-- Перегонных, для производства спирта. -- Ну что вы, куда нам до агрегатов. Да и зачем им спирт. Пойло, которое у них получается... -- Представляет собой почти чистый спирт, согласно заключению таможенной инспекции и акцизного управления, -- сказал инспектор по образованию. -- В подвале технического факультета на днях выкопали бочку аж на сто восемьдесят литров, а то, что оказалось внутри, горело потом синим пламенем. Чиновник из управления говорил, этой дрянью можно даже автомобиль заправлять. -- Может, для этого и делали? -- осторожно предположил Уилт. -- Маловероятно, учитывая, что там же нашли бутылки с этикетками "Сhateau Де Техфак. Шесть звездочек". Ректор тихонько молился, глядя в потолок, а инспектор по образованию неумолимо продолжал: -- А что это за группу вы организовали для поваров и кондитеров? Как ее там -- "Сам себе фуражир"? -- Точное название -- "Твои дары. Природа", -- ответил Уилт. -- Вот, вот! А между прочим, эта самая природа принадлежит лорду Поднортону. -- Не знаю такого. -- Зато он теперь знает вас. Его егерь поймал во владениях лорда ваших юных кулинаров. Эти умники пытались свернуть голову фазану с помощью оригинального приспособления: сквозь трехметровую пластиковую трубу протягивают струну от пианино с петлей на конце -- очень удобно. Струны таскают с музыкальной кафедры. Теперь ясно, почему за последние два семестра пришлось заново перетягивать струны у четырнадцати инструментов. -- Боже мой! А я-то думал, простые хулиганы поработали... -- пробормотал ректор. -- Лорд Поднортон думал то же самое, когда увидел, что у него разворотили теплицу, четыре парника, и ограду вокруг смородины, и... -- Могу сказать одно, -- перебил Уилт, -- тактика налетов на парники не входит в программу обучения "Твои дары, Природа". Будьте уверены, так как идею мне подала жена, которая увлекается компостированием... -- Жена? Так вот откуда у вас курс для ясельных нянечек... В своем письме миссис Тотингфорд сообщила, что вы их там каратэ учите. -- Все верно: у нас проводятся занятия по самозащите от насильников для ясельных нянечек. Мы посчитали, что это не лишнее в обстановке роста числа изнасилований. -- Очень своевременная мера! -- одобрила миссис Чаттервей. -- Я горячо поддерживаю! -- Может быть, -- сказал инспектор по образованию, осуждающе глядя на нее поверх очков. -- Но миссис Тотингфорд другого мнения. Вот она пишет из больницы, что в прошлую субботу ей перебили ключицу, чуть не свернули шею, отшибли почки, печень и селезенку. И все это работа одной из ваших нянек. Вы же не станете утверждать, что миссис Тотингфорд пыталась ее изнасиловать. -- Почему бы и нет, -- ответил Уилт, -- кто знает, может, она лесбиянка? Говорят, что даже... -- Миссис Тотингфорд мать пятерых и жена... -- укоризненно сказал инспектор по образованию заглянув в письмо. -- Троих? -- ляпнул, не удержавшись, Уилт. -- Жена судьи Тотингфорда! И если вы, Уилт, допускаете, что жена судьи может быть лесбиянкой, остается вам напомнить, что есть такая вещь, как клевета. -- А еще есть такая вещь, как замужние лесбиянки, -- заметил Уилт, -- я как-то знал одну такую. Она жила... -- Мы здесь не для того, Уилт, чтобы обсуждать ваших сомнительных знакомых. -- А я думал, именно для этого. Иначе зачем приставать ко мне с расспросами про какой-то фильм, сделанный каким-то типом с моей кафедры, которого я едва знаю, равно как и ту... -- Уилт замолк на полуслове: проректор под столом дал ему пинка. -- Это весь список жертв? -- с надеждой в голосе спросил ректор. -- Я мог бы продолжать до бесконечности, но не буду, -- сказал инспектор по образованию. -- И без того ясно: кафедра гуманитарных основ не только не справляется с возложенной на нее функцией воспитания социальной ответственности среди молодежи, но и потворствует ее антиобщественному поведению. -- Я здесь ни при чем, -- сердито буркнул Уилт. -- Вы отвечаете за состояние дел на кафедре и подотчетны муниципальным властям. Уилт только фыркнул. -- Скажите, пожалуйста, -- муниципальные власти! Да будь хоть какая-нибудь власть у меня, этот фильм вообще никогда бы не появился. Я нянчусь с ними как с маленькими, назначать не могу, увольнять тоже, а надо бы: половина -- революционеры и анархисты, другая половина не в состоянии утихомирить студентов без смирительных рубашек! И вы еще требуете, чтобы я отвечал за этот бардак?! Н-е-е-ет! -- Уилт покачал головой и грозно осмотрел присутствующих. Все сникли, даже инспектор по образованию внезапно остыл. -- Это действительно серьезная проблема, -- нарушила тишину миссис Чаттервей. Она твердо встала на сторону Уилта, услышав про курс самозащиты от насильников для ясельных нянечек. -- Надеюсь, комиссия согласится, если я скажу, что мы с пониманием относимся к трудностям мистера Уилта. -- Трудностям? -- ехидно переспросил