вали хвалить, были даже утомительны для нее. Иногда Диана предпочитала ничего не видеть и ничего не слышать. Порой она хотела бы превратиться в толстокожее жвачное животное, совершенно невозмутимое, с вытаращенными глазами, как и многие, многие другие. Ну а пока этот поспешный отъезд можно было объяснить, несмотря на странный вид Лоика, только лишь возвращением двух солдат. Возможно, для дипломата, уже неделю лишенного работы, это было слишком упрощенным объяснением, но оно было единственным... Лоику придется смириться с этим. Их возвращение будет менее триумфальным, чем это представляла себе Диана, думали одновременно про себя Арлет и Морис Анри. Они-то знали, какой оборот приняла война. Но это не вызывало у Мориса особых угрызений совести: куда больше его занимала Люс. Люс должна уехать! Его прекрасная и нежная Люс должна уехать! Мать могла бы подождать еще немного. Или, во всяком случае, предупредить его. Он бросил на Люс отчаянный взгляд и, чтобы доказать свою непричастность, закричал: - То есть как? Как это, "делаже" выпуска 1927 года? Да можно ли доехать на нем хотя бы до Тура? Да и к чему такая спешка, разве я не прав? При виде побледневшего лица Люс, этого испуганного и покорного личика, у него разрывалось сердце. Морис улыбался ей, но она опустила глаза. Люс не возлагала на него больших надежд, чем на других мужчин, это было ясно. И Морис Анри, несмотря на то что по природе был человеком мягким, чувствовал, что сейчас поступает напористо и грубо. Никогда больше он не найдет женщины, которая так нравилась бы ему, которой он сам так бы понравился! Он представил себе, как блестели глаза Люс, когда она лежала в сене, как она смотрела на него с нескрываемым обожанием, как клала свою руку ему на спину, на бедра, на плечи, на шею, в долгом и наивном экстазе, и ему захотелось расплакаться. Эта женщина была предназначена для него! Она была его женщина... Ни одна другая не будет так явно, так плотски ему принадлежать. Ну уж нет, так дело не пойдет! Подойдя к ней, он взял ее за локоть, но она отвернулась, без упреков и без видимых слез. - Ничего страшного, - с трудом проговорила она, - я прекрасно знала, что... но все произошло так быстро! Опустив в свою очередь глаза, он неловко взял ее за руку на глазах у всех. Но никто и не пошевелился. Казалось, никто ничего не заметил. И меньше всех - Брюно. - Только война может превратить "ченард-волкер" 1939 года в "делаже" 1927 года! - заметила Диана. - Не могу поклясться, что он довезет нас до Парижа, - сказал Лоик, - но, как бы то ни было, мы приблизимся к цели. - Да что вы говорите! Этим машинам износа нет! Максимум через три часа мы будем в Париже, ведь немцы освободили все дороги. Остались только беженцы. Еще быстрее мы доберемся окольным путем. Брюно буквально дрожал от радости. Он не мог скрыть своего счастья, хотя и пытался. Горе Люс казалось всем более нравственным, более достойным, чем его радость, - и хотя обманутым в этой ситуации был именно он, - но при этом казался всего лишь ловким и абсолютно циничным обманщиком, каких так много в этом мире... Все необходимые меры он примет позже, в Париже. А сейчас ничто не должно помешать их отъезду. Брюно буквально кипел от радости, поэтому и не почувствовал сразу, что Никуда-не-пойду похлопывает его по плечу, а когда обернулся, даже улыбнулся этому придурку. - Твоя не беспокоиться, - прошептал Никуда-не-пойду, касаясь своими губами его уха, что вызвало у Брюно чувство омерзения. - Твоя не беспокоиться. Твоя оставаться. - Именно так!.. Поди остынь! - ответил Брюно как школьник. И захихикал. - С Арлет все улажено, - подтвердил Никуда-не-пойду. На мгновение, одно ужасное мгновение, Брюно потерял самообладание. Они ведь не оставят его здесь, привязав к стулу, в лапах этого дегенерата-извращенца! Это им так понравилась деревенская жизнь, но отнюдь не ему! Он метнулся к Арлет, которая, как и все остальные, делала вид, что чем-то