ествовало Одно-Рядом-с-Другим. Это очень странный момент. Здесь нет ничего, кроме нас, все мои мысли сходятся к вам, все ваши мысли - ко мне, это самое благоприятное для счастья положение светил, какое только возможно, и все же оно оставляет желать чего-то еще. И разве этот момент нашего совершеннейшего счастья, с понятливейшими руками, с мудрейшими сердцами, с сосредоточенной душой, дистиллированный как чистейший продукт бытия, подобие произведения искусства, - целая жизнь могла бы уйти на то, чтобы оно ощущалось без примесей, - разве этот момент не вызывает тоски? Лилиан Дюнкерк подняла руки, сложила пальцы решеткой и посмотрела сквозь нее. Потом сказала: - Если мы захотим, время умрет... - Можно сказать и так. А когда светит луна, чувство пускает пузыри. Я убежден, что сейчас вел себя глупо. - Наоборот - очень вдохновенно. Однако взгляните-ка разок сквозь мою решетку. Море выглядит за ней, как стадо слонов с серыми спинами. Это, несомненно, и есть Одно-Рядом-с-Другим... Что-то медленно топало по палубе. Потом послышалось сопенье и появилась Фруте, какая-то призрачная в лунном свете - серая и странная со своими длинными ногами и стеклянными глазами. Но кожа у нее была теплая, и она подсунула голову под руку Кая вполне привычным движением. Наступила тишина. Слышно было только дыхание Фруте. Под приглушенный плеск волн яхта поднималась и опускалась - она вовлекала в свое движение горизонт, который колыхался, как кринолин. Началось плавное круженье, в центре коего были они трое - три сердца, над которыми ночь раскинула свои крылья. Каждое гляделось в себя, а над ними витала общность всего живого. Они чувствовали за горизонтом необъятность Вселенной, ее текучесть и бесконечность, но спокойно ставили ей границу, имевшую начало и конец и носившую имя - Жизнь. Они не забылись: вот уже Лилиан Дюнкерк потребовала себе изобретенный Каем коктейль из козьих сливок, Marasquino di Zara, небольшого количества вермута и нескольких капель ангостуры. И разве удивительно было то, что для себя Кай принес графин коньяка, а для Фруте - толстенную салями, реквизированную у кока? Так они торжествующе встретили зарю. Текли дни, и никто их не считал. Приподнятое настроение все еще длилось, возводя над яхтой арку от горизонта до горизонта. Но вот наступил день, когда опять заявили о себе часы, и время, и сроки. Яхта держала курс на Неаполь и Палермо. В последние ночи бушевал шторм, и не закрепленные предметы в каютах катались, гремя в темноте, как ружейные выстрелы. К утру ветер стихал, но море еще продолжало волноваться. Вода успокаивалась далеко не сразу. Во второй половине дня на горизонт вползла какая-то бухта. В полдень в небо уже взвился одинокий дымок. Кай улыбнулся, глядя на Лилиан Дюнкерк. - Мы не станем ничего опошлять, ибо знаем: то, что было, - неповторимо и безвозвратно. Почувствуем, что это последние часы с их меланхолией и тоской - нюансами счастья. Чего стоило бы счастье без прощания? Бухта все росла и росла. Она обнесла себя горной цепью и, вырвавшись с обеих сторон из синей дымки, обрела очертания и пространство вокруг. Террасами вверх по склону до вершины горы поднимался город - Неаполь. Он остался позади - соскользнул в море. Потом с шумом надвинулся роскошный берег Сицилии. У него был другой вид, уже немного тропический. Яхта замедлила ход. Всего несколько слов. Лилиан Дюнкерк махнула рукой и крикнула: - Я буду на чемпионате Европы. Маленькая лодка улетела прочь, и земля, пальмы и люди отделили Кая от яхты. XIV В Палермо Кай пробыл совсем недолго. Он взял машину и поехал в Термини. Шофер одолел тридцать семь километров за двадцать пять минут. Большой, полный воздуха и света гараж; перед ним стоял покрытый пылью гоночный автомобиль. Кай вгляделся повнимательнее: похоже, машина той же марки, что у Мэрфи. Он велел шоферу затормозить и увидел самого Мэрфи, тот тоже посмотрел на него, а потом энергично махнул кому-то в гараже. Вышли два механика и принялись заталкивать машину вовнутрь. Мэрфи повернулся к Каю. Они обменялись несколькими незначительными словами. Кай чувствовал в Мэрфи сопротивление, - тот уклончиво отвечал на вопросы и был замкнут. Проехав дальше, Кай наткнулся на Хольштейна, тот бросился ему навстречу, держа в руках свечи зажигания. Кай невольно задумался: сколько времени он его не видел? С их последней встречи прошло меньше месяца, а могло показаться - год. Однако сейчас, когда юноша стоял перед ним, они вели себя как ни в чем не бывало и естественно подхватили обрывок времени. Приключение с Лилиан Дюнкерк ушло под воду, как затонувший остров, никакие нити не тянулись от него дальше. Кай повеселел и спросил: - Что приключилось со свечами зажигания? - Мы уже несколько дней их меняем. Сейчас у нас есть новые, более прочные, они могут долго выдерживать даже высокую скорость. Между