Блайт-Смит. -- Трудности будут у нас, если все откроется. Не дай Бог, что-нибудь пронюхает пресса... Представив себе последствия, миссис Чаттервей побледнела, ректор зажмурился. Уилт с интересом наблюдал за присутствующими. -- Ну, не знаю, -- сказал он беззаботно, -- я-то целиком и полностью за открытое обсуждение всех вопросов, связанных с образованием. Родители имеют право знать, чему и как учат их детей. У меня самого четыре дочки и... -- Уилт! -- резко произнес ректор. -- Комиссия великодушно признала, что вы не должны нести ответственность за случившиеся неприятности. Поэтому мы вас более не задерживаем. Но Уилт не шелохнулся. Теперь хозяином положения стал он и упустить такой случай было просто преступно. -- Как я понимаю, вы вознамерились скрыть эту прискорбную историю от внимания средств массовой информации. Что же, раз так... -- Послушайте, Уилт! -- прорычал инспектор. -- Если хоть что-то попадет в прессу или станет известно общественности, я позабочусь... я... я не желал бы оказаться на вашем месте! Уилт встал. -- Мне и самому уже надоело сидеть на этом месте. Вызываете сюда, спрашиваете за то, над чем я не властен, потому что у меня нет никакой власти, а когда я предлагаю обратиться за помощью к широким кругам общественности, начинаете угрожать... Наверное, придется жаловаться на вас в профсоюз, -- произнеся эту страшную угрозу, он пошел к двери. -- Уилт!!! -- завопил ректор. -- Мы еще не закончили! -- А я еще не начинал! -- Уилт открыл дверь и обернулся. -- Считаю вашу попытку засекретить дело большой общественной значимости достойной серьезного осуждения! Вот так! -- Господи! -- обратилась к небесам миссис Чаттервей, что делала крайне редко. -- Вы думаете, он действительно собирается... -- Я уже давно оставил надежду понять, что он собирается, а что не собирается, -- жалобно проговорил ректор. -- Как же мы опростоволосились, приняв его на работу. 6 -- Ты что?! Ты же крест ставишь на карьере! Это же профессиональное самоубийство! -- говорил Уилту вечером Питер Брэйнтри, когда они сидели за кружкой пива в кабачке "У старого стеклодува". -- Я и так скоро решусь на самоубийство. На настоящее, -- проговорил Уилт, не обращая внимания на пирожок, который купил ему Брэйнтри. -- А ты еще мне пирожки предлагаешь... -- Тебе надо подкрепиться. Это сейчас жизненно важно. -- Для меня уже ничего не важно. Вечно воюешь то с ректором, то с этим инспектором и его вонючей комиссией за всяких кретинов вроде Пита Билджера. Революцию неймется устроить! Годами удерживаешься, чтоб не наброситься на мисс Тротт, на кого-нибудь из секретарш или ясельных нянек, а Ева приводит в дом самую роскошную и аппетитную в мире женщину! Ты мне не поверишь. Помнишь, какие тогда шведочки были? -- Которым ты читал "Сыновей и любовников"*? -- Ага, -- сказал Уилт, -- тридцать штук смачных скандинавочек. На четыре недели! Представляешь: ни одна не задела! Каждый вечер являюсь к Еве невинный как младенчик. Объяви тогда кто сексуальную войну, была б у меня медаль "За Супружескую Верность"! Вот где было искушение святого Антония! -- Все мы прошли через эту стадию, -- вздохнул Брэйнтри. -- Через какую это стадию? -- строго спросил Уилт. -- Ну, когда кругом красотки... и груди, и попки, и длинный разрез платья на мгновение обнажает розовую ляжку... Помню однажды... -- Сейчас я не настроен слушать твои похотливые фантазии, -- перебил его Уилт. -- Ирмград -- это другое! Тут не просто чисто физическое влечение. Между нами духовная связь. -- Вот это да! -- Брэйнтри был потрясен. -- Да! Ты когда-нибудь слыхал, чтоб я говорил такими словами? -- Никогда! -- Ну так слушай! Если и после этого не поймешь, в каком я ужасном положении, тогда не знаю... Роман английского писателя Д. Г. Лоуренса. -- Я все понимаю, -- заверил Брейнтри. -- Ты просто... -- Влюбился! -- произнес Уилт. -- Нет, я не это хотел сказать. Ты просто сошел с ума. -- Это одно и то же. Я между двух огней. Выраженьице, конечно, избитое, да и огонь тут ни при чем, если честно. Ведь у меня уже есть громадная, сумасбродная и непробиваемая женушка. -- Да, тебе не позавидуешь. Ты еще раньше рассказывал... -- Никто меня не понимает. И ты тоже. -- Уилт с горя как следует отхлебнул из кружки. -- Генри, наверное, тебе что-нибудь в чай подсыпают. -- Да, и все знают, чья это работа, -- Коры Криппен*. -- Коры Криппен? А она-то тут причем? -- А тебе никогда не приходило в голову, -- Уилт решительно отодвинул пирожок, -- что могло случиться, если б Кора Криппен перестала шпынять своего мужа, путаться у него под ногами, --Третьеразрядная американская актриса, отравленная мужем в 1910 г. и найденная в подвале их лондонского Дома. Расследование этого убийства вошло в анналы криминалистики. а взяла и родила четверых? Видишь, не приходило. А мне пришло. С тех пор как я прочитал курс лекций "Оруэл и искусство убивать по-английски", я стал серьезно задумываться. Приходишь домой, а там "ужин оригинальный": какая-то подозрительная соевая колбаса с домашним щавелем, кофе из одуванчиков. Волей-неволей сделаешь соответствующие выводы. -- Генри, это смахивает на паранойю, -- озабоченно сказал Брэйнтри. -- Вот как?! Тогда отвечай: роди Кора Криппен сразу четверых, чей бы труп нашли в подвале? Мужа! Доктора Криппена! Не перебивай меня! Ты понятия не имеешь, как Ева изменилась после родов. А я имею. Насмотрелся я на женскую породу у себя дома. Жена -- такая же огромная, как и дом, да четыре дочери в придачу. Насквозь их вижу, знаю, что они от меня нос воротят. -- Черт возьми, ну что ты говоришь такое?! -- Еще четыре пива, -- обратился Уилт к бармену, -- и, будьте добры, отправьте пирожок туда, откуда он взялся. -- Слушай, Генри. У тебя разгулялась фантазия. Неужели ты думаешь, Ева действительно собралась отравить тебя? -- На все сто не уверен... -- подумав, сказал Уилт. -- Были такие подозрения, когда Ева занялась выращиванием "непризнанных грибов". Я сперва давал их попробовать Саманте, и Ева бросила эту затею. Не знаю, может, я ей не нужен, зато близняшки нужны. Думает, ее потомство -- сплошные гении. Саманта -- будущий Эйнштейн, Пенелопа, судя по мазне на стенке в гостиной, -- Микеланджело, а Жозефина -- сам понимаешь, с таким именем... Продолжать? Брэйнтри покачал головой. -- Правильно! -- Уилт с мрачным видом придвинул к себе очередную кружку пива. -- Я, как мужик, выполнил свой долг перед природой и уже, относительно довольный жизнью, собирался встретить преждевременную старость, как вдруг Ева каким-то дьявольским чутьем -- никак не ожидал от нее -- находит и приводит в дом замечательную женщину, умницу, красавицу. Саму одухотворенность, само великолепие!.. В общем, Ирмгард -- та, на которой мне следовало жениться. -- А ты не женился, -- Брэйнтри выглянул на Уилта изза кружки, куда спрятался от невыносимых дифирамбов в честь Ирмгард. -- А Ева камнем висит у тебя на шее... -- Именно камнем! -- подхватил Уилт. -- Лежит в постели этакая глыба... Ладно, обойдемся без натурализма. Достаточно сказать, что она весит, как два меня. Он осушил кружку пива и замолчал. -- И все же ты сделаешь ошибку, если разоблачишь их с этим фильмом. -- Брэйнтри перевел разговор на менее больную тему. -- Пусть их... Вот мой принцип. -- Пусть что? Крокодилов трахают? Этот ублюдок Билджер совсем обнаглел: обзывает меня свиньей и приспешником фашистского капитализма... Ага, спасибо, еще кружечку... И я же его после этого защищаю. В общем, я бы не против рассказать прессе про гуманитеховские нравы. Вот только Токстед и его банда национальных фронтовиков только и мечтают поставить Гуманитех на уши. А помогать им -- нет уж, спасибо. -- Видел я утром, как наш юный фюрер клеил плакат в столовой -- Да? Очередная кампания? Кастрировать всех индусов в Англии или снова ввести колесование? -- Что-то против сионизма, -- сказал Брэйнтри, поморщившись. -- Я бы, конечно, содрал эту гадость, но он поставил часового -- здоровенного бедуина. Последнее время он с арабами на короткой ноге. -- Здорово, -- сказал Уилт, -- просто здорово! Эти правые и левые маньяки чертовски непредсказуемы -- вот что мне в них нравится. Например, Билджер: дети его в частной школе, живет в роскошном особняке, купленном за папины деньги, рвется к мировой революции, разъезжает взад-вперед на "порше", который влетел тому же папе тысяч в шесть, и еще обзывает меня фашистской свиньей. Не успел я очухаться, как нарвался на Токстеда. форменный фашист, в отличие от Билджера, живет в муниципальном доме и мечтает всех, у кого проблема с цветом кожи, отправить в Исламабад, включая и тех, кто родился в Клэпхэме и в жизни не выезжал из Англии. И с кем, спрашивается, он якшается? С арабскими шейхами. У них нефтедолларов больше, чем песчинок на пляже. По-английски трех слов связать не могут, зато оккупировали половину Мейфэра*. И заметь, арабы -- семиты, а он -- антисемит, да такой, что Эйхман по сравнению с ним -- лучший друг израильского народа. Болван непредсказуемый! Д-а-а-а, тут без бутылки не разберешься. И в подтверждение своих слов Уилт заказал две кружки пива. -- Ты уже выдул шесть, -- напомнил Брэйнтри. -- Ох, задаст тебе Ева чертей! -- Так она и так их задает, -- мрачно проговорил Уилт и продекламировал: -- Задумавшись, на что уходит жизнь, мой друг... --Фешенебельный район Лондона. "Адольф Эйхман -- оберштурмбанфюрер СС, принимавший активное участие в уничтожении евреев. -- Да не задумывайся ты об этом... Вон уже с горя пить начал -- последнее дело! -- Это не я задумываюсь. Это Брижес*. Первая строфа из "Заветов красоты". Впрочем, это не имеет отношения к делу. И хотя у меня действительно горе, я вовсе не пьян! Я злюсь! У тебя день прошел