ользовался удачным случаем: в одно из редких посещений фермы Лоренсом он отвел брата в сарай, где в уединении пребывал Волшебник Кловера - соломенный вдовец травоядного гарема. Том почувствовал, что старая ненависть к сводному брату отчасти вернулась; художник становился все более вялым, одевался совсем уж неподобающе и к тому же пытался взять в разговоре слегка покровительственный тон. Он не заметил прекрасного урожая картофеля, но с восторгом рассматривал заросли сорняков с желтыми цветами, которые находились в углу у ворот и сильно раздражали владельца, следившего за прополкой всех фермерских угодий. Потом, вместо того чтобы подобающим образом оценить стадо жирных черных ягнят, он просто закричал от восхищения, красноречиво описывая оттенки листвы в дубовой роще на далеком холме. Но теперь он собрался осмотреть величайшую гордость и славу Хелсери; он мог проявить сдержанность в похвалах и скупость по части поздравлений, но ему придется увидеть и подтвердить множество совершенств этого устрашающего животного. Несколько недель назад, во время деловой поездки в Таунтон, Том получил от сводного брата приглашение посетить студию в этом городе, где Лоренс показывал одну из своих картин, большой холст, представляющий быка, стоящего по колено в грязи на какой-то болотистой поверхности; он был хорош в своем роде, без сомнения, и Лоренс казался необычно доволен этим произведением. "Лучшая вещь, которую я создал", повторил он много раз, и Том великодушно согласился, что животное весьма жизнеподобно. Теперь человек красок должен был увидеть подлинную картину, живой образ силы и привлекательности, пиршество для глаз, картину, на которой поза и действие с каждой минутой менялись, а не оставались неизменными, ограниченными четырьмя стенками рамы. Том отворил крепкую, сбитую из дерева дверь и шагнул впереди гостя в усыпанное соломой стойло. - А он спокойный? - спросил художник, когда молодой бык с вьющейся красной гривой вопросительно уставился на гостей. - Временами он бывает игрив, - сказал Том, оставив единокровного брата в сомнениях, имели ли представления быка об играх сходство с кошками-мышками. Лоренс сделал парочку небрежных замечаний о внешности животного, задал вопросы о его возрасте и тому подобных деталях; потом он прохладно перевел разговор в другое русло. - Помнишь картину, которую я показывал в Таунтоне? - спросил он. - Да, - фыркнул Том, - белый бык, стоящий посреди какой-то слякоти. Не слишком увлекайся этими херфордами; здоровые скоты, но в них не так уж много жизни. Осмелюсь сказать, что их рисовать гораздо легче; взгляни, этот малыш все время движется, не так ли, Волшебник? - Я продал ту картину, - сказал Лоренс с немалым самодовольством в голосе. - Продал? - переспросил Том. - Рад это слышать, разумеется. Надеюсь, ты доволен тем, что за нее получил. - Я получил за нее три сотни фунтов, - сказал Лоренс. Том повернулся к нему с медленно возрастающей ненавистью. Три сотни фунтов! При самых благоприятных рыночных условиях, которые он мог себе вообразить, чудесный Волшебник едва ли принесет ему сотню. Но за кусок лакированного холста, раскрашенного его единокровным братом, заплатили втрое большую сумму. Это было жестокое оскорбление, которое достигло цели на все сто, потому что подчеркнуло триумф покровительственного, самодовольного Лоренса. Молодой фермер хотел поставить своего родственника на место и сбить с него спесь, показывая жемчужину своей сокровищницы. А теперь они поменялись местами, и его драгоценное животное показалось дешевым и незначительным по сравнению с ценой, которую заплатили за простую картину. Это была чудовищная несправедливость; живопись всегда была только ловкой подделкой кусочка жизни, в то время как Волшебник был реальностью, монархом своего маленького мира, индивидуальностью в сельской глубинке. Даже после того, как он умрет, он еще сохранит часть индивидуальности; его потомки заполонят луга, долины, склоны и пастбища, они будут в стойлах, хлевах и загонах, их чудесные рыжие гривы будут оживлять пейзаж и переполнять рынок; люди будут обращать внимание на многообещающих телок или массивных самцов и говорить: "Ага, эти - из потомства доброго старого Волшебника Кловера". Все это время картина висела бы себе, безжизненная и неизменная, покрытая пылью и лаком, оставаясь движимым имуществом, которое лишится всякого смысла, если развернуть холст к стене. Эти мысли сердито сменяли друг друга в мозгу Тома Йоркфилда, но он не мог облечь их в слова. Когда он выразил вслух свои чувства, то поставил вопрос прямо и резко. - Некоторые слабовольные дураки могут выбросить три сотни фунтов за высохшие краски; не могу сказать, что я завидую их вкусу. Я предпочел бы иметь реальную вещь, а не ее изображение. Он указал на молодого быка, который поочередно смотрел на них, приподнимая нос и время от времени опуская рога