здесь был бы рай. - И в раю можно напороться на гвоздь, - отвечал отец, подтягивая одеяло к подбородку. Но не на такой ржавый, подумал я. - А что такое с ним? - спросил я потом. Отец, помедлив, чтобы выиграть время, выпустил воздух через нос. - Этот вопрос занимает меня больше, чем какой-либо другой. - И меня тоже. Мы почти уже задремали, когда раздался стук в дверь. - Это уже интересно, - сказал отец. Вошедший оказался господином Янкелем Фрейндлихом. Он был в пижаме и в накинутом на плечи пальто. Пусть отец извинит его, сказал он и отвесил робкий поклон, так что чуть не опалил свечою черный шнурок, свисавший с его пенсне. - Мне это просто не дает покоя. Отец, хотя у него зуб на зуб не попадал, поднялся и тоже отвесил поклон. - Не дает покоя? Откровенно говоря... - Нет, нет, - поспешно произнес господин Янкель Фрейндлих. - Вы были совершенно правы. - Прошу прощения, - сказал отец, - но в чем? - В том, что с уважением отнеслись к законам Калюнца. Отец усиленно соображал. - Ах, вот в чем дело! В том, что я ничего не рассказал вам о так называемых событиях в мире? - Так точно, - ответил господин Янкель Фрейндлих и вдруг голосом словно с затертой граммофонной пластинки произнес: - От этого только теряешь покой. - Если я уже не нарушил его своими письмами, - озабоченно сказал отец. - То есть? - Господин Янкель Фрейндлих опять заговорил собственным голосом. - Ведь барон вычеркивает все актуальное. - Что это значит? Он перлюстрирует вашу почту? - Перлюстрирует - не совсем верное слово. Скажем так: он присматривает за нами. Отец, заинтригованный, подошел к нему на шаг поближе. Грелка, которую он прижимал к груди, тихонько забулькала. - А вы? - Мы?.. - Господин Янкель Фрейндлих пожал плечами. - Мы с этим мирим... э-э, относимся к этому с пониманием, - быстро поправился он. И снова поклонился. - Еще раз прошу прощения, господин доктор. - Но позвольте, - сказал отец, провожая его до коридора, где пламя свечей вдруг заметалось как безумное, а тени отца и господина Янкеля Фрейндлиха причудливо сплелись, - ведь однажды это все-таки может случиться... - Сердечно вам благодарен. Доброй ночи. - Доброй ночи, - сказал отец, - спите спокойно. - Попытаюсь, - отвечал господин Янкель Фрейндлих. Мы тоже попытались, но нам это как следует не удалось, слишком мы были возбуждены, и так близко был Новый год; в конце концов, год тридцать восьмой только раз кончается, а кроме того, поскольку была луна и снег так светился, всю ночь напролет кричали петухи. Около пяти мы услышали громыхание в кухне. Мы оделись и в одних носках спустились вниз. Крохотная особа женского пола как раз опорожняла мусорный ящик. На ней был толстый ватник, и до самого кончика носа она была укутана в огромный, завязанный на груди узлом платок с бахромой, оставлявший свободными только твердые, как доска, торчащие в стороны рукава. На голых, синих от холода ногах были стоптанные сапоги гармошкой. - Свертла, - прошептал я, - спорим? - Доброе утро, фрейлейн Цибулка, - тут же сказал отец, - и большое вам спасибо за письмо. В нем вы... Остальное отец мог и недоговаривать. Свертла рванула дверь и, гремя ведрами, косолапо ринулась через Двор. - Странное создание, - проговорил отец, качая головой, - но она еще почти ребенок. И уже свинарка!.. Мы подсели к огню, грелись и ждали, не придет ли кто-нибудь еще. Но было слишком рано. - Можно пока взглянуть на чучела, которые ты должен чинить, - предложил я. Отец одобрил эту идею, и мы в одних носках прокрались в столовую. Свертла уже и здесь затопила. Луна тем временем обогнула помещичий дом и теперь, голубая и холодная, заглядывала в искрящееся, замерзшее окно. На столе лежал томик Рильке графа Станислава, золотой корешок матово блестел, и на нем отчетливо проступало пятно, которое еще вчера вечером было тараканом. Справа висела голова лося. Отец сразу посмотрел, не провалились ли стеклянные глаза внутрь, но нет, глазницы были пусты. Другие стены комнаты были густо увешаны чучелами птиц, и все они, подобно лосиной голове, находились в плачевном состоянии. Отец был очень доволен. - Тут потребуются месяцы, а за это время дома может многое перемениться. - Где? - спросил я. - В Берлине, - быстро поправился отец. Рядом со столовой, в кабинете, куда мы вошли через раздвижную дверь, отец пришел в полный восторг. Чучела там пребывали в таком беспорядке, что по некоторым уже нельзя было разобрать, что же они собою представляют. - Трудная работа, но зато настоящая, - сказал отец, потирая руки. - Меня это радует, - раздался вдруг из темноты монотонный голос. Это оказался барон. Он сидел в клеенчатом кресле, положив ноги в сапогах на край стола, и при лунном свете дул себе на ногти. Отец испугался куда меньше моего. Он пожелал барону доброго утра и извинился за то, что мы в