стычка нас опустошила - скорее даже не из-за навязанных нам извне проблем, а из-за невысказанного. Я пошел переодеться, снял обновку и нацепил сорочку с воротником в виде банта. Закрыл за собой дверь и рассмеялся, вспомнив, как преподал Лоранс урок из жизни насекомых - в частности ос - времен Аристофана. А с бедолагою Ксавье она еще разберется при ближайшей встрече. И совсем не важно, буду ли я при этом присутствовать, - я уже заранее повеселился. 5 Уже пробило три часа, а к четырем нас ждал мой тесть; но тут позвонил Кориолан: "Нам надо срочно увидеться". Никого не предупредив, я скатился по лестнице и добежал до "Льон де Бельфор". Кориолан уже сидел там. Он почти кинулся ко мне. Два нетипичных для идальго чувства были написаны на его лице: удовлетворение и ужас. Наконец он вытащил из кармана чек на сто тысяч франков, выписанный на мое имя издательством "Дельта Блюз". - Ты представляешь, - закричал он, - представляешь? Этот гад еще несколько месяцев тому назад должен был тебе все выплатить! Вчера вечером я завернул к нему, на всякий случай, подрать глотку, и он мне выдал это! Боже мой, что теперь нам делать? - спросил он, испуганно озираясь. - Ну уж точно под кустом это не зароем. Иди с чеком в мой банк, вот обрадуется тип в окошечке... Да, еще я выпишу другой чек на твое имя. Возьми немного денег и оставь их в конверте у консьержки на бульваре Распай. Я должен сейчас идти к тестю, Лоранс меня уже, должно быть, обыскалась. Я тебе позвоню. - Постой, постой! - крикнул Кориолан. - Подпиши чек на обороте. Я подмахнул и кинулся домой. И - подарок судьбы - один из тех, что она изредка подбрасывает: Лоранс стояла на лестнице и улыбалась. - Я так и знала, что ты пошел разогревать мотор! Одиль уже тебя искала под фортепиано... - Не машина - чудо! Я бы себе вовек не простил, если бы ее испортил. - Какой ты все-таки ребенок! Но ребенок, который ухаживает за своими игрушками, и это уже неплохо... - Расскажи об этом своему отцу: "Венсан хорошо ухаживает за своими игрушками" - пролей бальзам на его сердце. Лоранс засмеялась, машина сразу завелась, и мы отправились к Порт Отей. На светофоре Лоранс оглядела меня с головы до ног. - Так тебе все-таки лучше, - заключила она; на мне был ее любимый синий костюм в тонкую серую полоску и серый с синим галстук того же оттенка, что и костюм, естественно. Думаю, я был похож на молодого итальянского промышленника, только что заключившего выгодную сделку. Что бы там ни было, за семь лет я привык не придавать значения чужому мнению, а ведь когда-то это выводило меня из равновесия: я тяжело перенес "мою", вернее, "нашу" первую примерку у портного - Лоранс позаботилась обо всем, кроме моей ущемленной мужской гордости; но так как она позаботилась и о том, чтобы оплатить счета, досада моя скоро улетучилась. Особняк ее отца в Булонском лесу был построен в стиле тридцатых годов. Хозяин заставил большие прямоугольные холодные комнаты мебелью эпохи Людовика XV (как сам он признавался, не столько эстетики ради, а чтобы вложить капитал). Кориолан мне говорил, что почти все здесь - подлинное (в мебели, как и в музыке, он знал толк). Я пригласил Кориолана свидетелем на свою свадьбу, тогда-то он и обошел весь дом; а вечером его обнаружили в комнате для гостей мертвецки пьяным и в объятиях горничной. Ниже упасть в глазах моей новой родни было просто невозможно; очевидно, он бы менее оскандалился, если бы его застали с маленькой девочкой, но из порядочной семьи. Так, к моему отчаянию, прямо в день женитьбы я тоже стал в семье парией, и только благодаря бурным рыданиям тещи свадьба ее единственной дочери не закончилась в комиссариате полиции. Дверь нам отворил одетый в ливрею новый дворецкий; меня это ничуть не поразило, Лоранс же вскрикнула срывающимся голосом: - Что с Тома? - Увы, мадам, уже два года, как Тома скончался. - Дворецкий поклонился с грустным видом, и Лоранс чуть сжала мою руку. - Бедный Тома, - пробормотала она, - мой дорогой, мой старенький Тома! - И вскинула на меня свои погрустневшие глаза. Я поморгал с приличествующим видом, но радостный и энергичный голос прервал эту мизансцену: мой тесть спускался к нам по мраморной лестнице, скользя рукой по перилам. Он остановился на предпоследней ступеньке, поскольку был ниже меня ростом и это его сильно раздражало, и ждал, когда мы подойдем. Мы с ним обменялись все тем же взглядом, что и восемь лет тому назад, когда еще изредка встречались, взглядом человека, который столкнулся с живой карикатурой: я, разумеется, представлял собой в его глазах олуха царя небесного, он в моих - разбогатевшего хама. Без лишних слов признав друг друга, мы мило улыбнулись; с присущей ей грацией Лоранс свела нас и навязала рукопожатие - мы порывисто сцепили руки, два-три раза бессильно потрясли их и отпустили, даже не пытаясь продлить его. - Что ж, встречу надо спрыснуть! - добродушно