ман обязан оправдывать себя как способ художественной коммуникации, то он имеет дело с реальностью опыта. Произвольная же игра воображения помимо параметров личного опыта поверхностна и влечет за собой нереализованность наших индивидуальных потенций. -- А ты себя не чересчур ограничиваешь?-- спросила Соня.-- Ведь если и можно писать о том, что с тобой самим было, так, в конце концов, останется описывать только как встаешь, завтракаешь, идешь на работу... -- Что ж, это тоже важно,-- сказал Пипер, который описывал утром, как он встал, позавтракал и пошел в школу.-- Романист наполняет эти факты быта своей неповторимой значительностью. -- Да люди-то вовсе не хотят об этом читать. Они ищут в книгах романтики, секса, волнующих событий. Ищут необычного. Иначе роман не раскупают. -- Ну и пусть не раскупают,-- пожал плечами Пипер,-- какое это имеет значение? -- Имеет, если ты не намерен бросать литературу и хочешь как-нибудь прокормиться. Возьми то же "Девство"... -- Уже взял,-- сказал Пипер.-- Я прочитал указанную тобой главу, и, по чести говоря, она просто омерзительна. -- Действительность, знаешь ли, тоже не сахар,-- заметила Соня, втайне желая, чтобы Пипер хоть ненадолго спустился со своих высот.-- Мы живем в безумном мире. Кругом террор, убийства, насилие, а "Девство" отвлекает от всего этого: оно -- о двух людях, которые нужны друг другу. -- И очень плохо, что нужны,-- сказал Пипер.-- Это противоестественно. -- Летать на Луну тоже противоестественно, а вот летают же. А ракеты, наведенные одна на другую и грозящие обоюдной гибелью? Да куда ни глянь -- всюду что-нибудь противоестественное. -- Только не в "Поисках",-- сказал Пипер. -- Тогда какое же они имеют отношение к действительности? -- Действительность,-- заявил Пипер, снова черпая фразы из "Нравственного романа",-- есть актуализация вещей в бытийственном контексте. Сфера человеческого сознания -- та область, в которой происходит восстановление в правах традиционных ценностей... Пипер цитировал, а Соня вздыхала и надеялась, что он и в самом деле восстановит в правах традиционные ценности -- сделает ей предложение или хотя бы залезет к ней в постель и докажет свою любовь добрым старым способом. Но Пиперу и тут мешали принципы. Ночью в постели он упорно занимался литературой: прочитывал несколько страниц "Доктора Фауста" и раскрывал свой молитвенник -- "Нравственный роман". Затем он выключал свет и, невзирая на Сонины прелести, мгновенно и крепко засыпал. Соня лежала без сна в некотором недоумении. То ли женщины его не привлекают вообще, то ли она в частности; наконец она пришла к выводу, что связалась с одержимым, и решила отложить обсуждение сексуальных наклонностей Пипера до лучших времен. В конце концов, важнее всего было охранить его спокойствие и сберечь самообладание -- а раз уж ему заодно приспичило целомудрие, то пожалуйста. Джинна из бутылки выпустил средь бела дня сам Пипер -- на верхней палубе, в солярии. Он размышлял над тем, что, по словам Сони, ему не хватает жизненного опыта, без которого писателю не обойтись. А опыт, считал Пипер, дается наблюдением. Он разлегся в шезлонге, приняв позицию наблюдателя, и чуть не ткнулся носом в женщину средних лет, вылезшую из бассейна. На ее ляжках он приметил сзади вмятинки. Пипер раскрыл свой гроссбух для Нужных Фраз и записал: "Ноги, захватанные хищным временем"; потом -- запасной вариант: "Отметины былых страстей". -- Что за отметины?-- спросила Соня, заглянув ему через плечо. -- Вмятинки на ногах у этой женщины,-- пояснил Пипер,-- вон, которая садится. Соня окинула женщину критическим взглядом. -- Они возбуждают тебя? -- Нет, конечно,-- возмутился Пипер.-- Я просто зафиксировал факт: может пригодиться для книги. Ты же говорила, что мне не хватает опыта, вот я и пополняю его. -- Хорошенькое пополнение опыта,-- сказала Соня, пялиться на пожилых теток -- Ни на кого я не пялюсь. Я всего лишь наблюдал. Сексуального подтекста в этом не было. --- Могла бы и сама сообразить,-- проговорила Соня и снова улеглась. -- Что сообразить? -- Что не было сексуального подтекста. У тебя его никогда не бывает. Пипер посидел, подумал над этим замечанием. В нем был оттенок горечи, и он насторожился. Секс. Секс и Соня. Соня и секс. Секс и любовь. Секс без любви и с любовью. Вообще секс. Сомнительнейший источник нескончаемых фантазий, шестнадцать лет нарушавший мирное течение дней Пипера и противоречивших его литературным принципам. Великие романы обходили секс стороной. Они ограничивались Любовью, и Пипер желал следовать их предначертаниям. Он берег себя для великого любовного свершения, которое сольет воедино секс и любовь в горниле всепожирающей и всевознаграждающей прочувствованной страсти, и все женщины его фантазий, все руки. ноги, груди и ягодицы, мечтавшиеся ему порознь, сплавятся и образуют идеальную