ас три часа ночи. У меня на руках восемь женщин, трое мужчин, один лейтенант и еще этот, -- врач указал на Уилта. -- Всем грозит психическое расстройство, вызванное нервно-паралитическим газом. Спасти-то я их спасу, но почему я должен бросить всех и возиться с этим, как вы говорите, террористом с защитной повязкой на мошонке? Хотите его допросить -- ждите. И молитесь за него. Ах. да: если он через восемь часов не выйдет из комы, дайте мне знать. Возьмем у него кое-какие органы для трансплантаций. -- Погодите, -- остановил его Глаусхоф. -- Если кто-нибудь из них хотя бы заикнется... -- Что их отравили газом? -- с сомнением спросил врач. -- Вы, майор, кажется сами не понимаете, что натворили. У них память отшибло начисто. -- ...Что сюда проник шпион! -- рявкнул Глаусхоф. -- Насчет газа все ясно. Это лейтенант Хара постарался. -- Ну уж это вам виднее. Мое дело -- здоровье военнослужащих, а не безопасность базы. Надеюсь, вы сумеете объяснить генералу Офри, что стряслось с его женой. Только чур не просить, чтобы я подтвердил, будто кое-кто из дамочек, в том числе миссис Офри, повредились в уме без всякой причины. Майор взвесил все за и против и решил, что обращаться к врачу с такой просьбой действительно не стоит. Ну ладно: за все ответит лейтенант Хара. -- Скажите, а как себя чувствует Хара? -- Как может чувствовать себя человек, получив удар в пах и надышавшись ПГ-2? Я уж молчу о том, что у него всегда мозги были не в порядке. А сегодня ему пришлась бы очень кстати вот такая штука, -- врач взял в руки коробочку от крикетных шаров. Глаусхоф задумчиво осмотрел ее, перевел взгляд на Уилта и спросил: -- Для чего террористу эта хреновина? -- Наверно, боялся того же, что схлопотал лейтенант Хара. -- предположил врач и направился к двери. Глаусхоф прошел вслед за ним в соседний кабинет и вызвал капитана Клодиак. -- Присаживайтесь, капитан, -- предложил он. -- Расскажите-ка по порядку, что же сегодня произошло. -- Что произошло? Думаете, я знаю? Этот маньяк -- Хара... Глаусхоф жестом остановил ее: -- Должен вам заметить, что в настоящее время лейтенант Хара очень плох. -- Скажете тоже -- "в настоящее время". Он всегда был плох. У него шариков в голове не хватает. -- Ну, сегодня, положим, ему зашибли не голову. Капитан Клодиак жевала резинку. -- Значит, те шарики, что у нормальных мужчин между ног, у него в голове. Но меня это не касается. -- Напрасно вы так думаете. Избить младшего по званию, это, знаете ли, чревато. -- Так же, как и развратные действия в отношении старшего по званию. -- Вполне вероятно. Только вы сперва докажите. -- По-вашему, я вру? -- возмутилась капитан Клодиак. -- Нет, что вы. Я-то вам верю. А вот поверят ли остальные, сомневаюсь. -- У меня есть свидетели. -- Были. Судя по словам врачей, на них уже нельзя рассчитывать. В свидетели они, можно сказать, не годятся. Паралитический газ плохо действует на память. Вы разве не знаете? А по поводу избиения лейтенанта Хары составлен протокол, и вам едва ли удастся его оспорить. Возможно, вам и не придется его оспаривать, и все же я бы советовал оказать кой-какое содействие нашему отделу. Капитан Клодиак пристально посмотрела майору в лицо. Физиономия не из приятных. Но в положении капитана другого выхода нет. -- Что вам от меня надо? -- Я хочу знать, о чем говорил Уилт. Что он там болтал на своих лекциях. Можно было понять из его слов, что он коммунист? -- Я ничего такого не замечала. Иначе доложила бы. -- О чем же он рассказывал? -- Ну, о парламенте, о том, кто за кого голосует на выборах. Что англичане думают о том о сем. -- О том о сем? -- переспросил Глаусхоф, недоумевая. что такая аппетитная бабеночка находит в лекциях. на которые он, Глаусхоф, не пошел бы и за большие деньги. -- О чем же именно? -- О религии, о браке, о... Мало ли о чем. Битый час майор расспрашивал капитана Клодиак, но так ничего толком и не узнал. 16 Сидя на кухне, Ева поглядывала на часы. Пять часов утра. Ева уже в два была на ногах и предавалась самым разнообразным чувствам. Вчера, ложась в постель, она осерчала на мужа: "Ну вот, опять зашел в пивную и надрался. Теперь пусть только пожалуется на похмелье". Она все заводилась и заводилась, но в час ночи злость сменилась тревогой. Генри никогда еще не задерживался так долго. Не случилось ли чего? Что только ни приходило ей на ум: попал в аварию, арестован за нарушение порядка в нетрезвом виде. В конце концов ей стало казаться, что в тюрьме с Генри произошло самое ужасное. Он же занимается с извергом, с убийцей Маккалемом. То-то в понедельник после урока он был сам не свой. Правда, он порядком выпил, но Еве почему-то запомнились его слова про... Нет, не в понедельник. В понедельник он вернулся, когда Ева уже спала. Значит, во вторник утром. Ну да. Он прямо места себе не находил. Батюшки, как она сразу не