е мы так уж уверены в том, что способны определять свои поступки за пределами настоящего? Принцесса Пармская взяла свою палку. - Зачем же вы тогда тратите столько сил, чтобы разгадать будущее? Все ведь произойдет именно так, как должно быть. Вам, человеку, который настолько озабочен своим будущим, я могу сказать второй раз: как вы молоды... Кай склонился над ее рукой. Принцесса поднялась и посмотрела на него. Он почувствовал, что сейчас она думает не о нем, а о чем-то совсем другом. Воспоминания и тени этой большой жизни, которые только что заполняли комнату, выстроились теперь позади него. В них была сила, они могли еще возбудить любовь и сочувствие, от них веяло дурманом прошлого, лишь одно было им недоступно и непосильно: чтобы в его теле забилась тайна крови и по жилам побежали жизненные токи. Взгляд принцессы вернулся издалека. Ей надо было прийти в себя, прежде чем снова очутиться в настоящем. Потом она взяла Кая за руку. - Вы ведь собираетесь в воскресенье участвовать в гонках? - А когда он кивнул, прибавила: - Хочу дать вам талисман. - Она принесла какую-то монету. - У меня их осталось мало, это старинные корейские монеты, приносящие счастье. Передарите ее кому-нибудь, когда она вам надоест. С этими монетами связано пророчество, которое предписывает такое условие. Они оба улыбнулись. VII Кай вернулся в Милан, но в последние два дня перед гонками к своей машине не прикасался. Хольштейн вертелся вокруг него с укоризненным видом, но ничего поделать не мог. Сильнее всего были удивлены Мэрфи и Мод Филби. Мэрфи подозревал какую-то ловушку и почти не уходил с автодрома, чтобы быть готовым ко всему. Хольштейн приходил в уныние, видя, как тренируется Мэрфи. Мод Филби воплощала собой сдержанное ожидание и большую осторожность. В первый вечер она выказала какие-то проблески сентиментальности. Она встретилась с Каем днем, и ей пришлось убедиться в том, что он откликается далеко не на каждую попытку его расшевелить, а прячется за какой-то благодушной вежливостью, которая накатывает широко, как дорожный каток, и переезжает на своем пути все бандерильи. Ей не оставалось ничего другого, как ждать, пока этот приступ пройдет. Однако вечером стало еще хуже. Кай потерял всякий интерес к гонкам и говорил о них, словно о выставке рогатого скота. Мод Филби впервые начала злиться и принуждена была сделать усилие, чтобы не продемонстрировать свои американские замашки. Она еще раз бегло просмотрела свои ходы и не нашла ни одного, который оказался бы неверным. Значит, все дело только в капризе Кая. Поэтому она держала себя в руках и не сдавалась, пока он официально не отказывался от участия в гонках. Зато она охотно общалась с Льевеном, который от нее не отходил и желал себе и другим, чтобы гонки бывали почаще. Она оказывала ему предпочтение и, когда Кай однажды рано ушел, не могла удержаться и не спросить, собирается ли он вообще участвовать в соревнованиях. - Разумеется, - удивленно ответил Льевен. - Тогда он либо совершенно уверен, что победит, либо... - Она не договорила и вызывающе посмотрела на Льевена. - Либо вообще не стремится победить, хотели вы сказать, - дополнил он. - Ни то, ни другое. Я его тактику знаю. В последние два дня перед гонкой он не желает о ней слышать, чтобы чувствовать себя как можно более свободным и спокойно явиться к старту. Так он поступает всегда. Мод Филби облегченно вздохнула. Льевен испытующе взглянул на нее и нашел, что она чересчур беспокоится о делах Кая. Это уже выходило за рамки игры и, на его взгляд, даже преступало пределы обычных дразняще-напряженных отношений между соперниками. Здесь отчетливо просматривался личный интерес. Он решил попридержать Кая, уделить больше внимания Мод Филби и уже подумывал о том, как бы придать этому шагу оттенок самоотверженности, ибо ему стало ясно, что только равнодушие Кая подстегивало интерес Мод Филби. Льевен был убежден, что этот интерес может перерасти во влюбленность, способную стать для него помехой, если Кай выиграет гонку и будет вести себя по-прежнему. Надо обратить внимание Кая на Мод Филби, чтобы она по нему не тосковала, - это создаст наилучшую почву для особых планов Льевена. Он представил себе задуманную комбинацию и немало возгордился таким мопассановским замыслом косвенного вмешательства. То, что он собирался сделать, было поистине ферзевым гамбитом. На гонки он пошел вместе с мисс Филби, чтобы встретить неожиданности любого рода лицом к лицу. За день до этого ему удалось создать у нее впечатление, что они как бы союзники. Он знал, что это послужит превосходным опорным пунктом для будущей атаки. Теперь же ему требовалось только, чтобы Мод Филби пережила сильное разочарование, - втайне он считал самым благоприятным для себя, если бы гонки выиграл кто-нибудь третий. С этой мыслью он слегка кокетничал, тем более что привык ставить свои личные