тоже назовете счастьем? - Конечно! - ответил Керн. - Правда, со счастьем тоже многого не сделаешь. - Вы чему-нибудь учитесь, когда находитесь в пути? - спросила фрау Грюнберг. - В пути - нет. Только в промежутках, когда я не в пути. Вот тогда-то я и размышляю обо всем этом и пытаюсь научиться чему-нибудь... Иногда даже у коммерции советников. - А в белье вы разбираетесь? - спросила фрау Грюнберг. - Только в самом простом. Не так давно в течение двух месяцев я в одном учреждении учился шить. Но только самые простые вещи. - Это всегда пригодится, - сказала фрау Грюнберг. - Я даже умею вырывать зубы. Научилась этому лет Двадцать назад у одного дантиста. Кто знает, может быть, именно это умение и принесет мне когда-нибудь счастье... Керн проработал у фрау Грюнберг до десяти часов вечера и получил, не считая ужина, десять франков. Вместе с другими эти деньги составили сумму, которой хватит на два дня и которой Керн обрадовался больше, чем ста франкам, если бы он получил их от коммерции советника Оппенгейма. Рут ждала его в маленьком пансионе, который значился в списке Биндера. Там можно было прожить несколько дней нелегально. Рут была не одна. Рядом с ней на маленькой террасе сидел стройный пожилой мужчина. - Наконец-то ты вернулся! - сказала Рут. - Слава богу! А я уже начала тревожиться. - Ты не должна тревожиться. Когда человек боится, с ним в большинстве случаев ничего не случается. Случается только тогда, когда он меньше всего этого ожидает. - Это софизм, а не философия, - сказал мужчина, сидевший с Рут за столом. Керн повернулся в его сторону. Мужчина улыбнулся. - Присаживайтесь и выпейте за компанию стаканчик вина. Фрейлейн Голланд может вам сказать, что меня бояться нечего. Меня зовут Фогт, и когда-то я был приват-доцентом в Германии. Составьте мне компанию и распейте со мной мою последнюю бутылку... - Почему последнюю? - Потому что завтра я ухожу на некоторое время на государственное содержание. Я устал и должен немного отдохнуть. - На государственное содержание? - не понимая, переспросил Керн. - Это я так называю... Но это можно назвать и тюрьмой. Завтра я отправлюсь в полицию и заявлю, что уже два месяца нелегально проживаю в Швейцарии. А поскольку меня уже два раза высылали, я получу несколько недель тюрьмы. Вот это я и называю государственным содержанием. Только надо обязательно сказать, что ты уже проживаешь в стране какое-то время, иначе нарушение границы расценивается как вынужденное, и тебя попросту снова выбросят за границу. Керн посмотрел на Рут. - Если вам нужны деньги... Я сегодня довольно прилично заработал. - Нет, спасибо, - отказался Фогт. - У меня еще есть десять франков. Этого хватит на вино и ночлег. Просто я. устал и хочу немного отдохнуть. А отдохнуть мы можем только в тюрьме. Мне уже пятьдесят два, и здоровым меня не назовешь. И я действительно устал убегать и скрываться... Подходите и присаживайтесь. Когда человек слишком часто бывает один, он радуется обществу. Он налил вино в рюмки. - Это нойшателе - терпкое и чистое, как вода глетчера. - Но тюрьма... - начал было Керн. - Тюрьма в Люцерне хорошая. Для меня там даже "будет слишком роскошно. Лучшей тюрьмы и желать не надо. Боюсь только одного: что не смогу туда попасть, что Приговор окажется слишком мягким, и сердобольный судья Просто пошлет меня к границе. Тогда все придется начинать сначала. А нам, так называемым арийцам, это еще труднее, чем евреям. У нас нет религиозных общин, которые бы нас поддерживали. И нет единомышленников. Но не будем об этом... - Он поднял рюмку. - Выпьем за все прекрасное в мире! Оно никогда не погибнет. Рюмки чисто и мягко зазвенели. Керн выпил прохладное вино. "А Оппенгейм меня даже соком не угостил", - подумал он и присел за стол рядом с Рут. - Я боялся, что придется провести вечер в одиночестве, - сказал Фогт. - Но тут подвернулись вы. Какой прекрасный вечер! Этот прозрачный осенний воздух... Они долго сидели на полуосвещенной террасе и молчали. Несколько мотыльков настойчиво бились о горячее стекло лампы. Фогт спокойно сидел, откинувшись на спинку стула, и мысли его, казалось, витали где-то далеко. И сидящим вместе с ним внезапно показалось, что этот