ет, нет... умоляю вас! Несчастное животное! Вы перебьете мне аппетит. Прошу вас, дорогой месье! - Тогда зовите меня Фердинан! - Прошу же вас, дорогой Фердинан, - жеманно произнесла Диана, но голос ее дрожал. - Оставь моих кур в покое, жирный дурень! - закричала Арлет. Фердинан подмигнул и выпустил чудесным образом спасшуюся курицу, которая, пробегая, задела лапой пронзительно вскрикнувшую Люс. - Ну уж ладно, Бог с вами, будет лучше, если вы приедете после забоя свиньи, - сделал вывод Фердинан. - Эта скотина орет что есть мочи. Целые десять минут на километр вокруг только ее и слышно, а, Морис? - Да уж, будь здоров, - подтвердил тот, просунув с мечтательным видом свою ногу между ногами Люс. - Короче говоря, - сказала Диана с самым серьезным видом, - в сельской жизни есть... определенная, как бы это лучше сказать... жестокость, о которой горожане не подозревают... - А в городе вы только и делаете, что давите друг друга автомобилями. Тут уж не из свиньи льется кровь, а из пешеходов! Эту сентенцию выдал по-прежнему несимпатичный кузен Байяр, изображавший из себя великого путешественника. - Вы слишком пессимистично смотрите на дорожное движение, - сухо сказала Диана. - Опасность тут незначительна... - Вот уж нет! Я однажды попал в ваш Париж, совсем недавно, и четыре раза меня чуть не раздавили. Собственными глазами видел, как насмерть задавили одну женщину. Да еще рядом с Эйфелевой башней! - Ну, этой женщине просто не повезло, - ответила Диана. - Уверяю вас... - Я говорю только о том, что сам видел, - сказал зловредный кузен. - К тому же там не только раздавило эту бедную женщину, но при этом еще столкнулись десятки машин, ни пройти, ни проехать, мне пришлось пешком возвращаться домой. Это было путешествие так путешествие, могу вам доложить! Воцарилась тишина. Лоик готов уже был встать на защиту достоинств Парижа, но, увидев налитое кровью лицо Дианы, отказался от этой затеи. А та продолжала: - Ладно же, могу вас уверить, уважаемый месье, раз уж вы рассказываете только то, что сами видели, то видели вы самоубийство и обыкновенную пробку, только и всего. А если в нашей столице вы могли разглядеть только это, то остается вас лишь пожалеть! Очарованная собственной тирадой, она со строгим видом отвернулась, казалось, ее заинтересовали намерения блаженного поклонника Брюно, уже пять минут безуспешно дергавшего ее за рукав. - Ну что еще? - спросила она с видом победительницы. - Раз вы его не хотите, может, отдадите его мне? - спросил этот дегенерат. Парень явно был одержимым! - Вы совсем с... вы слишком перегрелись на солнце, - спохватилась она, видя суровый взгляд Лоика, напомнивший ей, что никогда не следует говорить с сумасшедшим о сумасшествии: такие советы обычно со строгим видом шепчут на ухо, чтобы не заговорить о своих мозолях с человеком, которому ампутировали ногу, о своих легких - туберкулезнику или о Франкенштейне - уродцу. Но все же нужно признать, что в свое время бедняга Брюно добивался в Париже более блестящих побед... Сможет ли он оправиться от этого ужасного ступенчатого солнечного удара? Веселенькое дельце: приехать в Нью-Йорк с безумцем на руках... На руках!.. Да его придется тащить под мышки!.. А как покажешь его матери в таком состоянии? Конечно, можно будет придумать, что произошел несчастный случай, что у него трещина в черепе или что его зацепила немецкая пуля, когда он гонялся с ружьем за немецким самолетом... но полное отупение не спишешь на один лишь героизм. - Раз уж вы не едите ваш паштет, почему бы вам не отдать его этому парню, - сказал Фердинан, затем прибавил, обращаясь к Арлет: - Мадам Диана нашла твой паштет таким вкусным, что не хочет ни с кем поделиться. Заметьте себе, женщины, ловко орудующие вилкой, мне завсегда нравились, - произнес он; с его стороны это было крайне легкомысленно, ибо и его соседка, и его жена своим телосложением напоминали скелеты. "А может быть, ему просто нравятся их движения?" - подумал Лоик. Оплошность Фердинана заставила Диану покраснеть - в этом ей помогло и красное вино, - и она решила на время стать социологом, спросив у усатого Фердинана, своего соседа, чем же он занимается зимними вечерами, когда снег и стужа не позволяют выходить в поле. - Вы не скучаете вечерами, так, часов около шести, когда начинает смеркаться? У вас не бывает этакого небольшого сплина? Но нет, сплин, похоже, не докучал Фердинану. Он даже засмеялся, глядя на Диану: - Да знаете, вроде нет... Во-первых, нужно все починить. Все, что было сломано летом, грабли, другие инструменты... а уж тому, кому повезет заполучить в свою постель горячую дамочку, вроде вас, зима не кажется длинной... даже слишком короткой, а? Диана моргнула, положила на стол нож и вилку и издала сдавленный смешок. Конечно, в жизни ей приходилось слышать немало разных комплиментов. Объектом восхвалений служили ее элегантность, утонченность, ум, иногда даже ее обаяние, но