тва, -- сказал заместитель комиссара полиции. -- Он же совсем свихнулся. -- Ну ладно, дальше, -- проговорил комиссар. -- Если исходить из версии о вспышке бешенства и о собаке, то все остальное вытекает отсюда вполне логично. Ребята из спецвзвода сбрендили и начали стрелять... -- В программе теленовостей это прозвучит великолепно: "Пять офицеров спецсил, созданных для защиты иностранных дипломатов от террористов, сегодня утром спятили и перестреляли шестерых игроков в гольф-клубе Ист-Пэрсли". Что-нибудь в этом роде. Хоть и говорят, что любая слава хороша, все же подобной рекламы нам не надо. -- Но не обязательно же давать все это в программе новостей, -- возразил заместитель. -- В данном случае мы вполне можем сослаться на закон об охране государственной тайны. Комиссар одобрительно кивнул: -- Да, но нам надо будет заручиться поддержкой со стороны министерства обороны. -- Ну, вертолеты вполне могли быть с базы в Портон-Даун. Там, кстати, располагается и Центр военно-биологических исследований. -- Они были с другой базы. И в любом случае, когда они прилетели, все было уже кончено. -- Но ведь всего этого никто же не знает, -- убеждал заместитель. -- Военное командование всегда старается напускать побольше тумана. Наконец мы можем пригрозить, что свалим все на них и... На встрече министров внутренних дел, обороны и верховного комиссара полиции было в конечном счете решено, что все случившееся на Сэндикот-Кресчент не подлежит огласке. В соответствии с законами об обороне государства и об охране государственной тайны редакторам всех газет было рекомендовано не упоминать об этой трагедии. Аналогичное предупреждение получили телекомпании Би-би-си и Ай-ти-ви, и потому в вечерних новостях сообщалось лишь о взрыве бензовоза, в результате которого загорелся экспресс Лондон -- Брайтон. Упоминания о Сэндикот-Кресчент не было нигде. По птичьему заказнику прошла цепь солдат, стрелявших во все живое под предлогом предотвращения распространения вспышки бешенства. Правда, кроме птиц, они там никого не обнаружили; но птичий заказник превратился в итоге в птичий могильник. К счастью, бультерьеру повезло: все это время он проспал, не поднимаясь с места, возле кухонной двери в доме полковника. Пожалуй, если не считать Локхарта и Джессики, бультерьер был единственным живым существом, не покинувшим обжитого места после всех этих бурных событий. Мистер Грэббл, изгнанный из дома канализационным наводнением, явился тем утром в комнатных тапочках -- ни в какую другую обувь его обожженные каустиком ноги не влезали -- и вручил уведомление об освобождении им дома. Рикеншоу наконец-то отправил жену в госпиталь, а Петтигрю весь день упаковывали вещи. К вечеру они съехали. Супруги Лоури уехали еще раньше, получив, вместе с несколькими пожарными, прививки от бешенства. Полицейского инспектора и нескольких его подчиненных упрятали в инфекционное отделение местной больницы. Отбыла даже миссис Симплон -- в маленьком пластиковом мешке столь зловещего вида, что наблюдавшей эту сцену миссис Огилви пришлось давать успокоительное. -- Все уехали, -- рыдала она, -- остались только мы. Только одни мы. Я тоже хочу уехать отсюда. Посмотри на эти трупы вокруг... Я уже никогда не смогу смотреть на это поле, не вспоминая тех несчастных, что погибли у девятой лунки. Муж ее испытывал такое же чувство. Он тоже никогда уже не сможет чувствовать себя на Сэндикот-Кресчент по-прежнему. Через неделю съехали и они. Теперь Локхарт и Джессика из окна своей спальни могли любоваться одиннадцатью пустыми домами, стоящими -- за исключением несколько покосившегося "баухауса" О'Брайена -- посреди больших и отлично ухоженных участков в очень привлекательной местности неподалеку от Лондона, по соседству с прекрасным гольф-клубом, очередь на вступление в который в связи с недавними событиями теперь заметно продвинется. Пока строители занимались приведением домов в первоначальный вид -- а в случае с домом Грэбблов и в первоначальную чистоту, -- у Локхарта было время заняться другими делами. Так, готовился к выходу новый роман Женевьевы Голдринг "Песнь сердца". Купив бюллетень книжных новинок, Локхарт выяснил, когда этот роман должен появиться в продаже. Поскольку мисс Голдринг писала в год по пять книг, издавая их под разными псевдонимами, ее производительность вынуждала издателей выбрасывать на рынок одновременно по две ее новые книги. Существовали весенний и осенний выпуски новых произведений Голдринг; "Песнь сердца" была включена в осенний и вышла в октябре. Локхарт и Джессика дождались, пока в списке бестселлеров она за первые три недели после появления в продаже поднялась с девятого места на второе, а потом и возглавила список. Только тогда Локхарт нанес свой удар. Он отправился в Лондон с экземпляром книги и провел полдня в кабинете младшего из Гиблингов, а другие полдня -- в кабинете старшего, но в присутствии