часов были жестоко прерваны внезапным и никак не бесшумным вторжением в комнату Уолдо одетого в пижаму человека -- как раз на полпути между полуночью и рассветом. - В чем дело? Что вы ищете? - спросил проснувшийся и удивленный Уолдо, медленно признавая ван Тана, который, казалось, поспешно разыскивал нечто потерянное. - Ищу овцу, - последовал ответ. - Овцу? - воскликнул Уолдо. - Да, овцу. Вы же не думаете, что я ищу жирафов, не так ли? - Я не понимаю, с какой стати вы рассчитываете кого-либо из них обнаружить в моей комнате, - яростно парировал Уолдо. - Я не стану обсуждать это дело в полночный час, - заявил Берти и поспешно начал рыться в комоде. Рубашки и нижнее белье полетели на пол. - Здесь нет никаких овец, говорю вам! - закричал Уолдо. - У меня есть только ваши слова, - сказал Берти, смахнув на пол большую часть постельных принадлежностей. - Если б вы что-то не скрывали, вы бы так не волновались. Уолдо к тому времени убедился, что ван Тан в бреду и попытался успокоить больного. - Возвращайтесь в постель, дружище, - взмолился он, - и ваши овцы вернутся утром. - И разумеется, - печально ответил Берти, - уже без хвостов. Хорошо же я буду выглядеть со множеством овец мэнской породы. И выражая таким образом раздражение от подобной перспективы, он забросил подушки Уолдо на верхушку платяного шкафа. - Но ПОЧЕМУ без хвостов? - спросил Уолдо, у которого зубы стучали от страха и злобы, а температура падала. - Мой милый мальчик, разве вы никогда не слышали баллады о Маленьком Бо-Пипе? - сказал Берти, посмеиваясь. - Такова моя роль в Игре, знаете ли. Если я не отправлюсь на поиски моей пропавшей овечки, никто не сможет предположить, кто я такой; а теперь спите, как подобает хорошим мальчикам, а не то мы с вами поссоримся. - Можете представить себе, - сообщил Уолдо в длинном письме своей матери, - сколько я смог проспать в эту ночь, и а вам известно, как необходимы девять часов непрерывного сна моему здоровью. С другой стороны, он смог посвятить несколько часов бодрствования упражнениям по пробуждению гнева и ярости в адрес Берти ван Тана. Завтрак в Блоунз-корте проходил без церемоний, по принципу "приходите, когда захотите", но все участники приема собирались за ланчем в полном составе. В день после того, как началась "Игра", были, однако, и отсутствующие. Уолдо Плабли, к примеру, страдал от головной боли. Большой завтрак и "A.B.C" относили к нему в комнату, но сам он так и не появился. "Я уверена, что он намекает на какого-то героя, - сказала Вера Дармот. - Наверное, это сюжет Мольера, "Мнимый больной"? Полагаю, именно он. На свет Божий были извлечены восемь или девять списков, и предложение аккуратно занесли туда. - А где же Кламмерштейны? - спросила леди Блоунз. - Они обычно настолько пунктуальны. - Еще одно возможное указание на героя, - сказал Берти ван Тан. - Пропавшие Десять Племен. - Но их же только трое. Кроме того, они пожелают позавтракать. Разве никто никого из них не видел? - А вы не увозили их в автомобиле? - спросила Бланш Бовиль, обращаясь к Сирилу Скаттерли. - Да, отвез их на пустошь Слогберри сразу после завтрака. Мисс Дармот тоже поехала. - Я видела, как возвращались вы с Верой, - сказала леди Блоунз, - но я не видела Кламмерштейнов. Вы оставили их в деревне? - Нет, - коротко ответил Скаттерли. - Но где же они? Где вы с ними расстались? - Мы бросили их на пустоши Слогберри, - спокойно заявила Вера. - На пустоши Слогберри? Ведь это же больше чем в тридцати милях отсюда! Как они собирались вернуться? - Мы не переставали это обсуждать, - сказал Скаттерли. - Мы попросили, чтобы они вышли на мгновение, якобы потому, что автомобиль увяз; затем мы умчались на полной скорости и оставили их там. - Но как вы посмели натворить такое? Это просто бесчеловечно! Ведь уже несколько часов идет снег. - Я надеюсь, где-нибудь там найдется дом или коттедж, если они пройдут милю-другую. - Но с какой стати вы это сделали? Вопрос этот прозвучал в хоре возмущенного замешательства. - Это чтобы намекнуть, какие роли мы играем, - сказала Вера. - Разве я не предупреждал вас? - трагически изрек сэр Николас, обращаясь к жене. - Это имеет отношение к испанской истории; мы не против этой подсказки, - сказал Скаттерли, бодро переходя к салату, и тут Берти ван Тан разразился звонким радостным смехом. - Я угадал! Фердинанд и Изабелла, высылающие евреев! О, великолепно! Эти двое определенно выиграли приз; мы даже не станем ничего разбивать ради исторической точности. О рождественской вечеринке леди Блоунз говорили и писали столько, сколько она не могла представить в самых честолюбивых мечтах. Одни письма от матери Уолдо могли сделать это мероприятие незабываемым. КУЗИНА ТЕРЕЗА Бассет Харроуклафф возвращался в дом своих предков после четырехлетнего отсутствия, явственно довольный собой. Ему минул всего лишь тридцать один год, но он исполнял