твия и волнения от прогулки по магазинам, казалось, пропадала, когда человек лишался непосредственного личного контакта с покупками. - Я собираюсь снова взглянуть на те салфетки, - сказала она, едва они спустились по лестнице на первый этаж. - Тебе можно не ходить, - добавила она, как только мечтательный взгляд мальчика сменился на мгновение выражением немого протеста, - ты можешь встретить меня потом в отделе столовых приборов; я только что вспомнила, что в доме нет штопора, который был бы достаточно надежным. Киприана не было в отделе столовых приборов, когда его тетушка в должный срок явилась туда, но в толчее и суматохе среди беспокойных покупателей и занятых продавцов было очень легко потерять кого угодно. А вот в отделе товаров из кожи где-то через четверть часа Адела Чемпинг заметила племянника, отделенного от нее баррикадами из чемоданов и портшезов и затерявшегося в бесконечной толпе человеческих существ, которые теперь заполнили все уголки огромного универсального торгового центра. Она прибыла как раз вовремя, чтобы стать свидетелем извинительной, а скорее унизительной ошибки со стороны леди, которая с очевидным намерением протолкнулась к лишенному головного убора Киприану, а теперь, затаив дыхание, интересовалась стоимостью сумочки, которая пленила ее воображение. - Теперь, - воскликнула Адела, - она принимает его за одного из продавцов, потому что на нем нет шляпы. Удивляюсь, что этого не случилось раньше. Возможно, так оно и было. Киприан, во всяком случае, не казался пораженным или обеспокоенным ошибкой, которую допустила бедная женщина. Рассмотрев ярлычок на упаковке, он объявил ясным, бесстрастным голосом: - Черная кожа, тридцать четыре шиллинга, снижено до двадцати восьми. Фактически, мы отдаем по специальной цене в двадцать шесть шиллингов. Они расходятся довольно быстро. - Я возьму это, - сказала леди, нетерпеливо вытаскивая несколько монет из кошелька. - Вы возьмете прямо так? - спросил Киприан, - понадобится пара минут, чтобы завернуть, ведь здесь такая толчея. - Ничего, я возьму ее прямо так, - сказала покупательница, сжимая свое сокровище и отсчитывая деньги в ладонь Киприана. Несколько добрых незнакомцев помогли Аделе выйти на открытый воздух. - Это все давка и жара, - сказал один добрый самаритянин другому. - Кто угодно может от них потерять голову. Когда Адела в следующий раз заметила Киприана, он стоял в толпе, которая собралась вокруг прилавков книжного отдела. Мечтательный взгляд был сильнее, чем когда-либо прежде. Он только что продал два сборника молитв пожилому канонику. ЗАПРЕТНЫЕ КАНЮКИ - А вы много понимаете в сватовстве? Хьюго Петерби задал этот вопрос с явственной личной заинтересованностью. - Я в таких делах не специализируюсь, - сказал Кловис. - Все хорошо, пока вы этим занимаетесь, но последствия иногда так смущают -- немые укоризненные взгляды людей, которым вы помогали и способствовали в матримониальных экспериментах. Это почти так же плохо, как продать человеку лошадь с полудюжиной скрытых недостатков и потом наблюдать, как он данные недостатки постепенно обнаруживает в сезон охоты. Уверен, вы думаете о девочке Коултернебов. Она, конечно, весьма и весьма хороша, насколько можно заметить; я полагаю, что кое-какие деньги за ней в приданое точно дадут. Но вот чего я не вижу -- как вы сумеете сделать ей предложение. За все время, что мы с ней знакомы, я не припомню, чтобы она умолкала на три минуты кряду. Вам придется промчаться вместе с ней шесть раз по травяному загону на пари, а затем выпалить свое предложение прежде, чем она опомнится и переведет дыхание. Загон берегут из-за сена, но если вы действительно влюблены в нее, то вы не позволите остановить себя таким меркантильным соображениям, тем более, что это не ваше сено. - Я думаю, что смогу управиться с предложением вполне сносно, - сказал Хьюго, - если б я мог рассчитывать на то, что останусь с ней наедине в течение четырех или пяти часов. Вся беда в том, что я вряд ли удостоюсь подобного счастья. Этот самый Ланнер, похоже, проявляет интерес к тому же предмету. Он просто душераздирающе богат и весьма представителен; ясное дело, наша хозяйка немного польщена тем, что он сюда прибыл. Если она хоть слегка почувствует, что он увлечен Бетти Коултернеб, она тотчас решит, что это просто роскошный брачный союз и бросит их в объятия друг друга на целый день. И каковы будут мои шансы после этого? Моя единственная проблема состоит в том, чтобы удержать его подальше от девушки как можно дольше, и если вы можете мне помочь... - Если вы желаете, чтобы я таскал Ланнера по сельской местности, осматривая предполагаемые римские руины и изучая местные методы пчеловодства и агротехники, то боюсь, ничем не смогу вам помочь, - сказал Кловис. - Видите ли, он проникся ко мне чем-то вроде отвращения после того вечера в курительной. - Что случилось в курительной? - Он