его официальное положение, в других целях. Коль скоро государство не собиралось помогать ему, когда он нуждался в такой помощи, он не видел никаких оснований для того, чтобы платить государству хотя бы пенс в виде налога. В конце концов, в официальном несуществовании были и свои положительные моменты. По мере того как один за другим проходили зимние месяцы, деньги на счетах молодых Флоузов неуклонно прибавлялись. Компания, страховавшая операции издательства Шортстэдов, перевела миллион фунтов стерлингов на счет Локхарта в один из банков Сити, откуда часть денег была переведена на счет Джессики в Ист-Пэрсли. Объявления о продаже домов постепенно исчезали, и Сэндикот-Кресчент обживали новые жильцы. Локхарт рассчитал свою кампанию по выживанию прежних съемщиков с великолепной финансовой точностью. Собственность поднималась цене, и потому каждый из домов пошел не меньше, чем за пятьдесят тысяч фунтов. К Рождеству на счете Джессики было уже 478 тысяч фунтов, но уважение к ней главы местного банка поднялось даже еще выше. Управляющий банком предложил ей свои консультации и, в частности, посоветовал вложить во что-нибудь деньги, лежащие на ее счету. Локхарт категорически заявил, чтобы она не делала подобной глупости. У него были свои планы в отношении этих денег, не имевшие ничего общего с какими-либо акциями или ценными бумагами. Кроме того, управляющий банком весьма досконально разъяснил Джессике, какой налог на приращение капитала придется ей заплатить, а Локхарт вообще не собирался этого делать. Многозначительно улыбаясь, он стал подолгу возиться в их домашней мастерской. Это позволяло скоротать время, особенно в тот период, когда шла продажа домов. К тому же после того как он весьма преуспел на чердаке в доме Вильсонов, Локхарт всерьез увлекся радиоделом и научился тут многому. Он даже купил все необходимые детали для стереосистемы, а потом сам соорудил ее. Он что-то придумывал и мастерил с таким же энтузиазмом, с каким его дед занимался выведением гончих. В результате очень скоро весь дом номер 12 оказался оборудован таким образом, что Локхарт, переходя из комнаты в комнату, мог при помощи карманного устройства включать одни громкоговорители и выключать другие, и таким образом повсюду, куда бы он ни шел, его сопровождала музыка. Он буквально помешался на магнитофонах, и у него их была масса -- от самых маленьких, на батарейках, до огромных, специально сконструированных, с барабанами диаметром в целый ярд, которые вмещали столько пленки, что могли непрерывно играть на протяжении двадцати четырех часов, а затем сами перематывали пленку и начинали снова -- и так до бесконечности. Локхарт мог сутки напролет проигрывать свои записи. Но точно так же он мог сутки напролет и записывать, причем независимо от того, в какой комнате находился. Время от времени он вдруг разражался странными песнями о крови, битвах, драках за скот -- песнями, которые удивляли его самого, были совершенно неуместны на Сэндикот-Кресчент и, казалось, появлялись сами откуда-то изнутри, без всякого его участия. В голове у него постоянно звучали какие-то слова, и все чаще он ловил себя на том, что говорит на каком-то трудноразличимом диалекте, мало похожем даже на весьма специфический говор Северного Тайна. Вместе со словами приходил и ритм, и из всего этого возникала какая-то дикая музыка, напоминающая завывание ветра в трубе во время сильной бури. В этой музыке не было ни жалости, ни сострадания, ни милосердия, как не было их ни в ветре, ни в других явлениях природы; только грубая, обнаженная красота, силой переносившая его из того реального мира, в котором он находился физически, в какой-то другой, в котором он на самом деле существовал. Где он существовал? Это было какое-то странное ощущение: чувствовать, что у тебя есть еще какое-то бытие -- как если бы один из его предков, ярый проповедник опоры на самого себя и преклонения перед героями, вдруг стал бы смиренным прихожанином какой-нибудь местной церкви. Однако ум Локхарта занимали не столько эти сложности, сколько те практические проблемы, с которыми он сталкивался; а странные слова и дикая музыка возникали лишь временами, обычно когда он чувствовал себя не в своей тарелке. Надо признать, он все чаще испытывал ощущения, которые наверняка вызвали бы презрение и осуждение со стороны его деда, большого поклонника того из Фаулеров, чья великая работа "Употребление и самоунижение" была настольной книгой старика по вопросам мастурбации. На Локхарте постепенно начали сказываться стрессы, вызываемые его нежеланием вторгаться в плоть своей ангелоподобной Джессики. И когда он возился в мастерской, что-нибудь припаивая или конструируя, сознание его терзали сексуальные фантазии. В них было нечто столь же пещерное, доисторическое, как и в тех первобытных лесах, что мерещились Вышибале в ту ночь, когда его напичкали наркотиком. Вместе