сь, вы спите спокойно? Или вам снятся всякие сны? - Мне никогда ничего не снится. - Тогда еще вот что... - Пожалуйста. - Я, конечно, откликнулся и на другие объявления. - Это ваше право. - Я хочу сказать, если найдется что-то более подходящее... - Ах, скажите-ка мне еще раз, какая у вас пенсия? - Тысяча двести пятьдесят четыре. А что? - Так, для сравнения. - Для сравнения? - Надеюсь, вы не думаете, что вы единственный, кто откликнулся на мое объявление? - Да?.. - Конечно, нет. - Да, но когда же вы сделаете выбор? - Уж не раньше чем переговорю со всеми. - Гм. - Если только вы решитесь сразу... - Дайте мне подумать. - Я не имею в виду, что надо рубить с плеча. - Нет, нет. - С другой стороны, нужно же на ком-то остановиться. Пусть у него будет не так много денег, лишь бы он не колебался. - Итак... Я думаю... Я мог бы решиться. - Тогда я тоже могла бы. - С этой минуты считайте себя помолвленной. - Ну что ж. - Можете теперь называть меня Жоржем. - Меня зовут Ханни. - Обер! Две водки!.. МЕЧТА, А НЕ РЕБЕНОК  {Из сборника W. Schnurre. "Ich brauche Dich". Paul List. Verlag, Munchen, 1976.} - Что вам надо? - Я из социального обеспечения. Из ведомства по делам несовершеннолетних. - А как насчет удостоверения? - Само собой, фрау. Вот, пожалуйста. - Вроде бы настоящее. Сами знаете, всякие тут шляются. - Мне ли не знать! - Хуже всего - бродячие проповедники: от этих вообще отбою нет. Да еще торговые агенты. Мне тут недавно пытался один всучить набор игрушечных танков. С тридцатипроцентной скидкой. Стою вот так и думаю, как бы мне его половчее спровадить - вдруг опять звонят. И знаете, кто это был? - Дайте-ка подумать. - Полиция. Танки-то оказались краденые прямо со склада. - Это же надо! - Но один я успела отхватить. Я так считаю: нельзя упускать, если по дешевке. - Это точно. И как он, любит с ним играть? - Малыш-то? За уши не оттащишь. - Жаль, что его дома нет. Или он такой у вас тихий? - Шумит-то он за десятерых. Еще слава богу, что у нас шумом никого не удивишь. - Не так уж часто бывает, чтобы детишкам дали побеситься. - Это старое правило: перебесится, тише будет. Да вы входите. - Я ненадолго. - Ах, что там! Все равно времени девать некуда, я ведь на пенсии по болезни. - Ну, не скромничайте. С малышом, да еще такого возраста, уж, конечно, намаешься. - Я вам так скажу: возиться с таким ребенком - одно удовольствие. А кто этого не понимает, тот конченый человек. - Вы просто молодчина. - Не-е, я умею это ценить, только и всего. Сами посудите: разве это плохо, когда тебе напоминают о твоем детстве? От этого только молодеешь. А уж как такой ребенок приучает к порядку! Сами посмотрите: где-нибудь виден беспорядок? - Кухня, как игрушка. - Что-нибудь лежит не на месте? Грязь по углам? - Порядочек у вас образцовый. - Загляните-ка сюда, в буфет. - Ослепнуть можно от блеска. - Это его любимая посуда. Он у меня как поест, сам же ее и моет. - Только смотрите не перегните палку. - За кого вы меня принимаете? Я его не муштрую, боже упаси. Слова ему не скажу. Сама вожусь по хозяйству, и он делает следом за мной. - Главное чтоб не механически. - Да что вы! Ему это в радость. Будто игра. Я норовлю подать ребенку пример, но не тычу его носом. Главное - не заставлять, чтобы все делалось будто само собой. - Да, вы в это всю душу вкладываете. Вас бы в родительскую консультацию, там бы вам цены не было. - Не говорите ерунду. Нынче об этом каждый знает. - Но не каждый так любит своего ребенка, как вы. - Боже ты мой, ведь это же окупается сторицей. Например, как я слежу за собой. - "Следите за "собой" - это как понимать? - Ну, судите сами: я не слоняюсь по дому распустехой. Каждую неделю хожу к парикмахеру. Только встану и тут же навожу на себя марафет. - А что, он уже на это смотрит? - Еще как. Недавно я забыла сделать себе маникюр. И знаете, что он сказал? Ты, говорит, еще не в порядке. И это в три с половиной года! С ума сойти! - Гм. А как вообще насчет общения? - Душевнейшее. Иначе и не назовешь, - Другие тоже так считают? - Другие? - Ну, скажем, жильцы в доме. - Не смешите меня. Когда я вожусь с ребенком, я