ы, как разбираются с превышением кредита. И вдруг как отрезало. Теперь мистер Сэндз взахлеб рассказывает о прихотях камелий и крошечных елочек. Непостижимая перемена. Такая же непостижимая, как преображение миссис Кренли, чье имя однажды трепали в суде, когда слушалось дело о некоем борделе в престижной части Лондона. И что же? Сейчас она поет в хоре церкви святого Стефана и пишет книжки для детей, исполненные беспросветной фантазии и убийственной невинности. Уилт не знал, что и думать. Правда, из этих наблюдений напрашивался вывод: значит, можно в одночасье изменить свою жизнь, изменить до неузнаваемости. И уж если это удается другим, почему бы не попробовать и ему? Уилт приободрился, принял более уверенный вид и твердо решил, что сегодня он близняшкам спуску не даст. Увы, и на этот раз его ждала неудача. Едва он переступил порог, девчушки пошли в наступление. -- Ой, папочка, что у тебя с лицом? -- спросила Джозефина. -- Ничего, -- чтобы избежать допроса с пристрастием, Уилт заспешил на второй этаж. Надо поскорее скинуть одежду, пропахшую карболкой, и залезть в ванну. Поднимаясь по лестнице, он наткнулся на Эммелину, которая играла с хомячком. -- Осторожно, папочка, -- защебетала Эммелина. -- Не наступи на Персиваль. У нее будут детки. -- Детки? -- Уилт на мгновение растерялся. -- Что за чушь? Как это у него могут быть детки? -- "У нее", а не "у него". Персиваль самочка. -- Самочка? Но в зоомагазине меня уверяли, что эта тварь -- самец. Я специально спрашивал. -- Она не тварь, -- обиделась Эммелина. -- Она готовится стать матерью. -- Пусть выбросит дурь из головы, -- заявил Уилт. -- Нам дома только демографического взрыва не хватало. А с чего ты взяла, что у нее будут детки? -- Мы ее посадили вместе с хомячком Джулиан -- думали, они загрызут друг дружку насмерть. Так сказано в книжке. А Персиваль лежит и не шевелится. -- Смышленый парень, -- сказал Уилт, мгновенно представив себя в столь кошмарных обстоятельствах. -- Она не парень. Хомячихи всегда так делают, когда хотят, чтобы их поимели. -- Поимели? -- неосторожно переспросил Уилт. -- Ну вот как мама, когда вы в воскресенье утром одни. Мама после этого ходит такая чудная. -- О Боже! -- вздохнул Уилт. Эх, Ева, Ева. Угораздило ее оставить дверь открытой! Услыхав столь точные подробности из уст младенца, Уилт обозлился: -- Чем мы с мамой занимаемся -- не твое дело, поняла? Я хочу, чтобы ты... -- А мама тоже лежит и не шевелится? -- спросила Пенелопа, волоча вниз по лестнице коляску с куклой. -- Мне сейчас не до ваших глупостей. Мне надо принять ванну. Немедленно. -- В ванную нельзя, -- сказала Джозефина. -- Мама моет Сэмми голову. У нее гниды. Как от тебя странно пахнет. А что это у тебя на воротнике? -- И на груди, -- добавила Пенелопа. -- Кровь, -- в этот короткий ответ Уилт вложил всю свою свирепость. Отпихнув коляску, он прошествовал в спальню. Отчего вчетвером близняшки могут запросто вить из него веревки? Не будь они близняшками, едва ли они так легко сладили бы с ним. Это они у мамочки научились играть на нервах. Раздеваясь, Уилт слышал, как Пенелопа у двери в ванную радостно сообщает Еве о его бедах: -- Папочка пришел. От него пахнет карболкой. Он себе поранил лицо. -- Он брюки снимает. Вся рубашка в крови, -- вторила Джозефина., -- Ну теперь держись. -- прошептал Уилт. -- Сейчас она выскочит, как ошпаренная. Но Ева крепилась, пока до ее слуха не донесся поклеп Эммелины: папочка, мол, сказал, что, когда маме хочется, чтобы ее трахнули, она лежит и не шевелится. -- Это что еще за "трахнули"? -- заорал Уилт. -- Сколько раз тебе повторять, чтобы ты такие слова не употребляла? И ничего я про твою чертову мамочку не говорил. Я только... Ева мгновенно вылетела из ванной: -- Как ты меня назвал?? Уилт подтянул кальсоны и вздохнул. На лестнице Эммелина с обстоятельностью врача описывала повадки хомячих во время случки и утверждала, что получила эти сведения от папы. -- Да не обзывал я тебя хомячихой! Врет она! Я про этих долбанных тварей знать ничего не знаю. Я просто не хочу, чтобы они... -- Вот видишь! -- взвизгнула Ева. -- Запрещаешь детям выражаться, а сам такое загибаешь! Неудивительно, что они потом... -- А чего они врут? Это хуже, чем ругаться. Кстати, Пенелопа выругалась первой. -- И не смей рассказывать детям цро наши интимные отношения! -- Я и не думал даже, -- оправдывался Уилт. -- Только сказал, что не хочу. чтобы клятые хомяки выжили нас из дома. В зоомагазине утверждали, что эта шальная крыса -- самец, а оказалось, что это какая-то трехнутая крысоматка. -- Ах. вот как ты относишься к женскому полу! -- голосила Ева. -- Расчудесно я отношусь к женскому полу! Но ведь известно же, что хомячихи... Ева тут же уличила его в двоедушии: -- Ага! А намекаешь, что женщинам, дескать, только одно и надо. -- "Только одно и