прочим, для вас есть почта. Он принес охапку писем и журналов. Кай бегло их просмотрел. Хольштейн сообщил, что получил письмо от Барбары. Барбара... Письма от нее были и в его собственной почте, тем не менее от слов Хольштейна он словно бы ощутил укол. Кай сам себе удивился - какая странная штука сердце: он ушел от одной женщины, с которой забыл другую; он думал о другой, и забывал ту, от которой ушел. Но ни одна из них при этом не исчезла из его жизни. На свете нет ничего, о чем с меньшим правом фантазировали бы больше, чем о любви. Прежде всего, она требует гораздо большей краткости, чем полагают. Ее нельзя слишком долго выносить безнаказанно. Чтобы длиться дольше, она требует пауз. Кай считал, что сроки гонок с прямо-таки метафизической мудростью подогнаны к его психологии. Они наступали в точности, когда надо - вот как последние. Ясным взглядом посмотрел он на горный массив, на улицы и на небо. - Вы тут часто ездили, Хольштейн? - Почти каждый день. - И в дождливую погоду тоже? - А дождя не было. Мы немножко переделали тормоза, и я думаю, что в мокрую погоду можно будет очень быстро сбрасывать скорость. - Льевен уже здесь? - Да, он тоже бывал на трассе. - Не очень часто? - Не слишком часто. - Механики? - Все здесь. - Мы будем стартовать тремя машинами. А сколько их пойдет той марки, что у Мэрфи? - Четыре. - Четыре? - Он крайне осторожен. - Это я уже заметил. Осторожен до тошноты. - Только с недавних пор. Раньше он был вполне доверчив. Приходил каждый день и даже давал мне советы, очень дельные. Я толком не понимал, чего он хочет. В конце концов, до меня дошло, что он окольными путями пытается выведать, как мы усовершенствовали карбюратор. Когда я ему всерьез объяснил, что он ошибается, что этого нам, к сожалению, сделать не удалось, он отступился. У меня такое впечатление, будто он ужасно жалеет, что вложил некоторые свои советы в пропащее дело. Иначе я его поведение объяснить не могу. Кай очень даже мог объяснить это иначе. Он спросил: - А Мод Филби в Сицилии? - Да, она в Палермо. - И здесь побывала тоже? - Один раз, с Льевеном. Кай забарабанил пальцами по капоту. Ему эта музыка понравилась, и другой рукой он принялся изображать литавры. Но вдруг перестал. - Хольштейн, мы во что бы то ни стало должны выиграть. - Ясное дело, должны. - Завтра начнем зверски тренироваться. - Можем прямо сегодня. - Лучше завтра. Сегодня, мне думается, я получу для этого заряд. Найти кого-либо в Палермо было нетрудно. Спустя короткое время Кай уже связался с Льевеном по телефону, и тот настаивал на том, чтобы немедленно с ним переговорить. Несколько удивленный, Кай отложил их встречу на вечер, поскольку Льевен никакой определенной причины не назвал. Он был до некоторой степени заинтригован и подозревал забавную интригу, связанную с Мод Филби. Чтобы создать более приятную атмосферу, Кай сидел в ресторане, когда пришел Льевен, и пригласил его с ним поесть. Заметил, что Льевену это не нравится, так как вначале он раздраженно отказался. - Я, собственно говоря, предпочел бы кое-что с вами обсудить, Кай. - Для того мы сюда и пришли. Однако, когда ешь один, это обескураживает. А эти маленькие закуски просто неповторимы. В таком виде их можно получить только здесь, у моря. Льевен был в нерешительности. Потом понял, что противиться бесполезно и, может быть, лучше немножко отложить разговор, а в это время чем-нибудь заняться. - Кажется, Хольштейн превосходно освоил машину? - начал Кай. - О, да... - Он, похоже, постоянно на трассе? - Да... - Что это вы так односложны, Льевен? - Ну, у человека могут быть свои мысли... - Кто бы спорил. Не хотите попробовать этот слоеный пирог? - С удовольствием. - Вкусный, верно? - Очень вкусный. - Не попить ли нам кофе в саду? - Я предпочел бы... - Ладно! Попробуем найти себе уголок. Укромный уголок, верно? Льевен рассмеялся. - Как красиво вы обставляете такие дела, Кай. Вы даже не полюбопытствовали, зачем я к вам пришел. Вот сигарильо, обернутые в зеленый лист. Давайте покурим. Они попивали кофе. Льевен что-то напевал себе под нос. Только что ему не терпелось поговорить с Каем, а теперь он почти успокоился и обдумывал, как бы направить разговор в безобидное русло. Кай прервал его размышления. - Мод Филби тоже в Палермо. - Да... - Давно? - Несколько дней. - Льевен пускал кольца дыма и следил за ними. Потом мечтательно сказал: - Мы приехали вместе. - Да... - произнес Кай тоже куда-то в пространство, с немного рассеянным видом, но втайне бесконечно забавляясь. Льевен молчал. Он хотел сначала посмотреть, как подействовали его последние слова. Кай должен был понять, что отношения между ним и Мод Филби изменились. У него самого совесть в этом деле была не совсем чиста, ведь ему так и не удалось узнать, как, в сущности, Кай относится к Мод Филби. Он предполагал больше, чем было на самом деле, тем