мне бронзовые статуэтки. Людей в залах было немного, потому что распродажи в тот день не предвиделось. Огромное унылое помещение, набитое мебелью и утварью XVI и XVII веков, казалось погруженным в сон. У стен громоздились новые партии ковров вперемежку с оружием, копьями, старыми саблями и латами. Я размышлял о словах Силверса по поводу Купера, а потом о самом Силверсе. Как Силверс в отношении Купера, так и я в отношении Силверса - мы оба перестали быть беспристрастными, объективными наблюдателями и превратились в пристрастных критиков. Я уже не являлся зрителем, ко всему, в сущности, равнодушным, - во мне клокотали страсти, которых я давно не испытывал. Я снова ощутил себя включенным в изменчивую игру бытия и уже не был пассивным созерцателем происходящего, стремившимся лишь к тому, чтобы выжить. Незаметно в меня вошло что-то новое, напоминавшее отдаленные раскаты грома и заставившее меня усомниться в моей мнимой безопасности. Все опять заколебалось. Я был снова близок к тому, чтобы принять чью-то сторону, хотя и сознавал, что это неразумно. Это было чувство примитивное, немного напоминавшее враждебность мужчины ко всем остальным представителям этого пола - потенциальным соперникам в борьбе за женщину. Я стоял у окна в зале аукциона с бронзовой статуэткой в руках. Позади был пустой зал с расставленной в нем пыльной рухлядью, а я с легким волнением смотрел на улицу, где в любую минуту могла появиться Наташа, и чувствовал, как во мне растет неприязнь к Силверсу и я становлюсь вообще несправедлив ко всему роду людскому. Я понимал, что мое волнение связано с Наташей и что мне вдруг снова стало необходимо не просто выжить, а добиться чего-то большего. Я положил бронзовые статуэтки на место. - Это подделка, - сказал я принесшему их человеку, старику сторожу с сальными волосами; он жевал резинку, и мое мнение было ему абсолютно безразлично. Бронза была, без сомнения, старинная, но, несмотря на мое новое внутреннее состояние, у меня хватило присутствия духа, чтобы об этом умолчать. Я медленно шел вверх по улице, пока не оказался напротив ресторана, где мы были с Наташей. Я не зашел туда, но мне почудилось, что подъезд его освещен ярче других, хотя вход в соседний ресторан был рядом с витриной "Баккара", сиявшей граненым стеклом и хрусталем. Я явился к миссис Уимпер. Она жила на Пятой авеню. Пришел вовремя, но она вроде бы не очень торопилась. Картин у нее оказалось немного - всего лишь несколько полотен Ромнея и Рейсдаля. - Для "Мартини", надеюсь, не рано? - спросила она. Я увидел, что перед ней стоит бокал с чем-то похожим на водку. - "Мартини" с водкой? - спросил я. - "Мартини" с водкой? Такого я еще не пила! Это джин и немного вермута. Я пояснил, что в "Ройбене" научился вместо джина добавлять во все водку. - Занятно. Надо как-нибудь попробовать. - Миссис Уимпер качнула своими локонами и нажала на кнопку звонка. - Джон, - сказала она вошедшему слуге. - У нас есть водка? - Да, мадам. - Тогда приготовьте "Мартини" с водкой для господина Росса. Водку вместо джина. - Она повернулась ко мне. - Французский вермут или итальянский? С маслинами? - Французский вермут. Но без маслин. Я впервые пил этот коктейль именно так. Но, пожалуйста, не хлопочите из-за меня. Я выпью "Мартини" и с джином. - Нет, нет! Всегда надо учиться новому, если есть возможность. Приготовьте и мне, Джон. Я тоже хочу попробовать. Оказывается, старая кукла была не прочь выпить. И теперь я думал лишь о том, чтобы довезти ее до Силверса достаточно трезвой. Джон принес стаканы. - За ваше здоровье! - воскликнула миссис Уимпер и стала жадно пить большими глотками. - Отлично, - объявила она. - Надо ввести это у нас, Джон. Удивительно вкусно! - Непременно, мадам. - Кто вам дал рецепт? - спросила она меня. - Один человек, не желавший, чтобы от него пахло алкоголем. Он не мог себе это позволить и утверждал, что коктейль на водке в этом смысле безопаснее. - Как забавно! Вы пробовали? Действительно не пахнет? Правда? - Возможно. Меня это никогда не волновало. - Нет? А у вас есть кто-нибудь, кого бы это волновало? Я рассмеялся. - Все, кого я знаю, изрядно выпивают. Миссис Уимпер осмотрела меня с головы до ног. - Это полезно для сердца, - бросила она как бы невзначай. - И для головы. Проясняет мозги. Может, выпьем еще по полстаканчика? На дорогу? - С удовольствием, - сказал я, хотя вовсе не был этому рад, опасаясь, как бы за одним бокалом не последовало много других. Но, к моему удивлению, осушив свои полстакана, миссис Уимпер встала и позвонила. - Машина готова, Джон? - Да, мадам. - Хорошо. Тогда едем к мистеру Силверсу. Мы вышли из дома и сели в большой черный "кадиллак". Почему-то я думал, что миссис Уимпер не поедет на своем автомобиле, и силился вспомнить, где тут ближайшая стоянка такси. Вместе с нами из дома вышел