если допустимо назвать песней то, о чем в своих мечтах и воспоминаниях грезят старики как о возможном, но не сбывшемся; а я старик и уже близок к смерти. Он остановился перевести дыхание; в этот момент миссис Флоуз беспокойно поерзала на стуле. Старик оглядел ее горящим и хищным взглядом. -- Да, корчитесь, мадам, и извивайтесь, подобно червяку, для этого у вас есть все причины; вам тоже предстоит впасть скоро в старческий маразм; смерть уж зовет своим костлявым пальцем, и ей повиноваться мы должны; мы все уйдем, уйдем неотвратимо в забвенье черное. Определенность эта сильнее всех других; она одна лишь звездою путеводною сияет на небосводе опыта людского; все остальное смутно, преходяще, порядка лишено; и если хотим определиться в жизни бренной -- кто мы, и где мы есть, -- то свой секстант должны направить на эту путеводную звезду, звезду небытия и смерти. Сейчас, когда мне уже девяносто, я вижу ее ближе; лучше различаю ее кристально черное сиянье. Так мы движемся к могиле той колеей, что уготована нам мыслями, делами нашими, а также характером, что дан нам при рожденьи и которым влекомы мы по жизни, но который несовершенствами своими -- и без цели -- дарует нам ту малую свободу, что одна лишь составляет суть человека. Да, мы таковы. Животному неведома свобода; только человеку дано ее познать, и то лишь благодаря несовершенству генов, таинствам химии. Все же остальное предписано нам при рожденьи. Подобно паровозу, несем в себе огонь, накапливаем пар, растим в себе мы силы -- все для того, чтобы пройти к концу путем предписанным. К тому концу, что ждет нас всех. Полускелет стоит сейчас пред вами; лишь остатки духа связуют с жизнью старческие мощи и этот череп. Уж скоро пергаментная плоть моя рассыплется; дух выйдет вон; что станется тогда с моей душою? Заснет ли, или ж нет? Не ведаю ответа и не смогу узнать, докуда смерть не скажет, да иль нет. Но, сказав все это, я вовсе не хочу списать себя со счетов. Вот я здесь, живой, тут, в этом зале, где вы все собрались, чтоб волю выслушать мою. Впрочем -- волю? Мою? Сколь странны это слово, эта воля, идущие от мертвых, когда дела решаются уж теми, кого оставили они после себя. Их воля... желанье только лишь, предположенье, которым, может быть, не суждено и сбыться. Но я предупрежу возможность эту, представив вам сейчас свою, во всех значеньях слова, волю -- ту, в которой изложил я условия. Вы их услышите сейчас, а там решите -- принимать ли завещанное мною вам богатство, или ж отказаться от платы за него. Старик сделал паузу и внимательно всмотрелся в их лица, прежде чем стал продолжать дальше. -- Вас интересует, что я высматривал? -- спросил он. -- Я искал хоть искру вызова, неповиновения в ваших глазах. Хотя бы только искру, всего одну, которая бы означала, что этого полумертвеца посылают к черту. Туда, можно было бы сделать вывод, куда, по иронии судьбы, я скорее всего и должен попасть. Но я не увидел такой искры: жадность задула свечи вашего мужества. Вот вы, мадам, -- он указал пальцем на миссис Флоуз, -- у взгромоздившегося на анчар голодного стервятника больше терпения, чем у вас, когда вы ерзаете по этой скамейке, хотя и сидите на ней куда прочнее. Он снова остановился, но миссис Флоуз промолчала. Ее маленькие глазки сузились еще больше, одновременно и излучая ненависть, и просчитывая, что бы все это могло означать. -- Так что ж, ничто не понуждает вас дать ответ? А впрочем, я знаю ваши мысли; вперед несется время; сердечный метроном отсчитывает медленней удары; уж скоро завершится -- возможно, раньше, чем бы мне хотелось, -- песнь погребальная моя. И вид моей могилы вам удовлетворенье даст. Но позвольте предвосхитить, мадам, мне эти ваши радости. Сейчас же, внебрачный Флоуз, к тебе я обращаюсь: способен ли ты бросить вызов, или образованье прожужжало уши, лишив уменья защитить себя? -- Пошел ты к черту, -- ответил Локхарт. Старик улыбнулся: -- Что ж, это уже лучше, но все равно с чужой подсказки. Я научил тебя, а ты повиновался. Есть, однако, испытанье посильнее. -- С этими словами старый Флоуз повернулся к стене, снял с нее боевой топор и протянул его Локхарту. -- Возьми, ублюдок, -- сказал он. -- Держи топор. Локхарт встал и взял. -- У древних скандинавов был обычай: стариков лишали головы посредством топора, -- продолжал Флоуз. -- То был обязан сделать старший сын. Но у меня лишь ты, родившийся в канаве внебрачный внук; возьми же на себя ответственность и бремя и соверши сей акт... -- Нет! -- закричала Джессика, вскакивая со стула и выхватывая у Локхарта топор. -- Я не позволю! У вас нет права подвергать его такому искушению. Старик захлопал в ладони: -- Браво! Вот так намного лучше. У сучки характер посильнее, чем у пса. Пусть самую лишь малость, но посильней -- и есть. Салютую ему. Мистер Балстрод, прочтите завещание. -- В изнеможении от собственной риторики, старый Флоуз