также и младшего из двух партнеров. К тому времени, когда он уходил, на руках у Гиблингов было -- нет, не просто почти готовое дело о клевете, но рапсодия, симфония на тему такого дела. Никогда еще за всю свою карьеру -- а у старшего Гиблинга был огромный опыт в области судебных исков по делам о клевете, -- никогда еще они не сталкивались со случаем столь очевидной, вопиющей и возмутительно злобной клеветы. Что еще лучше, издатели, выпустившие книгу Женевьевы Голдринг, были неимоверно богаты во многом благодаря ее популярности, и теперь им предстояло проявить великодушие в разрешении дела, которым занялась фирма "Гиблинг и Гиблинг", иначе на мисс Голдринг повиснет ярлык злостной клеветницы. А. лучше всего было бы, если бы они оказались настолько глупы, чтобы потащить дело в суд. Эта перспектива была столь привлекательной и желанной, что Гиблинги начали действовать с тщательно рассчитанной нерешительностью, призванной обмануть бдительность другой стороны. Они написали вежливое письмо издателям, господам Шортстэдам, информируя их об одном достойном сожаления факте, о котором они сами узнали от своего клиента, некоего мистера Локхарта Флоуза. А именно: что его имя упоминается в крайне успешно продающемся романе мисс Женевьевы Голдринг "Песнь сердца", выпущенном господами Шортстэд, и что вследствие этой непреднамеренной ошибки они вынуждены, к вящему своему сожалению, просить господ Шортстэд возместить ущерб, нанесенный личной, профессиональной и семейной репутации упомянутого мистера Флоуза теми поношениями и клеветой на него, что содержатся в указанной книге. Имеется в виду, говорилось в письме, что ущерб будет возмещен посредством финансовой компенсации, оплаты судебных издержек, а также изъятия из продажи и уничтожения всех еще не проданных экземпляров книги. -- Так мы расставим ловушку, -- сказал один Гиблинг другому. -- И будем от всей души надеяться, что они прибегнут к услугам какого-нибудь молодого и честолюбивого юриста, который посоветует им оспаривать дело в суде. Издательство именно так и поступило. Ответ за подписью самого младшего партнера адвокатской конторы "Кул, Пул, Стул и Фолсом с партнерами", некоего мистера Арбутуса, гласил, что, хотя издательство и автор книги "Песнь сердца", далее именуемой романом, готовы принести мистеру Флоузу свои извинения и оплатить его судебные издержки, а также, в случае необходимости, выплатить ему скромную компенсацию за пережитые им боль и горькие чувства, они никоим образом не считают себя обязанными и не согласятся пойти на изъятие и уничтожение непроданных экземпляров романа. И прочая, и прочая, и прочая. Письмо заканчивалось холодной припиской, что фирма "Кул, Пул, Стул и Фолсом с партнерами" ожидает ответа от мистера Гиблинга. Оба Гиблинга сильно сомневались в том, что их ответа действительно ждут. На протяжении двух недель они держали дело в состоянии неопределенности, а затем нанесли удар. -- Я верно расслышал -- четыреста тысяч фунтов в возмещение ущерба? -- переспросил мистер Фолсом, когда Арбутус показал ему ответ Гиблингов. -- За всю мою карьеру не читал ничего столь чудовищного. Эти Гиблинги с ума сошли. Разумеется, мы будем оспаривать подобное требование. -- Оспаривать? -- возразил Арбутус. -- Но у них должны же быть какие-то основания... -- Блеф, мой мальчик, голый блеф, -- ответил Фолсом. -- Конечно, я не читал книгу. Но за непреднамеренную клевету требовать подобную сумму неслыханно. Это неслыханно, даже если клевета была бы преднамеренной. Может быть, вся причина клеветы в том, что просто машинистка перепутала пару слов. Но ошибался сам Фолсом. Интуиция мистера Шортстэда подсказывала ему, что "Песнь сердца" чем-то отличается по тону от других романов мисс Голдринг. Тем не менее издатель доверился не собственной интуиции, а совету Фолсома и поручил Арбутусу подготовить ответ, выдвинув со своей стороны тоже максималистские требования: если "Гиблинг и Гиблинг" хотят подавать в суд, то пускай подают, и черт с. ними. На следующий день, когда старший клерк принес мистеру Гиблингу на доклад почту, этот уже пожилой и строгий джентльмен впервые в жизни увидел, что сам мистер Гиблинг-старший способен отплясывать на собственном письменном столе. А наплясавшись, босс потребовал за любую цену немедленно доставить в контору две... нет, три бутылки самого лучшего шампанского. -- Мы их поймали за хвост, -- торжествующе пропел он, когда появился Гиблинг-младший. -- О Боже, в жизни бы не поверил, что доживу до такого дня. За хвост, братишка, за хвост! Перечитай вслух, я должен это слышать! И когда в воздухе прозвенели слова: "Пусть подают в суд, и черт с ними", Гиблинг-старший задрожал в экстазе профессионального сутяжника. -- Подают в суд, и черт с ними, -- упоенно повторял он. -- Пусть подают в суд, и черт с ними. Представляю себе, как прозвучит эта угроза в устах адвоката в суде! Да, прямо в лицо