и Джон, чтобы везти нас к Силверсу. Я отметил, что мне везет по части автомобилей: сперва "роллс-ройс", а теперь "кадиллак" - и оба с шоферами. Недурно! Мне бросился в глаза небольшой бар - такой же, как в "роллс-ройсе", и я не удивился бы, если б миссис Уимпер извлекла из него еще по бокалу с коктейлем. Но вместо этого она принялась беседовать со мной о Франции и Париже на довольно корявом французском языке с сильным американским акцентом - я сразу перешел на французский, так как это давало мне преимущество, которое могло пригодиться у Силверса. Я заранее знал, что Силверс отошлет меня, полагаясь на собственное обаяние. Однако миссис Уимпер не сразу меня отпустила. В конце концов я сказал, что хочу приготовить коктейли с водкой. Миссис Уимпер захлопала в ладоши. Силверс бросил на меня уничтожающий взгляд. Он предпочитал шотландское виски, считая все остальные напитки варварскими. Я объяснил ему, что доктор запретил миссис Уимпер пить шотландское виски, и отправился на кухню. При помощи прислуги я разыскал там, наконец, бутылку водки. - Вы пьете это после обеда? - спросила сухопарая прислуга. - Не я. Посетители. - Какой ужас. Любопытно, как часто на меня возлагали ответственность за чужие поступки. Я остался у кухонного окна, а к Силверсу послал прислугу с "Мартини" и с виски. Снаружи на подоконнике устроились голуби. Их развелось в Нью-Йорке не меньше, чем в Венеции, они стали совсем ручными, летали и гнездились всюду. Я прижался лбом к прохладному оконному стеклу. "Где то мне суждено умереть?" - думал я. Когда кухарка вернулась, я отправился на свой наблюдательный пост в запасник - оказалось, что Силверс уже собственноручно достал оттуда несколько небольших полотен Ренуара. Это было удивительно, потому что обычно он любил продемонстрировать, что держит помощника. Немного спустя он явился ко мне. - Вы забыли про свой коктейль. Идите к нам. Миссис Уимпер уже осушила свой стакан. - А вот и вы! - воскликнула она. - Вы всегда такой вероломный? Или испугались собственного рецепта "Мартини"? Она сидела прямо, как кукла, только руки у нее были не мягкие и изящные, как у куклы, а жесткие и костлявые. - Что вы думаете об этом Ренуаре? - спросила она. Это был натюрморт с цветами, помеченный 1880 годом. - Прекрасная вещь, - сказал я. - Вам будет трудно найти что-нибудь равноценное, если его продадут. Миссис Уимпер кивнула. - Выпьем еще немного? В такие дни, как сегодня, меня всегда мучит мигрень. Воспаление тройничного нерва. Ужасно! Доктор говорит, единственное, что может помочь, - это немного алкоголя; спирт как будто расширяет кровеносные сосуды. Чего только не делаешь ради здоровья. - Я вас понимаю, - сказал я. - У меня тоже несколько лет была невралгия. Это очень болезненно. Миссис Уимпер бросила на меня теплый взгляд, будто я сделал ей комплимент. Я вернулся на кухню. - Где водка? - спросил я прислугу. - Лучше б я ушла в монастырь, - сказала она. - Вот там она стоит, ваша водка! В монастыре, по крайней мере, не соблюдают диету. - Ошибаетесь. Монахи были первыми, кто ввел строжайшую диету. - Почему же они такие толстые? - Потому что едят не то, что надо. - Постыдились бы насмехаться над простой несчастной женщиной! Зачем же я училась стряпать, раз никто ничего не ест! Я готовила паштеты в жокей-клубе в Вене, если хотите знать, дорогой мой господин! А здесь готовлю одни салаты - без масла, точно капля масла - это цианистый калий! О приличном торте и говорить нечего! Здесь это считается чуть ли не изменой родине. С двумя бокалами "Мартини" я вышел из кухни. Миссис Уимпер уже ждала меня. - Слишком много налили, - сказала она и залпом выпила весь стакан. - Итак, до завтра. В пять. Господин Силверс сказал, что вы сами повесите у меня картину. Мы проводили ее на улицу. По ней никак не было видно, что она много выпила. Я подвел ее к машине. Несмотря на жару, уже чувствовалось приближение вечера. Тепло скапливалось между домами, как густое невидимое желе; сухая листва деревьев шуршала, будто это южные пальмы. Я вернулся в дом. - Почему вы сразу не сказали мне, что это - миссис Уимпер? - небрежно заметил Силверс. - Конечно, я отлично знаю ее. Я остановился. - Я вам это говорил, - возразил я. Он махнул рукой. - Фамилия Уимпер встречается часто. Вы не сказали мне, что речь идет о миссис Андрэ Уимпер. Я знаю ее давно. Но теперь это уже неважно. Я был озадачен. - Надеюсь, вы не обиделись на меня, - саркастически заметил я. - С чего бы мне на вас обижаться? - возразил Силверс. - В конце концов она, очевидно, что-нибудь купит. - Силверс махнул рукой, точно хотел прогнать муху. - Но трудно сказать наверняка. Эти старые дамы по десять раз возвращают картины, так что даже рамы не выдерживают и разваливаются. А они так и не покупают. Бизнес вовсе не простая штука, как вы думаете. - Силверс