желания выше деловых интересов. Так что для исхода все более явной дуэли Кай - Мэрфи существовали многообразные варианты. Трибуны были заполнены задолго до начала гонок - клумба импрессионистически набросанных красочных пятен, которые слегка дрожали. Над трассой кружили самолеты, разбрасывая тучи рекламных листовок, - блестящие белые бумажки, падая, колыхались между людьми, словно рыбы, и порхали по трассе, откуда служители немедленно их сметали. Ярко белели начертанные мелом прямоугольники - места для машин на стартовой площадке. В ремонтных мастерских толпились механики в синих халатах, лежали нагроможденные друг на друга покрышки, черные и серые, а между ними - инструменты, домкраты, бутылки и ведра для воды. Машины для первой гонки вышли на старт. Прогремел выстрел, и стая сорвалась с места. Мод Филби ждала Кая и Мэрфи, не глядя на трассу. Кай подошел к ней первым. Она еще издали живо замахала ему. Стоило ей его заметить, как лицо Мод залилось краской. - Мне скоро придется уйти, эта гонка продлится недолго, - сказал он. Она засияла улыбкой. - Желаю вам удачи. Он добродушно рассмеялся. - Посмотрим. Льевен был почти растроган. Это впечатление еще усилилось, когда он увидел, что после этих нескольких слов Мод Филби, при всем ее внешнем спокойствии, заметно разволновалась. Однако его гуманное настроение несколько развеялось, когда такое же пожелание она адресовала и Мэрфи, тоже подошедшему к ней на минутку. "Мерзавка, она мерзавкой и останется", - заключил Льевен и перечеркнул все свои только что родившиеся благие намерения. Первая гонка закончилась. Громкоговорители объявили Гран-при Милана. Над головами зрителей прошумели стартовые номера и фамилии. Машины, одна за другой, выстраивались на старт. Кай нащупал в кармане счастливую монету принцессы Пармской. На душе у него стало тепло, и на какой-то миг ему послышался шелест парка, он увидел фейерверк и женщину, на плечи которой падал свет; волшебство этого настроения пронизало его, превратись в пьянящую атмосферу предчувствий, надежд и желаний, причудливо смешанных воедино, светлых, далеких, сверкающих, - он крепко взялся за руль. Треск стартового выстрела был, как комар, сметен тотчас же раздавшимся грохотом моторов. Мэрфи рванул со старта, оказался во главе стаи и повел гонку, опередив остальных на тридцать метров. Словно знамя при штурме, реял впереди его красный автомобиль. Мод Филби вытянулась. Ее профиль от напряжения рисовался тонкой алчной линией, губы были сжаты. - Кто впереди? - Мэрфи. Он намного оторвался от остальных. Кай... - Что Кай? Льевен нервно подскочил. - Кая нет среди гонщиков. - Где?.. - Где же Кай? Мисс Филби вытянула руку. - Вон он... Льевен едва подавил ругательство. Белый автомобиль в одиночестве стоял на стартовой площадке. - Он не поехал! Казалось, прошла целая вечность. Машина не трогалась с места. Льевен больше не мог на это смотреть. Он отвернулся и, до крайности раздраженный и злобный, увидел перед собой довольно полного пожилого мужчину, которого совершенно не знал, но готов был стукнуть, если тот шевельнется. Мод Филби не сводила глаз со стартовой площадки. Вдруг одинокое белое пятно взревело, выпустило облако дыма и, продолжая дымить, сорвалось с места. Льевен вскочил, засуетился, но в глубоком разочаровании махнул рукой. - Поздно, слишком поздно... Он посмотрел на часы, встряхнул их, взглянул на Мод Филби и спросил у нее время. Они сверили часы, и Льевен ожил: он полагал, что Кай потерял несколько минут, на самом деле он отстал от других всего на сорок восемь секунд. Разогнавшаяся стая с ревом приближалась опять. Мэрфи шел впереди, он еще увеличил отрыв. Позади него, сбившись довольно плотно, шли остальные. А за ними - Кай, успевший немного наверстать время. После третьего круга Кай поравнялся с предпоследним водителем. Он медленно отвоевывал метр за метром. После пяти кругов обогнал две машины. Но Мэрфи шел на четыре километра впереди него. Мод Филби отпустила перила, в которые она было вцепилась. - Он постепенно нагоняет. - Это никому не заказано. - Как вы думаете, он догон... - она поправилась: - будет нагонять и дальше? - Осталось еще пятнадцать кругов. Пока нельзя сказать, какие у кого шансы, даже у Мэрфи. На седьмом круге Кай сбавил скорость и остановился у мастерской. Хольштейн закричал: - Задняя покрышка, справа! Механики набросились на колеса. - Сменить все четыре! - воскликнул Кай. Хольштейн вставил ему в рот сигарету и спросил, держа наготове бутылку минеральной воды: - Пить? - Нет! Я плохо стартовал, Хольштейн, но настроения это не портит. Машина идет великолепно. Кай бросил взгляд на колеса, - домкраты с треском опустились, еще миг - и он сидел за рулем. - Хорошая работа - и минуты не прошло. Стая гонщиков слилась воедино. Громкоговорители гремели над трибунами. "У Мадзини на повороте Лесмо лопнул поршень, он