ню к бару. К тому времени, как Пипер подписал пятьдесят экземпляров "Девства" и невзначай выпил четыре мартини, все его опасения куда-то делись. Восторг, с которым его приветствовали, отзыва не требовал. Восторг обуревал его с двух сторон: тощие женщины поднапряглись, толстые нежно ворковали. Им было довольно и улыбки Пипера. Только одна женщина с намеком упомянула о романе, и то Бэби тут же вмешалась. -- С тобой, говоришь, попробовать, Хлоя? А зачем бы это пробовать мистеру Пиперу? У него каждая минута на счету. -- Не всякой, стало быть, киске встряска,-- заметила Хлоя, отвратительно подмигнув Пиперу.-- А судя по книге мистера Пипера, он у нас такой кошкодав!.. Но Бэби оттащила Пипера, прежде чем тот услышал, какой он кошкодав. -- Почему кошкодав?-- спросил он. -- Тоже мне киска выискалась,-- сказала Бэби, а Пипер простодушно недоумевал, почему в Америке так по-живодерски относятся к кошкам. -- Я отвела вам спальню-будуар,-- сообщила Бэби, когда они на пару с Соней эскортировали Пипера по ренессансной лестнице,-- оттуда дивный вид на залив. Войдя в спальню-будуар, Пипер осмотрелся. Первоначально это было сочетание удобства со средневековой простотой, но Бэби обставила спальню так, чтобы она будила чувственность. Сердцевидное ложе стояло на ковре радужной расцветки, почти таком же ярком, как кресло с оторочкой и трельяж в декоративном стиле. В дополнение ансамбля пышная и буйная гитана, топчась в танце на тумбочке, вздымала абажур с кистями, а у фарфорово-синей стены тускло поблескивал комод черного стекла. Пипер сел на постель и поднял глаза к массивным потолочным балкам. Они все-таки обнадеживали, как бы вопреки мишурному спальному убранству. Он разделся, почистил зубы, улегся и через пять минут заснул. Однако через час он лежал с широко раскрытыми глазами. Сквозь стену за его стеганым изголовьем слышались голоса. Сначала Пипер не мог вспомнить, где он находится: голоса поведали ему об этом. Должно быть, супружеская опочивальня Хатчмейеров соседствовала со спальней-будуаром, а ванные комнаты их сообщались. За следующие полчаса Пипер с отвращением узнал, что Хатчмейер носит бандаж, что Бэби не позволяет ему мочиться в умывальную раковину, что Хатчмейер плевать хотел на ее позволение и что покойница -- мать Бэби, а ей самое место в могиле,-- зачавши дочь, совершенно напрасно не сделала аборта; наконец, что однажды бедная Бэби запила снотворное из стакана с искусственной челюстью Хатчмейера, который, может быть, соблаговолит все-таки не совать свои челюсти в аптечный стакан. От этих удручающих семейных неурядиц разговор перешел на чужие личности. Хатчмейер считал, что Соня -- сногсшибательная женщина, а Бэби не видела ничего сногсшибательного в бабище, которая нагло прибрала к рукам одаренного милого несмышленыша. Пипер не сразу узнал себя в этом описании и не успел решить, нравится ли оно ему, как Хатчмейер возразил, что он -- сопля и английский хмырь, который случайно попал в струю и накатал ходкую книжонку. Такое мнение о себе Пиперу определенно не понравилось. Он сел в постели, запустил руку под юбки гитане и включил свет. Но супруги уже отвоевались и заснули. Пипер вылез из-под одеяла и, утопая в ковре, прошел к окну. Внизу, возле длинной узкой пристани, темнели силуэты яхты и большого прогулочного катера; по ту сторону залива смутно виднелась гора под звездным небом и мерцали огни ближнего городка. Волны плескали о каменистый берег; во всякое другое время Пипер непременно поразмыслил бы о красотах природы и о том, как пристроить их в будущий роман. Однако из-за Хатчмейера мысли его направились в другое русло. Пипер достал дневник и записал там, что Хатчмейер -- это воплощение вульгарности, низости, глупости и всеобщей продажности современной Америки, а Бэби Хатчмейер, наоборот, обаятельная, тонко чувствующая женщина, прискорбный удел которой -- быть замужем за грубым скотом. Потом он снова забрался в постель, прочел главу из "Нравственного романа", чтобы восстановить веру в человечество, и уснул. За завтраком начались новые испытания. Соня еще не вышла, а Хатчмейер был донельзя дружелюбен. -- Что верно, то верно -- читателя надо брать за причинное место,-- сказал он Пиперу, который гадал, какой бы кашей лучше позавтракать. -- Зерновытяжка богаче всего витамином "Е",-- заметила Бэби. -- Это для повышения полового тонуса,-- сказал Хатчмейер.-- А у Пипера он и так дай бог всякому, а, Пипер? Ему, наоборот, нужна пища погрубее. -- Всяческой грубости мистер Пипер отведает твоими стараниями более чем достаточно,-- сказала Бэби. Пипер опорожнил себе в тарелку банку зерновытяжки. -- Словом, я говорю,-- продолжал Хатчмейер,-- читатель любит, чтобы его... -- Мистер Пипер и без тебя знает, что любит читатель,-- сказала Бэби.