впервые мужчина говорил о ней как о "горячей дамочке". Она была удивлена, но, по правде говоря, и очарована. В устах этого человека, неотесанного и неискушенного, комплимент звучал просто изумительно, потому что эта любезность и сдержанная чувственность были у него в крови. Конечно же, этот человек никогда и ни у кого не учился хорошим манерам! Вышеупомянутый комплимент страдал только одним недостатком: его ни в коем случае нельзя было повторить. Диана представила себе, какой вид будет у Лоика, если она скажет о себе как о горячей дамочке! Даже Лоик, хотя он такой сдержанный, не откажет себе в удовольствии рассказать об этом. Да к тому же в Париже!.. Она об этом и думать боялась. Тем временем Арлет принесла пироги. Из четырех пирогов три были восхитительны, а один абсолютно несъедобен, казалось, в него попали все сгнившие яблоки, рассредоточенные по трем ящикам... Каким чудом? Случайно ли это? Этот вопрос терзал бедную Диану все последующие дни и ночи: ведь в последний момент она бросила все яблоки в кучу, в одну и ту же кастрюлю! Непостижимо. Когда она спросила об этом Лоика, он рассеянно ответил, что ему "на все плевать с высокой колокольни". Он выучился говорить на деревенском языке, а в Нью-Йорке или в Париже - один Бог знает, куда их забросит жизнь, - это произведет плохое впечатление! Но каким же образом эти яблоки... Под занавес торжественного обеда Арлет, по просьбе Фердинана, имела неосторожность поставить на стол свою знаменитую сливовую водку. После долгих "колебаний" и воспоминаний о губительном действии напитка на ее поведение и разум Диана все же согласилась пригубить капельку. Настойка показалась ей менее крепкой, чем в первый раз, потому, наверное, что Фердинан подбадривал ее. И все же Диана Лессинг немного злоупотребила этой сливовой водкой, такой чистой и полезной для здоровья, потому что позже она обнаружила, что сидит, положив руки на плечи соседей, и распевает песенку "Нини - собачья шкура" вместе со своей "крестьянской семьей", как она назвала своих новых знакомых. Некоторые метрдотели из ночных заведений Парижа или Монако должны еще помнить, что стоило ей немного подвыпить, как ее голос становился хриплым, но необычайно сильным. Наверное, он так же звучал и в тот день, когда она правила лошадьми. Если бы в тот момент попался случайный прохожий, знаток и любитель Вагнера, он бы принял ее за валькирию, погоняющую своих боевых коней! Такое видение, при всем его анахронизме, могло бы нагнать страху. В общем, она под удивленным и восхищенным взором Лоика и гораздо менее восторженным, но все же доброжелательным взором Люс (становившейся все более и более рассеянной) продолжала петь "Девки из Камаре" и другие, не менее фривольные произведения. После этого Арлет, прибрав бутылку со сливовой, принялась бросать красноречивые взгляды в сторону Фердинана. Тот встал и вытер рот рукой, такая естественность привела Диану в восторг. - Вперед! - закричал он. - Раз уж нужно идти, то пошли! И они наконец ушли, причем Фердинан не смог отказать себе в удовольствии оказать некоторые знаки внимания заду Дианы, похлопав ее по тому месту, которое всю жизнь заменяло ей ягодицы; оно привело его в раздумье, но отнюдь не разочаровало. Диана же, наполовину возмущенная, наполовину покоренная этим жестом, долго следила за удалявшейся крепкой фигурой. Ковылявшие следом Люс и Лоик замыкали цепочку. Обедающие жнецы своим шумом разбудили Брюно Делора, пребывавшего до сих пор под действием солнечного удара. Какое-то время, закрыв глаза, он прислушивался к песне "Нини - собачья шкура". В хоре вел резкий и сильный женский голос, явно мужеподобный, но временами немного напоминавший голос Дианы Лессинг. Бедная Диана! Представить ее на сельской пирушке! Он улыбнулся. Затем он увидел свой чемодан, валявшийся на полу, из него торчали пуловеры и рубашки. Судя по всему, он вернулся. Но как? Он отправился на поиски каких-либо следов цивилизации или хотя бы телеграфа, но не преуспел. Непостижимо! Тут Брюно снова заснул и проснулся тремя часами позже. Снова его мучил один и тот же сон: никогда прежде ему не снилось нечто столь близкое ему, столь близкое его памяти, такое пережитое. Он снова вспоминал свой экзотический кошмар - нескончаемые пески, затылок туарега; потом его тащили по каким-то длинным коридорам и, наконец, бросили к ногам жестоких хохочущих людей, сидевших за столом. Брюно снова, к своему стыду, вспомнил, как рухнул на пол, опустился на колени перед этими эмирами и их гаремом, даже не разглядев их лиц. Он вздохнул. А еще его преследовал этот запах, запах потного раба, который нес его на себе, казалось, этим запахом была пропитана вся комната. Действительно, так и было. Брюно выпрямился и по-настоящему открыл глаза. Рядом с кроватью сидела совершенно непонятная личность с такими пустыми глазами, каких Брюно никогда прежде не приходилось видеть. Определенно, это был какой-то