извлек на свет божий какой-то затасканный анекдот и подал его как последнюю новинку в мире хороших историй, после чего я заметил, весьма невинно, что никогда не мог вспомнить, Георг II или Джеймс II так высоко ценил этот рассказ. Теперь он смотрит на меня с вежливо замаскированной ненавистью. Я постараюсь ради вас, если возникнет возможность, но все должно быть окольным путем, без личного вмешательства. * * * * - Так замечательно, что мистер Ланнер здесь, - призналась Кловису миссис Олстон на следующий день. - Он всегда был обручен, когда я приглашала его раньше. Такой чудесный джентльмен; его действительно нужно женить на какой-то милой девушке. Между нами, мне кажется, что он прибыл сюда по некоторой причине. - Мне кажется почти то же самое, - ответил Кловис, понижая голос. - Фактически, я почти уверен в этом. - Вы имеете в виду, что он увлечен... - в нетерпении начала миссис Олстон. - Я имею в виду, что он здесь ради того, что он может получить, - сказал Кловис. - Ради того, что он может ПОЛУЧИТЬ? - повторила хозяйка с легким негодованием в голосе. - О чем вы говорите? Он -- очень богатый человек. Чего он здесь хочет получить? - У него есть одна непреодолимая страсть, - сказал Кловис, - а здесь найдется кое-что, что он может заполучить; в других местах ему этого не сыскать -- ни во имя любви, ни за деньги, насколько я знаю. - Но что это? О чем вы говорите? Какая непреодолимая страсть? - Коллекционирование яиц, - сказал Кловис. - У него по всему миру есть агенты, добывающие редкие яйца, его собрание -- одно из самых роскошных в Европе; но его основная забота состоит в том, чтобы отыскивать сокровища лично. Ни расходы, ни различные неприятности его не останавливают. - О боже! Канюки, наши канюки! - воскликнула миссис Олстон. - Вы не думаете, что он собирается совершить набег на их гнездо? - А что вы сами думаете?" спросил Кловис. - Единственная пара длинноногих канюков, которая известна в этой стране, гнездится в вашем лесу. Очень немногие знают о них, но как член лиги защиты редких птиц он мог заполучить эту информацию. Я ехал с ним вместе в поезде и заметил, что большой том Дрессеровых "Птиц Европы" был одним из основных сокровищ в его багаже... Это был том, посвященный короткокрылым ястребам и канюкам. Кловис полагал, что, если уж следовало врать, то врать нужно хорошо. - Это ужасно, - сказала миссис Олстон. - Мой муж никогда не простит мне, если что-нибудь случится с этими птицами. Они порхают по лесу в течение последних двух лет, но в этот раз они впервые свили гнездо. Как вы сказали, они -- почти единственная пара, которая размножается во всей Великобритании; и теперь их гнездо собирается разрушить гость, который поселился под моей крышей. Я должна сделать что-нибудь, чтобы остановить его. Как вы думаете, следует ли ему сказать... Кловис расхохотался. - Я знаю одну историю, которая мне представляется правдивой в большинстве деталей; это случилось недавно где-то на побережье Мраморного Моря; там у нашего друга есть свои люди. Сирийский ночной жаворонок, или еще какая-то птица, как известно, размножалась только в оливковых садах богатого армянина, который по неведомой причине не позволил Ланнеру войти и забрать яйца, хотя ему предложили наличные за разрешение. Армянина нашли избитым до полусмерти через день или два, а его забор кто-то разрушил. Это сочли выражением мусульманской агрессии, и таким образом охарактеризовали во всех консульских сообщениях, но яйца находятся теперь в собрании Ланнера. Нет, я не думаю, что стал бы взывать к его лучшим чувствам на вашем месте. - Я должна что-нибудь сделать, - взмолилась миссис Олстон со слезами на глазах. - Последними словами моего мужа перед его отъездом в Норвегию были как раз строгие инструкции, чтобы птицам не причинили никакого беспокойства, и он спрашивает про них в каждом письме. Придумайте что-нибудь. - Я собирался предложить пикетирование, - сказал Кловис. - Пикетирование! Вы хотите поставить охрану возле птиц? - Нет; возле Ланнера. Он не сможет найти дорогу ночью в лесу, а вы можете договориться, чтобы вы сами, Эвелин, Джек или немецкая гувернантка сопровождали его целыми днями. От такого же гостя, как он сам, Ланнер может избавиться, но ему будет не так просто отделаться от хозяев дома, и даже самый решительный коллекционер едва ли выйдет на охоту за яйцами запретных канюков, когда немецкая гувернантка повиснет, так сказать, у него на шее. Ланнер, который лениво ожидал возможности завершить свое ухаживание за девицей Коултернеб, теперь обнаружил, что его возможности остаться с ней наедине хоть на десять минут сводятся к нулю. Если девушка и оставалась когда-нибудь одна, то он не оставался один никогда. Он с беспокойством заметил, что его хозяйка внезапно переменилась: из хозяйки желательного типа, которая позволяет своим гостям делать все, что их душе угодно, она эволюционировала к