жильцов на пушечный выстрел не подпускаю. - Я вот вижу у вас игрушечный пароходик... Вы часто его купаете? - Бывает, что и по два раза в неделю. Уж очень он просится. - Он так помешан на воде? - Как начнет визжать, плескаться - не остановишь. Ну, а здесь у нас еще надувные игрушки, кораблики. Вот: хотите посмотреть? - Обалдеть. Не ванная, а магазин игрушек! - Это еще что! А вот когда вы заглянете в комнату Куртика! . - Так где, вы сказали, он сейчас? - А я разве сказала где? - А разве нет? Значит, мне показалось... - Ни за что не догадаетесь, где он. - С бабушкой в зоопарке. - Он вместе с другими ребятишками у пожарников. Это я им устроила. - Что может быть лучше для ребенка. - Вот и я так говорю. Бегемот - это, конечно, тоже очень хорошо. Но с ним ребенку иметь дела не придется, это уж точно. А вот если завтра здесь начнется пожар, ребенок должен знать, как вызывают пожарную команду. Значит, ему следует знать, как она работает. - Верно. Но и фантазию у ребенка тоже нужно развивать. - Конечно. Пройдемте-ка в его комнату. Осторожно, не наступите на мяч. Здесь, в коридоре, я не так уж слежу за порядком; - здесь он может носиться сколько угодно. Не ушибитесь о качалку. - Славные картинки вы повесили на стены. - Это из сказок, но только не из жестоких. - А не высоковато для такого малыша? - Ну, я обычно беру его на руки, когда он хочет их посмотреть. Так, сюда. - Да, фрау, я вам скажу... Диснейленд - паршивый закуток по сравнению с вашей детской! - Мой Девиз такой: если Куртик желает стоять на голове, пусть себе стоит. Захочет Петрушек - будут ему Петрушки. - На я вижу, он захотел чуть ли не два воза Петрушек да еще и Мишек! А машин... И где вы набрали такую уйму книг с картинками? - Странные у вас вопросы. Бывают у ребенка потребности или не бывают? - Да, но ведь нужно и меру знать. - Послушайте, господин. В чем причина, что человек дает себя угнетать? В том, что никто не научил его требовать. А Куртик требует, будьте покойны. - Ваша взяла, фрау, вы правы по всем статьям. Только скажите мне, как же он во всем этом разбирается? - Разбирается что надо. В этой комнате у всех игрушек есть имена. Начнем с того мишки справа: Сдобочка, Кренделек, Носанчик, Шурик-Мурик, Головастик, Цыпленочек, Киска-Миска, Оттокар, Зум-Зум, Бим-Бом. - Довольно, фрау, довольно, мне это некуда записать. - А кстати чего вы, собственно, пришли? - По чисто формальному вопросу: вы пропустили несколько сроков прививок. - Ну, опоздаем на день, на два - какая разница? - На день, на два, но не на целый год. - Не понимаю. - Мы вам выплачиваем сто десять марок в месяц пособия. Да еще плюс сотню на ребенка. Вы эти деньги, фрау, расходуете что надо: ничего не скажешь. - Ну, это еще не все. Загляните-ка в эти шкафчики: тут свитерочки, там штанишки, а здесь белье. А эти костюмчики - разве не прелесть? Вот этот, я его только вчера отхватила. Последняя модель, прямо с витрины, и шестьдесят процентов скидки. Жаль только, что через полгода он будет ему маловат. - Зато про кровать этого не скажешь. - Это точно; ее я купила навырост, тут уж все в норме. - И все-таки вам, видно, приходятся подтягивать ноги, верно я говорю? - Я? С чего это вам вздумалось? - Я вижу отпечаток головы на подушке. Для Куртика голова больно велика. - Господи боже, почему бы мне не поваляться рядом с ребенком в постели? - Потому что ваш ребенок умер с год тому назад, фрау Кунке; через месяц как раз год и исполнится. - Разнюхали все-таки. Ну, ничего от вас не скроешь. ПОВОРОТ НАЗАД  {Из сборника W. Schnurre. "Ich brauche Dich". Paul List. Verlag, Munchen, 1976.