догадалась: Генри был напуган! Он сказал, что оставил машину на стоянке, а вечером то и дело опасливо поглядывал в окно. Машину разбил. Тогда Ева думала, что виновата его обычная расхлябанность, но теперь-то она понимает... Ева зажгла свет и встала с постели. Что же это: под самым ее носом разыгрывается какая-то кошмарная история, а она "и знать ничего не знает. Ева опять обозлилась. Генри в своем репертуаре: как что-нибудь важное, так он скрытничает. Думает, она и совсем дура. Конечно, рассуждать о книгах и вести умные разговоры с гостями она не умеет, зато знает толк в житейских делах. Вон хоть близняшки: кто скажет. что Ева пристроила их в плохую школу? Так прошла ночь. Ева сидела на кухне, беспрестанно пила чай, нервничала, злилась, ломала голову, кому звонить, а потом решила не звонить никуда. Ни к чему раздражать людей звонками среди ночи. Может, дело выеденного яйца не стоит: машина сломалась или заехал к Брейнтри, выпил и побоялся, что полиция задержит, а он за рулем пьяный. Тогда правильно сделал, что остался. В таком случае она может спокойно ложиться спать... Но, несмотря на этот сумбур мыслей и чувств, на душе у Евы все время кошки скребли. Какая же она была дура. что послушала Мэвис и связалась с доктором Корее. Что Мэвис вообще понимает в сексе? Она же не говорит, как они там с Патриком в постели. Еве, правда, и в голову не приходило спросить, да Мэвис и не расскажет. Она только жалуется, что у Патрика вечно амуры на стороне. А может, Мэвис сама виновата. Может, она фригидна, или не слишком чистоплотна, или все время норовит подчинить Патрика своей воле, или ей не хватает женственности. Да мало ли что. Это же еще не повод, чтобы пичкать мужа -- как их? -- стероидами или гормонами и превращать его в сонного толстунчика -- такого и мужчиной не назовешь, -- который все вечера напролет пялится в телевизор и не справляется на работе. А Генри, в общем-то, не такой уж плохой муж. Рассеянный только: делает что-нибудь, а мысли витают бог знает где. Вон в воскресенье чистит картошку к обеду и вдруг заявляет: "По сравнению с нашим викарием Полоний был просто великий мыслитель". С чего это он брякнул? Ведь два воскресенья подряд не был в церкви. Ева спросила, кто такой Полоний; оказывается, просто-напросто герой какой-то пьесы. Да, Генри действительно не от мира сего. Но Ева и не требует от него житейской сметки. И все-таки у них случаются нелады, особенно из-за близняшек. Почему Генри никак не хочет признать, что у девочек необычные способности? Нет, насчет необычных способностей он согласен, но имеет в виду не те способности. И к чему он обозвал их "птицами одного помета"? А то и похлеще прозвища выдумает. Или эта гадкая история с кулинарным шприцем. Неизвестно, как после нее девочки станут относиться к мужчинам. В том-то и беда, что Генри какой-то бесчувственный. Ева встала из-за стола и, чтобы развеяться, принялась наводить порядок в кладовке. В половине седьмого в кухню спустилась Эммелина в пижаме и помешала ее занятию. -- Что это ты делаешь? -- спросила она, как будто сама не видит. Ева, не чуя подвоха, отрезала: -- По-моему, и так понятно. Чего ты пристаешь с глупыми вопросами? -- А вот Эйнштейн сомневался в самом очевидном, -- по своему обыкновению, Эммелина завела разговор о том, в чем Ева не разбиралась и потому не могла возражать. -- В чем сомневался? -- Что кратчайший путь между двумя точками -- прямая. -- Разве не так? -- Ева сняла банку мармелада с полки, где стояли банки с сардинами и тунцом, и поставила в отделение для варенья. -- Конечно, не так. Это же всем известно. Кратчайший путь -- кривая. А где папа? -- Я не понимаю, как это... Что значит "где папа"? -- неожиданный скачок с заоблачных высот к повседневности озадачил Еву. -- Я просто спросила, где он. Его нет? -- Нет, -- Ева разрывалась между желанием задать дочери взбучку и необходимостью хранить невозмутимый вид. -- А куда он ушел? -- Никуда, -- Ева поставила мармелад обратно на полку с сардинами, а то жестяная банка плохо смотрится вместе со стеклянными. -- Папа заночевал у Брейнтри. -- Наверно, опять напился. Он алкоголик, да? Ева так сжала банку кофе, что та чуть не треснула. -- Не смей так говорить об отце! Ну, выпьет стаканчик после работы, чего тут особенного? У многих такая привычка. А обзывать отца я тебе запрещаю. -- Ты и сама его обзываешь. Ты сказала, что он... -- Неважно, что я сказала. Тогда было другое дело. -- Нет, не другое. Ты тогда сказала, что он алкоголик. Что, мне спросить нельзя? Ты сама нам велишь... -- Сейчас же убирайся в свою комнату. И чтобы я больше от тебя таких разговоров не слышала. Спровадив Эммелину, Ева без сил опустилась за стол. Ох уж этот Генри, не может внушить девочкам, что отца надо уважать. Еве приходится самой заниматься их воспитанием, а у Генри никакого