с такими фантазиями приходило и чувство вины. Случались даже моменты, когда он готов был уступить своему желанию, но Локхарт отбрасывал от себя подобные мысли и отдавался своим занятиям с тем же упоением, с каким когда-то стрелял овец. Это было плохим лекарством, но пока что оно действовало. Когда-нибудь, когда он станет хозяином Флоуз-Холла, владельцем пяти тысяч акров земли, у него появятся и дети; но только тогда, и не раньше. А пока что он и Джессика будут вести целомудренный образ жизни, а при необходимости прибегать к вибраторам и ручным приемам. Рассуждения Локхарта были примитивны, но они шли от ощущения, что ему еще только предстоит определить свою судьбу; и, пока этот момент не пришел, он остается как бы нечистым. Момент драматического поворота судьбы пришел раньше, чем Локхарт ожидал. В конце декабря раздался телефонный звонок. Это был Балстрод, звонивший из Гексама. -- Мальчик мой, -- сказал он мрачно и уныло, -- у меня плохие новости. Твой отец, я хочу сказать -- твой дед, опасно болен. Доктор Мэгрю считает, что надежды на его выздоровление очень мало. Думаю, тебе надо немедленно приехать. Локхарт отправился в путь на своем новеньком "ровере", в душе своей уже приговорив старую миссис Флоуз к смерти. Заливавшуюся слезами Джессику он оставил дома. -- Неужели я ничем не смогу помочь? -- спрашивала она, но Локхарт отрицательно качал в ответ головой. Если дед помирал из-за каких-либо козней старой миссис Флоуз, то присутствие ее дочери могло только помешать Локхарту осуществить его планы в отношении старой ведьмы. Но едва он въехал через мост в ворота Флоуз-Холла, как. узнал от Додда, что старик упал. Произошло это, конечно, не по его собственному желанию, но по крайней мере и не вследствие каких-нибудь происков его жены, которая в тот момент находилась в огороде. За последнее Додд ручался головой. -- Не поскользнулся ли он на какой-нибудь банановой шкурке? -спросил Локхарт. -- Нет, -- ответил Додд. -- Он поскользнулся у себя в кабинете и, падая, ударился головой о ведро с углем. Я услышал, как он упал, и перенес его наверх. Локхарт поднялся на второй этаж и, отметя прочь все причитания миссис Флоуз словами "Замолчи, женщина!", вошел в спальню деда. Старик лежал в постели, рядом с ним сидел доктор Мэгрю, щупая его пульс. -- Сердце у него достаточно сильное. Меня тревожит его голова. Надо бы проверить на рентгене, нет ли у него трещины в черепе, но я боюсь везти его по разбитой дороге, -- сказал врач. -- Доверимся Всевышнему и силам самого организма. Как бы желая продемонстрировать эти силы, старый Флоуз открыл налитые злобой глаза, обозвал доктора Мэгрю негодяем и конокрадом, после чего глаза его снова закрылись, и он опять погрузился в состояние комы. Локхарт, Мэгрю и Додд спустились вниз. -- Он может умереть в любой момент, -- сказал доктор, -- но может и оставаться в таком состоянии еще долгие месяцы. -- Хотелось бы надеяться именно на последнее, -- проговорил Додд, многозначительно посмотрев на Локхарта, -- он не может умереть, пока не найден отец. -- Локхарт согласно кивнул. У него в мозгу сидела та же самая мысль. В тот же вечер, после того как уехал доктор Мэгрю, пообещав вернуться утром, Локхарт и Додд вдвоем, без миссис. Флоуз, совещались на кухне. -- Прежде всего надо сделать так, чтобы эта женщина и близко к нему не подходила, -- сказал Додд. -- Она придушит его подушкой при первой же возможности. -- Запрем ее в комнате и будем открывать, только чтобы покормить, -- ответил Локхарт. Додд исчез и вернулся через несколько минут со словами, что ведьма закрыта в ее конуре; -- Он не должен умереть, -- встретил его Локхарт. -- Это уже от Бога зависит, -- ответил Додд, -- ты же слышал, что сказал врач. -- Слышал. Но все равно повторяю: он не должен умереть. Взрыв раздавшихся сверху громких проклятий показал, что пока еще старый Флоуз оправдывает их надежды. -- Время от времени он так кричит. И проклинает всех на свете. -- Вот как? -- ответил Локхарт.-- Ты дал мне хорошую идею. На следующее утро, еще до того, как приехал доктор Мэгрю, Локхарт поднялся и укатил по разбитой дороге в Гексам, а оттуда в Ньюкастл. Он провел там весь день, заходя в магазины, торгующие радиоаппаратурой и деталями, и вернулся, доверху нагруженный покупками. -- Как он? -- спросил Локхарт, когда вместе с Доддом они заносили коробки в дом. -- Так же. То спит, то орет. Но доктор говорит, что надежды мало. И старая сука тоже стала подавать голос. Я сказал ей, чтобы она заткнулась, а то останется без еды. Локхарт распаковал магнитофон и вскоре уже сидел у. кровати старика, а дед орал в микрофон свои проклятия. -- Гнусные свиньи, затаившиеся негодяи, шотландские выродки! -- выкрикивал он. Локхарт получше закрепил микрофон у него на шее. -- Я больше не потерплю ваших приставаний и подглядываний! И уберите этот чертов стетоскоп с моей груди. Присосались как