полу-игривым, полу-нетерпеливым движением головы. Лоренс рассмеялся с раздражающим, снисходительным удовольствием. - Я не думаю, что покупатели моих красок, как ты это называешь, должны волноваться насчет того, что выбросили деньги на ветер. Пока я добиваюсь все большей известности и признания, мои картины будут расти в цене. Та работа, вероятно, будет оценена в четыре сотни на торгах лет через пять или шесть; картины - не самое плохое вложение денег, если знать достаточно, чтобы выбирать работы правильных авторов. А ведь ты не можешь сказать, что твой драгоценный бык будет расти в цене, если ты дольше будешь держать его. Ему отпущен небольшой срок, а затем, если ты будешь и дальше держать его, цена упадет - до нескольких шиллингов за копыта и шкуру; возможно, в тот же день моего быка приобретет за серьезную сумму какая-нибудь солидная картинная галерея. Это было уже чересчур. Объединенная сила правды, клеветы и оскорбления оказалась слишком велика, и сдержанность покинула Тома Йоркфилда. В правой руке он сжал полезную дубовую палку, а левой ухватился за свободный воротник канареечной шелковой рубашки Лоренса. Лоренс не был борцом; опасение физического насилия лишило его равновесия точно так же, как непреодолимое негодование лишило равновесия Тома, и так уж случилось, что Волшебник Кловера был поражен беспрецедентным зрелищем человека, который перескакивает через ограду с жалобными криками, как курица, которая борется за место у кормушки. В это мгновение абсолютного счастья бык попытался перебросить Лоренса над левым плечом, пнуть его по ребрам во время полета и бухнуться на него сверху, когда он достигнет земли. Только энергичное вмешательство Тома побудило Волшебника отменить последний пункт программы. Том преданно и нежно заботился о сводном брате до полного излечения от повреждений, которые оказались не слишком серьезны: вывихнутое плечо, пара сломанных ребер и легкое нервное истощение. В конце концов, у молодого фермера больше не было повода злиться; быка Лоренса могли продать за три сотни или за шесть сотен, им могли восхищаться тысячи людей в больших картинных галереях, но он никогда не сможет перебросить человека через себя и ударить его по ребрам прежде, чем человек упадет с другой стороны. Это было замечательное достижение Волшебника Кловера, которое никогда не забылось. *** Лоренс по-прежнему остается популярным художником-анималистом, но его персонажи - всегда котята, оленята или ягнята, но никогда быки. MОРЛВИРА "Олимпийская Империя Игрушек" заняла огромный фасад на респектабельной улице в Вест-Энде. Название "Империя Игрушек" оказалось очень подходящим, потому что никто, прочитав его, не мог и помыслить о знакомом и уютном игрушечном магазине. Холодный блеск и суровая сложность - вот что источали образцы, выставленные в больших окнах здания; это были такие игрушки, которые усталый продавец с объяснениями показывает в рождественские дни возбужденным родителям и измученным, тихим детям. Игрушки-животные казались скорее моделями из курса естествознания, а не удобными, дружелюбными спутниками, которых можно было, в определенном возрасте, взять с собой в постель или контрабандой пронести в ванную. Механические игрушки постоянно делали вещи, которых будущие хозяева потребовали бы не больше полудюжины раз за все время существования; это было милосердное указание, что в любой нормальной детской срок службы таких игрушек будет очень короток. Среди элегантно одетых кукол, которые заполняли целую секцию в окне, виднелась огромная леди в роскошном платье, окруженная персикового цвета бархатом, продуманно украшенная аксессуарами из леопардовой кожи, если можно использовать такое удобное общее слово в описании запутанного женского туалета. Она не испытывала недостатка ни в каких новинках, изображенных на модных страницах - на самом деле, как считали многие, у нее было нечто, чего нет у средних женщин из модных журналов; вместо пустого и невыразительного лоска на ее лице отражался характер. Следовало признать, что это был дурной характер, холодный, враждебный, жестокий; одна бровь была зловеще опущена, а в углах рта скрывалась беспощадная твердость. Ее можно было представить героиней многих историй - историй, в которых окажутся на первом плане недостойные амбиции, жажда денег и полное отсутствие всяческих приличий. Фактически, она не испытывала недостатка и в судьях и биографах даже на этой, витринной стадии своей карьеры. Эммелин, десяти лет, и Берт, семи лет, задержались по пути от грязной глухой улицы к населенным лебедями прудам Cент-Джеймс-парка, критически исследовали куклу в роскошном платье и не слишком спокойно отнеслись к особенностям ее характера. Конечно, существует скрытая вражда между дурно одетыми по нужде и разодетыми без нужды, но легкая доброта и чувство товарищества со стороны последних часто сталкивается