-- За завтраком ему слушать твои разглагольствования необязательно. -- Так вот,-- старался не замечать жены Хатчмейер,-- приходит малый с работы -- что ему делать? Хлопнул пивка, посмотрел телевизор, поужинал -- и в постель: на жену сил не хватает, ну и берешься за книгу... -- Зачем же за книгу, если не хватает на жену?-- перебила Бэби. -- Так устал, что и спать неохота. Надо как-то вырубиться. Вот он берет книгу и воображает, что он не в Бронксе, а... где там у вас дело происходит? -- В Ист-Финчли,-- сказал Пипер, давясь кашицей. -- В Девоне,-- сказала Бэби.-- Действие происходит в Девоне. -- В Девоне?-- недоверчиво переспросил Хатчмейер.-- С какой стати в Девоне, если он говорит, что в Ист-Финчли. Он писал, ему виднее. -- И в Девоне и в Оксфорде,-- упорствовала Бэби.-- У нее там большой дом, а он... -- Верно, верно, в Девоне,-- подтвердил Пипер.-- Я думал о своей второй книге. -- Да ладно, плевать где,-- озлился Хатчмейер.-- Стало быть, тот малый из Бронкса воображает, что он в Девоне, со старушенцией, которая от него без ума, и -- хлоп!-- сам не заметил, как уснул. -- Великое дело, подумаешь,-- сказала Бэби.-- Вряд ли мистер Пипер пишет затем, чтобы кому-то в Бронксе лучше спалось. Он изображает развитие отношений... -- Конечно, изображает, но... -- Неуверенность и колебания молодого человека, чьи чувства и эмоциональные реакции отклоняются от норм, принятых в среде его ровесников. -- Это само собой,-- сказал Хатчмейер.-- Он ненормальный и... -- Ничего в нем нет ненормального,-- возразила Бэби.-- Просто он очень одаренный юноша на стадии формирования личности, а Гвендолен... И пока Пипер управлялся с зерновытяжкой, перепалка насчет замысла "Девства" не смолкала. Пипер "Девства" не писал, а Хатчмейер не читал, так что последнее слово осталось за Бэби. Хатчмейер ретировался к себе в кабинет, оставив Пипера наедине с женщиной, которая, как и он сам, считала его гением, но считала на ложном основании. Гением и милым несмышленышем. Пипер не знал, так ли уж это хорошо, что он -- милый несмышленыш в глазах женщины, чьи прелести столь пугающе несогласны между собой. Накануне, при вечернем освещении, он дал ей лет тридцать пять. Теперь его взяли сомнения. Не стесненная лифчиком грудь была впору двадцатилетней; руки выглядели гораздо старше. А главное -- лицо, напоминавшее маску, лишенное всякой индивидуальности, абсолютно правильное, неотличимое от тех двухмерных лиц, которые застывшим взглядом преследуют читателя со страниц журналов мод; напряженное, безличное, отглаженное, оно странно притягивало его. И эти лазурные глаза... Пиперу невольно припомнилось "Византийское плавание" Йейтса -- самоцветные певчие птицы-игрушки. Чтобы остановить головокружение, он прочел надпись на жестянке из-под зерновытяжки и обнаружил, что ввел в организм 740. фосфора, 550. калия, невероятное количество прочих насущно необходимых веществ плюс все разновидности витамина "Б". -- Витамина "Б" здесь, кажется, очень много,--заметил он, избегая ее влекущих глаз. -- Б-комплекс тонизирует,-- проговорила Бэби. -- А что делает А-комплекс?-- спросил Пипер. -- Витамины комплекса "А" размягчают слизистую,-- отозвалась Бэби, и Пипер снова смутно ощутил опасный подтекст разговоров о питании. Он поднял взгляд от жестянки и опять оказался во власти неподвижного лица и лазурных глаз. Глава 11 Соня Футл встала поздно. Она и вообще была не из ранних пташек, но в этот день заспалась дольше обычного. Вчерашняя усталость взяла свое. Соня спустилась по лестнице и обнаружила, что в доме никого нет, кроме Хатчмейера, который рычал в телефон у себя в кабинете. Она выпила кофе и пошла к нему. -- Не знаешь, где Пипер?-- спросила она. -- Бэби его куда-то утащила. Скоро вернутся,-- отмахнулся Хатчмейер.-- Значит, насчет моего предложения... -- Да брось ты. "Френсик и Футл" -- фирма надежная. Дела у нас идут хорошо. От добра добра не ищут. -- Я же тебе предлагаю заместительство,-- напомнил Хатчмейер,-- и ты все-таки еще прикинь. -- Пока что я прикидываю,-- перешла в наступление Соня,-- сколько ты должен моему клиенту за увечье, психическую травму и публичный скандал, жертвой которого он вчера оказался по твоей вине. -- Увечье? Травму?!-- не поверил ушам Хатчмейер.-- Я ему сделал рекламу на весь мир, и я же еще ему должен? -- Да, компенсацию,-- кивнула Соня.-- Примерно двадцать пять тысяч. -- Двадцать пять... Да ты в уме? Я плачу за книгу два миллиона, а ты хочешь нагреть меня еще на двадцать пять тысяч? -- Хочу,-- сказала Соня.-- Согласно контракту мой клиент не обязывался претерпевать насилие, побои и смертельную опасность. И поскольку ты организовал это безобразие.... -- Бог подаст,-- сказал Хатчмейер. -- В таком случае я посоветую мистеру Пиперу отказаться от турне. -- Только попробуйте,-- заорал Хатчмейер.