паче что некоторые намеки мисс Филби укрепили его в этом мнении. Хоть он и не мог думать, что этим равнодушным "да" Кай ставил точку в своих делах с Мод Филби, он все же был достаточно умудрен опытом, чтобы именно в отношениях с женщинами ожидать и опасаться, чего угодно. К тому же, общаясь с Каем, он был неизменно готов к его чудачествам, а что касалось его отсутствия в последние недели, то на этот счет у Льевена были кое-какие собственные догадки. - Очаровательная женщина... - Кай разглядывал сигару у себя между пальцами. - И превосходная сигара, Льевен. Она еще так свежа, будто ее только что скрутили. - Это и впрямь было всего несколько дней назад. Я получил эти сигары непосредственно от производителя. - Они великолепны. Мы выкурим их вместе. - Ну разумеется, Кай. - Льевен навострил уши. В словах Кая витало что-то другое, невысказанное. - Это поистине сигарильи мира. В них есть что-то от всепонимания и непрощения. Особенно в первой половине. Их следовало бы, при всем восхищении их качеством, курить только до середины. Вторая половина дается уже несколько труднее. Ее можно и бросить, как вы считаете? - При всех обстоятельствах? - Странный вы человек. Разумеется, при всех обстоятельствах. Очень мило с вашей стороны, Льевен, что вы перенимаете обязательства там, где их нет. Однажды, когда мы с вами были значительно моложе, то в романтическом настроении не по возрасту рано постигли некую истину и обещали друг другу никогда не позволять женщинам становиться между нами. Думаю, это была здоровая идея. Так зачем мы вообще говорим на эту тему? Льевен облегченно вздохнул и неожиданно сказал: - Эта каналья... Кай рассмеялся. - За что вы ее так? - Это запутанная история. - Женщины ее типа затевают всегда только запутанные истории. - Я могу понять, когда они это делают ДО, но под занавес? Зачем? - Вынужден развеять одну вашу иллюзию: все происходящее между вами - это пока еще ДО. Вы не могли охватить взглядом все в целом. Для меня эта история более обозрима - она стала, безусловно, забавной. Скажу совсем кратко: Мод Филби усматривает свою личную славу в том, чтобы чемпионат Европы на самом деле разыгрывался ради нее. В эту игру, естественно, брошено еще многое - возможность блеснуть красотой, изяществом, индивидуальностью, даже человечностью, иначе все осталось бы глупой затеей, о которой и говорить не стоит. Но то, как все это сплетено воедино, особенно теперь, это, - извините, Льевен, - уже неплохой результат. Теперь, когда вы сами в это вовлечены, даже отличный результат. Льевен не все понял, но все-таки уловил, что его победа над Мод Филби, пожалуй, не такая уж полная, у него даже закралось подозрение, что, возможно, это и не победа вовсе, а, скорее, ловушка. Это, правда, его огорчило; однако свойственное ему хладнокровное восприятие жизни быстро восстановилось благодаря утешительному аргументу: кое-что он все-таки поимел. Досада на причиненную ему несправедливость - ибо он мог получить то же самое с меньшими волнениями, - тем не менее сделала его словоохотливым. Если бы эта Филби не водила его за нос, ему бы никогда не пришло в голову завести этот разговор с Каем. Чтобы оправдаться, он говорил чистосердечно и готов был все рассказать. - Вы полагаете, она хотела нас поссорить? Несколько дней назад она мне рассказала, - да нет, неправда, в сущности, она ничего мне не рассказала. У нас с ней сложились как бы доверительные отношения, и тогда она очень ловко дала мне понять, что вы ею очень даже интересуетесь. Как она это сделала, я уже не помню. Во всяком случае, сделала так убедительно, что я счел необходимым с вами поговорить. - Это единственный пункт, который она, по-видимому, не приняла в расчет, - сказал Кай. - Почему? - Потому что тогда ее цель полетела бы к черту. Она хотела втравить вас в гонку, так же как Мэрфи и меня. Три тайных соперника, из них двое явных, - увлекательная штука, завидный фокус, чтобы получить максимум удовольствия от гонки. Она ведь очень искушена во флирте, это вы должны признать... - А я-то каков, - Льевен покачал головой, - почему я не догадался... - Не отчаивайтесь, - насмешливо произнес Кай, - гонка еще впереди. Льевен был потрясен собственной недогадливостью. Поначалу он так хорошо все рассчитал и дело пошло в точности по плану. Момент слабости, который, как он знал из собственной практики, однажды непременно наступает у каждой женщины, у Мод Филби наступил, когда уехал Кай. К сожалению, это был всего лишь момент, а этого Льевен не учел. Как друг Кая он оказался для мисс Филби пикантным эпизодом. Поскольку предыстории он не знал, то истолковал ее поведение совершенно иначе. Вместо того чтобы довольствоваться скромной ролью, он увлекся, и между тем как его неверная добыча уже снова играла, был настолько глуп, чтобы засчитывать в свою пользу то, что предназначалось