с чувством восхищенной преданности первых; если бы леди в бархате персикового цвета и в леопардовой коже была, в дополнение ко всему усложненному окружению, еще и мила, тогда Эммелин по крайней мере могла бы зауважать и даже полюбить ее. Но теперь она создала этой леди ужасную репутацию, основанную прежде всего на знании о развращенности знати, полученном из разговоров читателей популярных романов; Берт добавил несколько ужасных деталей из своих ограниченных запасов воображения. - Она - очень плохая, вот эта, - объявила Эммелин после долгого недружелюбного обзора, - ее муж ее ненавидит. - Он бьет ее, - сказал Берт с энтузиазмом. - Не-а, не бьет, потому что он мертв; она отравила его медленно и постепенно, так, чтобы никто ничего не узнал. Теперь она хочет жениться на лорде, у которого кучи денег. У него уже есть жена, но она собирается и ее отравить. - Она - плохая, - сказал Берт с возрастающей враждебностью. - Ее мать ненавидит ее и боится ее, потому что она остра на язык; всегда говорит серкезмы, она-то. Она еще и жадная; если есть рыба, она съест свою долю и долю своей маленькой дочки, хотя маленькая девочка - просто чудо. - У нее был когда-то маленький мальчик, - сказал Берт, - но она столкнула его в воду, когда никто не глядел. - Нет, она не толкала, - сказала Эммелин, - она отправила его далеко, к бедным людям, так что ее муж не знал, где он. А они думали, что он, муж, жестокий. - Как ее звать? - спросил Берт, думая, что настало время обозначить столь интересную индивидуальность. - Звать? - сказала Эммелин, задумавшись. - Ее зовут Морлвира. - Таким было, насколько она могла припомнить, имя авантюристки, которая фигурировала в кинодраме. На мгновение воцарилась тишина, пока дети обдумывали скрытые в этом имени возможности. - Эта одежда, которая на ней надета, за нее не платили и никогда не заплатят, - сказала Эммелин, - она думает, что заставит богатого лорда заплатить, но он не будет. Он дал ей брульянты, которые стоят сотни фунтов. - Он не станет платить за одежду, - убежденно сказал Берт. Очевидно, был какой-то предел добродушию и слабохарактерности богатых лордов. В эту минуту у входа в торговый центр остановился моторный экипаж со слугами в ливреях; оттуда вышла массивная леди, говорившая резковато и весьма поспешно, ее сопровождал медлительный и надутый маленький мальчик, у которого на лице выражалась черная меланхолия, а на теле красовался белый матросский костюмчик. Леди продолжала спор, который, вероятно, начался еще на Портмен-сквер. - Теперь, Виктор, ты должен пойти и купить хорошую куклу для твоей кузины Берты. Она подарила тебе чудесную коробку солдатиков на день рождения, и ты должен сделать ей подарок в ее праздник. - Берта - жирная маленькая дура, - произнес Виктор голосом, столь же громким, как у его матери, и еще более убежденным. - Виктор, нельзя так говорить. Берта - не дура, и она совсем не толстая. Ты должен пойти и выбрать для нее куклу. Пара вошла в магазин, исчезнув из поля зрения двух уличных детишек. - Надо же, какой он злой! - воскликнула Эммелин, но и она, и Берт были склонны принять сторону Виктора против отсутствующей Берты, которая была, несомненно, такой жирной и глупой, как он ее описал. - Я хочу посмотреть куклы, - сказала мать Виктора ближайшему продавцу. - Это для маленькой девочки одиннадцати лет. - Для жирной маленькой девочки одиннадцати лет, - добавил Виктор в качестве информации к размышлению. - Виктор, если ты будешь говорить такие грубости о кузине, то ляжешь спать, как только мы доберемся домой, и не получишь никакого чая. - Вот одна из самых новых моделей, которые у нас есть, - сказал продавец, снимая фигурку в бархате персикового цвета с оконной витрины. - Леопардовый убор и меховая накидка по самой последней моде. Вы не найдете ничего новее этого. Эксклюзивный дизайн! - Гляди! - прошептала Эммелин снаружи. - Они пришли и взяли Морлвиру. В ее сознании смешались волнение и ощущение какой-то тяжелой утраты; ей так хотелось еще чуть-чуть поглядеть на это воплощение разодетой развращенности. - Я вижу, она садится в экипаж, чтобы выйти за богатого лорда, - заключил Берт. - Ничего ей не добиться, - сказала Эммелин неопределенно. Внутри магазина приобретение куклы несколько застопорилось. - Это красивая кукла, и Берта будет очарована ею, - громко утверждала мать Виктора. - Ну и очень хорошо, - сказал Виктор надувшись. - Тебе не нужно убирать ее в коробку и ждать целый час, пока ее упакуют. Я возьму ее как она есть, и мы можем поехать на Манчестер-Сквер, отдать куклу Берте и покончить с этим. И мне не надо будет писать на карточке: "Дорогой Берте с любовью от Виктора". - Замечательно, - сказала его мать. - Мы можем заехать на Манчестер-Сквер по пути домой. Ты должен пожелать ей всего наилучшего и отдать ей куклу. - Я не дам этой маленькой грязнуле целовать меня, - предупредил