сел. Адвокат Балстрод театрально поднялся и развернул завещание. "Я, Эдвин Тиндейл Флоуз, находясь в здравом уме и в слабом состоянии здоровья, достаточном, однако для того, чтобы поддерживать ясность моего рассудка, настоящим актом оставляю после себя в качестве своего наследства и завещаю все принадлежащее мне движимое и недвижимое имущество, всю собственность и все мои земли жене моей, миссис Синтии Флоуз, которая получает право владеть, пользоваться и распоряжаться всем поименованным вплоть до того момента, пока собственная смерть не заставит ее покинуть это место, определяемое мною как круг радиусом в одну милю с центром во Флоуз-Холле, и на том условии, что она не продаст, не сдаст в залог, в заклад, в аренду или же во временное пользование ни все передаваемое ей таким образом по наследству имущество, ни какую бы то ни было часть его, и ч то она не будет каким бы то ни было образом усовершенствовать, изменять, дополнять или перестраивать любую часть наследуемой ею указанной собственности, земли, строений и дома, но будет существовать только на поступающий от них доход; в знак согласия с чем она подписывает завещание как договор, предполагающий безусловное выполнение его положений". Балстрод положил текст завещания на стол и посмотрел на миссис Флоуз. -- Вы согласны это подписать? -- спросил он; однако миссис Флоуз захлестнули эмоции. В конце концов старик все-таки сдержал свое слово. Он оставлял ей все свое имение, целиком и полностью. Если учесть, что ее только что сравнивали со стервятником, то нетрудно понять, почему столь благородный поступок начисто лишил ее способности все тщательно взвешивать и просчитывать. Ей нужно было время на обдумывание, но такого времени у нее не было. -- Подписывайте, мадам, или завещание полностью теряет силу и будет аннулировано в той его части, которая относится к вам, -- сказал старый Флоуз. Миссис Флоуз взяла ручку и расписалась, два фермера-арендатора засвидетельствовали этот факт. -- Продолжайте, мистер Балстрод, -- голосом, который можно было бы назвать почти веселым, сказал Флоуз, и адвокат начал читать завещание дальше. "Моему внуку Локхарту Флоузу я не оставляю ничего, кроме своего имени, до тех пор и пока он не представит в физической форме персону своего фактического отца, отцовство которого по отношению к Локхарту должно быть достоверно установлено и доказано, поручительством чему должно стать заявление о том моего поверенного мистера Балстрода или его преемников, и о чем должны быть составлены и подписаны письменные показания под присягой, после чего указанный отец должен быть порот указанным Локхартом до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке. В случае, если изложенные выше условия доказательства отцовства будут полностью выполнены, то изложенные ранее положения завещания в части, касающейся моей жены Синтии Флоуз и скрепленные ею собственноручной и добровольно данной подписью, автоматически становятся недействительными, и имение, земля, строения на пей и прочая собственность целиком и полностью переходят к моему внуку Локхарту Флоузу в его полное владение и распоряжение. Своему слуге Дональду Робсону Додду я завещаю право пожизненного пользования моим домом и прошу его кормить и поить собак и лошадей вплоть до его или их кончины". Балстрод остановился, а старый Флоуз подошел к столу и взялся за ручку. -- Я в здравом уме? -- спросил он, обращаясь к доктору -- Мэгрю. -- Да, -- сказал врач. -- Я свидетельствую, что вы находитесь в здравом уме. -- Слушайте внимательно, -- сказал Флоуз, обращаясь к двум фермерам, которые с готовностью кивнули головами. -- Вы должны будете подтвердить, что я нахожусь в здравом уме, после того как я подпишу это завещание. -- Вы -- в здравом уме? -- внезапно закричала миссис Флоуз. -- Да вы просто сумасшедший! Вы обманули меня! Вначале сказали, что все оставляете мне, а теперь добавляете условие, гласящее, что я потеряю все права на наследство, если... если... если этот незаконнорожденный найдет своего отца! Но старый Флоуз, не обращая никакого внимания на ее вспышку, подписал завещание. -- Отстаньте, женщина, -- сказал он, передавая ручку одному из фермеров. -- Я сдержал свое слово; а вы сдержите слово, данное мне, или же потеряете все, что я вам оставил, до последнего пенни. Миссис Флоуз оценивающе посмотрела на лежащий на длинном столе топор, но потом опустилась на свое место, почувствовав, что проиграла. Ее просто-напросто надули. -- И вы еще требуете, чтобы я тут жила до самой вашей смерти. Да я уеду завтра же утром! -- Мадам, -- засмеялся Флоуз, -- вы подписали контракт, обязывающий вас оставаться тут до конца ваших дней или же возместить мне утрату вашего присутствия здесь из расчета пяти тысяч фунтов стерлингов в год. -- Я?! -- воскликнула миссис Флоуз. -- Я ничего подобного не подписывала... Но адвокат Балстрод протянул ей завещание: -- Это условие записано на первой странице. Не веря ушам своим, миссис Флоуз, раскрыв рот от изумления, посмотрела на адвоката, а затем прочла то место на странице, которое он указывал пальцем. Слова поплыли у нее перед глазами. -- Но вы же не прочли этого! -- простонала она. -- Вы же не прочли слов: "В случае, если моя жена Синтия Флоуз уедет..." Боже мой, Боже! -- И она без сил опустилась на стул. Условие было вписано в завещание черным по белому. -- Ну а сейчас, когда дело сделано, -- сказал Флоуз, видя, что Балстрод складывает этот бесподобный документ и убирает его в свой портфель, -- давайте выпьем за здоровье Смерти. -- За Смерть? -- переспросила Джессика, еще не пришедшая в себя от странности и эксцентричности той сцены, свидетельницей которой она только что была. Старый Флоуз с любовью похлопал ее по пухленькой щечке: -- За Смерть, моя дорогая, за то единственное, что нас всех объединяет и уравнивает! Додд, принеси-ка графинчик нортумберлендского виски! Додд бесшумно вышел. -- Я не знала, что в Нортумберленде тоже делают виски, -- сказала Джессика, у которой появилось какое-то теплое чувство к старику. -- Я думала, виски бывает только шотландским. -- Ты еще много чего не знаешь, не только этого. Нортумберлендское виски гнали в этих местах в огромных количествах; но сейчас, похоже, Додд -- единственный человек, который еще умеет это делать. Видишь эти стены? У них толщина десять футов. Раньше тут говорили так: шесть футов -- для защиты от шотландцев и еще четыре -- для защиты от акцизных чиновников. Надо было быть очень хитрым парнем, чтобы найти вход сюда. Додд знал, как это сделать. Как бы подтверждая справедливость этих слов, появился Додд, неся поднос с графином виски и со стаканами. Когда стаканы были наполнены, Флоуз встал, остальные последовали его примеру. Только миссис Флоуз осталась сидеть. -- Я отказываюсь пить за Смерть, -- упрямо проворчала она. -- Это безнравственный тост. -- Да, мадам, но ведь мы живем в безнравственном мире, -- сказал Флоуз. -- Однако выпить все равно придется. Для вас в этом -- единственная надежда. Миссис Флоуз неуверенно поднялась и с отвращением посмотрела на него. -- За Великую Определенность! -- сказал Флоуз, и его голос зазвенел среди боевых знамен и оружия. После обеда, который был подан в столовой, Локхарт и Джессика отправились побродить по Флоузовским болотам. Послеполуденное солнце освещало грубую траву. Когда они взбирались на Флоузовы холмы, им попались лишь несколько лениво отошедших в сторону овец. -- Локхарт, милый, я бы ни за что на свете не хотела пропустить сегодняшний день, -- сказала Джессика, когда они поднялись на верхушку холма. -- Твой дед -- очаровательнейший старик. Локхарт скорее охарактеризовал бы своего деда каким-нибудь иным прилагательным, а миссис Флоуз, которая, смертельно бледная, сидела у себя в комнате, наверное, воспользовалась бы словом, прямо противоположным по значению. Но ни первый, ни вторая не высказали своего мнения вслух. Локхарт промолчал потому, что Джессика была его возлюбленным ангелом и ее точка зрения не подлежала сомнениям и обсуждению, а миссис Флоуз потому, что ей некому было что-либо высказывать. Мистер Балстрод и доктор Мэгрю сидели в это время вместе со старым Флоузом за столом из красного дерева, потягивали портвейн и вели ту философскую дискуссию, к которой предрасполагало их то общее, что было в их прошлом и в их взаимоотношениях. -- Я не одобряю ваш тост за здоровье Смерти, -- говорил доктор Мэгрю. -- Он противоречит данной мною клятве Гиппократа; а кроме того, как вообще можно пить за здоровье того, что по самой своей природе несовместимо ни с каким здоровьем? -- А вы не путаете здоровье с жизнью? -- спросил Балстрод. -- Говоря "жизнь", я имею в виду то основополагающее, что отделяет ее от не-жизни. Закон природы таков, что все живое рано или поздно умирает. Надеюсь, сэр, вы не станете этого отрицать. -- Я не могу отрицать то, что верно, -- ответил Мэгрю. -- Но, с другой стороны, я сомневаюсь, что умирающего человека можно назвать здоровым. При всем моем огромном опыте практического врача я не могу припомнить случая, чтобы мне довелось присутствовать у смертного одра здорового человека. Флоуз постучал по своему стакану, чтобы заполучить одновременно и графин, и внимание беседующих. -- Полагаю, мы игнорируем такой фактор, как смерть, не вызываемая естественными причинами, -- сказал он, подливая себе в стакан. -- Вы, несомненно, знаете задачку о мухе и паровозе. Совершенно здоровая муха летит со скоростью двадцать миль в час в направлении, прямо противоположном тому, в котором со скоростью шестьдесят миль движется паровоз. Паровоз и муха сталкиваются, и муха мгновенно погибает. Но в процессе своей смерти муха перестает двигаться вперед со скоростью двадцагь и начинает двигаться назад со скоростью шестьдесят миль. Так вот, сэр, если