некие полезные обязанности в удаленном, хотя и весьма значительном, уголке мира. Он успокоил целый регион, сохранил торговый маршрут, разработал систему уважительных взаимоотношений, которая стоила немалых денег многим королям в далеких краях, и сотворил все это с меньшими расходами, чем те, которые были бы необходимы системе благотворительности в его родной стране. В Уайтхолле и в тех местах, где думают, о нем, несомненно, думали хорошо. Уже не было невообразимым -- точнее, его отец позволял себе воображать, - что имя Бассета может фигурировать в следующем списке награжденных орденами Империи. Бассет был склонен к тому, чтобы несколько высокомерно относиться к своему единокровному брату, Лукасу, которого он обнаружил лихорадочно поглощенным той же самой смесью сложных безделиц, которые отнимали все его время и энергию; так обстояли дела четыре года назад и почти всегда, насколько Бассет мог припомнить. Это было презрение человека дела к человеку действий, вероятно, отвечали на него тем же самым. Лукас был изрядно упитанным индивидуумом, примерно на девять лет старше Бассета; цвет его лица у него был такой, какой бывает у окультуренных побегов спаржи и у людей, не занимающихся физическими упражнениями. Его волосы и лоб указывали на яркую индивидуальность, которая во всех других отношениях выражалась в навязчивости и стремлении к самоутверждению. Предки Лукаса, разумеется, не несли в своих жилах ни капли семитской крови, но его внешность каким-то образом давала полное представление о сущности мирового еврейства. Кловис Сангрэйл, который изучил всех особей своего вида, говорил, что в данном случае налицо бесспорный случай защитной мимикрии. Через два дня после возвращения Бассета Лукас примчался к завтраку в состоянии волнительной дрожи, из которого его не смогло вывести даже поглощение супа. Словесное выражение этого состояния наступило только после завершения продолжительной борьбы с вермишелью. - У меня появилась потрясающая идея, - выпалил он, - нечто -- скажу, что это самое ОНО. Бассет издал короткий смешок, который можно было рассматривать и как фырканье, если кому-то захочется подобрать другое определение. Его единокровный имел обыкновение отыскивать пустяки, которые именовались "самое оно", с пугающей периодичностью. Само открытие состояло в том, что он отправлял восторженные телеграммы и мчался в город, виделся с кем-то, связанным с миром сцены или литературы, появлялся на паре важных деловых завтраков, мелькал в "Гамбринусе" несколько вечеров и возвращался домой; при этом выражение скрытой важности и оттенок спаржи слегка усиливались. Сама же великая идея забывалась через несколько недель, когда предстояло новое волнующее открытие. - Вдохновение настигло меня, когда я одевался, - объявил Лукас. - Это будет хитом в следующем ревю в мюзик-холле. Весь Лондон сойдет с ума от этого. Пока есть только двустишие; конечно, появятся и другие слова, но они не будут иметь значения. Слушайте: Кузин Тереза берет с собой Цезаря, Фидо, Джо и борзой. Заметьте, какой подъем, какой яркий рефрен и какой барабанный удар в двух слогах "бор-зой". Это потрясающе! И я уже все обдумал; певец пропоет первый стих, затем, по ходу второго, Кузина Тереза пройдет по сцене, сопровождаемая четырьмя деревянными собаками на колесах; Цезарь будет ирландским терьером, Фидо -- черным пуделем, Джо -- фокстерьером, а борзой -- это, конечно, будет борзой Во время третьего стиха Кузина Тереза пойдет одна, а собак оттащат в противоположный конец сцены; потом Кузина Тереза встретится с певцом и они уйдут за кулисы в одном направлении, в то время как процессия собак отправится им навстречу; когда они столкнутся, это будет, как всегда, крайне эффектно. Потому будет великое множество аплодисментов, и к четвертому стиху Кузина Тереза выйдет в соболях, а на всех собаках тоже будут накидки. Есть у меня и подходящая идея для пятого стиха; все собаки бегут друг за другом, и Кузина Тереза идет им навстречу, посреди сцены они встречаются, затем она разворачивается и уводит всю свору вереницей за собой; и все непрерывно поют, как сумасшедшие: Кузина Тереза берет с собой Цезаря, Фидо, Джо и борзой. Тум-тум! Большой барабан вступает в двух последних слогах. Я так возбужден, я нынче ночью не смогу сомкнуть глаз. Я уезжаю завтра в десять пятнадцать. Я позвонил Германовой и договорился с ней позавтракать. Если кто-либо из членов семейства и ощутил какое-то волнение по поводу "Кузины Терезы", то он превосходно скрыл свои эмоции. - Бедный Лукас всегда воспринимает свои мелкие глупые идеи слишком серьезно, - сказал позднее в курительной полковник Харроуклафф. - Да, ответил его младший сын несколько менее терпимым тоном, - через день или два он возвратится и поведает нам, что его сенсационный шедевр оказался выше понимания публики, а приблизительно через три недели он будет