надо"! Можешь называть вещи своими именами. Наших грымз ничем уже не удивишь. -- Это ты кого грымзами обзываешь? Своих родных дочерей?! И слово-то какое гнусное. -- Их по-другому и не назвать, -- сказал Уилт. -- А что касается "родных дочерей", то... -- Не смей, -- оборвала его Ева. Уилт не посмел. Если Ева разойдется, добра не жди. Уилт сегодня и без того натерпелся от бабья. -- Ладно, извини, -- сказал он. -- Чушь спорол. -- Да уж, -- Ева утихомирилась и подняла с пола рубашку. -- Кровищи-то! Как же ты умудрился так новую рубаху испачкать? -- Поскользнулся в уборной и упал. -- Уилт решил, что о подробностях пока лучше умолчать. -- Поэтому и запах такой. -- В уборной? -- недоверчиво спросила Ева. -- Упал в уборной? Уилт заскрежетал зубами. Черт его дернул за язык! Что-то будет, если Ева узнает всю правду до конца. -- Ну да, поскользнулся и упал в уборной, -- подтвердил он. -- Какой-то кретин оставил на полу кусок мыла. -- А другой кретин на него наступил, -- Ева запихнула пиджак и брюки мужа в пластиковую корзину. -- Завтра по пути на работу отдай в химчистку. -- Хорошо. -- сказал Уилт и направился в ванную. -- Погоди, туда нельзя. Я еще не вымыла Саманте голову. Нечего тебе там голиком сшиваться. -- Я залезу под душ в трусах, -- пообещал Уилт и, забравшись в душевую, поспешно задернул штору. Тем временем Пенелопа громогласно сообщала, что хомячихи имеют обыкновение после случки откусывать у самцов яички. -- Почему после, а не до? -- бормотал Уилт, по рассеянности намыливая трусы. -- Вот уж поистине, хотят и рыбку съесть, и... -- Эй, я все слышу! -- крикнула Ева и пустила горячую воду в ванной. Вода в душе мгновенно стала ледяной. С отчаянным воплем Уилт закрутил кран и вылетел из душевой. -- Папочка намылил трусы! -- радостно запищали близняшки. Взбешенный Уилт коршуном налетел на них: -- А ну, засранки, брысь отсюда! А то я кому-то шею намылю! Ева закрыла горячую воду. -- Хороший пример подаешь, -- отозвалась она. -- Как не стыдно говорить такие слова при детях. -- Я еще должен стыдиться! На работе голова идет кругом, вечером занятия в тюрьме с этим недоноском Маккалемом, а стоит попасть в родимый зверинец, как... В дверь громко позвонили. -- Это наверняка соседи. Снова, небось, мистер Лич чем-то недоволен, -- сказала Ева. А пошел он... -- Уилт залез под душ и открыл кран. На сей раз из душа хлынул кипяток. 5 Не только Уилту пришлось в этот день жарко. Ректора тоже ждал неприятный сюрприз. Едва он пришел домой и полез в бар в надежде отрешиться от дневных невзгод, как зазвонил телефон. -- Скверные новости, -- сообщил проректор. Голос его был исполнен скорбного благодушия, какое обычно звучит в надгробных речах. -- Это насчет той девицы, которую мы искали. Ректор оторвался от телефона и потянулся за бутылкой джина. Когда он снова взял трубку, проректор рассказывал что-то про котельную. -- Что-что? -- переспросил ректор, зажав бутылку между колен и пытаясь открыть ее одной рукой. -- Я говорю, сторож нашел ее в котельной. -- В котельной? Что она там делала? -- Умирала, -- ответил проректор нарочито трагическим голосом. -- Умирала? -- ректор справился-таки с пробкой и налил большой стакан. Дело, оказывается, серьезнее, чем он предполагал. -- Увы. -- Где она сейчас? -- спросил ректор, стараясь не думать о печальном исходе. -- В котельной. -- В котель... Вы в своем уме?! Если она так плоха, почему вы не отправили ее в больницу? -- "Плоха" -- не то слово, -- заметил проректор и умолк. Он тоже вымотался за день. -- Я сказал, что она умирала. А сейчас она, понимаете ли, уже умерла. -- Господи ты боже мой, -- пробормотал ректор и хлебнул джин, даже не разбавив. Хоть какая-то разрядка. -- Когда это произошло? -- Час тому назад. -- Час назад? Но час назад .я был у себя в кабинете. Почему, черт возьми, мне не доложили? -- Сторож решил, что она перепилась, и позвал миссис Ракнер. Та занималась в корпусе Морриса -- урок народной вышивки на экономическом факультете. Она... -- Ближе к делу, ~ одернул его ректор. -- В колледже умер человек, а он плетет что-то про миссис Ракнер и народные вышивки. Проректор обиделся: -- Я не плету. Я объясняю. -- Ладно, ладно. Мне уже все ясно. Куда вы ее дели? -- Кого? Миссис Ракнер? -- Да нет же, покойницу! Нашли время балагурить! -- Не надо на меня кричать. Приезжайте и разбирайтесь сами, -- проректор бросил трубку. -- Вот паскудина, -- сказал ректор. Вошедшая в комнату жена приняла эти слова на свой счет. В полицейском участке Ипфорда обстановка была тоже отнюдь не благостная. -- Что ты мне подсовываешь? -- возмущался Флинт. Он только что возвратился из психбольницы. Проездил он туда зря: какой-то пациент объявил, что он и есть Неуловимый Сверкач. На поверку вышло -- болтовня. -- Передай это дело Роджеру. Наркотики по его части. А у меня Гуманитех вот где