Виктор. Его мать ничего не сказала; Виктор не был и вполовину так противен, как она ожидала. Когда он хотел, он мог быть ужасно непослушным. Эммелин и Берт только что отошли от окна, когда Морлвира появилась снаружи, ее очень осторожно нес Виктор. Зловещее торжество, казалось, запечатлелось на ее суровом, холодном лице. Что касается Виктора, какая-то презрительная ясность сменила предшествующее уныние; он, очевидно, принял свое поражение с высокомерным достоинством. Высокая леди дала указания лакею и устроилась в экипаже. Маленькая фигурка в белом костюмчике моряка вскарабкалась вслед за ней, все еще тщательно удерживая изящно одетую куклу. Автомобиль должен быть дать задний ход, отъезжая. Очень незаметно, очень ловко и безжалостно Виктор выпустил Морлвиру из рук, чтобы она упала на дорогу точно за катящимся назад колесом. С мягким, приятно звучащим хрустом автомобиль проехал по распростертой фигурке, потом двинулся вперед, и хруст повторился. Экипаж отъехал, а Берт и Эммелин стояли, в испуганном восхищении рассматривая жалкую кучку измазанного маслом бархата, опилок и леопардовой кожи - все, что осталось от ненавистной Морлвиры. Они испустили пронзительный восторженный вопль и помчались, дрожа, подальше от сцены так скоро разыгранной трагедии. В тот же день, когда они были увлечены преследованием птиц на берегу пруда в Cент-Джеймс-парке, Эммелин торжественно сообщила Берту: - Я тут думала. Ты знаешь, кто это был? Он был тот самый маленький мальчик, которого она отослала жить к бедным людям. Он вернулся и сделал это. САД ПО СЛУЧАЮ... - Не говорите со мной о городских садах, - потребовала Элеонора Рапсли. - Это означает, конечно, что я хочу, чтобы вы слушали меня в течение часа, пока я говорю именно об этом. "Какой милый у вас сад", говорили нам люди, когда мы только переехали сюда. Полагаю, они имели в виду, что у нас есть прекрасный участок для сада. - На самом деле именно размер никуда не годился; слишком много места, чтобы позабыть о нем и сделать частью двора, и слишком мало, чтобы держать там жирафов. Видите ли, если б мы могли держать там жирафов, северных оленей или еще какую-нибудь живность, мы объясняли бы полное отсутствие растительности, ссылаясь на садовую фауну: "Нельзя держать вместе вапити и тюльпаны Дарвина, знаете ли, поэтому мы не посадили в прошлом году ни единой луковицы". Но у нас нет вапити, а тюльпаны не могут пережить того, что все соседские кошки держат совет посреди цветочных клумб. Эта прискорбная полоса земли, которую мы хотели сделать границей между геранью и таволгой, используется кошачьим съездом в качестве партийной границы. Разногласия между партиями случаются очень часто, гораздо чаще, чем расцветает герань. Я не склонна обвинять обыкновенных котов, но у нас в саду, кажется, проводится конгресс котов-вегетарианцев; я называю их вегетарианцами, дорогая, потому что они уничтожают чудесную рассаду, но не трогают воробьев. Взрослых воробьев в субботу было столько же, сколько и в понедельник, не говоря уже о появившихся в саду неоперившихся птенцах. - Кажется, существенное расхождение во мнениях между воробьями и Провидением произошло уже в начале времен, когда решалось, как лучше выглядит крокус: в вертикальном положении с корнями в земле или в горизонтальном с аккуратно отделенным стеблем. За воробьями всегда остается последнее слово, по крайней мере, в нашем саду. Я думаю, Провидение с самого начала намеревалось принять исправительный акт, или как он там называется, создав более спокойных воробьев или менее уязвимый крокус. Самое утешительное в нашем саду - то, что его не видно ни из гостиной, ни из курительной; так что если гости не обедают и не завтракают с нами, они не могут заметить печальное состояние нашего участка. Вот почему я так разозлилась на Гвенду Поттингтон, которая буквально напросилась ко мне на ланч в следующую среду; она услышала, как я приглашаю барышню Поулкот на ланч, если она отправится по магазинам, и конечно, Гвенда тут же спросила, может ли и она прийти. Она явится только для того, чтобы поиздеваться над моими потрепанными полупустыми грядками и пропеть очередную порцию похвал своему до омерзения ухоженному саду. Я уже устала слушать, как ей все кругом завидуют; похоже, все на свете принадлежит ей - машина, званые обеды, даже головные боли; и все, что у нее есть - превосходно, ни у кого ничего подобного нет. Конфирмация ее старшего сына была таким сенсационным событием, что вопрос об этом должны, судя по всему, поднять в Палате Общин! А теперь она, как назло, явится, чтобы посмотреть на мои злосчастные анютины глазки и на прорехи в зарослях душистого горошка и чтобы дать мне яркое и подробное описание редчайших и роскошных цветов в ее собственном розарии. - Моя дорогая Элеонора, - сказала баронесса, - вы избавитесь от всей этой нервотрепки и от огромных расходов на садовника, не