вне себя от энтузиазма из-за того, что следует драматизировать поэмы Херрика или по столь же многообещающему поводу. И затем произошло нечто из ряда вон выходящее. Вопреки всем прецедентам великие надежды Лукаса сбылись; развитие событий их подтвердило. Если "Кузина Тереза" и была выше понимания публики, то публика героически приспособилась к ее величию. Она была представлена в качестве эксперимента в самый унылый момент нового ревю, и успех произведения был несомненным; требования были до того настойчивы и шумны, что даже многочисленные дополнительные аттракционы, изобретаемые Лукасом, едва поспевали за возрастающим спросом. Переполненные залы на следующих представлениях подтверждали приговор первых зрителей, ложи и кресла заполнялись в точности перед тем, как начинался номер, и столь же точно пустели сразу после того, как завершался последний вызов "на бис". Менеджер лил слезы радости, утверждая, что "Кузина Тереза" -- самое оно. Директора театров, продюсеры и продавцы билетов повторяли друг другу то же самое, нисколько не таясь. Название ревю отошло на второй план, и слова "Кузина Тереза" сияли ярким электрическим светом с фасада огромного храма развлечений. И, конечно, магия знаменитого рефрена подействовала на всю столицу. Владельцам ресторанов пришлось снабжать своих оркестрантов раскрашенными деревянными собаками на колесах, чтобы часто заказываемая и всегда желанная мелодия сопровождалась необходимыми внешними эффектами, и звон бутылок, вилок и ножей на столах при упоминании о большой "бор-зой" обычно заглушал самые искренние усилия барабана и тарелок. Никто и никогда не мог укрыться от двойного удара барабана, звучавшего в конце припева; гуляки, возвращаясь домой ночью, выстукивали его на дверях и рекламных щитах, молочники сталкивали свои канистры, подражая этому звуку, посыльные поражали младших посыльных, производя звучные двойные хлопки по тому же принципу. И более серьезные круги большого города не остались глухи к требованиям и значению популярной мелодии. Инициативный и свободомыслящий проповедник порассуждал со своей кафедры о глубоком содержании "Кузины Терезы", и Лукаса Харроуклаффа пригласили читать лекции на предмет его великого достижения членам Лиги Серьезных Молодых Людей, клуба Девяти Муз и других ученых и добровольных объединений. В обществе, казалось, осталась только одна тема для разговоров; мужчины и женщины среднего возраста и среднего образования часто оказывались вместе в укромных местах, взволнованно обсуждая не вопрос, должна ли Сербия получить выход к Адриатике, и не возможную победу Британии в международных соревнованиях поло, но более захватывающую тему: был ли мотив Терезы ацтекского или египетского происхождения. - Политика и патриотизм до того скучны и настолько устарели, - сказала некая уважаемая леди, претендуя на пророческое озарение. - Мы сейчас чересчур космополитичны, чтобы ими по-настоящему увлекаться. Именно поэтому мы приветствуем понятные произведения, подобные "Кузине Терезе", она содержит подлинное сообщение для нас. Это сообщение не все постигнут сразу, разумеется, но мы сразу почувствовали, что оно есть. Я уже видела "Кузину Терезу" восемнадцать раз, и я снова пойду ее смотреть завтра и в четверг. И этого еще не достаточно. * * * * - Было бы неплохо, если б мы дали этому Харроуклаффу рыцарство или нечто в этом роде, - задумчиво сказал Министр. - Какому Харроуклаффу? - уточнил его секретарь. - Какому? Есть только один, разве не так? - сказал Министр. - Создатель "Кузины Терезы", разумеется. Я думаю, все будут довольны, если мы дадим ему рыцарский титул. Да, вы можете внести его в список бесспорных кандидатов -- на букву Л. - Буква Л, - уточнил секретарь, который недавно приступил к работе. - Она означает "либерализм" или "либеральность"? Большинство соискателей государственных наград, как ожидалось, были специалистами в том и другом. - Л -- это Литература, - пояснил Министр. И так, некоторым образом, ожидание полковника Харроуклаффа увидеть имя своего сына в списке награжденных было удовлетворено. КАК В ЯРКАНДЕ Сэр Лалворт Квейн неторопливо прогуливался по садам Зоологического Общества в компании своего племянника, который недавно возвратился из Мексики. Этот последний заинтересовался сравнением и противопоставлением сходных типов животных, встречающихся в Северной Америке и в Старом Свете. - Одна из самых замечательных особенностей в перемещениях видов, - заметил он, - это внезапный импульс бродить и мигрировать, который возникает время от времени без всякой очевидной причины в тех местах, где животные долгое время чувствовали себя как дома. - В делах людских иногда наблюдается тот же самый феномен, - сказал сэр Лалворт. - Возможно, самый поразительный случай такого рода произошел в нашей стране, в то время как вы блуждали в прериях Мексики. Я говорю о жажде