сидит. -- Инспектора Роджера нет на месте, -- оправдывался сержант. -- А в Гуманитехе просили поручить дело вам. Лично. -- Ищи дурака. Прикалывают они тебя. Кого-кого, а меня в Гуманитехе не жалуют. Как и я их. -- Нет, сэр, это не розыгрыш. Звонил сам проректор. Его фамилия Эйвон. Я его знаю: у меня сын ходит в Гуманитех. Флинт выпучил глаза: -- Сын учится в этом притоне? Ты что -- спятил? Я своего на выстрел к этому бардаку не подпущу. -- Может, вы и правы, -- сказал сержант. Из деликатности он не напомнил Флинту, что его сын мотает срок и попасть в колледж ему было бы затруднительно, даже если бы папа позволил. -- Но мой работает подручным слесаря и, чтобы получить специальность, обязан заочно учиться. Таков закон. -- Будь моя воля, я бы издал такой закон, чтобы ребятня держалась подальше от прощелыг из Гуманитеха. Один Уилт чего стоит, -- Флинт с горечью покачал головой. -- Мистер Эйвон сказал, что рассчитывает на вашу осмотрительность и тактичность, -- продолжал сержант. -- В колледже не знают, отчего наступила смерть. Вполне вероятно, что дело не в наркотиках. Флинт встрепенулся: -- "Осмотрительность и тактичность". Ишь свистуны, -- проворчал он. -- А ну как там и взаправду произошло убийство? Ну, тогда это совсем другой коленкор. С грохотом отодвинув стул, он встал и направился в служебный гараж. Скоро он выехал на Нотт-роуд и подкатил к Гуманитеху. Возле ворот стояла патрульная машина. Флинт лихо проскочил мимо и припарковал автомобиль на стоянке, предназначенной для машины казначея: знай наших! Но у дверей главного корпуса Флинт слегка оробел, что случалось с ним всякий раз при посещении Гуманитеха. Проректор поджидал его возле стола справок: -- А, инспектор. Очень, очень рад. Флинт взглянул на него подозрительно. Что-то раньше его в колледже с такой радостью не встречали. -- Так. Где тело? -- отрывисто спросил он и с удовольствием отметил, что проректора при этих словах передернуло. -- Э-э-э... В котельной, -- промямлил проректор. -- Но я бы просил вас не придавать происшедшее огласке. Лишний шум .вокруг этой истории ни к чему. Инспектор Флинт сиял. Скверная, видать, история, раз прохиндей так боится огласки. Ну да Флинт и сам стал всеобщим посмешищем, когда однажды связался с Гуманитехом. -- Если в деле замешан Уилт... -- начал он. Проректор покачал головой: -- Нет, он к этому отношения не имеет. По крайней мере, прямого. -- А косвенное? -- упавшим голосом спросил Флинт. Снова Уилт, и снова он в тени! -- Видите ли, он первый узнал, что мисс Линчноул колет наркотики, но он перепутал уборную. -- Перепутал уборную? -- Флинт притворно осклабился, но в тот же миг ухмылка соскочила с его лица. Он почуял неладное. -- Как вы сказали? Мисс... -- Линчноул. Теперь понимаете, почему мы... э-э-э... почему огласка нежелательна? Видите ли... -- Чего уж тут не видеть. Не слепой, -- оборвал его Флинт так грубо, что проректора покоробило. -- Значит, у вас в колледже скапустилась дочка лорда-наместника, и вы не хотите, чтобы он... -- Флинт умолк на полуслове и вперил в проректора испытующий взгляд. -- А как она вообще здесь оказалась? Только не говорите, что она путалась с вашими студентами, не к ночи будь помянуты. Язвительный тон Флинта задел проректора за живое. -- Она сама была нашей студенткой, -- гордо ответствовал он. -- Училась на третьем курсе факультета сексоцобеспечения. -- Сексоц... это что еще за факультет, а? То у вас мясофак какой-то. Оказалось,-- факультет мясников. А теперь еще это. Вы что -- завели курсы для шлюх? И дочь лорда Линчноула там училась? -- Это факультет секретарш для сферы социального обеспечения, -- залепетал проректор. -- Очень приличный факультет. Готовит прекрасные кадры. -- Для морга, -- добавил инспектор. -- Ладно, пойдем посмотрим на вашу последнюю жертву. Убедившись, что он совершенно напрасно остановил выбор на Флинте, проректор повел инспектора по колледжу. Дорогой инспектор продолжал расспросы: -- Говорят, вы предполагаете, что причина смерти -- ПД? -- ПД? -- Передозировка. -- Разумеется. Неужели вы подозреваете другую причину? Инспектор Флинт подергал ус: -- Я ничего не подозреваю. Пока. И все-таки, с чего вы взяли, что она отравилась наркотиками? -- Понимаете, миссис Бристол видела, как в туалете для сотрудниц какая-то девушка делает себе укол. Она позвала Уилта... -- Почему именно Уилта? Нашла кого позвать. -- Миссис Бристол -- секретарша Уилта, -- пояснил проректор и продолжал живописать путаные события дня. Флинт слушал хмуро. Больше всего ему понравилась история про то, как мисс Зайц отметелила Уилта. Сразу видно -- бабец что надо. Все прочее свидетельствовало о том, что насчет нравов Гуманитеха Флинт не заблуждался. Выслушав рассказ до конца, инспектор заметил: -- Пока ясно одно: с выводами лучше не спешить. Сперва я должен провести тщательное