судье! Вот в чем, брат, подлинная красота нашей профессии. В жизни юриста есть свои прекрасные моменты. Посмакуем же ту радость, что принес нам этот чудесный день! Мистер Партингтон, старший клерк, внес шампанское, и Гиблинги послали его за третьим бокалом. Только когда он вернулся, был поднят тост за мистера Локхарта Флоуза, проживающего в доме номер 12 по Сэндикот-Кресчент, столь удачно вошедшего одновременно и в их жизнь, и в роман мисс Женевьевы Голдринг с -- о Господи! -- каким подходящим названием! В этот день в конторе "Гиблинг и Гиблинг" практически никто не работал. Составление искового заявления -- не ахти какое сложное дело. Иск, предъявленный "Гиблинг и Гиблинг" от имени Локхарта Флоуза, истца, к Женевьеве Голдринг и господам Шортстэдам, ответчикам, ничем не отличался от других подобных документов и носил форму обращения Елизаветы II, милостью Божьей королевы Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии и всех наших государственных владений и территорий, главы Содружества Наций, Защитницы Веры, к Женевьеве Голдринг, подлинное имя мисс Мэгстер, через посредство господ Шортстэдов: "Мы повелеваем вам в течение четырнадцати дней после вручения вам настоящего искового заявления, включая день вручения, предстать перед судом по иску Локхарта Флоуза, в противном случае истец может осуществить свои права и решение может быть вынесено в ваше отсутствие". Исковое уведомление было вручено адресатам уже на следующий день и не вызвало почти никакого испуга в правлении издательства, однако основательно напугало всех в конторе "Кул, Пул, Стул и Фолсом с партнерами". К этому времени Арбутус прочел "Песнь сердца" и обнаружил, что в книге действительно содержится чудовищная клевета на Локхарта Флоуза. Ему приписывалась привычка быть привязанным своей женой к кровати, а затем и быть избитым этой же женой, которую действительно зовут Джессика, -- в наоборот. Утверждалось также, что когда они не занимаются взаимной поркой, то выкрадывают деньги из банков, причем в ходе таких грабежей Локхарт якобы застрелил насмерть нескольких банковских кассиров. -- Мы даже не сможем утверждать, что эта клевета непреднамеренна, -- убеждал Арбутус Фолсома, но тот считал иначе. -- Никакой автор, находящийся в здравом уме, не станет сознательно и преднамеренно писать книгу, героем которой был бы какой-то реальный, известный автору человек, и при этом приписывать ему подобные извращения и преступления. Это чепуха. Такое просто невозможно. Того же взгляда придерживалась и Женевьева Голдринг. -- Никогда не слышала об этом типе, -- заявила она Шортстэду и Арбутусу, -- а потом, это какое-то совершенно невероятное имя. Откровенно говоря, я не помню, чтобы когда-нибудь писала о человеке, которого бы звали Локхарт Флоуз, да еще с женой, которую зовут Джессика. -- Но это же написано в "Песни сердца, -- возражал Арбутус, -- не могли же вы этого не читать. В конце концов, вы ведь сами написали эту книгу. Женевьева Голдринг только фыркнула в ответ: -- Я пишу по пять книг в год. Не могу же я всю эту муть еще и читать. Я целиком и полностью полагаюсь в данном случае на вашу компетентность, мистер Шортстэд. -- А верстку вы что, не проверяете? -- Молодой человек, -- ответила мисс Голдринг, -- моя верстка не нуждается в том, чтобы ее проверяли. Поправьте меня, если я не права, мистер Шортстэд. Но, хотя сомнения начали уже закрадываться ему в душу, мистер Шортстэд на этот раз все же придержал язык. -- Значит, будем признавать факт клеветы, но утверждать, что она непреднамеренная? -- спросил Арбутус. -- Я не вижу оснований вообще признавать факт клеветы, -- запротестовала мисс Голдринг. -- Единственное, что нам пока достоверно известно, так это то, что некто Флоуз привязывает свою жену к кровати и порет ее, что у нее дурацкое имя Джессика и что ей все это не нравится. Вот и пускай он сам доказывает, что не делает ничего подобного. Арбутус обратил внимание присутствующих на процессуальную норму, согласно которой истина сама по себе не является средством защиты за исключением тех случаев, когда защита ведется в интересах общественного блага. -- Если речь идет об извращенце и человеке, который грабит банки, полагаю, это как раз тот случай, когда затрагиваются интересы общественного блага. Возможно, моя книга станет из-за этого суда даже лучше продаваться. Адвокаты были убеждены, что дело обстоит совершенно наоборот. -- Нам не на чем основывать защиту, -- сказал один из них, королевский советник Виддершинс. -- Я бы порекомендовал достичь соглашения сторон, не вынося дела в судебное разбирательство. У нас нет никакой надежды выиграть его в суде. -- Но разве реклама не пойдет нам на пользу, даже если придется выплатить какую-то компенсацию? -- спросил Шортстэд, вынужденный занять эту позицию под нажимом мисс Голдринг, которая постоянно жаловалась на то, что ее романы недостаточно рекламируются. Виддершинс