жену. Одушевленный высочайшим чувством к ней, он будет вправе утолять самые свои низменные побуждения. Пропасть между животной натурой Пипера и ангельской природой его возлюбленной исчезнет в обоюдном пламени и тому подобное. Это обещали великие романы. К сожалению, в них не объяснялось, как это произойдет. Любовь, распаленная страстью, куда-то уводила, и Пипер не очень понимал куда. По-видимому, к счастью. Но во всяком случае идеальный брак освободит его из-под власти фантазии, где хищный и похотливый Пипер рыскал по темным улочкам в поисках невинных жертв и подчинял их своим вожделениям; учитывая же, что вожделел он вслепую и в женской анатомии был полный профан, кончиться это могло либо клиникой, либо полицейским участком. И вот теперь в Соне он, казалось бы, обрел женщину, оценившую его и вполне пригодную на роль идеальной возлюбленной. Но тут были свои загвоздки: женский идеал Пипера, извлеченный из великих романов, отличала чистота помыслов и глубина чувствований. Но глубинным чувствованиям надлежало оставаться глубинными, а Сониным глубины недоставало -- это было ясно даже и Пиперу. Соня источала готовность перейти от слов к делу и путала ему все карты. Во-первых, с нею он не мог быть похотливым хищником. Как можно зверем наброситься на ангела, если ангел, на которого набрасываешься, зверем набрасывается на тебя? Хищнику требуется жертва, нужна пассивность, которой в Сониных поцелуях отнюдь не было. Сжатый в ее объятиях, Пипер чувствовал себя во власти могучей, как слон, женщины; и даже если бы он не был обделен воображением, он не сумел бы вообразить себя при этом хищником. Все предельно затруднялось, и Пипер, глядя с палубы, как разбегаются к горизонту пенные борозды из-под кормы, переживал очередное противоречие Искусства и Жизни. Чтоб разрядить свои чувства, он достал гроссбух и записал: "Зрелые отношения требуют жертвы идеалов в интересах опыта, необходимо встать лицом к лицу с действительностью". Ближе к ночи Пипер начал становиться лицом к лицу. Перед ужином он выпил две двойные порции водки, за едой осушил бутылку вина с уместным названием "Либфрау-мильх", подкрепил свои намерения чашкой кофе с бенедиктином и в лифте осыпал Соню ласками и обдал перегаром. -- Слушай, это вовсе не обязательно,-- сказала она, когда Пипер пустил в ход руки. Но тот был тверд. -- Дорогая, мы же эмоционально зрелые люди,-- выговорил он и по стенке добрел до двери каюты. Соня опередила его и включила свет. Пипер свет выключил. -- Я люблю тебя,-- сказал он. -- Да успокой ты свою совесть,-- сказала Соня.-- И к тому же... Пипер перевел дыхание и со страстным упорством обхватил ее, они рухнули на постель. -- Какие у тебя груди, волосы, губы... -- У меня началось,-- сказала Соня. -- Началось...-- бормотал Пипер.-- Какая у тебя кожа, какие у тебя... -- Началось у меня,-- сказала Соня. Пипер приостановился. -- В каком смысле началось?-- спросил он, смутно чувствуя какой-то подвох. -- В том самом,-- сказала Соня.-- Дошло? До Пипера наконец дошло, и местоблюститель автора "Девства ради помедлите о мужчины" кинулся из постели в ванную. Между Искусством и Жизнью оказались непредвиденные противоречия. Физиологические. А в штате Мэн, в огромном доме над Французовым заливом Бэби Хатчмейер, урожденная Зугг, мисс Пенобскот 1935 года, нежилась на необъятной водяной тахте и думала о Пипере. На ее ночном столике кроме "Девства" лежал витамин "С" и стоял стакан шотландского виски. Она перечла книгу третий раз и вполне уверилась, что наконец-то опубликован молодой автор, способный оценить пожилых женщин. Правда, Бэби трудно было назвать пожилой. В свои сорок, то бишь пятьдесят восемь лет она была сложена как пострадавшая в авариях восемнадцатилетняя девушка и выглядела как забальзамированная двадцатипятилетняя женщина. Словом, у нее было все, что требуется, и это все требовалось Хатчмейеру первые десять лет их брака и оставалось в небрежении следующие тридцать. Он растрачивал свое мужское внимание и бычачий пыл на секретарш, стенографисток, а порою -- на стриптизерок в Лас-Вегасе, Париже и Токио. Бэби смотрела на это сквозь пальцы, а он никак не стеснял ее в деньгах и с горем пополам терпел ее художественные, светские, метафизические и экологические увлечения, перед всеми хвастая своим счастливым браком. Бэби нанимала загорелых молодых декораторов и обновляла обстановку и себя даже чаще, чем это было необходимо. Она сделала столько косметических операций, что однажды Хатчмейер, вернувшись из блудной поездки, попросту не узнал ее. Тогда-то впервые и зашла речь о разводе. -- Ах, я тебя больше не задеваю за живое,-- сказала Бэби,-- ну, ты меня тоже не очень-то задеваешь. Последний раз ты раскачался, помнится, осенью пятьдесят пятого, пьяный в доску. -- Еще бы не пьяный,-- съязвил Хатчмейер и тут же пожалел об этом. Бэби живо поставила его на место. -- Я тут вникала в твои делишки,-- сказала она. -- А я и не скрываю. В моем положении опасно прослыть импотентом. Если подумают, что мне это дело уже не по возрасту, то и капиталом в случае чего никто не поможет. -- Тебе это дело вполне по возрасту,-- сказала Бэби,--только я говорю о другом: о твоих финансовых махинациях. Хочешь развод -- пожалуйста. Деньги пополам, выкладывай двадцать миллионов долларов. -- Ты что, спятила?