расследование. Слышите? Тща-тель-но-е. А то у вас концы с концами не сходятся. Ну кололась неизвестная девица в уборной, ну в котельной нашли труп мисс Линчноул. Но почему вы решили, что это одно и то же лицо? Проректор удивился: это же очевидно. -- А мне -- нет,-- сказал Флинт. -- Что она делала в котельной? Проректор уныло посмотрел, на ступеньки перед дверью, хотел было снова ответить "умирала", но поостерегся. Гусей дразнить ни к чему: Флинт -- не ректор. -- Ума не приложу, -- сказал он. -- Может, ей захотелось посидеть в тепле, в темноте. -- А может, и не захотелось. Ничего. Это мы вмиг выясним. -- Я все-таки надеюсь, что вы воздержитесь от огласки, -- всполошился проректор. -- Дело-то уж больно щекотливое. -- Заладили: "огласка", "огласка". Для меня главное -- установить истину. Ректор приехал через двадцать минут и сразу понял, что в поисках истины Флинт размахнулся не на шутку. Дело осложнилось тем, что миссис Ракнер вздумала привести пострадавшую в чувство. Но, поскольку искусством оживлять покойников она владела хуже, чем искусством народной вышивки, все ее усилия привели к тому, что тело свалилось за бойлер. Бойлер работал вовсю, поэтому труп представлял собой зрелище не для слабонервных. Флинт распорядился оставить все как есть, пока фотографы не общелкают место происшествия с самых разных точек, нагнал в котельную криминалистов из отдела по расследованию убийств, вызвал полицейского хирурга. На стоянке было не протолкнуться от полицейских машин, полицейские заполонили корпуса. И все это на глазах у студентов, пришедших на вечерние занятия. Ректору показалось, что Флинт вздумал во что бы то ни стало ославить колледж. -- С цепи он что ли сорвался? -- спросил ректор, переступая белую ленту, протянутую на земле у входа в котельную. -- Он говорит, пока нет доказательств, что это случайное отравление, расследование будут вести, как при убийстве, -- устало ответил проректор. -- А в котельную заходить не советую. -- Что за вздор? -- Во-первых, там мертвое тело... -- Ну и что? -- нахмурился ректор. Во время войны он был на фронте и напоминал об этом кстати и некстати. -- Подумаешь -- труп. -- Что ж, вам виднее. И все-таки... Но ректор уже спускался в котельную. Через несколько минут его вывели оттуда под руки. Лица на нем не было. -- Силы небесные, -- бормотал он заплетающимся языком. -- Вы бы хоть предупредили, что там проводят вскрытие. Как ее угораздило так изувечиться, а? -- По-моему, это миссис Ракнер... -- Миссис Ракнер? Миссис Ракнер? -- хрипел ректор. Он тщетно напрягал фантазию, силясь увязать ужасы котельной с образом хрупкой преподавательницы-почасовика, обучающей премудростям народной вышивки. -- Что за черт? Какое отношение имеет миссис Ракнер к этому... к этому... Яснее он выразиться не успел: к коллегам подошел инспектор Флинт. -- Теперь вы в своем Гуманитехе не соскучитесь. Вот уже и первый труп появился, -- инспектор умел выбрать время для шуток. Ректор посмотрел на него с неприязнью. Он явно не разделял мнение Флинта, будто жизнь в колледже станет веселее, если там на каждом шагу будут валяться трупы. Ректор вознамерился приструнить Флинта: -- К вашему сведению, инспектор... -- К вашему сведению, вот что я там обнаружил, -- перебил его Флинт и открыл какую-то картонную коробку. -- Вы по таким журнальчикам студентов обучаете? Ректор заглянул в коробку. Сердце у него замерло от восторга и ужаса. В коробке действительно помещалась стопа журналов. На обложке верхнего красовались две дамочки, дыба, женоподобный субъект, закованный в цепи, и... такое непотребство, что ректор не знал, с чем его и сравнить. Студентам такую грязь даже показывать негоже. -- Что вы, что вы, наши учащиеся подобную литературу не читают, -- всполошился ректор, -- это же настоящая порнография. -- Да, порнушка крутая, -- согласился Флинт..-- А знаете, сколько там такого добра? Вот ведь какая скверность получается. И Флинт засеменил прочь. -- Господи, ну что за наказание? -- прошептал ректор. -- А этому скоту и горя мало. Так и сияет. -- Должно быть, он все еще помнит то гадкое происшествие с Уилтом, -- догадался проректор. -- Я его тоже не забыл, -- буркнул ректор, угрюмо озирая корпуса колледжа" в коем он некогда думал снискать славу. Славу-то он снискал, да только не ту, которую хотел. И все из-за Уилта. Размышляя об Уилте, ректор приходил к тому же выводу, что и Флинт: этакому мерзавцу место за решеткой. Оба как в воду глядели. В тот же вечер Уилт оказался в тюрьме. Дело обстояло так. Уилт тщательно скрывал от Евы, что по пятницам читает лекции на авиабазе в Бэконхит. Чтобы найти предлог для отлучек из дома, он вызвался давать платные уроки некоему мистеру Малкалему, заключенному Ипфордской тюрьмы. С ним Уилт занимался по понедельникам, но Еве внушил, что наведывется в тюрьму два раза в неделю -- по понедельникам и по пятницам. Уилт и сам понимал, что обманывать жену нехорошо, но ведь он для семьи старается: компьютеры и школа, в которую Еве вздумалось устроить близняшек, семейству не по карману, не спасал и приработок в тюрьме, поэтому Уилту и приходилось читать лекции на авиабазе. Да, Уилт лгал жене, однако он вполне мог зачесть общение с мистером Маккалемом во искупление греха. Тем более что подопечный изо всех сил старался усугубить его чувство вины и немало в этом преуспел. Благодаря преподавателю из Открытого университета Маккалем изрядно поднаторел по части общественных наук, и когда Уилт пытался подогреть его интерес к Э.