идала поначалу. Юноша был весьма презентабелен; он знал, как расчесывать волосы - возможно, кому-нибудь подражая; он знал, какой цвет галстука ему подходит -- возможно, под влиянием интуиции; он принадлежал к тому типу мужчин, которым восхищалась Йоканта -- но это, конечно, было просто совпадением. В целом она была вполне довольна, когда девушка посмотрела на часы и дружелюбно, но поспешно простилась с компаньоном. Берти кивнул ей на прощанье, глотнул чаю, а затем извлек из кармана пальто книгу в мягкой обложке под названием "Сипай и Сахиб, история о великом мятеже". Законы этикета кафе запрещают это, вы не можете предложить незнакомцу билеты в театр, не перехватив предварительно взгляд незнакомца. Еще лучше, если вы попросите передать вам сахарницу, предварительно скрыв тот факт, что на вашем собственном столе уже есть одна, большая и доверху заполненная; с этим нетрудно справиться, поскольку напечатанное меню чаще всего почти такого же размера, как стол, и его можно поставить сбоку. Йоканта с надеждой принялась за дело; она провела долгую беседу на повышенных тонах с официанткой относительно предполагаемых дефектов безупречной горячей сдобы, она громко и жалобно расспрашивала, как добраться на подземном транспорте в какие-то невозможно отдаленные пригороды, она с блестящей неискренностью беседовала с котенком из кафе, и в качестве последнего шага, она опрокинула кувшин с молоком и изящно в этом покаялась. В целом она привлекла довольно много внимания, но ни на мгновение не привлекла внимания мальчика с красиво уложенными волосами, который блуждал в нескольких тысячах миль от нее -- на равнинах Хиндустана, среди пустынных бунгало, кипящих базаров и мятежных бараков, вслушиваясь в пульсирование барабанов и в отдаленный треск мушкетов. Йоканта возвратилась в Челси в свой дом, который впервые показался ей унылым и чрезмерно заставленным мебелью. Она с огорчением подумала, что Грегори во время обеда будет скучен и что пьеса после обеда будет глупа. В целом ее настроение явственно отличалась от мурлыкающего самодовольства Аттаба, который снова свернулся в углу дивана, излучая каждым движением гибкого тела безграничный мир и покой. Ведь он уже убил своего воробья. НА ПРОБУ Из всех подлинных обитателей Богемии, которые время от времени попадали в потенциально богемный круг ресторана "Нюрнберг", на улице Совы в Сохо, самым замечательным и неуловимым был Гебхард Кнопфшранк. У него не было друзей, и хотя он обращался с всеми завсегдатаями ресторана как с давними знакомыми, он, казалось, не хотел продолжать знакомство за дверью, которая вела на улицу Совы и во внешний мир. Он общался с ними примерно так, как рыночная торговка могла общаться со случайными прохожими, показывая свои товары и болтая о погоде и о застое в делах, иногда о ревматизме, но никогда не выражая желания вникнуть в их повседневную жизнь или обсудить их амбиции. Он, как все поняли, принадлежал к семейству фермеров-крестьян, обитавших где-то в Померании; примерно два года назад, как стало известно, он отказался от сельских трудов, от выкармливания свиней и гусей, и решил испытать удачу в качестве художника в Лондоне. - Почему Лондон, а не Париж или Мюнхен? - спрашивали его любопытные. Что ж, был корабль, который два раза в месяц совершал рейсы из Штольпмунде в Лондон, он вез немного пассажиров, но вез дешево; плата за проезд по железной дороге до Мюнхена или Парижа была не столь мала. Так и получилось, что он приехал сюда, избрав Лондон сценой своего великого приключения. Вопрос, который долго и серьезно обсуждали завсегдатаи "Нюрнберга", состоял в следующем: был ли этот странник действительно одухотворенным гением, несущимся на крыльях к свету, или просто предприимчивым молодым человеком, решившим, что он может рисовать и таким образом стремившимся сбежать от монотонной диеты из ржаного хлеба и от песчаных равнин Померании, на которых пасутся свиньи. Были разумные основания для сомнений и опасений; артистические группы, которые гнездились в маленьком ресторане, включали так много молодых девушек с короткими стрижками и так много молодых людей с длинными волосами, которые считали себя сверхъестественно одаренными в области музыки, поэзии, живописи или драматического искусства, хотя очень немногое подтверждало эту гипотезу. Так что самозваные гении любого типа в их среде неизбежно попадали под подозрение. С другой стороны, всегда оставалась неизбежная опасность, что неожиданно появится интересное дарование, которым могут пренебречь. Все помнили грустную историю Следонти, драматурга и поэта, которого обидели