захлопотал тесть, подталкивая нас к своему "бару", как он называл самую замечательную комнату в своем доме, где и вправду вычурные кресла в стиле Людовика XV были заменены на более удобные, кожаные, клубного типа. Когда дворецкий ушел, Лоранс обратилась к отцу: - Папа, я не знала: наш бедный Тома! Что с ним случилось? - Умер наш славный Тома! Болезнь почек. Бывали дни, когда он не мог даже поднос нести, бедолага! Но Симон очень, очень хорош, - отметил он одобрительно. После этой надгробной речи мы сели. Тесть поглядывал на меня с такой же недоверчивостью, которую и я к нему испытывал. Но он преодолел себя: - Невероятно! Семь лет прошло! Вы совсем не изменились, мои дети! Вот это славно! - Просто это счастье, - ответила Лоранс, опустив глаза. - И спокойствие, - прибавил я. Тесть покраснел, а Лоранс не расслышала или не поняла. - Знаешь, папа, ты тоже очень хорошо выглядишь! Я боялась, как бы после твоей болезни ты не... - Я двужильный, - сказал он. - Дела требуют, и ничего тут не попишешь. С Парижем шутки плохи. Тут вечный бой. Я очень рад, что вы избежали всего этого, - добавил он, обратясь ко мне. - А я-то как рад! - с неподдельной искренностью ответил я, и он отвел глаза. Дворецкий принес шампанское, и, пока он подавал, тесть нервно бил копытом. - Дорогая, - сказал он Лоранс, едва слуга вышел, - оставь нас, пожалуйста. Я хочу поговорить с твоим мужем как мужчина с мужчиной. Лоранс встала, улыбаясь: - Хорошо, но ведите себя разумно! Не спорьте. Я не хочу, чтобы ваши голоса были слышны за дверью. Она еще раз улыбнулась нам с порога и даже послала воздушный поцелуй, один на двоих, потом спешно вышла. Я устроился в кресле поудобнее, а тесть но привычке принялся ходить вокруг бара. К сожалению, его новые ботинки поскрипывали, особенно на поворотах. - Лоранс, наверно, вам сказала, что у меня был сердечный приступ? - Я кивнул. - Заурядная, но опасная сердечная недостаточность. Он говорил об этом как о военной награде, не без волнения и даже с мрачной гордостью. Я почувствовал, что ему хочется и о здоровье передо мной поплакаться, и суровость свою не растерять. Пришлось ему помочь. - Лоранс говорила, что вы больны, но не вдавалась в подробности, - пояснил я терпеливо, изобразив на лице смущение. Мой собеседник изумился: - Я чуть было не умер! Приступ! Сердечная недостаточность! - Он сдержался. - Тогда я понял, что глубоко... да, глубоко огорчен... - Выпятив грудь, он с довольным видом отчеканил каждое слово: - Искренне огорчен тем, что обошелся с вами так сурово. - Не будем, не будем больше об этом! - воскликнул я. - Забудем все, не важно! Да я никогда на вас за это и не был в обиде. Вот Лоранс будет обрадована... Я встал. Он опять занервничал: - Это еще не все, молодой человек! - Венсан! - вставил я сухо. - Зовите меня, пожалуйста, Венсаном. Тут уж он заартачился, покраснел, даже приподнялся на цыпочках: - Вот как? Интересно... А почему? - Да потому что это мое имя и я, к сожалению, уже не молодой человек. - Ну хорошо! - Он встал на всю ступню. - Хорошо, Венсан, - выговорил он медленно. - Мой дорогой Венсан, - сказал и заколебался, словно услышал что-то тревожное в соединении ненавистного ему имени с этим ласковым обращением. - Мой дорогой Венсан, - подхватил он с недоверием, словно сосал незнакомую конфетку, - давайте поговорим серьезно. Устраивайтесь поудобнее. - Спасибо, мне удобно. Можно закурить? - Да-да, конечно! Мой дорогой Венсан! - Теперь он чувствовал себя увереннее: конфетка горчила, но была вполне съедобна. - Вы и сами понимаете, почему я вас не жаловал; я знал, что вы человек одаренный, и хотел видеть ваш талант в деле. Меня угнетало, что вы лишь проживаете вместе с моей дочерью ее приданое, и теперь оно уже все растрачено... Лоранс почти разорена. - Разорена? Ну что ж... Вы отлично знаете, что я женился на Лоранс не из-за денег... Тесть хладнокровно врал. У Лоранс был управляющий, чей зычный голос рокотал в конце каждого квартала на бульваре Расиай, и доклады его всегда заканчивались на триумфальной ноте. К тому же я представлял себе, какую истерику закатила бы Лоранс в случае банкротства. Он посмотрел на меня с недоверием. - Знаю, потому-то и отдал ее за вас. Но я не подозревал, что вы когда-нибудь сумеете доказать ей свою любовь. Я решил прикинуться кретином; тесть наклонился ко мне. - Да, старина, и рецензии прочел, и даже фильм ваш посмотрел! Я послушал вашу музыку! Не услышать ее трудно! Должен признаться, кино - не мой конек, то же и с музыкой. Только... только... - Он развеселился и смотрел на меня уже почти с нежностью. - Только скажу вам, мой мальчик, одну вещь: вообще-то я музыку не люблю, но если она приносит миллион долларов, что ж, тогда я готов стать меломаном! - И он расхохотался, похлопывая меня по спине. Прыснул и я. В некотором роде это было очаровательно, и я постарался запомнить все, что