зевнул. - Пора кончать. В жару очень устаешь. До завтра. Унесите оставшиеся картины. Он ушел, а я стоял и смотрел ему вслед. "Какой мошенник, - думал я. - Он, видно, хочет лишить меня комиссионных на том основании, что я-де привел к нему не нового, а старого, уже давно известного клиента". Я взял три полотна Ренуара и отнес в запасник. - "Роллс-ройс"! - воскликнул я, завернув за угол. Машина стояла у тротуара, за рулем сидел шофер. Я был счастлив. Я как раз раздумывал о том, куда бы сводить Наташу сегодня вечером, и ничего не мог придумать. Везде было слишком душно. Решение подсказал "роллс-ройс". - Авантюры, кажется, следуют за мной, как тень, - сказал я. - Машина у тебя на весь вечер - до закрытия театров? - Дольше, - сказала Наташа. - До полуночи. В полночь она должна стоять перед рестораном "Эль Марокко". - Ты тоже? - Мы оба. - У миссис Уимпер - "кадиллак", - сказал я. - Может быть, у нее есть и "роллс-ройс". А у тебя что - появился еще один клиент для Силверса? - Там видно будет. Как закончилось дело с миссис Уимпер? - Очень мило. Она купила довольно хорошего Ренуара - картина вполне в стиле ее кукольного дома. - Кукольный дом, - повторила Наташа и рассмеялась. - Эта кукла, которая кажется такой беспомощной и глупой, будто может только хлопать глазами и улыбаться, на самом деле является президентом двух компаний. И там она не хлопает глазами, а делом занимается. - Неужели? - Ты еще насмотришься чудес, общаясь с американками. - Зачем мне американки? Ты сама - чудо, Наташа. К моему удивлению, она покраснела до корней волос. - Я сама - чудо? - пробормотала она. - Наверное, мне надо почаще посылать тебя к таким женщинам, как миссис Уимпер. Ты возвращаешься с удивительными результатами. Я ухмыльнулся. - Поедем на Гудзон, - предложила Наташа. - Сначала на пирс, где океанские пароходы, а потом вдоль Гудзона, пока не наткнемся на какую-нибудь уютную харчевню. Меня сегодня тянет в какой-нибудь маленький ресторанчик, к лунному свету и речным пароходам. Собственно, я предпочла бы поехать с тобой в Фонтенбло. Разумеется, когда кончится война. Но там меня, как возлюбленную немца, остригли бы наголо, а тебя без лишних слов поставили бы к стенке. Так что останемся при своем: с котлетами и кока-колой, в этой удивительной стране. Она прижалась ко мне. Я почувствовал на своем лице ее волосы и ее прохладную кожу. Казалось, ей никогда не было жарко, даже в такие дни. - Ты был хорошим журналистом? - спросила она. - Нет, второсортным. - А теперь больше не можешь писать? - Для кого? Я недостаточно хорошо владею английским. К тому же я уже давно не могу писать. - Значит, ты как пианист без рояля? - Можно и так сказать. Твой неизвестный покровитель оставил тебе что-нибудь выпить? - Сейчас посмотрим. Ты не любишь говорить о себе? - Не очень. - Понимаю. И о твоем теперешнем занятии тоже? - Агент по продаже произведений искусства и мальчик на побегушках. Наташа открыла бар. - Вот видишь, мы как тени, - сказала она. - Странные тени прошлого. Станет ли когда-нибудь по-другому? О, да тут польская водка! Что это ему взбрело в голову? Польши ведь уже не существует. - Да, - подтвердил я с горечью. - Польши как самостоятельного государства больше не существует. Но польская водка выжила. Прикажешь плакать или смеяться по этому поводу? - Выпить ее, милый. Она достала две рюмки и налила. Водка была великолепная и даже очень холодная. Бар, оказывается, был одновременно и холодильником. - Две тени в "роллс-ройсе", - заметил я, - пьют охлажденную польскую водку. За твое здоровье, Наташа! - Ты мог бы попасть в армию? - спросила она. - Если бы захотел? - Нет. Никому я не нужен. Здесь я нежелательный иностранец и должен радоваться, что меня не загнали в лагерь для интернированных. Живу на птичьих правах, но так же было со мной и в Европе. Здесь-то рай. Если угодно, призрачный рай, отгороженный от всего, что имеет на этом свете значение, особенно для меня. Если угодно, временный рай, в котором можно перезимовать. Рай поневоле. Ах, Наташа! Поговорим о том, что у нас осталось! О ночи, о звездах, об искре жизни, которая еще теплится в нас, но только не о прошлом. Полюбуемся луной! Пассажирские пароходы "люкс" превратились в военные транспорты. А мы стоим за железными перилами, отделяющими этот рай от всемирной истории, и вынуждены беспомощно, бесцельно ждать да почитывать в газетах сообщения о победах, потерях и разбомбленных странах, и снова ждать, и снова вставать каждое утро, и пить кофе, и беседовать с Силверсом и миссис Уимпер, в то время как уровень океана пролитой в мире крови каждый день поднимается на сантиметр. Ты права, паша жизнь здесь - это жалкий парад теней. Мы смотрели на причал. Он был почти пуст, но в зеленом свете сумерек отшвартовывалось несколько судов - серо-стальных, низко