дегенерат, какой-то примат, и он не отрываясь смотрел на Брюно. - Твоя выздороветь? Твоя проснуться? Ну ясно, этот умственно отсталый говорил по-французски, как африканец. Зря Леон Блюм [французский политический деятель, социалист, занимавший перед войной пост премьер-министра] так уж хвалился тем, как поставлено дело народного образования в сельской местности. И Брюно, который никоим образом не причислял себя к социалистам, уже представлял себе, как он будет иронизировать над этим в парижских или нью-йоркских салонах. - Прошу прощения, - сказал он, - но кто вы? - Никуда-не-пойду! - Я не спрашиваю вас... - Брюно не стал продолжать. Лучше не ссориться с этой странной личностью. Может быть, он один из сыновей Анри? Даже армия побрезговала таким экземпляром. Сев в кровати, Брюно удовлетворенно констатировал, что кальсоны на нем, так как что-то во взгляде этого человека внушало ему опасения... Конечно же не в сексуальном плане, ничего двусмысленного во взгляде этого несчастного и быть не могло, он, наверное, никогда и девушку не держал за руку. Смутная жалость к этому существу, которого его уродство делало почти экзотическим, охватила Брюно, и, ткнув указательным пальцем себя в грудь, он заявил: - Моя - Брюно! Моя - Брюно! - Затем, показав пальцем на своего собеседника, он спросил: - А твоя? Как твою звать? - Никуда-не-пойду, - повторил тот с раздражением. Это уже переходило всякие границы. Брюно пожал плечами и снова прилег на кровати. Он чувствовал слабость. - Где мои друзья? - спросил он. - Твои друзья в поле. - В поле? Бедняги!.. Он на мгновение представил себе Люс с граблями, затем Лоика в кабине того сельскохозяйственного агрегата - это было уже лучше - и, наконец, саму Диану с граблями; эта мысль показалась ему настолько апокалипсической, что он сразу же отбросил ее. Диана с граблями, все рушится: сама деревня, деревья, люди, собаки, кошки, куры! И он невольно рассмеялся. - Мои друзья довольны? - Твои друзья довольна, когда моя принести тебя. - Твоя принести меня? Вдобавок, это был его спаситель. Ну и дела! Наверное, он нашел его без сознания и привез в какой-нибудь телеге. В жизни Брюно телеги стали приобретать громадное значение. - Моя отблагодарить тебя. Моя давать тебе... - Фиников надо нет. Моя не хотеть фиников. Брюно возмутился: - А почему это я должен дать тебе фиников? - Фиников и коз. Брюно пришел в изумление. А ведь этот придурок был совершенно искренним. - Да нет же! Моя заплатить тебе! Деньгами! - Моя отказаться и от твоих часов, - сказал парень с благочестивым видом. Брюно внезапно ощутил прилив уважения к этому человекообразному, который, вместо того чтобы обчистить, доставил его сюда. - Твоя - славный малый! - сказал он. И, наклонившись, он похлопал незнакомца по плечу. Тот сразу же встал на колени перед кроватью и подставил Брюно свою буйную голову. - Твоя поцеловать меня. Брюно отшатнулся, но слишком поздно. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Диана. Она смотрела на них, прислонившись к дверному косяку, в вызывающей, как у уличной девки, позе, что сначала удивило Брюно, а потом привело его в ярость. - Я помешала вам! - сказала она визгливым голосом. - Ах, прошу вас, Диана, не будьте смешной! Что со мной произошло? Диана расхохоталась: - Случилось то, что во время вашего побега вы заработали себе солнечный удар, а этот парень вернул вас домой. Учитывая разнообразие его увлечений, нельзя с уверенностью утверждать, оказал ли он вам те же знаки внимания, что и кое-каким животным из своего стада и местному викарию. Вот так! Брюно бросил взгляд, полный недоверия и ужаса, на своего воздыхателя, слава Богу, поднявшегося с колен, затем посмотрел на Диану. - Ну что, Брюно, вижу, что вам начинает нравиться сельская жизнь? Так, теперь еще и Лоик; шуточки в его духе. Появившись из-за спины Дианы, он прислонился к косяку с другой стороны. Он раскраснелся, улыбался, вид у него был очень мужественный, и, честное слово, это раздражало Брюно. - Лоик, вы ведь... скажите мне... то, что рассказывает Диана... эти бредни, в общем, по поводу... - Он указал подбородком на болвана, который не переставал блаженно улыбаться. Голос Лоика звучал успокаивающе: - Да что вы, старина, точно ничего не известно! Единственное, что мы действительно знаем, так это то, что наклонности Никуда-не-пойду еще не совсем определились... Но браться утверждать, что вы уже не тот, каким были, когда покидали эту ферму... Диана принялась хохотать, и Брюно хотел сделать ей внушение, но остановился. Она вдруг звучно икнула, как настоящая пьянчужка. В салонах подобные выходки встречают каменными лицами и потоками слов. Но только Диана, вместо того чтобы бросить на присутствующих осуждающий взгляд, как обычно поступают со стыда люди, позволившие себе подобный промах, сделала совершенно невероятную вещь: она открыла висевшую у нее на руке соломенную сумочку, с раздражением