тому виду, который тянет гостей по земле подобно могучей бороне. Она показала ему садик и оранжереи, деревенскую церковь, какие-то акварельные эскизы, которые ее сестра сделала на Корсике, и те места, где она надеялась в этом году вырастить сельдерей. Ему показывали всех эйлесберийских утят и ряды деревянных ульев, где будут пчелы, если их не поразит болезнь. Его также отвели в конец длинной аллеи и показали отдаленную насыпь, где, согласно местной легенде, некогда разбили лагерь датчане. И когда хозяйка временно покидала его для исполнения иных обязанностей, он обнаруживал, что в его сторону торжественно направляется Эвелин. Эвелин было четырнадцать, говорила она в основном о добре и зле, о том, сколько можно сделать для установления мира, если бы люди согласились приложить к этому усилия. Наступало облегчение, когда ее сменял Джек, которому было девять лет и который говорил исключительно о Бблканской войне, не стремясь открыть что-нибудь новое в ее политической или военной истории. Немецкая гувернантка поведала Ланнеру о Шиллере больше, чем он когда-нибудь в жизни слышал о любом другом человеке; возможно, это была его собственная вина: он сказал гувернантке, что не интересуется Гете. Когда гувернантка слагала с себя обязанности сторожа, хозяйка была снова наготове с неизбежным приглашением посетить дом старухи, которая помнила Чарльза Джеймса Фокса; женщина умерла два или три года назад, но дом все еще был на месте. Ланнер вернулся в город раньше, чем собирался поначалу. Хьюго не устроил свои дела с Бетти Коултернеб. Отказала она ему или, как чаще всего предполагали, ему не удалось произнести три слова подряд -- этого никогда точно не выяснили. Во всяком случае, она -- все еще веселая девица Коултернеб. Канюки успешно вырастили двух птенцов, которых застрелил местный цирюльник. СТАВКА - Ронни -- огромное испытание для меня, - печально произнесла миссис Аттрей. - В минувшем феврале ему исполнилось только восемнадцать лет, а он уже завзятый игрок. Я не знаю, от кого он мог унаследовать эту страсть; его отец никогда в жизни не касался карт; вы сами знаете, как мало я играю -- партия в бридж по средам в зимние дни, по три пенса за сотню, и даже этого я не стала бы делать, если бы не Эдит, которой всегда требуется четвертый игрок и которая, ясное дело, пригласит эту отвратительную миссис Дженкинхэм, если я откажусь. Мне бы гораздо больше понравилось просто сидеть и беседовать, а не играть в бридж; карты, по-моему, совершенно напрасная трата времени. Но вот Ронни думает только о бридже, баккара и покере -- больше ни о чем. Разумеется, я старалась прекратить это; я просила Норридрумов не давать ему играть в карты, когда у них бывает вечеринка; но вы с тем же успехом могли просить Атлантический океан сохранять спокойствие во время вашего путешествия. Можно ли ожидать, что они побеспокоятся о естественных страданиях матери? - Почему вы позволяете ему туда ходить? - спросила Элеонора Сакселби. - Моя дорогая, - сказала миссис Аттрей, - я не хочу обижать их. В конце концов, они сдают мне землю в аренду, и мне приходится постоянно к ним обращаться, когда я хочу что-нибудь сделать в этих местах; они помогли с устройством новой крыши в оранжерее с орхидеями. И они одалживают мне один из своих автомобилей, когда с моей машиной что-то случается; сами знаете, как часто она выходит из строя. - Не знаю уж, насколько часто, - сказала Элеонора, - мне кажется, это происходит постоянно. Всякий раз, когда я хочу, чтобы вы куда-нибудь меня подвезли в вашем автомобиле, мне говорят, что с ним кое-что не так, или у шофера невралгия и вы не хотите его утруждать. - Он очень часто страдает от невралгии, - поспешно ответила миссис Аттрей. - Во всяком случае, - продолжила она, - вы можете понять, что я не хочу обидеть Норридрумов. Их домашнее хозяйство -- самое беспорядочное в графстве, и я полагаю, что никто никогда не знает, когда подадут еду и что это будет за еда. Элеонор Сакселби вздрогнула. Она предпочитала, чтобы ее трапезы были регулярными и значительными по объему. - Однако, - продолжала миссис Аттрей, - независимо от того, что творится в их собственной домашней жизни, как землевладельцы и соседи они неизменно внимательны и обязательны, так что я не хочу с ними ссориться. Кроме того, если бы Ронни не играл в карты у них, то играл бы где-нибудь еще. - Нет; если б вы проявили настойчивость, - сказала Элеонора. - Я верю в настойчивость. - Настойчивость? Я настойчива! - воскликнула миссис Аттрей. - Более того, я - прозорлива. Я сделала все, что сумела придумать, лишь бы отвратить Ронни от игры на деньги. Я заморозила его пособие на оставшуюся часть года, так что он не может даже играть на деньги в кредит, и я вписала огромную сумму в церковные пожертвования от его имени вместо того, чтобы давать ему небольшие суммы серебром для пожертвований по воскресеньям. Я даже