отнюдь не ему. Ссылка на Кая, которую сделала Мод Филби, показалась ему таким явным доказательством ее прочной привязанности к нему, что он только поэтому и затеял это смехотворное объяснение с Каем. Так получается, когда человек переступает через свои испытанные принципы и позволяет увлечь себя в страну настоящих чувств: у Льевена было смутное ощущение, что ему придется за это хорошенько поплатиться. Он был искренне возмущен и чувствовал себя обманутым. То, что он сам обставлял свою жизнь подобными обманными маневрами, лишь усиливало его нынешнее негодование. Он производил крайне смешное впечатление. Теперь он лучился порядочностью и доставил Каю истинное удовольствие, когда стал подробно излагать, как он намерен выпутаться. Кай его перебил. - Вы становитесь прямо-таки воинственным. Чем вы так оскорблены? Льевен пустился многословно объяснять, что он ни чуточки не оскорблен. - Тогда я отнесся бы к этому так, как раньше всегда делали вы. Льевен умолк. Вот что было самое неприятное: он потерял бдительность и ненароком влюбился. Не то чтобы по уши, но достаточно сильно, дабы при таких открытиях потерять покой. - Это будет самая оригинальная гонка из всех, в каких я когда-либо участвовал, - продолжал Кай. - Вы должны признать, что такая психологическая перчинка значительно усиливает интерес. Льевен кивнул. - К сожалению... - Мэрфи показался мне сегодня прямо ледяным. - Это я прекрасно понимаю. Ведь она ему чего только не наплела! - Он наверняка будет с нею согласен. У него есть явный шанс: гонка ради Мод Филби. Понимать сие как изыск - для этого он недостаточно декадентен, однако если ситуация принимает вид спорта, американцы находят нечто подобное вполне all right. У этих людей завидное отношение к затруднительным вещам. Они практичны, это надо признать. Льевен с мрачным видом занимался своей сигарой. На лице у него затрепетала мысль и в конце концов проложила себе дорогу: - Я считаю, что со мной она вела себя совершенно неприлично. Кай больше не мог сдерживать душивший его смех. Льевен смотрел на него с удивлением. Это лишь усилило хохот Кая. Он находил, что Льевен просто неподражаем, так четко разделяя свое поведение и чужое, причем ему даже не приходило в голову, что Филби лишь применила к нему те средства, какие он привык неизменно применять сам. Просто она его опередила. Он все еще чувствовал себя неуютно и потому переменил тему. - Когда вы собираетесь начать тренировки, Кай? - Завтра. - Мэрфи будет безжалостным противником. - Особенно, если эта Филби привела его в такое отчаяние. - В этом вас могут убедить хотя бы четыре машины его марки, заявленные в гонке. Кай проникся необычайной симпатией к Мод Филби. Она потрясающе ловко использовала его отсутствие. Комбинация была безупречна, и все подготовлено блестяще. Пожалуй, она достойна затеянного блефа. Он горел желанием с ней встретиться, особенно из-за их последнего свидания, которое все же оказалось для нее несколько неприятным. Но решил спуску ей не давать. Льевен достал из кармана какие-то бумаги. - Второй водитель у вас по-прежнему Фиола? Кай кивнул. - Я ему обещал. Он очень для этого подходит. Прекрасно знает трассу. - Ладно. Мы наметили такой порядок: сначала Хольштейн пытается сразу же вырваться вперед и задает убийственный темп. Если он дойдет до четвертого круга, этого будет достаточно. Он должен, по возможности, в первых двух кругах разбить группу гонщиков, чтобы мы могли прорваться и выйти из зоны столкновений. Машины более слабых марок при таком темпе быстро сойдут с дистанции. Хольштейн лидирует в первых двух кругах, мы с вами следуем за ним в общей массе, стараясь не отставать. В третьем круге мы со своими машинами догоняем Хольштейна и проносимся мимо него, а он может дать себе небольшую передышку и остаться в резерве. Дальше веду я, вы идете вплотную за мной. В четвертом круге вы меня обгоняете и атакуете тех, кто впереди. - Значит, гонка с прикрытием. Вся команда все время вместе. Пеша что-нибудь беспокоит в машинах? - Только то, что беспокоит всякого конструктора: непредвиденная случайность. - Не лучше ли нам вообще пустить Хольштейна вперед? Может, он один просто удерет от остальных и выиграет гонку? - Довольно большой риск. Но мы можем завтра еще раз переговорить с Пешем. - Вот было бы славно, если бы именно Хольштейн выиграл гонку! Льевен рассмеялся. - По крайней мере, это было бы неожиданностью для Мод Филби. Он прикидывал в уме. Здесь перед ним открывалась возможность все ж таки под конец не остаться с носом. Если бы этот эксперимент удался, из него можно было бы еще многое извлечь. Такое непредвиденное решение для Мод Филби оказалось бы только целительным. Он бы ей слегка отомстил и, возможно, обрел бы еще кое-какие шансы. Он отложил бумаги в сторону. - Вы серьезно так думаете, Кай? - Ну конечно. Почему бы нам не