заглянула внутрь и тщательно закрыла ее. На какое-то мгновение Лоик и Брюно онемели, затем Брюно заметил, что и без того красные щеки Лоика побагровели еще пуще от желания рассмеяться, но это длилось недолго. Он только что вернулся с поля, откуда, опередив его, раньше закончив работу на своем полугектаре, прибежал на ферму Никуда-не-пойду. Лоик умирал от усталости, из-за чего и потерял свойственную ему проницательность. Разговор внезапно показался ему сюрреалистическим. Словно это он, Лоик Лермит, добрый босеронский землепашец, приютил у себя двух парижан. Ему в голову пришла забавная мысль: сегодня вечером только жнецы могут рассчитывать на его уважение. Остальные же, кем бы они ни были, пусть даже они прикатят сюда в "роллс-ройсе" из Академии наук, будут для него всего лишь хлыщами, предающимися абстрактным рассуждениям. По крайней мере Диана, несмотря на свое опьянение, помогала готовить яблочные пироги и отведала свинины, что делало ее более живой, более реальной, чем Брюно с его тройным солнечным ударом. Более живой, чем муж Люс с его невидимыми миллионами, чем леди Дольфус, парижская законодательница мод и элегантности. Лоик соприкасался с землей, выворачивал ее пласты, брал у земли зерно, которое было предтечей хлеба. Он стал самому себе смешон; он смеялся над самим собой и над салонами, в которых проводил свою жизнь, и над той жизнью, которую ему еще предстоит прожить в тех же салонах. А через несколько дней он будет смеяться над сельской жизнью, над полями, над урожаем, над зерном, над своей физической усталостью, как и подобает смеяться человеку по имени Лоик Лермит, когда ему становится ясно после пятидесяти лет прожитой жизни, что сама эта жизнь была, по существу, пустой и вовсе не обязательной. Когда становится ясно, что некоторые невыносимые моменты, пережитые в прошлом, действительно были невыносимыми, а счастье, хотя и весьма сомнительного свойства, действительно было счастьем. В общем, когда становится ясно, что выражение "прожигать жизнь" встречается не только в романтических произведениях. - Кажется, он хочет укусить меня! - закричала Диана. Она присела с другой стороны кровати лицом к Брюно, и придурок действительно весьма свирепо уставился на нее; он даже ощеривался, показывая зубы, похожие на зубы старого пса. Она повернулась к Лоику. (Милая Диана была взаправду пьяна!) - Представьте себе, этот парень считает, что я готова броситься на Брюно, наверное, с ним вместе! Как будто я могла бы поступить так под этим кровом! - сказала она, указывая широким жестом на засиженный мухами потолок. - Как будто я собираюсь показать этому невинному созданию все тонкости и извращения греха, которые он будет помнить всю свою жизнь, а возможно, и обучит им своих животных! Лоиком овладел приступ дикого смеха, передавшегося затем и Диане. В нем слились их усталость, полный разрыв с прежними привычками, вся странность их приключений, полное изменение привычного течения их жизни. Неизвестно почему, они оба содрогались в конвульсиях, Диана даже вынуждена была встать и, ковыляя, добрести до стены, чтобы прислониться к ней. "Странно", - подумал Лоик. Странно было видеть, как эти два совершенно непохожих человека смеялись совершенно одинаково; было нечто таинственное, нелогичное, могущественное в этом сумасшедшем смехе, нечто, вырывавшееся из глубины подсознания, не связанное с остальными чертами характера, но нуждающееся в том, чтобы быть разделенным с кем-то, как и наслаждение. Например, у них с Дианой не было ничего общего, разве что они посещали одни и те же салоны, но иногда их одолевал абсурдный и почти шутовской смех по одному и тому же поводу. Они задыхались от этого смеха, он увлекал их за собой и мучил. Если в отношениях двух людей, даже страстно влюбленных, никогда не было такого смеха; в решающий момент его всегда не хватало. Отсутствие этого смеха зачастую объясняло внешне ничем не оправданные разрывы отношений, а если он вдруг возникал, то мог служить причиной довольно странного взаимного влечения, как, например, теперь, когда никто не смог бы встать между Лоиком и Дианой. Наконец они успокоились, присели - она на стул, он - на подоконник, с такими предосторожностями, как будто были тяжело ранены, то есть вели себя так, как положено людям, ставшим жертвами безумного смеха. Удостоверившись, что к партнеру возвращается хладнокровие, что приступ прошел, они оба вернулись к взаимному недоверию, раздражению, перестали интересовать друг друга, короче говоря, вернулись каждый в свое одиночество. И только тогда они смогли посмотреть на Брюно. Выражение его лица было им очень хорошо знакомо; он пытался изобразить непонимание причины их смеха: подчеркнуто благосклонный взгляд, вопросительно поднятые брови, нетерпеливое покусывание губ, - все его лицо выражало снисхождение, с некоторой долей заинтригованности. К сожалению, обнаружилось, что Никуда-не-пойду в своем