-- взревел Хатчмейер.-- И думать забудь! -- А ты забудь думать о разводе. Я же тебе говорю: я разобралась в твоей бухгалтерии. И если тебе хочется, чтобы ФБР, Налоговое управление и судейские узнали, как ты уклоняешься от налогов, берешь взятки и субсидируешь преступный мир, то... Хатчмейеру этого не хотелось. -- Ладно, не будем мешать друг другу,-- горько сказал он. -- Только запомни,-- посоветовала Бэби,-- не дай бог со мной случится что-нибудь внезапное или необъяснимое: фотокопии нужных документов имеются, и у моих поверенных, и в банковском сейфе... Хатчмейер запомнил. Он распорядился, чтобы к сидению в ее "Линкольне" приделали дополнительный ремень, и велел ей ездить осторожнее. Дом остался проходным двором для декораторов, актеров, художников и прочих фаворитов Бэби. Однажды вечером ей даже удалось обратать Макморди, после чего она тут же вычла у него из жалованья тысячу долларов -- за износ оборудования, как злобно сострил Хатчмейер. Но Макморди такой статьи расходов не признавал и заявил Бэби протест. Хатчмейер возместил ему вдвое и принес свои извинения. И все же Бэби никак не могла успокоиться на достигнутом. Когда ей не подворачивалось никого и ничего интересного, она читала. Поначалу Хатчмейер даже поощрял ее тягу к печатному слову, решив, что Бэби либо растет над собой, либо сходит на нет. Как обычно в случае с нею, он был неправ. Самоусовершенствование путем косметических операций вкупе с духовными запросами образовало жуткий гибрид. Из недалекой подштопанной шлюхи Бэби стала начитанной женщиной. Это превращение Хатчмейер заметил, вернувшись с франкфуртской книжной ярмарки и застав жену за чтением "Идиота". -- Как ты сказала?-- не поверил он своим ушам, услышав, что книга эта увлекательная и полезная.-- Для кого это она полезная? -- Для современного общества, пораженного духовным кризисом,-- ответила Бэби.-- Для нас. -- "Идиот" -- для нас?-- возмутился Хатчмейер.-- Про то, как один малый вообразил себя Наполеоном, пришиб топором старушонку -- и это для нас полезно? Большая мне будет польза -- как от дырки в голове. -- У тебя и так голова с дыркой. Это же "Преступление и наказание", дуролом. Тоже мне издатель, ничего толком не знает. -- Я знаю, как сбывать книги, читать их я ни хрена не обязан,-- заявил Хатчмейер.-- Книги -- это для тех, кто не находит себя в жизни. Дело делать -- кишка тонка, вот и читают. -- Книги нас учат,-- сказала Бэби. --Чему? Апоплексическим припадкам?-- спросил Хатчмейер, наконец припомнив, в чем дело в "Идиоте". -- ЭПИПЛЕКТИЧЕСКИМ. Это признак гения. Магомет тоже был припадочный. -- Ну, теперь у меня вместо жены энциклопедия,--сказал Хатчмейер,-- да еще арабская.-- Чем займешься? Превратишь дом в литературную Мекку или как? Заронив эту идею, он поспешно улетел в Токио, к женщине, которая и говорить-то по-английски не умела, не то что читать. Когда он вернулся, Бэби уже прочла Достоевского насквозь. Она пожирала книги без разбора, как ее медведи -- ежевику. Эйн Рэнд делила ее душу с Толстым; она на удивление лихо одолела Дос Пассоса, намылилась Лоуренсом, попарилась у Стриндберга и отхлестала себя Селином. Конца этому не было видно; Хатчмейер вдруг оказался женатым на книгоедке. Вдобавок Бэби занялась писателями, а Хатчмейер писателей терпеть не мог. Они болтали о своих книгах, а ему приходилось под угрожающими взглядами Бэби кое-как соблюдать вежливость и даже проявлять интерес. Правда, сама Бэби быстро в них разочаровывалась, но присутствие в доме какого бы то ни было писателя так повышало кровяное давление Хатчмейера, что она не скупилась на приглашения и не переставала надеяться отыскать хотя бы одного, у которого дело не расходилось бы с его печатным словом. И вот наконец объявился Питер Пипер, автор "Девства ради помедлите о мужчины": тут уж она была уверена, что человек не уступит собственной книге. Она лежала на водяной тахте и наслаждалась предвкушениями. Такая романтическая книга - но романтика не в ущерб содержательности - и такая необычная... Хатчмейер вышел из ванной, зачем-то напялив бандаж. -- А что, тебе идет,-- заметила Бэби, холодно разглядывая его снаряжение.-- Носи-ка его почаще. Он придает тебе достоинство. Хатчмейер отвечал свирепым взором. -- Нет серьезно,-- продолжала Бэби.