} - Да говорю же: он узнал меня. - Какой-то мужчина остановил на тебе взгляд, ну и что. - Это был он. Иначе с какой бы стати он дважды возникал на моем пути в то дождливое утро, причем один раз - на территории завода. - В одних сборочных цехах более трех десятков греков. Они же все на одно лицо. - Он специально вернулся. Он чуть не задел меня. И потом этот взгляд. Даже шофер обратил внимание. - Померещилось. Ты просто слишком долго носишься с этим. Неудивительно, что в один прекрасный момент начинаются галлюцинации. - Могу поклясться: это сын того Патроклеса, предавшего бургомистра. У него физиономия - копия отца. - Я подолью тебе кофе. Будь добр, твою чашечку. - Уже в четырнадцать у нега был такой вот взгляд. Такими глазами он смотрел на меня, когда мы брали его отца. - Вахтер проверяет каждого входящего. У него, ты не справлялся? - Мне не требуется ничьих подтверждений. Я запомнил каждого из десяти; а поскольку брать их пришлось дома, то и ближайших родственников тоже. - Оставь. Воспоминание это отравляет тебе жизнь, я знаю. Но не начинай перебирать всех и каждого заново. Что было, то прошло. Это только доконает тебя. А твои нервы и так никуда не годятся. - "Нервы"!.. - Тео! Господа из наблюдательного совета уже обращают внимание, как ты изменился. О коллегах из директората и говорить нечего. - Господам недолго осталось ломать себе головы: я опережу его, этого Патроклеса. - Ну вот, таким ты мне снова нравишься. - Пожалуйста, не строй иллюзий. - Пойми, ведь я способна, по крайней мере, ощутить всю вынужденность твоих поступков. Шла война. Ты обязан был принять ответные меры на взрыв моста. А что все должно было кончиться ужасно - расстрелом десятерых - это же яснее ясного. - У тебя трогательная манера называть вещи своими именами. Только позволю себе заметить: мне самому пришлось и отбирать обреченных. - Об этом ты никогда ни слова не говорил. - Какой же начальник сам признает, что кто-то из его людей отказался выполнить приказ. - Ты хочешь сказать, младшие командиры отказались собрать эту десятку? - Да, у меня был выбор: либо предать трибуналу лейтенанта, двух фельдфебелей, трех унтер-офицеров, либо самому понести наказание за невыполненную акцию возмездия. - Именно это я подразумеваю под "вынужденностью". Ты не мог поступить иначе. - Я смог бы, если бы временно отказался от некоторых принципов и взял ответственность на себя. - Сегодня легко так говорить. Разжалование в военное время, Тео, - прескверная история. Такое и для гражданской карьеры не проходит даром. Уж отец тогда вряд ли бы взял тебя в дело. - Думаю, ты все еще недопонимаешь меня. - Да неужели? Разве кто-нибудь принял ближе к сердцу твои душевные терзания, чем я? Ты должен постоять за себя. Просто-напросто ради твоего же самосохранения. Я права? - Да. Только в другом смысле, чем ты думаешь. - Теперь я тебя действительно не совсем понимаю. - Гертруда, этой ночью я решился на труднейший шаг в жизни. - Звучит пугающе. - Да. - Зачем ты нагоняешь страх на меня? - Даже в мыслях этого нет. - У тебя рука дрожит. - Не могу больше. Я знал. Всегда знал: этот день должен настать. Все сроки вышли. - Вспомни: подобные искусы одолевали тебя частенько и прежде. - Этот - последний. И первый, от которого ты меня не отвратишь: я пойду с повинной. - Дай, пожалуйста, огня. Спасибо, милый, позволь я уточню. Ты персонифицируешь свое недомогание. Иначе говоря, капитулируешь перед каким-то пугалом. - Будь это Патроклес или кто другой - в следующий раз я сорвусь, - Ты это себе внушаешь. Логично: в подобной ситуации можно довести себя бог знает до какого состояния. Однако не менее логично, что его можно снять. При желании, разумеется. - Я хочу втолковать тебе, чего я, собственно, хочу: покоя, Гертруда, одною лишь покоя. Я дошел до точки; Патроклес дал мне это понять. - Ладно. Посмотрим на него с твоей колокольни. Что он может сделать? Обвинить тебя. Усугубить твое собственное сознание вины. И на то, и на другое есть контрдовод: ты вынужден был действовать так - ты выполнял приказ. - Любое принуждение извне утрачивает силу, спровоцировав внутреннее побуждение. - Думается, сущность приказов именно в том, чтобы исключать малейшее проявление подобных сомнений. Твою долю ответственности с тебя сняли. И снова взваливать ее на себя ты не можешь. Она больше не твоя. - Меня нельзя лишить чего-либо, с чем я не желаю расставаться. - Но зачем же забывать о роковых стечениях обстоятельств. Ты столкнулся с диверсией, чьи последствия были ясны с самого начала; тебе выпало на долю лишь привести неизбежное в исполнение. - Иногда мне