странствий, которая внезапно распространилась среди управляющего и редакторского состава некоторых лондонских газет. Все началось с панического бегства всех сотрудников одного из наших самых блестящих и инициативных еженедельников к берегам Сены и высотам Монмартра. Миграция была непродолжительной, но с нее началась эра неугомонности в мире Печати, с тех пор слова "распространение прессы" приобрели новый смысл. Другие редакции, нимало не медля, последовали примеру, который им показали. Париж скоро вышел из моды, поскольку находился слишком близко от дома; Нюрнберг, Севилья и Салоники были признаны более подходящим ареалом распространения для персонала не только еженедельных, но и ежедневных газет. Конкретные места, возможно, не всегда выбирались тщательно. Тот факт, что ведущий орган Евангелистской мысли в течение двух недель подряд редактировался из Трувиля и Монте-Карло, вообще сочли какой-то ошибкой. И даже тогда, когда инициативные и предприимчивые редакторы отправлялись вместе со своими подчиненными еще дальше, случались некоторые неизбежные столкновения. Например, "Исследователь", "Спортивный бум" и "Газета для девиц" перенеслись в Хартум в одно и то же время. Возможно, желание превзойти всех конкурентов в этом соревновании повлияло на редакцию "Дэйли интеллидженсер", одного из самых последовательных и уважаемых органов либеральной мысли, когда было принято решение переместить офис на три-четыре недели с Флит-стрит в Восточный Туркестан, прибавив, конечно, к этому времени срок, необходимый для поездки туда и обратно. Это было, во многих отношениях, наиболее запоминающееся из всех панических бегств Прессы, которые мы наблюдали в последнее время. Подлог казался попросту невероятным; владелец, управляющий, редактор, его заместители, "золотые перья", ведущие репортеры и так далее -- все принимали участие в том, что частенько называли "DRANG NACH OSTEN"; сообразительный и деятельный рассыльный был единственным, кто оставался в опустевшем улье редакционной промышленности. - Но все это уже прекратилось, не так ли? - спросил племянник. - Ну, видите ли, - вздохнул сэр Лалворт, - идея перемещения приобрела несколько дурную славу из-за безразличной манеры, в которой она иногда реализовывалась. Вас не могла впечатлить информация, что такая-то и такая-то газета редактируется и издается в Лиссабоне или Иннсбруке, если вы случайно видели одного из основных авторов или художественного редактора, завтракающих как обычно в своих привычных ресторанах. "Дэйли Интеллидженсер" пытался развеять все сомнения в подлинности своего паломничества, и следует признать, что до некоторой степени меры, предпринятые для пересылки текстов и сохранения традиций газеты в течение долгой поездки, привели к неплохим результатам. Серия статей, начатая в Баку и посвященная теме "Что кобденизм значит для перевозок на верблюдах", принадлежит к числу лучших материалов о Свободной Торговле за последнее время. В то же время представления о внешней политике, изложенные "с крыши Ярканда", демонстрировали по крайней мере такое знание международной ситуации, которое распространяется на полмили с Даунинг-стрит. Вполне соответствовала древнейшим и лучшим традициям британской журналистики манера возвращения домой: никакой напыщенности, никакой личной рекламы, никаких ярких интервью. Даже приветственный завтрак в "Клубе Путешественников" был вежливо отвергнут. В самом деле, возникало ощущение, что самоуничижение возвратившихся представителей прессы было тщательно рассчитано. Наборщики, рекламные агенты и прочие сотрудники, не входившие в редакционный штат, которые, разумеется, не принимали никакого участия в великом походе, обнаружили, что установить непосредственный контакт с редактором и его спутниками теперь, когда они возвратились, столь же сложно, как и тогда, когда они были недоступны в Центральной Азии по объективным причинам. Мрачный, перетрудившийся рассыльный, который и осуществлял связь между редакционным мозгом и деловыми отделами газеты, сардонически охарактеризовал эту новую отчужденность словами "как в Ярканде". Большинство репортеров и младших редакторов, кажется, были деспотически уволены сразу после возвращения, на их место по объявлению набрали новых сотрудников. Для них редактор и его непосредственные подчиненные остались незримыми деятелями, передающими свои инструкции исключительно посредством кратких машинописных заметок. Нечто таинственное, тибетское и запретное пришло на смену людской толчее и демократической простоте тех дней, которые предшествовали странствиям, то же самое ощущали люди, которые пытались привлечь вернувшихся странников в общество. Самые блестящие хозяйки Лондона двадцатого столетия метали жемчуг своего гостеприимства в безразличное корыто редакционного почтового ящика; казалось, ничто, за исключением монаршей воли, не сможет освободить