попробовать? Льевена Кай уже убедил. - А что мы скажем Пешу? К сожалению, он прислушивается только к деловым соображениям. - Вам будет не так уж трудно ему доказать, что и с деловой стороны это самое лучшее. - Попытаюсь. - Мы попытаемся оба. Тогда он поверит. - Кроме того, если что не так, он всегда может распорядиться по-другому. После каждого круга мы останавливаемся возле мастерской, чтобы сменить шины. Пеш не хочет рисковать и допускать аварии из-за пневматики. Кроме того, могут возникнуть такие обстоятельства, что придется ехать в другом порядке, никогда ведь не знаешь, что может случиться. Нынешний план только предварительный. Самое главное - это все же соотношение сил во время гонки. - Ладно. Вы придете завтра на автодром? - Да. Хочу потренироваться с Хольштейном. Кай не удивился этой новой идее Льевена, для которого, видимо, было крайне важно хорошо подготовить Хольштейна. Он равнодушно кивнул. - Времени еще много. Льевен явно повеселел. В ближайшие за тем дни Кай оставался в Термини. Ночевал вместе с Хольштейном возле машин. Они все снова и снова их испытывали. Работали вечерами, далеко за полночь, рассчитывали, измеряли и проверяли. Пеш приходил с Льевеном каждое утро, в самую рань. Как только открывали трассу, машины срывались с места, чтобы не терять ни минуты. Почти каждый день Кай встречался с Мэрфи. Они обгоняли один другого, но остерегались выдать свои секреты. Оба пытались организовать наблюдение за соперником. В кустах и в скалах прятались люди с часами, чтобы по времени вычислить скорость машин. Каждый старался поменьше демонстрировать свою технику. Вторые водители выискивали затаившихся соглядатаев. На подъеме от Кальтаватуры к Полицци Кай высмотрел две головы. Он помахал им. Головы скрылись. Кай крикнул Фиоле: - Это блеф! Бьюсь об заклад, они высунулись только для того, чтобы нас отвлечь. С часами сидят совсем другие, и много дальше. Он притормозил и медленно приблизился к группе скал. Там лежал какой-то человек и, по видимости, спал. Кай любезно пожелал ему доброго утра, чем привел его в замешательство. За два дня до гонок он прекратил тренировки. Хольштейн и дальше оставался на трассе. Кай поехал в Палермо. Вечером он рано лег спать, а утром поздно встал. Потом час плавал, позавтракал. В течение дня выкурил не более пяти сигарет. Часами лежал на солнце, утром и вечером брал сеанс массажа. Во второй половине дня сидел на террасе и читал, ходил гулять. За весь период тренировок он не выпил ни капли спиртного. Зато накупил французских романов и иллюстрированных журналов и завел флирт с продавщицей апельсинов. Его не занимали ни почта, ни собственные мысли. Однако от встречи с Мод Филби он ожидал чего-то необыкновенного. Ему было невероятно интересно, как она будет держать себя после всего, что произошло. Он ждал смущения, а то и растерянности. Оказалось, что он глубоко заблуждался. Ни одна из его выкладок не подтвердилась. Мод Филби вышла к нему навстречу - живая, веселая и совершенно непринужденная. Вначале он принял это за исключительное самообладание и предположил, что надолго его не хватит. К его удивлению, мисс Филби оставалась такой же и не изменилась, даже когда он затронул в разговоре рискованные темы. Кай насторожился. Однако, по его мнению, ее уверенность не могла быть естественной. Он размышлял и прикидывал, что за причина здесь кроется, но ни к какому результату не пришел. Они оставались в рамках великодушной, ни к чему не обязывающей дружбы с заметным оттенком взаимного интереса, и Мод Филби без труда придерживалась этого тона, словно между ними ничего другого никогда и не было. Теперь Кай и сам едва не растерялся. Но решил обдумать это позднее, когда он будет один и у него найдется свободное время. Ему казалось непонятным, что Мод Филби столь решительно ступает по такой скользкой почве, хотя уже после сцены между ними в Монте-Карло она не могла относиться к нему беспристрастно. Так что покуда ему не оставалось ничего другого, как предположить, что она забыла о своем влечении к нему, и неожиданно для себя он стал восхищаться Льевеном, который так быстро этого добился. Однако эта новая ситуация задела его самолюбие. На него произвела впечатление изменчивость этой Филби, как на всякого человека вообще всегда производит впечатление, если он чувствует, что его разом столкнули с прочной позиции. То, что до сих пор, и уже не одну неделю, интересовало его постольку поскольку, стало теперь желанным. В тот раз в Монте-Карло, когда все зависело только от него, он возымел снобистскую идею отвергнуть мисс Филби и удовольствоваться интеллектуальным злорадством. Сегодня, когда он убедился, что этот его жест пропал впустую, а из-за него он потерял все шансы, ему вдруг страстно захотелось не только эти шансы восстановить, но и постараться их использовать. Вечер они провели