одних носках, просто мы не хотели шуметь. Барон предложил нам сесть. Он в последнее время страдает бессонницей. Отец сказал, что прекрасно его понимает. Они снова замолчали, а я клевал носом и прислушивался к металлическому тиканью стоячих часов; чувствовалось, как барон радуется, что мы воспользовались его приглашением. А не хотим ли мы взглянуть на его свиней, спросил вдруг барон. - С превеликим удовольствием, - отвечал отец. Барон подождал на кухне, покуда мы обуемся, потом накинул куртку, нахлобучил войлочную шляпу, и мы направились к свинарнику. Это и вправду оказались самые удивительные свиньи, каких нам когда-либо доводилось видеть. Все черные как смоль, некоторые, постарше, в деловитом свете голых лампочек отливали стальной синевой. - И все выведены мною! - прокричал барон в ухо отцу сквозь оглушительное хрюканье, которым его приветствовали свиньи. - Потрясающе! - крикнул отец в ответ. Но еще более потрясающей, на мой взгляд, была чистота в загонах. Всюду свежая солома, и животные тоже сверкали чистотой, наверняка их мыли несколько раз в неделю, а это кое-что да значит, ведь в свинарнике их было больше сотни. В среднем проходе появилась маленькая, бесформенно закутанная фигурка. Она придерживала на плече коромысло, на котором раскачивались два ведра, наполненные дымящимся давленым картофелем. Завидев ее, свиньи чуть ли не запели. - Добрая маленькая Свертла, - крикнул барон в ухо отцу, - если бы не она... - Вид у него внезапно стал мечтательным. - Вы хотите сказать, - крикнул отец, - что она здесь все делает одна? - Все! - закричал барон. Мы недоверчиво переглянулись, это было не просто достижение, это было чудо. Тут и Свертла заметила барона. Казалось, у нее вдруг выросли две левые ноги и руки, она косолапо побежала и, хихикнув, хлопнула себя по лбу красными детскими ладошками, уронила коромысло и уже в конце прохода юркнула в свою каморку. Барон недовольно вздернул бесцветные брови. - Вечно одно и то же. Вы думаете, мне хоть раз удалось сказать ей, как я ею доволен? Ни разу. Отец внезапно почувствовал странное облегчение. Наверняка, сказал он, когда мы снова вышли на холод, Свертла знает, что ею очень довольны. - Может быть, - согласился барон, - но так мало бывает поводов для благодарности, что просто грешно держать эту благодарность про себя. Отец молча поднял глаза к небу, ночная синева которого начинала постепенно светлеть. От конюшен к нам шел Брадек, ведя оседланную верховую лошадь. Метрах в пяти от барона он остановился, что-то ворча, снял шапку и отпустил лошадь. Барон вытащил из-за голенища хлыст и вскочил в седло. - До скорого свидания. - Он слегка коснулся полей своей войлочной шляпы, галопом выехал из смерчем взметнувшегося снежного фонтана и поскакал к воротам. Отец смотрел ему вслед, наморщив лоб. Как это Брадек не помог барону сесть на лошадь? - Потому что он - не желает иметь дела с нами, батраками, - сказал Брадек, как будто только и ждал этого вопроса, - очень уж он заносчивый. - Одинокий он, - раздраженно сказал отец, - но здесь этого никто не понимает. Брадек презрительно выплюнул на снег струю жевательного табака. - Ну, может, конечно, это мы виноваты, что он, вместо того чтобы заботиться о своих гостях, все время квохчет над этими зловредными свиньями. - Зловредными? - удивился отец. - Что вы имеете в виду? - Ясно что, - отвечал Брадек, - белые свиньи приносят счастье, выходит, черные должны приносить несчастье. Или...? - Он смерил нас всезнающим взглядом. - Но в этом есть большая доля суеверия, - вставил я. - Разрази тебя гром, - рассердился Брадек. - А как вы думаете, почему Калюнц впал в такое запустение? А? Отец склонил голову, как бы соглашаясь. - Не всем же сажать картофель и хлеб, кому-то надо и свиней разводить. - Пусть себе разводит, - сказал Брадек, - но ведь он же не продает это жаркое сатаны. Он ведь все делает точь-в-точь как его дед. А что тот натворил, вы, уж наверно, знаете. - Нет, - отвечал я, - а что? - Сначала конкурс, а потом конец. - Брадек решительно откусил новую порцию табака и яростно принялся жевать. - Просто повесился в охотничьем домике. Здорово, а? Отец зябко поднял воротник пиджака. - А куда он, собственно, поскакал? - Кто? - ошеломленно спросил Брадек. - Да барон же, - сказал я. Рот Брадека снова закрылся. - Ах, барон. Посмотреть, не найдет ли волчьего следа. Минуту отец задумчиво глодал заледенелый кончик своего уса. - И бывает, находит? - Да что он, дурак, что ли, - отвечал Брадек. Мы молча вернулись в дом. Было еще сумеречно, когда мы вошли в столовую. Но, кроме дантиста Лединека, о котором мы из его писем знали, что он любитель поспать, все уже собрались за столом. Отец в экзальтации хотел было обойти всех и каждому пожать руку, но я вовремя его удержал, а потом он и сам заметил: что-то висело в воздухе. Хердмуте, правда, тут же подала нам масло и мармелад, а граф Станислав, бездумно кроша свежеподжаренный ломтик белого хлеба, при свете гинденбургской горелки читал томик Рильке, прислоненный к сахарнице. Однако напряжение на лицах наших друзей не исчезло, казалось, все они чего-то ждут. Полковник даже часто прерывал свой разговор о борьбе с сельскохозяйственными вредителями, в который он втянул беспокойно ерзавшего на стуле господина Янкеля Фрейндлиха, и, чутко вслушиваясь, поднимал голову, а Рохус Фельгентрей сжимал в правом кулаке салфеточное кольцо, в левом - рюмку для яйца и неподвижным взглядом смотрел на край скатерти, борода его механически двигалась, когда он жевал. И при всем том в столовой было как-то по-старинному уютно, именно так мы себе все это и представляли. Древоточцы пощелкивали в старых стульях, аромат смолистых сосновых дров в печи мешался с ароматом кофе, а в вечно открытых глазах птичьих чучел, наверно, восьмидесятикратно отражался огонек гинденбургской горелки. Внезапно наверху зазвонил колокольчик. - Вот! - сказал граф Станислав и захлопнул томик Рильке. - Что я говорил: никогда нельзя спокойно позавтракать! - Тише, старина, тише... - Настоящий глаз Рохуса Фельгентрея сосредоточенно смотрел прямо перед собой, тогда как искусственный скучливо поглядывал в окно, где за сухой грушей в последний раз в этом году вставало бессильное солнце. - Она бегает взад-вперед! - сказала Хердмуте, которая, чтобы, наверное, лучше слышать, расколола одну из своих кос-баранок и, открыв рот, откинулась на спинку стула. - Она укладывается! - Бог даст, - проговорил полковник, - она опять захочет прокатиться на санях, как в прошлом году, тогда у нас, по крайней мере, будет полдня спокойных. - Шаги! - шепнул господин Янкель Фрейндлих. - Тихо! Но это оказалась всего лишь кухарка, она пришла узнать, кто хочет вечером блинчики с начинкой, а кто без. Мы соответственно подняли руки. - Что это с ней такое? - спросил полковник многозначительно, указывая израненным большим пальцем на потолок. - Окончательно свихнулась, - сказала кухарка. - Всю ночь примеряла платья и раз тридцать, наверно, мазалась, все по-разному; а уж про лак для ногтей и прочую белиберду и говорить нечего. - Бог ты мой! - Полковник со стоном откинулся назад. - Это ведь уже какое-то нечеловеческое упорство. - Да смилуется над нами господь, - сказал граф Станислав и со вздохом задул свою горелку. - Да смилуется он и над нею, - произнес отец во внезапно наступившей тишине. - Прошу прощения, господин доктор, - сказал Рохус Фельгентрей. - Что вы под этим подразумеваете? К счастью, тут вошла горничная и, зевая, положила на рояль стопку пожелтевших охотничьих журналов. - Вы это серьезно? - спросил полковник и схватился за сердце. - Вы действительно опять принесли нам для чтения эти древние подшивки "Дичи и собаки"? Горничная объяснила, что барон вчера вечером специально напомнил об этом. - Специально! - воскликнул Рохус Фельгентрей, и в его стеклянном глазу неожиданно отразилось утреннее солнце. - Вечно я слышу это "специально"! Вот уж сколько месяцев здесь ничего другого не добьешься, кроме этих заплесневелых лесных, полевых и луговых сплетен, а вы говорите "специально"! Может быть, ради праздника? Да? - Вероятно, - в изнеможении прохрипел полковник, - но уж сегодня-то он мог бы выдать нам несколько газет. - Он?! - воскликнула Хердмуте. - Когда это он интересовался нашими духовными запросами?! У него одни только свиньи на уме! Отец со звоном отодвинул свою чашку. - А разве это порочить его сердце? - Сердце, - презрительно фыркнула Хердмуте. - Когда я такое слышу... - Да, - кивнул отец, - теперь об этом не часто услышишь. - Чтобы о нем слышать, надо его иметь, - взволнованно проговорил господин Янкель Фрейндлих. Отец внимательно посмотрел на него. - Раньше вы другое говорили. - Мы все раньше другое говорили, - вздохнул граф Станислав. - Да, - перебил его Рохус Фельгентрей. - Раньше мы считали, что с нами в Калюнце обходятся по-человечески. - Ах, - произнес отец и сглотнул слюну. - А как, господин Фельгентрей, вы теперь считаете? Казалось, все в комнате вдруг затаили дыхание, даже древоточцы приумолкли. Рохус Фельгентрей разгоряченно оглаживал свою бороду, она угрожающе шуршала. - Теперь наоборот, доктор. Теперь мы считаем это издевательством. Я видел по отцову лицу, что представление, которое мы себе составили о наших друзьях, стремительно замутняется. Прежде чем ответить, он должен был несколько раз глубоко вдохнуть в себя воздух. - Я полагаю, - с трудом произнес он, - вам должно быть стыдно. После этих слов поднялась невообразимая суматоха. Хорошо ему с его двенадцатичасовым опытом говорить! Что он знает о том режиме террора, который здесь господствует! Разумеется, барон - угнетатель, душитель свободы! И они могут сказать отцу только одно: в новом году с игом барона будет покончено. За обедом он уже получил резолюцию, и достаточно категоричную! Вот теперь отец посмотрит, кто пойдет на уступки. Ничего не поделаешь, чаша переполнилась, в новом году они добьются перемен; довольно послушания, нет, теперь их лозунгом станет "свобода"! - Лучше бы вы своим девизом выбрали "достоинство"! - сердито вмешался отец в этот спектакль. - И подумайте хотя бы, что сегодня вы стоите не только у колыбели нового года, но и у смертного одра старого! Он еще не успел окончить фразы, как беззвучно распахнулась дверь и на пороге возникла старая баронесса. Мгновенно в комнате воцарилась мертвая тишина, и словно по чьей-то неслышной команде все разом поднялись и очумело уставились на старую даму. Она производила впечатление одновременно пугающее и величественное. Истончившийся до состояния паутины дорожный плед облегал ее сгорбленное, костлявое тело. Из-под бархатной юбки виднелись похожие на стручки акации шнурованные полусапожки и черные хвостики траченного молью горностаевого палантина. Тяжело дыша, она опиралась на утыканный спортивными значками альпеншток и всех нас по очереди с нескрываемым отвращением осматривала своими подернутыми фиолетовой пленкой совиными глазами. Когда ее ледяной взгляд встретился со взглядом отца, он поклонился: - Доброе утро, госпожа баронесса. Она смерила его презрительным взглядом. - Вы тот самый чучельник?.. - Да, - отвечал отец. - А вот это, госпожа - баронесса, Бруно, мой сын. - Еще и сын. - Ее совиный взгляд на долю секунды впился в кончик моего носа. - Ну, мне все равно, - проскрипела она потом, - так или иначе, я все-таки с сегодняшнего дня начинаю новую жизнь. - Идеальный срок для подобного решения, - вежливо произнес граф Станислав. Баронесса насмешливо скривила губы. - Только не торжествуйте раньше времени! - Что вы, что вы! - воскликнул Рохус Фельгентрей. - Кто тут говорит о каком-то торжестве, сударыня! - Я, милейший, я. - Она постучала себя в грудь крюком альпенштока, отчего разразилась хриплым кашлем. - И не скрою от вас почему. Я оставила барону письмо, письмо с ультиматумом. - Она сильно стукнула по полу железным наконечником своей палки. - Ему дано время на размышления, до полуночи. Если он до тех пор не решится отослать вас всех по домам и забрать меня из охотничьего домика, ноги моей больше не будет в этом доме, где все кишит дармоедами. А теперь я прошу отвести меня к саням. Никогда я еще не видел, чтобы четверо мужчин так поспешно бросились к старой даме. Рохус Фельгентрей и полковник чуть ли не рвали ее друг у друга из рук. - Госпожа баронесса, - сказал отец, который не трогался с места, - позвольте избавить вас от этого натиска. - Коротко извинившись, он отодвинул полковника в сторону и предложил баронессе руку. На какую-то долю секунды что-то вроде растроганности промелькнуло на ее набеленном лице. - Вы очень любезны. Она взяла отца под руку, и мимо смущенно покашливавшего господина Янкеля Фрейндлиха и озадаченно уставившегося в пол графа Станислава мы вывели старую даму во двор. - Как ни странно, двор вдруг показался мне совсем чужим и неуютным, меня охватила такая тоска по Берлину, что, казалось, сердце разорвется. Дверь в свинарник была приоткрыта, и в темноте за нею можно было разглядеть закутанное детское личико Свертлы; она невозмутимо смотрела на баронессу. Брадек уже запряг лошадей и стоял, сохраняя дистанцию преданности, в пяти метрах от саней, перемалывая челюстями жевательный табак. - Госпожа баронесса, - произнес отец таким умоляющим тоном, что старуха и вправду воззрилась на него - прошу вас, останьтесь. С вами Калюнц утратит и свою душу. Платок на ее голове несколько съехал, и видно стало, что на седых кудерьках у нее надета корона; когда-то, вероятно, она была серебряной, а теперь стала почти черной. - Весьма сожалею. - Она смотрела на отца как сомнамбула, потом отпустила его руку и решительно направилась к саням. Мы последовали за ней со слезами на глазах. Тут вышла горничная, принесла одеяла, овчины и шитую бисером дорожную сумку баронессы. Помедлив, отец все же помог старой даме сесть на козлы, а горничная закутала ее. - Ей-богу, госпожа баронесса, я страшно корю себя за то, что отпускаю вас... - Отец в растерянности подоткнул ей под укутанные ноги подушку и озабоченно взглянул на нее. Но она уже натянула поводья, и ее совиные глаза смотрели прямо вперед. - С дороги! - хрипло крикнула она Брадеку. - Госпожа баронесса! - Кончики усов у отца дрожали. - Все, - сказала она властно, - я уезжаю. - Да здравствует Новый год! - раздался вдруг чей-то трубный голос, и тут же грянул выстрел, лошади прижали уши и, таща за собою сани, - помчались со двора. - Вот она