сходит с дистанции. У Paгa не включается свеча зажигания, но он продолжает гонку". На трассе оставалось еще шесть машин. Кай упорно прижимался к последней, а на прямом участке пронесся мимо нее. На вираже он выбрал себе следующего противника - пристроился в хвост синей машины обтекаемой формы и метр за метром к ней приближался. Борьба становилась нешуточной. В вихре гонки Кай увидел возле мастерской белое лицо Хольштейна, а за ним, неожиданно, машину Мэрфи - она стояла. Мэрфи как раз в нее садился, когда Кай мчался мимо. Но у Мэрфи оставалось еще преимущество в целый круг, который Каю надо было преодолеть. После двух следующих кругов у Мэрфи оказались замаслены свечи зажигания. Остановка съела почти все его преимущество. Кай, шедший третьим, отставал от него всего на несколько сотен метров. Он ехал уже не так осторожно, и ему удалось оставить вторую машину позади себя. Впереди шел теперь только Мэрфи. Кай успокоился, волнение последних часов улеглось. Оставалось осилить еще три круга, и он знал, что скорость у него выше, чем у Мэрфи, и он может не только покрыть расстояние между ними, но и вырваться вперед, если ничего не случится. На полном газу взял он поворот Гранде, в бешеном темпе помчался дальше, на миг с жужжаньем задержался возле красного автомобиля, а потом протиснулся вперед. Мод Филби нервозно рвала свой батистовый носовой платок. Трибуны захлестнуло волнение. Не знакомые между собою люди вступали в жаркие споры. Энтузиасты высовывались далеко за ограждение. - Едут! Наэлектризованная публика не сводила глаз с того участка трассы, где нарастал рев моторов. Машины приближались на большой скорости, впереди, далеко оторвавшись от остальных, - белый автомобиль. - Кай! Мод Филби вздохнула и внезапно почувствовала себя очень усталой. - Пожалуйста, Льевен, принесите мне апельсин. Льевен был ошарашен, а когда увидел ее заметно разгладившееся лицо, догадался, в чем дело. Он вернулся с фруктами, покачивая головой: настало время действовать - его предположения подтверждались. Гонка - впереди Кай - шла мимо трибун. Начинался последний круг. Царило необыкновенное напряжение. Оно навалилось на толпу, словно дрожащий, светлый, хрустально-прозрачный зверь, и подавляло всякий шум немоте большого ожидания. Вдруг где-то среди публики началось легкое движение. Женский голос что-то выкрикнул. Никто не обратил внимания. Но голос раздался снова. Настойчивей, просительней, громче. Молчание все еще было сильнее. Но тут зазвучали и другие голоса, выкрики множились, и люди увидели, что произошло: на трассу выкатился какой-то светлый комок, за ним последовал второй, они приплясывали друг возле друга, два клубка шелка, соскользнувшие с барьера, - две мальтийские болонки беззаботно играли на трассе под крики зрителей. Интерес к происшествию катился, как волна, напряженность момента рухнула, словно слишком высокий вал, нашла себе разрядку в этом мелком инциденте и необоримо захлестнула его. Люди свистели, кричали, махали руками, две собачки в один миг стали центром внимания. От этого гвалта болонки совсем растерялись и одурели. Кто-то уже собирался перелезть через ограждение, но его оттащили, цепенея от страха и сострадания к животным: нарастал свист компрессоров, машины делали последний рывок перед финишем. Кай мог бы еще увеличить свой отрыв от Мэрфи, - у того опять отказал один цилиндр, и его машина не могла развить полную скорость. Он был уверен, в победе, и эта уверенность уже доставляла ему удовольствие. Правда, было куда увлекательней гнаться за Мэрфи, чем теперь достигнуть цели почти без борьбы. Он приближался к трибунам и обратил внимание, что в рядах зрителей царит волнение, - они вскакивают с мест, машут руками; присмотревшись более пристально, он обнаружил на трассе две движущиеся точки. Он моментально смекнул, в чем дело, так как знал, сколь переменчиво настроение восторженной толпы на спортивных состязаниях, и понял, что в эту минуту собаки куда важнее для публики на трибунах, чем вся эта гонка. (Злобность бывает заразной, однако сострадание может стать молниеносным поветрием, ибо на его стороне мораль, и каждый охотно воспользуется столь удобным случаем его проявить.) У Кая возникла идея, завладевшая им так быстро, что он сдался ей без сопротивления. Он бегло огляделся - этого оказалось достаточно - и осторожно сбавил газ, притормозил, сперва чуть-чуть, потом сильнее. Собаки, которых он видел уже вполне отчетливо, совершенно обалдев от криков, бежали прямо навстречу машине; тут Кай с силой нажал на тормоза, они завизжали, заскрежетали шины, машина дернулась туда-сюда, еще немного протащилась и встала у трибун, за несколько сот метров до цели, но всего в нескольких метрах от зверьков. Кай высунулся из машины, - одна из собачонок подбежала прямо ему под руку, он рванул ее к себе и попытался схватить вторую, но та