говоря уже о проблемах с воробьями, если просто оплатите ежегодный взнос в АПСС. - Никогда не слышала об этом, - сказала Элеонора. - Что это значит? - Ассоциация Поставки Садов по Случаю, - расшифровала баронесса. - Она существует, чтобы разбираться с такими делами, как ваше, с проблемами задних дворов, которые абсолютно бесполезны в качестве садовых участков, но необходимы, чтобы стать декоративным фоном в определенное время, когда ожидается завтрак или званый обед. Предположим, к примеру, к вам приходят гости на ланч в час тридцать; вы просто звоните в Ассоциацию где-то в десять часов утра в тот же день и говорите: "Сад для ланча". Вот и все ваши хлопоты. К двенадцати сорока пяти ваш дворик уже покрыт аккуратной полосой бархатного торфа, сирень, красный мак или что-то другое, по сезону, высится вдалеке, цветут одно-два вишневых дерева, и клумбы цветущих рододендронов заполняют неаккуратные углы; на переднем плане сияют гвоздики или тигровые лилии в самом расцвете. Как только ланч заканчивается и гости отбывают, отбывает и сад, и все кошки в подлунном мире могут держать совет у вас во дворе, не причиняя саду ни малейшего беспокойства. Если к вам на ланч прибывает епископ или кто-нибудь в этом роде, вы просто упоминаете об этом, заказывая сад, и вы получаете старосветский садик с подрезанными изгородями из тиса, солнечными часами и шток-розами; возможно, будут там тутовые деревья, грядки турецких гвоздик и колокольчиков и парочка укрытых в углу старомодных ульев. Таковы обычные поставки, которые осуществляет Ассоциация Садов, но выплачивая дополнительно несколько гиней в год, вы получаете право на услуги срочного НЗС-сервиса. - Что же такое НЗС-сервис? - Это всего-навсего обычный сигнал, означающие особые случаи, подобные вторжению Гвенды Поттингтон. Он означает, что к вам на обед или на завтрак явится сосед, сад которого в округе является предметом зависти. И следует постараться На Зависть Соседу. - Да? - воскликнула Элеонора с некоторым волнением, - и что тогда происходит? - Кое-что, похожее на чудо из Арабских Ночей. Ваш задний двор обретает чувственность, там появляются гранаты и миндальные деревья, лимонные рощи и цветущие кактусы, великолепные азалии, мраморные фонтаны, в которых каштаново-белые цапли изящно возвышаются среди экзотических водных лилий, а золотистые фазаны сидят вокруг на алебастровых террасах. Все это в целом должно наводить на мысль, что Провидение и Норман Уилкинсон позабыли о минувших разногласиях и объединили усилия, чтобы создать фон для выступления русского балета на открытом воздухе; в самом деле, это - просто фон для вашего ланча. Если потребуется как-нибудь поддеть Гвенду Поттингтон или любого другого вашего гостя, вам следует только небрежно упомянуть, что ваша вьющаяся путелла - единственная в Англии, так как та, что росла в Чэтсворте, замерзла прошлой зимой. Нет существует такого растения, как вьющаяся путелла, но Гвенда Поттингтон и подобные ей люди обычно не отличают одного цветка от другого без предварительных объяснений. - Быстро, - сказала Элеонора, - дайте адрес Ассоциации. Гвенда Поттингтон не получала наслаждения от ланча. Это была всего лишь изящная пища, превосходно приготовленная и аккуратно сервированная, но пикантного соуса ее собственной беседы здесь явственно не хватало. Она подготовила длинную серию комментариев о чудесах своего городского сада, с его непревзойденными эффектами садоводческого великолепия, и увидела, что тема была закрыта со всех сторон обильной преградой из экзотических барбарисов, которые создали ярчайший фон для изумительного кусочка волшебной страны в саду Элеоноры. Гранатовые и лимонные деревья, террасный фонтан, где среди корней великолепных лилий скользили и извивались золотые карпы, заросли экзотических цветов, похожее на пагоду сооружение, где развлекались в меру своих возможностей японские песчаные барсуки - все это лишало Гвенду аппетита и уменьшало ее желание побеседовать об озеленении. - Не могу сказать, что восхищаюсь вьющейся путеллой, - коротко заметила она, - так или иначе это растение - не единственное в Англии; я случайно видела еще одно в Гемпшире. Как все же садоводство выходит из моды; полагаю, у людей теперь не остается для этого времени. В целом это был один из самых успешных ланчей, которые устраивала Элеонора. Но четыре дня спустя разразилась непредвиденная катастрофа, когда Гвенда оторвалась от домашнего хозяйства как раз во время ланча и без приглашения ворвалась в гостиную. - Я думала, что должна сообщить вам: акварельный эскиз моей Элен приняла Гильдия Скрытых Художественных Талантов; его собираются выставить на летнем вернисаже в галерее Хэкни. Это будет настоящая сенсация в художественном мире - боже правый, что же случилось с вашим садом? Его там нет! - Суфражистки! - быстро сказала Элеонора. - Разве вы не слышали об