говорил тесть, чтобы слово в слово передать разговор Кориолану, ведь не Лоранс же... Увы, редко какую шутку я мог ей повторить: настолько у нас было разное чувство юмора. Точнее, я не воспринимал ее юмора, а мои шутки просто приводили ее в бешенство. Так что, с одной стороны, ситуация была очаровательной, с другой - немного странной: если семь лет тому назад моя бедность посеяла семена раздора, то теперь мое богатство вроде бы смутило всех еще больше. - Да. - И тесть неожиданно снова жахнул меня по спине, так что, как в старом добром скетче, я поперхнулся шампанским. - Теперь у вас вся жизнь изменится! Я ведь знаю свою дочку... На ее карманные деньги особенно не повеселишься, а? - (От очередного тычка я раскашлялся и словно припадочный зашмыгал носом.) - Между нами говоря, без гроша в кармане и не надейся подцепить какую-нибудь парижаночку! Да, старина, мне бы ваши годочки... Завидую, завидую вам, старина! - Он уже готов был снова как мужчина мужчину побарабанить по моей спине. Я вовремя отстранился, и его рука опустилась на бар, но тестюшка не обиделся. - Однако... - пробормотал я, покашливая. - Что еще за парижаночки? Уж не хотите ли вы сказать, что я обманываю Лоранс? Он рассмеялся таким сальным смехом с хитрецой, чтомне стало тошно. Да, тошно оттого, что я так веселился в постелях претенциозных подружек моей жены. - Уверяю вас... - сказал я, но от гнева не узнал своего голоса, все интонации переменились. К моему изумлению, я вдруг запищал, как маленькая девочка, и тут же запнулся. - Только не меня, старина! Не меня! - затараторил тесть. - Лоранс похожа на свою мать: она красива, умна, благовоспитанна, очаровательна (моя дочь все-таки!), но с ней ужасно скучно. Ах, мой друг, я бы совсем скис в доме, если бы у меня не было своих отдушин! Да, у меня были отдушины! Как-нибудь я вам расскажу, когда мы будем поспокойнее... В запале от своих признаний или уж это он так перевозбудился от моих миллионов, но тесть ослабил галстук и расстегнул воротник. - Признаюсь, когда я узнал... ну, о вашей удаче, то сразу же подумал: одно из двух - или этот парень останется с моей дочкой, или смоется со всеми деньжатами и с какой-нибудь блондиночкой. Поглядим... - Вы шутите, надеюсь! - Голос у меня дрожал от раздражения. - Меня тошнит от блондиночек. - Ха-ха-ха!.. Слава Богу, вы остались! Хотя далеко вы бы тоже не убежали, уж отец Лоранс об этом позаботился... Когда вы женились, я составил для Лоранс... железобетонный брачный контракт! Вы знаете, старина, что такое брак, при котором супруги имеют одинаковые права на имущество, составляющее общую собственность? - Нет, не знаю... Я рассматривал его со смешанным чувством удивления и отвращения. Сама идея, что еще семь лет назад этот человек, который и в грош меня не ставил и ни секунды не сомневался, что я хочу погреть руки на их добре, еще тогда он не терял надежды при случае вывернуть мои карманы, - такой сюжетец мне казался фантастическим, бальзаковским. - Ну и что же это значит? Он рассмеялся, положил мне руку на плечо: - Это значит, старина, что все, что вы с Лоранс накопили за семь лет, должно быть поделено между ней и вами, вот и все. Все! То есть, если не хотите, можете ничего ей не давать. Однако юридически Лоранс принадлежит половина всего, что вами заработано. Я пожал плечами: - Но поскольку я решил отдать ей все... Он схватил меня за руку и зашептал: - Милый мой, ну не будьте же таким круглым идиотом! Нужно сделать одну лишь вещь - открыть общий счет с обязательной двойной подписью. Сейчас объясню. Лоранс не хочет ваших деньжат, черт его знает почему! Она мечтала, что вы станете известным пианистом. Я ей сказал: "Во-первых, доченька, вкусы у всех разные. Лично мне Лин Рено20[] нравится больше Баха. Это мое дело... Во-вторых, деньги эти твой муж заработал, они принадлежат ему! Так-то!.." Я смотрел на него, слегка обалдев, и мне уже казалось, что в одном мы с ним страшно похожи: не обделены здравым смыслом, и, быть может, это хуже всего. - В-третьих, с общего счета самостоятельно она ничего не может снять. Если она и выписывает чек, нужно, чтобы вы тоже поставили свою подпись, потому что деньги-то ваши!.. Разумеется, когда вы берете из банка наличные, и она также должна расписаться на чеке - простая формальность! Допустим, в одно прекрасное утро ей взбредет в голову просадить свои денежки, а значит, и половину ваших на какой-нибудь занудно интеллектуальный фильм, а вы взяли и не поставили на чеке подпись... Теперь, на досуге, можно отговорить Лоранс. Понимаете? И я тут ничего не смогу поделать, хотя она мне дочка... Но в этом случае я на вашей стороне, потому как не переношу, если кто неуважительно относится к финансам! Сколько вокруг бедолаг, у которых вечно их не хватает... - И ля-ля-ля, и ля-ля-ля. Я уже его не слушал, но, должен признаться, одно меня в этой болтовне очень позабавило: я представил себе, как Лоранс подходит к окошечку и просит у банковского служащего наличность, а тот ей без моей подписи отказывает, - такая картина мне показалась, уж не знаю почему, прямо-таки идиллической. Наконец тесть громогласно позвал Лоранс, но это было излишним: она ждала за дверью. Отец и дочь чуть-чуть повздорили, и мы отправились прямо в банк. Там мне пришлось поставить тысячу подписей, но точно на тех же бумагах, что и Лоранс (это в некоторой степени меня успокаивало), я расписывался шутя, Лоранс - дуясь. Эти банкиры - непревзойденные мастера церемониала, тонкие знатоки ранжира, и я позабавился, наблюдая их нравы. Я позабавился, но смеяться-то было не над чем. В банк мы вошли в пять часов, а покинули его довольно поздно, хотя мне казалось, что в подобных заведениях свято блюдут режим работы. На бульвар Распай вернулись почти что в восемь. По дороге домой Лоранс не проронила ни слова; впрочем, она уже давно молчала, с самого нашего прихода в банк, - и если воображение ей рисовало те же картинки, что и мне, то я слишком хорошо ее понимаю. Маленький спектакль под названием "Лоранс, отвергнутая кассиром разыгрывался и дальше в моем мозгу: вот она приезжает в банк, на ней костюм-Шанель (безумие, но из моды не выходит никогда); раздраженно толкнув дверь, входит и направляется прямо к "своему" клерку. У Лоранс, как и у многих людей ее круга, имелись "свой" клерк, "свой" парикмахер, "своя" маникюрша, "свой" нотариус, "свой" дантист... Мало кто ускользал от их безумной, тайной тяги к обладанию - таксисты, например, или официанты, - я перед такими преклонялся. (А под моими знаменами, признаюсь, никто и не стоял: "моего" портного выбрала мне Лоранс; хозяин "Льон де Бельфор" по-настоящему царил в своем кафе; дантист, которого я посетил дважды за семь лет, лечил в основном Лоранс - и так далее, и тому подобное - вплоть до консьержки, я звал ее просто консьержкой, а мог бы, разумеется, окрестить "нашей", если бы и тут Лоранс не говорила безапелляционно - "моя".) Когда же ей приходилось делиться одним из своих рабов с какой-нибудь подругой, то для обеих "мой" парикмахер или "мой" обувщик превращались просто в месье Юло и месье Перрена, - по правде говоря, подобные почти королевские замашки понять легко: привычка - одна из худших и наиболее подспудных форм собственности; во всяком случае, так сложилось у Лоранс. И вот я представляю: Лоранс входит в своем костюме-Шанель в банк; но обыкновению, решительно шагает к своему клерку и говорит ему: "Как поживаете, месье Барра? Пожалуйста, мне нужны наличные, я очень тороплюсь". Есть такие места или профессии, вокруг которых неизменно возникает атмосфера цейтнота (в банках, например, в салонах красоты, в гаражах, не говоря уже о супермаркетах, где все делается прямо-таки на бегу). "Конечно, мадам, - отвечает клерк Барра; я видел его однажды: бледный, довольно крупный мужчина в очках, гладко выбритый, с лукаво-двусмысленным выражением лица. - Конечно, мадемуазель Шат... простите... мадам Ферзак... - поправляется он, поддавшись стремительному напору Лоранс, из-за которого чуть было не назвал ее девичьим именем. - Вам какими купюрами?" "По пятьсот франков". И Лоранс снимает перчатку, открывает сумочку, достает чековую книжку - "нашу" чековую книжку - и быстренько выводит "три тысячи франков", затем ставит свою подпись каким-то нервным, торопливым росчерком. Уж не знаю отчего, но важные персоны, да и не слишком важные, расписываются на чеках словно раскаленной ручкой, будто сделать то же самое медленно - значит расписаться в собственном ничтожестве или в полной неграмотности. Короче, поставив подпись, Лоранс властным жестом протягивает чек в зарешеченное окно, а там уже клерк просто горит от нетерпения доказать ей свое усердие и расторопность; он бегло просматривает чек (с мадам Ферзак это, конечно, простая формальность). Вдруг что-то застопорилось - он смущенно смотрит на мадам, мадам на-него, подняв вопросительно брови: что-то случилось? - Что случилось? - спрашивает она раздраженным и надменным голосом. - Что такое? У меня нет больше денег на счете? - говорит Лоранс с недоверчивым, даже саркастическим смешком, не допуская, слава Богу, ни малейшей возможности подобного. - Конечно, дело не в этом, мадам, - улыбается кассир. - Просто, знаете ли, это общий счет... и, боюсь, что... без двойной подписи... - Без чего? Лоранс все больше раздражается, барабанит пальцами по деревянному бордюру, но кассир горестно разводит руками: - Мадам, я огорчен, подавлен... но, как вы помните, это особый счет, нужна подпись месье Ферзака. - Подпись месье Ферзака? - изумляется Лоранс. - Вы хотите сказать, подпись моего мужа? На моих чеках? Из-за каких-то трех тысяч франков? - Мадам, вы же знаете, дело не в сумме, дело в принципе... - И знать ничего не хочу! Да, не знала я, что мне понадобится подпись