человек с тонким лицом и ясными глазами, человек из погружающегося в пучину столетия, прощается с миром спокойно и обдуманно. - Радость жизни, - задумчиво сказал Фогт, словно обращаясь к самому себе. - Радость жизни - покинутая дочь терпимости. В наше время ее не стало. А к ней многое относится. Познание и рассудок, скромность и спокойное отречение от невозможного. Все смыто диким казарменным идеализмом, который хочет сейчас улучшить мир. Люди, считавшие, что улучшают мир, всегда его ухудшали, а диктаторам никогда не были знакомы радости жизни. - Те, кому диктовали, тоже радостей не испытывали, - вставил Керн. Фогт кивнул и медленно выпил глоток прозрачно-о вина. Потом посмотрел на озеро в лунном свете, отливающее серебром и окруженное горами, словно стенками драгоценной раковины. - Им ничего не продиктуешь, - сказал он. - И мотылькам - тоже. И тем вот - тоже нет... - Он показал на несколько прочитанных книг. - Гельдерлин и Ницше. Первый пел жизни самые чистые дифирамбы, другой мечтал о божественных танцах Диониса, - и оба кончили безумием. Будто природа где-то поставила границу. - Диктаторы не сходят с ума, - сказал Керн. - Конечно, нет! - Фогт встал и улыбнулся. - Но нормальными людьми их тоже нельзя считать. - Вы действительно пойдете завтра в полицию? - спросил Керн. - Да, хочу. Всего вам хорошего и большое спасибо за желание мне помочь. Сейчас я еще спущусь на часок к озеру. Он медленно побрел вниз по улице. Улица была безлюдна и тиха, и шаги его слышались еще некоторое время даже после того, как его поглотила тьма. Керн взглянул на Рут. Она улыбнулась ему: - Ты боишься? - спросил он. Она покачала головой. - У нас это все иначе, - сказал он. - Мы - молоды. Мы выдержим. Два дня спустя из Цюриха приехал Биндер - свежий, элегантный, уверенный. - Как дела? - спросил он. - Все в порядке? Керн рассказал ему о своей встрече с коммерции советником. Биндер выслушал его внимательно и рассмеялся, когда Керн рассказал ему, что попросил Оппенгейма Порекомендовать его кому-нибудь. - Это было вашей ошибкой, - сказал он. - Это один Из самых трусливых людей, которых я знаю. Но я накажу его сейчас за это - нанесу, так сказать, визит вежливости. Он исчез, а вечером вновь появился, держа в руке бумажку достоинством в двадцать франков. - Поздравляю! - похвалил его Керн. Биндер передернул плечами. - Ничего хорошего не было, можете мне поверить. Господин националист Арнольд Оппенгейм все понимает ради своих миллионов. Деньги делают людей ужасно бесхарактерными, правда? - Безденежье - тоже. - Верно, но это случается реже. Я его изрядно испугал дикими вестями из Германии. Он дает только со страха. Чтобы откупиться от судьбы. Разве это не значится у вас в листе? - Нет. Там стоит только: "помогает, но после нажима". - Это то же самое. Ну, ладно, может быть, мы еще встретим коммерции советника на проселочной дороге как Коллегу. Это вознаградит меня за многое. Керн рассмеялся. - Он-то уж найдет выход! А почему вы оказались в Люцерне? - В Цюрихе стало слишком жарко. На моих пятках висел сыщик. И потом, - лицо его помрачнело, - я иногда заезжаю сюда, чтобы забрать письма из Германии. - От родителей? - От матери. Керн промолчал. Он вспомнил о своей матери. Он писал ей время от времени, но ответа от нее получить не мог - слишком часто менял адреса. - Вы любите пирожные? - спросил Биндер спустя минуту. - Люблю. - Подождите минутку... - Вскоре он вернулся, держа в руке небольшую картонную коробку с песочным тортом, тщательно завернутым в шелковистую бумагу. - Сегодня прибыл с таможни, - объяснил Биндер. - Здесь его получили мои люди. - Вот вы и наслаждайтесь им сами, - сказал Керн. - Его пекла ваша мать, это сразу видно. - Да, торт пекла моя мать. Но именно по этой причине я и не хочу его есть. Просто не могу. - Не понимаю... О, боже ты мой! Если бы я получил от матери такой торт! Я бы ел его целый месяц! Каждый день - по маленькому кусочку... - Да поймите же меня! - сказал Биндер сильным, но глухим голосом. Не для меня она его посылала! Для моего брата... Керн уставился на него. - Вы же говорили, что ваш брат умер! - Да, конечно. Но она этого еще не знает. - Не знает? - Да, не знает... Не