вместе. Кай был в ударе; у них завязался добросовестный флирт на серьезной основе, который он настойчиво форсировал. Он сделал лучшее, что мог: не поминал прошлое как в разговоре, так и в мыслях, и начал с нуля, словно познакомился с Мод Филби всего какой-нибудь час назад. Пальмы, поскрипывая, гнулись под теплым ветром. Какой-то тенор прокрался в сад отеля и пел итальянские народные песни. Его прогнали, но он вернулся и уже из других уголков снова и снова заливался долгой кантиленой. Под конец, начав петь "Санта-Лючию", он забылся, - тут-то персонал отеля набросился на него и вышвырнул вон. Словно по уговору, в этот миг из танцевального зала зазвучали синкопы аргентинского оркестра - приглушенные, проникновенные, подгоняющие. Они сразу возбуждающе подействовали на Кая, они создавали фон и резонировали и дали ему почувствовать, насколько он увлечен разговором. Он уже не предавался размышлениям, для этого он был слишком занят, иначе его бы, наверное, слегка ошеломило, как быстро пошло дело. Эту ситуацию отличал явный налет комизма, который укрылся от них обоих: ее составляло не настоящее, а отсвет того, что было раньше. Раньше они оба всячески изощряли свой ум, но это ни к чему не привело. Теперь же самые затасканные средства дали поразительный эффект, и его изюминка заключалась в том, что он был вызван заблуждениями обоих партнеров. Кая сковывало то, что Мод Филби с такой легкостью все предавала забвению; к тому же было неясно, какую роль играл Льевен, и это заставляло принять то ли иное решение, чтобы увидеть вещи в более ясном свете. В том, что здесь присутствовало некоторое тщеславие, прятавшееся под маской самолюбия, Кай себе пока что не признавался. Зато он убеждал себя, что недооценил Мод Филби. Она между тем на самом деле не блефовала, но по другой причине, о которой Кай не догадывался. Последняя сцена в Монте-Карло не только обидела ее - это еще можно было пережить, - она вселила в нее неуверенность. Мод не знала, как ей вести себя дальше, и действительно встретила бы Кая в том состоянии, какое он ожидал, не будь Льевена. Его затаенные намерения были ей неизвестны. Она знала только, что он дружит с Каем. Этого пикантного сочетания ей было достаточно, чтобы остановить свой выбор на нем и таким образом отплатить за обиду, нанесенную ей Каем. Поскольку Мод по той же причине предполагала, что ей придется преодолевать сопротивление Льевена, то чересчур легкая победа над ним не только возвратила ей уверенность в себе, но и вооружила против Кая дразнящей тайной, не без примеси злобы. Дело дошло до того, что она даже посвятила Льевена в свои интриганские игры и внушила ему некоторые мысли, какие побудили его, - к сожалению, этого она не приняла в расчет, - затеять объяснение с Каем. Но ведь об этом Мод ничего не знала и потому сохраняла равновесие. - Потанцуем? - С удовольствием. Музыка поглотила их, как светлый бурливый поток. Танцующих пар было немного, и на гладком полу оставалось достаточно места. Мод Филби соблюдала такое расстояние между ними, что они едва касались друг друга, а это и рождает флюиды при любых танцах. Они ступали осторожной параллелью и нигде не прерывали ее позицией лицом к лицу, чувствовалось, как выскакивают, словно лани, длинные бедра и снова прячутся под тонким шелком, как одуряюще играют колени. Ритмы танца последовали за ними, когда они вернулись на террасу, и окутали их мягким теплым настроением, приятным спокойствием, ласкою нежных чувств. Они были во власти мимолетных мечтаний, плыли по воле волн, тихонько прохаживались взад-вперед. На небе горели звезды, крупные, южные, у воздуха был вкус вина. Проходя мимо танцевальных площадок, человек невольно делал несколько па, руки будто сами собой принимали должное положение, соприкасались плечи - настолько привычными были позы танца, - и стоило только, остановившись, слегка повернуться, как глаза тоже оказывались совсем близко друг от друга. Они не беспокоились о том, что звезды, пальмы и музыка были отнюдь не оригинальным реквизитом, а поскольку говорили они тоже не слишком много, то преждевременных объяснений не возникало. Вечер прошел в полной гармонии, и они походили на влюбленных, достигших запоздалого Почти. Однако на следующее утро, во время плавания, начались осложнения. Мод Филби, которая прошлый вечер истолковала по-своему, сочла уместным заговорить о гонках. Кай отнесся к этому безучастно, он действительно не хотел ничего об этом слышать. Но она не отступалась и делала свое дело так осторожно и одновременно дерзко, что он не стал ей мешать. Он наблюдал за ней, полуприкрыв глаза, и, поразмыслив, пришел к выводу, что она оказалась бы подходящей партнершей для флирта, если бы случай не столкнул его с ней именно в этот год капризов и кризисов. Одно то, с какой тактичной иронией она говорила о Мэрфи, давая Каю