мужа, чтобы взять свои же деньги! По-моему, так это полная бессмыслица... Ну и так далее, и в том же духе. Не без злорадства я представил себе красную как рак Лоранс в ее ярко-розовом костюме, рыжую шевелюру кассира и спешащего к мадам директора банка, аж посизевшего от смущения, - роскошная скульптурная группа, воплощение ярости и достоинства. Но, расфантазировавшись, я позабыл, вернее, отложил разговор с Лоранс: нужно обязательно ее подбодрить, успокоить ее тревоги и, может быть, уже раненое честолюбие. Едва мы вошли в квартиру, как Лоранс бросилась к себе: - Господи, сегодня четверг, четвертое! Сегодня у меня бридж! Извини, пожалуйста! Она убегала. Я схватил ее за руку, Лоранс повернулась ко мне, страшно бледная, с горящими глазами. - Дорогая, - сказал я как можно мягче, - ведь ты понимаешь, что я не собираюсь следовать этому договору с банком? Лоранс посмотрела на меня с изумлением: - Не представляю, как это тебе удастся сделать. Я отпустил ее, она смерила меня холодным взглядом и ушла к себе в комнату, оставив дверь чуть приоткрытой. Так и пришлось с ней говорить вслепую: - Ты плохо меня знаешь. Вернее, не знаешь, как я переменился. Богатство преображает людей! - Мне это просто смешно! - Голос ее звучал отчужденно. - Я тебе сразу растолковала, что ни гроша не хочу из твоих денег. К тому же не думаю, чтобы ты смог переставить хотя бы запятую в этом контракте! Лоранс и впрямь измучилась, и было отчего: семь лет она меня содержала и нежданно-негаданно выкормила себе строптивца, ничего себе испытаньице!.. - Ну, дорогая, послушай. Завтра я пойду в банк, и ты увидишь, что все это лишь шутка. Поверь мне, они сделают то, что я захочу. - Будет удивительно, если ты их переубедишь. Я-то знал, что совсем не трудно убедить их, чтобы все мои деньги перевели на счет Лоранс, это проще простого и так естественно. Я только попрошу ее подписать один чек для всех последующих гонораров Кориолана и объясню за что - или нет, не объясню, - а за мной еще останутся гонорары за печатные издания моей песни, о которых я даже не заикнулся в банке, плюс к этому еще сто тысяч франков, вырванных Кориоланом у Ни-гроша, - не так уж и плохо! - Что? Что ты там бьешься об заклад? - сказал я. - Наверное, что завтра, как обычно, будешь сама выписывать свои чеки без моего на то благословения? После крохотной паузы Лоранс вышла из комнаты и бросила мне в лицо: - Только ты без моего никак не обойдешься! За две минуты она подкрасилась, переоделась в черное и выглядела теперь как разгневанная статуя правосудия, что ей очень шло и заставило меня подумать совсем по-новому о ее вечных жалобах. Я шагнул к ней - вдруг она отпрянула и закрыла лицо рукой, словно я собирался ее ударить, - я был поражен, даже в мыслях у меня никогда ничего подобного не было. - Я опаздываю, - выдохнула она. - Пропусти меня! Разве ты не видишь, что я опаздываю? Каждый первый четверг месяца Лоранс играла в бридж со своими однокашницами; самое большее, что она могла проиграть или выиграть, - это сто франков; поэтому такая сумасшедшая спешка меня сильно удивила. - Ну что ж, иди, иди! Не ставь только наш общий счет на большой шлем. Но она уже открыла дверь и, не дожидаясь лифта, засеменила вниз по лестнице. Я облокотился о перила. Лишь с нижней площадки Лоранс посмотрела вверх каким-то сияющим взглядом и с явным облегчением крикнула: - Ну и как же ты собираешься скрутить этих банкиров? Саркастический вопросец. Она строила из себя гордячку, но я-то был уверен, что в конце концов Лоранс не откажется от денег, которые сегодня были ей так ненавистны. Ей никогда не удавалось слишком долго презирать звонкую монету. - Как скручу? - выкрикнул я, перегнувшись через перила. - Дорогая, положу все эти доллары на твое имя, отдам все тебе, одной тебе. И никакой моей подписи на чеках не понадобится! Иногда, если захочешь, выпишешь мне чек. И, чтобы не слышать отказов и протестов, убежал в квартиру и захлопнул дверь. Однако ее крик, который я успел услышать, был скорее удивленным, чем протестующим. 6 Это был один из дивных мягких парижских вечеров конца сентября. Небо еще заливала синева - то густая, то прозрачная, как морская волна, то сумеречная, ночная; но это великолепное полотнище, протянувшееся от горизонта до горизонта, местами уже стало выцветать, особенно по краям оно казалось порванным, слегка запятнанным, в подтеках, словно тронутое стайками розовых облаков, вобравших в себя зябкий сероватый пресный отблеск городских огней, расцвечивающих низкое, будто зимнее, небо - скоро и все оно скроется за облаками. Но в этот вечер вдруг повеяло холодом, надвигающейся зимой; где-то неподалеку садовник или подметальщик развел костер из опавших листьев - в изысканно-терпком запахе дыма чудилось что-то подкупающе детское, он навеивал воспоминания о деревне, особенно мучительные, если все детство прошло в городе. На