и неприветливо встретили на обсуждении на улице Совы, а впоследствии его назвал гениальным певцом сам Великий князь Константин Константинович -- "наиболее образованный из Романовых"; так считала Сильвия Струббл, которая говорила с таким апломбом, будто была знакома со всеми представителями Российского императорского дома. На самом деле она была знакома с газетным корреспондентом, молодым человеком, который ел "BORTSCH" с таким видом, будто сама его изобрел. "Поэмы Смерти и Страсти" Следонти теперь распродавались тысячными тиражами на семи Европейских языках, их собирались перевести в Сирии: это обстоятельство сделало проницательных критиков из "Нюрнберга" довольно сдержанными в высказывании слишком поспешных и слишком безапелляционных суждений. Что касается работ Кнопфшранка, у завсегдатаев не было недостатка в возможностях осматривать и оценивать их. Хотя он решительно держался в стороне от общественной жизни ресторанных знакомых, он не был склонен скрывать свои художественные достижения от их пристальных взоров. Каждый вечер или почти каждый вечер, приблизительно в семь часов, он входил, усаживался за свой постоянный столик, бросал огромный черный портфель на противоположный стул, кланялся без разбору всем присутствующим и серьезно занимался едой и питьем. Когда наступала стадия кофе, он зажигал сигарету, брался за портфель и начинал копаться в его содержимом. После долгих раздумий он выбирал несколько самых свежих набросков и эскизов и молча передавал их по кругу от стола к столу, уделяя особенное внимание любым новым гостям, которые могли появиться. На обороте каждого эскиза ровными буквами было написано "Цена десять шиллингов". Если его работы и не были явственно отмечены печатью гениальности, во всяком случае они были замечательны из-за выбора необычной и неизменной темы. Его картины всегда представляли некоторое известное уличное или общественное место в Лондоне, пребывающее в развалинах и лишенное человеческого населения, вместо которого бродили дикие животные, которые, судя по богатству экзотических разновидностей, должно быть, сбежали из Зоологических Садов и странствующих зверинцев. "Жирафы, пьющие из фонтана на Трафальгар-сквер" были одним из самых известных и характерных его набросков, в то время как еще более сенсационный характер имела ужасная картина "Стервятники, нападающие на умирающего верблюда на Беркли-стрит". Были также и фотографии большого холста, над которым он трудился несколько месяцев и который он теперь пытался продать какому-нибудь инициативному дилеру или предприимчивому любителю. Называлась картина "Гиены, спящие на Юстон-стейшн"; этот сюжет выражал непостижимые глубины опустошения. - Конечно, это может быть очень умным, это может быть чем-то значительным в царстве искусства, - говорила Сильвия Струббл своим постоянным слушателям, - но, с другой стороны, это может быть просто безумным. Не следует в данном случае уделять слишком много внимания коммерческому аспекту, но тем не менее, если какой-то дилер назначит цену на картину с гиенами или даже на некоторые эскизы, мы сможем получше узнать, как следует относиться к этому человеку и его работам. - Может, мы станем проклинать себя на днях, - сказала миссис Нуга-Джонс, - за то, что не скупили полный портфель его эскизов. В то же время, когда столько настоящих талантов бродит вокруг, никто не станет выкладывать десять шиллингов за то, что напоминает маленькую странную дерзость. Конечно, картина, которую он показал нам на прошлой неделе, "Песчаные куропатки спят на мемориале Альберта", была очень внушительна, и конечно, я могла заметить следы подлинного мастерства и в замысле, и в исполнении; но она мне не напомнила мемориал Альберта, а сэр Джеймс Бинквест мне сказал, что песчаные куропатки не усаживаются на насест, они спят на земле. Каким бы талантом или гением не обладал померанский художник, он определенно не сумел добиться коммерческого успеха. Портфель оставался забит непроданными эскизами, а "Юстонская Сиеста", как окрестили остряки из "Нюрнберга" его большой холст, все никак не находила покупателей. И видимые признаки явственных финансовых затруднений стали очевидны; половина бутылки дешевого кларета в обед превратилась в маленький стакан пива, а он в свою очередь уступил место воде. Обед за шестнадцать пенсов из ежедневной традиции превратился в воскресную роскошь; в обычные дни художник насыщался семипенсовым омлетом и каким-нибудь хлебом и сыром, а были вечера, когда он вообще не появлялся. В редких случаях, когда он говорил о своих делах, стало заметно, что он все больше