и укатила! - воскликнул дантист Лединек и засмеялся. Он перезарядил свое ружье и с сияющим лицом подошел к нам. У него был вид отлично выспавшегося человека. - Как приятно, что вы здесь. Отец неподвижно смотрел мимо протянутой ему руки. - Мне очень жаль, что я не могу вам ответить тем же. - Ого! - Дантист Лединек, подбоченясь, дважды обошел вокруг нас. - Очень красиво, - сказал он. Из дому высыпали все остальные, казалось, выстрел опять придал им бодрости, на их лицах не было и следа прежнего смущения. Закоченевшие и оглушенные, мы дождались, покуда дантист Лединек не присоединился к ним, и всей гурьбой, шумя и похлопывая его по плечу, они вернулись в дом. Потом мы взяли свои пальто и молча пошли прогуляться вдоль Преппе. Мы надеялись, а вдруг нам повезет увидеть зимородка, о котором в предпоследнем письме так распространялся Рохус Фельгентрей. Но мы его не увидели, и от ходьбы нам не стали легче, потому что глаз нельзя было поднять, вокруг, куда ни глянь - бескрайняя снежная равнина. На последнем из трех высоких деревянных мостиков через Преппе мы остановились и, опершись на перила, смотрели в темную бурлящую воду; это нас немного успокоило. - Н-да! - произнес отец спустя несколько минут. - Вопрос в том, - сказал я, - действительно ли у нее заскок, или она это всерьез. - Пусть даже будет заскок, - отвечал отец, - но как ты в таком случае расцениваешь поведение остальных? Я молчал. - Правильно, - сказал отец. - Я тоже именно так смотрю на это. Мы в них ошиблись. Меня знобило, я думал о всех тех милых людях, которые остались в Берлине, и прежде всего о Фриде. - Я знаю, о чем ты думаешь, - сказал отец. - Но мы не можем быть неблагодарными. Достаточно, что эти люди нам друзья. - Кто? - спросил я. - Но будь же справедлив, - с усилием выговорил отец, - в конце концов, этот дантист - не правило. - Но и не исключение. - Нет, - сказал отец после некоторой паузы. Теперь молчал он. - Может быть, - начал я и преувеличенно глубоко вздохнул, - может быть; зимний воздух окажется старой даме полезнее, чем мы предполагаем. Отец неподвижно смотрел на воду, клокотавшую вокруг опор моста. - Я дал ей уехать. И вечно буду себя за это корить. - Никто не смог бы ее удержать, - сказал я, - даже барон. - Бруно! - взволнованно прошептал отец. - Вон он сидит, внизу! - Господи, - сказал я, - кто? - Зимородок, - шепнул отец. Не дыша, я перегнулся через перила. Да, он сидел там. Сжавшись в комочек, он сидел на блестящей от мороза ивовой ветке и черными глазами-пуговицами следил за течением. Готовый к нападению остренький гарпун клюва лежал на ржаво-красной грудке, а спина у него была такой бриллиантовой голубизны, что глаза болели. В жизни я не видел птицы красивее, но у меня в голове не укладывалось, как он выдерживает здесь, в этой снежной пустыне. Вот он едва заметно подобрался, вытянул шейку и вдруг вниз головой бросился в воду, исчез и снова вынырнул, отряхиваясь, с крохотной рыбешкой в клюве и полетел, низко и совершенно прямо вдоль Преппе, сверкающий голубизною драгоценный камень. - На запад, - вздохнул я, - в сторону Берлина. Отец втянул носом воздух. - Он хотел сказать нам совсем другое. - А что? - Что и здесь можно выдержать. Когда мы вернулись, в доме носился удивительно вкусный запах каплуна. За это время здесь воцарилось поистине праздничное настроение. По-моему, отец не ошибся, когда сказал, что в этом виноват прежде всего дантист Лединек; то и дело его смех громыхал по дому. Полковника он определил мастерить бумажные колпаки, для чего тот в жажде мести использовал репродукции из старых охотничьих журналов. Господин Янкель Фрейндлих дыроколом делал из цветных промокашек конфетти, а в кухне Рохус Фельгентрей при помощи молотка и топора разрубал бесконечно длинную свинцовую трубку на кусочки, которые можно будет расплавить в столовой ложке. Но дальше всего приготовления к Новому году зашли в столовой. Там граф Станислав и Хердмуте уже набрасывали серпантин на шеи птичьих чучел, и даже шаткие рога на голове лося были украшены. Мы с отцом сели в сторонке; вдобавок ко всему еще так волнующе пахло жареным каплуном, что эта внезапная бурная деятельность в сравнении с ультиматумом старой баронессы показалась нам несколько зловещей. Ровно в час во двор влетел барон верхом на лошади. Дверь свинарника приоткрылась, и оттуда выглянуло закутанное детское личико Свертлы; широко раскрытыми глазами смотрела она на барона. - Ну, конечно, - огорченно сказал отец. - Сегодня утром ты был настроен против нее, - заметил я, - а собственно, почему, ее упрекнуть, не в чем. - Она - ребенок, - отвечал отец, - и к тому же очень работящий. - Да, ну и что? Сдвинув брови, отец жевал ус. - Ничего не могу с собой поделать, старая дама понравилась мне больше. - Послушай, - удивился я, - но