ускользнула и забилась под машину. Тут как раз мимо пролетела красная тень - машина Мэрфи, - и вскоре она пересекла линию финиша. Мэрфи выиграл кубок Милана. Однако аплодисменты бушевали вокруг Кая. Публика сразу поняла, что под влиянием внезапного импульса он поставил крест на своей победе в гонках и спас животных. Что за этим стояло - позерство или любовь, - имело второстепенное значение. Люди оценили этот жест по достоинству. Одну собаку Кай зажимал под мышкой и пытался поймать другую, которая продолжала прятаться и тявкала, засев между колесами. Он слышал, как, грохоча, приближаются другие машины, и еще крепче прижал к себе собаку. Последние машины промчались мимо, и Кай оторопело оглядел свою руку, в которую болонка так крепко впилась зубами, что пошла кровь. Это не осталось незамеченным, по трибунам пробежал смешок. На трассу полетели первые цветы, вспыхнул восторг, гонки были забыты из-за этого происшествия, которое, развиваясь чисто автоматически, так неожиданно расцвело эмоциями и теперь весело плескалось на ветру настроения. Рекорд сделался чем-то неважным и вторичным, он был слишком новым, так что им вполне можно было пренебречь ради красивого жеста - возможно, и ради двух клубков шелка, - но пусть даже только ради жеста: насколько же это было приятней... Громкоговорители взывали к тугоухим. У барьера на миг возникла сутолока, множество рук кому-то помогали, вот вынырнула темноволосая голова, узкое лицо, потом над другими головами выросла молодая дама, спрыгнула вниз, выбежала на трассу, - собаки, прыснули ей навстречу, она подхватила их и, держа в каждой руке по болонке, подошла к Каю. Потом спустила собак на землю и на глазах у всех расцеловала его. Публика была в восхищении. Кто-то в приливе восторга хотел штурмовать трассу и вынести оттуда Кая на руках. С трудом удалось ему сесть обратно в автомобиль. Возле мастерской он натолкнулся на Мэрфи, который сразу поздравил его с отличной ездой. Кай продолжил церемониал, поздравив Мэрфи с победой. Тот, подхваченный волной благородства, в свою очередь заявил, что, не случись неприятности у Кая, ему, Мэрфи, никогда бы не выиграть, поскольку неполадки в его машине отбросили бы его далеко назад. - Это была, скорее, приятность, чем неприятность, - рассмеялся Кай. Мэрфи с недоумением посмотрел на него. - Поршень лопнул? - деловито спросил он. О происшествии на трассе он еще ничего не знал. От необходимости отвечать Кая избавили служащие дирекции, которые пребывали в некоторой растерянности. Они не знали, как им квалифицировать инцидент. С одной стороны, поведение Кая нарушало регламент, с другой, это было не столь существенно, раз победителем он не стал. Они окружили его. Была ли у него какая-то причина? Он же мог преспокойно катить дальше, ведь если бы он задавил таких маленьких собак, машину бы не занесло, возможно, он вообще ничего бы не почувствовал, разве что короткий толчок. Кай серьезно кивнул головой. - Вы прямо-таки сняли бремя с моей души. В следующий раз я непременно так и поступлю. "Были ли это его собственные собаки? Знаком ли он с той дамой?" - Первые репортеры держали карандаши на изготовку. Теперь Кай был действительно обескуражен. Он понял, что совершить дерзкий поступок легко, но трудно потом убедительно обосновать его перед окружающими. На все должны быть причины, причины, иначе люди тебе не поверят. Причины, причины - вот в чем несчастье человечества. Кай сбежал к Фруте и даже не попрощался с друзьями. VIII Бухты наполнялись серебром и синевой. Синевы становилось все больше. Края гор, как легкие штрихи смычка, играли дуэт с заходящим солнцем. Потом свет перекатился через них и вел теперь беседу только с зеленым небом. Кай уселся на ковер рядом с Фруте. - Мы с тобой, Фруте, целых два часа молчали и осваивались с атмосферой. Это всегда верный признак того, что человек размышляет или исследует свое настроение. Мэрфи мы обидели, об этом я в ходе нашего подвига не подумал. Вообще-то мы позеры, но с этим нам пришлось болезненно разбираться еще десять лет назад. Мы ими и остались, с нашего собственного, пусть и несколько вынужденного позволения. Так и положено истинному пессимисту. Мод Филби - ну, это не столь важно, с ней приятно и бестревожно, может быть, она тоже обижена, а может быть, и нет, - с этим мы как-нибудь сладим. Но ведь есть Барбара, Фруте; Барбара, в которой еще раз воскресает все былое, и с такой силой, что в собственной душе начинается разлад, однако Барбары он уже не касается. Барбара, Фруте, не только женщина. Барбара - принцип, распутье. В этом надо себе признаться. Необходимость сделать признание всегда вызывала у нас неприятное чувство. С этим мы охотно повременим и пока что решительно шагнем в противоположную область. Поступок проясняет все лучше, чем размышления. Размышления мы никогда особенно не ценили. И есть еще Лилиан