пиявки, сволочи! У меня не сердце болит, а голова. Всю ночь напролет старик поливал этот продавшийся дьяволу мир и его несправедливости, а Локхарт и Додд по очереди включали и выключали магнитофон и меняли пленку. В эту ночь выпал снег, и дорога, ведущая через Флоузовское болото, стала непроходимой. Додд подбрасывал уголь в горевший в спальне камин, и его огонь старый Флоуз принял за пламя ада. Соответственно изменился и его язык, ставший еще более грубым. Что бы там ни происходило, он не собирался мирно спускаться в мрачное подземное царство, относительно которого столько раз высказывал неверие в его существование. -- Я вижу тебя, черт! -- кричал старик. -- Клянусь Люцифером, я тебя за хвост-то поймаю. Проваливай отсюда! Но время от времени он вдруг внезапно перескакивал на что-то другое. -- Добрый день, мадам! -- заявлял он бодро. -- Сегодня прекрасная погода для охоты. Не сомневаюсь, что гончие легко возьмут след. Эх, быть бы мне снова молодым, как бы я промчался верхом за своей стаей! С каждым днем старик все больше слабел и мысли его все чаще обращались к религии. -- Не верю я в Бога, -- бормотал он, -- но если Бог все же есть, то, сотворяя мир, этот старый дурак натворил черт-те что. Старый Добсон, каменщик из Бэлси, и тот бы сделал лучше, хотя он был не ахти какой мастер, несмотря на то, что греки учили его, как надо строить Флоуз-Холл. Сидевший около магнитофона Локхарт выключил его и спросил, кто такой был Добсон, но мистер Флоуз вновь переключился на сотворение мира. Локхарт снова включил магнитофон. -- Боже, Боже, Боже, -- бормотал старик, -- если эта свинья не существует, Богу должно быть стыдно за это, и это единственное кредо, которого должен придерживаться человек. Действовать таким образом, чтобы Богу было стыдно за то, что он не существует. Между ворами больше чести и честности, чем среди молящихся Богу лицемеров, у которых в руках Библия, а в сердце -- только жажда выгоды. Я не ходил в церковь пятьдесят лет. Ну, может быть, только разок-другой на похороны. Я и сейчас не пойду. Пусть уж лучше меня заколотят в бочку, как этого еретика-утилитариста Бентама, чем похоронят с моими проклятыми предками. Локхарт отметил про себя эти слова старого Флоуза. Он, однако, не обращал никакого внимания на жалобы миссис Флоуз, что они не имеют права запирать ее в комнате и что там скопилось уже по колено нечистот. Локхарт поручил Додду передать ей рулон туалетной бумаги и сказать, чтобы она выбрасывала содержимое своего горшка в окно. Так миссис Флоуз и поступила к несчастью для Додда, который в это время проходил внизу. После чего Додд стал обходить это окно далеко стороной и два дня не давал миссис Флоуз есть. Снег продолжал идти, старый Флоуз по-прежнему проклинал всех и вся, особенно ругая доктора Мэгрю, не дававшего ему покоя, -- тогда как на самом деле ему досаждал не врач, но Локхарт или Додд с магнитофоном. Он обрушивал свои распаленные проклятия и на голову Балстрода, выкрикивая, что не желает никогда больше видеть этого паразита-сутяжника. Последнее пожелание вполне могло сбыться, учитывая, что из-за снегопадов Балстрод не мог добраться до Флоуз-Холла. В перерывах между подобными вспышками он спал, и жизнь медленно, но неотвратимо уходила из него. Локхарт и Додд сидели на кухне, глядя на огонь, и строили планы на случай его неизбежного конца. На Локхарта особенно сильное впечатление произвело неоднократно выраженное стариком нежелание быть похороненным. Додд, со своей стороны, обратил внимание на то, что если исходить из отношения старика к пламени камина в его комнате, то можно предположить, что он не желал быть и кремированным. -- Либо одно, либо другое, -- сказал как-то Додд в один из таких вечеров. -- Пока стоят холода, он продержится. Но сомневаюсь, что летом соседство с ним будет приятно. Решение нашел Локхарт. Произошло это как-то вечером, когда он стоял в нижней части башни, разглядывая покрытые пылью стяги и развешанные по стенам головы зверей и старинное оружие. И когда в холодный предрассветный час старый Флоуз, пробормотав последнее проклятие миру, отошел из него, Локхарт был к этому уже готов. -- Держи магнитофоны включенными, -- сказал он Додду, -- и не пускай к нему никого. -- Но он уже ничего больше не скажет, -- ответил Додд. Локхарт переключил магнитофон с записи на воспроизведение, и голос старого Флоуза продолжал разноситься по дому как будто уже с того света. Показав Додду, как менять кассеты, чтобы избежать слишком частых повторений одного и того же, Локхарт вышел из дому и направился прямиком через болота к Томбстоун-Ло -- Могильному Камню -- и дому мисс Дейнтри в Фэарспринге. Дорога заняла у него больше времени, чем он рассчитывал. Снег лежал глубокий, а сугробы, которые намело вдоль каменных стен, были еще глубже, так что только после полудня он съехал по склону холма к ее дому. Мисс Дейнтри приветствовала