поэтический лад меня настраивали беседы с Кориоланом, к которому я отправился в наше любимое кафе, как только Лоранс вышла из дома. Я показал ему копию договора с банком и вновь почувствовал на себе снисходительно любящий взгляд, которым он, к моему великому стыду, обычно меня осаживал. - Ну в самом деле, послушай, - сказал я, - ведь не может же Лоранс отказать мне в подписи, если я захочу взять свои собственные деньги в банке? Это просто немыслимо! - Ты так считаешь? - Но ведь она же их не хочет! - Да, не хочет! Особенно не хочет, чтобы они были у тебя! Ты еще не понимаешь? Для Лоранс твои деньги значат, что ты теперь можешь купить себе билет на самолет и улететь один к каким-нибудь блондинкам, чтобы отплясывать с ними ча-ча-ча в казино - без нее, разумеется. Она ненавидит эти деньги, а теперь, когда может их у тебя отнять... - Он покачал головой. Но я как идиот твердил: - Ну что ты... она не может мне запретить... - Она может тебе отказать в пачке сигарет, если захочет! - твердо выговорил Кориолан. - Да пойми ты: тебе и сантима, может быть, не дадут из этих денег. Хорошо же они тебя облапошили... Эх ты, шляпа! Я пробурчал, что это просто невероятно... Но теперь мне припомнился довольный вид моего тестя, жест Лоранс, когда она испугалась, что я ее ударю... испугалась - значит, было за что... теперь я и сам начал это понимать... И все-таки невероятно... - Ты думаешь, она осмелится?.. Кориолан только пожал плечами и отвернулся. С брезгливым видом он протянул мне бумаги, похлопал по плечу, откинулся на стуле, усталый, измученный... - Который час? - спросил я. - Уж не собираешься ли ты спокойненько вернуться к семейному очагу? - встрепенулся Кориолан. - А чего ты хочешь от меня? - Ну ты даешь! Заметь, я все это предвидел. Но тут ты меня просто убиваешь! Мне его реакция показалась странной, хотя, может быть, и вправду, для того чтобы уйти из дома, лучшего момента не придумаешь: теперь мы могли на пару с Кориоланом позволить себе приятную и спокойную жизнь. Но, по-моему, наоборот, нужно было сражаться, а не бежать. Я отлично понимал, что он имеет в виду: на моем месте он бы ударил в набат и отправился в добровольное изгнание. Безусловно, я должен был что-то предпринять. Но я человек практического склада: в кармане у меня сто двадцать франков; пижама, не говоря уж о зубной щетке, осталась дома - и куда при всем при этом отправиться на ночлег? В какую-нибудь жуткую гостиницу? Да все уже кругом закрыто... А утром просыпаешься в жалкой, выстуженной комнате... нет, решительно это не но мне! Я должен вернуться, дать Лоранс понять, что вижу все ее убогие, почти бесчестные приемы, и тут же установить правила игры: она не должна мешать мне распоряжаться моими средствами. Только не могу я бесконечно строить из себя оскорбленного: подолгу симулировать негодование попросту не в моих силах. Во всяком случае, успеха в этой роли я никогда не имел. Кориолан давно уже все это знал; знал он и то, что разыграть большой скандал, в чем он сам преуспел бы, я не сумею. Как обычно, все знали про меня все заранее, и даже более того. А так как мои поступки, по обыкновению, легко прогнозировались, это мешало мне выработать новую линию поведения, а вернее, освобождало от необходимости что бы то ни было придумывать. К тому же я хотел не бросить Лоранс, а всего лишь поставить ее на место. Почему-то я был уверен, что легко обведу ее вокруг пальца. Да, я плохо знал Лоранс... Все никак не мог вообразить, что на мои слова: "Будь любезна, дай мне заработанные мною деньги" - она ответит: "Нет, я оставлю их себе!" Разве такое может произойти между людьми, которые уже давно живут вместе, делят общую постель, говорят друг другу нежные слова? Неужели такой цинизм и впрямь возможен? А ведь Лоранс дорожит своей репутацией нравственного человека... Я все хорошенько взвесил и потерял всякое желание разговаривать с ней сегодня же вечером, сгоряча. Это было выше моих сил. Нет, я лягу в студии, а завтра прямо с утра и приступлю - буду с ней обаятелен, но тверд. В квартиру я вошел на цыпочках, с облегчением убедился, что Лоранс еще нет дома - ее бридж затягивался порой допоздна, - и отправился к себе спать. Во всяком случае, Лоранс не знала того, что я для себя уже решил: не сдуру, но от полноты души я отдаю ей то, что она у меня отбирает. Вот такое соотношение - она гораздо ниже меня. Убаюканный мыслью, что не придется разыгрывать ни ярости, ни возмущения, я почти сразу же заснул. Но посреди ночи проснулся в холодном поту. Я понял, почему был наказан: мне захотелось смешаться, слиться с кланом имущих. Не важно, что это состояние длилось всего минут десять, когда, одетый в строгий костюм, я стоял рядом с тестем, вернувшим мне свое расположение, и на меня уважительно поглядывал банкир, - тогда-то я и почувствовал себя уверенно, самодовольно, респектабельно, комфортно и в полнейшей