обожании к нему решил, подражая Брюно, скорчить такую же мину. Лежа на кровати, Брюно не мог видеть этого. Во всяком случае, погрузившись в самолюбование, он и не думал смотреть на того, кто так хотел походить на него. Никуда-не-пойду поднял брови до самых корней волос - что было нетрудно сделать при его низком лбе - и так сощурил глаза, что они буквально исчезли, свою толстую нижнюю губу он не покусывал, а почти что жевал. Зрителям понадобилось какое-то время, чтобы понять, что означала эта странная мимика. Но в тот момент, когда они поняли это, продолжавший невозмутимо взирать на них Брюно протянул руку и небрежным жестом стряхнул пепел сигареты на выложенный плиткой пол в комнате доброй Арлет. В свою очередь, Никуда-не-пойду не глядя вытянул свою толстую руку, но там, куда он стряхнул пепел, оказались, к несчастью, пуловеры Брюно. - Могу ли я узнать, что происходит? - надменно спросил Брюно. И как будто желая подчеркнуть свою усталость, он снова небрежно протянул руку и спокойно погасил окурок о пол. Так же поступил и Никуда-не-пойду, полузакрыв глаза, и только тогда, когда он прожег третий пуловер, он понял, что что-то не в порядке. Бросив беглый взгляд на незнакомые ему вещи, он поспешно убрал руку и спрятал ее между коленями, что снова вызвало приступ истерического смеха у Лоика и Дианы. Толкаясь, они выбежали из комнаты, причем Лоик еще нашел в себе силы пробормотать неразборчивые извинения. Когда его друзья вышли, Брюно повернулся к Никуда-не-пойду, который сидел со странным выражением лица, закрыв глаза, как человек, проглотивший жгучий перец, а теперь молчал, словно язык проглотил. - Принеси мне воды, - сказал ему Брюно. В конце концов, если уж ему суждено терпеть рядом с собой этого странного обожателя, то лучше сделать из него лакея. Ведь было же немало умных людей, лакеи которых были идиотами. Например, у Дон Жуана, разве не так? И у кого-то там еще, в пьесе Мольера? У кого точно - Брюно не мог вспомнить. (Нужно сказать, что его познания были весьма скудными и ограничивались периодом между 1900-м и 1930 годами.) Он собирался надеть один из своих пуловеров и брюки в полоску, как у яхтсмена, а что поделать, если в его гардеробе не было предусмотрено одежды, подходящей для фермы. Слегка усмехнувшись, он посмотрел в зеркало, жалкое зеркальце, висевшее на вбитом в стену гвозде. Для жертвы солнечного удара он был не такой уж и красный! Он посмотрел на свои зубы, втянул в себя щеки и тихо сказал сам себе: "Отлично!" В этот момент и появился запыхавшийся Никуда-не-пойду с кувшином воды, который он проворно поставил к ногам Брюно. Тот невольно отшатнулся: этот тип был действительно чокнутым. Всем известно, что выражение восхищения им никогда не заставляло его смягчаться, но обожание со стороны этого монголоида или как его... гидро... в общем, что-то в этом духе, казалось ему уж слишком бурным. Вот так!.. - Ты можешь оставить меня в покое? - сказал он. - Я сейчас умоюсь и присоединюсь к остальным. Надеюсь, мы сядем за стол? - Да, - быстро ответил Никуда-не-пойду. - Да. Мадам Люс как раз сейчас готовит суп. Я подожду там. И он исчез, ни о чем не попросив, к большому удивлению Брюно, который уже привык к этому поклонению. Все сидели за столом, кроме Люс, медленно помешивавшей суп деревянной ложкой, под сладострастным взором Мориса и одобрительным Арлет. Время от времени Лоик и Диана вяло перебрасывались фразами, чувствуя усталость от смеха и от работы. Никуда-не-пойду сидел, не шевелясь, в своем углу, в общем, в воздухе витал этакий дух семейного мира. Тем временем Арлет подводила итоги: Люс нравится ее малышу, и это удерживает его дома лучше, чем ранение (рана-то заживет через две недели). Она славная, эта Люс... ходит по струнке... всему прочему ее можно быстро обучить, если б знать, кто был раньше ее ухажером... Во всяком случае, не Лоик, да и не тот хитрюга, который хочет всех обдурить. Так, теперь Диана: от нее проку мало, она только беспорядок может устроить, но Арлет чувствовала какую-то жалость к этой дылде. А вот посмеяться эта Диана мастер! Даже больше, чем иные молодые! Да и Лоик тоже неплохой парень. И все же вся эта компания пила, ела... а урожай-то уже собран! Они больше не были нужны. Как же признаться им, что немцы дошли уже до Тура, не встретив ни малейшего сопротивления, что можно ехать куда угодно, при условии, что будешь вести себя тихо? Да и вчера было подписано перемирие, значит, Рене и Эдуар, ее муж и младший сын, скоро вернутся домой. Где же прикажете разместить их всех? Нет, нет, она должна действовать. И все же что-то смутно огорчало Арлет, - может быть, жалость, - но у нее не было привычки испытывать какие-либо чувства, поэтому ей и в голову не могло прийти поддаться им. Значит, нужно, чтобы вся эта компания быстренько уехала. Завтра она пошлет Никуда-не-пойду к хозяину гаража, пусть он подыщет им машину. А покинув ферму, они своими