авторитета. Ева вернулась в кладовку и снова принялась указывать банкам и коробкам свои места. Это занятие ее немного успокоило. Закончив, она разбудила девочек и велела побыстрее одеваться. -- Сегодня едем на автобусе, -- объявила она за завтраком. -- Машину взял папа, и... -- Не папа, а миссис Уиллоуби. -- поправила Пенелопа. -- Что? -- Ева пролила чай на стол. -- Машину взяла миссис Уиллоуби, -- с довольным видом повторила Пенелопа. -- Миссис Уиллоуби? Вижу, вижу, Саманта, я тут разлила немного. Что ты выдумываешь. Пенни? Не могла она взять нашу машину. -- А вот и взяла, -- Пенелопа так и сияла. -- Мне молочник рассказывал. -- Молочник? Он что-то перепутал. -- Нет, не перепутал. Он до смерти боится Собаку Баскервилей с Оукхерст-авеню и, когда привозит молоко для Уиллоуби, оставляет у ворот. Он сказал, что наша машина там. Я проверила -- точно. -- А отец в машине? -- Не-а, в ней никого нет. Дрожащими руками Ева поставила чайник на стол и задумалась. Если Генри нет в машине... -- Папочку, наверно, съела собака, -- предположила Джозефина. -- Она людей не ест, -- возразила Эммелина. -- Она просто вгрызается им в глотку, а трупы оставляет на пустыре в конце сада. -- Ничего подобного. Она только лает. А если ей дать телячью котлетку, становится добрая-предобрая, -- сказала Саманта. Ева насторожилась. Сперва она тоже боялась, что Генри спьяну перепутал дом и пал жертвой датского дога, но замечание Саманты пробудило новые подозрения. Ведь действие любовного пойла доктора Корее еще не кончилось... Пенелопа словно угадала ее мысли: -- Уж если кто его и съел, то не собака, а миссис Уиллоуби. Мистер Геймер говорит, она сдвинулась на сексе. Это он миссис Геймер сказал, когда она к нему пристала: хочу да хочу. Я сама слышала. -- Чего она хотела? -- Еву так поразили эти откровения, что она совсем забыла спросить девочек, куда девались котлеты из морозильника. Сейчас не до котлет. -- Чего и всегда, -- поморщилась Пенелопа. -- Она только про одно и думает. А мистер Геймер сказал, что она прямо как миссис Уиллоуби после смерти мужа. Что мистер Уиллоуби затрахался до смерти и мистер Геймер не желает, чтобы и с ним так случилось. -- Это неправда, -- вырвалось у Евы. -- Правда, правда. Сэмми тоже слышала. Да, Сэмми? Саманта кивнула. -- Мистер Геймер в гараже баловался онанизмом, как Пол из третьего "Б", -- продолжала Пенелопа. -- Знаешь, как хорошо слышно, что там делается. Ну вот. Он притащил туда кучу "плейбоев", книжки всякие, а она приходит и говорит... -- Замолчи немедленно, -- Ева нашла в себе силы прервать захватывающее повествование. -- Живо собирайтесь. Я схожу за машиной. Тут она запнулась. Действительно, казалось бы, чего проще -- пойти к соседнему дому и забрать свою собственную машину. Но если Генри и впрямь сидит у миссис Уиллоуби, на Еву все станут показывать пальцем. Ну ладно, пересудов и так не избежать, соседи наверняка видели "эскорт" у дома Уиллоуби. Всякий раз, попав в щекотливое положение, Ева действовала решительно. Вот и сейчас она мигом надела пальто и выскочила из дома. Скоро она уже сидела за рулем и пыталась завести машину. Как и всегда, когда она спешила, стартер работал, но все впустую. Впрочем, не совсем впустую: на шум из дома вприпрыжку выбежал дог, а за ним вышла миссис Уиллоуби в пеньюаре. По мнению Евы, достаточно было взглянуть на этот пеньюар, чтобы безошибочно угадать в миссис Уиллоуби сексуально ненасытную вдовицу. Ева хотела объяснить, что просто забирает машину, и уже опустила стекло, но тут же подняла. Как бы там Саманта ни умилялась собакой, Ева посматривала на нее с опаской. -- Я везу девочек в школу, -- объяснила она невпопад. Дог залаял, миссис Уиллоуби что-то сказала, но Ева не расслышала. Тогда она чуть-чуть приоткрыла окно и повторила: -- Я говорю, что везу... Минут десять дамы яростно препирались. Миссис Уиллоуби возмущалась, по какому праву Уилты ставят свою машину на подъезде к чужому дому. Ева же чуть не потребовала, чтобы миссис Уиллоуби пустила ее посмотреть, не у нее ли прячется Генри; ее остановило лишь присутствие дога. Поэтому она ограничилась тем, что осудила пеньюар миссис Уиллоуби за безнравственность, и, кипя гневом, отвезла близняшек в школу. Ева снова осталась один на один со своей тревогой. Неужели Генри поставил машину у дома этой жуткой бабы? А если не он, то кто же? Ева съездила к Брейнтри и вернулась в совершеннейшей панике. Бетти уверяла, что, по словам Питера, он не видел Генри уже целую неделю. В Гуманитехе Еву тоже ждала неудача: кабинет Генри пустовал, а миссис Бристол клялась и божилась, что Генри с самой среды не появлялся. Оставалось навести справки в тюрьме, больше ему деваться некуда. Предчувствуя недоброе, Ева позвонила в тюрьму из кабинета Уилта. Этот разговор ее просто добил. Как? Генри последний раз наведывался в тюрьму