занята: то ли она убирала какую-то утварь, то ли рвала цветы - откуда ему было знать? - Что это еще такое плетет ваш батрак, а? Вы что, хотите, чтобы я остался? - Нет, уж вам это не грозит! - ответила Арлет так твердо, что сразу же успокоила Брюно, при этом все же уколов его самолюбие именно этой твердостью. - Вам это не грозит, но пусть так считает Никуда-не-пойду, иначе он тут устроит сцену. Все равно до вашего отъезда я пошлю его к Фаберам. - Хорошо, хорошо! - поспешно ответил Брюно. Да уж, веселенький выдастся сегодня вечерок на ферме! Придурок будет выть на луну, дедушка орать свое "здатути"! А остальная семейка Анри будет наслаждаться этим концертом, дожидаясь, пока на рассвете к нему не присоединится петух. - Ну? Как же? Так как?.. Никуда-не-пойду плелся за ним по пятам, нахмурив брови, если можно было назвать бровями горизонтальную волосатую линию, соединяющую оба его уха. - Она тебе сказала? - Да, да, она мне сказала, и я согласен, дорогой товарищ. Я только провожу моих друзей до перекрестка, там брошу их и сразу же вернусь к тебе, будем вместе орудовать вилами и граблями! - Ну уж нет, мы не обязаны это делать! - пробормотал Никуда-не-пойду, чья лень проявлялась в любых обстоятельствах. - Да и потом, урожай-то уже собран!.. - Значит, ты найдешь нам еще какую-нибудь работу, я не беспокоюсь на этот счет, - возликовал Брюно. Ни один, ни другой и не заметили, как неожиданно эволюционировал их язык, но выражение превосходства, презрения, исказившее лицо Брюно, привлекло внимание Лоика. И на секунду он сконцентрировал на Делоре все смутное отвращение и весь тот страх, которые внушало ему возвращение в столицу. - Прекратите издеваться над этим несчастным! - закричал он. - Найдется кто-нибудь еще и похуже, кто полюбит вас. 10 К обеду все собрались в большой комнате. Царила одновременно торжественная и шутливая атмосфера. - Чем нас будут потчевать? - спросила Диана, однажды выбравшая себе роль заводилы и желавшая сыграть ее до конца. - Гусаком... гусаком с кровью... - бросил Лоик, не забывший о нанесенном ему оскорблении. - Такой еды не бывает, - высказался робкий влюбленный Никуда-не-пойду. - И потом... это... как его... гусаков не убивают... из-за гусынь. - Что значит "из-за гусынь"? - Гусыни хотят своих гусаков по весне. Правда, Морис? - Здатути! - заорал дедушка, ответив вместо внука, потому что тот был занят совсем другими вещами, расположившись в уголке с красивой девушкой. - Это... по весне гусыням только подавай гусаков! - поспешил снова уверить идиот. И, уточняя свою мысль, он добавил: - У них это... как его... бывает, как и у нас... а? При этом он громко и беззлобно рассмеялся, но, как обычно, в его смехе послышалось что-то похабное, заставившее всех присутствующих вздрогнуть. Раскачиваясь на стуле, Лоик курил сигарету; за эти дни его волосы над лбом и на затылке немного отросли. Он стал похож на художника или на человека свободной профессии, но уж никак не на дипломата, если говорить по чести. Время от времени Диана бросала на него встревоженные взгляды. Она сама не знала почему, но уже час или два, после этой истории с гусями, Лоик действительно тревожил ее. Что-то у него не клеилось. Однако, как и всех остальных, его, наверное, радовало возвращение в Париж. И он начал свою последнюю речь. - Всегда бывает интересно, - проговорил он лениво и рассеянно, - определить сходства и различия между полами... Обратите внимание на ту параллель, которую провел Никуда-не-пойду: этот огонь, отказ от всяких условностей весной у одних и то же самое состояние - но в течение всего года - у других. Какие сексуальные запросы!.. Это забавно, не правда ли? Но подобные сравнения не в вашу пользу, мои милые дамы... "Дамы" повернулись к нему, на одном лице читалось удивление, на другом - скепсис, на третьем - рассеянность. - О чем вы тут толкуете? - заволновалась Диана. - Я говорю о самоотверженности: подумайте о бесконечном