не дала ему денег на чаевые для охотничьей прислуги, а выслала их по почте. После этого Ронни впал в состояние черной меланхолии, но я напомнила ему, что случилось с десятью шиллингами, которые я дала ему на "Неделю Самоотречения", проводившуюся Лигой молодых джентльменов. - Что с ними приключилось? - спросила Элеонора. - Что же, у Ронни был определенный план по этому поводу, на его собственный манер, в связи с "Гранд-Националем". Если бы все выгорело, как он выражался, он сдал бы в Лигу двадцать пять шиллингов и оставил себе приличные комиссионные; но получилось так, что и о десяти шиллингах Лиге пришлось позабыть. С тех пор я была осторожна, чтобы в руки к нему не попало ни единого пенни. - Он как-нибудь обойдет все запреты, - сказала Элеонора со спокойной убежденностью. - Будет продавать вещи. - Моя дорогая, он уже сделал все возможное в этом направлении. Он избавился от своих наручных часов и от охотничьей фляги, и от обоих портсигаров, и я не удивлюсь, если он теперь носит поддельные запонки вместо тех золотых, которые тетя Рода подарила ему к семнадцатому дню рождения. Он не может продать свою одежду, понятное дело, кроме зимнего пальто, и я спрятала его в шкафу, якобы сберегая от моли. Я действительно не знаю, где еще он может раздобыть деньги. Я полагаю, что была и настойчива, и прозорлива. - Он бывал у Норридрумов в последнее время? - спросила Элеонора. - Он был там вчера днем и остался обедать, - сказала миссис Аттрей. - Точно не знаю, когда он вернулся домой, но полагаю, что было уже поздно. - Тогда готова поспорить, что он играл на деньги, - сказала Элеонора с уверенностью, которая часто встречается у людей, у которых мыслей немного, а выжать из них хочется побольше. - Поздно вечером в деревне всегда хочется играть на деньги. - Он не может играть на деньги, если у него нет никаких денег и ни единого шанса деньги получить, - рассудила миссис Аттрей. - Даже если игра идет с маленькими ставками, нужен приличный запас для оплаты проигрышей. - Он, возможно, продал нескольких птенцов амхерстских фазанов, - предположила Элеонора. - Они потянут примерно на десять-двенадцать шиллингов каждый, осмелюсь сказать. - Ронни никогда такого не сделает, - заявила миссис Аттрей. - В любом случае, сегодня утром я пошла и пересчитала их: все они на месте. Нет, - продолжила она с тихим удовлетворением, которое рождается от ощущения тяжелым трудом достигнутого результата. - Полагаю, Ронни пришлось довольствоваться ролью зрителя вчера вечером, если кто-то сел за карточный стол. - Часы показывают точное время? - спросила Элеонора, глаза которой уже несколько минут беспокойно обращались к каминной доске. - Ланч в вашем доме обычно подается так пунктуально. - Полчаса минуло три минуты назад! - воскликнула миссис Аттрей. - Повар, должно быть, готовит нечто необычайно роскошное в вашу честь. Я не посвящена в тайну; меня же не было все утро, как вам известно. Элеонора извинительно улыбнулась. Результатов особенных усилий повара миссис Аттрей стоило ожидать нескольких минут. Фактически, сам завтрак, когда он появился с немалым опозданием, оказался совершенно не достоин той репутации, которую сотворил себе хваленый повар. Один только суп мог омрачить любую трапезу, а то, что последовало за супом, оказалось ничуть не лучше. Элеонора больше молчала, но когда она начинала говорить, в голосе ее слышались рыдания, и это звучало куда красноречивей откровенных обвинений. Даже невозмутимый Рональд погрузился в депрессию, когда отведал rognons Saltikoff. - Не самый лучший завтрак, который я отведала в вашем доме, - сказала наконец Элеонора, когда появился несладкий десерт и ее последние надежды растаяли. - Моя дорогая, это самая худшая трапеза за много лет, - ответила ей хозяйка дома. - Последнее блюдо на вкус, по-моему, отдавало только красным перцем и сырыми тостами. Мне ужасно жаль. Что-то случилось на кухне, Пеллин? - спросила она у служанки. - Да, мэм, новый повар не успел все как следует приготовить, ведь он приехал так внезапно... - начала объяснять Пеллин. - Новый повар! - вскричала миссис Аттрей. - Повар полковника Норридрума, мэм, - пояснила Пеллин. - О чем, ради всего святого, вы говорите? Что повар полковника Норридрума делает в моей кухне - и где мой повар? - Возможно, я смогу объяснить все лучше, чем Пеллин, - поспешно сказал Рональд. - В самом деле, я обедал у Норридрумов вчера, и они высказали пожелание заполучить такого талантливого повара, как наш, только на сегодня и завтра, пока у них гостит некий гурман: их собственный повар не особенно хорош -- ну, вы сами видели, что он может приготовить, когда торопится. Так я решил, что будет весьма спортивно сыграть у них в баккара, поставив нашего повара против их денег; и я все проиграл. Вообще не везет мне в баккара в этом году. Оставшаяся часть его объяснения, то, как он уверил поваров, что временное