М. Форстеру и роману "Хауардз-Энд"9, заключенный неизбежно сводил разговорны к тяжелым социально-экономическим условиям, по вине которых он и угодил за решетку. Он довольно складно рассуждал о классовой борьбе, о необходимости революции, лучше всего кровавой, и о полном перераспределении богатств. Чтобы заполучить свою долю богатств, он использовал средства противозаконные и весьма гадкие -- например, увещевал недобросовестных должников при помощи паяльной лампы. После таких увещеваний четыре человека отдали Богу душу, Маккалем получил прозвище "Гарри-Поджигатель" а судья, зараженный социальными предрассудками, закатал его на двадцать пять лет. По этой причине доводы Маккалема в пользу социальной справедливости казались Уилту малоубедительными. Не нравились Уилту и перепады настроений его ученика. Маккалем то хныкал от жалости к себе и твердил, что тюрьма его застебала: не мужик, а сморчок занюханный, то вдруг на него нападало религиозное исступление, то, рассвирепев, он грозил поджарить на медленном огне ту гниду, которая его заложила. Больше всего Маккалем устраивал Уилта в роли сморчка. По счастью, во время занятий ученика и учителя разделяла надежная металлическая сетка и присутствовал еще более надежный надзиратель. Уилт едва оправился от трепки, которую задала ему мисс Зайц, и разноса, который учинила Ева, поэтому такие меры предосторожности были весьма кстати. Тем более что к сегодняшнему настрою Маккалема грибные метафоры никак не подходили. -- Хоть вы и считаете себя шибко умным, а главного не просекаете, -- хрипел Маккалем. -- Где вам: в тюряге-то не сидели. И Форстер тоже. Козел он, ваш Форстер. Оно и понятно -- средний класс. -- Возможно, вы и правы, -- согласился Уилт. Маккалем то и дело отвлекался от темы занятия, но чутье подсказывало Уилту, что Сегодня лучше ему не перечить. -- Форстер действительно принадлежал к среднему классу. Однако не исключено, что именно по этой причине он обладал тонким вкусом и проницательностью, которые... -- Ни хрена себе тонкости! Да этот пидор спал с боровом. Вот вам и тонкий вкус. Такой отзыв о личной жизни классика смутил Уилта. Надзирателя, как видно, тоже. -- С боровом? -- спросил Уилт. -- Быть не может. Вы точно знаете? -- А то как же. С Бэкингемом10, у-у, боров. -- Ах, вот вы про кого, -- Уилт уже клял себя за то, что посоветовал этому жлобу изучать не только творчество, но и биографию Форстера. Даже упоминание о полицейском -- для Гарри-Поджигателя -- нож острый. -- И все же, если мы обратимся к произведениям Форстера с их социальной проблематикой. -- Мотал я эту социальную проблематику! Ничего он, кроме собственной задницы, не видел. -- Что ж, если понимать ваши слова в переносном смысле... -- Кой черт "в переносном"! -- рявкнул Маккалем и принялся листать книгу. -- Смотрите сами. "Второе января... показалось, что я красив и обаятелен... напудрил бы нос, если бы не ... анус зарос волосами". И все это ваш разлюбезный Форстер писал в дневнике. Самовлюбленный педик -- и больше ничего. -- Наверно, при помощи зеркала разглядел, -- промямлил Уилт, ошарашенный этими откровениями. -- И все-таки его романы отражают... -- Наперед знаю, что вы скажете. Дескать, романы Форстера имели для своего времени огромное общественное значение. Ни фига подобного! Как его еще не замели за шуры-муры с приспешником власть имущих. А в смысле общественного значения, что Форстер, что Барбара Картленд11 -- один черт. Чего стоят ее книжонки, всем известно. Розовые сопли. -- Розовые сопли? -- Чтиво для кухарок, -- с наслаждением пояснил мистер Маккалем. -- Любопытный взгляд, -- заметил Уилт, у которого от рассуждении ученика голова пошла кругом. -- Мне лично казалось, что писания Барбары Картленд -- чистейший эскапизм, в то время как... -- Я вам охальничать не позволю, -- вмешался надзиратель. -- Чтобы я этого слова больше не слышал. Пришли о книгах разговаривать-- вот и разговаривайте. -- До чего же Уилберфорс языкастый, -- сказал Маккалем, пристально глядя на Уилта. -- Такие слова знает, что мое почтение. Надзиратель за его спиной насупился: -- Я тебе не Уилберфорс. Ты прекрасно знаешь, как меня звать. -- Значит, не