могу я ей написать об этом! Просто не могу! Она тут же умрет, если узнает такое. Он был ее любимцем. Меня она не особенно любила. И он был лучше, чем я. Поэтому и не выдержал. А я пробьюсь! Конечно, пробьюсь! Вы же сами видите! - И он отшвырнул деньги Оппенгейма на пол. Керн поднял деньги и положил их снова на стол. Биндер сел и закурил сигарету. Потом вынул из кармана письмо. - Вот, это ее последнее письмо. Пришло вместе с тортом. Прочтите, и вы поймете, что оно не может оставить человека равнодушным. Письмо было написано на голубой бумаге мягким косым почерком, каким пишут молодые девушки. "Мой дорогой Леопольд! Твое письмо я вчера получила и так обрадовалась ему, что должна была присесть и успокоиться. Потом я его вскрыла и стала читать. Мое сердце работает уже не так хорошо из-за волнений, ты это наверняка знаешь. Как я рада, что ты, наконец, нашел работу. Не огорчайся, что зарабатываешь немного. Если будешь стараться - продвинешься. А потом ты снова можешь учиться. Дорогой Леопольд, присматривай за Георгом. Он такой порывистый и неосмотрительный. Но пока ты с ним, я спокойна. Сегодня утром я испекла тебе песочный торт, который ты так любишь. Я посылаю его тебе. Надеюсь, он не успеет очень высохнуть. Правда, песочный торт и должен быть немного сухим. Иначе я испекла бы тебе франкфуртский крендель - ты его любишь больше всего. Но он наверняка по дороге испортится. Дорогой Леопольд, напиши мне, как только у тебя будет время. Я все время беспокоюсь. Нет ли у тебя фотокарточки? Надеюсь, что мы опять будем все вместе. Не забывай меня. Любящая тебя мать. Привет Георгу". Керн положил письмо на стол. Он не отдал письмо Биндеру в руки, а положил его на стол рядом с ним. - Фотографию, - задумчиво сказал Биндер. - Где мне достать его фотографию? - Она получила последнее письмо от вашего брата только недавно? Биндер покачал головой. - Он застрелился год тому назад. И с тех пор пишу я. Каждые две недели. Почерком брата. Научился его подделывать. Она не должна ничего узнать. Не должна!.. А вы как думаете? Должна она узнать об этом или нет? Он настойчиво посмотрел на Керна. - Ну, скажите, что вы думаете? - Думаю, что так для нее будет лучше. - Ей шестьдесят... Уже шестьдесят! И сердце ее отказывается работать. Долго она не проживет. И я думаю, Мне удастся сделать так, что она ни о чем не узнает. О том, что он сам наложил на себя руки, понимаете? Этого Она никогда не смогла бы понять. - Понимаю... Биндер поднялся. - Ну, а теперь мне нужно снова написать письмо... От него. Тогда у меня будет спокойнее на душе... Фотографию? Где мне достать его фотографию? Он взял со стола письмо. - Возьмите торт, прошу вас. А если не хотите сами попробовать, отдайте Рут. Не обязательно говорить ей, как он вам достался. Керн находился в нерешительности. - Это очень вкусный торт. Я только отрежу от него кусочек, вот такой... Биндер вынул из кармана нож, отрезал небольшой кусочек и положил его в конверт своей матери. - Вы знаете, - сказал он, и лицо его при этом как-то странно изменилось, - Брат никогда не испытывал к матери большой любви. А я... я! Смешно, правда? И он ушел в свою комнату. Было около одиннадцати часов вечера. Керн и Рут сидели на террасе. По лестнице спустился Биндер. Он был снова спокоен и элегантен, как и всегда. - Пойдемте со мной куда-нибудь, - предложил он. - Не могу заснуть. И в одиночестве оставаться не хочу. Я знаю надежный ресторанчик. Сходимте на часок. Доставьте мне удовольствие! Керн посмотрел на Рут. - Ты не устала? - спросил он. Она покачала головой. - Доставьте мне удовольствие, - снова попросил Биндер. - Только на часок. Чтобы отвлечься. - Хорошо... Биндер привел их в кафе-бар. Здесь танцевали. Рут заглянула в дверь. - Здесь слишком роскошно, - сказала она. - Это не для нас. - Для кого же оно еще, как не для нас, космополитов, - ответил Биндер с горькой усмешкой. - К тому же оно и не так уж роскошно, если вы присмотритесь повнимательнее. Роскошно только в той степени, чтобы можно было чувствовать себя в безопасности от шпиков. Коньяк здесь тоже не дороже, чем где-либо. А музыка - намного лучше. Человек иногда нуждается в этом. Входите, здесь как раз есть