в понедельник? Но ведь у него и по пятницам уроки с этим душегубом... Нет, по пятницам уроков нет. А теперь и по понедельникам не будет, потому что Мак, если можно так выразиться, больше не сидит на шее у государства... Но Ева-то знает, что Генри занимался с Маккалемом в пятницу... Нет. С какой стати такому опасному преступнику позволят каждый вечер вести задушевные беседы с посетителем? Никаких сомнений: по пятницам мистер Уилт в тюрьму не приходил. Ева сидела одна в пустом кабинете. На нее накатывала то ярость, то страх. Значит, Генри ее обманывал. Безбожно врал. Мэвис права, он в самом деле завел любовницу. Ну нет, не может быть. Ева бы догадалась. Все уловки Генри шиты белыми нитками, для этого он недостаточно хитер и предусмотрителен. Ева наверняка нашла бы на пальто женский волос, следы помады, пудры. Так в чем же дело? Пока она билась над этим вопросом, миссис Бристол заглянула в дверь и предложила выпить кофе. Ева внутренне собралась. Чтобы кто-то видел, как она убивается? Да не дождутся они. -- Благодарю вас, вы очень любезны, но мне пора, -- сказала она и, не дав миссис Бристол продолжить расспросы, вышла из кабинета и с подчеркнуто уверенным видом спустилась по лестнице. Правда, разыгрывать уверенность в машине у Евы уже не было сил, и все-таки она держалась молодцом до самого дома. Но и дома, где даже вещи -- плащ Генри, ботинки, которые он собирался почистить, но не почистил, его "дипломат" в прихожей -- напоминали об измене мужа, Ева не раскисла от жалости к себе. Что-то подсказывало ей, что не все так просто, что Генри не бросил ее. Почему она в этом убеждена? Надо собраться с мыслями. Должно быть, дело в машине. Генри ни за что не оставил бы "эскорт" у ворот миссис Уиллоуби. Нет, не то... Ева бросила на стол ключи от машины, и тут ее осенило: ну конечно же, она догадалась по ключам! Ева взяла их в машине, на одном кольце с ними болтался ключ от дома. Трудно себе представить, чтобы Генри, уходя без единого слова, без записки на прощание, оставил ей ключ от дома. Уж этому Ева ни за что не поверит. А раз так, раз чутье не обманывает ее, значит, Генри попал в беду. Ева поставила на плиту чайник и стала думать, что ей теперь предпринять. -- Слушай, Тед, -- сказал Флинт, -- ты, конечно, поступай как знаешь, но я предлагаю сделку. Услуга за услугу. По рукам? Мне только надо... -- Спешу и падаю, -- буркнул Лингдон. -- Сегодня "по рукам", а завтра мне за это все ноги переломают. На хрена мне будут ваши услуги, когда мой труп отыщется у какого-нибудь шоссе. Идите-ка вы себе с богом. Инспектор Флинт поудобнее устроился в кресле и оглядел крошечный кабинет, который находился в углу замусоренного гаража. Кабинет ничего особенного из себя не представлял: картотека, стол, телефон, неизменный календарь с голыми девочками. Зато хозяин кабинета, неряшливый крепыш, по мнению Флинта, представлял собой нечто особенное: свет не видывал более гнусного и растленного типа. -- Дела идут? -- спросил Флинт с деланным безразличием. За стеклянной перегородкой механик обдавал из шланга жилой автоприцеп -- как уверял владелец гаража, "класс люкс". -- До вашего появления шли неплохо, -- проворчал мистер Лингдон и прикурил новую сигарету от только что докуренной. -- Сделайте одолжение, оставьте меня в покое. Я даже не пойму, чего вам надо. -- Героин. -- Героин? Что за дела? Флинт будто и не расслышал вопроса. -- Сколько тебе дали в последний раз? -- поинтересовался он. -- Тьфу ты! Ну сидел я, сидел. Давно уже. Да разве вы, ироды, отвяжетесь? Как только кого-нибудь слегка грабанут или отмутузят, так сразу начинается. На кого бочку катить? Кто у нас срок мотал? Тед Лингдон. А ну-ка его к ногтю. По-другому вы, гады, и не умеете. Никакого воображения. Флинт перевел взгляд с механика на мистера Лингдона. -- Зачем мне воображение? У меня есть кое-что получше. Показания одного человечка. Давал в присутствии свидетелей, ничего не утаил. Документ по всей форме, комар носа не подточит. Суд поверит всенепременно. -- Показания? Какие такие показания? -- мистер Лингдон заметно смутился. -- Сперва спроси чьи. -- Ну, чьи? -- Клайва Суоннела. -- Старый пидор? Да ладно вам. Он бы ни за что... -- Лингдон прикусил язык. -- На понт берете? Флинт понимающе улыбнулся. -- А что скажешь насчет Рокера? Лингдон молча загасил сигарету. -- Его показания тоже имеются. Все чин чином. Вон куда дело-то пошло.. Ну как, продолжать? -- Я даже не пойму, о чем вы. Вам бы лучше... -- Следующая по списку, -- объявил Флинт, упиваясь тем, что противник у него в руках, --цыпочка из Чингфорда по имени Энни Мосгрейв. Обожает пакистанцев. А китайцев принимает по трое в один присест. Никаких тебе расовых предрассудков. Почерк у нее аккуратный. Не захотела, вишь ты, чтобы как-нибудь ночью к ней вломился бедокур с мясницким ножом. Лингдон ерзал