отшельников от данного обета уединения. Люди начали недоброжелательно рассуждать о воздействии высот и восточной атмосферы на умы и характеры, непривычные к такой роскоши. Яркандская манера стала не слишком популярна. - А содержание газеты, - уточнил племянник, - оно отражало влияние нового стиля? - Ах, - сказал сэр Лалворт, - это было по-настоящему захватывающе. В статьях о домашних делах, общественных вопросах и обычных повседневных событиях не появилось значительных изменений. Некая восточная небрежность, казалось, угнездилась в редакционном отделе, и возможно, стала заметна усталость, вполне естественная в работе людей, которые только что возвратились из довольно-таки напряженной поездки. Прежний уровень мастерства едва ли поддерживался, но во всяком случае общая линия редакционной политики никуда не исчезла. А вот в царстве иностранных дел произошли невероятные перемены. Появлялись тупые, жестокие, откровенные статьи, написанные в таком стиле, который превращал осенние маневры шести великих держав в мобилизации. Независимо от того, что "Дейли интеллидженсер" узнал на Востоке, искусства дипломатической двусмысленности он явно не приобрел. Люди с улицы наслаждались этими статьями и покупали газету, на которую не обращали внимания прежде; люди с Даунинг-стрит смотрели на это дело совершенно иначе. Министр иностранных дел, который до настоящего времени считался довольно сдержанным человеком, стал чересчур общительным, непрерывно выражая отрицательные чувства, которые он испытывал к руководству "Дейли интеллидженсер"; и в один прекрасный день правительство пришло к выводу, что следует принять определенные и решительные меры. Депутация, состоявшая из премьер-министра, министра иностранных дел, четырех ведущих финансистов и известного своим великолепием нон-конформиста, приблизилась к офису газеты. У двери, ведущей в редакционный отдел, путь ей преградил возбужденный, но непокорный рассыльный. - Вы не можете видеть редактора и никого из сотрудников, - объявил он. - Мы настаиваем на том, чтобы увидеть редактора или какое-то ответственное лицо, - сказал премьер-министр, и депутация двинулась вперед. Мальчик говорил правду; внутри никого не обнаружили. Во всех комнатах не было ни единого живого существа. - Но где же редактор? Или приглашенный редактор? Или колумнист? Где вообще все? В ответе на этот шквал вопросов мальчик открыл шкаф и вытащил странно выглядящий конверт с почтовым штемпелем Коканда, отправленный семь или восемь месяцев назад. В конверте находился клочок бумаги, содержавший следующее сообщение: "Вся экспедиция захвачена шайкой бандитов на пути домой. Они требуют четверть миллиона выкупа, но скорее всего согласятся на меньшее. Сообщите правительству, родственникам и друзьям". Далее шли подписи основных участников экспедиции и инструкции относительно того, как и куда следует доставить деньги. Письмо было адресовано работающему курьеру, который спокойно его припрятал. Ни один начальник не может быть героем для рассыльного, и он, очевидно, полагал, что четверть миллиона будут недопустимым расходом по такой сомнительной в плане выгоды статье как репатриация неудачливых сотрудников газеты. Так что он писал передовые статьи и прочие материалы, подделывал подписи, когда это было необходимо, нанимал новых репортеров, исполнял, как мог, обязанности младших редакторов, и пользовался, пока было возможно, огромным запасом специальных статей, который постоянно держали в резерве на крайний случай. Статьи об иностранных делах были целиком и полностью изготовлены им самим. Конечно, все это следовало сохранить в тайне, насколько возможно; временные сотрудники, давшие подписку о неразглашении, издавали газету, пока несчастных пленников разыскивали, выкупали и доставляли домой по двое или по трое, чтобы избежать огласки; постепенно все вернулось на круги своя. Статьи об иностранных делах вернулись к обычным традициям газеты. - Но, - вмешался племянник, - как же мальчик все эти месяцы объяснял родственникам исчезновение... - Это, - сказал сэр Лалворт, - и был самый блестящий ход. Жене или самому близкому родственнику каждого из отсутствующих он направлял письма, копируя почерк предполагаемого автора в меру своих возможностей и извиняясь за мерзкие ручки и чернила; во всех письмах он излагал одну и ту же историю, изменяя только местоположение: автор, один из всей экспедиции, не мог оказаться от дикой свободы и соблазнов восточной жизни и собирался провести несколько месяцев, странствуя в каком-то определенном краю. Многие из жен немедленно отправились в погоню за неверными мужьями, и правительство потратило немало времени и много усилий, чтобы прекратить бесплодные поиски на берегах Оки, в пустыне Гоби, оренбургских степях и других диковинных местах. Кто-то из них, уверен, до сих пор бродит по долине Тигра. - А как же