о вас и речь, -- ответил Маккалем. -- Конечно, вы мистер Джерард. а не какой-то олух царя небесного, который даже кличку победителя скачек не может прочесть без посторонней помощи. Так что вы там говорили, мистер Уилт? Уилт задумался. -- Что, мол, книжки Барбары Картленд -- забава для полудурков, -- напомнил Маккалем. -- Ах, да. Из ваших слов получается, что романтические произведения оказывают на сознание рабочего класса более пагубное воздействие, чем... Что такое? Маккалем за металлической сеткой зловеще ухмылялся. -- Ушел вертухай, -- прошипел он. -- Ловко я его сплавил. -- Я ведь ему плачу. А его супружница от Барбары Картленд без ума. Каково ему было слушать? Держите-ка. Уилт взглянул на свернутый в трубочку листок бумаги, который Маккалем просовывал через сетку. -- Что это? -- Сочинение. -- Но вы их обычно пишете в тетради. -- Ладно, считайте, что это сочинение, и быстренько припрячьте. -- Я не стану... Маккалем люто сверкнул глазами: -- Станешь! Уилт покорно сунул бумажку в карман, и Поджигатель мигом подобрел. -- А жалованье-то у тебя не ахти, -- сказал он. -- Что за тачка-- твой "эскорт". И жить в одном доме с соседями -- не в кайф. То ли дело -- свой дом, чтоб ни с кем не делить. А во дворе -- "ягуар": Клевяк, а? -- Не совсем, -- произнес Уилт. У него к "ягуару" душа не лежала. Ева и на маленькой машине гоняет так, что только держись. -- Ладно. Считай, что пятьдесят тысяч у тебя в кармане. -- Пятьдесят тысяч? -- Ну да. Плачу наличными -- Маккалем покосился на дверь. Уилт тоже. Надзиратель не появлялся. -- Наличными? -- Купюры мелкие, старые. Никто не докумекает. Лады? -- Нет, не лады, -- решительно сказал Уилт. -- Меня деньгами не... -- А ну не бухти! -- грозно зарычал Маккалем. -- Ты живешь с женой и четырьмя дочками в кирпичном доме, Оукхерст-авеню, 45. Машина -- "Эскорт" цвета собачьего дерьма, номерной знак ХПР 791 Н. Номер счета в банке "Ллойдз" -- 0737. Еще что-нибудь рассказать? Уилту этих сведений было вполне достаточно. Он вскочил с места, но Маккалем остановил его: -- Сиди, покуда ноги целы. И дочки тоже. Уилт как подкошенный упал на стул. -- Что вам от меня надо? -- Ничего, -- улыбнулся Маккалем. -- Ровным счетом ничего. Езжай себе домой, прочти эту бумажку, а дальше все пойдет как по маслу. -- А если я откажусь? -- Уилт был близок к обмороку. -- Хуже нету, чем лишиться всей семьи, -- загрустил Маккалем. -- Как после такого на свете жить? Особенно калеке? Уилт как завороженный смотрел сквозь металлическую сетку и уже не в первый раз -- а при нынешних обстоятельствах, может, и в последний -- раздумывал: почему его на каждом шагу подстерегают чудовищные неприятности? Маккалем и впрямь чудовище и слов на ветер не бросает. Отчего так: что ни злодей -- то человек дела? -- Я хочу знать, что это за бумажка, -- сказал Уилт. -- Ничего особенного. Просто знак. А Форстер, по-моему, типичный представитель среднего класса. Жул со старушкой-мамой, кушал конфетки... -- К черту старушку-маму! С чего вы взяли, что я буду.. Но потолковать о будущем они не успели: вернулся надзиратель. -- Кончайте ваш урок, -- объявил он. -- Закрываем лавочку. -- До свидания, мистер Уилт, -- с ухмылкой бросил Маккалем, когда надзиратель вел его к двери. -- До следующей недели. Но Уилт всерьез сомневался, что они увидятся на следующей неделе. Он вообще решил впредь держаться от жлоба подальше. Что за порядки: гангстеру, убийце дают всего-навсего двадцать пять лет! Совсем уж человеческую жизнь ни в грош не ставят. Уилт уныло побрел к главным воротам. Клочок бумаги жег ему карман, в мозгу билась одна мысль: что делать? Рассказать об угрозах Маккалема охраннику у ворот? Но сукин сын хвастал, что надзирателю он платит. Почем знать, может, они все у него на содержании. Маккалем не раз намекал, что в тюрьме он царь, бог и воинский начальник. И, видно, не только в тюрьме -- ухитрился же он разнюхать номер банковского счета Уилта. Нет, уж если и поднимать шум, то обращаться надо не к охраннику, а к кому-то поважнее. -- Ну, как покалякали с Поджигателем? -- осведомился надзирателе в конце коридора. В голосе его Уилту почудились зловещие нотки. Определенно, говорить следует только с начальством. У главных ворот произошел более крупный разговор. -- Не желаете ли чего предъявить, мистер Уилт? -- спросил насмешливый охранник. -- Остались бы у нас подольше, а? -- Ни за что, -- поспешно сказал Уилт. -- Напрасно. У нас тут, знаете ли, недурственно. Всякие удобства, телевизоры, шамовка нынче классная. Подберем вам уютную камеру, подселим парочку славных ребят для компании. Вот вам и здоровый образ жизни. А на свободе что? Одна нервотрепка... Дальше Уилт слушать не стал. Он вышел за ворота и вновь очутился в мире, который еще совсем недавно почитал свободным. Теперь же он чувствовал, что связан по рукам и