глазами увидят, что война окончена, а Франция оккупирована... Ей не придется раскрывать им все свои уловки... Вчера за обедом этот дурень Фердинан чуть все не испортил, расхваставшись перед своей соседкой. Да... все-таки какая неугомонная эта Диана, настоящая сумасбродка!.. - Здатути! - раздался сзади крик ее свекра. Она с уважением посмотрела на него: что бы там ни говорили, таких вежливых людей не часто встретишь. Кое-кто мог бы и поучиться у него, например тот же Брюно... Как же отправить завтра Никуда-не-пойду? Как отправить его за машиной, чтобы выпроводить с фермы всех гостей, а с ними вместе и Брюно? Если уж что-то втемяшится в башку Менингу, размышляла она, то заставить его думать о чем-то еще - напрасное дело. А может быть, сказать ему, что его дружок в любом случае останется здесь, так все и уладится: он ведь ревновал Брюно к его спутникам и успокоится, когда узнает, что им нужно уезжать... И все-таки жаль... Этот Лоик такой приличный человек, и на вид, и по характеру. Только с такими вот настоящими мужчинами и чувствуешь себя спокойной... Ах, где же теперь ее бедные Рере и Дуду?.. [уменьшительные от "Рене" и "Эдуар"] Вся прежняя жизнь Арлет была расписана и подчинялась давно заведенному ритму: ежедневно, утром и вечером, нужно кормить кур, ухаживать за поросятами, вовремя сеять и убирать хлеб, собирать виноград. И вот теперь Арлет, которая так четко представляла себе всю свою дальнейшую судьбу, вдруг почувствовала некоторую усталость от образовавшегося вокруг нее водоворота. На мгновение она прикрыла глаза. Появление Брюно, вне себя от бешенства, пунцово-красного, на одних произвело впечатление разорвавшейся бомбы, особенно на Люс, для других явилось причиной головной боли. - Мой пуловер! Мои пуловеры! - кричал он. - Мои кашемировые пуловеры! Этому болвану взбрело в голову тушить о них окурки! Три пуловера уже ни на что не годятся! Да что же это такое, - сказал он, наклоняясь к явно сконфуженному Никуда-не-пойду. - Да что же это такое?.. Он совсем сошел с ума или сделал это нарочно? - Это - их первая маленькая ссора, - не замедлила отозваться Диана, правда, довольно миролюбиво. - Все молодожены должны пройти через это... а потом все успокаивается, они мирятся... в постели... или еще каким-нибудь образом... - Ах, прошу вас, Диана! Нет! Нет и еще раз нет! Если бы вы не взвалили мне на плечи этого идиота... - Ну-ка, ну-ка, ну-ка, - сказала Диана. Но Брюно и не слушал ее: - Да еще к тому же... к тому же... От бешенства он начал заикаться. Только тогда он увидел Люс. - Ах, моя дорогая Люс, вы прекрасно выглядите! Вы загорели в полях! Очень приятно видеть вас! Должен признаться, что рад вас видеть в такой близости от себя, моя дорогая, мне не хватало вас. - Мне тоже, Брюно, мне тоже не хватало вас, - сказала бедная Люс; в волосах у нее были соломинки, а ноги подкашивались. - Мне тоже, Брюно. Вы знаете, вы очень напугали нас всех! - Да уж! - добавил Морис, недобро усмехнувшись. - Из-за ваших прогулок вас и хватил солнечный удар, - сказала злопамятная Арлет. - Я впервые в жизни вижу такой солнечный удар... как там вы его назвали, мадам Диана? - Да что же вы, Арлет! - вскричала та таким тоном, который был бы более уместен в каком-нибудь баре на Ривьере. - Да что же вы, в самом деле... Называйте меня просто Диана! Вы ведь только что обещали мне это. Не надо этого "мадам"! Или тогда я вас буду звать мадам Арлет! В ее голосе сквозила угроза, но Арлет одним движением плеч показала, что это сущая мелочь по сравнению с другими ее заботами... - Ладно, - пробормотала она, - о чем это я говорила? И она повернулась к Люс, которая, вцепившись в ложку, яростно мешала суп. - Милая Люс, ведь суп, наверное, уже сварился? Вы нам что готовите - суп или майонез? - Плохая вам досталась ученица? - спросил с иронией Брюно, подходя к огню. - Здатути! Здатути! - закричал старик, который сначала не заметил прихода Брюно и теперь энергично извинялся за это. Нужно сказать, что несчастный надорвал себе глотку из-за того, что целый день вежливо приветствовал каждого жнеца, и совсем выбился из сил. Но Брюно, красный, растрепанный, в своем раздражении не замечавший ничего, не отозвался. - Вы, кажется, могли бы ему ответить! - сухо сказала Арлет. - Ах да, ну да... здатути, здатути! - рассеянно произнес Брюно, но, неизвестно почему, Арлет заразилась его раздражением. - Да вы что, в самом деле! Почему вы смеетесь над ним? - сказала она. - Нужно сказать ему "здравствуйте"! Вы-то в состоянии вымолвить "здравствуйте", а? Ведь папаша не нарочно говорит вам "здатути"! Что вы себе думаете? Ну-ка, садитесь! - сухо бросила она. Неловко усевшись, Брюно осмотрелся. С другой стороны стола, прямо напротив него, сидел пресловутый местный донжуан, он же Морис, обожженный солнцем, его старая полотняная рубаха была расстегнута и открывала постороннему взору загорелое мускулистое тело, левый глаз был прикрыт