-- Я с вас семь шкур спущу за нарушение контракта! Я его без штанов оставлю! Я ему такую козью морду... -- Деньги на бочку,-- сказала Соня, усаживаясь и выставив коленки на обозрение. -- Вот, ей-богу,-- восхищенно сказал Хатчмейер,-- ну, у тебя и хватка. -- Есть кое-что и кроме хватки,-- сообщила Соня и поддернула юбку выше.-- Имеется второй роман Пипера. -- Который запродан мне на корню. -- Это еще вопрос, Хатч, сумеет ли он его дописать. Будешь так с ним обращаться -- обмишуришься почище, чем твои собратья со Скоттом Фитцджеральдом. Он очень ранимый и... -- Ладно, слышали уже от Бэби. Робкий, ранимый, как же! Что-то он пишет без особой робости: похоже, шкура у него толще, чем у носорога. -- Да ты же не читал, что он пишет,-- сказала Соня. -- Мне и незачем читать. Макморди -- тот читал и говорит, что чуть не стравил. А чтобы Макморди стравил... Они смачно бранились до самого обеда, наращивая и сравнивая ставки в том торгашеском покере, который был их обоюдным призванием. Хатчмейер, конечно, не раскошелился, а Соня на это ничуть не рассчитывала. Она просто отвлекала его внимание от Пипера. Зато вниманием Бэби Пипер обделен не был. После завтрака они прогулялись по берегу до павильона, и она утвердилась во мнении, что наконец-то напала на гениального писателя. Пипер не смолкая говорил о литературе, и по большей части столь невразумительно, что Бэби была потрясена до глубины души и ощутила прикосновенность к заветным таинствам культуры. Пипер вынес иные впечатления: он радовался, что у него такая внимательная, увлеченная слушательница, и одновременно недоумевал, как эта понимающая женщина может не видеть всей омерзительности якобы написанной им книги. Он поднялся к себе и хотел было извлечь дневник, когда вошла Соня. -- Надеюсь, ты не сболтнул лишнего,-- сказала она.-- Эта Бэби -- просто упырь. -- Упырь?-- удивился Пипер.-- Она глубоко чувствующая... -- Упыриха в парчовых штанах. И чем же вы занимались все утро? -- Пошли погулять, и она говорила мне, как важно беречь себя. -- Да уж, с первого взгляда видно, что себя она бережет пуще всего на свете. Одно лицо чего стоит. -- Она говорит, что все дело в том, чтобы правильно питаться,-- сказал Пипер. -- И стряхивать пыль с ушей,-- сказала Соня.-- В следующий раз, как она улыбнется, посмотри на ее затылок. -- На затылок? Зачем это? -- А увидишь, как натянута кожа. Если эта женщина засмеется, с нее скальп слезет. -- Ну, во всяком случае она гораздо приятнее Хатчмейера,-- заключил Пипер, не забывший, как его честили прошлой ночью. -- Хатч -- это моя забота,-- сказала Соня,-- тут все просто. Пока что он у меня в руках, а ты вот как бы не напортил, если будешь строить глазки его жене и разглагольствовать о литературе. -- Не строил я никаких глазок миссис Хатчмейер,-- возмутился Пипер.-- Мне бы это никогда в голову не пришло. -- Зато ей пришло, и она тебе строила,-- сказала Соня.-- И вот еще что: не снимай-ка ты тюрбана. Тебе идет. -- Может и идет, но мне очень неудобно. -- Будет куда неудобнее, если Хатч заметит, что никакой тарелкой тебя не задело,-- сказала Соня. Они спустились к обеду, который прошел гораздо легче завтрака, потому что Хатчмейеру позвонили из Голливуда, и он явился, лишь когда они уже пили кофе, явился и с подозрением поглядел на Пипера. -- О такой книге "Гарольд и Мод" -- слышали?-- спросил он. -- Нет,-- сказал Пипер. -- А в чем дело?-- вмешалась Соня. -- А дело в том,-- ответил Хатчмейер, зловеще взглянув на нее,-- что есть, к вашему сведению, такая книга "Гарольд и Мод", где ему восемнадцать, а ей восемьдесят, и эту книгу, между прочим, уже экранизировали. Вот в чем дело. И хотел бы я знать, как это никто не сказал мне, что я выкладываю денежки за роман, который написан без всякого Пипера и... -- Ты хочешь обвинить мистера Пипера в плагиате?-- спросила Соня.-- Если да, то учти... -- В плагиате?-- взревел Хатчмейер.-- Я вам дам -- в плагиате! Я говорю -- вся история содрана, а меня провели как последнего сопляка и подсунули... Бэби прервала Хатчмейера, полиловевшего от ярости. -- Если ты собираешься стоять тут и оскорблять мистера Пипера, то я не намерена сидеть и слушать тебя. Пойдемте, мистер Пипер. Оставим этих двоих... -- Стой!-- завопил Хатчмейер.-- За свои два миллиона я желаю знать, что на это скажет мистер Пипер. Как он будет... -- Уверяю вас, что я не читал романа "Гарольд и Мод",-- сказал Пипер,-- и даже впервые слышу о нем. -- Могу за это поручиться,-- поддержала Соня.-- Да и разница огромная. Там вовсе не о том... -- Пойдемте, мистер Пипер,-- повторила Бэби и повела его к дверям. Хатчмейер и Соня остались кричать друг на друга; Пипер шагом лунатика пересек гостиную и рухнул в кресло, бледный как смерть. -- Я знал, что это сорвется,-- пробормотал он. Бэби недоуменно поглядела на него. -- Что сорвется, деточка?-- спросила она. Пипер уныло потряс головой.-- Вы же не списывали из этой книги? -- Нет,-- сказал Пипер.