какое же может быть сравнение... От конюшни к нам шел барон, на ходу стягивая перчатки, ноги его еще кривились от долгого сидения в седле. Отец смотрел на него отсутствующим взглядом. - В данный момент это самое подходящее сравнение, если вспомнить, что баронесса и Свертла единственные женщины, которые его здесь интересуют. И тут под вопль "Ааааааа!" и под гром аплодисментов кухарка внесла жаркое. Это оказалась и вправду на редкость аппетитная, поджаристая птица, даже у отца блеснули глаза. Мы думали, что надо подождать барона. Но все уже сидели за столом. Тогда подсели и мы. Рохус Фельгентрей, как биолог, взялся нарезать жаркое. - А что, - обратился к нему отец, - вы теперь наверняка пересмотрите свою резолюцию недовольства? - Как вам такое могло в голову прийти? - спросил Рохус Фельгентрей, не прекращая разрезать птицу. Отец объяснил: он просто подумал, что рядом с таким свидетельством истинного гостеприимства, каким является этот каплун, все их жалобы могут выглядеть несколько странно. - Странно, - нараспев повторил дантист Лединек, - странно здесь выглядит совсем другое. - Да, - согласился отец, и его усы немножко оттопырились, что бывало в очень редких случаях, - здесь многое может показаться странным. Возникла насыщенная электричеством пауза; лишь нож Рохуса Фельгентрея продолжал нежно резать жаркое. - Например? - Дантист Лединек любезно наклонился вперед. - Например, - сказал отец, - тот факт, что все вы здесь не подозреваете, как хорошо вам живется. - Только еще недоставало, - скорбно произнес господин Янкель Фрейндлих, - чтобы вы нам доказывали, будто мы живем в раю. Отец вздохнул. - Не дай вам бог заметить это, лишь когда вас оттуда изгонят. Распахнулась дверь, и так, словно теперь была его реплика, вошел барон. Его грушевидная голова все еще оставалась красной от верховой езды, а соломенно-желтый хохолок был примят войлочной шляпой. Тихонько позвякивая шпорами, он прошел к столу, сел, держусь очень прямо, на председательское место, поднял к потолку ничего не выражающий взгляд и выпил стакан минеральной воды. Потом сказал: - Приятного аппетита! Трапеза проходила в полном молчании. И нельзя было толком понять, связано это с замечанием отца или с тем, что каждый сосредоточился на каплуне. Барон его не ел. Он сложил руки под подбородком, поставив локти на стол, и рассеянно смотрел на пыльную, украшенную серпантином лосиную голову, которая с противоположной стены пустыми глазницами изучала комнату. То и дело барон отламывал кусочек подсушенного хлеба или прихлебывал из стакана минеральную воду. Отца это страшно смущало. Хотя видно было, что он с удовольствием съел бы еще каплуна, он вскоре энергично отодвинул тарелку и теперь сидел точно так же, как барон, только вид у него был не такой отсутствующий, и он раздраженным взглядом обводил занятую едой компанию. А я не видел оснований отодвигать тарелку; кто знает, когда еще в новом году доведется есть такую птицу! Я ел и ел, пока от жажды уже не мог проглотить и куска. К счастью, кухарка как раз поставила перед каждым прибором серебряную мисочку с водой; вода оказалась тепловатой, но все же это лучше, чем ничего. Выпив ее, я удивился, с чего это все так насмешливо смотрят на меня. Полковник даже обмакнул пальцы в свою мисочку, так, чтобы это бросилось мне в глаза. Я вопросительно взглянул на отца. Вид у него был подавленный; я никак не мог сообразить, в чем дело. Вдруг барон налил в свою серебряную мисочку минеральной воды, чокнулся со мной и одним глотком осушил ее. У полковника уши налились кровью. - Прошу прощения, - сказал ему отец. Он встал и поклонился барону. Тот благодарно кивнул. - Странные нравы, - проговорил граф Станислав, отходя от стола. - Странные?.. - Под бородой Рохуса Фельгентрея что-то шевелилось. - Я бы назвал это провокацией. Теперь напряжение уже достигло предела, казалось, вот-вот разразится гроза. Господин Янкель Фрейндлих невольно даже втянул голову в плечи. Барон мизинцем подобрал с тарелки крошки подсушенного хлеба и заинтересованно стал его рассматривать. - Будьте добры, десерт, - сказал он немного погодя. Хердмуте, вся дрожа, внесла десерт. Это было желе; дрожь Хердмуте передалась и ему, эта дрожь передавалась каждому, кому Хердмуте его предлагала, вместе с порцией желе дрожь шлепалась на тарелку, а с тарелки на ложку: мы ели не десерт, а ложками поглощали волнение. - Нет, - раздался вдруг хриплый голос, сперва нельзя было даже поверить, что он принадлежит господину Янкелю Фрейндлиху. - Нет? - бесцветные брови барона медленно поползли вверх, до середины лба. - К чему относится это "нет"? Стук ложек смолк. - К этому обхождению, - с усилием проговорил граф Станислав. - К какому? - осведомился барон. Дантист Лединек на мгновение перестал ковырять в зубах. - А ты