возможность сделать из этого какие угодно выводы, было забавнейшей стратегией. Он решил ее перебить и наконец-то проверить полученные сведения, а потому спокойно и как бы между прочим сказал: - Наша команда решила сделать лидером гонки Льевена. Она рассмеялась. - В это я не верю. - Почему же? - Если бы вы даже этого захотели, то все равно не сделали бы. Хотя бы из-за Мэрфи. - Ну, а если бы этого захотел Льевен? Она мгновенно поняла, к чему он клонит, но ничем себя не выдала и тотчас ответила: - С его стороны это было бы глупо. Кай подумывал о том, чтобы еще глубже загнать ее в тупик. Она опередила его, сделав такой неожиданный поворот, что застигла его врасплох. Вместо того чтобы дипломатично защищаться, она сразу сдала позиции. Нет, она не капитулировала - у нее были еще тысячи лазеек, - а просто перешла во вражеский лагерь, совершив самое удивительное из всего, что было возможно: сказала правду. Смеясь, рассказала она Каю о своих прежних планах, без подробностей, скорее, намеками, как говорят человеку, который и сам все знает. Таким образом, она делала его посвященным и союзником. Она поступилась своими интересами за день до осуществления ее честолюбивых капризов, без всякой необходимости, казалось, по внезапному наитию, и болтала об этом, словно ребенок, учинивший веселую путаницу и теперь об этом рассказывающий. Кай никак этого не ожидал. Он понял, что накануне вечером ошибся в своих выводах. Тем не менее он об этом не жалел, а, напротив, всей душой одобрял достигнутую тогда позицию. Мод Филби, сама того не ведая, в эту минуту его покорила. Она разоблачила себя и тем показала, что ее честолюбие не слишком серьезно. Она совсем его отбросила и стала откровенна в свете откровенности своего чувства. Не будь вчерашнего вечера, такая мысль никогда не пришла бы ей в голову. А так в ее поведении выявилось не только обаяние, но и нечто более существенное: что за пределами флирта и спорта, - она настоящая женщина. Так комедия ошибок, разыгравшаяся накануне, привела к удивительной капитуляции с обеих сторон. Кай получил сообщение от Фиолы, который просил его немедленно приехать к нему. Он поспешно собрался в дорогу. Фиола лежал в постели, плотно укутанный в одеяло. На лбу у него выступили крупные капли пота, зубы стучали от озноба. - Очередной приступ малярии. На неделю раньше срока. Я не смогу с вами ехать. Это состояние продлится до завтрашнего вечера. Кай кивнул. - Пожалуйста, не беспокойтесь. Ничего страшного нет... Эти утешительные слова он произнес механически, - на самом деле нежданная беда ввергла его в прямо-таки самоубийственное настроение. Голос Фиолы вывел его из задумчивости. - Вы должны ехать... - Да, все как-нибудь устроится... - рассеянно ответил Кай. Он перебирал в уме имеющиеся возможности. Наверно, у них могли бы стартовать только две машины, тогда бы он взял вторым водителем Хольштейна, но это было бы рискованно; или же ему придется обойтись кем-то из механиков. Фиола приподнялся, но в приступе озноба тут же упал обратно и сказал: - Возьмите Курбиссона, ради меня. - Он показал глазами в сторону. Кай повернулся и только сейчас увидел, что в комнате находится Курбиссон. Он был бледен и казался мальчиком. Каю вспомнилась сцена в день стрельбы по голубям. Фиола с трудом проговорил: - Он знает трассу - часто ездил по ней вместе со мной, и он хотел бы ехать с вами... Кай решился сразу. Ему понравилось поведение Курбиссона на площадке для гольфа. Теперь он стоял здесь, бледный, взволнованный, готовый загладить любое недоразумение и показать себя. А ведь Кай обещал ему еще раз с ним поговорить. Но сейчас представился более удачный случай. Он протянул Курбиссону руку: - Мы поедем. Они не стали медлить, вывели машину и сделали круг по трассе, на умеренной скорости, чтобы не перегружать мотор. Кай подробно инструктировал Курбиссона по каждой детали. Потом он отвез его обратно и дал совет: проспать весь вечер и ночь до завтрашнего утра... XV Еще с вечера началось переселение народов в отели. Приходилось сдавать ванные комнаты. Ванны были превращены в кровати. Каждый причаливший пароход выбрасывал на берег новые толпы. Ночь полнилась голосами. Кому не досталось места, ночевал под открытым небом. Холлы отелей были переполнены, люди пили до утра, а потом сразу отправлялись в дорогу, на автодром. В садах обосновались приехавшие заодно джаз-банды. Протестовать было бесполезно. Кай проснулся один раз среди ночи и увидел, как публика танцует на гравии под пальмами в свете пестрых фонарей; огни, голоса и музыка - все беспорядочно смешивалось. Наутро он набил себе карманы таблетками и спозаранок уехал. Несмотря на это, он потратил много времени, пока добрался до Черды, - дорога была забита машинами, хотя было еще совсем рано и туда шли специальные поезда из Палермо. Кай на пару с Курбиссоном прокладывал