прядью волос, а правый смеялся, щеки слегка заросли сизоватой щетиной: точная копия лесничего леди Чаттерлей. Морис был плохо выбрит и напоминал скорее пирата, чем парижского бродягу-клошара. "Этот увалень мог бы понравиться определенным женщинам", - мелькнула у Брюно мысль. Тем женщинам, которые не подошли бы самому Брюно: женщинам для шпаны. - Все правда! Мадам Анри права, - заявил Лоик самым серьезным образом. - Представьте себе, что вы потеряли способность выговаривать "р", "п", "л", "к", "з", "т", "м", которыми вы пользуетесь сегодня, не имея к тому особых знаний. Каких букв вам будет особенно не хватать, именно вам? Самые большие сложности возникнут с буквой "к". Представьте себе, мой бедный Брюно, представьте себе, что вы говорите своей любовнице в... самый... ответственный момент... "Ты 'ончила? Ты 'ончила? Я у'е 'ончил! А ты, моя 'асавица, ты 'ончила?" В этом случае вашему положению не позавидуешь! - Не делайте меня персонажем ваших недостойных комедий, Лоик! Я все равно в них ничего не понимаю и горжусь этим. Они не смешны. - Ладно! А что может вам показаться смешным, скажите на милость! Знаете что, Брюно, вы ведь и сами не слишком забавны! Посмотрите-ка хорошенько: перед вами женщина, которая лучше справляется со своей женской ролью, чем вы с мужской, к тому же она кормит вас, содержит, дает кров, одевает вас, даже принимает вас в своей постели! А вы еще дуетесь! Ненавижу альфонсов, которые еще и ворчат! - Моя частная жизнь касается только меня, Лоик! Да и потом, спросите лучше у Люс, почему она принимает меня в своей постели, как вы только что выразились! Она ответит вам! - И Брюно захихикал. - О! Только не говорите мне, что это - из-за ваших мужских достоинств! Это просто смешно! Ни одного альфонса не держат ради ночных утех. Разве вы не знали? Женщины содержат альфонсов только для того, чтобы выставлять их напоказ, кичиться ими, выводить в свет. А ночь... это так... незначительная деталь, а вы как думали? Женщины содержат любовников не для себя, а чтобы хвастаться перед подругами! Потому что физическая любовь сейчас в моде, считается, что она способствует равновесию между телом и внутренним "я"... Как там еще? Нет, нет, уверяю вас: тем, что альфонсы еще существуют, они обязаны только Фрейду! Люди, принадлежащие к вашему братству, должны воздвигнуть статую Фрейду, разве не так? - А вы, вы задаете слишком много вопросов, Лоик! Это может плохо кончиться! - А вы, наоборот, задаете слишком мало вопросов, мой дорогой Брюно. В вашем возрасте вам следовало бы быть вопросительным знаком, в надежде превратиться позже в жирную точку. Но, увы, вы будете всего лишь маленькой запятой, как и мы, в громадной азбуке времени. Как же красиво я выражаюсь, Диана! Вы успели отметить это? - Восхитительно, - сказала Диана, - только я не понимаю, почему же я запятая? - Она всегда готова была обидеться по самому незначительному поводу. - Я не говорю об эстетической стороне, моя дорогая. Я анализирую нашу жизнь с точки зрения времени. Я утверждаю, что Брюно хотел бы стать точкой, но станет всего лишь точкой с запятой, то есть у него не будет веса, значительности, серьезности, притягательности точки. И в то же время у него не будет легкости, гибкости и быстроты запятой. - Я перебьюсь и без ваших советов; хочу еще раз напомнить вам, чтобы вы больше не забывали: моя частная жизнь касается только меня! Но Лоик уже вышел, не дослушав этой последней тирады. Перед дрожащим от ярости Брюно осталась лишь дрожащая в замешательстве Люс. Диана решила последовать за Лоиком, потому что видела, что его новая светская игра сулит много интересного, хотя и не понимала всего до конца. Как же можно так запросто взять и отобрать у кого-либо некоторые буквы и слоги? Это может окончиться скандалом. Но зато игра со знаками препинания была более понятной. Многоточия подойдут деловым людям, восклицательные знаки - для любви, вопросительные - в искусстве... и так далее и так далее, ну а кавычки сгодятся для всяких глупостей, как обычно. Она нашла Лоика лежащим в траве на лугу, где была могила, или, выражаясь высоким стилем Люс, печальный могильный холм, под которым покоился Жан. Она молча села рядом с Лоиком, потому что у того был вид человека, который нуждался в тишине и который не потерпел бы постороннего вмешательства: отвернув лицо, он закрыл его руками. Впрочем, Диане не хотелось что-либо говорить или просто подавать голос, чтобы быть узнанной: она надушилась своими обычными великолепными духами, что заметил даже Фердинан за обедом. "Горячая дамочка"... Она умирала от желания рассказать об этом Лоику, ее буквально распирало. И для того, чтобы вместе посмеяться над этим комплиментом, таким забавным, и чтобы эпатировать его. Боже мой, в шестьдесят лет разбудить эротические чувства у невежественного крестьянина! Ну и дела! Она хотела поделиться этим с Лоиком... И она хотела, чтобы ее рассказ вышел