-- Я о ней даже впервые слышу. -- Ну, тогда и беспокоиться не о чем. Мисс Футл с ним сама все утрясет. Они друг другу под стать. А вы бы лучше пошли отдохнули. Пипер скорбно побрел наверх вслед за нею. Бэби задумчиво отправилась к себе в спальню и включила всю свою интуицию. Она села на тахту, так и сяк обдумывая его слова: "Я знал, что это сорвется". Странно. Что сорвется? Одно было ясно: про "Гарольда и Мод" он слышал впервые. Тут его устами говорила сама искренность, а Бэби Хатчмейер наслушалась довольно фальшивых речей, чтоб распознавать искренние по первому звуку. Немного погодя она выглянула в коридор, подошла к двери Пипера и тихонько приотворила ее. Пипер сидел спиной к ней за столиком у окна. Возле его локтя стояла чернильница, перед ним была раскрыта большая книга в кожаном переплете: он писал. Бэби прониклась этим зрелищем, бесшумно прикрыла дверь и вернулась на свою водяную тахту. Она видела подлинного гения за работой. Современного Бальзака. Снизу все еще доносились раскаты голосов Хатчмейера и Сони Футл. Бэби откинулась на подушку и уставилась в пространство, исполненная ужасающего сознания собственной бесполезности. В комнате рядом одинокий писатель трудился, чтобы передать ей и миллионам ей подобных всю значительность своих мыслей и чувств, трудился над созданием мира, укрупненного его воображением, где возникали и плыли в будущее "красы творенья на радость людям". А внизу эти два торгаша вздорили, грызлись и волокли его труды на рынок. Она же бездействовала. Никчемное она существо, эгоистичное и жалкое. Она повернулась лицом к гравюре Тречикова и вскоре уснула. Пробудившись через час, она услышала разговор в соседней комнате, глухой и невнятный. Говорили Соня и Пипер. Она прислушалась, но ничего не разобрала. Потом стукнула дверь, и удаляющиеся голоса зазвучали в коридоре. Бэби встала с тахты и прошла в ванную, а оттуда к Пиперу. Книга в кожаном переплете была оставлена на столе, из-за которого получасом позже Бэби встала другой женщиной. Она вернулась опять через ванную, заперла ее за собой и села перед зеркалом, лелея чудовищный замысел. Замыслы Хатчмейера тоже были довольно чудовищны. После перебранки с Соней он отправился к себе в кабинет, чтобы вытрясти по телефону душу из Макморди за "Гарольда и Мод"; но день был субботний, и Макморди вместе со своей душой болтался неизвестно где. Хатчмейер даже позвонил ему домой -- телефон не отвечал. Он бросил трубку, пыхтя от злости и пытаясь раскусить Пипера. Что-то с ним было неладно, а что -- никак не ухватишь; не такой он автор, который сочиняет тухлую похабщину; чудной он, что ли, какой-то. У Хатчмейера зародились неясные подозрения. Сколько он перевидал писателей -- ни один не был похож на Пипера, то есть ничуть. Все они как заведенные болтали о своих книгах. А этот Пипер... надо бы потолковать с ним с глазу на глаз, заправить его как следует -- может, язык и развяжется. Но, выйдя из кабинета, он застал Пипера в женском окружении: Бэби, наново размалеванной, и Сони, которая тотчас сунула ему книгу. -- Что это такое?-- отпрянул Хатчмейер. -- "Гарольд и Мод",-- сказала Соня.-- Мы с Питером купили ее для тебя в Белсуорте. Прочти -- и сам увидишь... -- Он? Прочтет?!.-- Бэби издала визгливый смешок. -- Заткнись,-- сказал Хатчмейер. Он налил полный стакан виски и протянул его Пиперу.-- Виски, Пипер? -- Спасибо, не надо,-- сказал Пипер.-- Сегодня нет настроения. -- В первый раз вижу писателя, который не пьет,-- поразился Хатчмейер. -- В первый раз видишь настоящего писателя -- и точка,-- сказала Бэби.-- Думаешь, Толстой пил? -- Отвяжись,-- сказал Хатчмейер.-- Откуда я знаю? -- У тебя там стоит прекрасная яхта,-- попыталась сменить тему Соня.-- Я и не знала, что ты яхтсмен, Хатч. -- Какой он яхтсмен?-- фыркнула Бэби прежде, чем Хатчмейер успел заявить, что быстроходней его яхты ни за какие деньги не купишь и что он обставит на пари любого, кто скажет, будто это не так.-- У него все показное. И дом, и соседи, и... -- Заткнись,-- сказал Хатчмейер. Пипер удалился в свой будуар записать еще несколько убийственных фраз о Хатчмейере. Когда он спустился к ужину, лицо Хатчмейера было багровее обычного и настроен он был сверхсклочно. Особенно взъярила его откровенность Бэби насчет их семейной жизни: она обсуждала с Соней, как женщина с женщиной, что это значит, когда пожилой муж вдруг ни с того ни с сего напяливает бандаж, и как это влияет на мужской климакс. Его обычное "заткнись" не сработало. Бэби отнюдь не заткнулась, а перешла к другим, еще более интимным подробностям, и когда Пипер вошел в гостиную, Хатчмейер как раз советовал ей пойти утопиться. Пипер же был вовсе не намерен мириться с хатчмейеровским хамством. За годы холостяцкой жизни и чтения великих романов он проникся почтением к Женщине и усвоил очень твердый взгляд на мужские обязанности в браке: совет жене пойти утопиться явно шел вразрез с этими обязанностями. К тому же откровенное торгашество Хатчмейера и его заявление, будто читателей только и надо подзуживать снизу, возмутили его еще с утра. Пипер, напротив, полагал, что надо стимулировать читательское восприятие и что подзуживание снизу восприятие никак не стимулирует. Он решил подчеркнуть это за обедом, и случай вскоре представился: Соня, опять же чтобы сменить тему, упомянула "Долину кукол". Хатчмейер, в надежде избежать дальнейших постыдных разоблачений, сказал, что это великая книга. -- Совершенно с вами не согласен,-- возразил Пипер.