муха остановилась, а потом начала движение в обратном направлении, то разве не вправе мы предположить, что паровоз тоже должен был приостановиться, пусть на миллионную долю секунды. Но для нашего разговора гораздо существеннее иное: разве не вправе мы сделать вывод, что муха умерла здоровой? Балстрод подлил себе еще портвейна и задумался над задачкой, доктор же энергично ввязался в продолжение спора: -- Я не инженер и не знаю, останавливался ли локомотив на миллионную долю секунды, или же нет. Тут я полагаюсь на ваше суждение. Но в любом случае муха в эту миллионную долю находилась в крайне нездоровом состоянии. Чтобы понять это, давайте соотнесем это мгновение с ожидаемой продолжительностью жизни мухи. Естественная продолжительность жизни мухи, насколько я знаю, ограничена одним днем, тогда как у человека она около семидесяти лет -- я не говорю о присутствующих. То есть сознательная жизнь мухи должна насчитывать около 86 400 секунд, тогда как у человека с момента рождения до момента смерти проходит порядка 2 107 000 520 секунд. Судите сами, сколь разное значение имеет одна миллионная доля секунды в жизни мухи и в жизни человека. То, что нам представляется всего лишь одной миллионной секунды, в жизни мухи значит примерно столько же, что пять с половиной минут могут значить в жизни человека. Такого времени вполне достаточно, чтобы состояние человека можно было определить как нездоровое. Разделавшись таким образом с задачкой о мухе и опустошив свой стакан, доктор Мэгрю выпрямился в кресле с видом победителя. Теперь очередь была за Балстродом, который подошел к проблеме с юридической стороны. -- Возьмем пример смертной казни, -- сказал он. -- Наша правоохранительная система всегда больше всего гордилась тем, что на виселицу попадали только те, кто заслуживал быть повешенным. Но тот, кто заслуживал быть повешенным, обычно бывал здоровым человеком, а поскольку смерть при повешении наступает мгновенно, можно сказать, что убийцы умирали здоровыми. Но доктора Мэгрю было не так-то легко сбить с толку. -- Все это только словесные упражнения, сэр, не более. Вы говорите, что убийца, которого отправляют на виселицу, заслуживает повешения. А я считаю, что ни один человек, совершивший убийство, не имеет права жить. Все можно поставить с ног на голову, это зависит только от точки зрения, с которой мы смотрим на предмет. -- Вот именно, -- вмешался Флоуз, -- с какой точки зрения мы смотрим на что-то? Я могу полагаться только на собственный опыт, более солидных оснований у меня нет; а опыт этот в основном связан с собаками и с их привычками; но все же должен сказать, что на шкале эволюции нам надо бы начинать не с приматов. Обычно говорят: один пес сжирает другого[15]. Тот, кто сказал это первым, не знал собак. Псы не едят других собак. Они живут стаей, а животные, живущие стаями, никогда не бывают каннибалами. В добывании пищи они зависят друг от друга, а такая зависимость порождает общественную мораль -- пусть и основанную только на инстинктах, но все же мораль. С другой стороны, у человека нет природной, инстинктивной морали. История доказывает именно это, а история религии -- тем более. Если бы человек обладал прирожденной моралью, не возникало бы нужды ни в религии, ни даже в законе. Однако без морали человек не смог бы выжить. Вот вам еще одна задачка, джентльмены: наука разрушает веру в Бога -- ту первооснову, из которой произрастает всякая мораль. Наука же снабдила человека средствами самоуничтожения. Короче, мы лишились сейчас того чувства морали, которое предохраняло нас в прошлом от самоистребления; но на будущее у нас есть теперь средства уничтожения друг друга. Нас ждет мрачное будущее, господа, и хочется надеяться, что я его не увижу. -- А какой бы совет, сэр, вы дали грядущим поколениям? -- спросил Балстрод. -- Тот же, какой Кромвель дал своим "круглоголовым[16]", -- ответил Флоуз. -- Положиться во всем на Бога и держать порох сухим. -- То есть исходить из предположения, что Бог существует, -- заметил доктор Мэгрю. -- Ничего подобного, -- возразил Флоуз. -- Вера -- это одно, а знание -- совсем другое. Иначе было бы слишком просто. -- Тогда вы опираетесь на традицию, сэр, -- одобрительно произнес Балстрод; -- Мне, как юристу, весьма импонирует ваш подход. -- Я опираюсь на свою семью, -- сказал Флоуз. -- Наследуемость качеств -- несомненный факт природы. Еще Сократ говорил: "Познай самого себя". Я бы пошел еще дальше и утверждал бы, что для познания самого себя надо вначале познать своих предков. Вот в чем суть того, что я пытаюсь втолковать ублюдку. Пусть разузнает, кто был его отцом, кто такой его дед и так далее, и тогда он найдет себя. -- А что будет потом, когда он найдет себя? -- полюбопытствовал Балстрод. -- Будет самим собой, -- ответил Флоуз и заснул. Глава девятая Миссис Флоуз, сидевшая в одиночестве наверху, в своей