-- Как-то он тебя подпирает, что ли. -- Тебя содержать -- без подпорки не обойдешься,--сказал Хатчмейер. -- Знаешь, если у тебя грыжа, ты лег бы лучше на операцию... -- Хватит с меня и твоих операций,-- Хатчмейер поглядел "Девство" и прошел к себе в спальню. -- Книга не разонравилась?-- крикнул он оттуда. -- Первая у тебя стоящая книга за несчетные годы,--отозвалась Бэби.-- Прелесть. Идиллия. -- Иди... куда? --- Идил-лия. Тебе объяснить, что такое идиллия? -- Не надо,--- сказал Хатчмейер.-- Догадываюсь. Он улегся и подумал. Идиллия? Ну, если она говорит -- идиллия, миллион других женщин скажут то же самое. Тут Бэби как барометр. И все ж таки -- идиллия?! Глава 9 Картина, которая открылась глазам Пипера в нью-йоркской гавани, отнюдь не была идиллической. Даже пресловутая береговая панорама со статуей Свободы не произвела на него впечатления обещанного Соней. Густой туман навис над Гудзоном, и небоскребы обрисовались, лишь когда лайнер медленно проплыл мимо Артиллерийского Парка и поравнялся с причалом. К этому времени внимании Пипера переключилось с Манхэттена на разношерстное и разноплеменное людское скопище, волновавшееся за таможнями. -- Ох ты, да Хатч и правда устроил тебе королевский прием,-- заметила Соня, спускаясь по трапу. Над головами гомонящей толпы на выездном шоссе колыхались транспаранты, двусмысленные -- "Добро пожаловать в город гомосеков" и угрожающие -- "Пипман, убирайся домой". -- Какой такой Пипман?-- поинтересовался Пипер. -- А я почем знаю.-- пожала плечами Соня. -- Пипман?-- переспросил таможенник, не удостоивший досмотра их чемоданы,-- Мне это неизвестно. Его там встречают миллион оголтелых старух и зевак. Одни хотят линчевать его, другие кричат, что линчевать мало. Счастливо добраться. Соня подтолкнула Пипера и подтащила чемоданы к барьеру, за которым ожидал их Макморди со свитой газетчиков. -- Рад познакомиться, мистер Пипер,-- сказал он.-- Вот сюда, пожалуйста. Пипер шагнул, и его облепили фотографы и репортеры, наперебой выкрикивавшие невразумительные вопросы. -- Отвечайте просто: "Отказываюсь отвечать",--гаркнул Макморди.-- Чтоб никто ничего лишнего не подумал, -- Не поздновато ли спохватились?-- сказала Соня.-- Откуда эти болваны взяли, что он агент КГБ? Макморди заговорщицки ухмыльнулся, и гудящий рой с Пипером в центре двинулся под вокзальные своды. Отряд полицейских расталкивал прессу, прокладывая Пиперу путь к лифту. Соня и Макморди спускались по лестнице. -- Что это все за чертовщина?-- спросила Соня. -- Распоряжение мистера Хатчмейера,-- отвечал Макморди,-- велено было устроить свалку -- вот она и свалка. -- А кто вам велел объявлять его правой рукой Иди Амина?-- огрызнулась Соня.-- О, господи боже мой! При выходе на улицу было ясно, что Макморди сервировал Пипера под ста разными соусами. Группа Выходцев из Сибири осаждала подъезд, скандируя: "Солженицын -- да, Пиперовский -- нет!". На них напирали приверженцы Организации Освобождения Палестины, полагавшие, что Пипер -- израильский министр, путешествующий инкогнито с целью закупки оружия; они отбивались с тылу от сионистов, которых Макморди предупредил о прибытии Пипарфата, одного из главарей "Черного Сентября". За ними стайка пожилых евреев размахивала плакатами, обличающими Пипмана; но их вдесятеро превосходили ирландцы, которым было сообщено, что О'Пипер -- один из руководителей ИРА. -- Все полицейские -- ирландцы,-- разъяснил Макморди Соне.-- Лучше, чтоб они были на нашей стороне. -- На какой это, черт вас задери, на нашей?-- злобно спросила Соня, но тут растворились двери лифта и окруженного полицейскими пепельнолицего Пипера вывели на всеобщее обозрение. Толпа подалась вперед, а репортеры продолжали назойливо допытываться истины. -- Мистер Пипер, может, вы скажете, кто вы такой и за каким чертом изволили приехать?-- перекрикнул галдеж кто-то из них. Но Пипер безмолвствовал. Глаза его блуждали, лицо еще больше посерело. -- Правда, что вы лично застрелили?.. -- Верно ли, что ваше правительство не собирается приобретать многоголовчатые ракеты?.. -- Так сколько же людей все-таки томится в психичках?.. -- Знаю я одного, который сейчас туда попадет, если вы что-нибудь быстро не сделаете,-- сказала Соня, выпихнув вперед Макморди. Тот быстро затесался в толпу. -- Мистер Пипер ничего не имеет сообщить!-- успел он прокричать, пока его не отшвырнул полицейский, только что получивший по голове пивной бутылкой, брошенной в знак протеста против апартеида и южноафриканца Ван Пипера. Соня Футл выдвинулась вперед. -- Мистер Пипер -- знаменитый британский романист,-- громогласно заявила она, но для таких прямых высказываний время было потеряно, В стену ударились метательные снаряды, разорванные транспаранты стали оружием, а Пипера оттащили назад. -- Я никого не расстреливал,-- вскрикивал он.-- Я никогда не был в Польше...