сидящих, без огней. Мы снова сели в машину. - Постепенно улетучиваются мои глупые, старомодные грезы, - произнесла Наташа. - И моя сентиментальность. Прости меня, я, наверное, тебе надоела. - Надоела? Что у тебя за странные мысли? Это ты должна простить меня за пошлости, которые я тебе говорил. Уже по одному этому ясно, что я был плохим журналистом! Смотри, какая прозрачная вода! И полнолуние! - Куда теперь поедем, мадам? - спросил шофер. - К мосту Джорджа Вашингтона. Только медленно. Некоторое время мы молчали. Я упрекал себя за идиотское неумение поддерживать беседу. Я вел себя как тот человек в "Эль Марокко", который горько оплакивал участь Франции, и притом вполне искренне. Но он не понимал, что скорбь в отличие от радости нельзя проявлять на людях, и потому производил смешное впечатление. Я тщетно пытался выбраться из тупика. Тут вдруг Наташа повернулась ко мне. Глаза ее сияли. - Как это прекрасно. Река и маленькие буксиры, а там вдали - мост! Она давно забыла о нашем разговоре. Я уже не раз замечал это: она быстро на все откликается и быстро все забывает. Это было очень кстати для такого слона, как я, - человека, который помнил невзгоды и совсем не помнил радостей. - Я тебя обожаю! - воскликнул я. - И говорю это здесь, сейчас, под этой луной, у этой реки, впадающей в море, в водах которой отражаются сотни тысяч раздробленных лунных дисков. Я обожаю тебя и даже готов повторить избитую фразу о том, что мост Вашингтона, как диадема, венчает беспокойный Гудзон. Только мне хотелось бы, чтобы он действительно стал диадемой, а я - Рокфеллером, или Наполеоном Четвертым, или на худой конец главою фирмы "Ван Клееф и Арпельс". По-твоему, это ребячество? - Почему ребячество? Ты что, всегда стремишься перестраховаться? Или ты в самом деле не знаешь, как нравится женщинам такое ребячество? - Я прирожденный трус и каждый раз, прежде чем что-нибудь сказать, должен собраться с духом, - ответил я, целуя ее. - Мне хотелось бы научиться водить машину, - сказал я. - Можешь начинать хоть сегодня. - Я за рулем "роллс-ройса". Тогда мы могли бы высадить блюстителя нравственности у ближайшей пивной, а так мне кажется, точно я в Мадриде: вечно в сопровождении дуэньи. Она засмеялась. - Разве шофер нам мешает? Он же не знает немецкого и по-французски тоже не понимает ни слова. Кроме "мадам", разумеется. - Значит, он нам не мешает? - переспросил я. Она на мгновение умолкла. - Милый, это же беда большого города, - пробормотала она. - Здесь почти никогда нельзя побыть вдвоем. - Откуда же тогда здесь берутся дети? - Одному Богу известно! Я постучал в стекло, отделявшее нас от шофера. - Вы не остановитесь вон там, у того садика? - переспросил я, протягивая шоферу пятидолларовую бумажку. - Сходите, пожалуйста, куда-нибудь поужинать. А через час приезжайте за нами. - Да, конечно, сэр. - Вот видишь! - воскликнула Наташа. Мы вышли из машины и увидели, как она исчезла в темноте. В тот же миг из открытого окна за сквером раздался грохот музыкального автомата. На сквере валялись бутылки из-под кока-колы, пакеты из-под пива и обертки мороженого. - Прелести большого города! - бросила Наташа. - А шофер приедет только через час! - Можем погулять вдоль берега. - Гулять? В этих туфлях? Я выскочил на середину улицы и замахал руками, как ветряная мельница. В неярком уличном свете я узнал удлиненный радиатор "роллс-ройса": на Гудзоне таких было немного, должно быть, это наш шофер повернул назад. Так оно и оказалось, но теперь он был уже не третьим лишним, а нашим спасителем. Глаза у Наташи блестели от сдерживаемого смеха. - Куда дальше? - спросила она. - Где бы нам поесть? - Жарища везде невыносимая, - сказал шофер. - Разве что в "Блю Риббон"? Прохладно. И тушеная говядина там - высший класс. - Тушеная говядина? - сказал я. - Тушеная говядина! - повторил он. - Высший класс! - Будь я проклят, если в Нью-Йорке стану есть тушеную говядину или кислую капусту, - сказал я Наташе. - Это то же самое что кричать "Хайль Гитлер!". Поехали на Третью авеню. Там много всяких ресторанов. - В ресторан "Морской царь"? - спросил он. - Хороший ресторан, и воздух там кондиционированный. - Кислая капуста - блюдо эльзасское, - сказала Наташа, - если уж мы решили точно определить ее национальный статус! - Эльзас долгое время принадлежал Германии. - Мы без конца возвращаемся к политике. Хорошо, поедем на Третью авеню. Морские цари пока еще нейтральны. Я перестал спорить: о, если бы все было так просто! В конце концов я и сам прибыл сюда с потушенными огнями, передвигаясь зигзагами, чтобы избежать встречи с подводными лодками. Что уж тут говорить о нейтралитете, если сам Бог перестал быть нейтральным и перед очередным боем перекочевывает с одного алтаря на другой? В ресторане "Морской царь" мы увидели Кана. Он был там единственным