места. Они сели за столик и заказали что-нибудь выпить. - Используем все, - сказал Биндер и поднял рюмку. - Давайте веселиться! Жизнь скоро кончится, а после нашей смерти людей не будет интересовать, было нам весело или грустно. - Правильно! - Керн тоже поднял рюмку. - И давайте предположим, что мы - полноправные граждане этой страны, правда, Рут? Люди, у которых есть в Цюрихе квартира и которые приехали в Люцерн прогуляться. Рут кивнула и с улыбкой посмотрела на него. - Или туристы, - добавил Биндер. - Богатые туристы! Он выпил свою рюмку и повторил заказ. - Вы будете еще пить? - спросил он у Керна. - Позднее. - Выпейте еще. Так скорее придет настроение. Прошу вас, выпейте. - Хорошо. Они сидели за столиком и наблюдали за танцующими. В кафе было много молодых людей, не старше, чем они, но на заблудившихся детей были похожи только они трое. И не принадлежа этому обществу, они сидели здесь с широко раскрытыми глазами. Причиной этому была не только их бездомность, стиснувшая их словно серым кольцом, причиной этому была также их безрадостная юность, без больших надежд и без будущего. "Что это с нами? - подумал Керн. - Мы же пришли веселиться! И у меня есть все, что только я могу иметь. И даже больше. Так в чем же дело?" - Тебе здесь нравится? - спросил он у Рут. - Да, очень, - ответила она. Свет в кафе погас, по танцевальной площадке заскользил цветной прожектор, и стройная, миловидная танцовщица закружилась по паркету. - Чудесно, правда? - сказал Биндер и захлопал в ладоши. - Восхитительно! - Керн тоже захлопал. - И музыка великолепная, правда? - Первоклассная! Они продолжали сидеть за столиком и были готовы все находить прекрасным, быть веселыми и сбросить груз с души. Но тем не менее, поверх этого всего лежали пыль и пепел, и они не знали, чем это объяснить. - Почему вы не танцуете? - спросил Биндер. - Потанцуем? - Керн поднялся. - Я думаю, что не сумею, - ответила Рут. - Я тоже не умею, - ободрил ее Керн. - А это упрощает дело. Минуту Рут находилась в нерешительности, а потом вышла вместе с Керном на площадку. Лучи прожекторов скользили по танцующим. - Сейчас загорится фиолетовый свет, - сказал Керн. - Хорошая возможность войти в ряды танцующих. Они танцевали осторожно и немного робко. Но постепенно их движения стали более уверенными - особенно, когда они поняли, что на них никто не обращает внимания. - Как с тобой хорошо танцевать, - прошептал Керн. - Когда ты рядом, все остальное вокруг кажется мне тоже прекрасным. Она крепче обняла его за плечи и прижалась к нему. Они медленно плыли в ритме музыки. Пестрые лучи света скользили по ним, словно разноцветная вода, и на мгновение они забыли обо всем - их юные, полные нежности сердца, стремились навстречу друг другу, освободившись от теней страха, преследования и недоверия. Музыка прекратилась. Они возвратились к своему столику. Керн бросил взгляд на Рут. Глаза девушки взволнованно блестели, лицо стало совершенно иным - самозабвенным и даже приобрело смелое выражение. "Черт возьми, - подумал Керн. - Если бы можно было жить так, как тебе хочется!" И на секунду лицо его стало озлобленным. - Посмотрите-ка, кто идет! - воскликнул Биндер. Керн поднял глаза. По кафе шел коммерции советник Оппенгейм, направляясь к выходу. Проходя мимо их стола, он заметил всех троих и остановился в удивлении. Некоторое время он пристально смотрел на них. - Очень интересно, - буркнул он потом. - И в высшей степени поучительно! Все трое промолчали. - Вот, значит, на что расходуются моя доброта и помощь! - продолжал Оппенгейм со злостью. - Деньги сразу же растранжириваются в барах! - Немного забвения иногда более необходимо, чем ужин, господин советник. - Громкие слова! Таким молодым людям, как вы, нечего делать в барах! - На проселочных дорогах нам тоже нечего делать! - отпарировал Биндер. - Разрешите вас познакомить? - сказал Керн, повернувшись к Рут. - Господин, который так возмущен нашим образом жизни, - коммерции советник Оппенгейм. Он купил у меня кусок мыла, и на этом я заработал сорок сантимов. Оппенгейм озадаченно посмотрел на него. Затем фыркнул что-то, похожее на "наглость", и удалился, стуча каблуками. - Не поняла, в чем тут все-таки