мальчик? - Он все еще в журналистике. ПИР НЕМЕЗИДЫ - Как хорошо, что День Святого Валентина вышел из моды, - сказала госпожа Такенбэри. - Рождество, Новый Год и Пасха, не говоря уже про дни рождения, -- этого вполне достаточно. Я думала уберечься от неприятностей в Рождество, просто рассылая цветы всем своим друзьям, но это не сработает; у Гертруды одиннадцать оранжерей и приблизительно тридцать садовников, так что было бы смешно посылать ей цветы, а Милли только что открыла цветочный магазин, так что здесь тоже все ясно. Я так переживала; ведь нужно срочно решить, что же подарить Гертруде и Милли -- и это как раз тогда, когда я думала, что уже почти нашла решение проблемы. Мое Рождество оказалось безнадежно испорчено, а затем последовали ужасно монотонные письма с благодарностями: "Огромное спасибо за ваши прекрасные цветы. Так мило с вашей стороны подумать обо мне". Конечно, в большинстве случаев я вовсе не думала о получателях; их имена просто были в моем списке "людей, которых нельзя забыть". Если б я доверилась памяти, это привело бы к ужасным грехам упущения. - Неприятно, - сказал Кловис тетушке, - что все эти дни навязчивых воспоминаний так упорно посвящаются одному аспекту человеческой природы и полностью игнорируют другой; именно поэтому они стали такими неинтересными и искусственными. В Рождество и Новый Год от вас ожидают, что вы будете рассылать сообщения, источающие оптимистическую доброжелательность и рабскую привязанность, тем людям, которых вы едва ли пригласите к завтраку, если кто-то еще не откажется в последний момент; если вы ужинаете в ресторане в канун нового года, вам приходится распевать слащавые песенки и пожимать руки незнакомцам, которых вы никогда не видели прежде и никогда не пожелаете увидеть снова. Но никакие шаги в противоположном направлении не допускаются. - Противоположное направление; какое противоположное направление? - удивилась госпожа Такенбэри. - Нет никакого выхода для демонстрации ваших чувств людям, которых вы просто ненавидите. Это -- самая что ни на есть настоятельная потребность нашей современной цивилизации. Только подумайте, как будет мило, если особо установят определенный день для уплаты старых долгов и отмщения обид, день, когда можно будет подготовиться к тому, чтобы явить изящную месть тщательно подобранным людям из списка "людей, о которых нельзя позабыть". Помню, когда я учился в частной школе, у нас был день, в последний понедельник семестра, кажется, посвященный воспоминаниям о недовольствах и разного рода обидах. Конечно, мы не ценили этот день настолько, насколько он того заслуживал, потому что, в конце концов, любой день учебного года можно было использовать для той же цели. Однако если кто-то отчитал младшего мальчика за грубость несколькими неделями раньше, он всегда мог припомнить в тот день данный эпизод и снова отчитать грубияна. Именно это французы называют реконструкцией преступления. - Я назвала бы это реконструкцией наказания, - сказала госпожа Такенбэри. - В любом случае, я не понимаю, как вы можете перенести систему примитивной школьной мести в цивилизованную взрослую жизнь. Мы не перерастаем наши страсти, но мы, полагаю, узнаем, как удерживать их в пределах строгих приличий. - Конечно, все должно быть проделано украдкой и вежливо, - сказал Кловис. - Весь шарм и состоит в том, чтобы воздаяние не осуществлялось небрежно. Теперь, к примеру, вы думаете: "Я должна проявить к Уэбли какое-то внимание в Рождество, они были так добры к милому Берти в Борнмуте", и вы посылаете им календарь, и в течение шести дней после Рождества мистер Уэбли каждый день спрашивает миссис Уэбли, не забыла ли она поблагодарить вас за календарь, который вы им прислали. Что ж, теперь перенесите эту идею на другую и более человечную сторону вашего характера, и скажите себе: "В следующий четверг -- День Немезиды; что же, спрашивается, я могу сделать этим ужасным людям по соседству, которые подняли такой абсурдный шум, когда Пин-Ян укусил их младшенького?" Тогда вы встали бы в немыслимую рань в определенный день, пробрались в их сад и начали выкапывать трюфели на их теннисном корте хорошей лопаткой, выбрав, разумеется, ту часть корта, которая скрыта от наблюдения лавровыми кустами. Вы не найдете никаких трюфелей, но обретете огромный мир, который вам не смогут обеспечить никакие подарки -- ваши или чужие. - Но этого делать нельзя, - возразила госпожа Такенбэри, хотя ее протест прозвучал несколько принужденно. - Я буду чувствовать себя червем, если примусь за такое дело. - Вы преувеличиваете движущую силу, которую червь сможет задействовать в ограниченный промежуток времени, - сказал Кловис. - Если вы как следует поработаете десять минут хорошей широкой лопаткой, результат будет больше напоминать действия необычайно крепкого крота или быстрого барсука. - Они могут догадаться, что это