выразил сомнение, что от подобной рекламы может быть польза. Но, поскольку ему самому платили за осуществление защиты, он не видел оснований лишать самого себя того финансового вознаграждения, которое должен был принести затяжной судебный процесс. -- Оставляю решение на ваше усмотрение, -- сказал он. -- Я свое мнение высказал, и оно заключается в том, что мы неминуемо проиграем. -- Но за урегулирование без суда они требуют четыреста тысяч фунтов, -- возразил Шортстэд. -- Никакой суд не присудит им таких денег. Это возмутительно! -- Сумма действительно была возмутительной. Судебное разбирательство проходило в здании Верховного суда, председательствовал судья Пламмери. Виддершинс представлял ответчиков, а адвокат Фескью -- фирму "Гибдинг и Гиблинг". Последние пребывали в состоянии откровенного экстаза. Пламмери пользовался репутацией объективного, жесткого до грубости судьи, который к тому же испытывал отвращение к склонным ко всяческим уверткам адвокатам. У мистера же Виддершинса не было никакой иной возможности построить защиту иначе, кроме как на увертках. Дополнительную трудность для адвокатов защиты представляла и сама мисс Голдринг, преисполненная решимости, коли уж она не может выиграть дело, то по крайней мере проиграть его по возможности ярко. Шортстэд сидел рядом с ней, подрагивая от холода в тени ее темно-красной шляпы. Одного взгляда на истца, Локхарта Флоуза, ему оказалось достаточно, чтобы понять: перед ним -- честный, разумный и толковый молодой человек, представитель того типа людей, о существовании которых Шортстэд уже давно забыл; человек, который скорее может быть собственником банка, нежели грабителем, и который, уж коль скоро он женится, обращается со своей женой нежно и по-рыцарски благородно. Шортстэд хорошо разбирался в характерах. Мистер Фескью встал для изложения исковых претензий. Его выступление было безупречным. Мистер Локхарт Флоуз, проживающий в доме номер 12 по Сэндикот-Кресчент, Ист-Пэрсли -- при этих словах адвокат Виддершинс закрыл лицо руками, а шляпка мисс Голдринг задрожала, -- живет по соседству с ответчицей и известен ей, притом настолько хорошо, что однажды она даже приглашала его на чай. В записке, которую передали от мисс Голдринг Виддершинсу, кратко утверждалось: "Лжет, нагло лжет. Я никогда в жизни не встречалась с этим поганцем". Прочитав записку, Виддершинс было воспрянул духом, но тут же снова сник, услышав, как Фескью расписывает добродетели Локхарта Флоуза и те невзгоды, что свалились на него после публикации "Песни сердца". Среди этих невзгод наиболее тяжелым ударом было для него увольнение из бухгалтерской фирмы "Сэндикот с партнером", где он до этого работал. Будет представлено доказательство того, заявил адвокат, что вынужденное увольнение мистера Локхарта Флоуза с этой должности, приносившей весьма хороший доход, явилось прямым результатом постыдных нападок мисс Голдринг на его частную жизнь и совершенно вымышленной его склонности якобы грабить банки и убивать кассиров. Мистер Фескью не упомянул (потому что просто не знал об этом), что Трейер выказал готовность предоставить соответствующие доказательства после личной беседы с ним Локхарта, в ходе которой последний объяснил, что если Трейер откажется сотрудничать, то совесть заставит его, Локхарта, обнародовать факты о том, как мистер Джипсум уклоняется от уплаты налогов. Для подкрепления этой угрозы Локхарт предъявил Трейеру копии всех досье Джипсума -- как настоящих, так и тех, в которых хранились сфальсифицированные материалы. Кроме того, продолжал Фескью, соседи стали избегать истца в такой степени, что из одиннадцати домов, расположенных рядом с его домом, жильцы съехали, дабы избежать любой связи между собой и предполагаемым убийцей. Наконец миссис Флоуз, совершенно верно названная в романе Джессикой, может подтвердить под присягой, что она никогда не привязывала мужа, а он никогда не привязывал ее к их брачному ложу и что в их доме вообще нет плетки. Положение, в котором оказалась миссис Флоуз, было столь тяжелым и причиняло ей такие неудобства, что в последнее время она была вынуждена начать носить вуаль, дабы избежать приставаний к ней на улице мужчин, страдающих мазохистскими и садистскими сексуальными извращениями, а также и оскорблений со стороны женщин, которых прежде она приглашала в свой дом, но которые теперь отказываются впускать ее в свои дома. В общем, адвокат Фескью нарисовал убедительную картину того, как молодая супружеская пара оказалась в полнейшей социальной изоляции на основании абсолютно ложных причин, картину того, сколь неопределенно теперь их финансовое будущее, -- и все это вследствие публикации романа "Песнь сердца", чем и обусловлено требование истца о выплате столь колоссальной компенсации за нанесенный ему ущерб. Выступление Фескью явно произвело впечатление на судью Пламмери и присяжных, и адвокату