его в своей обычной грубоватой манере. -- Думала, я тебя уже больше не увижу, -- сказала она, когда Локхарт уселся отогреваться у плиты на кухне. -- А вы меня и не видели, -- ответил Локхарт. -- Меня тут не было, и я не брал у вас машину на пару дней. Мисс Дейнтри недоверчиво поглядела на него. -- То и другое неправда, -- сказала она. -- Ты здесь, а машину я тебе не дам. -- Так сдайте напрокат. Двадцать фунтов в день с условием, что она никогда не покидала вашего гаража и что я тут не был. -- Договорились, -- ответила мисс Дейнтри. -- Еще чего-нибудь нужно? -- Потрошителя, -- сказал Локхарт. Мисс Дейнтри оцепенела. -- Это я не могу. А потом, подумай о жене. -- Да нет, того, что потрошит животных и набивает чучела. И, желательно, живет как можно дальше отсюда. Мисс Дейнтри вздохнула с облегчением: -- Так тебе нужен таксидермист. Есть один отличный в Манчестере. Но я о нем знаю только понаслышке. -- Отныне вы о нем вообще ничего не знаете, -- сказал Локхарт, записывая адрес, -- беру с вас в том слово. -- Он положил на стол стофунтовую бумажку, мисс Дейнтри согласно кивнула. В этот вечер мистер Таглиони, таксидермист и специалист по длительному сохранению, трудился над чучелом Оливера, недавно сдохшего любимого пуделя некоей миссис Причард. Его работу прервал стук в дверь. На улице перед входом, в уже сгустившейся темноте стоял высокий человек, лицо которого трудно было разглядеть из-за высоко замотанного шарфа и опущенного козырька шапки. -- Здравствуйте, -- сказал Таглиони, -- могу вам чем-нибудь помочь? -- Быть может, и сможете, -- ответил незнакомец. -- Вы один живете? Таглиони кивнул, слегка занервничав. Одной из отрицательных сторон его профессии было то, что редкая женщина согласилась бы делить дом с мужчиной, добывающим себе средства к существованию потрошением трупов и набиванием чучел. -- Мне сказали, что вы отличный таксидермист, -- незнакомец протиснулся мимо Таглиони в коридор. -- Это так, -- с гордостью произнес Таглиони. -- Вы любое чучело можете сделать? -- В вопросе пришедшего прозвучала нотка скептицизма. -- Какое угодно, -- ответил Таглиони. -- Рыбы, лисицы, домашней птицы, фазана. Назовите что хотите, и я это вделаю. Локхарт назвал. -- Бенвенуто Челлини! -- поразился Таглиони, переходя от удивления на родной язык. -- Мама мия, вы это что, Серьезно?! Локхарт подтвердил, что совершенно серьезно. Вытащив из кармана пальто огромный револьвер, он направил его на Таглиони. -- Но это же незаконно! Это неслыханно! Это... Револьвер уперся ему в живот. -- Я сказал, что надо набить, и ты набьешь, -- проговорила закутанная фигура. -- Даю тебе десять минут на сбор инструмента и всего необходимого, и мы едем. -- Надо выпить, -- сказал Таглиони, и в него насильно влили полбутылки бренди. Через десять минут таксидермист, с завязанными глазами, пьяный и вроде бы немного тронувшийся, был погружен на заднее сиденье машины мисс Дейнтри и увезен на север. К трем часам утра машина была уже спрятана на заброшенном заводике по обжигу извести неподалеку от Блэк-Покрингтона, а прямо через болота шагал высокий, одетый в темное человек, через плечо у которого был переброшен бесчувственный Таглиони. В четыре часа утра они достигли Флоуз-Холла. Локхарт отпер винный погреб и положил таксидермиста на пол. Додд не спал и был наверху. -- Сделай крепкий кофе, а потом пойдешь со мной, -- сказал ему Локхарт. Полчаса спустя Таглиони удалось привести в чувство, для чего ему в рот влили крепкий и обжигающе горячий кофе. Первым, на что наткнулся его преисполненный ужаса взгляд, было лежавшее на столе тело мертвого старика. Вторым был револьвер Локхарта, третьим -- Додд, скрывший свое лицо под маской. -- А теперь за работу, -- сказал Локхарт. Таглиони от волнения непрерывно сглатывал. -- Либер готт, мне заниматься подобной штукой... -- Это не штука, -- мрачно произнес Локхарт, и Таглиони вздрогнул от того, как были сказаны эти слова. -- Никогда в жизни не делал чучела человека, -- бормотал он, роясь в своей сумке. -- Почему было не позвать бальзамировщика? -- Потому что я хочу, чтобы суставы были подвижны. -- Чтобы суставы были подвижны?! -- Руки, ноги и голова, -- сказал Локхарт. -- Он должен быть в состоянии сидеть. -- Ноги, руки и шею я, возможно, смогу сделать. Но с тазобедренными суставами ничего не выйдет. Он будет или только сидеть, или стоять. Что-то одно. -- Сидеть, -- сказал Локхарт. -- За работу. И вот пока вдова спала наверху, даже не подозревая о постигшей ее столь долгожданной тяжелой утрате, в погребе началась жуткая работа по изготовлению чучела старого Флоуза. Проснувшись, миссис Флоуз услышала, что из комнаты старика доносятся его обычные проклятия. Услышал их и работавший в погребе Таглиони, почувствовавший себя при этих звуках отвратительно. Самочувствие Додда было немногим лучше. Ему не доставляла большого удовольствия необходимость вытаскивать