сделала я, - сказала госпожа Такенбэри. - Разумеется, они догадаются, - сказал Кловис. - В этом -- половина всего удовольствия. Вам ведь нравится, если люди в Рождество узнают, какие подарки или открытки вы им посылали. Все пройдет гораздо легче, разумеется, если вы сохраните внешне дружественные отношения с теми, кого ненавидите. Эта жадная маленькая Агнес Блайк, например, которая думает только о своем питании; было бы совсем просто пригласить ее на пикник в какую-нибудь дикую лесистую местность и потерять там перед самым началом завтрака; когда вы ее снова обнаружите, вся еда до последнего кусочка может быть съедена. - Это потребует сверхчеловеческой смекалки -- потерять Агнес Блайк, когда завтрак уже неизбежен: я вообще не верю, что такое возможно. - Тогда соберите и других гостей, людей, которые вам не нравятся, и потеряйте завтрак. Его могут случайно отправить в неверном направлении. - Это будет ужасный пикник, - заметила госпожа Такенбэри. - Для них, но не для вас, - сказал Кловис. - Вы съели бы ранний и питательный завтрак перед отъездом, и вы могли бы получить дополнительное удовольствие, подробно перечисляя меню исчезнувшего пикника -- ньюбургские омары, и майонез, и карри, который следовало разогреть в электрокастрюле. Агнес Блайк обезумела бы гораздо раньше, чем вы добрались бы до карты вин, а в долгие часы ожидания, прежде чем они окончательно потеряют надежду на появление еды, вы могли бы заставить их играть в глупые игры, наподобие этого идиотского "званого обеда лорд-мэра", во время которого все участники должны выбирать названия блюд и делать какие-нибудь глупости, когда это название прозвучит. В этом случае они, вероятно, начнут плакать, когда будет упомянуто их блюдо. Это будет бесподобный пикник. Госпожа Такенбэри минуту помолчала; вероятно, она мысленно составляла список людей, которых она хотела бы пригласить на пикник герцога Хэмфри. Потом она спросила: "А этот невозможный молодой человек, Уолдо Плабли, который всегда заботится о своем здоровье -- вы придумали, что можно с ним сделать?" Очевидно, она начала различать возможности, предоставляемые Днем Немезиды. - Если бы случилось что-нибудь наподобие праздничной церемонии, сказал Кловис, - на Уолдо будет такой спрос, что вам придется договариваться с ним за несколько недель заранее, и даже тогда, если подует восточный ветер или в небе появится облачко-другое, он может оказаться слишком осторожным и побоится куда бы то ни было идти. Было бы довольно весело, если б вы смогли его заманить в гамак в саду, совсем рядом с тем местом, где каждое лето есть осиное гнездо. Удобный гамак в теплый день на его ленивый вкус будет выглядеть чудесно; а потом, когда он погрузится в сон, пылающий запал, брошенный в гнездо, поднимет тьму разъяренных ос, и они вскорости обретут "дом вдали от дома" на жирном теле Уолдо. Потребуется что-нибудь предпринять, чтобы поспешно выбраться из гамака. - Они могут зажалить его до смерти, - возразила госпожа Такенбэри. - Уолдо -- один из тех людей, которых смерть сделает только лучше, причем намного, - объявил Кловис. - Но если вы не желаете заходить так далеко, вы можете подготовить немного сырой соломы и поджечь ее под гамаком в то же самое время, когда запал подбросят в гнездо; дым удержит всех ос, кроме самых воинственных, за пределами зоны поражения, и пока Уолдо будет оставаться в пределах задымления, он избежит серьезных повреждений; его можно будет в конечном счете возвратить матери, почерневшего от дыма и местами раздутого, но все еще легко узнаваемого. - Его мать станет моим врагом на всю жизнь, - сказала госпожа Такенбэри. - Что ж, одной рождественской открыткой будет меньше, - откликнулся Кловис. МЕЧТАТЕЛЬ Наступил сезон распродаж. Августейшие учреждения Вальпургиса и Неттлпинка снизили цены на целую неделю, как бы уступая обычаям торговли; так эрц-герцогиня могла бы с недовольным видом уступить наступлению гриппа по той прискорбной причине, что грипп был в местном масштабе распространен. Адела Чемпинг, по ее собственному мнению, была в некоторых случаях недоступна соблазнам обычных торговых сделок, но считала обязательным для себя посещение недели распродаж у Вальпургиса и Неттлпинка. - Я -- не охотница до покупок, - говорила она, - но мне нравится бывать там, где что-нибудь покупают. Это явственно показывало, что под внешней оболочкой сильного характера скрывается доброе старое затаенное сознание человеческой слабости. Дабы появиться в сопровождении джентльмена, госпожа Чемпинг пригласила своего младшего племянника сопровождать ее в первый день закупочной экспедиции, подбросив в качестве дополнительного соблазна посещение кинематографа и перспективу легкого отдыха. Поскольку Киприану не было еще восемнадцати, она надеялась, что племянник не достиг пока той стадии в развитии мужчины, когда ношение пакетов считается чем-то