перемещение сделано с разрешения его матери, и как он контрабандой перевозил их туда-сюда в отсутствие матери -- все это потонуло в протестах шокированных дам. - Если я б продал кого-нибудь в рабство, то они меньше бы суетились, - доверительно сообщил он Берти Норридруму несколько позже, - и Элеонора Сакселби бушевала и вопила гораздо громче. Скажу тебе, что готов держать пари на двух амхерстских фазанов против пяти шиллингов: она откажется играть со мной в паре на турнире по крокету. Мы заявлены вместе, знаешь ли. На сей раз он выиграл. МЕСТО ДЛЯ ВОЛА Теофил Эшли был художником по роду занятий и специалистом по рогатому скоту -- по воле окружающей среды. Не следует думать, что он обитал на ранчо или на молочной ферме, в атмосфере, насыщенной рогами и копытами, доильными аппаратами и железными клеймами. Его дом находился в парковом, наполненном уютными особнячками районе, который разве что не именовали пригородом. С одной стороны к его саду примыкал маленький, живописный луг, на который предприимчивые соседи выпускали пастись каких-то маленьких живописных коров, якобы выведенных на островах Канала. Как-то в летний день коровы стояли по колено в высокой траве на лугу под сенью грецких орехов, а солнечный свет падал пестрыми заплатками на гладкие шкуры. Эшли задумал и исполнил изящную картину, изображавшую двух спокойных дойных коров под грецким орехом, траву на лугу и блики солнечного света, и Королевская Академия добросовестно представила это произведение на летней выставке. Королевская Академия поощряет традиционные, методические приемы у своих питомцев. Эшли сотворил успешное и вполне приемлемое изображение рогатого скота, живописно дремлющего среди грецких орехов, и ему пришлось покориться необходимости и продолжать так же, как начал. За "Полуденным миром", который изображал двух серовато-коричневых коров под грецким орехом, последовал "Священный полдень", изображавший грецкий орех с двумя серовато-коричневыми коровами под ним. Далее появились "Там, где не беспокоят оводы", "Приют для стада" и "Сон в молочной стране", новые изображения грецких орехов и серовато-коричневых коров. Обе попытки Эшли покончить со стереотипами оказались знаковыми провалами: "Голуби заметили ястреба" и "Волки в Риме" вернулись к нему в студию, заклеймленные как отвратительная ересь, и Эшли возвратил себе славу и внимание общества новым шедевром "Тенистый укромный уголок, где дремлют сонные коровы". В прекрасный осенний день он вносил последние штрихи в изображение луговых сорняков, когда его соседка, Адела Пингсфорд, набросилась на внешнюю дверь его студии с громкими безапелляционными ударами. - В моем саду вол, - заявила она, объясняя свое бурное вторжение. - Вол... - сказал Эшли безучастно и скорее глуповато. - Какой вол? - О, да я не знаю, какой именно! - воскликнула леди. - Обычный, или садовый вол, если воспользоваться слэнгом. Но он в саду, вот против чего я возражаю. Мой сад только что привели в порядок к зиме, а вол, бродящий повсюду, нисколько не помогает делу. Кроме того, в саду только что начали цвести хризантемы. - Как он попал в сад? - спросил Эшли. - Полагаю, он вошел в ворота, - нетерпеливо сказала леди. - Он не мог взобраться на стену, и я не верю, что кто-то сбросил его с самолета как рекламу "Боврила". Но сейчас важен другой вопрос -- не как он вошел, а как его выгнать. - Разве он не уйдет? - поинтересовался Эшли. - Если б он собирался уйти, - заявила Адела Пингсфорд довольно сердито, - я не являлась бы сюда, чтобы поболтать с вами на эту тему. Я практически в полном одиночестве; горничная отдыхает во второй половине дня, а кухарка слегла с приступом невралгии. Возможно, я что-то узнала в школе или в иной жизни о том, как прогнать большого вола из маленького сада, но сейчас это, кажется, не приходит мне на ум. Все, о чем я могла подумать: вы мой ближайший сосед и анималист, специалист по рогатому скоту, возможно, более или менее знакомый с предметами, которые вы рисуете, и вы могли бы мне немного помочь. Может статься, я ошибалась. - Я, конечно, рисую молочных коров, - признал Эшли, - но не стану утверждать, что приобрел какой-то опыт в укрощении беспризорных волов. Я видел это в кино, правда, но там всегда были лошади и огромное количество разных принадлежностей; кроме того, никогда не знаешь, насколько правдивы все эти картины. Адела Пингсфорд ничего на это не ответила, а направилась в свой сад. Это был обычный сад средних размеров, но он казался маленьким по сравнению с волом, огромным пятнистым животным, темно-рыжим возле головы и плеч, грязно-белым с боков и сзади, с косматыми ушами и большими, налитыми кровью глазами. Он походил на изящных молочных коров, которых привык рисовать Эшли, не больше, чем предводитель клана курдских кочевников -- на японскую девушку из чайного магазина. Эшли стоял возле самых ворот, изучая внешность и повадки