-- Она потакает вкусу публики к порнографии. Хатчмейер подавился холодным омаром. -- Она -- чего?-- переспросил он, откашлявшись. -- Потакает вкусу публики к порнографии,-- повторил Пипер, который книги не читал, но видел ее суперобложку. -- Вкусу потакает?-- сказал Хатчмейер. -- Да. -- Ну, и чем же плохо потакать вкусам публики? -- Это деморализует,-- сказал Пипер. -- Деморализует?-- спросил Хатчмейер, обмеривая его взглядом и все больше накаляясь. -- Именно. -- Так, а что же прикажете публике читать, если не то, чего она хочет? -- Ну, я думаю,-- сказал Пипер и осекся, получив под столом пинок от Сони. -- Я думаю, мистер Пипер думает...-- сказала Бэби. -- Плевать, что ты думаешь, что он думает,-- рявкнул Хатчмейер.-- Я хочу слышать, что Пипер думает, что он думает.-- И он выжидательно посмотрел на Пипера. -- Я думаю, что не следует подвергать читателей воздействию книг, лишенных интеллектуального содержания,-- сказал Пипер,-- и распаляющих воображение сексуальными фантазиями, которые... -- Распаляющих сексуальные фантазии?-- взревел Хатчмейер, прерывая цитату из "Нравственного романа".-- Это вы здесь сидите и говорите мне, что вы против книг, которые распаляют сексуальные фантазии -- написав самую похабную книгу со времен "Последней вылазки в Бруклин"? -- Да, если на то пошло, сижу и говорю,-- принял вызов Пипер.-- И опять-таки, если на то пошло... Соня решила, что пора действовать. С мгновенной находчивостью она потянулась за солонкой и опрокинула кувшин воды на колени Пиперу. -- Нет, ты что-нибудь подобное слышала?-- спросил Хатчмейер, когда Бэби пошла за новой скатертью, а Пипер отправился переодевать брюки.-- Это у него-то хватает наглости говорить мне, что я не имею права издавать... -- Да не обращай ты на него внимания,-- сказала Соня.-- Он не в себе. Это все вчерашняя передряга. Ему же голову задело -- вот он слегка и повредился. -- Ах, ему голову повредило? А я вот ему задницу починю! Я, значит, издаю порнографию? Да я ему покажу... -- Ты лучше покажи мне свою яхту,-- сказала Соня, облокотившись сзади Хатчмейеру на плечи, чтобы, во-первых, помешать ему вскочить и кинуться за Пипером, а во-вторых, намекнуть на свою готовность заново послушать его уговоры.-- Почему бы нам с тобой не о прокатиться по заливу? Хатчмейер подчинился ее тяжеловесной умильности. -- Кого он вообще из себя строит?-- задал он неведомо для себя крайне уместный вопрос. Соня не ответила: она ухватила его под руку, обольстительно улыбаясь. Они вышли на террасу и спустились по тропке к пристани. Бэби стояла у окна гостиной и задумчиво смотрела им вслед. Она понимала теперь, что Пипер -- тот самый человек, которого она ждала, писатель неподдельного достоинства, настоящий мужчина, способный даже втрезве постоять за себя и сказать в лицо Хатчмейеру, что он думает о нем и его издательской кухне. Человек, который признал в ней тонкую, умную и восприимчивую женщину: это она своими глазами прочла у него в дневнике. Пипер восторгался ею так же безудержно, как поносил Хатчмейера -- грубого, тупого, неотесанного и своекорыстного кретина. Правда, упоминания о "Девстве" несколько озадачили Бэби: особенно фраза, где оно было названо отвратительной книжонкой. Поскольку речь шла о собственном детище, то это звучало чересчур беспристрастно; и хотя Бэби была здесь не согласна с Пипером, но оценила его еще выше. Он, стало быть, недоволен собой: верный признак преданного своему делу писателя. Глядя сквозь лазурные контактные линзы на медленно отчаливавшую яхту, Бэби Хатчмейер сама исполнилась преданности поистине материнской, почти восторженной. С бездельем и бессмыслицей покончено. Отныне она заслонит собою Пипера от изуверской тупости Хатчмейеров мира сего. Она была счастлива. Чего никак нельзя сказать о Пипере. Прилив отваги, бросивший его на Хатчмейера, схлынул; им овладела жуткая и горестная растерянность. Он снял мокрые брюки и сел на постель, раздумывая, что же теперь делать. Не надо было покидать пансион Гленигл в Эксфорте. Не надо было слушаться Френсика и Сони. Не надо было ехать в Америку. Не надо было предавать свои литературные принципы. Закат померк, и Пипер наконец пошел искать сменную пару брюк, когда в дверь постучали и вошла Бэби. -- Вы были изумительны,-- сказала она,-- просто изумительны. -- Очень приятно это слышать,-- отозвался Пипер, заслоняя роскошным креслом свои подштанники от миссис Хатчмейер и понимая при этом, что если можно еще больше взбесить мистера Хатчмейера, то именно такой сценой. -- , , ,-- . -- Мнение о вас?