Виддершинсу было крайне трудно начинать защиту ответчиков. Конечно, мисс Голдринг легко утверждать, будто Локхарт Флоуз -- лжец, но попробуйте доказать это. Мистер Флоуз не выглядел лжецом. Если уж на то пошло, он производил прямо противоположное впечатление. А миссис Джессика Флоуз даже под вуалью светилась такой невинностью, которая являла разительный контраст вульгарности его клиентки. Пьянство, труды над многочисленными книгами и постель -- все это наложило отпечаток на мисс Голдринг. Виддершинс сделал все, на что был способен. Клевета, заявил он, была абсолютно непреднамеренной. Ответчица понятия не имела о существовании истца и никогда его даже не видела. Предположение, будто она однажды приглашала его на чай, было совершенно безосновательным, а тот факт, что мисс Голдринг жила в Вест-Пэрсли, а истец владел домом в Ист-Пэрсли -- чистейшим совпадением. Однако в свете заявлений, которые сделал его ученый друг господин Фескью, ответчик готов принести свои извинения и выплатить финансовую компенсацию за ущерб, нанесенный истцу и его супруге, за те насмешки и оскорбления, которым они подверглись, и за последовавшую в результате всего этого потерю должности... В этом месте мисс Голдринг оттолкнула удерживавшую ее руку мистера Шортстэда, встала и заявила, что никогда, никогда, никогда она не заплатит ни пенни, ни одного-единственного пенни человеку, о котором она никогда в жизни не писала, и что, если кто думает иначе, так тот крепко ошибается. Судья Пламмери оглядел ее с выражением столь откровенной неприязни на лице, что, казалось бы, этот взгляд должен был испепелить даже сфинкса с расстояния пятидесяти ярдов, а со ста -- заставить его заговорить. -- Присядьте, мадам, -- прорычал он, и в его голосе звенело железо и безошибочно угадывалась кровожадность. -- Что вы будете или не будете делать, определит суд. В одном могу вас уверить: еще одно подобное нарушение порядка и я привлеку вас к ответственности за неуважение к суду. Продолжайте ваше выступление, мистер Визерслин. Кадык Виддершинса ходил вверх-вниз, чем-то напоминая болтающийся в воде шарик для пинг-понга. Адвокат искал нужные слова, но не мог найти их. Продолжать он не мог: ему нечего было сказать. -- Мои клиенты признают себя виновными в непреднамеренной клевете, -- проскрипел он вопреки полученным от клиентов указаниям. Судья Пламмери с сомнением посмотрел на него. -- Мне показалось иначе, -- сказал он. Виддершинс запросил перерыв для консультаций с клиентами. Перерыв был объявлен. Фескью, Гиблинг. и Локхарт провели его, торжествуя. А между Виддершинсом и мисс Голдринг разгорелся желчный спор. Шортстэд, прослушав исковое заявление и его обоснование, был готов решить дело по договоренности сторон. Мисс Голдринг же, перед лицом малодушия издателя и откровенной неприязни судьи к ней самой, ни о какой договоренности сторон не желала и слышать. -- Все, что они утверждают, -- наглая ложь, -- кипела она. -- Никогда я не приглашала этого говнюка на чай. Никогда я не использовала имени этого поганого Локхарта Флоуза ни в одной из моих книг! -- Но ведь оно же есть в "Песне...", -- начал было Шортстэд. -- Заткнитесь! -- оборвала его мисс Голдринг. -- Если оно там есть, значит, это вы его туда вставили. Его не было в той рукописи, что я отправляла в издательство. -- Вы в этом твердо уверены? -- спросил Виддершинс, пытавшийся отыскать хоть проблеск надежды в совершенно безнадежном деле. -- Клянусь Господом Богом, -- ответила мисс Голдринг столь страстно, что это прозвучало убедительно, -- я никогда в жизни даже не слышала имени Флоуз и уж тем более не использовала его в своих книгах. -- Можно взглянуть на рукопись? -- спросил Виддершинс, и Шортстэд послал за ней. Имя Флоуз было напечатано по всей рукописи четким машинописным шрифтом. -- Ну, что вы на это скажете? -- спросил Виддершинс. Мисс Голдринг сказала очень многое, и по большей части сказанное ею было верно. Шортстэд сказал очень мало; в его словах верно было все. -- Тогда мы должны подвергнуть сомнению подлинность этого документа, -- сказал Виддершинс. -- Все согласны с таким предложением? Мисс Голдринг была согласна, Шортстэд -- нет. -- Это та самая рукопись, которую мы от вас получили, -- настаивал он. -- Нет, не та. И это не тот текст, что я диктовала. Это гнусная подделка. -- Вы в этом абсолютно уверены? -- спросил Виддершинс. -- Клянусь Господом Богом... -- Хорошо. Мы оспорим иск на этом основании. То есть заявим, что данный документ, который поступил к мистеру Шортстэду, не является оригиналом той рукописи, которую подготовили вы лично. -- Совершенно верно, -- подтвердила мисс Голдринг. -- Я клянусь Господом Богом... На следующий день, когда мисс Голдринг заняла место свидетельницы, чтобы подвергнуться перекрестному допросу со стороны пышущего энергией Фескью, она все еще продолжала клясться именем Господа Бога и многих других богов поменьше. Слушая