дело? - спросила Рут. - Вы имели честь познакомиться с известным благотворителем, - сказал Биндер голосом, полным насмешки. - Сейчас благотворительность - самая распространенная вещь на земле. Но все благотворители тверже стали! Рут поднялась. - Он же наверняка позовет полицию! Нужно уходить! - Он слишком труслив. Это и ему может причинить неприятности. - Но нам все-таки лучше уйти! - Хорошо. Биндер расплатился, они вышли на улицу и направились к пансиону. Неподалеку от вокзала они увидели двух мужчин, шедших им навстречу. - Спокойно! - прошептал Биндер. - Шпики! Не обращайте на них внимания! Керн стал что-то тихо насвистывать, взял Рут под руку и пошел немного медленнее. Почувствовав, что Рут пытается идти быстрее, он крепко сжал ей руку, рассмеялся и продолжал идти неторопливо. Оба человека прошли мимо них. На одном из них была фетровая шляпа, он равнодушно курил сигару. Другим был Фогт. Он их узнал, и почти незаметным знаком показал им, что его номер не прошел. Через какое-то время Керн обернулся. Те уже исчезли. - Поедет в Базель поездом 12:15, - сказал Биндер тоном специалиста. - В сторону границы. Керн кивнул. - Нарвался на слишком гуманного судью. Они пошли дальше. Внезапно Рут зябко повела плечами. - Здесь как-то жутко стало, - сказала она. - Лучше всего ехать во Францию, - сказал Биндер. - В Париж. В большом городе лучше всего прятаться. - Почему же вы не поедете туда? - Не знаю ни слова по-французски. Я - специалист по Швейцарии. Да и кроме того... - Он замолчал. Они продолжали идти молча. С озера повеяло прохладой. А над ними распростерлось небо - огромное, серое, как железо, и чужое. Перед Штайнером сидел бывший адвокат доктор Гольдбах II из берлинской судебной палаты. Теперь он выполнял обязанности второго медиума телепатии. Штайнер нашел его в кафе "Шперлер". Гольдбаху было почти пятьдесят, его выслали из Германии за то, что он - еврей. Одно время он торговал галстуками и тайком давал юридические советы. На этом он зарабатывал ровно столько, чтобы не умереть с голоду. У, него была красавица жена тридцати лет, которую он очень любил. До сих пор она жила на деньги, которые выручала от продажи драгоценностей, и Гольдбах чувствовал, что, по всей вероятности, ему не удастся ее удержать. Штайнер выслушал его историю и обеспечил ему место в вечернем представлении, чтобы днем тот мог заниматься своими прежними делами. Но вскоре выяснилось, что Гольдбах не способен быть медиумом. Он все путал и портил. А потом, поздно вечером, он сидел перед Штайнером и в отчаянии умолял не выгонять его. - Гольдбах, - как-то сказал Штайнер, - сегодня было особенно плохо. Дальше так не пойдет! Вы вынуждаете меня быть действительно ясновидящим! Гольдбах посмотрел на него глазами умирающей овчарки. - Это же так просто, - продолжал Штайнер. - Число ваших шагов до первой подпорки означает - в каком ряду спрятана вещь. Закрытый правый глаз означает женщину, левый - мужчину. Число пальцев, которые вы незаметно показываете, означает, какой стул слева. Выставленная вперед правая нога значит, что вещь спрятана в верхней половине тела, левая - в нижней. Чем дальше выставлена нога, тем выше спрятана вещь. Мы и так изменили нашу систему ради вас, потому что вы - такой непонятливый. Адвокат нервно поправил свой воротничок. - Господин Штайнер, - сказал он виноватым тоном. - Все это я выучил наизусть, повторяю каждый день, но - видит бог - это, словно заколдованное... - Послушайте, Гольдбах, - терпеливо продолжал Штайнер, - вы же в своей юридической практике должны были помнить гораздо больше. Гольдбах заломил руки. - Гражданский кодекс я знаю наизусть, я помню сотни дополнений и решений, я со своей памятью был грозой судей, - но это, словно заколдовано... Штайнер покачал головой. - Это может запомнить и ребенок. Всего восемь знаков - и ничего больше! И потом еще четыре - для особых случаев. - Я же их знаю! О, боже ты мой! Знаю! И повторяю каждый день. Это все от волнения... Гольдбах, маленький и сгорбившийся, сидел на ящике, беспомощно уставившись в пол. Штайнер рассмеялся. - Но ведь в зале суда вы никогда не волновались! А вы были заняты в крупных процессах, где нужно хладнокровно и