Дюнкерк. Тут трудно что-нибудь поделать, ибо она особенная. Фиола уверяет, будто она любит виконта Курбиссона. Лилиан Дюнкерк. Будем бдительны, Фруте! Мэрфи косо поглядывал на Мод Филби. - Каю надо было бы стать актером, а не гонщиком. - Да ведь это трудная профессия, - язвительно сказала она. - Но разве он гонщик? - Похоже, он любит эффекты. Как все дилетанты. - По-моему, он превосходный дилетант. - Шарлатан, делающий ставку на аплодисменты трибун. - Это он вчера говорил и сам. - Чтобы получше замаскировать. Какая у него могла быть другая причина? Мод Филби наклонилась к нему и любезно спросила: - А у вас какая причина? - Он повел себя непорядочно. Она со скучающим видом пожала плечами. - Публика сочла его изысканным и весьма светским. - Существуют иные возможности этим похвастать. Он превратил гонку в фарс и бросил вызов всем своим соперникам. И сделал это намеренно. - Мэрфи напряженно думал. - Можете мне поверить, Мод, если бы я знал, почему он затормозил, я бы тоже остановился! И пусть бы машина даже перевернулась, - я бы уже не гнал к финишу! - Он помолчал и поднял глаза. - Это была неравная борьба. Каю оставалось только выиграть, мне - только проиграть. - Вы начинаете грешить безвкусицей, Мэрфи. К тому же сентиментальность вам совсем не к лицу. - Мне она тоже неприятна. Я не жонглирую чувствами. Но бывают вещи из прошлого, которые так укореняются в человеке, что не подвержены никаким переменам и требуют особого с собой обращения. Мы с вами, Мод, вместе ели мороженое и подхватывали французские словечки, - вы, впрочем, плоховато с этим справлялись, - один был для другого воплощением каких-то смутных представлений, и мы помогали друг другу, не сознавая этого. Но мы давно выросли из нашей общности, и каждый теперь чертит круг, через который уже не так легко перескочить, как раньше. Однако у нас остались комплексы, определенная область в душе носит ваше имя. Защищать эту область - не трусость по отношению к себе, а - простите мне это слово - нежность по отношению к другому. Мод Филби улыбнулась. - Это правда, Мэрфи, мы с вами ели мороженое и вместе ходили под парусом. Но с каких пор вы стали так чувствительны, что беретесь защищать воспоминания? - С тех пор, как скрестил шпаги с позером, который путает гоночную трассу со светским салоном. - Мэрфи, ваша резкость показывает, насколько вы задеты. Скажите честно: за вашим раздражением кроется сознание того, что Кай мог бы выиграть, если бы захотел. Мэрфи, не шевелясь, сидел в своем кресле. Мод Филби смотрела на него с интересом. Она не исключала взрыва. Однако он заговорил мягко: - Будем честны оба. Я защищаю не воспоминания, а наше будущее. Пожалуйста, оставьте свои насмешки при себе. Я защищаю вас, Мод, ради себя. Почему, в этом я с собой разобрался. Вы это знаете тоже. - Вы завидно откровенны. Я припоминаю, что вы дважды предлагали мне выйти за вас замуж. Мне было нечего вам ответить, и я быстро об этом забыла. Теперь вы заставляете меня задуматься. Вы слишком типичный супруг. Сейчас я не могу отделаться от впечатления, что вы родились женатым. Вы поразительно хорошо владеете приемами профессионального мужа. Прямо-таки сочитесь моралью и порядочностью. Что это на вас нашло? - Я в ярости! - Хуже того! Вы страдаете от вытесненной ярости... - Она не дала ему возразить. - Только что вы сами говорили о комплексах, так что давайте останемся в этой сфере. Выздоравливайте, Мэрфи! - С некоторых пор у вас появилась склонность к психологическим шуткам. Мне эта область, скорее, чужда, и тут мы вперед не продвинемся. Давайте поговорим, как в Техасе... - То есть по-деловому? - Без стеснения. Отставим чувства в сторону. Вы знаете, что я хочу вас удержать. Я примирился с тем, что у вас есть свойства, которых я не одобряю. Я с ними считаюсь и пытаюсь им противостоять. В моем решении вы ничего не измените. Почему оно оказалось у меня таким постоянным - об этом я не могу и не хочу говорить. Я хочу удержать вас, Мод. Но вам хочется играть. Ладно, - он сделал умиротворяющий жест, - вы понимаете, что я имею в виду: хочется жонглировать, держать в напряжении, колыхать туда-сюда, - возбуждающая, но и опасная игра. Вам непременно надо играть, Мод... Она смотрела на него из-под полуприкрытых век и не подавала виду, как она захвачена этим объяснением, которого ждала уже давно. - И вы опять играете, - продолжал Мэрфи. - Мой противник теперь Кай. - Кай... - Мод Филби улыбнулась. - Да. Но когда-нибудь должен наступить конец. То, что для вас игра, я воспринимал как спорт. Мне хотелось так это воспринимать. Первый этап позади. Гонки в Монце - фарс. Скоро у нас гонки в горах на приз Европы. Они и станут решающими. - Относительно чего? - Относительно вас, Мод, - холодно ответил Мэрфи. - Вы говорите теперь совершенно по-техасски. - А вы делаете вид, что не понимаете. Речь не о Кае и обо