спальне, была вне себя. Второй раз в ее жизни муж надувал ее; и на этот раз действительно были все основания выть и скрежетать зубами. Но, будучи женщиной методического склада характера и хорошо зная, во сколько обошлось бы изготовление новых челюстей, миссис Флоуз вначале вынула зубы и положила их в стакан с водой, а уже потом стала скрипеть деснами. Выть она не стала. Это означало бы дать мужу возможность почувствовать удовлетворение; миссис Флоуз же была убеждена, что он должен пострадать за свои прегрешения. Поэтому она сидела без зубов и обдумывала планы мести. Она понимала, что месть ее должна как-то осуществиться через Локхарта. Если в своем завещании старый Флоуз фактически приговорил ее к безвыездной жизни во Флоуз-Холле, без всяких удобств, то ведь и своего внука он точно так же приговорил к необходимости отыскать отца. Лишь в этом случае мог Локхарт отобрать у нее завещанное ей наследство; если же его розыски не увенчались бы успехом, а старик бы тем временем умер, тогда она смогла бы осуществить во Флоуз-холле все перемены, какие пожелает. Кроме того, и доход от имения был бы тоже ее, и она могла бы тратить его по собственному усмотрению. Она могла бы год за годом накапливать этот доход, прибавляя его к собственным сбережениям, и тогда в один прекрасный день у нее оказалось бы достаточно средств, чтобы уехать и больше сюда не возвращаться. Но все это могло осуществиться только в случае, если бы Локхарт не нашел своего отца. Не дать Локхарту возможности успешно вести розыски -- тут миссис Флоуз подумала о деньгах, -- и тогда ее собственное положение окажется прочным. Она сумеет сделать так, чтобы не дать Локхарту этой возможности. Дотянувшись до письменного прибора, она взяла бумагу, ручку и написала короткое и четкое письмо Трейеру, распорядившись немедленно уволить Локхарта из фирмы "Сэндикот с партнером". Запечатав конверт, она отложила его в сторону, чтобы отдать потом Джессике, которая отправила бы его по почте. Еще интереснее получилось бы, если бы Локхарт передал письмо по назначению сам, лично. Миссис Флоуз улыбнулась беззубым ртом и стала размышлять дальше о способах мести; ко времени, когда подкрались сумерки, ее настроение заметно улучшилось. Старик в своем завещании потребовал, чтобы в доме не производились никакие улучшения; она намеревалась жестко придерживаться каждой буквы этого условия. Никаких улучшений. Напротив, пока он еще жив, будет все наоборот. Окна везде будут открыты, двери не заперты, еда только холодная, сырые постели станут еще более влажными; и все это до тех пор, пока ее помощь немощам возраста не ускорит наступление естественного конца. Старик после подписания завещания поднял тост за Смерть. Что ж, очень кстати. Смерть придет гораздо раньше, чем он ожидает. Да, действовать надо было именно так: любой ценой затягивать розыски, которые станет вести Локхарт, и одновременно приближать смерть мужа; тогда она сможет оспорить завещание, а еще лучше перекупить Балстрода, чтобы тот переписал его условия. Надо будет прощупать адвоката на этот счет. А пока нужно при всех обстоятельствах сохранять хорошую мину. Локхарт был не меньше миссис Флоуз расстроен содержанием завещания. Сидя вместе с Джессикой на одном из Флоузовых холмов, он вовсе не разделял ее романтического взгляда на свое внебрачное происхождение. -- Я не знал, что незаконнорожденный означает, что у меня нет отца, -- объяснял он Джессике. -- Я думал, это просто прозвище, которое он мне дал. Он всегда называл всех людей ублюдками. -- Но разве ты не видишь, как это здорово? -- говорила Джессика. -- Получается что-то вроде игры "Найди отца". А когда ты его разыщешь, то получишь все имение, и мы сможем приезжать и жить тут. -- Не так-то просто будет разыскать того отца, который знает, что, как только он в этом признается, его станут пороть, пока жизнь его не повиснет на ниточке, -- ответил практичный Локхарт, -- а кроме того, я даже не знаю, как и с чего начинать. -- Ну, по крайней мере, ты знаешь, когда родился, и тебе надо всего лишь узнать, в кого тогда была влюблена твоя мать. -- А как мне узнать, когда я родился? -- Глупый, посмотри свое свидетельство о рождении, -- ответила Джессика. -- У меня его нет, -- пояснил Локхарт, -- дед не пожелал меня регистрировать. Из-за этого у меня масса неудобств. Трейер, например, не мог из-за этого оплачивать мою медицинскую страховку. Это одна из причин, по которой он не разрешал мне ходить на работу. Он говорил, что с юридической точки зрения меня не существует, и еще говорил, что лучше бы меня не существовало и на самом деле. Я не смогу голосовать, не смогу служить в армии, входить в состав присяжных в суде, мне даже не дадут паспорта. -- Но, дорогой, что-то же ты можешь сделать, -- возразила Джессика. -- Например, если ты найдешь отца, это даст тебе возможность получить свидетельство о рождении. Почему бы