до конца разобраться в трудном материале! - Да, да! И это было легко! А здесь... До начала я точно знаю каждую мелочь, но как только вхожу в павильон, начинаю волноваться и все путаю... - Но, ради бога, скажите, почему вы так волнуетесь? Гольдбах минуту молчал. - Не знаю, - ответил он тихо. - Наверное, по многим причинам. - Он поднялся. - Вы не попробуете со мной завтра еще раз, господин Штайнер? - Попробую. Но завтра все должно пройти гладко. Иначе Поцлох задаст нам трепку. Гольдбах порылся в кармане куртки и вынул оттуда галстук, завернутый в шелковистую бумагу. Он протянул его Штайнеру. - Я принес вам вот эту мелочь. Вы так много со мной возитесь... Штайнер покачал головой. - Нет, нет, у нас так не полагается... - Но ведь он мне ничего не стоил. Штайнер похлопал Гольдбаха по плечу. - Попытка подкупить, предпринятая юристом. Какова за это высшая мера наказания? Гольдбах слабо улыбнулся. - Об этом вы должны спросить прокурора. Хорошего адвоката спрашивают только, какова низшая мера. Впрочем, мера наказания будет одна и та же. Эта статья не предусматривает никаких смягчающих обстоятельств. Последним большим делом такого рода был процесс над Хауэром и его сообщниками... - Гольдбах немного оживился. - Защитником в этом деле был Фрейганг. Умный адвокат, только слишком любил парадоксы. Парадокс, как деталь, неоценим, так как он сбивает с толку, но не как основа защиты. На этом Фрейганг и провалился. Он хотел просить судью о смягчающих обстоятельствах... - Гольдбах нервно рассмеялся. - Из-за незнания законов. - Неплохая мысль, - заметил Штайнер. - Да, шутки ради, но не на процессе. Гольдбах стоял перед Штайнером, немного склонив голову набок, с внезапно прояснившимися глазами, весь подтянутый - он уже не был жалким эмигрантом и торговцем галстуками. Внезапно он снова превратился в доктора Гольдбаха II из судебной палаты, опасного тигра в джунглях параграфов. Решительно, уверенно, с высоко поднятой головой, как он уже давно не ходил, спускался он вниз по главной аллее Пратера. Он не замечал ясного, но унылого осеннего вечера - он вновь стоял в переполненном зале суда, разложив перед собой все свои бумаги. Он представлял себя на месте защитника Фрейганга. Он видел, как прокурор закончил свою обвинительную речь и сел на место. И тогда он поправил мантию, слегка оперся руками на кафедру, немного подался вперед и начал металлическим голосом, обращаясь к судье: - Ваша милость, обвиняемый Хауэр... Фразы следовали одна за другой - лаконичные, острые, неопровержимые в своей логике. Он соглашался с мотивами прокурора - с одним, с другим, казалось, что он согласен с аргументацией, казалось, что он обвиняет, а не защищает. Зал замер, судьи подняли головы - но внезапно, виртуозным маневром, он представил все дело в другом свете, процитировал параграфы о взятках, и четырьмя суровыми вопросительными фразами доказал их двоякое толкование, чтобы сразу же вслед за этим, хлестко и быстро, привести оправдательный материал, который теперь возымел совершенно другое действие... Он стоял перед домом, где жил. Тихо поднялся он вверх по лестнице - с каждым шагом все неувереннее, все медленнее. - Моя жена уже дома? - спросил он у заспанной девушки, открывшей ему дверь. - Она возвратилась четверть часа назад. - Спасибо. - Гольдбах прошел по коридору в свою комнату. Комнатка была узкой, с одним окном, выходившим во двор. Он причесался. Потом постучал в комнату жены. - Да... Жена сидела перед зеркалом и внимательно разглядывала свое лицо. - Что нового? - спросила она, не оборачиваясь. - Как у тебя дела, Лена? - Какие могут у меня быть дела при такой жизни! Дела плохи. И зачем ты, собственно, об этом спрашиваешь? - Женщина продолжала исследовать свои веки. - Ты уходила? - Да. - И где ты была? - Так... Не могу же я сидеть целый день, уставившись на стены. - Конечно, нет. Я рад, когда ты находишь развлечения. - Ну, вот видишь, значит, все в порядке. Женщина медленно и осторожно начала смазывать лицо кремом. Она разговаривала с Гольдбахом, словно то был не человек, а кусок дерева, - без всяких эмоций, ужасающе равнодушно. А он стоял у двери и смотрел на нее, надеясь услышать в ответ хоть одно доброе