из погреба ведра и опорожнять их в парнике, где выращивали огурцы и где под засыпанными снегом стеклами никто не мог бы увидеть эту процедуру. -- Возможно, огурцы станут расти и лучше, -- пробурчал Додд после пятого путешествия с ведром, -- но мне от всего этого лучше не становится. Я теперь никогда и притронуться к огурцам не смогу без того, чтобы не вспоминать при этом старого чертягу. Он спустился в погреб и пожаловался Локхарту: -- Почему бы нам не воспользоваться просто выгребной ямой? -- Потому что он не хотел, чтобы его хоронили, и я намерен во всем придерживаться его вели, -- ответил Локхарт. -- Попробовал бы ты сам вынести несколько таких ведер,-- с горечью сказал мистер Додд. Таглиони произнес нечто неразборчивое. Он бормотал себе под нос что-то непонятное на своем родном итальянском языке, а когда Локхарт, не подумав, вышел ненадолго из погреба, то, вернувшись, обнаружил, что таксидермист для снятия напряжения опустошил за эти минуты две бутылки выдержанного портвейна, который держал для себя покойный Флоуз. Додд не вынес вида пьяного таксидермиста, по локоть запустившего руки в тело его горячо оплакиваемого хозяина. Он выбрался из погреба, но наверху его встретил загробный голос покойника, продолжавшего сыпать из спальни проклятиями. -- Чтоб тебя черт побрал, свинья, кровопийца, сатанинское отродье. Ты и у голодного нищего последний кусок отнять способен, -- громко и достаточно удачно, учитывая обстоятельства, ругался покойник. Когда часом позже Локхарт предложил приготовить на обед что-нибудь поплотнее, вроде печенки и бекона, чтобы заодно протрезвить таксидермиста, Додд категорически отказался. -- Готовь сам что хочешь, -- сказал он, -- а я теперь до Сретения Господня к мясу не притронусь. -- Тогда иди вниз и следи, чтобы он больше не пил, -- приказал Локхарт. Додд неохотно полез назад в погреб и, спустившись, обнаружил, что Таглиони отпробовал всего, что там было. Останки покойного Флоуза являли собой малоприятное зрелище. Заметная фигура при жизни, после смерти он явно был не в лучшей форме. Однако Додд сумел собрать все свое мужество. Между тем Таглиони, бормоча себе под нос, все глубже и глубже запускал руки в останки, пока наконец не потребовал чего-то. Додд решил, что он требует легкие. Это было уже слишком. -- Ты сам их выпотрошил, -- закричал Додд, -- какие еще легкие тебе нужны? Что я, потащу их из парника обратно? Сбегай сам, если тебе надо! Пока Таглиони сумел наконец объяснить, что он всего лишь просил больше света[21], Додда дважды вырвало, а у итальянца был в кровь разбит нос. Локхарт спустился вниз и разнял их. -- Я тут больше с этим итальянским упырем сидеть не буду, -- яростно протестовал Додд. -- Он лица от зада отличить не может. -- Я только попросил побольше света, -- сказал Таглиони, -- а он начал блевать, как будто я потребовал что-то ужасное. -- Ты и схлопочешь что-нибудь ужасное, если мне придется здесь с тобой сидеть, -- пригрозил Додд. Итальянец пожал плечами. -- Вы притащили меня сюда, чтобы сделать из этого человека чучело. Я не напрашивался к вам. Я просил, чтобы меня сюда не привозили. А теперь, когда я его набиваю, вы говорите, что я получу что-то ужасное. Зачем вы мне это говорите? Мне это не нужно. Ни за что. Я уже получил нечто ужасное -- те воспоминания, которые теперь останутся со мной. На всю жизнь. А моя совесть? Вы думаете, моя вера позволяет мне делать чучела из людей, да? Локхарт поспешно отправил Додда наверх и сказал ему, чтобы тот сменил пленки на магнитофоне. Репертуар проклятий начинал становиться несколько однообразным. Даже миссис Флоуз уже жаловалась по этому поводу. -- Он уже в двадцать пятый раз говорит Мэгрю, чтобы тот убирался из дома, -- кричала она через запертую дверь своей спальни. -- Почему же этот негодяй не убирается? Он что, не понимает, что его не хотят здесь видеть?! Додд снял старую кассету и поставил другую, на которой было написано: "Рай и ад: их возможное существование". Сам он ни на секунду не усомнился бы в том, что ад существует. Его существование доказывалось уже хотя бы тем, что в это самое время происходило в погребе. В существовании рая он не был столь уверен, однако хотел бы обрести такую уверенность тоже. Он только начал было внимательно прислушиваться к аргументам старика, которые тот нашел на смертном одре, отчасти позаимствовав их у Карлайла, изучавшего мистическую сторону Святого Духа, как на лестнице раздались шаги. Додд выглянул из комнаты старого Флоуза и увидел, что по лестнице поднимается доктор Мэгрю. Додд быстро захлопнул дверь и поспешно поставил прежнюю кассету, обозначенную как "Мэгрю и Балстрод: мнение о них". Но, к сожалению, он поставил ее той стороной, на которой было записано мнение о Балстроде, и через минуту Мэгрю с удовольствием услышал, как один его дорогой друг, мистер Флоуз, обзывает другого его дорогого друга, адвоката, отродьем