угадай, кузен. - Я не люблю загадок, - отвечал барон, - на свете и так довольно необъяснимых вещей, зачем же еще увеличивать их число? - Совершенно с вами согласен, - неожиданно вставил отец. Тут в стеклянном глазу Рохуса Фельгентрея сверкнула молния. - Прекрасно, - выдавил он, - итак, значит, ясность. - Он сделал глубокий вдох. - Нет, трижды нет тому притеснению, которому вы с давних пор подвергаете нас! - Четырежды нет! - в изнеможении простонал полковник. - И прежде всего... - Он в смущении схватился за сердце и продолжал беззвучно шевелить губами. Барон с треском разломил у себя на тарелке кусочек подсушенного хлеба. - Я понимаю. - Браво! - громко произнес дантист Лединек. Барон пропустил это мимо ушей. - Вы чувствуете себя стесненными. - Так монотонно его голос еще никогда не звучал. - Стесненными! - страстно проговорил господин Янкель Фрейндлих, пряча глаза за своим запотевшим пейсне, - стесненными, это может быть не совсем верно, оторванными, сказал бы я. - Оторванными от чего? - Меж бесцветных бровей барона пролегла глубокая вертикальная складка. - От... от... - Господин Янкель Фрейндлих внезапно потерял нить и беспокойно ерзал на стуле. - От мира, - сказал граф Станислав и, точно принося клятву, ткнул длинным, тонким указательным пальцем в томик Рильке. Тут уж отец больше не выдержал. - Мир! - гневно выкрикнул он. - Бросьте вы наконец эти туманные формулировки! Мир! Да что это в самом деле? - Это то, - строго проговорил Рохус Фельгентрей, - что впредь нельзя безнаказанно замалчивать. Все остальные взволнованно закивали. Барон рассеянно смотрел на них из-под низко опущенных век. - Вы хотите контактов. Понимаю. - Контакты! - Отец как-то неопределенно помахал рукой в воздухе. - С чего на земле началось все зло? С того, что Ева пожелала контактов! - Смех да и только, - прокряхтел полковник, - газету господь бог наверняка бы ей позволил. - Газета... - Морщинка на лбу барона стала еще глубже. - Дальше. - Давайте выпишем толстые журналы, - предложил дантист Лединек, - тогда каждому будет что читать. - Радио, - расхрабрился граф Станислав, - радио было бы еще лучше. - Его массивный подбородок слегка дрожал, он неуверенно смотрел на барона. - Я слушаю, - сказал тот, - дальше. - Иногда можно было бы сходить в кино в городе, - робко высказалась Хердмуте. Брови барона устало опустились. - Дальше. Какие у вас есть пожелания к Новому году? - Больше никаких, - поспешил сказать Рохус Фельгентрей и в смущении опустил глаза на скелет каплуна; ясно было, что от такой предупредительности даже Рохус Фельгентрей чувствует себя не в своей тарелке. Напрасно барон понимает все так буквально, это, так сказать, паллиативы. На самом же деле для них важнее всего в новом году, это... ничего нет проще... ээ... некоторое расширение кругозора. - Это вам обеспечено. - Барон обстоятельно сложил салфетку и встал. - И боюсь, что очень скоро. - Боитесь? - Отец тоже встал, его левое веко слегка подергивалось. - Вы что-нибудь видели, когда ездили верхом?.. - Да, - отвечал барон, - совершенно верно, я обнаружил волчьи следы. На какую-то секунду стало так тихо, что слышно было только древоточца да металлическое тиканье часов в соседней комнате. - Боже праведный! - выговорил отец. - И много?.. - Несчетное множество. - Барон посмотрел на свет бутылку минеральной воды и, увидев, что в ней еще что-то осталось, налил себе. - Я не знаю, чем объяснить подобное их скопление. Волки - индивидуалисты, они охотятся в лучшем случае парами. - Стакан с минеральной водой немного дрожал, когда он подносил его ко рту. Отец безумным взглядом обвел сидевших за столом. - Да, а господину барону так никто ничего и не сказал? Барон со звоном опустил стакан на стол; его крепкое грушевидное лицо вдруг обмякло. - Что-нибудь с бабушкой?.. Отец сжал губы и молча кивнул. - Говорите! - воскликнул барон. - Она уехала к охотничьему домику, - с трудом проговорил отец, стараясь при этом не смотреть на остальных, - мы, как могли, пытались ее удержать. - Это вы пытались! - выдавил господин Янкель Фрейндлих. - Никто из нас и - пальцем не пошевелил, чтобы ее удержать. Нет, никто! - крикнул он и вынужден был опереться о край стола, так как его трясло. - И я в том числе. Я тоже буду виноват, если с ней что-нибудь случится. - Ерунда. - Дантист Лединек беспокойно рвал указательным пальцем отложной воротник своей рубашки. - Кто велел закладывать сани, мы или она? - Ее упряжка! - закричала вдруг Хердмуте. - Вот ее упряжка! Мы бросились к окну. Лошади галопом мчались вокруг гумна; Брадек и еще несколько батраков, размахивая руками, бежали им навстречу. Одна постромка была порвана, пустые сани мотались то вправо, то влево, с грохотом ударяя лошадей по задним ногам. Наконец Брадек их догнал, он бросился им наперерез и сумел