в кресле и вертел в руках пачку сигарет. -- Брешете вы все, -- сказал он. -- Конечно, брешу, -- пожал плечами Флинт. -- Иначе и быть не может. Чтобы безмозглый старый легаш -- и не брехал? Особенно когда у него в участке за семью замками такие показания с собственноручными подписями. А вот тебя, Тедди, я за семью замками держать не стану, и не надейся. Я ублюдков, которые торгуют "дурью", терпеть не могу, -- Флинт подался вперед и улыбнулся. -- Зато присутствовать при осмотре трупа не откажусь. Твоего трупа, голубчик. Даже попытаюсь тебя опознать. Хотя это будет затруднительно. Ну что тут, скажи на милость, опознавать? Ни рук, ни ног, зубы повыдерганы -- если, конечно, убийцы оставят голову, а не сожгут, когда раскурочат все остальное. А уж они покуражатся в свое удовольствие. Такие безобразники. Помнишь Криса из Террока? Не приведи господи умереть такой смертью. Как он кровью-то истекал! Оторвали ему... -- Заткнитесь, -- взорвался бледный, трясущийся Лингдон. Флинт встал. -- Времени у тебя не остается. Не хочешь браться за ум -- уговаривать не стану. Я ухожу, и больше ты меня не увидишь. Но скоро к тебе заглянет другой человек, незнакомый. Попросит напрокат автоприцеп, чтобы свозить развеселую компанию в Бакстон. Выложит деньги, слова грубого не скажет, а потом пойдет потеха и ты сильно пожалеешь, что имеешь дело не со мной, а с дружками Мака и их садовыми ножницами. -- Мак умер, -- почти прошептал Лингдон. -- Мне говорили. А Родди Итон жив и здоров, проворачивает дела как ни в чем не бывало. Чудной парень этот Родди. Я слыхал, он страх как любит калечить людей. Особенно тех, кто много знает и может ненароком ляпнуть такое, что Родди загремит в тюрьму до конца своих дней. --Мне бояться нечего. Буду молчать как рыба. -- Когда они придут эту рыбку потрошить, подашь голос за милую душу. Спорим? -- предложил Флинт и открыл дверь. Лингдон остановил его: -- Мне нужны гарантии. Без них не согласен. Флинт покачал головой. -- Сколько тебе повторять: я безмозглый старый легаш. Королевским помилованием не торгую. Надо будет покаяться -- сам ко мне придешь. До часа я в участке, -- инспектор взглянул на часы. -- В твоем распоряжении один час двадцать минут. Если за это время не надумаешь, закрывай лавочку и раздобудь ружье. Да не хватайся за телефон -- узнаю. Даже если будешь звонить из автомата. А в начале второго и Родди кое-что узнает. Флинт прошествовал мимо автоприцепа. Он не сомневался: паршивый ублюдок прибежит к нему, поджав хвост. Для Флинта это чистая победа, хоть он и добился ее грязными уловками. Вот Роджеру-то вилка в бок! Зря, что ли, Флинт все время повторяет, что многолетний опыт -- штука незаменимая. А уж если родной сын сидит за наркотики, этим и вовсе грех не воспользоваться. Но сообщать о своих источниках информации старшему офицеру инспектор Флинт не обязан. 17 -- Вражеский агент? -- гремел генерал ВВС, начальник базы Бэконсхит. -- Почему мне сразу не сообщили? -- Да, сэр, хороший вопрос, -- поддакнул Глаусхоф. -- Нет, майор, это скверный вопрос. Я бы вообще не должен был его задавать. Я не обязан задавать вопросы. Не для того я сюда поставлен. Я призван поддерживать на базе железный порядок. Военнослужащие тут должны сами находить ответы на все вопросы. -- Я имел это в виду. сэр. -- Что имели в виду? -- Имел в виду эту задачу, когда узнал, что на территорию проник агент. Я сказал себе... -- Меня, майор, не интересует, что вы себе сказали. Меня интересует, чего вы добились, -- повысил голос генерал. -- Доложите о результатах. Насколько мне известно, вы преуспели только в одном: отравили газом десятерых военнослужащих и членов их семей. -- Одиннадцать, сэр. -- Одиннадцать? Тем хуже. -- А вместе с Уилтом, вражеским агентом, двенадцать. -- Так что же вы говорите "одиннадцать"? -- возмутился генерал, поигрывая моделью бомбардировщика Б-52. --Лейтенант Хара, сэр, пострадал в ходе операции. С гордостью должен отметить, сэр, что, если бы не отвага, которую он проявил, подавляя ожесточенное сопротивление врага, мы понесли бы тяжелые потери, а возможно, кое-кто был бы взят заложником. Генерал Бельмонт поставил модель Б-52 и потянулся за бутылкой виски, но вовремя вспомнил, что обязан оставаться на высоте положения. -- Про сопротивление мне не докладывали, -- произнес он более благожелательным тоном. -- Так точно, сэр. Учитывая настроения общества, мы не посчитали нужным предоставлять информацию прессе, сэр, -- сообщил Глаусхоф. Он обрадовался, что удалось отвертеться от расспросов генерала, и решил воздействовать на него энергичнее. Поскольку начальника базы даже упоминание об огласке выводило из себя, Глаусхоф о ней и упомянул: -- Мне представляется, сэр, что всякая огласка... -- Боже ты мой, Глаусхоф! -- взвился генерал. -- Сколько раз повторять: никакой огласки. Это распоряжение