забавным, острым, ироничным. - Лоик! Я должна была сказать вам... но из-за этого дикого смеха так и не случилось подходящего момента. Боже мой! Как вспомню бедного Брюно!.. Как представлю себе, что он разучился произносить "р", "к", "т" и так далее. Надо сказать, что после потери своих пуловеров, любовницы, утратить еще и способность произносить согласные - это было бы слишком жестоким ударом!.. Слишком! - Что значит "потери любовницы"? - А разве вам не кажется, что Люс слишком часто заглядывается на красавчика Мориса? Лоик вздохнул и снова чуть не попал в западню. Одним своим молчанием он чуть не подтвердил возможность существования этой связи, а ему почему-то не хотелось этого делать. Он думал, что позже, в Париже, именно эти воспоминания сделают жизнь Люс Адер более приятной, именно об этих событиях она будет вспоминать с теплотой. И возможно, она хотела бы, чтобы они остались в тайне. Нависнув над ним, Диана продолжала: - Нужно сказать, что здешние мужчины очень и очень галантны! - Вы находите? Лоик удивился. Кроме Мориса, помешанного на Люс, он не заметил никого особенного. - Ну разумеется! Этот... этот... этот... сегодняшний жнец... такой... Фердинан... ну, высокий, толстый, понимаете, о ком я говорю? С усами... - Я прекрасно представляю себе Фердинана, - сказал Лоик. - Мы даже отлично поработали с ним сегодня. - Ну так вот, представьте себе, что этот самый Фердинан сказал мне... - Она остановилась и рассмеялась. - Он сказал мне... Ах нет! Я не могу... - Ну же! Диана! - Я спросила у него, что они делают зимой в деревне. Ну а он сказал мне... он сказал мне... Ах нет! Это слишком экстравагантно! - Да что же он вам такого сказал? - Он ответил мне: "Нет, время быстро бежит, особенно когда у тебя в постели горячая дамочка, вроде вас!" Выпалив эту фразу, Диана затаила дыхание, готовая рассмеяться следом за Лоиком. Но тот не смеялся. - Ну и что? - сказал он. - Что в этом такого забавного? - Ну что вы!.. Что вы, Лоик! Ведь он это мне сказал как комплимент! Разве это не чушь? - Конечно, нет! Почему чушь, Диана? Разве у вас холодные ноги? - Внезапно голос Лоика стал необыкновенно нежным. - Нет, просто у этого мужчины есть нюх, вот и все! И обаяние: должен вам сказать, что, если бы я был женщиной, - в голосе Лоика абсолютно не было ничего гомосексуального, - если бы я был женщиной, то этот Фердинан мне бы наверняка понравился! И они затихли, вслед за затихшими птицами, и ветром, и солнцем, и днем. На слишком светлом холсте летнего неба ласточки в полете рисовали черным мелом своих силуэтов фигуры, символы, загадочные ребусы, но, разочарованные людской непонятливостью, бросали это занятие и выстраивались в прямую линию, сложив крылья и закрыв глаза: слишком высоко для людей или слишком низко, во всяком случае, слишком быстро... И слишком близко от препятствия, чтобы можно было заметить, как они уворачивались от него в последнюю секунду со столь же желанной, сколь и смертельно опасной непринужденностью. Застав своих старших спутников в таком дружелюбном настроении, Брюно не замедлил воспользоваться этим. Казалось, он никоим образом не держал зла на Лоика, которому было немного стыдно за свой уход. - Я очень рад, что вы так по-дружески общаетесь, - сказал он без видимой иронии. - Это позволяет мне попросить вас об одной услуге. Лоик и Диана с изумлением посмотрели на него, потому что чаще всего он облекал свои желания в форму приказов, по крайней мере он выдавал их за объективную необходимость, от которой нельзя увильнуть, как от смены времен года. - Я не видел Люс уже целых три дня, - сказал он, изобразив на лице приветливость и любовь. - И подумал, что сегодня вечером вы, может быть, могли бы... э-э... может быть, вы были бы столь любезны, чтобы... э-э-э... поменяться комнатами... в общем, поменяться партнерами по комнате. Если бы вы согласились принять на ночь Лоика вместо Люс, Диана? - Ну конечно же, - сказала обалдевшая Диана, прежде всего подумавшая о том, что Лоик и его забавные рассказы помогут ей лучше скоротать ночь, чем бедняжка Люс с ее огорченным видом, вздыхающая от угрызений совести... или от сожаления... кто знает! Лоик же вовсе не был уверен, что этого хотела и Люс, но его отказ был бы грубостью по отношению к Диане или надо было быть садистом, чтобы объявить Брюно, что в его услугах больше не нуждаются. - Конечно! - сказал он машинально. - Конечно! Но... - Спасибо! - растроганно сказал Брюно и исчез. Диана и Лоик посмотрели друг на друга: она - развеселившись, он - обуреваемый сомнениями. - Не терзайтесь, мой милый друг! Я не собираюсь насиловать вас! - сказала она, рассмеявшись. - Мы уже вышли из возраста, чтобы играть в эти игры. Хотя это "мы" старило Лоика на десять лет, он даже не пытался протестовать, а, наоборот, слабо улыбнулся. "В конце концов, Люс уже достаточно взрослый человек, чтобы отказать Брюно", - подумал он, но и сам не поверил в это, как