сифилитической проститутки, прирожденным сутяжником, которому нельзя было давать появиться на свет, но, раз уж он родился, следовало бы кастрировать еще в колыбели, пока он не начал доить таких, как мистер Флоуз, лишая их достатка своими вечно негодными советами. По крайней мере, эти слова заставили доктора Мэгрю остановиться. Он всегда высоко ценил мнение старого Флоуза, и ему было любопытно послушать, что тот скажет дальше. Тем временем Додд подошел к окну и посмотрел на улицу. Снег стаял уже настолько, что доктор на своей машине смог добраться до моста. Теперь Додду предстояло выдумать какую-либо причину, чтобы не пустить доктора к его уже скончавшемуся пациенту. Но Додда спас Локхарт, вышедший в этот момент из погреба с подносом, на котором стояли остатки обеда Таглиони. -- О, доктор Мэгрю, -- приветствовал его Локхарт, плотно закрывая за собой дверь в погреб, -- как хорошо, что вы приехали. Деду сегодня намного лучше. -- Да, я слышу, -- ответил врач. Додд в это время пытался поменять кассету, а Таглиони, возвращенный к жизни хорошим обедом, попробовал подражать Карузо, но получалось у него весьма скверно. -- Судя по этим звукам, ему поразительно лучше. Миссис Флоуз из-за двери своей комнаты захотела узнать, неужели этот проклятый доктор приехал снова. -- Если он опять станет требовать, чтобы доктор Мэгрю убирался из дома, я просто сойду с ума, -- кричала она. От такого обилия звуков доктор Мэгрю растерялся. Флоуз в своей спальне перешел на политику и разносил правительство Болдуина, стоявшее у власти в 1935 году, за его малодушие. Было слышно, как в то же самое время в погребе кто-то громко пел "О белла, белла кариссимо...". Локхарт покачал головой. -- Пойдемте вниз выпьем, -- сказал он. -- Дед сегодня в каком-то странном состоянии. Доктор Мэгрю тоже был в странном состоянии. Разнимая Додда и таксидермиста, Локхарт, мягко говоря, несколько перепачкался в крови. На подносе, который он продолжал держать в руках, в кофейной чашке лежало нечто такое, что было -- Мэгрю мог поклясться в этом на основании своего многолетнего врачебного опыта -- человеческим аппендиксом. Таглиони бросил его туда по своей рассеянности. Все это, вместе взятое, привело доктора в такое состояние, что ему просто необходимо было выпить. Он с готовностью пошел вслед за Локхартом вниз и вскоре уже стаканчик за стаканчиком опрокидывал изготовленное Доддом нортумберлендское виски. -- Знаете, -- сказал он, когда почувствовал себя немного лучше, -- я никогда не думал, что ваш дед такого плохого мнения о Балстроде. -- А вы не думаете, что это может быть просто следствием сотрясения мозга? Вы же сами говорили, что удар при падении повлиял на его мозг. Таглиони, предоставленный в погребе самому себе, снова взялся за выдержанный портвейн и одновременно с этим перешел на Верди. Доктор Мэгрю с удивлением уставился в пол. -- Или мне мерещится, -- сказал он, -- или же кто-то поет у вас в подполе. Локхарт покачал головой. -- Я ничего не слышу, -- твердо ответил он. -- О Боже, -- доктор со страхом огляделся вокруг,--- вы действительно ничего не слышите? -- Только деда, как он шумит наверху. -- Это я тоже слышу, -- сказал Мэгрю. -- Но... -- Он с суеверным страхом посмотрел на пол. -- Впрочем, коль вы так говорите... А кстати, вы всегда дома заматываете лицо шарфом? Локхарт окровавленной рукой снял с себя шарф. Снизу донесся новый музыкальный всплеск. На сей раз это была неаполитанская песня. -- Думаю, я лучше поеду, -- сказал доктор, неуверенно поднимаясь. -- Я рад, что деду сегодня настолько лучше. Заеду снова, когда сам буду чувствовать себя получше. Локхарт проводил его до двери и уже прощался с ним, когда снизу раздался истошный вопль таксидермиста. -- Глаза, -- кричал он, -- О Боже, я забыл привезти глаза! Что же нам теперь делать?! Доктор Мэгрю не сомневался в том, что следует делать ему. Он в последний раз посмотрел полубезумным взглядом на дом и быстро, но как-то неуверенно направился по дорожке к своей машине. Дома, в которых в пустых кофейных чашках валяются человеческие аппендиксы и кто-то заявляет, что забыл привезти свои глаза, -- такие дома не для него. Он твердо решил, что, как только вернется к себе, сразу же посоветуется с собственным врачом. Локхарт, оставшись один, как ни в чем не бывало вернулся в дом и успокоил расстроенного Таглиони. -- Не волнуйтесь, -- сказал он, -- я что-нибудь сделаю. Я вам достану пару глаз. -- Где я? -- стонал таксидермист. -- Что со мной происходит? Миссис Флоуз наверху точно знала, где она находится, но тоже не могла понять, что с ней происходит. Она выглянула в окно как раз в тот момент, когда не привыкший отказываться от своего мнения доктор Мэгрю спешил к своей машине. Затем она увидела, как из дома появился Локхарт и прошел к башне. Назад он возвращался, неся с собой пару стеклянных глаз, вынутых им из чучела тигра, подстреленного