отвратительным. - Встреть меня у цветочного отдела, - написала она Киприану, - в одиннадцать и ни минутой позже. Киприан был мальчиком, пронесшим через всю недолгую жизнь удивленный взор мечтателя, взор того, кто различает вещи, которые не видимы простым смертным, и наделяет банальности этого мира качествами, не постижимыми для обычных людей -- в общем, у него были глаза поэта или агента по недвижимости. Он был аккуратно одет -- в том ровном стиле, который часто сопровождает раннюю юность и который современные романисты обычно объясняют влиянием овдовевшей матери. Его волосы были гладко зачесаны назад и разделены тоненьким пробором, который с трудом различался. Его тетушка особо отметила состояние волос Киприана, когда они встретились в назначенный час: он стоял, ожидая ее, с непокрытой головой. - Где твоя шляпа? - спросила она. - Я ее с собой не брал, - ответил он. Адела Чемпинг была слегка шокирована. - Ты же не собираешься стать одним из так называемых Чудиков, не так ли? - спросила она с некоторым беспокойством, частично происходящим от мысли, что Чудик будет слишком большой нагрузкой для маленького домашнего хозяйства ее сестры, частично, возможно, -- от инстинктивного предчувствия, что Чудик, даже в зародышевой стадии, откажется носить пакеты. Киприан устремил на нее удивленный, мечтательный взор. - Я не взял шляпу, - сказал он, - потому что она доставляет столько неудобств, когда идешь; я имею в виду, что очень уж нелепо: встречаешь кого-нибудь из знакомых и приходится снимать шляпу, а в руках полно пакетов. А если шляпы нет, то не нужно ее снимать. Госпожа Чемпинг вздохнула с превеликим облегчением: ее наихудшие опасения развеялись. - Носить шляпу -- это более традиционно, - заметила она, а потом оживилась и обратилась к насущным проблемам. - Мы сначала пойдем к прилавку со столовым бельем, - сказала она, шагая в указанном направлении, - я хотела бы взглянуть на салфетки. Удивленный взор Киприана становился все явственнее, пока он следовал за тетушкой; он принадлежал к тому поколению, которое, как полагают все, с радостью довольствуется роль простого зрителя; но смотреть на салфетки, которые не собираешься покупать, -- это удовольствие было выше его понимания. Госпожа Чемпинг взяла пару салфеток и пристально рассмотрела их на свету, как будто ожидала обнаружить некую революционную шифровку, нанесенную на них едва различимыми чернилами; потом она внезапно направилась в отдел стеклянной посуды. - Миллисент попросила меня раздобыть ей парочку графинов, если здесь найдется что-нибудь действительно дешевое, - объяснила она по дороге, - а я в самом деле хочу приобрести салатницу. А к салфеткам вернемся позже. Она тщательно исследовала огромное количество графинов и длинный ряд салатниц и наконец купила семь ваз для хризантем. - Никто сейчас такими вазами не пользуется, - пояснила она Киприану, - но они сойдут для подарков к следующему Рождеству. Два зонтика, которые уценили настолько, что госпожа Чемпинг сочла их нелепо дешевыми, пополнили список ее приобретений. - Один из них подойдет Рут Колсон; она отправится на Малайский полуостров, а там зонтики всегда полезны. И я должна подарить ей какую-нибудь тонкую бумагу для писем. Она совсем не займет места в багаже. Госпожа Чемпинг приобрела пачку бумаги для записей; она оказалась такой дешевой и такой тонкой, что могла поместиться в чемодане или в дорожной сумке. Она также купила несколько конвертов -- конверты так или иначе казались довольно экстравагантными по сравнению с бумагой для писем. - Как ты думаешь, Рут больше понравится синяя или серая бумага? - спросила она у Киприана. - Серая, - сказал Киприан, ни разу не встречавшийся с указанной леди. - А у вас есть сиреневая бумага для заметок такого качества? - спросила Адела продавца. - Сиреневой у нас нет, - ответил тот, - но есть два оттенка зеленой и более темная серая". Госпожа Чемпинг осмотрела и зеленую бумагу, и темно-серую, но выбрала синюю. - Теперь мы можем слегка перекусить, - сказала она. В зале отдыха Киприан вел себя просто образцово и бодро воспринял пирог с рыбой, фаршированный пирог и маленькую чашку кофе - вполне подходящее воздаяние за два часа усиленной толкотни в магазине. Однако он остался непреклонным в ответ на предложение тетушки купить ему шляпу у прилавка, где по притягательно низким ценам распродавались мужские головные уборы. - У меня дома вполне достаточно шляп, - сказал он, - и кроме того, когда их примеряешь, волосы приходят в беспорядок. Возможно, в конце концов он собирался превратиться в Чудика. То, что он оставил все пакеты гардеробщику, тоже казалось поводом для беспокойства. - Сейчас мы наберем еще больше пакетов, - пояснил он, - так что не стоит забирать их, пока мы не закончили нашу прогулку по магазину. Его тетя несколько успокоилась, но не вполне: значительная часть удовольс