-- Но его не слушали. Захрюкали полицейские рации: требовались подкрепления. Выходцев из Сибири оттеснили Веселые Гомосеки, желавшие заявить о себе. Тем временем кордон прорвали восторженные старушки : они кинулись прямо к Пиперу. -- Нет, ничего подобного!-- визгнул он, спасаемый от полицейских.-- Я самый обыкновенный... Соня схватила шест бывшего плаката "Чем старше, тем влюбленнее" и сшибла накладные груди одной из самых порывистых поклонниц Пипера. -- Не выйдет!-- крикнула она.-- Он мой!-- и оставила без парика еще одну поклонницу. Веселые Гомосеки шарахнулись от ее всесокрушающего шеста. Пипер с полицейскими прятались за ее спиною, а Макморди кричал и подбадривал. В образовавшейся свалке сторонники палестинцев объединились с радетелями Израиля и начисто ликвидировали Веселых Гомосеков, продолжив затем собственную битву. Соня затащила Пипера обратно в лифт. Макморди присоединился к ним и нажал кнопку. Минут двадцать они ездили вверх-вниз, не участвуя в борьбе за Пипарфата, О'Пипера и Пипмана. -- Нечего сказать, устроили встречу,-- сказала Соня Макморди.-- А я-то, дура, привезла беднягу на это побоище. Бедняга съежился в углу лифта. Не обращая на него внимания, Макморди сказал: -- Нужна реклама -- и реклама будет. Первая телепрограмма. Наверное, уже снимают. -- Потрясающе,-- сказала Соня,-- а дальше чем порадуете? Гибелью "Титаника"? -- Это шарахнет по газетам...-- начал было Макморди, но из угла лифта донесся глухой стон: по Пиперу уже шарахнули. Рука его кровоточила. Соня опустилась на колени рядом с ним. -- Что с тобой, миленький?-- спросила она. Пипер вяло указал на летающую тарелку с надписью "Долой лагеря!" и бритвенными лезвиями по краям. Соня обернулась к Макморди. -- Это небось тоже ваша идея?-- завопила она.-- Тарелочки с бритвочками! Да такой штукой можно голову срезать! -- При чем тут я?..-- начал оправдываться Макморди, а Соня остановила лифт. -- "Скорую помощь"! "Скорую помощь"!-- кричала она, однако полицейским удалось вывести Пипера из помещения гавани лишь через час. К тому времени заказанное Хатчмейером побоище уже закончилось -- и для многих демонстрантов плачевно. Шоссе было усеяно битым стеклом, повсюду валялись изломанные плакаты и канистры из-под слезоточивого газа. По дороге к санитарной машине Пипер изошел слезами. Он крепко сжимал свою раненую руку, укрепляясь в убеждении, что угодил в сумасшедший дом. -- Что-нибудь я не так сделал?-- спросил он у Сони дрогнувшим голосом. -- Нет-нет, милый. Все так. -- Все как надо, все отлично!-- утвердил Макморди, поглядывая на порез.-- Только вот крови маловато. -- Чего вам еще надо?-- цыкнула на него Соня.-- Увечий? Может, обойдетесь? -- Крови надо,-- сказал Макморди,-- По цветному телевидению кетчуп не пройдет. Надо настоящую.-- Он повернулся к медсестре:-- Кровь для переливания захватили? -- Для переливания? Это с такой-то царапиной переливание?-- удивилась та. -- Слушай,-- сказал Макморди,-- у этого малого гемофилия. Хочешь, чтоб он умер от потери крови? -- У меня нет гемофилии,-- запротестовал Пипер, но протест его заглушила сирена. -- В срочном порядке!-- орал Макморди.-- Давай вон ту бутыль! -- Да вы вконец, что ли, спятили?-- крикнула Соня, когда Макморди схватился с медсестрой.-- Мало ему досталось без вашего переливания? -- Не хочу переливания,-- заверещал Пипер.-- Не нужно мне крови! -- Вам -- нет, а телекамерам -- да,-- сказал Макморди.-- В цвете, понятно? -- Я не буду делать пациенту переливание,--сопротивлялась медсестра, но Макморди уже завладел бутылкой и ковырялся с пробкой. -- Вы же не знаете его группы крови!-- вскрикнула медсестра, когда пробка подалась. -- Делов-то,-- отмахнулся Макморди и вылил бутыль на голову Пиперу. -- Ну поглядите, что вы наделали,-- завыла Соня. Пипер лишился чувств. -- Это мы сейчас,-- заверил Макморди.-- Аттика у нас покажется детским праздником!-- И он пришлепнул на лицо Пиперу кислородную маску. Когда Пипера приняли из машины в носилки, он выглядел мертвее убитого. Залитое кровью и залепленное маской лицо потемнело: в суматохе забыли включить подачу кислорода. -- Он еще жив?-- спросил репортер, не отстававший от машины. -- Кто знает?-- восторженно отозвался Макморди. Пипера понесли в приемный покой, а испятнанная кровью Соня пыталась унять ошалевшую медсестру. -- Какой-то ужас! В жизни не видела ничего подобного! И это в моей машине!-- кричала она на газетчиков и телерепортеров, пока ее не уволокли вслед за пациентом. Когда окровавленные носилки с телом Пипера были погружены на каталку и увезены, Макморди удовлетворенно потер руки. Кругом жужжали телекамеры. Мистер Хатчмейер будет доволен. Товар лицом. Мистер Хатчмейер был доволен. Он наблюдал побоище по телевизору с явственным одобрением и со всем пылом любителя драк. -- Давай, малый!