количестве этих гусынь, этих несчастных юных созданий, которых убивают каждый год, в каждом поколении... и все это - ради того, чтобы положить их в узкую холодную стальную коробку, оторвать от семейного очага... а потом и съесть их! Есть у вас подруга или знакомая, Диана, которая согласилась бы на это, зная, что гусак, ее супруг, оставшись в загоне, в конце концов забудет ее в объятиях или в лапках юной гусыни? Наверно, нет! Да это и удивило бы меня! - Уверяю вас, он потерял остатки разума! - убежденно сказала Диана. - Да что с вами приключилось? О чем вы толкуете, Лоик? - Я продолжаю то сравнение между вами и гусынями, которое с таким блеском начал Никуда-не-пойду. - Я действительно не понимаю, что вы можете делать на набережной Орсе! - Я развязываю войны, - запальчиво сказал Лоик. - Мне особо удалась последняя, такая маленькая. Жил-был народ, вооруженный до зубов, воинственный, а перед ним была страна - Франция, в ней царил бардак и раздоры. Такое состояние могло длиться годами. Но нет! Я задаюсь вопросом: что же произошло? И вот, пожалуйста! В политике никогда нельзя быть уверенным до конца, даже в самых худших предположениях. И глубоко вздохнув, Лоик взялся за бутылку холодного вина, щедро налил своим соседям, не забыв и о себе самом. Он едва успел поставить бутылку на место и выпить свой стакан, как к нему опять протянулись руки. Казалось, вся их веселенькая семейка умирала от жажды или, может быть, на них снова напала робость? Смущение, запоздалое желание вновь обрести свое "я", приклеить себе на спину ярлык, который был у каждого, когда они выехали из Парижа: Лоик - дипломат, по слухам, педераст; Брюно - альфонс двадцати восьми лет; Диана - светская львица, пребывающая в постоянном беспокойстве; Люс - молодая богатая женщина, несчастливая в браке. И каждый старался вернуть свой образ или, скорее, восстановить для собственного успокоения прежние образы своих спутников. И каждый из них считал, что трое остальных смешны, но временами трогательны в своем желании быть самими собой. По крайней мере такими, какими они были в Париже. - Этого винца мне явно будет недоставать... и не только его, - сказал Лоик, обращаясь к Арлет, и та кивнула головой, показывая тем самым, что его комплимент принят. Парижане долго и по многу раз курсировали между "спальнями" и "автомобилем"; самое смешное было в том, что эти слова, в общем означавшие для них определенную роскошь, снова появились в их обиходе. К тому же, взявшись слишком рьяно за переноску багажа от дома к машине, они затратили на это слишком много сил. К этому прибавились крики Дианы, когда ее неизвестно чем набитый чемодан прямо во дворе распахнулся; причитания, возгласы негодования и гримасы, сопровождавшие попытки привязать на крышу машины чемоданы Лоика и Брюно, потому что они не поместились в багажнике "делаже", - весь этот процесс проходил одновременно и очень медленно и очень быстро. Поэтому они были почти удивлены, увидев, что все готово, по крайней мере в техническом отношении, и можно ехать. Уверившись в том, что они действительно скоро уедут, Арлет не переставала их отговаривать от этого. Выполнив свой долг, теперь она просила их остаться, причем совершенно искренне, хотя бы на ужин, а возможно, и на ночь. По ее мнению, лучше было уехать ранним утром, чем, рискуя жизнью, добираться ночью до Парижа. Но кости уже были брошены, Брюно от нетерпения бил копытом, а Люс так безутешно плакала, что задерживаться здесь дольше было бы по отношению к ней настоящим издевательством. - Возьмите, - сказала ласково Диана, открывая свой чемодан, - возьмите, Арлет, я прошу вас! Возьмите это! В этом вы будете божественно хороши! "Это" было вязаной ночной кофточкой из кашемира - прелестная, бледно-розового цвета, - во всяком случае, она могла бы быть таковой, но представить ее себе на Арлет-Мемлинг было уморительно смешно. - Это правда очень красиво, но зачем она мне? - спросила