этом? Они ворвались сюда и все разрушили минут за десять. Я была до того убита горем, что все полностью расчистила; я разобью сад снова, руководствуясь более сложным планом. - Это, - сказала она позднее баронессе, - я и называю помощью дополнительного мозга. ОВЕТС Противник объявил: "без козырей". Руперт сбросил туза и короля треф и избавил оппонента от этой масти; тогда Оветс, которого Судьба назначила ему в партнеры, начал третий раунд с трефовой королевы, и, поскольку у него не было никаких других карт этой масти, открыл другую масть. Противник отыграл оставшиеся взятки - и роббер. - У меня было еще четыре трефовых карты; нам нужна была только решающая взятка, чтобы сделать роббер, - сказал Руперт. - Но у меня-то не было другой карты, - воскликнул Оветс, у которого наготове была защитная улыбка. - Вам не следовало сбрасывать эту королеву к моему королю и оставлять меня со старой мастью, - заметил Руперт с вежливой горечью. - Я думал, у меня.... ну я не знал, что же мне делать. Мне так жаль, - сказал Оветс. Ужасные и бесполезные сожаления составляли большую часть его жизненных занятий. Если бы подобная ситуация возникла в следующий раз, он точно так же провалился бы и остался бы таким же огорченным и извиняющимся. Руперт уныло глядел на него, пока Оветс сидел, улыбаясь и разбираясь со своими картами. Многие люди, наделенные хорошими деловыми способностями, не обладают даже рудиментарным карточным мозгом, и Руперт не стал бы осуждать и критиковать своего будущего зятя только за его ужасную игру в бридж. Печальнее всего было то, что Оветс всю жизнь улыбался и извинялся так же глупо и невинно, как за карточным столом, оправдывая свою фамилию. И за оборонительной улыбкой и привычными выражениями сожалений различалось едва заметное, но вполне очевидное самодовольство. Всякая овца на пастбище, вероятно, воображает, что в критическом положении она может стать ужасной, как армия со знаменами - достаточно только понаблюдать, как овцы стучат копытцами и вытягивают шеи, когда подозрительный объект меньшего размера появляется в их поле зрения и кротко себя ведет. И вероятно, почти все овцы в человеческом облике представляют себе, как они играют главные роли во всемирных исторических драмах, принимая быстрые, безошибочные решения в кризисные моменты, запугивая мятежников, успокаивая паникеров, оставаясь храбрыми, сильными, прямолинейными, но, несмотря на врожденную скромность, всегда слегка выдающимися. "Почему, во имя всего никчемного и отвратительного, Кэтлин выбрала именно этого человека себе в мужья?" - вот каким вопросом с превеликим сожалением задавался Руперт. Был ведь юный Малкольм Атлинг, привлекательный, приличный, уравновешенный человек, который мог понравиться кому угодно и который, очевидно, оставался ее преданнейшим поклонником. И все же она отдает свою руку этому бледноглазому, неразговорчивому воплощению самодовольной пустоты. Будь это личным делом Кэтлин, Руперт пожал бы плечами и сохранил бы философскую уверенность, что она выжмет как можно больше из этой, бесспорно, неудачной сделки. Но у Руперта не было прямого наследника; его собственный сын сложил голову где-то на индийской границе во время знаменитой кампании. И его собственность перейдет с соответствующим благословением в руки Кэтлин и ее мужа. Оветс будет жить в милом старом доме, в окружении других мелких Оветсов, таких же глупых, самодовольных и похожих на кроликов, будет жить на его земле и владеть ею. Такая перспектива нисколько Руперта не обнадеживала. В сумерках того же дня, когда состоялась злосчастная партия в бридж, Руперт и Оветс возвращались домой после дневной охоты. Патронташ Оветса был почти пуст, но его охотничий мешок явно не переполнился. Птицы, в которых он стрелял, оказывались почему-то столь же неуязвимы, как герои мелодрам. И при каждой неудачной попытке сбить птицу у него наготове было какое-нибудь объяснение или извинение. Теперь он шагал перед хозяином, бросая радостные реплики через плечо, но, очевидно, отыскивая запоздалого кролика или лесного голубя, которые могли бы стать счастливым полночным дополнением к его добыче. Когда они миновали край маленькой рощи, большая птица взлетела с земли и медленно направилась к деревьям, став легкой мишенью для приближающихся спортсменов. Оветс выстрелил с обоих стволов и ликующе возопил: - Ура! Я подстрелил большого ястреба! - Если точнее, вы подстрелили осоеда. Эта курочка - из одной из немногочисленных пар осоедов, гнездящихся в Великобритании. Мы строжайше оберегали их в последние четыре года; все егеря и вооруженные деревенские бездельники на двадцать миль вокруг были вынуждены - предупреждениями, подкупом и угрозами - уважать их святость, а за похитителями яиц тщательно следили в сезон размножения. Сотни любителей редких птиц восхищались их портретами в "Кантри Лайф". А теперь вы превратили курочку