-- заорал он, когда молодой сионист сшиб с ног безвинного пассажира-японца плакатом с надписью: "Помни и не забывай". Сбоку возник полицейский, но его тут же повергла чья-то невидимая рука. Телеизображение затряслось: оператор получил пинка под зад. Потом стало отчетливо видно пожилую женщину, простертую в крови. -- Здорово,-- сказал Хатчмейер,-- молодец Макморди. Умеет парень проворачивать дела, -- По-твоему умеет,-- неодобрительно отозвалась Бэби. -- Что значит по-моему?-- отвлекся от экрана Хатчмейер. Бэби пожала плечами. -- Я вообще насилия не одобряю. -- Как так не одобряешь? Без насилия не обойтись. Жизнь есть жизнь: кто кого. Не разбив яиц, яичницы не сделаешь. Бэби пристально смотрела на экран. -- Из тех двоих уже сделали. -- А это человеческая природа,-- сказал Хатчмейер,--человеческую природу не я изобрел. -- Ну да, ты ее просто эксплуатируешь. -- Жить-то надо. -- Кому как,-- возразила Бэби.-- Тебе надо, а вон та -- умирай. -- С тобой говорить -- что дерьмо толочь,--рассердился Хатчмейер. -- Самое для тебя подходящее занятие,-- сказала Бэби. Хатчмейер уставился на экран, чтоб не видеть и не слышать жены. Из таможни появился отряд полиции с Пипером. -- Вот он,-- сказал Хатчмейер.-- Видать, обделался с перепугу, Бэби глянула и вздохнула. Затравленно озиравшийся Пипер вполне отвечал ее надеждам: молодой бледный, чувствительный и ужасно уязвимый. Как Китс под Ватерлоо. -- Кто эта толстуха рядом с Макморди?-- спросила она, когда Соня заехала в пах живописному украинцу, плюнувшему ей на платье. -- Да это моя девочка!-- радостно вскричал Хатчмейер. Бэби недоверчиво поглядела на него. -- Шутишь. Этой медведице только штанги выжимать, а если тебя разок обожмет -- из бандажа выскочишь. -- К дьяволу мой бандаж!-- опять рассердился Хатчмейер.-- Я тебе просто говорю, что эта лапочка-малышечка торгует книгами, как богиня. -- Торговать, может, и торгует,-- сказала Бэби.-- Но какая она "лапочка-малышечка" -- видней тому русскому, который из-за нее корячится на мостовой. Как, ты сказал, ее зовут? -- Соня Футл,-- мечтательно ответствовал Хатчмейер. -- Похоже на то,-- согласилась Бэби.-- Ишь ведь как она отФУТЛболила того дюжего ирландца. Спасибо, если бедняга когда-нибудь на ноги встанет. -- А ну тебя знаешь куда,-- сказал Хатчмейер и удалился в свой кабинет, чтоб не расстраиваться от язвительных комментариев Бэби. Он позвонил в нью-йоркское отделение и велел сделать машинный перерасчет тиража романа "Девства ради помедлите о мужчины", исходя из того, что автор заново разрекламирован. Потом заказал в типографии плюс полмиллиона. Наконец выторговал в Голливуде пятипроцентную надбавку за телесерийный показ. И все это время его осаждал соблазнительный образ Сони Футл и донимали размышления, как бы естественным путем отправить на тот свет останки мисс Пенобскот 1935 года, не расставаясь с двадцатью миллионами долларов. Может, Макморди что-нибудь придумает. Задавить бы ее, гадюку, тем же сексом. А что, это как раз естественно. И кстати, Пипер прямо кидается на старух. Да, это, пожалуй, мысль. В травматологическом отделении Рузвельтовской больницы терапевты и хирурги боролись за жизнь Пипера. С виду было понятно, что он истек кровью от раны в голове, а между тем налицо все симптомы удушья -- словом, отчаянная путаница. И от медсестры никакого толку. -- Тот сказал, что этот кровью обольется,-- говорила она главному хирургу, который и так видел, что крови хватает.-- И говорит, нужно, мол, переливание. Я-то не хотела, и этот говорит, что не хочет, она тоже: нет, мол, а тот хвать бутыль, этот вырубился, его на реанимацию, а я... -- Ее -- на транквилизатор,-- громогласно распорядился главный хирург, и визжащую сестру утащили куда надо. Обритый Пипер лежал на операционном столе. Его побрили, пытаясь, выяснить, где же рана. -- Куда же она делась, зараза такая?-- изумлялся хирург, высвечивая пространство за левым ухом Пипера в поисках кровоточащей раны. Пипер очнулся, но ясности не внес. Порез на руке промыли и забинтовали, а из правой его кисти торчала игла: переливание, которого он страшился, все-таки произошло. Иглу наконец вынули, и Пипер слез со стола. -- Ну, повезло тебе,--сказал главный хирург.-- Не знаю уж, в чем с тобой дело, только пока давай ходи тихо. А понять, куда тебя ранило,-- это нужен великий хирург. Нам это не под силу. Пипер, лысый как колено, нашел выход в коридор. Соня, увидев его, разрыдалась. -- О господи боже мой, да что же они с тобой сделали, солнышко мое!-- кричала она. Макморди задумчиво оглядел бритый череп Пипера. -- М-да, плоховато,-- заметил он и пошел разговаривать.-- Проблема у нас,-- сказал он хирургу. -- Это у вас-то проблема? Мы и сами не знаем, в чем дело. -- Дело,-- сказал Макморди,-- вот в чем. Голову быстро и как следует забинтовать. Он, понимаете, знаменитость, кругом телерепортеры, а он выйдет словно и не отсюда, неправильно получится. -- Правильно, неправильно -- это ваша забота,-- сказал хирург,-- а нам хоть бы разобраться, что у него. -- Вы ему голову обрили?