высшего командования, директива номер один. Никакой огласки, черт бы ее драл! Как бы мы смогли защитить Свободный мир, если бы каждый факт становился достоянием прессы? Зарубите себе на носу: никакой огласки! -- Я так и подумал, генерал. И поэтому в целях безопасности отдал приказ приостановить работу информационной службы и ввести особый режим секретности. Ведь если станет известно о проникновении вражеского агента... Глаусхоф сделал паузу и дал генералу возможность собраться с силами для новой вспышки гнева. Генерал действительно не замедлил предпринять эшелонированную атаку на гласность. Когда взрывы негодования отгремели, Глаусхоф исподволь указал генералу нужную цель: -- Позвольте обратить ваше внимание, сэр, что деятельность разведки не позволяет надеяться на полное сохранение секретности. -- Ах, вот как? Ну так имейте в виду, майор: я отдаю приказ исключительной важности, обязательный для исполнения всеми службами базы. Я приказываю приостановить работу информационной службы и ввести особый режим секретности. При-ка-зы-ва-ю, слышите? -- Так точно, сэр. Я немедленно передам его разведслужбе. Потому что, если пресса пронюхает... -- Майор Глаусхоф, вы слышали мой приказ. Незамедлительно доведите его до сведения всех служб. -- В том числе и разведки, сэр? -- Ну конечно, -- прорычал генерал. -- Наша разведка лучшая в мире, и я не желаю, чтобы настырность прессы мешала ей выполнять свои обязанности на прежнем высоком уровне. Вам ясно? -- Так точно, сэр, -- и Глаусхоф помчался отдавать распоряжения. Скоро к штабу разведки была приставлена вооруженная охрана, а на базе объявлен особый режим секретности. Поскольку никто не мог точно сказать, что это за режим, приказ вызвал самые разные толки. Кто-то понял его в том смысле, что въезд и выезд с территории для гражданских лиц будет запрещен; по мнению других, это означало, что весь летный состав должен быть поднят по тревоге. Собственно, этой ночью летный состав поднимался по тревоге не один раз, так как из-за ПГ-2 то и дело срабатывала сигнализация, сообщающая о действии химического оружия. К утру по базе распространились столь противоречивые слухи, что Глаусхоф успокоился, вернулся к себе, устроил жене выволочку за то, что подбивает лейтенанта Хару нарушить субординацию в постели начальника, и наконец завалился спать. Ему следовало хорошо выспаться: впереди допрос Уилта, надо быть в форме. Через два часа он вошел в надежно охраняемую больничную палату. Но Уилт, как видно, не склонен был отвечать на вопросы. -- Да уходите же, дайте поспать, -- прокурлыкал он и перевернулся на другой бок. Пылая гневом, Глаусхоф смотрел ему в спину. -- Вкатите-ка ему еще, -- велел он врачу. -- Чего вкатить? -- Того, что кололи вчера. -- Вчера дежурил не я, -- сказал врач. -- А что это вы командуете, чем лечить? Вы кто такой? Глаусхоф все с той же ненавистью уставился на врача. -- Я Глаусхоф. Майор Глаусхоф, чтоб вы знали. И я приказываю дать этому коммуняке какое-нибудь лекарство, чтобы он сию же секунду встряхнулся и я мог его допросить. -- Как скажете, майор, -- врач пожал плечами и взглянул на табличку с указанием болезни на кровати Уилта. --Что бы вы посоветовали? -- Я? Какого черта? Что я вам -- врач? -- Нет, врач я. И я считаю, что больному в настоящее время никакие лекарства не нужны. Он был отравлен химическим веществом... Глаусхоф не дал ему договорить. Он злобно зарычал и вытолкнул врача в коридор. -- Слушай меня внимательно? -- гаркнул майор. -- В гробу я видал вашу медицинскую этику. Тут в палате лежит опасный вражеский агент. Слово "больной" к нему неприменимо. Понял? -- Еще бы не понять, -- нервно сказал врач. -- Конечно, понял. Только руки уберите. Глаусхоф отцепился от его халата -- Тогда быстренько делай так, чтобы этот паршивец заговорил. Пошевеливайся. Дело серьезное: может пострадать безопасность базы. -- Да, с безопасностью у нас плохо, -- согласился врач и поспешил сбыть опасного больного с рук. Минут через двадцать вконец озадаченного Уилта с головой укрыли одеялом и вывезли из госпиталя. Не успел он и глазом моргнуть, как уже сидел на стуле в кабинете Глаусхофа. Глаусхоф включил магнитофон. -- Ну что ж, рассказывай, -- велел он. -- Что рассказывать? -- Кто тебя послал? Уилт задумался. Вопрос никак не был связан с его нынешними злоключениями, но. как и они, наводил на мысль о каком-то кошмарном сне. -- Кто меня послал? Я вас правильно понял? -- Правильно, правильно. -- Значит, я не ошибся, -- заметил Уилт и снова погрузился в размышления. -- Ну? -- сказал Глаусхоф. -- Что -- "ну"? -- Уилт надеялся, что оскорбительно развязный вопрос поможет ему стать хозяином положения. -- Кто тебя послал? Силясь собраться с мыслями, Уилт воззрился на портрет президента Эйзенхауэра над головой Глаусхофа, но так ничего и не надумал. -- Кто меня