-- переспросил Пипер, копаясь в шкафу. -- Записанное в вашем дневнике, пояснила Бэби.-- Я знаю, я не должна была... -- ?-- пискнул из-за дверцы шкафа Пипер. Он как раз отыскал подходящие брюки и влезал в них. -- Я не устояла,-- сказала Бэби.-- Он лежал раскрытый на столе, и я... -- Значит, вы все знаете,-- проговорил Пипер, появляясь из шкафа. -- Да,-- сказала Бэби. -- Господи,-- вздохнул Пипер и опустился на тумбочку.-- вы ему расскажете? -- Нет, это останется между нами,-- покачала головой Бэби. Пипер подумал над этим заверением и нашел его не слишком надежным. -- Это ужасно гнетет,-- сказал он наконец.-- То есть гнетет, что некому выговориться. Не Соне же -- какой в этом толк? -- Да, вероятно, никакого,-- согласилась Бэби, ничуть не сомневаясь, что мисс Футл вряд ли будет приятно слышать, как умна, тонка и восприимчива другая женщина. -- Хотя она все-таки в ответе,-- продолжал Пипер.-- Ведь это же была ее идея. -- Вот как?-- сказала Бэби. -- Ну да, и она сказала, что все прекрасно обойдется, но я-то знал с самого начала, что не выдержу притворства. -- По-моему, это лишь делает вам честь,-- заметила Бэби, усиленно пытаясь сообразить, что имела в виду мисс Футл, уговаривая Пипера притвориться, что он... Нет, выходила головоломная путаница.-- Знаете, пойдемте-ка вниз, выпьем чего-нибудь, и вы мне все расскажете. -- Да, мне нужно выговориться,-- сказал Пипер,-- но разве их там нет, внизу? --- Нет, они уплыли на яхте. Нас никто не потревожит. Они спустились по лестнице и прошли в угловую комнатку с балконом над скалами, которые обдавал прибой. -- Это мое потаенное гнездышко,-- сказала Бэби, указывая на книжные ряды вдоль стен.-- Здесь я могу быть самой собой. Она налила виски в два бокала, а Пипер окинул корешки печальным взглядом. На полках царила такая же неразбериха, как в его жизни; всеядность хозяйки была поразительной. Мопассан склонился на Хейли, а тот подпирал Толкиена, и Пипер, взрастивший свое "я" на нескольких великих писателях, не мог себе представить, как можно быть самим собою в этой мешанине книг. К тому же среди них преизобиловали детективы и прочие боевики, а Пипер относился к развлекательной беллетристике очень сурово. -- Расскажите же мне все по порядку,-- вкрадчиво попросила Бэби, пристраиваясь на софе. Пипер отхлебывал из бокала и думал, с чего бы начать. -- Видите ли, я пишу уже десять лет,-- сказал он наконец,-- и... За окнами сгущалась ночь, когда Пипер повел свой рассказ. Бэби сидела и слушала как зачарованная. Это было лучше всяких книг. Это была жизнь, не та жизнь, какую она знала, а та, о какой всегда мечтала: волнующая и таинственная, рискованная и ненадежная, тревожащая воображение. Она подливала в бокалы, и Пиперу, возбужденному ее сочувствием, говорилось куда более складно, чем обычно писалось. Он рассказывал историю жизни непризнанного гения, одиноко ютящегося в мансарде за мансардой, созерцающего беспокойное море, недели, месяцы и годы выводящего виденные ею в дневнике восхитительные завитушки, чтобы изъяснить пером на бумаге смысл жизни, раскрыть ее тайные глубины. Бэби смотрела ему в лицо и окружала рассказ иным ореолом. Желтые туманы заволакивали Лондон. По набережным, где вечерами прогуливался Пипер, зажигались редкие и тусклые газовые фонари. Бэби черпала из полузабытых романов все новые и новые подробности. Наконец появились злодеи, мишурные диккенсовские негодяи, Феджины литературного мира, именуемые нынче Френсик и Футл с Ланьярд-Лейна: они выманили гения из мансарды лживыми посулами. Ланьярд-Лейн! Одно это название переносило Бэби в легендарный Лондон. И "Ковент-Гарден". Но главное -- сам Пипер, одиноко стоящий на скале над буйством волн с ветром в волосах и устремляющий взор за Ла-Манш. Вот он сидит перед нею во плоти, с изможденным печальным лицом и измученными глазами, такой же пока неведомый миру гений, как Ките, Шелли и многие-многие другие поэты, которых смерть настигла в молодости. А между ним и грубой, жестокой действительностью -- хатчмейерами, френсиками, футлами -- только она, Бэби. Впервые в жизни она почувствовала себя нужной. Без нее его загонят, затравят, доведут до... Бэби мысленно предрекла самоубийство или безумие и уж наверняка -- беспросветное, безнадежное будущее, ведь Пипер неминуемо станет добычей всех этих ненасытных торгашей, которые сговорились опорочить его. В воображении Бэби развертывались мелодрамы. -- Этого нельзя допустить,-- порывисто сказала она, когда Пипер истощил запасы самосострадания. Он скорбно поглядел на нее. -- Что же мне делать?