в жалкую кучу изорванных перьев. Руперт говорил спокойно и ровно, но на мгновение или два свет истинной ненависти засиял в его глазах. - Скажу вам, что мне так жаль, - сказал Оветс с примирительной улыбкой. - Конечно, я помню, что слышал об осоедах, но в любом случае не мог и представить себе, что эта птица... И это был такой легкий выстрел... - Да, - сказал Руперт, - это было неприятно. Кэтлин нашла его в оружейной, когда он поглаживал перья мертвой птицы. Ей уже рассказали о катастрофе. - Какая кошмарная неудача! - сочувственно сказала она. - Это мой милый Робби первым нашел их, когда он в последний раз был дома в отпуску. Разве ты не помнишь, как волновался он из-за них?... Ну пойдем, выпьем чаю. И бридж и охота были позабыты в течение следующих двух или трех недель. Смерть, которая не считается с партийными склоками, освободила парламентскую вакансию в том округе в самый неудобный сезон, и местные приверженцы обеих сторон оказались перед лицом неприятных выборов посреди зимы. Руперт переживал политические события серьезно и остро. Он принадлежал к тому типу странно, а скорее счастливо сотворенных индивидуумов, которых эти острова, кажется, производят в немалом количестве. Здесь есть мужчины и женщины, которые не ради какой-то личной прибыли или выгоды покидают свои удобные домашние очаги или клубные карточные столики и отправляются блуждать там и сям среди грязи, дождей и ветров, чтобы завоевать или перетянуть колеблющихся выборщиков на сторону своей партии - не потому, что они считают это своим долгом, а потому, что они этого хотят. И его энергия в данном случае была просто необходима, поскольку освободившееся место было очень важным и обсуждаемым, а его потеря или сохранение в тогдашнем положении парламентской игры значило бы очень много. С помощью Кэтлин он обрабатывал свой избирательный участок с неустанным, удачно направленным рвением, получая свою долю унылой обычной работы, а также более ярких событий. Дебаты в той кампании закончились накануне голосования, последней была встреча в центре, где нерешительных выборщиков, как предполагалось, было гораздо больше, чем где-нибудь еще. Удачная заключительная встреча здесь означала бы все. И спикеры, местные и приезжие, не забывали ни о чем, чтобы склонить чашу весов на свою сторону. На Руперта возложили незначительную задачу - произнести приветствие председателю, который должен был закрыть слушания. - Я так охрип, - возразил он, когда настал момент, - не думаю, что мой голос расслышат за пределами трибуны. - Позвольте мне, - сказал Оветс, - я неплохо с такими вещами управляюсь. Председатель нравился всем партиям, и первые слова приветственного признания Овцы удостоились шумных аплодисментов. Оратор широко улыбнулся своим слушателям и воспользовался возможностью добавить несколько слов собственной политической мудрости. Люди начали смотреть на часы и искать зонтики. Тогда, посреди вереницы бессмысленных банальностей, Оветс произнес одну из тех случайных фраз, которые путешествуют от одного лагеря избирателей к другому за полчаса и с благодарностью принимаются противником, поскольку могут использоваться в агитации куда лучше, чем тонна предвыборной литературы. По всему залу раздалось перешептывание и гомон, а кое-где послышалось шиканье. Оветс попытался убавить эффект своего замечания, и председатель решительно прервал его благодарственную речь, но ущерб был нанесен. - Боюсь, что после того замечания я потерял контакт с аудиторией, - сказал Оветс чуть позже, сопровождая это примирительной улыбкой. - Вы потеряли наши выборы, - сказал председатель, и он оказался подлинным пророком. Месяц зимнего отдыха казался желанным тонизирующим средством после напряженной работы и конечного провала выборов. Руперт и Кэтлин проводили их на маленьком альпийском курорте, который только приобрел широкую известность, и Оветс последовал туда за ними в роли будущего мужа. Свадьба была назначена на конец марта. Это была зима ранних и несвоевременных оттепелей, и дальний край местного озера, в том месте, где в большой водоем впадали быстрые ручьи, был украшен уведомлениями на трех языках, где конькобежцев предупреждали, что не следует рисковать в опасных местах. Самое безумие приближения к этим самым опасным местам, казалось, обрело природное очарование для Оветса. - Не представляю, какая здесь может быть опасность, - возразил он с неизбежной улыбкой, когда Руперт позвал его прочь от запретной области. - Молоко, которое я оставил на подоконнике вчера вечером, промерзло на дюйм. - Но в стакане не было таких сильных течений, - сказал Руперт. - В любом случае, вряд ли найдется много смысла в кружении вокруг сомнительного льда, когда рядом - целые акры хорошего. Секретарь ледового комитета один раз уже предупреждал вас. Несколько минут спустя Руперт услышал громкий крик ужаса и увидел темное