послал? -- снова переспросил Уилт и тут же пожалел: Глаусхоф взглянул на него не так приветливо, как покойный президент. -- Никто не посылал. -- Слушай, покамест с тобой обходились по-хорошему, но это ненадолго. Скоро тебе придется круто. Будешь говорить или нет? -- Да-да, я охотно с вами побеседую. Хотя. по-моему, выражение "обходиться по-хорошему" тут не к месту. Когда тебя травят газом и... -- Может, тебе объяснить выражение "придется круто"? -- Нет, это лишнее, -- поспешно отказался Уилт. -- Ну так выкладывай. Уилт сглотнул слюну. -- Вас интересует какая-то конкретная тема? -- К примеру, кто твои хозяева? -- Хозяева? -- На кого ты работаешь? Только не вздумай лепить чернуху про Фенландский колледж гуманитарных и технических наук. Я хочу знать, кто организовал операцию. -- Понятно, -- кивнул Уилт, чувствуя, что опять сбился с панталыку. -- Вот вы говорите "операция". Может, вы мне... -- но Глаусхоф скорчил такую свирепую мину, что язык Уилта прилип к гортани. -- Я не представляю, о чем вы говорите, -- выдавил он. -- Ах, не представляешь? -- Увы, нет. То есть, если бы я... Глаусхоф помотал пальцем перед самым носом Уилта: -- Между прочим, тут кое-кому недолго и коньки откинуть. Поди потом узнай. Если тебе такой конец улыбается, только скажи. -- Нет, не улыбается, -- Уилт глаз не сводил с пальца, надеясь хоть так отсрочить этот конец. -- Лучше задавайте мне вопросы. Глаусхоф откинулся на спинку кресла. -- Для начала расскажи, где достал передатчики. -- Передатчики? Вы говорите, передатчики? Какие передатчики? -- Которые у тебя в машине. -- У меня в машине? Вы ничего не путаете? Глаусхоф изо всех сил вцепился в край стола, досадуя, что не может сию же секунду совершить смертоубийство. -- Ты что же себе думаешь, пробрался на территорию Соединенных Штатов и... -- Англии, -- твердо заявил Уилт. --Точнее, Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирлан... -- Ни фига себе! Сукин сын, коммуняка, а вякает про королевскую фамилию... -- Это моя страна, -- настаивал Уилт. Сознание того, что он англичанин, придавало ему сил. Прежде это обстоятельство его мало трогало. -- И, к вашему сведению, я не коммунист. Сукин сын -- возможно, хотя я на этот счет другого мнения. Об этом вам лучше спросить у моей матери, но она умерла десять лет назад. А вот что не коммунист -- это точно. -- Так как насчет передатчиков в машине? -- Да-да, вы спрашивали. Но я ума не приложу, что за передатчики. Вы меня случайно ни с кем не перепутали? -- Ты Уилт? -- заорал Глаусхоф. --Да. -- Ты ездишь на потрепанном "форде", номер ХПР 791 Н, так? Уилт кивнул. -- Можно сказать и так. Хотя, по правде, моя жена... -- Так это твоя жена засадила в машину передатчики? -- Боже упаси. Она в таких вещах не разбирается. Да и с какой радости ей играть в эти игры? -- А вот это, милейший, я хочу узнать у тебя. И пока не расскажешь все как есть, тебе отсюда не уйти. Уилт взглянул на Глаусхофа и покачал головой. -- Легко сказать, -- пробормотал он. -- Я приезжаю к вам прочесть лекцию о нынешнем состоянии британской культуры, вдруг -- здравствуйте пожалуйста -- облава, газ. Прихожу в себя в постели, врачи вгоняют в меня иголки, а... Уилт осекся. Глаусхоф достал из ящика стола револьвер и принялся заряжать. Уилт смотрел во все глаза. -- Прошу прощения, -- выговорил он наконец. -- Будьте так любезны, уберите эту... э-э-э... штуковину. Я понятия не имею, что у вас на уме, но, честное слово, вам нужен не я, а кто-то другой. -- Кто же? Твой шеф? -- Шеф? -- Шеф. -- Да-да, я расслышал, но мне все равно непонятно. Я знать не знаю, что за шеф такой. -- Не знаешь, так придумай. Расскажи, кто там в Москве дает тебе задания. -- Послушайте, -- начал Уилт, пытаясь вернуться к реальности, где отродясь не водились шефы из Москвы, дававшие ему задания. -- Тут явно произошла ошибка. -- Да, ты крупно ошибся, когда проник сюда со своей аппаратурой. Даю тебе последний шанс, -- с этими словами Глаусхоф вытянул руку с пистолетом и бросил такой многозначительный взгляд вдоль ствола, что сердце Уилта замерло. -- Или ты сейчас же выложишь все начистоту, или... -- Хорошо, -- сдался Уилт. -- Как говорится, "усек". Терпеть не могу это словцо. Что я должен рассказать? -- Все от начала до конца. Как тебя завербовали, на кого ты работаешь, какие сведения успел передать... Глаусхоф все перечислял и перечислял, а Уилт затравленно смотрел в окно. Он никогда не обольщался тем, что жизнь подчиняется здравому смыслу, а искать здравый смысл на авиабазе и вовсе пустое занятие И все же, когда полоумный американец, поигрывая револьвером, твердит, что ты советский шпион, это уж какой-то новый род безумия. А может, это на самом деле безумие? Может, Уилт попросту сбрендил? Нет, не похоже. Пистолет не безумие, пистолет реальность, с которой вынуждены считаться миллионы людей