тебе не поговорить обо всем этом с мистером Балстродом? Мне он кажется очень приятным человеком. -- Кажется, -- мрачно сказал Локхарт, -- всего лишь кажется. Когда солнце над полигоном стало клониться к закату, Локхарт и Джессика, взявшись за руки, возвратились домой. Тут они увидели Балстрода, внимательно изучавшего передок их "рейнджровера". -- Похоже, вы с кем-то столкнулись, -- скорее констатировал, чем спросил он. -- Да, -- ответила Джессика, -- мы зацепили маленькую машину. -- Вот как? -удивился Балстрод. -- Маленькую машину? А вы сообщили в полицию об этом инциденте? Локхарт отрицательно покачал головой: -- Зачем? -- Вот как? -- снова удивился Балстрод, и его интонация стала еще более официальной. -- То есть вы просто ударили небольшую машину и удрали? А что сказал обо всем этом владелец той машины? -- Я его не спрашивал, -- ответил Локхарт. -- А полиция гналась за нами, -- добавила Джессика. -- Но Локхарт поступил очень мудро: он поехал прямо через изгороди и по полям, и они нас не догнали. -- Через изгороди? -- переспросил Балстрод. -- Правильно ли я понял, что вы стали причиной инцидента, не остановились при этом, не сообщили о нем в полицию, но даже удирали от нее; но хуже того, вы совершили еще более серьезное нарушение, проехав на этой прекрасной машине через изгороди и, судя по тому, как выглядят колеса, по вспаханным и, несомненно, засеянным полям, нанеся тем самым ущерб собственности и совершив, таким образом, уголовное преступление, за которое вы можете быть привлечены к суду? -- Ну, в общем, примерно так, -- согласился Локхарт. -- О Господи! -- Балстрод, задумавшись, почесал лысину. -- А вам не пришло в голову, что полиция наверняка записала ваш номер и найдет вас по нему? -- Пришло, но у них должен быть записан не тот номер, -- ответил Локхарт и объяснил, как и почему он его сменил. К концу его рассказа юридические чувства и представления Балстрода были потрясены до самого основания. -- Мне очень не хочется еще более осложнять условия, оговоренные в завещать вашего деда, указаниями на то, что совершенные вами действия были абсолютно беззаконны и преступны, но я должен сказать, что... -- Он остановился, не в состоянии найти слова для выражения своих эмоций. -- Должны сказать что? -- спросил Локхарт. -- Я бы посоветовал оставить машину здесь и вернуться домой поездом, -- выговорил наконец Балстрод, отчаявшийся найти юридическую рекомендацию и решившийся прибегнуть просто к здравому смыслу. -- А как мне разыскать своего отца? -- спросил Локхарт. -- Тут вы можете что-нибудь посоветовать? -- Меня информировали о смерти вашей матери и о вашем рождении лишь спустя несколько месяцев после того, как все это произошло, -- ответил Балстрод. -- Я могу вам посоветовать только одно: поговорите с доктором Мэгрю. Я, конечно, не хочу этим сказать, что предполагаю у него наличие какого-то иного интереса к вашей дражайшей матери в момент ее кончины, кроме интереса сугубо профессионального, но, быть может, он сумеет помочь вам установить время вашего зачатия. Но доктор Мэгрю, которого они нашли в кабинете греющим ноги у камина, мало что смог добавить нового к уже известному им. -- Насколько я помню всю эту историю, -- сказал он, -- вы, мягко говоря, родились несколько преждевременно, и впечатление было такое, что вы родились прямо с корью. Да, согласен, этот диагноз оказался неверным; но можно понять причины допущенной мною ошибки, если учесть, что до этого мне редко приходилось иметь дело со случаями, когда ребенок прямо в момент рождения получал бы ожоги от жгучей крапивы. Но родились вы преждевременно, это я говорю вам совершенно точно, поэтому тот период, когда вы были зачаты, я бы определил где-то не раньше февраля и не позже марта 1956 года. Из этого я должен сделать вывод, что ваш отец в эти два месяца должен был находиться где-то очень близко к вашему дому и к вашей матери. Рад сказать, что сам я не гожусь в возможные кандидаты, поскольку волей обстоятельств был тогда за границей. -- А не был ли он, когда родился, похож на кого-то из тех, кого вы знали? -- спросила Джессика. -- Милая моя, -- ответил Мэгрю, -- когда ребенка выбрасывает раньше положенного срока из чрева в канаву с крапивой потому, что его мать свалилась тут с лошади, этот ребенок не похож ни на кого на свете. Я бы даже не рискнул сказать, что Локхарт при рождении был похож на человека -- да не обидят его мои слова. Скорее на орангутана, и притом еще на слепого. Нет, боюсь, вам надо руководствоваться в ваших поисках не внешней похожестью на кого-то из членов семьи, но чем-то иным. -- А моя мать? -- спросил Локхарт. -- Должны же у нее были быть какие-то друзья? И наверное, они сейчас могли бы мне что-то рассказать? Доктор Мэгрю кивнул: -- Тот факт, что вы здесь сейчас сидите, со всей очевидностью подтверждает ваше первое предположение. Но, к сожалению, условия