животного. Адела Пингсфорд по-прежнему хранила молчание. - Он ест хризантему, - сказал Эшли, когда тишина стала невыносимой. - Как вы наблюдательны, - горько заметила Адела. - Вы, кажется, замечаете все. Точнее, в данный момент у него во рту шесть хризантем. Необходимость что-нибудь предпринять стала совершенно очевидной. Эшли сделал шаг-другой по направлению к животному, хлопнул в ладоши и издал несколько звуков вроде "Кыш!" и "Брысь!" Если вол все это и слышал, он внешне никак не отреагировал. - Если в мой сад когда-нибудь вломятся какие-то курицы, - сказала Адела, - мне непременно следует послать за вами, чтобы их напугать. Ваше "кыш" превосходно. Но сейчас нет ли у вас желания попробовать отогнать вон того вола? Ну вот, это -- "Мадемуазель Луиза Бишо", теперь он за нее принялся, - добавила она с ледяным спокойствием, когда пылающий оранжевый цветок исчез в огромной жующей пасти. - Так как вы были столь внимательны к сортам хризантем, - сказал Эшли, - то могу сообщить вам, что это вол эйрширской породы. Ледяное спокойствие нарушилось; Адела Пингсфорд использовала такие выражения, которые тут же вынудили художника на несколько футов приблизиться к волу. Он поднял палку, служившую опорой для гороха, и метнул ее с неким намерением в пятнистый бок животного. Превращение "Мадемуазель Луизы Бишо" в салат прервалось на несколько долгих мгновений, пока вол пристально и с явственным удивлением разглядывал метателя палки. Адела пристально глядела с той же концентрацией и более очевидной враждебностью на того же субъекта. Поскольку животное не пригибало голову и не рыло копытами землю, Эшли рискнул снова поупражняться в метании копья, выбрав другую палку. Вол, казалось, сразу понял, что должно произойти; он поспешно сжевал последний пучок хризантем с грядки и стремительно зашагал прочь. Эшли побежал, чтобы отогнать вола к воротам, но достиг лишь того, что скорость движения животного возросла -- прогулочный шаг сменился легкой рысью. С удивленным видом, но без заметных колебаний, животное пересекло крошечную полоску торфа, из вежливости именуемую лужайкой для крокета, и влетело через открытое французское окно в утреннюю комнату. Несколько хризантем и других осенних растений стояли в комнате в вазах, и вол решил продолжить свою экспедицию; в любом случае, Эшли предположил, что животное загнано в угол и будет вести себя соответственно; так что следовало относиться к нему уважительно. И Эшли прекратил свои попытки мешать волу в выборе места для отдыха. - Мистер Эшли, - сказала Адела дрожащим голосом, - я попросила вас выгнать это животное из моего сада, но не просила загонять его ко мне в дом. Если оно будет обретаться где-то поблизости, то пусть уж лучше в саду, а не в комнате. - Управление рогатым скотом не по моей части, - ответил Эшли, - помнится, я так и сказал вам в начале. - Я согласна, - парировала леди, - рисование симпатичных картин с милыми маленькими коровками -- вот для чего вы рождены. Может, пожелаете сделать чудесный эскиз этого вола, устроившегося как дома в моей комнате? На сей раз ей показалось, что мир перевернулся; Эшли решительно зашагал прочь. - Куда вы идете? - закричала Адела. - Принесу инструменты, - был ответ. - Инструменты? Я не хочу, чтобы пользовались лассо. Комната будет уничтожена, если здесь начнется борьба. Но художник уже вышел из сада. Через пару минут он возвратился и принес с собой мольберт, табурет и материалы для рисования. - Вы желаете сказать, что собираетесь спокойно усесться и рисовать этого скота, в то время как он разносит вдребезги мою комнату? - задохнулась Адела. - Это была ваша идея, - сказал Эшли, устанавливая мольберт. - Я запрещаю вам; я категорически запрещаю вам! - взъярилась Адела. - Не понимаю, что вы здесь решаете, - сказал художник. - Вряд ли вы сможете притвориться, что это ваш вол. - Вы, кажется, забыли, что он находится в моей комнате и ест мои цветы, - последовал молниеносный ответ. - А вы, кажется, забыли, что у кухарки невралгия, - сказал Эшли. - Она, может быть, только что погрузилась в милосердный сон, а ваши протесты разбудят ее. Забота о других должна быть руководящим принципом для всех людей в наше время. - Этот человек безумен! - трагически воскликнула Адела. Мгновением позже сама Адела, казалось, сошла с ума. Вол покончил с цветами в вазах и с циновкой из тростника, и казалось, подумал о том, чтобы покинуть свое довольно ограниченное обиталище. Эшли заметил его неугомонность и быстро бросил животному несколько побегов декоративного виргинского плюща, вынуждая его сохранять спокойствие. - Я забыл, как там говорится в пословице, - заметил он. - Что-то вроде "лучше обед из травы, чем вол в стойле, где ненависть". У нас, кажется, готовы все компоненты для пословицы. - Я пойду в Общественную Библиотеку и заставлю их позвонить в полицию, - объявила Адела. Громко возмущаясь, она удалилась. Несколько