по всему свету. Только эта реальность покуда обходила стороной Оукхерст-авеню, Гуманитех и весь Ипфорд. Скорее нереальным оказался тот мирок, в котором существовал Уилт со своей безраздельной верой в пользу образования, книжную мудрость и, за неимением лучшего слова, здравый смысл. Этот мирок -- всего лишь игра воображения, рано или поздно ему придет конец. Да и стоило ли его создавать, если верх того и гляди возьмет сумасшедший, сыпящий пошлыми фразочками вроде "тут недолго откинуть коньки, и никто не узнает"? И все-таки Уилт еще раз попытался вернуться в свой прежний мир. -- Так и быть, -- объявил он. -- Я все расскажу. Но только в присутствии представителей британской контрразведки. Это законное право всякого британского подданного. Глаусхоф презрительно хмыкнул. --Как только ты прошел через КПП, от твоих прав ничего не осталось. Давай, выкладывай. Стану я еще делать реверансы всякой сволочи из британской разведки. Обомнутся. Рассказывай мне. -- Если вы не возражаете, я лучше напишу, -- предложил Уилт. Он решил тянуть резину, а сам лихорадочно соображал, в чем бы ему покаяться. -- У вас найдется ручка и бумага? Глаусхоф поколебался, но смекнул, что, если показания будут написаны рукой Уилта, никто не посмеет упрекнуть майора в том, что он выбил их силой. -- Ладно. Садись за стол. Через три часа перед Уилтом лежали шесть страниц, исписанных аккуратным, но неразборчивым почерком. Глаусхоф попытался прочесть и ужаснулся: -- Что еще за фокусы? Тебя что -- писать не учили? Уилт устало покачал головой. -- Если не разбираете, отдайте тому, кто разберет. А я уже выдохся. -- и он уронил голову на руки. Глаусхоф взглянул в его бледное лицо и убедился, что это не блеф. Майор и сам здорово утомился. Ну ничего: полковнику Эрвину и всей его бестолочи из отдела разведки и вовсе не поздоровится. Эта мысль взбодрила Глаусхофа. Он прошел в соседний кабинет, сделал фотокопии всех шести страниц и, минуя охрану, направился в машбюро -- Перепечатайте-ка эти документы, -- велел он начальнику. -- Но только никому ни слова. После этого Глаусхоф уселся и стал ждать. 18 -- Ордер? -- восклицал старший офицер. -- Ордер на обыск дома сорок пять по Оукхерст-авеню? Вы хотите получить ордер на обыск? -- Да, сэр, -- подтвердил инспектор Роджер, недоумевая, почему из-за вполне резонной просьбы надо задавать столько вопросов. -- Все улики свидетельствуют, что Уилты занимаются переправкой наркотиков. -- Магистрат едва ли согласится, -- упорствовал старший офицер. -- Ведь мы располагаем всего лишь косвенными уликами. -- Помилуйте, когда Уилт едет на авиабазу, а на обратном пути во что бы то ни стало пытается от нас улизнуть, разве это косвенная улика? И уж тем более, когда его жена отправляется на плантацию лекарственных трав. Я все в отчете расписал. -- Верно, -- сказал старший офицер, стараясь вложить в это слово все свои сомнения. -- Но прямых улик там нет и в помине. -- Поэтому и надо произвести обыск, сэр. В доме наверняка обнаружатся следы наркотиков. По логике вещей. -- Да, но только если вы в Уилте не ошиблись. -- Сами посудите: он же знал, возвращаясь из Бэконхита. что мы у него на хвосте. Не мог не знать. Но как только выехал с базы, так полчаса кружил и в конце концов удрал... -- Это отдельный разговор, -- оборвал Роджера старший офицер. -- Без разрешения установить в машине шалопая передатчики -- это форменное безобразие. Я считаю ваш поступок в высшей степени возмутительным. Извольте сделать для себя выводы. И потом, может, он был пьян. -- Пьян? -- Роджер не сразу уловил, какая связь между предосудительным использованием передатчиков (чего в этом предосудительного?) и тем фактом, что Уилт был пьян. -- Ну, когда выехал из Бэконхита. Нарезался и не соображал, куда едет, вот и дал крюку. Янки очень хлебную водку уважают. Штука отвратная, но пьется легко. Инспектор Роджер подумал-подумал и не согласился: -- Ни за что не поверю, что пьяный способен промчаться на такой скорости по такой дороге и не разбиться. И путь-то он выбрал неспроста -- чтобы его не могли засечь по радио. Старший офицер еще раз пробежал отчет. Сомнения его не улеглись, однако в версии Роджера была своя логика. -- А если трезвый, что же он бросил машину у чужого дома? К этому вопросу Роджер был уже готов. -- Я же говорю: продувная бестия, голыми руками не возьмешь. Сообразил, что мы с него глаз не спускаем и станем докапываться, почему он дал кругаля. И теперь хочет нас убедить, что, мол, спьяну. -- Ну, если он и впрямь такой жох, то хоть весь дом переверните, а ничего не найдете, --покачал головой старший офицер. -- Хранить наркотики дома он не будет, спрячет где-нибудь подальше. -- Да ведь он еще должен сбыть товар. И тут без машины не обойтись. Смотрите, что получается: Уилт едет на авиабазу, забирает товар, на обратном пути передае