завещания вашего деда делают осуществление второго вашего предположения крайне маловероятным. -- А вы не могли бы рассказать нам, как выглядела мать Локхарта? -- попросила Джессика. Лицо доктора Мэгрю обрело торжественное выражение. -- Ее можно было бы назвать милой дикаркой, которая, всегда и во всем шла напролом. Но в лучшие ее годы она была настоящей красавицей. Больше они ничего не смогли выжать из доктора. На следующее утро Балстрод, остававшийся ночевать во Флоуз-Холле, предложил подвезти их. Они покидали имение, увозя с собой письмо миссис Флоуз к Трейеру. -- Дорогая моя, -- говорил старый Флоуз, поглаживая при прощании Джессику по руке явно более похотливо, чем допускали их отношения, -- вы вышли замуж за олуха и тупицу, но я уверен, вы сделаете из него мужчину. Приезжайте навестить меня еще, пока я жив. Мне нравятся сильные духом женщины. Джессика со слезами на глазах садилась в машину. -- Должно быть, я кажусь вам очень сентиментальной, -- говорила она. -- Голубушка, так вы и на самом деле сентиментальны, -- ответил старик, -- это-то мне в вас и нравится. За внешней сентиментальностью чаще всего скрывается твердый характер. Наверное, вы его унаследовали от своего отца. У вашей матери от характера уже ничего не осталось, один кисель. На этих словах Джессика и Локхарт и уехали из Флоуз-Холла. Миссис Флоуз, державшаяся во время разговора позади, добавила отдельным пунктом слово "кисель" в свой перечень того, что взывало с ее стороны к отмщению. Через два дня Локхарт в последний раз появился в конторе "Сэндикот с партнером" и вручил мистеру Трейеру конверт с инструкциями от миссис Флоуз. Полчаса спустя он покинул контору, а Трейер мысленно возносил молитвы благодарности всем богам, обитающим в окрестностях Уидл-стрит, за полученные наконец-то указания выгнать, уволить, освободить от исполнения обязанностей и вообще послать ко всем чертям то ужасное бремя, каким был для фирмы "Сэндикот с партнером" Локхарт Флоуз. Письмо его тещи было выдержано почти в том же духе и выражениях, что и завещание старого Флоуза, так что впервые у Трейера не было нужды лавировать и подыскивать фомулировки. Голова у Локхарта, после того как он окончательно распростился с фирмой, гудела от всего сказанного Трейером. Дома он попытался объяснить Джессике этот странный поворот событий. -- Но почему мамочка поступила так ужасно? -- спросила Джессика. Локхарт не находил ответа. -- Наверное, она меня не любит, -- предположил он. -- Не может этого быть, дорогой. Она никогда не позволила бы мне выйти за тебя замуж, если бы ты ей не нравился. -- Если бы ты прочла то, что она написала в том письме, ты бы так не говорила, -- возразил Локхарт, но у Джессики уже сложилось собственное мнение о матери. -- Я считаю, что она просто старая кошка и что ее разозлило завещание. Полагаю, все дело именно в этом. Ну и что ты теперь думаешь предпринять? -- Буду искать другую работу, -- сказал Локхарт; но сказать это оказалось куда проще, нежели осуществить. Биржа труда в Ист-Пэрсли была забита заявлениями от бывших брокеров и конторских служащих, а категорический отказ Трейера подтвердить, что Локхарт действительно работал какое-то время в фирме Сэндикота, равно как и отсутствие у Локхарта документов, делали его положение безнадежным. То же самое повторилось и в местном отделении службы социального страхования. Когда он признал, что ни разу в жизни не делал взноса в счет своей медицинской страховки, его несуществование -- в бюрократическом смысле слова -- стало доказанным фактом. -- Что касается нашей службы, -- сказал ему чиновник, -- то со статистической точки зрения вы не существуете. -- Но я же существую, -- возражал Локхарт. -- Вот он я. Вы меня видите. Если хотите, можете даже потрогать. Потрогать его чиновник не хотел. -- Послушайте, -- убеждал он со всей вежливостью, с какой обычно государственный служащий обращается к гражданам, -- вы же сами признали, что не внесены в списки избирателей, что вас не учитывали ни в одной переписи, у вас нет ни паспорта, ни свидетельства о рождении, у вас никогда не было никакой работы... Да, я знаю, что вы хотите сказать, но вот письмо от некоего мистера Трейера, который категорически утверждает, что вы не работали у "Сэндикот с партнером". Вы не заплатили ни пенса в фонды медицинского страхования, у вас нет карточки на право получения медицинского обслуживания. Так что если вы намерены продолжать настаивать на своем, мне останется только вызвать полицию. -- Локхарт дал понять, что иметь дело с полицией ему бы не хотелось. -- Тогда, -- сказал чиновник, -- дайте мне заниматься теми, у кого больше прав на получение социальной помощи. Локхарт ушел, а чиновник занялся безработным выпускником, окончившим университет по специальности "науки о нравственности", который ходил к нему уже многие месяцы, требовал, чтобы с ним обращались уважительно, а