нормально, и тебе не надо вечером лезть в постель к вечно недовольной жене. А то б ты тоже искал забвения в пиве. Представляешь, каково лежать с Евой, зная, что только потолок и коврик отделяют тебя от самой прекрасной, самой умной, самой великолепной и одухотворенной Му... -- Не вздумай снова сказать "музы"! -- грозно перебил его Брэйнтри. -- А я и не собирался, -- заявил Уилт. -- Такие слова не для твоего ума! Слушай, прямо в рифму вышло. Тебе не приходило в голову, что на английском языке только стихи писать? И, найдя более приятную тему, Уилт принялся разглагольствовать. Когда кабачок закрывали, Брэйнтри уже напился в стельку. -- Тачку я оставлю здесь, а утром пригоню домой, -- объяснил он. Уилт тем временем обнимался с фонарным столбом. А на твоем месте я б вызвал такси. Ты же на ногах не стоишь. *Роберт Брижес (1884--1913) английский поэт. -- Нет! Будем общаться с природой, -- пьяно проговорил Уилт. -- Мне торопиться некуда. Если повезет, это чудище уснет, когда я приползу... Он взял направление на Веллингтон-роуд и пошел, выделывая стремительные неровные зигзаги. Несколько раз останавливался, в основном чтоб позаимствовать равновесие у столбов или пописать в чужой сад. Именно тогда он и спутал розовый куст с гортензией и довольно сильно поранился о колючки. Пока Уилт сидел на бордюре газона и накладывал жгут из носового платка, рядом затормозила полицейская машина. Уилту посветили фонариком в лицо, он зажмурился, затем луч света скользнул вниз на окровавленный платок. -- С вами все в порядке? -- озабоченно поинтересовался владелец фонарика. Уилту это не понравилось. -- А то как будто не видно, -- сердито огрызнулся он. -- Сижу себе на бордюре, заворачиваю в платочек остатки мужского достоинства. А вы лезете с дурацкими вопросами. -- Прошу вас, сэр, давайте без выражений, -- предупредил полицейский. -- Есть закон, запрещающий выражаться, сидя на тротуаре. -- А против тротуаров, засаженных вдоль роз, то есть наоборот, нет закона? -- осведомился Уилт. -- А можно спросить, сэр, чем вам розы помешали? -- Спросить, конечно, можно, -- ответил! Уилт, -- особенно если сам не в состоянии допереть. В этом случае спросить даже нужно. Тогда будьте добры, -- попросил полицейский и приготовился записывать. И тогда Уилт выдал -- от всей души, со всеми подробностями, да так, что в соседних домах зажегся свет. 3 Через десять минут его извлекли из полицейской машины и препроводили в участок. -- В нетрезвом виде дебоширил, выкрикивал нецензурные слова и выражения, нарушал спокойствие граждан... -- Какое там к черту спокойствие?!! -- завопил Уилт. -- Нет там никакого спокойствия! У нас перед домом -- вот где спокойствие! | Ни одной колючки. А там колючки аж в метр длиной! И вообще я ничего не нарушал. Знали бы вы, что такое сделать себе обрезание розовым кустом, тогда б поняли, кто чего нарушал. Только я собрался втихаря облегчить душу, ну... попросту говоря, поссать, а эта колючая гадость решила мне отомстить да ка-а-а-к схватит когтистыми лапами за... Если не верите -- проверьте сами. -- Отведи его в трюм! -- приказал дежурный сержант. Он не хотел, чтоб у пожилой дамы, пришедшей заявить о пропаже своей собачки, завяли уши от Уилтовых речей. Два констебля потащили Уилта в камеру, но их остановил громоподобный глас инспектора Флинта. Инспектора вызвали в участок по поводу ареста одного взломщика. За ним долго охотились, и вот теперь Флинт с удовольствием его допрашивал. Вдруг он услышал знакомый голос и выскочил из кабинета. Увидев Уилта, он пришел в бешенство. -- Какого черта он здесь делает? -- закричал Флинт. -- Видите ли, сэр... -- начал один констебль, но Уилта снова прорвало: -- Эти болваны утверждают, что я собирался изнасиловать розовый куст! А я говорю, что просто писал... -- Слушай, Уилт! -- металлическим голосом начал инспектор. -- Если опять приперся отравлять мне жизнь, то черта лысого! А вы Двое, внимательно посмотрите на этого ублюдка и хорошенько, слышите?.. Хорошенько запомните его рожу. И не дай Бог, близко к нему подойти. Только если этот идиот будет кого-нибудь убивать, лучше подождите, пока убьет, только тогда арестовывайте. А теперь вышвырните его отсюда! -- Но, сэр... -- Я сказал, вон отсюда!!! -- завопил Флинт. -- В-о-о-он!!! Это же ходячий вирус идиотизма! Выкиньте его, пока он не превратил наш участок в дурдом! | -- Нет, ну ты посмотри... -- возмутился! Уилт. -- Притащили сюда по сфабрикованному, обвинению... Уилта вытолкали взашей, а Флинт вернулся в кабинет и задумался, рассеянно глядя перед собой. Думал он об Уилте. Флинт никак не мог забыть ту дурацкую историю с надувной куклой, и как потом допрашивал этого гаденыша. Опростоволосился он тогда; подумал, что Уилт убил жену, а труп залил бетоном. А Ева Уилт, черт бы ее взял, тем временем, живая и здоровая, каталась по реке