говорит о Померании и все меньше - о великом мире искусства. - Теперь у них там трудное время, - задумчиво сказал он. - Свинок выгнали на поля после жатвы, и нужно за ними присматривать. Я мог бы помочь, если б оказался там. Здесь трудно жить; искусство не ценят. - Почему вы не нанесете визит домой? - тактично спросил кто-то. - Ах, это стоит денег! И билет на корабль до Штольпмунде, и деньги, которые я задолжал за жилье. Даже здесь я должен несколько шиллингов. Если б я мог продать несколько своих эскизов... - Возможно, - предложила миссис Нуга-Джонс, - если бы вы запросили немного меньше, некоторые из нас были бы рады купить несколько. Десять шиллингов -- всегда большая сумма, знаете, для того, кто не слишком хорошо обеспечен. Возможно, если б вы запросили шесть или семь шиллингов... Однако крестьянин всегда остается крестьянином. Простое предложение сделать скидку пробудило настороженность в глазах художника и укрепило линии его рта. - Девять шиллингов девять пенсов каждый, - подхватил он, и казался разочарованным, когда миссис Нуга-Джонс не стала дальше развивать эту тему. Он, очевидно, ожидал, что она предложит семь шиллингов и четыре пенса. Неделя шла за неделей, и Кнопфшранк все реже появлялся в ресторане на улице Совы, в то время как его рацион в этих случаях становился все скуднее. И затем настал триумфальный день, когда он появился ранним вечером в восторженном состоянии и заказал огромный ужин, который едва не перешел в банкет. Обычные кухонные ресурсы были дополнены импортированным блюдом -- копченой гусятиной, померанским деликатесом, который, к счастью, нашелся в фирме "DELIKATESSEN" на Ковентри-стрит; массивная бутыль рейнского вина стала заключительным аккордом празднества и добавила хорошего настроения переполненному столу. - Он, очевидно, продал свой шедевр, - прошептала Сильвия Струббл миссис Нуга-Джонс, которая в тот день запоздала. - Кто его купил? - прошептала та в ответ. - Не знаю; он еще ничего не сказал, но это должен быть какой-то американец. Вы видите, у него маленький американский флаг на тарелке с десертом, и он три раза бросал пенни в музыкальный автомат, один раз играл "Звездно-полосатый флаг", потом марш Соузы, а потом снова "Звездно-полосатый флаг". Это скорее всего был американский миллионер, который, очевидно, заплатил очень большую сумму. Смотрите, он просто сияет и посмеивается от удовольствия. - Мы должны спросить его, кто был покупателем, - сказала миссис Нуга-Джонс. - Тихо! Нет, не надо. Давайте побыстрее купим у него несколько эскизов, прежде, чем мы якобы узнаем, что он прославился; иначе он удвоит цены. Я так рада, что он наконец добился успеха. Я всегда верила в него, сами знаете. Заплатив по десяти шиллингов за рисунок, мисс Струббл приобрела изображения верблюда, умирающего на Беркли-стрит, и жирафов, утоляющих жажду на Трафальгар-сквер; по той же самой цене миссис Нуга-Джонс заполучила эскиз с сидящими на насесте песчаными куропатками. Более честолюбивая картина, "Волки и вапити, сражающиеся на ступенях клуба "Атенеум"", нашла покупателя за пятнадцать шиллингов. - А каковы теперь ваши планы? - спросил молодой человек, который поставлял случайные материалы в художественный еженедельник. - Я направлюсь в Штольпмунде, как только корабль поднимет паруса, - сказал художник, - и я не вернусь. Никогда. - Но ваша работа? Ваша карьера в живописи? - Ах, здесь нитшего нет. Все голодают. До этого дня я не продал не одного из моих эскизов. Сегодня вечером вы купили несколько, потому тшто я ухожу от вас, но в другие времена -- ни одного. - Но разве какой-то американец...? - Ах, богатый американец, - засмеялся художник. - Слава Богу. Он врезался на автомобиле прямо в наше стадо свинок, когда они шли на поле. Многие из наших лучших свинок погибли, но он оплатил весь ущерб. Он заплатил, возможно, больше, тшем они стоили, во много раз больше, тшем они будут стоить на рынке, когда поднаберут жирка; но он спешил добраться в Данциг. Когда человек спешит, ему приходится платить столько, сколько требуют. Благодарю Бога за богатых американцев, которые всегда спешат, тштобы добраться куда-нибудь еще. Мои отец и мать, у них теперь так много денег; они послали мне кое-что, чтобы оплатить мои долги и вернуться домой. Я в понедельник отправляюсь в Штольпмунде, и я не вернусь. Никогда. - Но как же ваша картина, гиены? - Нехорошо. Слишком велика, чтобы везти ее в Штольпмунде. Я сжег ее. Со временем его позабудут, но сейчас Кнопфшранк -- почти столь же интересный субъект, как Следонти, для некоторых завсегдатаев ресторана "Нюрнберг" на улице Совы в Сохо.