себе дорогу. В автомастерской собрались механики, чтобы еще раз осмотреть машины. Груды покрышек лежали наготове. Среди них - нескользящие, "мокрые", блестевшие металлическими заклепками. - На случай дождя, - сказал Пеш. - Какого дождя? - Кай взглянул на безоблачное небо. - Будет жара. Приехали Хольштейн и Льевен. Они были уже в гоночных комбинезонах - просторных и тонких костюмах, оставлявших шею открытой. Кай тоже пошел переодеваться. Медленно натягивал он на себя гоночный комбинезон. Он чувствовал, что на сей раз ставка выше, чем обычно, и с минуту взволнованно мял в руках прохладную материю костюма, прежде чем его надеть. В последний момент все изменилось. Для Мэрфи ставкой была Мод Филби, это все знали. Сам Кай не стремился победой в гонке завоевать мисс Филби, это показалось бы ему слишком смешным. Но он ни в коем случае не хотел уступать победу Мэрфи, хотел непременно помешать тому, чтобы американец в присущей ему энергичной манере осуществил бы свои претензии на то, на что мог бы иметь право лишь при совершенно других обстоятельствах. Машины потянулись к весам. Было отобрано шестнадцать номеров. Четыре красных машины - команда Мэрфи. Три стартовали до него, сам Мэрфи с номером десять на радиаторе двинулся в своей команде последним. За ним шел Хольштейн, потом Льевен, потом Кай. Надо было пройти отрезок Коппа Флорио, пять раз обогнув массив Мадония. Каждый круг насчитывал 108 километров и более 1500 поворотов, то есть через каждые семьдесят пять метров - поворот. Пари заключались 4: 1 в пользу Мэрфи. Машины отправлялись через каждые две минуты. Первая машина взревела и умчалась в туче пыли. Курбиссон занервничал и хотел уже забраться на сиденье. - Спокойно, спокойно, - сказал Льевен, - у вас же еще есть время. Машины срывались с места одна за другой. Воздух наполнился неописуемым грохотом и шипеньем, он был разодран в клочья. Ничего нельзя было разобрать, - человек орал другому в ухо, а тот слышал только шепот. Кай начал было говорить, но как он тому ни противился, рев моторов проникал в кровь. Ряд машин выдвинулся вперед. От него отделилась первая из четырех красных машин команды Мэрфи. Хольштейн уже сидел за рулем, Льевен садился. Кай сделал знак Курбиссону. Они уселись - на глазах очки, шлемы подвязаны под подбородком, рукава в обмотках, на локтях и коленях - кожа. Мэрфи не оглянулся. Его машина вырвалась вперед и исчезла. В этот миг у Кая сделалось другое лицо. Стартовал Хольштейн, за ним Льевен. Кай смотрел в пространство, - неожиданно, разом его охватила лихорадка, ноги возле педалей прямо дрожали. Он закусил губы, огляделся - это не помогло, тогда он оставил все, как есть, и, сгорая от нетерпения, стал ждать стартового сигнала, трепеща с того момента, когда перед его машиной больше никто не стоял. Потом внезапно засвистела и застучала выбеленная солнцем трасса, стремительно убегая из-под колес. Впереди - тени и яркие блики: взгорки и ямы. Машина, качаясь, их преодолевала, слегка подпрыгивала и еще быстрее неслась вперед. Извилины в желтовато-светящейся пыльной дымке, каменья, - вперед, вокруг, поворот, поворот, снова пыль, погуще, на следующем повороте взлетает вверх что-то темное, на сотую долю секунды взблескивает белой молнией, - Кай глубоко вздохнул. Это был Льевен. Кай шел вплотную за ним. Мимо пролетали оливковые рощи с серебряной листвой. Из облака пыли, как змея, выглянул и спрятался поднимавшийся вверх серпантин. Позади машины взметывались камни - она мчалась на большой скорости. Впереди, прямо за красной машиной Мэрфи, шел одержимый охотничьим азартом Хольштейн, давно уже ничего не сознавая, в холодном бешенстве; он делал повороты под острым углом, соскальзывая на самый край дороги. Вдруг грозно надвинулась пропасть - дорога резко пошла под уклон, потом потянулись километры неутрамбованного гравия, покрышки открыли стрельбу камнями во все стороны, руки судорожно сжимали оголтело вихляющее рулевое колесо, - машина зигзагами преодолевала рыхлую осыпь. На фоне сияющего неба вынырнул серо-коричневый город-крепость Кальтавутуро. Дорога взвивалась вверх, свистели компрессоры, трещали камни; дорога взвивалась вверх, пыль забивала горло, дорога взвивалась вверх, - и вдруг стала различима первая машина впереди Хольштейна, голубой блик на сером пятне, но не красный, не красный; скрипя, обгонял он другие машины на узкой дороге, а та взвивалась все выше - 800, 900, 917 метров, Полицци. Вдруг небо распахнулось, открывая вид вдаль, нежно повеяло шелковистой синевой, ее прорезал столб дыма из Этны, а перед ним виднелась вторая машина, красная, яркая - Мэрфи? Проезжая мимо, Хольштейн заметил номер - девять: Мэрфи, был еще далеко впереди. Однако теперь пошли крутые спуски, машины под визг тормозов ныряли вниз головой, бурей огибали углы, белая машина немилосердно гнала. В долине Фиум