ее, Гиблинги едва сдерживались. -- Мисс Мэгстер... -- начал Фескью, но судья прервал его. -- Свидетельницу, насколько мне известно, зовут мисс Голдринг, мисс Женевьева Голдринг. Почему вы обращаетесь к ней "мисс Мэгстер"? -- спросил он. -- Мисс Женевьева Голдринг -- вымышленное имя, -- ответил Фескью, -- ее настоящее имя... -- Его прервал резкий выкрик со скамьи для свидетелей. -- Женевьева Голдринг -- мое литературное имя, мой псевдоним. Судья Пламмери с отвращением уставился на перо в ее шляпе. -- Не сомневаюсь, -- произнес он, -- не сомневаюсь, что ваша профессия требует иметь целый набор имен. Но суду необходимо ваше подлинное имя. -- Мисс Мэгстер, -- угрюмо произнесла мисс Голдринг, отлично отдавая себе отчет в том, что обнародование этого имени разочарует немалую часть ее читателей. -- Но своим поклонникам я известна как мисс Женевьева Голдринг. -- Опять же не сомневаюсь, -- сказал судья, -- но, основываясь на том, что я тут услышал, должен заметить, что у ваших поклонников своеобразный вкус. Фескью мгновенно уцепился за эту подсказку, брошенную ему судьей. -- Если вы так предпочитаете, я готов называть вас Женевьевой Голдринг, -- сказал он. -- Я никоим образом не хочу повредить вашей профессиональной репутации. Скажите, верно или нет, что в романе "Песнь сердца" вы описываете героя по имени Флоуз, который является любителем того, что на языке проституток и их клиентов называется "сбруей и поркой"? -- Я не писала "Песнь сердца", -- ответила мисс Голдринг. -- Но, мне казалось, вчера вы признали, что являетесь автором этой книги, -- возразил судья, -- а сейчас... В ответ со свидетельского места он услышал речь о несправедливостях и беззаконии, творимых издателями и редакторами. Когда мисс Голдринг выдохлась, адвокат Фескью повернулся к судье Пламмери: -- Возможно, ваша честь, стоило бы внимательно изучить оригинал рукописи и сравнить его с другими рукописями, представленными ответчицей ее издателю? -- Защита не возражает, -- сказал Виддершинс, и в слушании дела вновь был объявлен перерыв. В тот же день два специалиста -- графолог и эксперт по шрифтам пишущих машинок -- дали под присягой заключение, что рукопись "Песни сердца" была напечатана на той же самой пишущей машинке, что и "Шкаф короля" и "Болотная девушка" -- две другие книги, написанные мисс Голдринг. После чего Фескью на следующем слушании в суде продолжил перекрестный допрос ответчицы. -- Сейчас доказано вне всякого сомнения, что "Песнь сердца" написали именно вы, -- сказал он. -- Признаете ли вы теперь, что вы знакомы в настоящее время и были знакомы прежде с истцом, мистером Локхартом Флоузом? Мисс Голдринг начала отчаянно отрицать это, но Фескью остановил ее. -- Пока вы не совершили преступления, давая ложные показания, -- сказал он, -- хочу попросить вас ознакомиться с данными под присягой показаниями мистера Флоуза, что вы приглашали его в свой дом на чай и угощали его ментоловым ликером. Со своего свидетельского места мисс Голдринг смотрела на него широко раскрытыми глазами. -- Откуда вам это известно? -- спросила она. Фескью улыбнулся и посмотрел на судью и присяжных. -- Мистер Флоуз рассказал мне вчера об этом под присягой, -- весело ответил он. Мисс Голдринг качала головой. -- О ментоловом ликере? -- слабым голосом спросила она. -- Нет, это истец рассказал мне в частном порядке, -- ответил Фескью.-- Но вы, я полагаю, пьете ментоловый ликер? Мисс Голдринг кивнула с несчастным видом. -- Да или нет? -- потребовал Фескью. -- Да, -- ответила мисс Голдринг. Сидевшие ниже нее Виддершинс и Шортстэд прикрыли глаза рукой. Фескью продолжил разгром дальше. -- Верно ли, что у вас в спальне лежит ковер голубого цвета с вкраплениями золотого, что ваша кровать имеет форму сердца, что рядом с ней стоит торшер с розовато-лиловым, в складочку, абажуром и что вашу кошку зовут Пинки? Верно все это или нет? В достоверности всего сказанного можно было не сомневаться. Выражение лица мисс Голдринг говорило об этом безо всяких слов. Но у мистера Фескью был заготовлен и смертельный удар. -- И наконец, верно ли, что вы держите собаку чау-чау, по кличке Блоггс, с единственной целью не допустить того, чтобы в ваш дом кто-нибудь мог зайти без вашего разрешения или в ваше отсутствие? Необходимости в ответе опять-таки не было. Все факты, сообщенные Фескью, соответствовали действительности: адвокат узнал обо всем этом от Локхарта, а тот, в свою очередь, -- от Джессики. -- Так что, -- продолжал Фескью, -- без вашего разрешения мистер Флоуз не смог бы заявить под присягой, что, когда вы пригласили его к себе в дом, вы сделали это исключительно по собственной воле и с намерением соблазнить его, а не сумев добиться этой цели, вы, преднамеренно и заранее обдумав свои преступные намерения, попытались разрушить его брак, репутацию и лишить его средств к существованию, изобразив его в вашем романе как