посетителем, одиноко и отрешенно сидевшим перед блюдом, полным огромных крабовых клешней. - Человек со множеством хобби, - заметил я. - Он превратил мир в коллекцию разных хобби и благодаря этому неплохо живет. - Молодец. - После крабов будете есть еще мороженое? - спросил я Кана. - Я это проделал однажды. Не скажу, чтобы мне это пошло на пользу. Нельзя следовать всем влечениям сразу. - Очень мудро. Мы тяжело опустились на стулья, будто проделали долгий путь. Я решил не водить Наташу в ресторан "Эль Марокко": мне почему-то не хотелось больше знакомиться с ее друзьями. XVI Днем я отправился к Кану. Он пригласил меня отобедать с ним в китайском ресторане. Кан предпочитал китайскую кухню всем остальным. Началось это его увлечение еще в Париже. Но Парижу тут далеко до Нью-Йорка: в Нью-Йорке есть целый китайский квартал. Мы доехали на автобусе до Мотт-стрит. Ресторан помещался в подвале, куда вели несколько ступенек. - Удивительное дело, - сказал Кан. - В Нью-Йорке почти не встретишь китаянок. Либо они сидят по домам, либо китайцы разрешили проблему внеполового размножения. Китайчат на улице сколько угодно, а женщин совсем не видно. А ведь китаянки самые прекрасные женщины на свете. - В романах? - Нет, в Китае, - сказал Кан. - Вы там были? - А как же. Поехал в тридцатом. И пробыл два года. - Но потом вернулись. Почему? Кан буквально затрясся от смеха. - Тоска по родине! Мы заказали креветки, зажаренные в масле. - Как поживает Кармен? - спросил я. - С виду она нечто среднее между полинезийкой и очень светлой китаянкой. В ней есть какая-то трагическая экзотика. - А между тем она родилась в Померании, в Рюгенвальде. Такие парадоксы иногда бывают. Хорошо, что она еврейка и не надо доискиваться, откуда она такая взялась. - Выглядит она так, словно ее родина Тимбукту, Гонконг или Папеэте. - Однако по своему интеллектуальному уровню она - местечковая еврейка. Очаровательная смесь! Я могу представить себе, как вы примерно поступите и что подумаете в той или иной ситуации. Но когда дело касается Кармен, я - пас. Она для меня книга за семью печатями. Я никогда не знаю наперед, ни что она подумает, ни как поступит. Вы ошибаетесь, она вовсе не дитя Иокагамы, Кантона или других экзотических городов - она просто с другой планеты. Спустилась к нам с лунных кратеров, поднялась из первозданных глубин глупости, чистой, святой простоты и чудовищной наивности, о которых мы, простые смертные, давно потеряли представление. Она чиста, как в первый день творения. Словом, законченный образец женщины. Ни к чему не прилагает усилий, не ведает сомнений. Она существует, и слава Богу! Может, хотите заказать еще порцию креветок? Сказочная еда! - Хорошо. - Глупость - ценнейший дар, - продолжал Кан. - Но тот, кто ее утратил, никогда не приобретет вновь. Она спасает, как шапка-невидимка. Опасности, перед которыми бессилен любой интеллект, глупость просто не замечает. Когда-то я пытался искусственно поглупеть. Практиковался в глупости и даже преуспел. Иначе мои проделки во Франции могли бы плохо кончиться. Но все это, конечно, жалкий эрзац по сравнению с истинной, бьющей через край глупостью, особенно если она сочетается с такой внешностью, какой могла бы позавидовать сама Дузе... - Кан усмехнулся. - Глупость Кармен - это уже глупость Парсифаля, она почти священна. Я поперхнулся. Сравнение Кармен с Парсифалем или с Лоэнгрином было настолько дико - оно просто обезоруживало. Мне нравилось делать несопоставимые сравнения. В Брюсселе я иногда коротал время, придумывая их. Они и сейчас мгновенно приводили меня в хорошее настроение, подобно священному толчку, который, как гласит учение "дзэн", чувствуешь перед просветлением. Неожиданное сравнение всегда выходит за пределы человеческой логики. - А как вы вообще живете? - спросил я. - Как идут дела? - Умираю от скуки, - ответил Кан и оглянулся по сторонам. Кроме официантов, в ресторане не было китайцев. Здоровенные потные бизнесмены неумело орудовали палочками, пиджаки, снятые по случаю жары, висели на спинках стульев, словно призраки. Кан ел палочками с элегантностью второразрядного мандарина. - Я умираю от скуки, - повторил Кан. - А магазин процветает. Через несколько лет я стану старшим продавцом, еще через несколько - совладельцем. А погом, глядишь, пройдет еще какое-то время, и я смогу приобрести все дело. Заманчивая перспектива. Не правда ли? - Во Франции она была бы заманчивей. - Но только перспективой. Безопасность казалась там самой невероятной случайностью, ибо ее не существовало. Однако между перспективой и действительностью - дистанция огромного размера. Иногда это - вообще противоположные понятия. И когда человек оказывается в безопасности, она поворачивается к нему своим истинным лицом - скукой. Знаете, что я думаю на этот счет? Многолетние цыганские