ногам. Даже дома на другой стороне улицы, озаренные закатным солнцем, словно нахмурились; от взглядов пустых окон по коже пробегал мороз. Уилт сел в машину, поехал по Гилл-роуд, свернул в переулок и остановился. Убедившись, что за ним никто не следит, он достал из кармана клочок бумаги и развернул. Листок был чист. Чист? Что за притча? Уилт поднес его к окну. Так и есть. Он держал совершенно чистый клочок нелинованной бумаги. Ни единого словечка. Может, Маккалем писал обгоревшей спичкой или тупым концом карандаша? Уилт вертел листок и так и этак -- ничего. По тротуару шел прохожий. Уилт испуганно бросил клочок на пол, схватил карту и сделал вид, что рассматривает ее. Выждав, когда прохожий отойдет подальше -- Уилт наблюдал в зеркальце заднего вида, -- он снова поднял обрывок. По-прежнему ничего. Самый обычный листок, оборванный с одного края, словно его выдрали из записной книжки. Уж не писал ли ублюдок симпатическими чернилами? Как же, добудет он в тюрьме симпатические чернила. Разве что... Где-то, не то у Грэма Грина, не то у Маггериджа12, Уилт читал, будто шпионы во время второй мировой вместо симпатических чернил писали птичьим пометом. Или лимонным соком? Да нет, не может быть. Если бы сукин сын использовал симпатические чернила, он рассказал бы Уилту, как прочесть написанное. Остается одно: ублюдок попросту спятил. Это и так ясно, станет человек в здравом уме зарабатывать на жизнь убийствами и истязаниями с помощью паяльной лампы. На такое только псих и способен. И все же надо быть начеку. Душегуб он и есть душегуб, даже если у него не все дома. Чем раньше сбудутся опасения Маккалема и он окончательно станет занюханным сморчком, тем лучше. Жаль, что он не был сморчком от рождения. Отчаяние вновь овладело Уилтом, и он отправился в "Герб стеклодувов" собраться с мыслями за стаканом виски. 6 Инспектор Флинт ввалился к себе в кабинет и, на ходу прихлебывая жиденький кофе из пластмассового стаканчика, провозгласил: -- Все! Отбой! -- Как отбой? -- удивился сопровождавший его сержант Йейтс. -- А вот так. Мне с самого начало было ясно, что это ПД. Зато теперь старые хрычи узнали, почем фунт лиха. Жизни они не нюхали, вот что. Придумали себе, понимаешь, понарошечный мирок -- уютный, стерильный. Потому что вместо жизни одни слова. А в жизни все по-другому, правда ведь? -- Я об этом не задумывался, -- сказал Йейтс. Инспектор вынул из картонной коробки журнал и уставился на фотографию, где затейливо переплелись три человеческих тела. -- Тьфу, гадость! Сержант Йейтс через плечо инспектора тоже взглянул на фотографию. -- Надо же -- вытворять такое перед камерой, -- заметил он. -- Таким бесстыдникам место в камере, а не перед камерой. Да ладно. Это они только для вида. По-настоящему так не получится. Еще сломаешь себе чего-нибудь. Я эту пакость раскопал в котельной. У паскуды-проректора душа в пятки ушла. Даже в лице переменился. -- Но ведь это же не его журналы. Флинт захлопнул журнал и положил в коробку. -- Почем знать, сынок, почем знать. Этих, с позволения сказать, образованных сразу и не раскусишь. Словами прикрываются. Вроде бы, люди как люди, а вот тут, -- инспектор многозначительно похлопал себя по лбу, -- черт-те что творится. Все-то у них не просто. -- Да уж, -- согласился Йейтс. -- Не просто и стерильно. Флинт покосился на него. Он никак не мог понять, сержант Йейтс и. правда дурак или прикидывается. -- Острить вздумал? -- Нет, что вы. Просто сперва вы сказали, что они живут в стерильном мирке, а потом -- что у них с головой не в порядке. Ну, я и сделал вывод. -- И напрасно. Делать выводы тебе не по зубам. Свяжись-ка лучше с Роджером. Спихнем эту мутотень отделу по борьбе с наркотиками. Ни пуха им ни пера. Сержант удалился, а Флинт, оставшись один, стал разглядывать свои бледные пальцы. В голове у него ворочались заковыристые мысли о Роджере, о Гуманитехе, о том, какая каша заварится, если столкнуть начальника отдела по борьбе с наркотиками и это кошмарное заведеньице. Да еще примешать сюда Уилта. То-то начнется потеха. Даром что ли Ходжу понадобилось оборудование для прослушивания телефонов? Все-то он темнит, все-то боится раскрыть карты. А толку? Играть все одно не с кем. Эх, только бы удалось навязать ему в партнеры Гуманитех и Уилта. Нет, Уилта и Гуманитех. Уж тогда несуразицы и недоразумения посыпятся, как из дырявого мешка. Надо же такому случиться, что и в этой истории не обошлось без Уилта. Зашел, вишь, не в ту уборную. При этой мысли Флинт почувствовал, что пора и самому справить нужду. Снова долбанные таблетки, чтоб их... В уборной, застыв над писсуаром, он уткнулся глазами в надпись на кафельной стенке: "Окурки в унитаз не бросать: плохо раскуриваются". Сперва Флинт содрогнулся от омерзения, но потом решил, что из надписи можно извлечь мораль: от разумной просьбы до