на пароходике. Выставила его эта семейка идиотом, нечего сказать! В местном кабачке еще долго вспоминали эту эпопею. "Ну, ничего, -- злорадно подумал Флинт, -- скоро я ему отомщу. Очень скоро!" -- и повернулся к арестованному. Было! видно, инспектор что-то задумал. Придя домой на Веллингтон-роуд, Уилт сел на ступеньку крыльца, вперил взгляд в ночные облака и погрузился в размышления о любви и жизни. Он пытался понять: почему на разных людей он производит такое разное впечатление. Как там его назвал Флинт?.. Заразный вирус... ходячая зараза... Слово "зараза" напомнило Уилту о его травме. -- Можно и столбняк подцепить, -- пробубнил Уилт, шаря по карманам в поисках ключей. Уже через десять минут он был в ванной комнате, без штанов, но в пиджаке и при галстуке, и полоскал свой инструмент в стаканчике для зубных щеток. В таком виде его и застала Ева. -- Интересно, который час? -- начала она и замолкла, с ужасом глядя на стаканчик. -- Три часа, -- непринужденно ответил Уилт, мечтая избежать щекотливых объяснений. Но Еве уже было наплевать, который час. У нее отвисла челюсть. -- Бога ради, что все это значит? Уилт перевел взгляд на стаканчик. -- А, это? Ты ничего такого не подумай, это все не то. Понимаешь, на самом деле я... Ну, в общем, дезинфицируюсь... -- Дезинфицируешься? -- Да, а что? -- кивнул Уилт, чувствуя, что его объяснения попахивают двусмысленностью. -- Дело в том, что... -- В моем стаканчике?! -- завопила Ева. -- Ты засунул свое мотовило в мой стаканчик и имеешь наглость заявлять, что дезинфицируешься?!! Кто эта девка? Или ты забыл спросить, как ее зовут? -- Это не девка... -- Не девка?! Мэвис правильно говорила, ты задерживаешься не потому, что идешь с работы пешком, ты спутался с какой-то девкой! -- Да не девка это... -- А ну не ври!!! Сколько лет прожито вместе, а тебя на клубничку понесло! -- Ну... это была не совсем клубника... вернее, даже совсем не клубника, а... -- Ты мне зубы-то не заговаривай! -- Ничего подобного. Попался мне один розовый... -- Ах, розовый?! -- закричала Ева, не дав ему договорить. -- Они всегда назывались розовыми, сколько я себя помню, -- ответил Уилт, не понимая, почему розовый куст хуже, чем клубника. -- Сначала педики были голубыми, а теперь, значит, в розовых перекрасились? -- О чем ты? -- изумился Уилт, но Ева его не слушала. -- Ты всегда был какой-то странный, Уилт! Но теперь я точно знаю, в чем дело. И у тебя хватило нахальства припереться сюда и дезинфицироваться в моем стаканчике!!! Ну, кто ты после этого? До Уилта вдруг дошло, что чудовищные измышления Евы могут достичь прекрасных ушек его милой Музы. -- Хочешь, докажу тебе, что это был розовый куст? Вот, посмотри, если не веришь! Но Ева смотреть не стала. -- Если ты собрался провести эту ночь здесь -- ничего не выйдет! -- крикнула она из передней. -- Чтоб ноги твоей не было в моем доме! Дуй к своему педерасту и там... -- Вот и отлично!!! Я и так уже сыт по горло! -- выпалил ей вдогонку Уилт и осекся. На него во все глаза смотрела маленькая Пенелопа. Уилт выругался и поспешно ретировался в ванную. Было слышно, как всхлипывает Пенелопа, а Ева -- сама в истерике -- пытается ее успокоить. Хлопнула дверь в спальню. Уилт примостился на краешке ванной и плюнул с досады. Потом выплеснул в унитаз содержимое стаканчика, в полной прострации вытер свое хозяйство полотенцем и нацепил пластырь. Напоследок выдавил немного пасты на электрическую зубную щетку и принялся сосредоточенно чистить зубы. Дверь спальни немедленно распахнулась и выскочила Ева: -- Если ты чистишь зубной щеткой свой... -- Запомни!!! -- заорал Уилт, брызгая пеной. -- Мне осточертели твои гнусные инсинуации! Я сегодня весь измотался... -- Еще бы! -- съязвила Ева. -- Да будет тебе известно, я просто чищу зубы, а если ты думаешь, что... --он не закончил: зубная щетка отвалилась от ручки и булькнула в унитаз. -- Теперь ты чем занимаешься? -- не унималась Ева. -- Достаю из очка зубную щетку. -- Вот этого ему не следовало говорить. После короткой неравной схватки наверху у лестницы, Уилт был вышвырнут из дома через черный ход вместе со спальным мешком. -- Тебе не доведется развращать нежные души девочек! -- крикнула Ева за дверью. -- Завтра иду к адвокату. -- Ну и наплевать, -- отозвался Уилт и поплелся через весь сад к беседке. В темноте он попробовал отыскать застежку "молнии" от спального мешка, но таковой не оказалось. Пришлось сесть на пол, сунуть ноги в дырку и пробираться в мешок изгибаясь как червяк. Какойто шорох заставил Уилта притихнуть. Кто-то крался через сад со стороны пустыря. Затаившись, Уилт прислушался. Точно, кто-то идет: шелестит под ногами трава, хрустнул сучок... и снова тишина. Уилт посмотрел на окна дома. Свет погас, Ева отправилась спать. В саду опять ктото осторожно зашуршал. У Уилта разыгралось воображение. Ему