скитания испортили нас, мы уже не годимся для буржуазного образа жизни. - Не ручайтесь за всех, - рассмеялся я. - Большинство еще годится. Многие скоро забудут свое цыганское житье. Представьте себе, что людей, торговавших мукой и кормом для кур, заставили работать на трапеции... Как только им разрешат слезть с трапеции, они тут же вернутся к своей муке и кормам. Кан покачал головой. - Далеко не все. Эмигранты куда сильнее отравлены годами скитаний, чем вы думаете. - Ну, что ж. Значит, они станут несколько отравленными торговцами. - А художники? Писатели? Актеры? Все те, кто не может найти в эмиграции применение своим силам? За это время они стали на десять лет старше. Сколько же им будет, когда они смогут вернуться и приступить к привычному делу? Я задумался над словами Кана. Что будет со мной? Миссис Уимпер приготовила к моему приходу "Мартини". На этот раз он был в большом графине. Значит, Джону не придется бегать за каждым коктейлем в отдельности. Мне стало не по себе. По самым скромным подсчетам, в графине было от шести до восьми двойных порций "Мартини". Стремясь поскорее уйти, я заговорил бойко и деловито: - Куда мне повесить Ренуара? Я захватил все, что надо, - это не займет и двух минут. - Сперва давайте подумаем. - Миссис Уимпер, облаченная во все розовое, показала на графин. - По вашему рецепту. С водкой. Очень вкусно. Не освежиться ли нам немного? Сегодня такой жаркий день. - "Мартини", по-моему, чересчур крепок для такой жарищи!. - Не нахожу, - она засмеялась, - и вы, наверное, тоже. По лицу видно. Я начал озираться по сторонам. - Может быть, повесить картину здесь? На этой стене, над кушеткой - самое подходящее место. - Здесь, собственно, уже достаточно картин. Когда вы были последний раз в Париже? Я покорился своей судьбе. Но после второго бокала все же встал. - А теперь пора за работу. Надеюсь, вы уже приняли решение? - Нет, я еще ничего не решила. А как вы считаете? Я показал на простенок, где стояла кушетка. - Это место создано для натюрморта с цветами. Картина прекрасно впишется сюда, и освещение здесь очень хорошее. Миссис Уимпер встала и пошла впереди меня - миниатюрная, изящная женщина, с голубовато-серебристыми волосами. Оглядевшись по сторонам, она направилась в соседнюю комнату. Здесь висел портрет маслом, пол-лица занимал тяжелый, выдававшийся вперед подбородок. - Мой муж, - сообщила игрушечная миссис Уимпер, проходя мимо портрета. - Умер в тридцать пятом. Инфаркт миокарда. Слишком много работал. У него никогда не было свободного времени, зато теперь времени у него в избытке. - Она мелодично засмеялась. - Американцы работают, чтобы умереть. В Европе это иначе. Да? - В данное время - нет. Теперь там умирает куда больше мужчин, чем в Америке. Миссис Уимпер обернулась. - Вы имеете в виду войну? Не будем ее касаться. Мы прошли еще через две комнаты, затем поднялись по лестнице. На лестнице висело несколько рисунков Гиса. Я захватил с собой Ренуара и молоток. И прикидывал, куда бы повесить картину. - Может быть, в моей спальне? - небрежно заметила миссис Уимпер и пошла вперед. Ее кремовая с золотом спальня была сногсшибательна: широкая кровать эпохи Людовика XVI, покрытая парчой, красивые кресла, стулья и черный лакированный комодик эпохи Людовика XV. Комод стоял на бронзовых ножках и был щедро украшен позолотой. На секунду я забыл обо всех своих мрачных предчувствиях и воскликнул: - Здесь! Только здесь! Над этим комодиком! Миссис Уимпер молчала. Она глядела на меня затуманенным, почти отсутствующим взглядом. - Вы тоже так считаете? - спросил я, приложив маленькую картину Ренуара к стене над комодиком. Миссис Уимпер не отрываясь смотрела на меня, потом она улыбнулась. - Мне нужен стул, - сказал я. - Возьмите любой, - ответила она. - Стул эпохи Людовика Шестнадцатого? Она опять улыбнулась. - Отчего же нет? Я взял один из стульев. Он не был расшатан. Тогда я осторожно влез на него и начал обмерять стену. За моей спиной не слышалось ни звука. Я определил высоту, на какой должна висеть картина, и приставил к стенке гвоздь. Но прежде чем ударить молотком, я оглянулся. Миссис Уимпер стояла в той же позе с сигаретой в руке и со странной улыбкой глядела на меня. Мне стало не по себе, и я постарался как можно быстрее вбить гвоздь. Гвоздь держался крепко. Я взял картину, которую прежде положил на комодик, и повесил ее. Потом слез со стула и отставил его в сторону. Миссис Уимпер продолжала неподвижно стоять. И все так же не сводила с меня глаз. - Нравится? - спросил я, собирая инструменты. Она кивнула и пошла впереди меня к лестнице. Вздохнув с облегчением, я двинулся следом за ней. Миссис Уимпер вернулась в первую комнату и подняла графин. - За Ренуара, за мою удачу! - С удовольствием, - согласился я, решив, что после второго бокала "за удачу" улизну, сославшись