-- сказал Макморди.-- Теперь бинтов навертите. Лица чтоб вообще было не видно. Пусть он будет неизвестно кто, пока волосы не отрастут. -- Не пойдет,-- сказал хирург, верный заветам своей профессии. -- Тысяча долларов,-- сказал Макморди и пошел за Пипером. Тот явился нехотя, по-детски повиснув на руке у Сони. Когда его вывели после врачебной обработки -- Соня справа, медсестра слева,-- видны были только испуганные глаза и раздутые ноздри. -- Мистер Пипер сообщить ничего не имеет,-- впустую сообщил Макморди. Миллионы телезрителей это и так понимали: рот его был перебинтован и вообще он мог сойти за человека-невидимку. Телекамеры, жужжа, приблизились, и Макморди опять заговорил: -- Мистер Пипер уполномочил меня заявить, что он и в мыслях не имел, как его замечательный роман "Девства ради помедлите о мужчины" разволнует публику и вызовет столь горячие дебаты еще до начала лекционного турне... -- Его чего -- подсунулся недоуменный репортер. -- Мистер Пипер -- крупнейший романист Великобритании. Его роман "Девства ради помедлите о мужчины", опубликованный издательством "Хатчмейер Пресс" по семь долларов девяносто... -- Это что, все из-за романа?-- не поверил репортер. Макморди кивнул. -- "Девства ради помедлите о мужчины" -- одна из самых противоречивых книг нашего столетия. Прочтите ее -- и вы поймете, чем пожертвовал мистер Пипер, чтоб... Рядом с ним качающегося Пипера кое-как усаживали в машину. -- А сейчас-то вы его куда везете? -- В частную клинику для врачебного обследования,--ответил Макморди, и машина тронулась. С заднего сиденья доносилось сквозь бинты хныканье Пипера. -- Что такое, ласточка?-- проворковала Соня. Но забинтованный Пипер мычал что-то невнятное. -- Какое там врачебное обследование?-- спросила Соня у Макморди.-- Зачем оно ему? -- Да просто надо сбить со следа прессу и прочих. Мистер Хатчмейер желает, чтобы вы погостили у него в Мэне. Мы сейчас в аэропорт -- там ждет личный аэроплан мистера Хатчмейера. -- Я этому мистеру Хатчмейеру, сукиному коту, лично скажу кое-что,-- пообещала Соня.-- Как это еще всех нас не укокошили. Макморди повернулся к ним. -- Слушайте,-- сказал он,-- попробовали бы вы подать иностранного писателя, который не лауреат Нобелевской премии и нигде его не пытали. С такими-то просто. А что ваш Пипер? Ни то ни се. Вот и стараемся: свалка, мало-мало крови и раз -- он у нас уже знаменитый. И перебинтованный: это уж на всякого телезрителя. Теперь его физия миллион стоит. Они приехали в аэропорт: Соня и Пипер взошли на борт самолета "Первоиздание". И только когда они оторвались от земли, Соня стала высвобождать лицо Пипера. -- А голову оставим так, пока волосы не отрастут,-- сказала она.-- Пипер кивнул забинтованной головой. Хатчмейер поощрил Макморди из Мэна телефонным способом.-- Возле больницы вышло на пять с плюсом,-- сказал он,-- миллион телезрителей как минимум обалдели. Да он же у нас вышел мученик! Жертвенный агнец на алтаре великой литературы. Ну, что я вам скажу, Макморди,-- получите прибавку. -- Стараемся,-- скромно заметил Макморди. -- А он-то как?-- спросил Хатчмейер. -- Да он как-то так, квелый,-- сказал Макморди.-- Авось перебьется. -- Перебьется как-нибудь,-- сказал Хатчмейер.-- Авторы -- они вообще народ квелый. Глава 10 Квелый Пипер к концу полета так и не разобрался -- почему ему чуть не снесли голову, кто такие О'Пипер, Пипарфат, Пипман, Пиперовский и тому подобные; и все это в дополнение к проблемам, предстоящим ему как автору "Девства". Но в качестве подставного гения Пипер примерил уже столько ролей, что прошлые стали мешаться с теперешними, И сами собой следовали: потрясение, кровопролитие, удушение и воскрешение -- и недаром его неповрежденная голова покачивалась на спинке в марлевом тюрбане. Он тупо глядел в окно и думал, что бы такое сделали на его месте Конрад, Лоуренс или Джордж Элиот. Ясно было только, что они на его месте отнюдь не оказались, а больше ничего. И от Сони помощи не было: она размышляла, как бы обратить происшествие себе на пользу. -- Как ни крути, а мы его поддели не хуже, чем он нас,-- сказала она, когда самолет пошел на посадку над Бангором.-- Тебе расшатали нервы, и ты для турне не годишься. -- Совершенно согласен,-- подтвердил Пипер. Соня тут же обезнадежила его. -- Это ты брось,-- сказала она.-- У Хатчмейера договор дороже денег. Он и с операционного стола вытащит тебя на публику. Нет, мы к нему подъедем насчет компенсации. Тысяч так в двадцать пять. -- Я бы лучше домой поехал,-- сказал Пипер. -- И поедешь, только я уж постараюсь, чтоб на полста косых богаче. -- Так ведь мистер Хатчмейер рассердится?