не как с какими-то там пенсионерами по возрасту, но при этом отказывался от любой предлагавшейся ему работы, если она не соответствовала полученной им специальности. Домой Локхарт добрался в состоянии полнейшей подавленности. -- Бесполезно, -- сказал он. -- Никто меня не берет ни на какую работу, а социальное вспомоществование я не могу получить, потому что они не желают признавать, что я существую. -- Милый, -- сказала Джессика, -- если бы нам удалось продать дома, которые завещал мне папочка, мы могли бы куда-то вложить эти деньги и жить на доход с них. -- Но мы же не можем этого сделать. Ты ведь слышала, что сказал агент по продаже недвижимости. В этих домах живут, они не обставлены, сданы в наем на длительные сроки, и мы не можем не только продать их, но даже повысить арендную плату. -- По-моему, это нечестно. Почему мы не можем просто сказать жильцам, чтобы они съезжали? -- Потому что закон позволяет им этого не делать. -- Кому какое дело до закона? -- возмутилась Джессика. -- Есть закон, в котором говорится, что безработным должны давать деньги, но, как доходит до дела, этого не делают, и ты ведь не отказываешься ни от какой работы. Не понимаю, почему мы должны подчиняться закону, который нас ущемляет, если правительство не желает соблюдать закон, который мог бы нам помочь. -- Верно, -- согласился Локхарт. -- Что хорошо для гусыни, то должно быть полезно и гусаку. -- Так родилась идея, которой -- после того как Локхарт Флоуз тщательно обмозговал ее -- суждено было превратить тихую заводь Сэндикот-Кресчента в место, где разыгралась поразительнейшая история. Вечером, когда уже стемнело, Локхарт оставил Джессику ломать голову над тем, как бы найти хоть какой-то источник дохода, а сам вышел из дома и, бесшумно крадучись -- чему он научился, выслеживая дичь на Флоузовских болотах, -- пробрался с биноклем через заросли дрока в птичий заказник. Нельзя сказать, чтобы там он в полном смысле слова занимался наблюдениями за жизнью птиц. Когда в полночь он возвратился домой, у Локхарта уже были кое-какие представления о привычках большинства из жителей окрестных домов. Вернувшись, он некоторое время вносил что-то в записную книжку. На букву "П" было записано: "Пэттигрю, муж и жена, возраст около пятидесяти лет. В одиннадцать часов выпустили погулять таксу по кличке Литтл Уилли, сами выпили что-то молочное. В 11.30 легли спать". На букву "Г" появилась информация о том, что Грэбблы весь вечер смотрели телевизор и отправились в постель в 10.45. Жильцы дома номер восемь супруги Рэйсимы занимались чем-то странным, причем мужа привязали к кровати в 9.15 вечера и отвязали в 10.00. В доме номер четыре две незамужние женщины по фамилии Масгроув перед ужином принимали гостя, которым был местный викарий, а после ужина читали газету "Черч таймс" и вязали. И наконец, в доме номер десять, стоявшем рядом с домом самих Флоузов, полковник Финч-Поттер поужинал в одиночестве, выкурил сигару, повозмущался гро-мко лейбористами, комментируя вслух передачу о них по телевизору, и перед сном недолго погулял с бультерьером. Записав все это, Локхарт и сам отправился в постель. Мозг его сверлила какая-то глубокая и сложная мысль. Он пока еще не мог бы выразить ее словами, но в его сознании инстинкт охотника медленно, но верно брал верх над всем остальным, выдвигая на передний план необузданный гнев и природную жестокость варвара, не признающего ни закона, ни норм и обычаев цивилизованного общества. Наутро Джессика заявила, что намерена сама искать работу. -- Я умею печатать, знаю стенографию, а секретари нужны во многих местах. Объявления о том, что требуются машинистки на временную работу, развешаны повсюду. -- Мне это не нравится, -- сказал Локхарт, -- муж должен содержать жену, а не наоборот. -- Я и не буду тебя содержать. Я буду работать для нас обоих. А может быть, я и тебе присмотрю какую-нибудь работу. Я стану всем и везде рассказывать, какой ты умный. И не слушая возражений Локхарта, она отправилась на поиски. Оставшись один, Локхарт целый день угрюмо слонялся по дому, заглядывая во все уголки, в том числе в те, которыми он никогда прежде не интересовался. Одним из таких мест оказался чердак, где Локхарт обнаружил старый, окованный железом сундук, а в нем бумаги покойного мистера Сэндикота. Среди бумаг были подробные внутренние планы всех стоявших на Сэндикот-Кресчент домов, включая чертежи водопровода, канализации, электрических сетей. Локхарт взял эти схемы и, спустившись вниз, тщательно изучил их. Они оказались весьма полезными, и к тому времени, когда вернулась Джессика, сообщившая, что с завтрашнего дня она начинает работать в компании по производству цемента, где заболела постоянная машинистка, в голове у Локхарта уже прочно отложились места присоединения всех тех современных удобств, которыми могли похвастать дома на Сэндикот-Кресчент. Новости