мне. Кай - проходная фигура, у него может найтись много последователей. Вы сами должны распорядиться собой. Должны решить, будет так продолжаться и дальше или нет. Я знаю, у нас, американцев, нет в этих делах такой психологической гибкости, как у европейцев. Мы видим только результат, и я тоже считаю его решающим. Пусть говорит результат. Если я выиграю гонки, то раз и навсегда одержу победу над любым Каем. - Вы путаете меня, Мэрфи, с судьей на автодроме. Ваша биография, дорогой мой, весьма проста. Кажется, она состоит лишь из отвлечений от езды на автомобиле. - Теперь вы потчуете меня сантиментами. Вы же их решительно не признавали. - Только у вас. Совсем иное дело со мной. Напротив, я прямо-таки ими живу. - Вы попрекаете меня простой биографией. Я бы хотел, чтобы это было так. Но я только свел нынешнюю ситуацию к простой формуле. Сделал я это неохотно, и прежде, чем сделать, о многом умолчал и многое преодолел. Не будем об этом судить, вам это радости не принесет. В том, что дело приняло такой оборот, я виноват больше, чем вы. Однако я это понимаю и вы тоже. При запутанных обстоятельствах, когда не знаешь, что к чему, решение часто оставляешь на волю случая или каких-то побочных действий. Я подчиняюсь этому правилу, хоть и остаюсь внакладе. Она не дождалась вопроса, который должен был последовать, и задала его сама: - Почему? - Потому что машина Кая быстрее моей. Гонки в Монце это доказали. Не он мог победить, а его машина. - Но ведь наибольшая скорость в предстоящих гонках в горах - дело второстепенное. - Скажем, не самое важное. Но Кай вдобавок еще усовершенствовал карбюратор, что позволяет его машине быстрее трогаться с места. - Это важно? - Настолько, что из-за этого условия становятся неравными. - Откуда вы это знаете? - От него, от Хольштейна, от Льевена - они из этого секрета не делают. - Но в чем состоит само усовершенствование, вы не знаете? - Нет. - Мэрфи помедлил. - Если бы я знал, шансы сравнялись бы. При нормальных гонках это, в общем, не имело бы особого значения, - каждый должен заботиться о себе сам. При поединке с такой подоплекой, как у этого, шансы, в сущности, должны быть равными. Это было бы только порядочно. Мод Филби понимала, к чему клонит Мэрфи. Она подпустила его еще ближе. - И что Кай? Мэрфи очень спокойно сказал: - Надо ему объяснить, Мод. Вы должны ему объяснить. - Это было бы просто нелепо. Она не хотела этого делать, даже в форме намека, для такого шага она была недостаточно уверена в Кае. Заблуждение Мэрфи было безграничным, однако полезным и лестным. Если его умело направить и сконцентрировать, оно может привести к сенсации. Мод Филби прекрасно понимала, что только ревность Мэрфи сблизила ее с Каем. Она мыслила достаточно современно, чтобы знать: всякий флирт начинается, в сущности, на пустом месте, и огонь может возгореться и поддерживаться только благодаря трению. Поэтому своего личного воздействия она не переоценивала; зато тем выше ставила ловкие комбинации. Именно по этой причине она считала себя способной на все и все полагала возможным. Она вспоминала поездку с Каем к Пешу, в Сан-Ремо, где было подтверждено участие Кая в гонках в Монце. С тех пор он привык представлять себе Мэрфи как противника, так что довольно было какого-нибудь повода, чтобы придать этому соперничеству личный характер и затем сосредоточить его на себе. Такой повод она и хотела найти. Она призналась себе в том, что ее подталкивало не одно лишь стремление к чисто интеллектуальной игре, к спортивному флирту, как предполагал Мэрфи. Здесь крылось нечто большее. И уже давно. Ее тянуло к Каю. Мэрфи должен был ей помочь. А позднее, чуть позднее... Мэрфи прав: он ведь остается. Позднее, при всех обстоятельствах, можно будет еще посмотреть. Пока что он спровоцировал запутанную ситуацию, из которой надо было выйти, не связывая, однако, и не ущемляя себя. Наилучшим средством было бы нападение. Поскольку Мэрфи считал, что атака почти окончена, и окончена в его пользу, следовало для начала сбить его с толку, внушив обратное. - Надеюсь, что я вас не поняла, Мэрфи. В чем смысл вашего предложения? Вы говорили так, будто находитесь в мастерской механика. Было бы целесообразней, если бы вы не пускали свои желания скакать галопом, пренебрегая общепринятыми манерами. Я постараюсь этот разговор забыть. Мэрфи был испуган. Он не мог проследить за ее прыжком и не заметил, как она передергивает, чтобы и согласиться с ним и в то же время не связывать себя обещанием. Он пытался ее перебить. Она отмахнулась. - Разговор окончен. Он хотел возразить, что тогда... Она это заметила и опередила его, встав с места. - Вы должны воспользоваться случаем, чтобы натренировать не только вашу машину, но и вашу фантазию - она у вас в ужасающем состоянии. Ее возбуждала мысль заставить Кая рассказать ей о своем изобретении. А если бы он