вора, извращенца и убийцу. Так все это или не так? -- Нет, -- закричала мисс Голдринг, -- не так! Я никогда не приглашала его к себе. Я никогда... -- Она запнулась, и это означало катастрофу. У нее в постели побывало немало молодых людей, но... -- У меня больше нет вопросов к свидетельнице, -- сказал мистер Фескью и сел. В своем заключительном слове судья Пламмери подтвердил свою репутацию человека резкого и беспристрастного. Представленные в суде доказательства и поведение мисс Голдринг как на скамье свидетелей, так и вне ее не оставили у судьи сомнений в том, что она лжет, что она проститутка и в обычном, и в литературном смыслах этого слова и что она преднамеренно и из преступных побуждений сделала все то, о чем говорил адвокат Фескью. Присяжные заседали всего пару минут и постановили считать факт клеветы доказанным. На основании их решения судья посчитал обоснованной оценку истцом масштабов нанесенного ему личного и финансового ущерба. С учетом инфляции, которая в настоящее время находится и в будущем будет находиться на уровне восемнадцати процентов, размеры компенсации в пользу истца должны составить порядка одного миллиона фунтов стерлингов. Сверх того, продолжал судья, он направляет материалы по данному делу генеральному прокурору в надежде, что ответчице будет предъявлено обвинение в лжесвидетельстве. Мисс Женевьева Голдринг упала в обморок. Мистер Шортстэд не помог ей подняться. Вечером того дня, когда судья огласил свое решение, в конторе "Гиблинг и Гиблинг" был праздник. -- Миллион фунтов плюс судебные издержки! Целый миллион! Самая большая компенсация, которая когда-либо присуждалась по делам о клевете. И с судебными издержками! Боже правый, пусть бы они еще обжаловали это решение! Только бы они его обжаловали! -- радовался Гиблинг-старший. Но мисс Голдринг не собиралась ничего обжаловать. Компания, страховавшая коммерческие операции Шортстэда, связалась с ним немедленно после объявления решения суда и предупредила, что намерена предъявить ему и мисс Голдринг встречный иск на всю сумму, какую им придется выложить, до последнего пенни. Локхарт и Джессика, сидя дома на Сэндикот-Кресчент, ни на секунду не усомнились в своей правоте. -- Какая мерзкая баба! -- сказала Джессика. -- И подумать только, что когда-то я любила ее книжки. А в них, оказывается, одна ложь. Локхарт кивнул, соглашаясь. -- Теперь мы можем начать продавать дома, -- сказал он. -- После всего этого скандала мы не можем оставаться жить в этом районе. На следующий день вдоль домов по Сэндикот-Кресчент стали ставить щиты со словами: "Продается", а Локхарт, почувствовав себя в финансовой безопасности, решил вскрыть те письма, что отдала ему мисс Дейнтри. Глава шестнадцатая Он распечатывал эти письма, соблюдая приличествующий столь важному :событию церемониал, и смутно понимая, что искушает тем самым судьбу. "Бумага и чернила не принесут тебе добра", -- нагадала ему старая цыганка. Правда, в случае с романом мисс Голдринг ее предсказание не оправдалось. Но, снова и снова возвращаясь к ее словам, Локхарт каким-то образом чувствовал, что скорее всего они относятся именно к письмам, которые кто-то писал его уже умершей тогда матери. К письмам, а не к чему-либо иному. Не случайно же он получил их от мисс Дейнтри в тот же самый день и даже час, когда выслушивал и гадание цыганки: Локхарт считал, что здесь было нечто большее, нежели случайное совпадение. Ему было бы весьма трудно объяснить, почему так происходит, но где-то в глубинах его сознания таились еще остатки тех суеверий, в которые верили его далекие предки в те времена, когда предупреждения, полученные от цыганок, воспринимались более чем серьезно. К тому же цыганка оказалась права в других ее предсказаниях. Смерти произошли, -- правда, их оказалось гораздо больше, чем три, о которых она говорила. Совершенно точно сбылось ее предсказание в отношение пустой могилы. Останкам покойной миссис Симплон не нужна была уже никакая могила. А слова цыганки о повешенном на дереве -- что они могли означать? Полицейский инспектор, конечно, болтался на дереве, но не в том трагическом смысле, о котором явно говорила старуха. И наконец, она что-то упоминала о даре самого Локхарта. "Пока ты не обратишься вновь к своему дару". Возможно, эти слова следовало отнести к тому миллиону, что они получили как возмещение ущерба, нанесенного клеветой? Но Локхарт сомневался в этом. Цыганка имела в виду какой-то иной дар, не деньги. Тем не менее Локхарт набрался мужества и вскрыл все письма, одно за другим, начав с того, что было датировано годом его рождения и пришло из Южной Африки, и кончив самым последним, присланным из Аризоны в 1964 году. Автору писем пришлось немало попутешествовать за свою жизнь, и Локхарт вскоре понял причину этого. Гросвенор К. Боскомб был инженером-бурильщиком, и работа кидала его в разные уголки земного шара в поисках драгоценных