слово. У нее была нежно-розовая кожа, без единого пятнышка, блестевшая в свете лампы. - Ты что-нибудь нашел? - спросила она. Гольдбах задумался. - Ты же знаешь, Лена... Ведь у меня нет разрешения на работу. Я был у коллеги Хепфнера, он тоже ничего не может сделать. Все это тянется ужасно долго... - Да, это тянется ужасно долго. - Я делаю все, что могу, Лена. - Да, я знаю... Я устала. - Я ухожу, Лена... Доброй ночи. Гольдбах закрыл за собой дверь. Он не знал, что ему делать. Ворваться к ней, умолять ее, чтобы она его поняла, выклянчить у нее разрешение... или? Он бессильно сжал кулаки. "Избить, - подумал он. - Избить это розовое тело за все оскорбления и унижения, дать себе волю один раз, дать выход злости, переломать всю мебель и бить ее до тех пор, пока она не закричит в исступлении, а мягкое тело не будет корчиться на полу..." Он задрожал и прислушался. Как звали того человека - Карбатке? Нет, Карбутке. Это был приземистый парень с низким лбом, лицом убийцы, каким его представляет себе неопытный человек. Было очень трудно просить для такого человека оправдательного приговора за то, что он действовал в состоянии аффекта. Он выбил своей возлюбленной зубы, сломал руку, сильно разбил рот; ее глаза были заплывшими даже в день суда - так он избил ее, но тем не менее, она чувствовала к этой скотине собачью привязанность. И может быть, как раз по этой причине. Оправа дательный приговор, которого он добился, принес ему большой успех. Глубоко психологичная и мастерская защита, как выразился потом коллега Кон III, поздравляя его. Гольдбах опустил руки. Потом взглянул на кучу дешевых галстуков из искусственного шелка, лежащих на столе. Да, тогда в комнате адвокатов, среди своих коллег, как остроумно он тогда доказал, что любовь женщины требует мужчины и повелителя! Тогда он зарабатывал шестьдесят тысяч марок в год и покупал Лене драгоценности, на выручку от которых она сейчас и жила. Он услышал, как она укладывается спать. Он прислушивался к этому каждый вечер, ненавидел себя за это, но иначе не мог. Щеки его покрылись пятнами, когда он услышал, как заскрипели пружины. Он крепко сжал зубы, подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Затем взял стул и поставил его на середину комнаты. - Предположим, - пробормотал он, - что в девятом ряду третья женщина спрятала себе в туфельку ключ. Он осторожно сделал девять шагов по направлению к стулу, мигнул правым глазом, провел тремя пальцами по лбу и выставил вперед левую ногу - подальше. Сейчас он был в высшей степени сосредоточен, он представил себе, как Штайнер ищет вещь, и выставил левую ногу еще дальше. Его тень, жалкая и причудливая, скользила вслед за ним по стене в красноватом электрическом свете... - Что-то поделывает сейчас наш мальчик, Лила? - говорил в это время Штайнер. - Видит бог, у меня такое плохое настроение не только из-за этого бестолкового Гольдбаха - мне действительно часто не хватает моего мальчика. 4 Керн и Рут жили в Берне, в пансионе "Иммергрюн". Этот пансион значился в списке Биндера. На второй вечер, в довольно поздний час, в комнату Керна постучали. Керн уже разделся и собирался ложиться спать. Минуту он стоял без движения и выжидал. В дверь снова постучали. Бесшумно ступая босыми ногами, он подбежал к окну. Оно находилось слишком высоко над землей, чтобы можно было спрыгнуть, и рядом не было водосточной трубы, чтобы подняться на крышу. Керн медленно пошел назад и открыл дверь. В коридоре стоял мужчина лет тридцати, на голову выше Керна. У него было круглое лицо с водянисто-голубыми глазами и курчавые волосы. В руке он держал велюровую шляпу, нервно теребя ее пальцами. - Извините, - сказал он. - Я такой же эмигрант, как и вы... Керну показалось, что внезапно у него выросли крылья. "Опасность миновала, - подумал он, - Это - не из полиции..." - Я попал в довольно затруднительное положение, - продолжал мужчина. - Меня зовут Биндинг. Я еду в Цюрих, и у меня не осталось ни сантима, чтобы снять комнату для ночлега. Я только хочу спросить, может быть, вы мне разрешите переспать здесь, на полу. Керн взглянул на него. - Здесь? - переспросил он. - В этой комнате? На полу? - Да. Я привык к этому. И я