заинтересованная особа. - Чтобы зимой плечи не мерзли, - ответил Лоик. - Ах вот как, это очень хорошо, потому что здешние морозы - это вам не шутка! Зимой здесь даже эти сучьи термометры лопаются! - снова позволила себе грубость Арлет, к великому огорчению своих гостей. Странное дело, раньше она довольно редко уснащала свою речь грубыми словами и ругательствами, но с тех пор как решился вопрос об отъезде, она все чаще прибегала к ним. - Ну, вперед, в путь! - сказал Лоик, которому начали докучать слезы Люс. Все смешалось при расставании, все бросались на шею друг другу, исключая Брюно, объятия и слова прощания так перемешались, что Диана принялась целовать Лоика, выказывая при этом все признаки отчаяния. Когда страсти немного улеглись, они расселись в машине, Люс и Брюно - сзади, Лоик за рулем и рядом с ним Диана. "Прямо образцовая семья, - подумал на мгновение Лоик, - дети - сзади, а благоверная - рядом со мной". Бросив взгляд на свою "благоверную", он увидел, что она открыла дверь, вытянула руку и уже приготовилась сделать грациозный прощальный жест и даже послать воздушные поцелуи этим крестьянам. И теперь, когда парижане, оставив двор фермы, забились в машину, вышеозначенные крестьяне предстали перед ними в своем истинном виде: деревенщина, мужланы, в поношенной тиковой одежде, дочерна загорелые и дурно воспитанные. - Ну, до свидания! - закричал он, и машина тронулась. Прижав лицо к стеклу, Люс неотрывно смотрела на своего любовника, который отдалялся, становясь все меньше и меньше, а он также неотрывно смотрел на них. Когда машина поднялась на верх балки, Морис не мог уже различить ничего, кроме светлого пятнышка знакомого лица в темной кабине, а вскоре вдали осталось лишь облачко пыли. Конечно, они заблудились, ведь Арлет весьма приблизительно объяснила им, как выбраться на дорогу к Парижу. Машина кружила вокруг одного и того же места, так же кружил и немецкий бронетранспортер, отправленный на поиски тех французских солдат, которые, по слухам, готовы были сражаться до конца. Бронетранспортер остановился на перекрестке, и солдаты увидели, как к ним подъезжает на маленькой скорости, но и не думая тормозить, несмотря на их сигналы, допотопный лимузин. - Какого черта им здесь надо? - забеспокоился Брюно. - Они ищут дорогу на Германию? - Во всяком случае, сегодня в мои намерения не входит захватывать кого-нибудь в плен, - сказал Лоик. И он нажал на газ, к великому удивлению немецкого лейтенанта, который тут же подал знак своим автоматчикам - и сделал это с тем большим энтузиазмом, что раздраженная или, наоборот, пребывающая в добром расположении духа Диана вытащила французский флаг, забытый в машине ветеранами войны 1914-1918 годов, и принялась весело размахивать им. По всей видимости, находившиеся сзади Брюно и Люс были убиты первой же очередью, наверно, та же участь постигла и Лоика, потому что машина, снизив скорость, принялась выписывать кренделя от одного края дороги к другому и в конце концов съехала в кювет. По свидетельству немецких солдат, в живых осталась лишь одна женщина, она долго выбиралась из машины, у нее были рыжие, почти красные кудряшки, она была крайне разгневана, но рассмотреть ее детально они не успели, потому что подстрелили ее, как зайца, не приближаясь. К тому же почти сразу же вспыхнула и машина. Стоило больших трудов установить личности жертв этой оплошности, тем более что от них практически ничего не осталось. Только благодаря растущему влиянию господина Адера в немецком штабе и предпринимаемым им многочисленным расследованиям удалось установить истину. Они не были должным образом оплаканы - слишком долго их разыскивали, видимо, из-за того, что неизвестны были ни время, ни причины их странной смерти. Чтобы вызвать скорбь и слезы, необходимо создать соответствующую обстановку, расставить декорации, придумать подробности и нюансы; слава Богу, что радость и смех вызывают и самые незатейливые сюжеты.