металлов, нефти, газа, угля -- всего того, что Земля тысячелетиями пыталась сокрыть поглубже и что современная наука и техника позволяли открыть. Мисс Дейнтри была права. Возможно, в своей профессии он добился немалых успехов. В последнем своем письме -- том самом, что было отправлено из Аризоны и в котором он сообщал о своей предстоящей женитьбе на мисс Фейбе Таррент, -- он упоминал также, что нашел очень богатое газовое месторождение. Но каких бы высот ни достиг он в горно-инженерном деле, писать письма Гросвенор К. Боскомб совершенно не умел. В них не было ни тени той страсти или хотя бы тех чувств, которые ожидал встретить Локхарт. Не было в них и ни малейшего намека на то, что позволило бы заподозрить автора этих писем в его отцовстве. Мистер Боскомб писал исключительно о трудностях, с которыми связана его профессия, и об одолевавшей его скуке. В письмах, разделенных между собой годами, он в совершенно одинаковых выражениях описывал закаты солнца в пустынях Намибии, Саудовской Аравии, Ливии или же в Сахаре. По мере чтения писем Локхарт как бы сам торил путь! через все крупнейшие пустыни мира. Этот и без того непростой процесс еще более затрудняла неспособность Боскомба правильно -- или хотя бы одинаково -- писать любое слово, в котором было больше четырех слогов. Так, Саудовская Аравия могла выглядеть как дюжина разных мест -- от Саудовской Орбии до Саадской Айраббеи. Единственное слово; которое он писал правильно, было "тоска", и оно удивительно точно подходило для характеристики писем и, по-видимому, их автора. Гросвенор К. Боскомб был скучен независимо от того, куда заносила его судьба. Весь мир представлялся ему чем-то вроде одной гигантской подушечки для игл, в которую он и вгонял свои невероятно длинные, полые внутри иглы-буры. Единственным моментом, когда у него прорезалось нечто отдаленно похожее на страсть, был тот, когда он и его ребята -- кем бы они ни были -- натыкались под землей на нечто сильно сжатое, и оно "выдавало фонтан". Это выражение встречалось в письмах несколько реже упоминаний о закатах, что позволяло сделать вывод: пустых скважин оказывалось на пути Боскомба в конечном счете гораздо больше, нежели чем-то полезных. Но все же им "выдавало фонтан" достаточно часто, а скважина, пробуренная ими в Драй-Боунз, в Аризоне, по словам самого мистера Боскомба, "сдилола миня адним ис щасливчеков, у каторох денех стока, што мошно всю луну аштукотурить". Отсюда Локхарт заключил, что его несостоявшийся отец был человеком богатым, но лишенным воображения. Локхарт твердо знал, как сам он поступит со своими деньгами, и оштукатуривание ими луны не фигурировало в его планах. Он намеревался найти своего отца, лишить старую миссис Флоуз права владения какой бы то ни было частью имения; и, если бы Боскомб на самом деле оказался его отцом, он, в полном соответствии с волей своего деда, лупил бы его до тех пор, пока жизнь Боскомба не повисла бы на ниточке. Прочтя все письма, Локхарт позволил посмотреть их и Джессике. -- Похоже, у него была не слишком интересная жизнь, -- сказала та. -- Все, о чем он пишет, -- это пустыни, закаты и собаки. -- Собаки? -удивился Локхарт. -- Я этого как-то не заметил. -- Да вот, в конце каждого письма. "Пере дай маи приветы сваму атцу и сабакам рат был са фсеми вами позна комица Всигда твой Грос". И вот тут еще он пишет о том, что "ошень лупит сабак". -- Ну что ж, это приятно, если он любит собак, -- сказал Локхарт. -- Если бы он на самом деле оказался моим отцом, у нас было бы хоть что-то общее. Закаты меня никогда особенно не интересовали. Вот собаки -- это иной коленкор. Как бы соглашаясь с последними словами, на ковре перед огнем умиротворенно похрапывал бультерьер, принадлежавший раньше полковнику Финч-Поттеру. Подобранный Локхартом, он, в отличие от своего бывшего владельца, легко пришел в себя после пережитой ночи страстей. И пока полковник вел юридические бои, писал своему депутату парламента, требуя, чтобы его выпустили из психиатрической больницы, его собака с удовольствием освоилась в новом доме. Локхарт относился к нему с благодарностью. Бультерьер сыграл крайне ответственную роль в освобождении Сэндикот-Кресчент от нежеланных жильцов, и теперь Локхарт окрестил его Вышибалой. -- Думаю, мы всегда сможем заманить этого Боскомба сюда, предложив ему какую-нибудь сверхъестественную собаку с прекрасной родословной, -- подумал вслух Локхарт. -- А зачем тебе надо заманивать его сюда? -- спросила Джессика. -- С теми деньгами, что у нас теперь есть, мы можем позволить себе самим слетать к нему в Америку. -- Даже за все эти деньги я не смогу купить себе свидетельство о рождении, а без этого мне не дадут паспорт, -- ответил Локхарт, который не забыл, как в конторе службы социального страхования его убеждали в том, что он не существует. А кроме того, он еще собирался воспользоваться теми преимуществами, которые давало