отказался, она все же намеревалась еще подержать Мэрфи на этом поводке. Свое преимущество она использовала до последнего слова. - До европейских гонок вам представится случай и для того, и для другого... - А условия? - жадно спросил Мэрфи, вскакивая с места. - Все равно какие. - Не дожидаясь ответа, она быстро ушла. IX Спортинг-Клуб устраивал большие состязания по стендовой стрельбе. В них могли участвовать только члены клуба, посторонние не допускались. Так образовалось весьма представительное собрание. Отборочные соревнования начались с утра. Целый день слышались легкие хлопки; они постукивали по променадам, по игорным столам и читальным залам, просачивались сквозь двери и окна - тихие, изысканные и смертельные. Во второй половине дня, перед решающей схваткой, на площадке собралось особенно много народу. Кай пошел туда вместе с Мод Филби. День сходил на нет, на Ривьере наступал золотой час сочных красок, час моря и насыщенного света. Полосатые маркизы широко нависали над открытыми дверями, надежно удерживая под собою тени, как сидящие на яйцах наседки. Балюстрада над ними пестрела колокольчиками зонтов от солнца. За полукругом стрелковой площадки открывался поток лазури, в который ласково окунались протянутые руки бухт. В углу огороженной площадки полоскался флаг. На столе лежали бумаги, регистрационные записи и квитанции. Отборочные соревнования были уже почти закончены; в финал вышли два соперника, которым и предстояло решающее сражение. К Мод Филби и Каю подошел Льевен и ввел их в курс дела. Противниками были капитан О'Доннел и виконт Курбиссон. У каждого на тридцать выстрелов было двадцать шесть попаданий. Теперь каждому надлежало сделать пятьдесят выстрелов. - Стреляет как раз Курбиссон. Кай взглянул в ту сторону. Курбиссон был молодой человек со светлыми волосами, лицом похожий на англичанина. Только темные брови напоминали о его происхождении. Он хорошо владел собой, и хотя волновался, движения у него были спокойные. Кай внутренне напрягся. Ему вспомнился парк принцессы Пармской, слова принца Фиолы о Лилиан Дюнкерк и Пьеро, который уставился на него, когда он находился с ней вместе в игорном зале. Курбиссон и был тем Пьеро. Где-то за пределами площадки прозвучал сигнал, что пора выпускать голубя. Раскрылся раскладной ящик, и Курбиссон вскинул ружье. Однако голубь, ослепленный неожиданно ярким светом после тьмы в ящике, оставался на месте. Он прижался ко дну ящика и боязливо распустил крылья. Курбиссон опустил ружье - стрелять в сидящего голубя было против правил. Он стал вполоборота и улыбнулся; уверенный в своей меткости молодой человек слегка позировал. Кая это разозлило. Слишком неприятным показался ему в эту минуту контраст: там - беззащитная, напуганная птица, а здесь - хорошо сложенный, уверенный в себе, с отличным оружием в руках и в безупречно сшитом костюме ее позирующий убийца. Люди, стоявшие у корзин, стали гнать голубя. Он побежал и взлетел, торопливо взмахивая крыльями. Курбиссон несомненно был хорошим стрелком, ибо он еще секунду помедлил, потом дуло его ружья описало небольшую дугу, выбросило хлопок и облачко дыма, и птица, трепыхаясь, упала как раз в момент, когда сделала плавный, надежный взмах крыльями, - маленький, трепещущий комок перьев, который тотчас убрали. - Превосходный выстрел. Кай прошел на несколько шагов дальше вдоль веревочного ограждения. Кое-кто из членов жюри его окликнул и предложил принять участие в состязании. Он был им известен как хороший стрелок. Один уже размахивал бумагой. - Мы сделаем исключение. Шансы не так уж плохи. Записать вас? - Нет. - Но, возможно, вам повезет. Лабушер и Монти вышли из игры. Кай покачал головой. Он заметил, как насторожился Курбиссон. - Почему вы не хотите? - Будь это глиняные голуби, я бы с радостью. Но я не вижу ничего привлекательного в том, чтобы ради собственного удовольствия убивать этих безобидных и красивых птиц. Он намеренно говорил так, чтобы его верно поняли. Курбиссон слышал его последние слова и вполне уяснил себе их смысл. Он еще держал в руке ружье и не отложил его даже, когда подошел немного ближе к Каю и сказал: - Не будете ли вы столь любезны и не выскажете ли ваше мнение еще раз? Только имейте в виду, что через минуту я снова примусь стрелять здесь по живым голубям. Ситуация становилась конфликтной и крайне острой. Кай очень спокойно сказал: - Не имею привычки давать отчет незнакомым людям. Курбиссон побледнел и отошел назад. Он не знал, что ответить. Его стали успокаивать. Посредником выступил О'Доннел: - Вы поторопились, Курбиссон. - Вместе с Льевеном он пытался сразу уладить инцидент. Однако прежде, чем они этого достигли, кто-то вмешался в их едва слышные переговоры. - Это правда, такая стрельба бесполезна и жестока. Беседа сразу оборвалась. Кай знал этот голос. Рядом с ним стояла Лилиан Дюнкерк. Тишина рассыпалась, несколько