наверняка вам не помешаю. Я уже три ночи в дороге. Вы знаете, каково ночевать на улице, на скамейках, постоянно опасаясь полиции. Поэтому всегда радуешься, когда очутишься на несколько часов в безопасности. - Я знаю. Но вы взгляните на комнату! В ней даже не найдется места, где бы вы могли вытянуться. Как же вы будете спать? - Не имеет значения! - быстро ответил Биндинг. - Как-нибудь устроюсь. Хотя бы вот там, в углу... Я могу спать и сидя, прислонившись к шкафу. Будет очень удобно! Наш брат может спать где угодно, если чувствует себя хоть немножко в безопасности! - Нет, так не пойдет. - Керн на минуту задумался. - Комната здесь стоит два франка. Я могу дать вам денег. Так будет проще всего. Тогда вы сможете выспаться как следует. Биндинг, словно защищаясь, замахал руками. - Я не хочу брать от вас деньги! Не для этого я пришел! Кто живет здесь, тот сам нуждается в деньгах! И потом... Я был внизу и спрашивал, где бы я мог переночевать. Свободных комнат нет. - Может быть, одна и найдется, если у вас в руке будет два франка. - Думаю, что нет. Хозяин мне сказал, что он и бесплатно пустил бы человека, который два года провел в концентрационном лагере. Но у него действительно нет свободных номеров. - Что? - удивился Керн. - Вы два года провели в концентрационном лагере? - Да. - Биндинг зажал велюровую шляпу между коленями и вынул из нагрудного кармана потрепанное свидетельство. Он развернул его и протянул Керну. - Вот, взгляните! Это мое выходное свидетельство из Ораниенбурга. Керн осторожно, чтобы не порвать бумагу на ветхих сгибах, посмотрел на свидетельство. Он никогда еще не видел выходного свидетельства из концентрационного лагеря. Он разглядел, что было на штампе, прочел печатный текст свидетельства с проставленным на машинке именем Рихарда Биндинга, посмотрел на печать со свастикой и на аккуратную и четкую подпись чиновника - все было верно. Все было верно до самой педантичной и бюрократической сути, и именно точность и делала это еще более зловещим, казалось, что человек возвратился из ада с временным разрешением и визой. Он вернул свидетельство Биндингу. - Послушайте! - сказал он. - Кажется, я нашел выход. Вы останетесь в этой комнате и будете спать на моей кровати. Я знаю здесь, в пансионе, одного человека, у которого комната побольше. Смогу переспать и там. Таким образом, мы выйдем из положения. Биндинг посмотрел на него широко раскрытыми глазами. - Разве возможно такое! - Возможно. И причем, все будет очень просто. - Керн накинул пальто поверх пижамы. Затем взял ботинки. - Все это я возьму с собой. Тогда мне не нужно будет беспокоить вас слишком рано. Я рад, что могу хоть что-нибудь сделать для человека, который столько пережил. - Но... - Биндинг внезапно схватил Керна за руки, и тому показалось, будто он хочет их поцеловать. - Боже, да вы настоящий ангел! - пробормотал он. - Мой спаситель! - Ну, что вы! - смущенно ответил Керн. - Мы должны помогать друг другу. Иначе что бы с нами было? Спокойной ночи! - О, боже ты мой! Как я чудесно высплюсь! Спокойной ночи! Минуту Керн раздумывал, не взять ли с собой и чемодан. В маленьком боковом отделении чемодана были спрятаны его сорок франков. Но деньги были спрятаны хорошо, чемодан заперт, а он постыдился так открыто высказывать свое недоверие к человеку, который сидел в концлагере. Эмигранты не крадут друг у друга. - Доброй ночи! Спите спокойно! - повторил он и ушел. Комната Рут находилась в том же коридоре. Керн постучал в дверь двумя короткими ударами. Это был их условный знак. Рут тотчас же открыла. - Что-нибудь случилось? - спросила она, заметив в его руках вещи. - Надо бежать? - Нет. Я просто уступил свою комнату одному бедняге, который сидел в концлагере и не спал несколько ночей. Можно мне переспать здесь у тебя, в шезлонге? Рут улыбнулась. - Шезлонг старый и шаткий. А тебе не пришло в голову, что кровать достаточно широка для нас обоих? Керн быстро вошел и поцеловал ее. - Я действительно задаю иногда самые идиотские вопросы, - сказал он. - Но, поверь мне... Для меня все это еще слишком необычно. Комнатка Рут была несколько больше. Кроме шезлонга, там стояла такая же мебель, как и у него, но Керну показало