-- спросил он. -- Вы должны бежать,-- сказала Бэби, подошла к балконным дверям и распахнула их настежь. Пипер с сомнением поглядел на ночной пейзаж. Ветер разбушевался; волны обрушивались на скалы у подножия дома -- природа словно подыгрывала нехитрой повести Пипера. Порыв ветра подхватил шторы и взметнул их к потолку. Бэби стояла между ними, озирая темную морскую даль. В душе ее вспыхивали романтические образы. Ночное бегство. Лодчонка во власти морской пучины. Огромный дом, сверкающий в ночи, и влюбленные в объятиях друг друга. Она видела себя в новом обличье: не постылой женой богатого издателя, созданьем рутины и хирургических ухищрений, а героиней великого романа: "Ребекка", "Джейн Эйр", "Унесенные ветром". Она обратила к Пиперу лицо, преображенное решимостью. Глаза ее сверкали, рот был сурово поджат. -- Бежим вместе,-- сказала она и протянула руку, которую Пипер осторожно взял. -- Вместе?-- спросил он.-- То есть... -- Да, вместе,-- сказала Бэби.-- Ты и я. Сейчас же. И повлекла Пипера за собой через гостиную. Глава 12 Посреди залива Хатчмейер боролся со штурвалом. Вечер выпал не слишком удачный. Мало ему было оскорблений от собственного автора -- чего не случалось ни разу за все двадцать пять лет его издательской карьеры,-- нет, теперь он и вовсе оказался непроглядной ночью на яхте в хвосте тайфуна с экипажем навеселе -- пьяной женщиной, которой море было по колено. -- Ура!-- закричала она, когда яхту вскинуло и волна разбилась о палубу,-- Англия, встречай сынов! -- Нет уж, дудки!-- сказал Хатчмейер и бросил штурвал, чтобы, чего доброго, и в самом деле не уплыть в Атлантику. Он стал вглядываться в темноту, потом посмотрел на компас. В этот миг "Ромэн дю Руа" круто развернуло; поток воды обрушился на палубу и хлынул в кубрик. Хатчмейер с руганью припал к штурвальному колесу. В темноте рядом с ним завизжала Соня, от страха или от восторга -- Хатчмейер не знал и знать не хотел. Он был профан в мореходстве, но все же смутно припомнил, что в шторм вроде бы убирают паруса. Штормы надо пережидать. -- Держи колесо!-- крикнул он Соне и пошлепал в каюту за ножом. Когда он вылезал, новая волна накрыла кубрик и хлестнула ему в лицо. -- Это тебе зачем?-- спросила Соня. Хатчмейер взмахнул ножом и схватился за леер. -- Чтоб нам в берег не врезаться!-- прокричал он, когда яхта вдруг бешено понеслась вперед. Он прополз по палубе, рубя канаты направо и налево, и вскоре забарахтался среди обвисшей парусины. Когда он высвободился, яхту уже не мчало; она плясала на месте. -- Ну и зря,-- сказала Соня.-- Мне все это здорово нравилось. -- А мне нет,-- сказал Хатчмейер, вперившись взглядом в темноту. Понять, где они находятся, было невозможно. Небо нависло черным пологом, а огни вдоль берегов куда-то подевались. Деться им было некуда: стало быть, яхта в открытом море. -- Господи,-- угрюмо сказал Хатчмейер. Соня весело играла со штурвалом. Шторм, океан, темная ночь --приключение хоть куда. Это будило в ней боевой настрой -- есть с чем помериться силами. Кроме того, уныние Хатчмейера было ей на руку. Вот она и отвлекла наконец его мысли от Пипера, а заодно и от самой себя. Шторм на море не благоприятствует соблазнителям, и попытки Хатчмейера в этом направлении были довольно неуклюжи, тем более что Соня сразу налегла на шотландское виски. И теперь, когда их вздымало и опускало на волнах, она была в море как дома. Пересидим шторм и осмотримся,-- сказал Хатчмейер, но Соня жаждала действия. -- Запусти мотор,-- сказала она. -- За каким чертом? Мы же не знаем, где мы. Еще угодим на мель. -- Мне нужно, чтоб ветер трепал мои волосы и пенные брызги летели в лицо,-- продекламировала Соня. -- Пенные брызги?-- сипло переспросил Хатчмейер. -- И чтоб настоящий мужчина твердо стоял у руля... -- Мужчина у руля -- это можно,-- сказал Хатчмейер, отбирая у нее штурвал. -- Да, настоящий мужчина -- соль в жилах и сердце как парус. Чтоб заиграла кровь. -- Кровь чтоб заиграла,-- проворчал Хатчмейер.--Погоди, вот напоремся на скалу -- заиграет у тебя кровь. Черт меня дернул тебя послушаться. Это же надо -- выйти в море в такую ночь. -- А ты бы не меня слушал, а прогноз погоды,-- сказала Соня.-- Прогноз погоды надо слушать, а не меня. Я всего-то и сказала... -- И так помню, что ты сказала. "Давай покатаемся по заливу". Называется "всего-то". -- Вот и катаемся. Бросаем вызов стихиям. По-моему, так просто все замечательно. Хатчмейер не видел в этом ничего замечательного. Мокрый, иззябший и замызганный, он держался за штурвал и выискивал глазами в темноте береговую линию. Ее нигде не было. "Шла бы ты к стихиям со своим вызовом",-- горько думал Хатчмейер и удивлялся, почему женщины вообще так легко отрываются от действительности. Его размышления нашли бы отклик в душе Пипера. Бэби и впрямь преобразилась. Вместо чуткого и восприимчивого существа, описанного в его дневнике, перед ним была необычайно хваткая, напористая женщина, во что бы то ни стало решившая вытащить его из дому среди ненастной, совершенно не располагающей к бегству ночи. Вдобавок она твердо вознамерилась бежать вместе с ним; а такой поступок, на взгляд Пипера, настолько ухудшил бы его натянутые отношения с мистером Хатчмейером, что тут, пожалуй, и бегством не спасешься. Он излагал это Бэби по пути вслед за нею из гостиной в холл. -- Но ведь не можем же мы так просто уйти вдвоем среди ночи?