чудились страшные грабители, он лихорадочно соображал, что делать, если они вздумают залезть в беседку, когда прямо у окна возник темный силуэт. За ним другой. Уилт сжался в комочек, проклиная Еву за то, что выставила его без штанов и... в следующую секунду все его страхи испарились. По газону уверенно шагали двое, женский голос говорил по-немецки. Уилт узнал Ирмгард и успокоился. Когда они зашли за угол, Уилт втиснулся в мешок, довольный тем, что его милая Муза не увидела "типичную английскую семью" в момент выяснения отношений. Да, но что здесь делала Ирмгард в такое время? И кто был с ней? Уилта захлестнула волна ревности, которую сменила жалость к самому себе, которая тут же разбилась о некоторые практические соображения: во-первых, пол здесь твердый, во-вторых, нет подушки и, наконец, на улице заметно посветлело. Да будь он проклят, если проторчит здесь всю ночь. Ключи есть -- лежат в кармане пиджака. Уилт выбрался из мешка, нащупал в темноте свои ботинки. Потом, волоча за собой мешок, пересек лужайку и завернул к парадной двери. Дома он разулся, из прихожей попал в гостиную и через десять минут уже дрых на диване. Проснувшись утром, Уилт услышал, как Ева гремит на кухне кастрюлями, а близняшки, усаживаясь вокруг стола, обсуждают события прошедшей ночи. Уилт невидящим взглядом смотрел на занавески. Из кухни долетали вопросы девчонок -- один заковыристей другого -- и уклончивые ответы Евы. Как всегда, она перемежала откровенное вранье противным сюсюканьем. -- Папа ночью нехорошо себя чувствовал, мои маленькие, -- объясняла Ева, -- у него просто булькало в животике, а когда у него булькает, он, случается, говорит всякие бяки... А ну, Саманта, повтори, что ты сказала!.. От меня услышала?... Нет... нет, ничего такого не было в стаканчике, потому что животики не влезают в маленькие стаканчики... А я говорю, животики, моя дорогая... Булькает всегда только в животике... Саманта, откуда такие слова?.. Ничего подобного не было, и не вздумай ляпнуть в садике мисс 0'Фсянки, что папа совал свою... Уилт зарылся головой в подушки, чтоб не слышать этот бред. Ева, дрянь такая, опять за свое: несет черт те что маленьким мерзавкам, которые настолько изолгались сами, что за километр ложь чуют. Упоминание же про мисс 0'Фсянки приведет к тому, что сегодня воспитательница, а вместе с ней два десятка спиногрызов услышат историю о том, как папа целую ночь купал свою писю в стаканчике для зубных щеток. Сплетня облетит всю округу, и люди придут к выводу, что Уилт -- неравнодушный к стаканчикам фетишист. Еву он ругал за глупость, себя за то, что нажрался как свинья. И тут о себе напомнило вчерашнее пиво. Он вылез из спального мешка. В прихожей Ева одевала близняшек. Уилт подождал, пока за ними захлопнется дверь, и через прихожую захромал вниз в туалет. Здесь он понял, как опростоволосился. Между ногами висел огромный и прочный рулон лейкопластыря. -- А, черт! -- пробормотал Уилт. -- Уж нажрался, так нажрался. И когда я успел себе такое накрутить? Память отказывалась выдавать подробности. Он оседлал унитаз и задумался, как бы избавиться от пластыря без излишних страданий. Опыт подсказывал, лучше всего отлепить пластырь одним рывком. Однако в данной ситуации это было бы неумно. -- Нет, так можно оторвать все к чертовой матери, -- вздохнул он. -- Лучше поискать ножницы. Уилт вышел из туалета и осторожно выглянул из-за перил на лестницу, чтобы не нарваться на Ирмгард, если та выйдет из своей мансарды. Хотя вряд ли, учитывая во сколько она пришла. Наверное, все еще в постели с каким-нибудь проходимцем. Уилт поднялся наверх, в спальню. Ева обычно держала маникюрные ножницы в ящике туалетного столика. Там он их и нашел. Затем присел на кровать. Ева вернулась, поднялась наверх и, постояв в нерешительности на площадке, вошла в спальню. -- Так я и думала, -- сказала она, направляясь к окну. -- Я просто знала, стоит мне только ступить за порог, как ты тут же заявишься. Но теперь тебе не выкрутиться, не выйдет! Я все уже обдумала... -- Чем? -- невинно поинтересовался Уилт. -- Посмейся, посмейся, -- сказала Ева и открыла занавески. Комнату залил яркий солнечный свет. -- А я не смеюсь, -- возразил Уилт, -- я серьезно спрашиваю. Непонятно, чем ты думаешь, раз решила, что я охотник за задницами... -- Да как ты разговариваешь! -- Я-то разговариваю! А ты сюсюкаешь, блеешь и мычишь! Но Ева не слушала, ее взгляд упал на ножницы. -- Правильно, отрежь эту гадость! -- воскликнула она и тут же разрыдалась. -- Как подумаю, что ты... -- Заткнись! -- взбесился Уилт. -- Я с минуты на минуту лопну, а тут еще ты воешь, как пожарная сирена! Если б вчера у тебя работала голова, а не похабное воображение, я бы не сидел здесь как последний идиот! -- Почему? -- Вот почему-у-у!.. -- размахивал Уилт своим многострадальным членом. Ева