дедом в Индии в 1910 году. Локхарт считал, что эти глаза как нельзя лучше подойдут для затеянного им дела. В конце концов, старый Флоуз всегда был свирепым людоедом. Глава семнадцатая Весь этот день, следующий, а потом и третий Таглиони продолжал свою жуткую работу, Локхарт готовил, а Додд сидел в своем сарае и с чувством обиды и возмущения смотрел на огуречный парник. Миссис Флоуз в своей комнате дошла до ручки от доносившихся до нее через весь дом тирад мужа, рассуждавшего о рае и аде, о грехах, вине и проклятии. Она ничего не имела бы против того, чтобы старый дурень помер или хотя бы перестал повторяться, но он снова и снова выкрикивал одно и то же, и миссис Флоуз уже готова была не останавливаться ни перед снегом, ни перед бурей, ни перед покрывшим все льдом, ни даже перед высотой, на которой находилось окно ее комнаты, только бы сбежать из этого сумасшедшего дома. Она связала вместе несколько простынь, разорвала на полосы одеяла и тоже связала их друг с другом и с простынями, прикрепив конец получившейся длинной веревки к кровати. После чего, нацепив на себя всю самую теплую одежду, какая у нее была, миссис Флоуз выбралась в окно и, скорее, соскользнула, чем спустилась на землю. Ночь была темной, снег успел почти растаять, и на черном фоне грязи и болот ее не было видно. По дорожке, покрытой жидкой грязью, она пошлепала к мосту, прошла его и уже пыталась открыть ворота, когда услышала позади себя тот же самый звук, которым встретил ее Флоуз-Холл, когда она сюда приехала, -- лай собак. Они еще были во внутреннем дворе, но в окне ее спальни ярко горел свет; когда же она выбиралась оттуда, света в комнате не было. Миссис Флоуз отошла от ворот и побежала, а точнее, поспешила, скользя и спотыкаясь в темноте, вдоль канала, отчаянно надеясь, что ей удастся выбраться из огороженной части имения к холмам через тоннель в одном из холмов, по которому шла протока. Уже на бегу она услышала скрип открываемых ворот, и лай гончих стал слышен ближе. Миссис Флоуз слом" голову бросилась в темноту, поскользнулась и упала, вскочила на ноги, снова поскользнулась и вновь упала, но на этот раз уже в канал. Там было мелко, но вода в протоке была страшно холодной. Она попробовала выбраться на другую сторону, но соскользнула назад в воду и отказалась от дальнейших попыток. Вместо этого она побрела по колено в ледяной воде к видневшейся впереди темной громаде холма и еще более темному отверстию тоннеля в нем. С каждым ее неуверенным шагом это отверстие становилось все больше и казалось все страшнее. Миссис Флоуз замедлила шаг. Отверстие тоннеля в холме напомнило ей о Гадесе -- греческом боге подземного царства теней; лай собак позади вызывал в сознании образ Плутона, но не того веселого пса из мультфильмов Диснея, а страшного божества из царства ада, на чей алтарь богатства ради богатства она так бездумно молилась. Миссис Флоуз не была женщиной образованной, но все же знала достаточно, чтобы сообразить, что угодила в ловушку и выбора у нее практически не осталось: позади были псы, впереди ее скорее всего унесло бы в бездонное море, причем и в том и в другом случае она угодила бы в ад. Пока она раздумывала в нерешительности, лай гончих вдруг почему-то перестал приближаться. На фоне линии горизонта она увидела всадника, хлещущего вокруг себя плеткой. -- Назад, мерзавцы, -- орал Локхарт, -- назад, на псарню, скоты чертовы! Ветром его голос донесло до миссис Флоуз, и на какое-то мгновение она даже испытала к своему зятю чувство благодарности. Но уже в следующую минуту ее иллюзии рассеялись. Тем же тоном, каким он только что орал на собак, Локхарт отчитывал Додда за глупость. -- Ты что, старый идиот, забыл, что сказано в завещании? Пусть только эта сука отойдет больше чем на милю от дома, и она теряет все права на наследство. Так и пускай себе катится ко всем чертям! -- Об этом я не подумал, -- сокрушенно произнес Додд и повернул свою лошадь назад к дому, вслед за собаками. Локхарт поехал за ним. Миссис Флоуз больше не колебалась. Она тоже позабыла об этой статье завещания. Нет, она не намерена катиться ко всем чертям. Отчаянным усилием она выкарабкалась из канала и побрела назад к дому. Добравшись до него, она уже не смогла взобраться к себе в комнату по простыням и направилась к двери. Дверь оказалась незаперта. Она вошла и, дрожа от холода, остановилась в темноте. Дверь на кухню была открыта, а за другой дверью, ведущей в погреб, ярко горел свет. Миссис Флоуз надо было выпить что-нибудь крепкое, чтобы согреться. Она тихонько подошла к двери погреба и распахнула ее. В следующий же момент крики миссис Флоуз разнеслись по всему дому. Прямо перед ней на голом, заляпанном кровью деревянном столе сидел старый Флоуз, тоже совершенно голый, с огромным шрамом, шедшим от паха до горла, и смотрел на нее в упор, как тигр. Позади него стоял Таглиони с куском грязной