безопасности. Я почувствовал себя "причастным". И когда этот грузный банкир объяснял мне, какие проценты он настрижет со стрекоз благодаря тому, что одалживает им деньги, заработанные муравьями, мне это было почти что интересно; на этот раз торгашам удалось меня соблазнить, а ведь я семь лет прожил среди них, так и оставаясь чужаком. Я был наказан там, где согрешил; деньжата меня и наказали (омерзительное слово, куда противнее, чем "шлягер"), и все же на какое-то мгновение я в них уверовал, уверовал, что мне они теперь доступны; но, как говорится, банк дал - банк взял. В полдень я вошел к Лоранс; она сидела на постели, на нашей постели, с подносом на коленях и похрустывала сухариками. Свежая, румяная, аппетитная; брюнеткам, чуть склонным к полноте, идет зрелость - с возрастом они только расцветают, и я пожалел, что не часто наслаждаюсь этим зрелищем (а что мне мешало это делать?). Надо сказать, я толком не знал, чего же мне хочется, хотя вроде бы наметил четкую и ясную цель. А вот Лоранс казалась спокойной. - Здравствуй, милый! - И она протянула мне руки, я положил голову на ее мягкое, душистое плечо, и от этого родного запаха, от этой ласки все мои опасения улетучились. Просто дурь у человека разыгралась, дурь и тщеславие, ну и, конечно же, Лоранс боится, как бы я ее не бросил. Меня прямо-таки затрясло от пылкого желания, надежды, чаяния убедиться в том, что и впрямь моя жена дуреха, и дуреха еще большая, чем я бывало замечал. Я сел прямо: - Ну что? Больше не сердишься? Как ты могла подумать, что я способен отдать тебя на растерзание какому-то кассиру? Словно тени пробежали по ее лицу смущение и жадность, беспокойство и презрение; она чему-то грустно улыбалась, и я почувствовал, как ей хочется поплакаться на свою судьбу. - Пошел в банк, - сказал я и встал, а уже развернувшись к двери, вспомнил: - Ах да! Прежде чем Упразднить этот счет, давай подпишем вместе один чек, один-единственный, на котором тебе понадобится моя подпись. Вот... И я ей протянул один из аварийных чеков, которые получил вчера в банке. Лоранс взглянула на него и нахмурилась. - Триста тысяч! Чек на триста тысяч франков? Новыми? - И она как-то особо подчеркнула это слово "новыми", будто говорила с рассеянной и по-провинциальному старомодной тетушкой, какие встречаются во всякой добропорядочной семье. - Новыми... да-да, конечно, новыми! - закивал я, улыбнувшись, но с таким чувством, будто оскалился всеми зубами. - А для чего это? Она спрашивала в веселом недоумении, так что я счел за благо ответить тоном еще более мажорным; и мне уже виделось, как мы заливаемся от хохота над этим злосчастным чеком. - Хочу купить "Стейнвей"... "Стейнвей" последнего выпуска. Ты не можешь себе представить, како! у него роскошный звук! Уже лет десять, как я лелею эту мечту, жажду и вожделею, - добавил я в надежде, что мой высокий стиль покажется ей убедительным. Куда теперь подевались все эти удивительные старинные слова и значат ли они еще для кого-нибудь хоть что-то? "Лелеять"... может быть, за этим словом притаилось нечто, чем наверняка чревато будущее, этакое оптимистическое провидение? А может, в нем угасает еще вчера теплившаяся реальность, которая сегодня обернулась тихим помешательством? Но я выбрал неудачное время, чтобы кокетничать с языком: на лице Лоранс уже готов ее излюбленный мимический коктейль - смесь скорби и снисходительности. - Но почему же тебе не сказать мне об этом? Я походя отметил особую весомость инфинитива; так фраза звучала более обещающей, чем если бы Лоранс поставила вопрос в прошедшем времени: "Но почему же ты мне об этом не сказал?" В общем, меня все время куда-то заносило, и я никак не мог сосредоточиться. - Но ведь цена-то непомерная! - объяснил я. - Ах, прости, у тебя нет ручки. Я протянул ей свою с довольным видом, словно наконец понял, почему она все еще тянет. Лоранс перечитывала чек уже в сотый раз, пока я топтался рядом, весело посматривая то на нее, то на часы. Я даже потирал руки, чтобы подчеркнуть, как я тороплюсь. Но вдруг внезапно я понял, что такое ненависть. Во мне поднялась какая-то волна, ударила в голову и оглушила. Словно два противоположных импульса пробежали по всему телу: один отталкивал от омерзительного существа, сидевшего предо мной, существа, которое так унизительно заставляло меня ждать; другой же к ней притягивал, повелевал смять и распластать ее по этой вычурной кровати, придушить, наконец. Сердце заколотилось, весь я напрягся. Нет, это не было поверхностным, скоропреходящим чувством! Руки у меня обессилели; казалось, они безжизненно болтаются вдоль тела, ни на что больше не годные, вялые, как у ветхого старика; но вот потихоньку они стали оживать, и я уже мог пошевелить ими - так отходят отмороженные пальцы, когда сначала ощущаешь некоторую зыбкость что ли, словно между плотью и кожей зудит какая-то неприятная пустота. Я слишком пристально следил за тем, как снова обретаю власть над своими чувствами, лишь сегодня до меня дошел неясный смысл этого устаревшего выражения, так что, занятый самим собой, я едва расслышал, как Лоранс сказала: "Нет!" Я отвернулся, чтобы скрыть свою ненависть, да так и застыл к ней спиной, словно смирившись с неизбежным, - наверное, нечто подобное испытывают дипломаты, когда, несмотря на все их ухищрения, начинается война. ...