с интересом осмотрела его. - Зачем ты столько накрутил? -- Чтоб кровь остановить, черт побери! Сколько раз тебе говорить, я поцарапался об розы! Теперь никак не могу содрать этот проклятый пластырь. А под ним, между прочим, бушуют почти пять литров пива. -- Так, значит, это был обычный розовый куст? -- А что же еще?! Я тебе битый час говорю правду, только правду и ничего кроме нее, а ты все не веришь. Я расстегнул штаны, меня повело, и я накололся о розовый куст, будь он неладен! Вот и все. -- И теперь ты хочешь отклеить пластырь? Да? -- Наконец дошло. "Хочу" -- не то слово. Это просто необходимо, а то взорвусь. -- Да ведь это проще простого. Берем пластырь и-и-и-и... 7 Через полчаса бледный от боли Уилт добрался до травмопункта ипфордской больницы и проковылял через вестибюль к регистратуре. Регистраторша встретила его холодным бесстрастным взглядом. -- Мне бы к доктору... -- робко начал Уилт. -- У вас что-то сломано? -- поинтересовалась дама. -- Вроде того, -- ответил Уилт, холодея от ужаса: за их беседой следила добрая дюжина других пациентов, с более очевидными, но менее интересными повреждениями. -- Вроде чего "того"? Тут Уилт состроил ей мину, означавшую, что с ним произошел некий конфуз. Однако регистраторша оказалась на редкость недогадливой. -- Если у вас не перелом, не ранение и не отравление, требующие немедленного вмешательства, обращайтесь к своему лечащему врачу. Уилт подумал и выбрал "ранение". -- Я ранен. -- Куда? -- спросила дама и приготовилась заполнять карточку больного. -- Ну как бы это сказать... -- Уилт откашлялся, затем оглянулся. Добрая половина пациентов пришла в сопровождении жен или матерей. -- Я спрашиваю, куда? -- уже громче повторила регистраторша. -- Я же отвечаю, -- прошептал Уилт, -- дело в том, что... -- Я не могу возиться с вами весь день, понимаете? -- Да, да, конечно, -- залепетал он, -- так получилось... можно я лучше доктору скажу... понимаете... Дама ничего не желала понимать. Либо садистка, либо дебильная, подумал Уилт. -- Я обязана заполнить карточку, и если вы не скажете... -- она замолчала и подозрительно глянула на Уилта. -- То у вас перелом, то вы ранены. Сами разберитесь в конце концов, у меня и так работы выше крыши. -- Я, между прочим, тоже не дурака валяю, -- обиделся Уилт, -- и если мне немедленно не окажут помощь, может случиться непоправимое. Дама пожала плечами, словно давая понять, что непоправимое здесь случается каждый день и она уже привыкла. -- Вам виднее, а я обязана выяснить, что произошло и как. Иначе не пущу, и все. Уилт уже было собрался поведать, как чертова женушка едва не спустила шкуру с его пениса, но внезапно увидел, что несколько матрон из очереди с интересом прислушиваются к их разговору. Пришлось срочно что-то выдумывать. -- Яд, -- чуть слышно произнес он. -- Это точно? -- А как же, -- заверил ее Уилт, -- я сам выпил его. -- Сначала вы что-то себе сломали, потом куда-то себя ранили. Теперь вот яд выпили... И нечего на меня так смотреть. Такая у меня работа, ясно? -- Ясно! Пока вы, с позволения сказать, работаете, на тот свет можно отправиться, -- ляпнул Уилт и пожалел. Исполненный ненависти взгляд дамы говорил об одном: если Уилт действительно сейчас сыграет в ящик, то исполнит ее самое сокровенное желание. -- Послушайте, -- уже спокойнее проговорил Уилт в надежде успокоить эту стерву, -- простите, пожалуйста, если я вас обидел... -- Нахамили, лучше скажите! -- Пусть нахамил, как вам угодно. Но войдите в мое положение: напился яда, упал, сломал руку... тут поневоле выйдешь из себя. -- И в подтверждение своих слов Уилт бережно погладил правой рукой "сломанную" левую. Регистраторша все равно поверила и снова взялась за ручку. -- Бутылку-то принесли? -- Какую? -- Из-под яда, что вы хлебнули. -- Для чего? -- А откуда мы узнаем, от какого яда вас спасать? -- А на ней не написано. Простая лимонадная бутылка с ядом. В гараже стояла. -- Откуда вы взяли, что там яд? -- Потому что на вкус это совсем не лимонад. -- Уилт совсем запутался и пришел в отчаяние. -- Не все то яд, что не лимонад, -- резонно заметила дама. -- Так-то оно так, но на вкус это был страшный яд. Скорее всего, цианистый калий. -- Никто из живых не знает, каков на вкус цианистый калий, -- изрекла регистраторша. Железная логика напрочь отметала все доводы Уилта. -- Ну, ладно, -- сдался он наконец. -- Бог с ним, с ядом. В конце концов у меня еще есть перелом и ранение, а они-то уж требуют срочного вмешательства врача. -- Тогда ждите своей очереди. Все-таки где у вас рана? -- Сзади, на чем сидят, -- соврал Уилт и поплатился за это; ожидая вызова, он простоял целый час, ни разу не присев, чтоб подкрепить свою версию ранения. Все это время регистраторша пристально следила за ним с подозрением и неприязнью. Чтоб хоть как-то отвлечься, Уилт пристроился к одному