на похороны. Но мне не пришлось прибегать к этой лжи. Странная неловкость, которая возникла между нами, не проходила. Миссис Уимпер смотрела на меня невидящими глазами. Она слегка улыбалась, и трудно было понять, что означала ее улыбка - насмешку или еще что-то. Правда, я, как старый мазохист, решил, что она потешается надо мной. - Я еще не выписала чека, - сказала она, - приходите как-нибудь на днях. И тогда вы его получите. - Спасибо. Предварительно я позвоню. - Можете прийти без звонка. Часов в пять я всегда дома. Спасибо за рецепт коктейля с водкой. Смущенный, я вышел на жаркую улицу. У меня было такое впечатление, что меня ловко одурачили. Притом одурачил человек, который, как мне казалось, сам находился в несколько смешном положении. Надо полагать, что и в следующий раз со мной произойдет то же самое, хотя я не был в этом стопроцентно уверен. Могло случиться другое, только мне не хотелось убедиться в этом на собственном опыте. Во всяком случае, на данном этапе опасность миновала. Силверс наверняка пожелает сам получить чек. Он ни в коем случае не станет раскрывать мне свои карты. - Ты без машины? - спросил я Наташу. - Без машины, без шофера, без водки и без сил. Жарища невыносимая. В этой гостинице давно следовало установить кондиционер. - Владелец нипочем не согласится. - Конечно. Бандит! - У меня есть лед - можно приготовить "Русскую тройку", - сказал я. - И имбирное пиво, и лимонный сок, и водка. Наташа поглядела на меня с нежностью. - Неужели ты все купил? - Да. Между прочим, я уже выпил два "Мартини". Наташа засмеялась. - У миссис Уимпер? - Да. Откуда ты знаешь? - Она этим славится. - Чем? Своими коктейлями? - И коктейлями тоже. - Старая перечница. Удивительно еще, что все прошло так гладко. - Она уже заплатила? - Нет. А почему ты спрашиваешь? Считаешь, она вернет картину? - спросил я, не на шутку встревоженный. - Этого я не считаю. - У нее так много денег, что она может покупать, не задумываясь? - И это тоже. Кроме того, она любит молодых мужчин. - Что? - Ты ей понравился. - Наташа, - сказал я, - ты это серьезно? Неужели ты хочешь свести меня с этой старой пьянчугой? Наташа расхохоталась. - Послушай, - сказала она, - дай мне выпить. - Не дам ни капли. Сперва ответь. - Она тебе понравилась? Я глядел на Наташу во все глаза. - Ну так вот! - сказала она. - Миссис Уимпер любит молодых мужчин. И ты ей понравился. Пригласила она тебя на один из своих званых вечеров? - Пока еще нет. Предложила зайти за чеком, - сказал я мрачно. - Но, может, я еще удостоюсь и этой чести. - Обязательно! - Наташа наблюдала за мной. - Тогда она пригласит и меня тоже. - Ты уверена? Видно, ты уже не раз бывала в подобных ситуациях и знаешь все наперед? Она должна была сразу броситься мне на шею, так, что ли? - Нет, - сухо ответила Наташа. - Дай мне рюмку водки. - А почему не "Мартини" с водкой? - Потому что я не пью "Мартини". Еще вопросы есть? - Очень много. Я не привык, чтобы мною торговали, и я не сутенер. Я не увидел, как она плеснула водкой, - просто почувствовал, что водка течет у меня по лицу и капает с подбородка. Она вцепилась в бутылку - на ее побелевшем лице глаза казались огромными. Но я оказался проворнее, вырвал бутылку и, проверив, плотно ли вставлена пробка, швырнул ее на кушетку, подальше от Наташи. Она тут же кинулась за бутылкой. Но я схватил Наташу и толкнул в угол; я крепко держал обе ее руки и свободной рукой рванул на ней платье. - Не смей дотрагиваться до меня, - прошипела она. - Я не только дотронусь до тебя, чертовка! Возьму силой, здесь, сию же минуту, ты у меня... Она плюнула мне в лицо и пнула меня. Я сжал коленями ее ноги. Она попыталась вырваться, но поскользнулась и упала. Я опять толкнул ее к дивану. - Пусти меня. Ты взбесился, - зашептала она неожиданно высоким незнакомым голосом. - Пусти, я буду кричать. - Ори сколько влезет, - захрипел я. - Все равно я проучу тебя, проклятая ведьма!.. - Сюда идут люди! Разве ты не видишь? Сюда идут люди! Пусти меня, негодяй, скотина... Пусти меня!.. Она лежала на диване, выгнувшись всем телом, чтобы я не мог подмять ее под себя. Я чувствовал, как напряжены ее мускулы; ноги ее были тесно и крепко прижаты к моим ногам, словно не я обхватил их, а она обхватила меня... И я заметил, что под юбкой у нее ничего нет. С силой я придавил ее к дивану... Теперь лицо ее было рядом с моим, и она не сводила с меня беспокойных глаз. - Пусти меня! - шептала она. - Не здесь, только не здесь, пусти меня, не здесь, только не здесь. - А где же, дрянь паршивая?.. - Я скрипел зубами от злобы. - Убери руку, не то я сломаю ее. Я тебя здесь... - Не здесь, не здесь, - шептала она тем же высоким, незнакомым голосом. - Где же еще... - У тебя в номере, не здесь, у тебя в номере. - Чтобы ты удрала, а потом издевалась надо мной. - Я не