-- возражал он, остановившись на мозаичном изображении котла кипящей целлюлозы. Хатчмейер сверлил его глазами с громадного портрета на стене. -- Почему не можем?-- спросила Бэби, чей мелодраматический накал под этими возвышенными сводами, казалось, еще усилился. Пипер поискал убедительный ответ и не нашел ничего лучше, чем сказать, что Хатчмейеру это, очевидно, не понравится. Бэби зловеще расхохоталась. -- Ничего, проглотит,-- сказала она, и прежде чем Пипер успел заметить в ответ, что такое испытание глотательных способностей Хатчмейера чревато убытками лично для него, Пипера, и что он все же предпочел бы дальше морочить Хатчмейеру голову насчет авторства "Девства", нежели рисковать куда больше, сбежав с его женой. Бэби снова схватила его за руку и потащила вверх по ренессансной лестнице. -- Собирайся как можно скорее,-- сказала она шепотом перед дверью спальни-будуара. -- Конечно, однако...-- Пипер тоже невольно перешел на шепот. Но Бэби уже исчезла. Пипер вошел в спальню и зажег свет. Его чемодан, привалившийся к стене, был чужд всякой мысли о бегстве. Пипер затворил дверь и стал размышлять, как быть дальше. Эта женщина просто с ума сошла, если думает, что он... Пипер побрел через комнату к окну, пытаясь убедить себя, что все это происходит не с ним. Жуткое ощущение галлюцинации возникло у него, еще когда он ступил на берег в Нью-Йорке. Кругом какие-то оголтелые безумцы, тут же претворяющие в действие любой свой бред. "Стреляют с первого взгляда" -- это выражение, пришедшее ему на ум, претворилось в действительность через пять минут, когда Пипер, оставив раскрытый чемодан, открыл дверь будуара, высунул голову в коридор и завидел Бэби с большим револьвером в руке. Он живо попятился; еще миг -- и она вошла. -- Положи-ка это к себе,-- сказала она. -- Это положить?-- спросил Пипер, не отводя глаз от револьвера. -- На всякий случай,-- сказала Бэби.-- Мало ли, кто знает. Пипер знал. Он боком обошел ложе и замотал головой. -- Поймите же...-- начал он, но Бэби уже выдвигала ящики туалетного столика и бросала его белье на постель. -- Не трать время на разговоры. Бери чемодан,-- сказала она.-- Ветер стихает. Они могут вернуться в любую минуту. Пипер с надеждой поглядел на окно. Если бы они вернулись сейчас, пока еще не поздно... -- Я все-таки думаю, нам это нужно еще обсудить,-- сказал он. Бэби оставила ящики и повернулась к нему. Ее туго натянутое лицо было озарено светом несбыточных мечтаний. Она стала сразу всеми героинями всех прочитанных романов, всеми женщинами, которые гордо следовали за мужьями в Сибирь или по пепелищам опустошенного Гражданской войной Юга. Она их превосходила: она вдохновляла и охраняла этого несчастного юношу и отнюдь не собиралась упустить свою единственную возможность самоутверждения. Позади оставался Хатчмейер, годы, проведенные в рабстве у скуки и фальши, годы косметических операций и наигранных увлечений; впереди был Пипер, сознание своей нужности, новая жизнь, наделенная смыслом и значением, посвященная молодому гениальному писателю. И в этот наивысший жертвенный миг, венчающий долгие годы ожидания он заколебался. Глаза Бэби наполнились слезами; она с мольбой воздела руки. -- Неужели ты не понимаешь, что это значит?-- спросила она. Пипер беспомощно глядел на нее. Он отлично понимал, что это значит. Он был один на один в огромном доме с ополоумевшей женою самого богатого и самого влиятельного американского издателя, и она предлагала ему, Пиперу, совместное бегство. Если он не согласится, она почти наверняка расскажет Хатчмейеру подлинную историю "Девства" или изобретет что-нибудь не менее устрашающее -- например, что он ее пытался соблазнить. А тут еще и револьвер, лежавший на постели, куда она его бросила. Пипер искоса глянул на него; тем временем Бэби шагнула вперед, роняя слезы и обронив вместе с ними одну контактную линзу. Она пошарила рукой по покрывалу и наткнулась на револьвер. Пипер больше не колебался. Он схватил чемодан, шлепнул его на постель поверх револьвера и принялся торопливо укладываться. Он не останавливался, пока не было уложено все: рубашки, брюки, гроссбухи, ручки и бутыль Уотерменовских Полуночных чернил. Наконец он сел на чемодан, замкнул его и только тогда повернулся к ней. Бэби все еще шарила по постели. -- Не могу