ухватить повод. Лошади еще немного проволокли Брадека за собой, но потом встали, все в мыле, тяжело дыша. Когда мы подбежали к лошадям, барон был уже возле них, и, задыхаясь, осматривал постромку. - Она не порвана, ее отпустили. - Значит, можно надеяться, - взволнованно спросил отец, - что ваша уважаемая бабушка благополучно добралась до охотничьего домика? - Если руководствоваться здравым смыслом - да. - Барон, тяжело дыша, обходил лошадей. У них тоже вид был прескверный. Пена капающими гроздьями свисала из пасти, перламутр широко раскрытых от испуга глаз подернулся сеткой красных, лопнувших сосудов, а на ногах у них были рваные царапины и алые следы укусов. - Брадек... - проговорил барон. Брадек мрачно снял шапку. Он стоял ближе к барону, чем давеча; теснившейся позади него кучке батраков теперь уже некуда было податься. - Я должен привезти баронессу; вы поедете со мной? Брадек смотрел мимо барона, на лошадей; он промолчал. - Я не могу вас принуждать, - сказал барон. - Нет, - сказал Брадек. Барон стоял, заложив руки за спину, и на мгновение косточки на его жилистых руках четко обозначились и побелели. - Хорошо, - сказал он. У меня комок в горле застрял, когда я увидел, как он смотрит вслед Брадеку и другим батракам, уводившим лошадей. Я быстро обернулся к отцу, но отец куда-то исчез. Я жутко перепугался, не понимая, как он мог оставить барона одного в такую минуту. И все остальные тоже вдруг как-то странно посмотрели на меня. И я понял, что сгораю со стыда. Но тут подошел барон. Он откашлялся. - Кузен Губертус... - начал он. Безмятежное гладкое лицо дантиста Лединека враз поблекло. - Кузен Эрнст?.. - Не хочешь ли ты вместе со мной пойти за нашей бабушкой? - Почему бы и нет, - пылко произнес дантист Лединек, - только у меня недостаточно патронов. - Они тебе и не понадобятся, с малокалиберной винтовкой на волка не ходят. - Но ведь у тебя нет другого ружья! - Нет, - сказал барон, - у меня никогда не было ружья. - Н-да, в таком случае... - Дантист Лединек внезапно весь сосредоточился на том, чтобы носком башмака отколупнуть льдышку. В таком случае он действительно не знает как быть. - Вот, - запыхавшись, произнес отец позади меня. - Надо идти. И поскорее, господин барон, пока солнце не зашло. - Он надел пальто и шарф, а барону подал его куртку и подбитую мехом войлочную шляпу. На мгновение показалось, будто барон хочет его обнять, но нет, он только выпростал руки, чтобы удобнее было влезть в куртку. - Благодарю, - сказал барон. Затем он попросил отца еще минутку подождать и поспешил к свинарнику. - Ну конечно, - проворчал отец. Едва барон вошел в свинарник, как раздался пронзительный свинячий визг. - Вот теперь я сгораю от любопытства, - сказал отец. Я неуверенно поднял на него глаза, его веселость мне не очень понравилась. Но никакой веселости не было и в помине, видно было только, что у него сильнее обычного подергивается веко. Тут появился барон. - Как всегда, - сказал он, - она от меня удрала. - Это был, вероятно, не самый благоприятный момент... - подчеркнуто произнес отец. Барон слегка пожал плечами. - Это как, посмотреть. Вот... - сказал он и разделил поровну клок иссиня-черной свиной щетины; один клок он заткнул за ленту своей войлочной шляпы. - А это возьмите вы, предохраняет от разных неприятностей. - Ага, - сообразил отец, - так вот почему был этот визг. - Отец вытащил бумажник и вложил щетину между проездным трамвайным билетом и фотографией Фриды. Я засопел, теперь, когда отец уходил, я бы предпочел, чтобы он остался со мной. Но было уже поздно; барон поклонился своим гостям. - Пожалуйста, не ждите нас к кофе, - сказал он и надел шляпу. - А что касается ваших пожеланий, я их еще обдумаю. Господин Янкель Фрейндлих собрался что-то ответить, но удалось ему только откашляться. - До свидания, - сказал теперь и отец. - И давайте не будем больше злиться друг на друга. Контакты или нет - я ценю всех вас. - Он прижался к моей щеке своими заиндевелыми усами, и они ушли. Я смотрел им вслед, покуда они не превратились в две крохотные пылинки, потерянные на бескрайней снежной равнине. И вдруг я тоже показался себе таким крохотным и таким потерянным, что поскорее отвернулся, чтобы хоть за что-то уцепиться взглядом. Все уже ушли в дом. В эту самую минуту закрылась и дверь свинарника, я только успел еще в темноте за дверью заметить бледное, укутанное детское личико Свертлы, оно казалось озабоченным. Я еще побегал по двору: не знаю от чего, но мне вдруг стало боязно входить в дом. Над гумном висело низкое, матовое солнце. Даже сердце щемит, как подумаешь, что в этом году оно больше не взойдет. Я еще поглазел на кур, которые, одна за другой, но без толкучки взлетали на свой насест. Вскоре тени сделались длиннее, и я понял, что в меня закрадывается страх,