гнусного предложения один шаг. На ум ему снова пришло слово "несуразица". Свести вместе бродягу Роджера и Уилта -- все равно что связать хвостами двух котов, а там посмотрим, кто одержит верх. Если победит Уилт, значит, Флинт прощелыгу недооценил. Если инспектор Роджер в схватке с Уилтом, Евой и их ублюдками ухитрится не опростоволоситься перед начальством и выйдет победителем, то повышение он получил по заслугам. Зато инспектор Флинт поквитается с Уилтом. Довольный, Флинт вернулся в кабинет и принялся малевать на листе бумаги черт знает что. Каракули сии изображали кавардак, который задумал учинить инспектор Флинт. Он все еще предвкушал грядущую месть, когда вернувшийся Йейтс доложил: -- Роджера нет. Оставил записку, что скоро будет. -- Вот-вот, -- буркнул Флинт. -- Сидит, небось, в кофейне и высматривает телку посмазливее. Йейтс вздохнул. С тех пор как инспектору прописали членоблокаторы, или как их там, только и разговору что о девочках. -- Разве нельзя? -- спросил Йейтс. -- Да ведь он так работает. Полицейский называется. Прихватит какую-нибудь сопливку с косячком, а воображает, будто расправился с наркомафией. Насмотрелся детективов по телевизору. В этот момент Флинту позвонили из лаборатории сообщить о результатах анализа. -- Здоровая доза героина, -- сказал эксперт. -- Но это не все. Девчонка вкатила себе еще что-то. Что именно -- пока не разберем. Неизвестный состав. Может быть, "формалин". -- Формалин? Чего это ей вздумалось? -- Флинта, понятное дело, передернуло. -- Так прозвали один галлюциноген. Вроде ЛСД, но пострашнее. Ладно, будут новости -- позвоню. -- Не яадо. Звоните Роджеру. Это его крошка. Флинт положил трубку и удрученно покачал головой: -- Говорят, девица отравилась героином и какой-то дрянью, которую называют "формалин". Представляешь? Дожили. А в пятидесяти милях от полицейского участка, в доме лорда Линчноула шел званый ужин. В самый разгар к дому подкатила машина, и полицейский, вызвав лорда Линчноула, сообщил о смерти дочери. Лорд Линчноул был немало раздосадован. Как некстати: гости только-только покончили с паштетом из скумбрии, распили превосходное монтраше и собирались приступить к пирогу с дичью, хозяин только-только открыл несколько бутылок шато-лафита урожая 1962 года, чтобы порадовать министра внутренних дел и двух приятелей из министерства иностранных дел, -- и вдруг это известие. Он не хотел портить гостям аппетит и до поры до времени умолчал о трагическом происшествии, а на вопрос о причине появления полицейских ответил: "Ничего особенного". Он и сам понимал, что выразился неудачно: жена непременно привяжется к этой фразе и закатит скандал. Разумеется, можно возразить, что старина Фредди, как-никак, министр внутренних дел, и потом нельзя же дергать гостей, когда они пьют лафит шестьдесят второго года, -- все удовольствие пропадет. Но Хилери этим не урезонишь, и бурной семейной сцены не избежать. Лорд Линчноул положил себе порцию стилтона и предался мрачным размышлениям. Зачем только он женился на Хилери? Не зря мать предупреждала его, что "у этих Пакертонов" дурная кровь: "Помяни мое слово, дурную кровь не изжить. Рано или поздно беспородица даст себя знать". Мать занималась разведением бультерьеров и понимала толк в породе. Дурная кровь Пакертонов сказалась в дочери. Пенни вела себя как полная идиотка. Вместо того чтобы заняться конным спортом, она, изволите видеть, потянулась к наукам, поступила в этот отвратительный Гуманитех и стала там якшаться со всяким сбродом. Хорошо же Хилери ее воспитала. Она, конечно, будет валить с больной головы на здоровую и винить во всем мужа. Надо бы что-то предпринять, чтобы она успокоилась. Позвонить главному констеблю и попросить Чарльза употребить власть. Оглядев присутствующих, Линчноул остановил задумчивый взгляд на министре внутренних дел. Ну разумеется, в первую очередь следует переговорить с Фредди. Пусть он сам командует парадом. Разговор предстоял доверительный, и Линчноулу пришлось довольно долго караулить министра в укромном уголке возле гардеробной, слушая, как в кухне официантки, нанятые прислуживать за столом, обмениваются нелицеприятными отзывами о хозяине. Наконец он перехватил министра в гардеробной и дал волю негодованию, приправив его истинно гражданским пафосом. -- Дело не только во мне, Фредди, -- вещал он, когда министр наконец поверил, что смерть дочери-- вовсе не сомнительная шутка, коими Линчноул славился в школе. -- В этом ужасном Гуманитехе она попала в лапы торговцев наркотиками. Ты обязан положить этому конец. -- Да-да, разумеется, -- бормотал министр, отступая к подставке для шляп, зонтов и складных тростей. -- Ай-яй-яй, какое горе. -- Вам, политиканам, не причитать бы, а взяться и навести порядок, -- наседал Линчноул, притискивая собеседника к плащам на вешалке. -- Теперь-то