пятно, нарушившее гладкость замороженной поверхности озера. Оветс беспомощно барахтался в ледяном отверстии, им же и проломленном. Руперт выпалил одно громкое проклятие, а затем помчался изо всех сил к берегу; он вспомнил, что видел лестницу возле низкого здания у края озера. Если бы он мог положить ее поперек проруби прежде, чем отправиться за помощью, работа стала бы сравнительно простой. Другие конькобежцы уже мчались издалека, и с помощью лестницы они могли вытащить Оветса из воды, не испытывая на прочность подтаявший лед. Руперт выпрыгнул на шероховатый, промерзший снег и бросился туда, где лежала лестница. Он уже поднял ее, когда скрежет цепи и вспышка яростного лая достигли его слуха, и он был сбит с ног внушительной массой белого и желтовато-коричневого меха. Молодой и крепкий дворовый пес, с ужасным удовольствием исполняя свою первую задачу активной сторожевой службы, елозил и рычал сверху, значительно усложняя исполнение обеих задач - встать на ноги и добыть лестницу. Когда Руперт наконец добился и того, и другого, он уже опоздал. Всего секунду назад он еще мог быть полезен, но теперь... Оветс окончательно исчез подо льдом. Кэтлин Атлинг и ее муж большую часть года проводят с Рупертом, и маленький Робби находится в некоторой опасности, потому что преданный дядюшка его прямо-таки боготворит. Но двенадцать месяцев в году неразлучный и драгоценный спутник Руперта - крепкий дворовый пес в белых и желтовато-коричневых пятнах. ОПЛОШНОСТЬ - Это похоже на китайскую головоломку, - огорченно сказала леди Проуч, рассматривая рукописный перечень имен, который занимал два или три листа бумаги на ее письменном столе. Большинство имен были помечены карандашом. - Что похоже на китайскую головоломку? - оживленно поинтересовалась Лина Ладдлфорд; она немало гордилась своей способностью справляться с мелкими житейскими проблемами. - Добиться подходящего расположения гостей. Сэру Ричарду нравится, когда я устраиваю домашний прием примерно в это время года, и он предоставляет мне абсолютную свободу приглашать кого угодно; все, чего он требует - чтобы вечеринка прошла мирно, без трений и проблем. - Это кажется достаточно разумным, - сказала Лина. - Не только разумным, моя дорогая, но и необходимым. Сэру Ричарду следует думать о его литературной деятельности; вы не сможете ожидать, что человек сконцентрируется на племенных спорах Центральной Азии, если он столкнется с социальным конфликтом под собственной крышей. - Но почему это должно произойти? Почему на домашнем приеме вообще происходят столкновения? - Точнее; почему они должны произойти или почему они вообще происходят? - повторила леди Проуч. - Дело в том, что они происходят всегда. Мы несчастны; мы всегда были несчастны, теперь я понимаю это, когда оглядываюсь назад. Мы всегда объединяли под одной крышей людей с абсолютно противоположными взглядами, и результатом становилась не был просто неприятность, а самый настоящий взрыв. - Ты говоришь о людях, которые не сходятся в политических суждениях и религиозных взглядах? - спросила Лина. - Нет, не о том. Самые существенные политические и религиозные расхождения не имеют значения. Вы можете объединить англиканца, унитария и буддиста под одной крышей, не опасаясь никаких катастроф; единственный буддист, который сюда приходил, со всеми перессорился единственно из-за своего вздорного характера; это не имело никакого отношения к его вероисповеданию. И я всегда считала, что люди могут придерживаться абсолютно различных политических взглядов и при этом вежливо общаться друг с другом за завтраком. К примеру, мисс Ларбор Джонс, которая побывала здесь в прошлом году, поклоняется Ллойд-Джорджу как своеобразному ангелу без крыльев, в то время как миссис Валтерс, которая была здесь в то же время, полагает, между нами говоря, что он будет... антилопой, так сказать. - Антилопой? - Ну, не совсем антилопой, а кое-кем с рогами, копытами и хвостом. - О, я понимаю. - Однако все это не помешало им быть самыми дружелюбными из смертных на теннисном корте и в бильярдной. Они поссорились наконец из-за карточной игры, но этому, конечно, не могла помешать никакая благоразумная группировка. Госпожа Вальтерс заполучила короля, валета, десятку и семерку бубен... - Ты говорила, что существуют другие пограничные линии, нарушение которых причиняет беспокойство, - прервала Лина. - Точно. Как раз мелкие различия и второстепенные вопросы создают великое множество неприятностей, - сказала леди Проуч. - До самой смерти я не забуду переполох, который разгорелся в прошлом году из-за суфражисток. Лаура Хеннисид покинула наш дом в состоянии безмолвного негодования, но прежде, чем она достигла этого состояния, она вдоволь попользовалась словами, которые не допускаются в австрийском рейхсрате. "Базарный день" - вот как сэр Ричард описал все это происшествие, и я не думаю, что он преуве