человек вдруг заговорили наперебой, и разговоры взметнулись вверх, как бурная волна. Однако женщина рядом с Каем знала, что делает и что может сделать. Стройная, с почти мальчишеской фигурой, она стояла непринужденно, словно в гостиной, и ждала. От нее исходила такая покоряюще-естественная уверенность, что ситуация ей подчинилась. После подобного вмешательства ничего другого и не могло быть. О'Доннел выступил вперед и объявил, что не намерен продолжать розыгрыш первенства. Напряжение разрядилось. Своим решением капитан словно вытащил занозу - люди улыбались и были в восторге от того, что им довелось наблюдать маленькую сенсацию, неожиданное действо, причина коего была уже забыта, наблюдать каприз Лилиан Дюнкерк, который теперь, благодаря обаянию О'Доннела, стал темой живой, увлекательной дискуссии. И все восхищались этой женщиной, чья спокойная уверенность в том, что одного ее слова будет достаточно, создала такую атмосферу, которая по своей необычайной выразительности могла бы, в сущности, возникнуть лишь в каком-нибудь из минувших столетий. Словно бы в группе соломенных шляп и ружей на секунду мелькнул отблеск эпохи рококо, когда воля женщины была законом и добровольно подчиняться ему представлялось естественной необходимостью. Теперь теплое чувство вовлеченности в эту атмосферу охватило остальных присутствующих, они преобразились и тоже ощутили волшебство формы, грацию самообладания, которое только и способно справиться с любой ситуацией. Лилиан Дюнкерк взяла под руку О'Доннела и пошла с ним по мосткам, до круговой террасы. Какое-то время они болтали в ясном свете, который невозбранно лился со всех сторон, отражаясь от воды. За их лицами вставало море, делая их более свободными, смелыми и красивыми. Потом они медленно вернулись, и Лилиан Дюнкерк с таким же спокойствием подошла к Каю. Она ничего не сказала, но он понял, что должен ее сопровождать, и зашагал с ней рядом, близкий и далекий, знакомый и чужой; зашагал легко, весело и совсем непринужденно. На ступенях лестницы было ветрено. Они поднялись по ней. На подходах к вокзалу свинцовым сном спали рельсы. Мост резонировал музыку, исполнявшуюся на террасе. Окна игорных залов стояли открытыми. Круговая дорожка бежала впереди них неторопливо, как откормленная собака. Ряд автомобилей. Они прошли мимо. В стороне стояло еще несколько машин. К одной из них прислонился человек - Курбиссон. Лилиан Дюнкерк держалась по-прежнему, хотя наверняка его заметила. Она заговорила, не то чтобы вдруг, но без нарочитости, произнесла всего несколько слов - так, будто настроение сгустилось в слова, как туман в росу. Она не замедлила и не ускорила шаг, а шла, словно это самое естественное дело на свете, к своей машине, совершенно не обращая внимания на Курбиссона. Он стоял, сжимая рукой фигурку журавля на радиаторе, немного отступив назад, - какую-то долю секунды он ждал. Кай открыл дверцу автомобиля. Прежде чем Лилиан Дюнкерк ступила на подножку, она спокойно сказала, повернув голову к Каю: - Пожалуйста, отвезите меня домой. Курбиссон вздрогнул и сделал шаг вперед. Потеряв самообладание, он положил руку на дверцу и выдавил из себя: - Мадам... вы едете со мной... Кай смерил его взглядом. - Некоторое время назад вы позволили себе бестактность, если принимать вас всерьез, то сейчас вы компрометируете даму. - Он цепко держал молодого человека в поле зрения и хотя казался небрежным и рассеянным, на самом деле был начеку и готов к защите. Однако выходка Курбиссона не осталась не замеченной другими. Фиола, Льевен и О'Доннел уже подходили к этой группе. Фиола взял молодого человека за руку выше локтя и увел. Тот пошел, не сопротивляясь. Кай сел в машину и отпустил тормоза. Его кровь пела тихим, высоким голосом мотора, работающего на полную мощность; в один миг он оказался выхвачен из своего окружения и с чувствительностью магнитной стрелки обрел уверенность в том, что ему предстоит приключение, которое выходит за пределы условностей и логически допустимого и требует от него полной отдачи. Сам того не желая, он уже на это настроился, ибо его преимуществом была жизнь без застывшего сгустка чувств, поток чистой крови, сохранившей незамутненным инстинкт - этого надзирателя за ощущениями, который уже трубит в рог, когда они еще безмятежно спят. Он обернулся к Лилиан Дюнкерк так, будто только что перебросился с ней несколькими безобидными словами, и взялся за рычаг переключения. - Вторая скорость - наверху справа? Она кивнула. - А третья - с другой стороны? - Да... Лилиан Дюнкерк не упоминала о происшествии. Она показала, куда ехать, и машина быстро проскользнула по авеню и въехала в квартал вилл. Кай остановился перед уединенным домом, притаившимся среди пальм и эвкалиптовых деревьев. Ни один из них не обронил на сей счет ни слова, однако они сразу вместе направились к дому по зар