удеру, я не удеру. Клянусь, не удеру. Дорогой мой, дорогой... - Что? - спросил я. - Пусти меня. Клянусь, я не удеру. Только пусти меня. Сюда идут люди. Я отпустил ее. И встал. Я ожидал, что она оттолкнет меня и пустится бежать. Но она не побежала, оправила на себе юбку, выпрямилась. Я привел себя в порядок. Она встала. Я не спускал с нее глаз: теперь она могла пройти мимо меня, но я мог еще удержать ее. - Пошли, - сказала она. - Куда? - К тебе в номер. Я шел сперва сзади, потом обогнал ее; торопливо и почему-то осторожно поднялся по скрипучей лестнице, устланной серой дорожкой, мимо таблички со словом "Думай!" к своему номеру на втором этаже. И остановился перед дверью. - Ты можешь уйти, если хочешь, - сказал я. Она отодвинула меня и плечом толкнула дверь. - Пошли! - сказала она. Я вошел за ней следом и захлопнул дверь. Но не запер ее на ключ. Я вдруг почувствовал, что наступила реакция, и прислонился к стене. У меня было такое ощущение, точно я стою в лифте, который стремительно падает вниз, а меня в это время тащат наверх. В глазах у меня потемнело, как будто кто-то влил мне в череп целое ведро воды; вода булькала, и, чтобы не упасть, я крепко уперся обеими руками в стену. Потом я увидел Наташу, она лежала в постели. - Почему ты не идешь ко мне? - спросила она. - Не могу. - Что? - Не могу. - Не можешь? - Да, - сказал я. - Проклятая лестница. - При чем тут лестница? - Не знаю. - Что? - Не могу, вот и все. Прогони меня, если хочешь. - Из твоей собственной комнаты? - Тогда смейся надо мной, сколько влезет. - Почему я должна смеяться? - Не знаю. Я слышал, что когда с мужчиной такое случается, над ним смеются. - Со мной этого еще не бывало. - Тем более ты должна смеяться. - Не хочу, - сказала Наташа. - Почему ты не уходишь? - Ты хочешь, чтобы я ушла? - Нет. До сих пор она лежала неподвижно, а теперь приподнялась на локте, подперла голову и поглядела на меня. - Я чувствую себя очень погано, - сказал я. - А я нет, - сказала она. - Как ты думаешь, чем все это объясняется? - Не знаю. Меня доконало слово "дорогой". - А я считаю, во всем виновата лестница. - И она тоже. А потом еще то, что ты вдруг решила стать моей. - Лучше, чтобы я этого не решала? Я беспомощно взглянул на нее. - Не спрашивай. На меня повлияло все вместе. Это был странный диалог: ни она, ни я даже не попытались приблизиться друг к другу, голоса наши звучали монотонно и невыразительно. - В номере есть ванная? - спросила она. - Нет. Только в коридоре. Четвертая дверь. Она медленно встала, провела рукой по волосам и пошла к двери. Поравнявшись со мной, она погладила мена, глядя куда-то прямо перед собой. Однако, почувствовав ее прикосновение, я оторвался от стены и обнял ее. Она попыталась высвободиться. Ее тело сквозь одежду было такое молодое и теплое. И такое гибкое, будто я держал в руках форель... В ту же секунду все снова стало, как раньше. Я крепко обнимал ее. - Ты ведь меня вовсе не хочешь, - прошептала она, отвернувшись. Я поднял ее и понес к кровати. Она оказалась тяжелей, чем я думал. - Я хочу тебя, - сказал я глухо. - Хочу тебя, только тебя, одну тебя, хочу тебя больше всего на свете, хочу проникнуть в тебя, слиться с тобой, хочу проникнуть в тебя! Ее лицо было совсем рядом, я видел ее глаза, нестерпимо блестящие, остановившиеся. - Тогда возьми меня! - пробормотала она сквозь зубы и не закрыла глаз. ...Голос ее становился все тише, она залепетала бессвязные, невнятные слова, потом перешла на шепот и совсем замолкла. И вдруг она потянулась, проговорила что-то, закрыла глаза и тут же снова их открыла. - Пошел дождь? - спросила она. Я расхохотался. - Нет еще. Может, пойдет ночью. - Стало прохладней. Где у тебя ванная? - Четвертая дверь по коридору. - Можно я надену твой купальный халат? Я дал ей халат. Она сняла с себя все, кроме туфель. Раздевалась она медленно, не глядя на меня. И не казалась смущенной. Она была вовсе не такая худая, как я предполагал. Уже раньше я чувствовал это, а теперь увидел своими глазами. - Ты красивая! - сказал я. Она подняла голову. - Не слишком толстая? - Помилуй Бог. Нет. - Хорошо, - сказала она. - В таком случае наше будущее рисуется мне в розовом свете. Я люблю поесть. И всю жизнь голодаю. Из-за того, что работаю манекенщицей, - добавила она. - Только поэтому. - Сегодня мы поедим вволю. Закажем все закуски подряд и шикарный десерт. - Я слежу за собой, чтоб не стать бочкой. Иначе меня вышвырнут на улицу. Так что можешь не беспокоиться. - А я и не беспокоюсь, Наташа. Взяв мое мыло и свою сумочку, она шутливо отдала мне честь и вышла. Я лежал и ни о чем не думал. Мне тоже казалось, будто полил дождь. Правда, я знал, что дождя не было. Тем не менее я подошел к окну и выглянул наружу. Окно выходило на задний двор; из глубины каменного колодца поднималась духота и вонь от мусо