Будь что будет!" - я смирился и все же до конца не мог поверить: неужели она и впрямь отказывает мне в моих же деньгах, да еще на покупку рабочего инструмента? Теперь мне было не столько обидно, сколько любопытно, словно благодаря этому мгновенному, но сильному припадку из меня вытекла вся желчь. - Серьезно, не могу понять, почему ты не доволен своим "Плейелем". Лоранс выговаривала мне с шокированным видом, будто собственной персоной славная вдова Плейель отбивалась от хищных покупателей. - Извини, - парировал я с видом знатока, - но я же не спрашиваю у тебя, почему ты предпочитаешь одеваться у Шанель", а не в "Труа картье"22[], такое не требует объяснений. Я уже устал от этих пограничных стычек, но почувствовал, что меня заманивают в западню, когда, похлопывая по одеялу, Лоранс сказала: - Присядь сюда, Венсан. Ну же! Я осторожненько присел и на секунду заглянул прямо ей в глаза, беспокойные, безмолвные, гибельные и слепящие, словно из ночной тьмы прямо на меня выскочил автомобиль с неотрегулированными фарами. - Венсан, посмотри же на меня, пожалуйста! Она обхватила мою голову руками и притянула ее к себе, так что при желании я бы мог цапнуть мою Лоранс. И сдержаться мне стоило нечеловеческих усилий. Она явно жульничала. В этой ложной открытости и честности в наших взглядах, таких близких, а на самом же деле далеких друг от друга, все было так тяжеловесно, вульгарно, искусственно, что я впервые резко отстранился от Лоранс. - Пожалуй, хватит! Или я покупаю "Стейнвей" на свои деньги или мы больше об этом не говорим. Тогда, если ты хочешь, я тут же выпишу чек для твоего отца на всю сумму. - Венсан, у меня нет права! - простонала она умоляющим голосом. - У меня нет права позволить тебе спустить все это черт знает с кем. Ты же отлично знаешь, что никакого "Стейнвея" покупать не собираешься, а хочешь только выручить своих приятелей! - А не все ли тебе равно? Меня отнюдь не смущало, что она права. Но для меня безусловным было и то, что я имею право на ошибку и отказывать мне в этом даже противоестественно. - Нет, не все! Кончится это тем, что ты все растратишь! Тебя по наивности обчистят твои же прихлебатели, а заодно ты изверишься во всем роде человеческом. Нет, мой дорогой, я не хочу, чтобы тебе было горько... - Это касается меня одного... - К тому же ты сам этого захотел, Венсан. Неосознанно ты искал убежища от этой публики. Ты хотел, чтобы тебя защитили те, у кого развито чувство ответственности. Сам подумай! Разве иначе ты бы согласился на помощь моего отца? - Твой отец обвел меня вокруг пальца. - Я чуть было не выпалил: "Да надул он меня!" - трудно говорить спокойно, когда тебя твоими же руками обчищают. - Он не объяснил мне всех пунктов договора, а теперь я даже пачки сигарет не смогу купить без твоего разрешения. Она с достоинством вскинула голову: - Когда это ты нуждался в моем разрешении, чтобы купить сигареты? Что ж, если сравнивать карманные деньги с моими гонорарами... Я бросил на Лоранс красноречивый взгляд, и она смутилась. - Зато ты можешь ежемесячно получать проценты со своего капитала, это твердый доход. Если ты хочешь уладить это с банком, я подпишу необходимые бумаги. - Насколько я понял, мне дозволено растрачивать лишь проценты с оборота, которым занимается твой банкир благодаря моему вкладу, но насчет вклада ни-ни! Вот это замечательно! - Дорогой, - сказала она нежно, почти улыбаясь, - дорогой мой, ты сердишься, но это делается для тебя, Венсан, клянусь! Для тебя! Я и франка не возьму из твоих денег, ты это отлично знаешь. Я их храню - не больше; к тому же безотчетно ты и сам хочешь того же. - Эта маленькая фрейдистская нотка была, очевидно, краеугольным камнем в здании, куда Лоранс собиралась упрятать свою совесть; со вчерашнего вечера и все утро она неуклонно возводила его, вкладывая в это дело всю неодолимую силу глупости и злонамеренности, помноженную на бесконечно живую в ней жажду обладания. Я был не в силах бороться ни против столь простых и сильных чувств и желаний, ни против тех неотразимых доводов, которыми она пользовалась: - Но я думаю о тебе, Венсан! Представь, дорогой, что со мной приключится несчастье... - Смотри, не накликай беду, - сказал я, все еще пытаясь иронизировать, как вдруг что-то сжалось у меня в горле, и, красный, спотыкающийся, я попятился вон из комнаты под ошеломленным взглядом моей нежнейшей женушки; я почувствовал своего рода нервную тошн