минут спустя вол, вероятно, побужденный подозрением, что масляные лепешки и кормовая свекла ожидают его в неком определенном стойле, с немалой осторожностью вышел из комнаты, посмотрел с серьезным интересом на человека, который больше не приставал к нему и не бросал копья, а затем тяжело, но стремительно убрался из сада. Эшли упаковал свои вещи и последовал примеру животного; "Ларкден" остался в распоряжении невралгии и кухарки. Эпизод стал поворотной точкой в художественной карьере Эшли. Его замечательная картина, "Вол в утренней комнате поздней осенью", оказалась одной из сенсаций и триумфов следующего Парижского Салона, а когда она была впоследствии выставлена в Мюнхене, ее приобрело правительство Баварии, буквально вырвав из зубов трех энергичных мясоторговых фирм. С того момента его успех был неизменным и значительным, и Королевская Академия двумя годами позже с признательностью выделила немало места в своих стенах для большого холста Эшли "Варвары-обезьяны, разрушающие будуар". Эшли презентовал Аделе Пингсфорд новую тростниковую циновку и пару превосходных кустов "Мадам Андре Блуссе", но подлинного примирения между ними так никогда и не произошло. ГЕНИЙ САМОЗАЩИТЫ Треддлфорд сидел в покойном кресле перед угасающим огнем, с томиком стихов в руке и с радостным сознанием, что за окнами клуба непрерывно капал и барабанил дождь. Холодный и сырой октябрьский день обращался в холодный и сырой октябрьский вечер, и курительная клуба казалась от этого еще более теплой и удобной. Это был день, когда хочется перенестись подальше от окружающего климата, и "Золотое путешествие в Самарканд" манило Треддлфорда долгим и увлекательным странствием в другие страны и под другие небеса. Он уже направился из дождливого Лондона в великолепный Багдад и встал рядом с Вратами Солнца "в стары годы", когда ледяное дыхание неизбежного раздражения, казалось, оторвало читателя от книги. В соседнем кресле устроился Эмблкоп, человек с беспокойным, мятущимся взглядом и ртом, всегда готовым открыться для диалога. Уже год с небольшим Треддлфорд умело избегал общества своего разговорчивого собрата по клубу; он удивительным образом спасался от пытки бесконечными описаниями утомительных личных достижений или возможных чужих достижений на кортах, на скачках, за игорным столом, на воде, на суше и на охоте. Теперь его иммунитет неожиданно исчез. И не было никакого спасения; раньше он считался одним из тех, кто знал, как беседовать с Эмблкопом -- или точнее, как сносить эту пытку. Вновь прибывший был вооружен номером "Кантри лайф", не с целью чтения, а для того, чтобы сломать лед в начале беседы. - Весьма недурной портрет Тростлвинга, - выразительно заметил он, обращаясь к Треддлфорду. - Так или иначе, он сильно напоминает мне Йеллоустепа, который, как известно, был так хорош на Гран-при в 1903 году. Любопытная была гонка; полагаю, я видел все гонки на Гран-при за последние..." - Будьте так любезны, никогда не упоминайте Гран-при в моем присутствии, - произнес Треддлфорд в отчаянии. - Это пробуждает такие печальные воспоминания. Я не смогу этого объяснить, если не расскажу длинную запутанную историю. - О, конечно, конечно, - поспешно сказал Эмблкоп; длинные и запутанные истории, которые рассказывал не он сам, казались ему отвратительными. Он перевернул несколько страниц "Кантри лайф" и проявил фальшивый интерес к изображению монгольского фазана. - Неплохое представление о монгольской породе, - воскликнул он, протягивая журнал соседу для осмотра. - Они очень хороши в некоторых местах. Также заметьте, как они хороши на взлете. Думаю, самый большой мешок, который я набил за два дня подряд... - Моя тетушка, которая владеет немалой частью Линкольншира, - прервал его Треддлфорд с драматической внезапностью, - добилась, возможно, самого замечательного результата в охоте на фазанов; вряд ли ее кто-то превзойдет. Ей семьдесят пять и попасть она ни в кого не может, но всегда выходит с оружием. Когда я говорю, что она не может ни в кого попасть, я не хочу сказать, что она никогда не подвергает опасности жизни своих товарищей по оружию; это было бы неправдой. Фактически, главный распорядитель в правительстве не позволил члену парламента охотиться с ней вместе. "Нам ни к чему сейчас дополнительные выборы", весьма разумно заметил он. Что ж, на днях она подняла фазана и заставила его приземлиться, сбив перо-другое; это оказался бегун, и моя тетя испугалась, что так и не узнает, что случилось с единственной птицей, которую она поразила в течение нынешнего царствования. Конечно, она не собиралась с этим мириться; она преследовала птицу через кусты и просеки, а когда фазан выбрался на открытое место и понесся по вспаханному полю, тетушка оседлала пони и помчалась за ним. Преследование было долгим, и когда моя тетя наконец довела птицу до изнеможения, она была ближе к дому, чем к прочим