ваты в руках, и миссис Флоуз показалось, что он пытается запихнуть эту вату в череп ее мужа. Работая, Таглиони мурлыкал себе под нос мелодию из "Севильского цирюльника". Увидев эту сцену, миссис Флоуз громко вскрикнула и упала в обморок. Локхарт отнес ее в комнату и бросил на кровать. Не приходя в себя, миссис Флоуз что-то очень быстро и неразборчиво бормотала. Локхарт втащил в окно свешивавшиеся вниз простыни и накрепко привязал миссис Флоуз к кровати. -- Больше прогулок при луне не будет, -- весело сказал он и вышел, заперев за собой дверь. Слова его оказались пророческими. Когда утром Додд принес ей завтрак, миссис Флоуз лежала, взглядом ненормальной уставившись в потолок, и продолжала что-то бормотать про себя. А внизу, в погребе, бормотал Таглиони, Вторжение миссис Флоуз и случившаяся с ней истерика окончательно деморализовали его. Набивать чучело из человеческого трупа и так было малоприятным занятием, но, когда в разгар работы появляется еще и рыдающая вдова, это уже слишком. -- Отвезите меня домой,-- умолял он Локхарта, -- ради Бога, отправьте меня домой! Но Локхарт был неумолим: -- Вначале надо закончить работу. Он должен говорить и шевелить руками. Таглиони посмотрел на лицо чучела. -- Таксидермия -- это одно. А изготовление движущихся кукол -- другое, -- сказал он. -- Вы хотели, чтобы я набил чучело, я его набил. Теперь вы хотите, чтобы я заставил его говорить. Я что, чудотворец? О таких вещах надо просить Господа. -- Я никого не прошу. Я приказываю, -- констатировал Локхарт и извлек откуда-то маленький динамик. -- Вставьте это ему под язык. -- Языка нет, -- ответил Таглиони. -- Я ничего внутри не оставил. -- Вставьте тогда в горло, -- согласился Локхарт и продолжал: -- А этот приемник установите ему в череп. -- Он протянул Таглиони миниатюрное приемное устройство. Но Таглиони сопротивлялся. -- Некуда. Череп набит ватой. -- Ну так выбросьте часть ваты, вставьте эту штуку и оставьте место для батареек. И кстати, я хочу, чтобы у него двигалась челюсть. У меня есть тут для этого электрический моторчик. Вот, смотрите. К полудню старого Флоуза оборудовали звуковыми эффектами. Когда работа завершилась, можно было-- нажать на кнопку и послушать, как бьется его сердце. При нажатии на другую кнопку дистанционного управления начинали вращаться даже его тигриные глаза. Не мог он только ходить или лежать. В остальном же он выглядел даже гораздо более здоровым, чем в последнее время при жизни, и выражался как обычно. -- Отлично, -- сказал Локхарт, когда они тщательно проверили старика. -- А теперь можно выпить сколько влезет. -- Кому можно? -- спросил Таглиони, к этому времени окончательно переставший соображать, где он находится и что с ним происходит. -- Ему или мне? -- Тебе, -- ответил Локхарт и оставил итальянца наедине с его мыслями и с содержимым погреба. Сам же Локхарт поднялся наверх и обнаружил, что Додд тоже был пьян. Даже его крепкая, стойкая душа не вынесла звуков голоса хозяина, исходивших из этой жуткой куклы в погребе, и Додд успел уже наполовину опустошить бутылку своего нортумберлендского виски. Локхарт отнял у него остатки. -- Мне нужна твоя помощь, -- сказал он. -- Надо перенести старика в постель. Бедренные суставы у него неподвижны, поэтому надо осторожно заносить его на поворотах. Додд начал было протестовать и сопротивляться, но в конце концов они вдвоем оттащили старого Флоуза, облаченного в его красную фланелевую ночную рубаху, в постель, где он и сидел, шумя на весь дом и призывая Всевышнего спасти его душу. -- Согласись, он почти как настоящий, -- сказал Локхарт. -- Жаль, что мы поздно начали записывать его тирады. -- Жаль, что мы вообще стали их записывать, -- пьяно возразил Додд, -- и хорошо бы еще, чтобы он не двигал так челюстью. Мне это напоминает золотую рыбку, которая страдает астмой. -- Но глаза хороши, -- радовался Локхарт. -- Я их вытащил из тигра. -- Я и сам догадался, -- ответил Додд и вдруг перешел на Блейка: -- "Взгляд тигриный горит в ночи. Кто зажег этот взгляд, скажи?" -- Я, -- гордо заявил Локхарт, -- а сейчас я сделаю для него каталку, чтобы он мог сам передвигаться по дому. Я буду управлять ею по радио. Так никто не усомнится в том, что он жив. А у меня будет время проверить, не отец ли мне этот Боскомб из Аризоны. -- Боскомб? Кто такой Боскомб? -- удивился Додд. -- И с чего ты взял, что он был твоим отцом? -- Он много писал матери, -- ответил Локхарт и рассказал, как к нему попали эти письма. -- Только зря потратишь время, гоняясь за этим человеком, -- сказал Додд, выслушав рассказ. -- Мисс Дейнтри была права. Я припоминаю этого коротышку. Ничтожество, на которое твоя мать не обращала никакого внимания. Ищи ближе к дому. -- Он -- единственная зацепка, которая у меня есть, -- ответил Локхарт. -- Если, конечно, ты не можешь предложить более вероятного кандидата. Додд отрицательно покачал голово