-- возразил Пипер. -- По-твоему, просто рассердится? Да он головой потолок пробьет! Пипер представил, как мистер Хатчмейер пробивает головой потолок, и ему это ничуть не понравилось. Еще один ужас, как будто ужасов и без того не хватает. Когда самолет сел, Пипера просто трясло, и Соня еле-еле вытащила его на трап и с трапа в подъехавший автомобиль. Вскоре они мчались мимо нескончаемых сосен в гости к человеку, которого Френсик как-то по неосторожности наградил титулом "Аль Капоне печатного мира". -- Теперь все разговоры предоставь мне,-- сказала Соня,-- помни, что ты тихий, застенчивый автор. Скромность, скромность и скромность. Автомобиль развернулся и въехал в ворота, украшенные надписью: "К Усадьбе Хатчмейера". -- Скромности маловато,-- заметил Пипер, окинувши взглядом дом в окружении пятидесяти акров сада и парка, берез и сосен -- роскошный памятник романтической неразберихи конца прошлого столетия, деревянное изделие архитекторов Пибоди и Стирнса. Шпили, мансарды, башенки с голубятнями, решетчатые верандочки в круглых оконцах, витые трубы и зубчатые балконы -- словом, Усадьба самая внушительная. За въездными воротами автомобили уже стояли друг на друге. Огромные двери растворились, и дюжий краснолицый мужчина сбежал с крыльца. -- Соня, детка,-- заорал он, прижимая ее к гавайской безрукавке,-- а это небось мистер Пипер?-- Он стиснул руку Пипера и окинул его бешеным взглядом. -- Великая честь, мистер Пипер, вы у нас предорогой гость!-- галдел он, затаскивая предорогого гостя вверх по ступеням и вталкивая в дверь. Внутри дом был ничуть не менее примечателен, чем снаружи. Необъятный холл вмещал камин XII века, ренессансную лестницу, средневековые хоры и сатанинский портрет Хатчмейера в миллиардерской позе Дж. Моргана на знаменитой фотографии Э. Стейкена; пол устилала мозаика, во всех деталях изображавшая процесс изготовления бумаги. Пипер осторожно миновал падающие деревья, пробрался между распиленными бревнами, обошел котел кипящей целлюлозы и шагнул на ступеньки, с которых ему улыбалась божественно сложенная женщина. -- Бэби,-- сказал Хатчмейер,-- познакомься с мистером Пипером.-- Мистер Пипер, моя супруга, Бэби. -- Дорогой мистер Пипер,-- томно проворковала Бэби, коснувшись его руки и улыбаясь ничуть не более, чем разрешили хирурги.-- Я просто сил нет как хотела с вами повидаться. Лучше вашего романа я вообще в жизни ничего не читала, спасибо вам. Пипер глянул в яснолазурные контактные линзы мисс Пенобскот 1935 года и обомлел. -- Вы очень добры,-- пролепетал он. Бэби подхватила его под руку и прошествовала с ним в гостиную. -- Он что, всегда в тюрбане?-- спросил Хатчмейер у Сони. -- Не всегда, нет, только если его долбанет летающей тарелкой,-- холодно объяснила Соня. -- Только если долбанет летающей тарелкой,-- зашелся хохотом Хатчмейер.-- Слыхала, Бэби? Мистер Пипер надевает тюрбан, если его долбанет летающей тарелкой. А, каково? -- С бритвами по краям, Хатч. С бритвами, это заметь!-- сказала Соня. -- Ну, если с бритвами, тогда конечно,-- потух Хатчмейер.-- С бритвами -- это другое дело. В гостиной было около сотни людей: все с бокалами и все перекрикивали друг друга. -- Гости,--проревел Хатчмейер, перекрыв гомон,--привет вам всем от мистера Питера Пипера, главного английского романиста после Фредерика Форсайта! Пипер кое-как улыбнулся и тряхнул головой с неподдельной скромностью. Он все-таки был не главный английский романист. Пока что не главный, и ему очень хотелось это сказать столпившимся поклонницам его таланта. Бэби знала, кого приглашать. На фоне их старческих прелестей ее собственные были как нельзя более привлекательны. Кругом были катаракты и лукавые бельма. Свисали груди, в отличие от бюстов; изобиловали вставные челюсти, пояса-корсеты, лечебные чулки; открытые части тела были исчерчены варикозными венами. И вокруг всякой дряблой шеи и пятнистого запястья сверкали камни, жемчужно-бриллиантовый доспех в золотой оправе, болтавшийся, бренчавший и отвлекавший глаз от проигранной битвы со временем. -- О мистер Пипер, я всего лишь хотела сказать -- какое наслаждение... -- Не могу выразить, сколько для меня значило... -- Какая радость встретиться с настоящим... -- Сколько вы сделали, чтобы сблизить...-- И Пипера и Бэби подхватила восторженная толпа. -- Ух, дают,-- сказал Хатчмейер,-- и это всего-то в Мэне. А что будет в столицах? -- И думать не хочу,-- отозвалась Соня, беспокойно следя за тюрбаном Пипера, то и дело исчезавшим за высокими прическами. -- Да ну их всех в болото. Ишь накинулись. Ну, два-то миллиона мы, видать, шутя продадим. По машинному расчету после нью-йоркской встречи... -- Встречи? Это побоище ты называешь встречей?-- мрачно осведомилась Соня.-- Как только нас обоих не прикончили. -- Это было да,-- сказал Хатчмейер.-- Макморди я дам прибавку. С огоньком работает малый. Да, кстати, у меня к тебе предложение. -- Слышала я твои предложения, Хатч, и сказано тебе -- нет. -- А у меня новое,-- сказал он и увлек Со