охотникам; она оставила их примерно в пяти милях позади. - Довольно долгая гонка за раненым фазаном, - фыркнул Эмблкоп. - История подтверждена авторитетом моей тети, - сказал Треддлефорд холодно, а она -- вице-президент местной Христианской Ассоциации Молодых Женщин. Она проехала три мили или около того до своего дома, и уже во второй половине дня обнаружила, что ланч для всех охотников был в той корзине, которую приторочили к седлу пони. Так или иначе, она заполучила свою птицу. - Некоторые птицы, конечно, отнимают много времени, - сказал Эмблкоп. - Так случается и с некоторыми рыбами. Я помню, как удил рыбу в Эксе, прекрасном потоке для форелей, там очень много рыбы, хотя она обычно не слишком больших размеров... - Некоторые -- очень велики, - со значением объявил Треддлфорд. - Мой дядя, епископ Саутмолтонский, натолкнулся на гигантскую форель в водоеме чуть в стороне от главного потока Экса, около Агворти; он подступался к ней со всеми видами мух и червей каждый день в течение трех недель -- и без намека на успех; а затем Судьба вступилась за него. Над водой был низкий каменный мост, и в последний день его рыбацкого отпуска моторный фургон на полной скорости врезался в парапет и перевернулся; никто не пострадал, но часть парапета обрушилась, и весь груз, который был в фургоне, вылетел и свалился в водоем. Через пару минут гигантская форель крутилась и вертелась в грязи на дне опустевшего водоема, и мой дядя смог спуститься вниз и крепко ухватить рыбу. Фургон был заполнен промокательной бумагой, и вся вода до последней капли была всосана в массу упавшего груза. Почти на полминуты в курительной воцарилась тишина, и Треддлфорд мысленно возвратился на ту золотую дорогу, которая вела к Самарканду. Эмблкоп, однако, собрался с силами и заметил довольно усталым и печальным голосом: - Кстати об автокатастрофах, самый ужасный случай произошел со мной на днях, когда я катался со старым Томми Ярби по Северному Уэльсу. До чего хороший парень старик Ярби, настоящий спортсмен, и лучший... - Как раз в северном Уэльсе, - сказал Треддлефорд, - моя сестра пережила в прошлом году сенсационный несчастный случай на дороге. Она ехала в экипаже на званый вечер к леди Ниневии, пожалуй, единственный званый вечер на открытом воздухе, который проходит в тех частях в течение года; поэтому ей очень не хотелось пропустить праздник. Она запрягла молодую лошадь, купленную за пару недель до того; ей обещали, что животное спокойно реагирует на моторы, велосипеды и другие обычные дорожные объекты. Животное вполне соответствовало своей репутации и встречало большинство мотоциклетных выхлопов с безразличием, которое почти напоминало апатию. Однако, я полагаю, у всех нас есть слабые места, и эта конкретная лошадь не могла спокойно смотреть на бродячие зверинцы. Конечно, моя сестра не знала об этом, но явственно все поняла, когда коляска повернула под острым углом и оказалась в разношерстной компании верблюдов, пегих лошадей и канареечных фургонов. Тележка была опрокинута в канаву и разнесена в щепки, а лошадь понеслась прочь через поля. Ни моя сестра, ни грум не пострадали, но проблема состояла в том, чтобы добраться к Ниневии на вечеринку; до поместья было примерно три мили, и ситуация казалась непростой; однако там моя сестра, разумеется, легко нашла бы кого-то, кто отвез бы ее домой. "Думаю, вы не захотите одолжить парочку моих верблюдов?" - предложил ей циркач с иронической симпатией. "Думаю, захочу", сказала моя сестра, которая каталась на спине у верблюда в Египте; она отвергла возражения грума, который на верблюдах не катался. Она выбрала двух наиболее презентабельных с виду животных, вычистила их, сделала настолько опрятными, насколько было возможно в короткий срок, и отправилась в особняк Ниневии. Можете представить себе сенсацию, которую произвел ее маленький, но внушительный караван, достигнув дверей зала. Все участники вечера столпились там поглазеть. Моя сестра довольно легко соскользнула со своего верблюда, а грум с огромным трудом сполз со своего. Тогда молодой Билли Доултон из стражи драконов, который долго прожил в Адене и думал, что изучил язык верблюдов, решил похвастаться: поставить животных на колени традиционным способом. К сожалению, верблюжьи команды не одинаковы по всему миру; это были великолепные туркестанские верблюды, приученные шагать по каменным террасам горных перевалов; когда Доултон закричал на них, они зашагали к парадной двери, в вестибюль и по большой лестнице. Немецкая гувернантка встретила их сразу за поворотом коридора. В имении ухаживали за ней с подобающим вниманием несколько недель. Когда я в последний раз получил от них известия, она достаточно оправилась, чтобы снова исполнять свои обязанности, но доктор говорит, что она будет всегда страдать от болезни сердца. Эмблскоп встал со стула и перебрался в другую часть комнаты. Треддлфор