из пациентов с газетой и, заглядывая ему через плечо, стал читать. Тому тоже требовалась неотложная помощь -- об этом свидетельствовал забинтованный палец на ноге. Но Уилт все равно завидовал ему: небось сразу поверили. "Но правда всякой выдумки страннее", -- вспомнил он строчку из Байрона. Да нет, не только правда. Его собственный опыт показывал -- ври не ври, все равно не верят. Может, всему виной его нерешительность? Вечно он норовит взвесить все "за" и "против". Это, наверное, и заставляет людей держать с ним ухо востро. Им подавай правду попроще, чтобы вписывалась в привычные рамки. Чуть что необычное, нетривиальное -- тебя сразу подозревают во лжи. А мыслить тривиально Уилт не умел. Появись проблема -- Уилт придумает множество способов решить ее, да таких, что и в голову никому не придут. Тем более Еве. И не потому, что Ева вообще не соображает. Просто она с поразительной легкостью меняет мнение по десять раз на дню, что совершенно не под силу Уилту. Его всегда одолевают сомнения. У каждой проблемы Ева видит только одно решение, Уилт -- не менее десятка, и все они противоречат друг другу. И даже здесь, в унылой приемной, после стольких злоключений, Уилт не отрешился от мирской суеты, а сразу же нашел достойную тему для размышлений. На первой полосе газеты выделялся крупный заголовок: "НЕФТЯНОЙ ВЫБРОС: ПОД УГРОЗОЙ ПОПУЛЯЦИИ МОРСКИХ ПТИЦ". Остальные заголовки, информирующие о менее ужасных событиях, были набраны помельче. Так, сообщалось о вооруженном нападении на машину инкассаторов. Водителю угрожали ракетницей, а охранник получил пулю в лоб. Убийцы стащили 250 000 фунтов стерлингов, но разве это сенсация, особенно если вспомнить, что чайкам угрожает нефтяное пятно. Уилт задумался: а разделяет ли эту точку зрения жена убитого охранника? И с каких это пор птичья жизнь стала важнее человеческой? Вероятно, род человеческий настолько обеспокоен своим глобальным вымиранием, что уже не обращает внимание на гибель отдельных индивидуумов, а лишь плотнее сомкнув ряды, созерцает, воспринимая крушение двух супертанкеров, как предзнаменование собственной грядущей катастрофы. А может быть... Услышав свое имя, Уилт оторвался от газеты и увидел, что с регистраторшей шепчется медсестра с крысиной физиономией. Последняя тут же исчезла. Вскоре появился пожилой и, судя по свите, обладающий властью доктор. Его сопровождал целый сонм врачей помоложе, медсестер и санитарок. Уилт уныло глядел на доктора, пока тот изучал список его болезней. Затем он поверх очков посмотрел на Уилта и, видимо, решив, что лечить такое ничтожество -- ниже его достоинства, кивком передал Уилта одному из ассистентов и, ухмыляясь, удалился. -- Мистер Уилт, -- позвал молоденький доктор, и Уилт робко шагнул ему навстречу. -- Пройдите в смотровую и подождите. -- Простите, доктор, -- шепнул Уилт, -- можно вас на пару слов по секрету? -- Всему свое время, мистер Уилт, а сейчас, будьте добры, пройдите в смотровую. Он развернулся на каблуках и зашагал прочь по коридору. Уилт двинулся было следом, но его тормознула регистраторша. -- А вам туда! -- Она ткнула пальцем в противоположный конец коридора. Уилт состроил ей рожу и поплелся в указанном направлении. Тем временем дома Ева сидела на телефоне. Сначала она позвонила в Гуманитех и сообщила что Уилт серьезно заболел. Теперь она разговаривала с Мэвис Моттрэм. - Даже не знаю, что и думать, -- жаловалась Ева. -- То есть сначала все казалось неправдоподобным, а когда я поняла, что он действительно поранился, стало его так жалко... - Дорогуша! -- сказала Мэвис, которая всегда знала, что за чем кроется. -- Не вздумай себя ни в чем винить. Твой Генри этим только пользуется. Случай с крокодилами еще тогда должен был тебя насторожить. -- Да ну, не будем об этом, -- отмахнулась Ева, -- все было давно и неправда. Генри теперь другой. -- Мужики всегда одинаковы, а у Генри сейчас тот самый возраст. Я тебя предупреждала, когда ты сдавала комнату этой своей помощнице немке. -- Ну, по хозяйству она не помогает, зато платит за комнату много больше, чем я сначала запросила. Поступила на языковые курсы для иностранцев в Гуманитехе и уже болтает по-английски весьма недурно. -- Вот, вот, Евочка! Она ведь тебе ни словом не обмолвилась про Гуманитех, когда пришла договариваться насчет комнаты? -- Нет, -- озадаченно ответила Ева. -- И не удивительно. Может, Генри спутал°я с ней еще раньше и намекнул, что ты сдаешь мансарду. -- Не может быть. Ведь он, узнав об этом, был так сердит, так недоволен. -- Дорогуша, ты недооцениваешь своего муженька! Как иначе он мог отреагировать на это? Плясать и прыгать до потолка? Тогда бы ты сразу все поняла. -- Да, пожалуй... -- с сомнением проговорила Ева. -- И еще, -- не унималась Мэвис. В лице Уилта она сейчас обличала своего Патрика, всех мужиков, вместе взятых. --