хотелось, чтобы твой отец был зеленщиком, а не, генералом. - Не потому ли, что недюжинные способности штабиста вывели его на промышленную стезю; но тогда тебе не пришлось бы восседать в кресле управляющего алюминиевым акционерным обществом. - Кстати, одно из следствий моего решения в том, что для меня отпадет необходимость быть бесконечно благодарным твоему семейству за это место. - Нельзя ли яснее, Тео? - Я разговаривал с прокурором Хердегеном. - Откуда мне знакомо это имя? - Из газеты. Хердеген выступал обвинителем на нескольких процессах по расследованию преступлений в концлагерях. - Но почему ты обратился именно к нему? - Я же сказал тебе: хочу явиться с повинной. - Да ты спятил? Ты открылся ему? - Он затребует документацию через греческое консульство. - А как же фирма?! - Фирма интересует меня со вчерашнего дня лишь постольку поскольку. - Тебе лечиться пора, Тео. - Мне пора грехи искупать, если такое вообще возможно. - Ты уже искупил их. Нельзя сделать большего, чем стойко нести этакий крест. - Можно сделать больше, Гертруда. Вот увидишь. - Тридцать семь лет ты прожил с этим. Главных виновников, которые втянули тогда тебя и всех остальных, давно покарали. Мало тебе этого? - Меня никто не втягивал. В той проклятой войне я, выполнял свой офицерский долг и, увы, слишком поздно уяснил, что долг долгу рознь, иной бывает преступен. Вина прочих в этой связи меня мало волнует; мне надо о своей собственной побеспокоиться. - А что если бы "в этой связи" ты самую малость побеспокоился и обо мне? - Гертруда, тебе я обязан многим, а что до карьеры - то почти всем. Но тут я один. Тебя при сем не было. Это касается исключительно меня. - Может, мне и в самом деле напомнить, сколько раз ты вынуждал меня соучаствовать в той экзекуции? Сколько раз ты вскакивал в поту от ночных кошмаров? Сколько раз впадал в депрессию? Кто тогда возвращал тебя к жизни? Я. После того, как ты в тысячный раз расписывал малейшую подробность. - И это теперь прекратится, - Боюсь, я должна выразиться определеннее: постепенно я тоже начала видеть, как те десять валятся, скошенные очередью. - Тем более, мой долг перед тобой - покончить со всем этим. - "Покончить", - это правильно. Только никакому прокурору с этим не покончить. Все в твоих руках. Жаль только, ты слишком малодушен. - Выступаешь вдруг совсем не по существу. - С бОльшим основанием сие следует переадресовать Ты ведь еще ни, разу не сподобился описать все как было без эмоций. - Неужели? Ну так послушай. Стоял слепяще жаркий полдень. Останки только что взорванного моста слегка подрагивали. Лишь из оливковых рощиц доносилось уловимое дыхание ветерка: Я спросил тех десятерых, не хотят ли они пить. Они не ответили. - Вот, пожалуйста. - Не понимаю. - Разреши, я тебе помогу. Ты поэтизируешь преступление. - Я не совершал преступления! - В таком случае, почему ты рвешься на скамью подсудимых? - Не могу так жить больше. Я приказал расстрелять десять человек за один взорванный мост. Я не могу вернуть к жизни хоть одного из десяти. Но попытаться искупить вину за содеянное - могу. - В тюрьме. В исправительном учреждении. Еще бы! - Допустим, мои рабочие кабинеты менее подходят для этой цели. - Чего бы я никогда не взялась утверждать. Все целиком зависит от тебя. Правда, если для пущей сосредоточенности тебе потребны ограниченное пространство и решетки на окнах, это значит - еще не время. Ведь камера суть насилие. А искупление возможно при свободном решении. - Как можно быть свободным, если ты убивал! - Стало быть твое понимание искупления ложно. - Для тебя ложно. Мне сейчас любая воля ни к чему, мне нужна неволя. - Чего же ты добьешься, покорившись ей? Только того, что когда-нибудь сможешь сказать себе: с прожитых лет вина снята. За эту прописную истину ты расплатишься самыми дорогими годами жизни. - Годы за жизни - я не столь самонадеян, чтобы думать, будто это взаимно уравниваемые величины. - В чем же тогда смысл этого "искупления", если даже не подвергается пересмотру сам прецедент? - В том, что покаюсь, а что получу по заслугам, приму как должное. - Твое бессилие тщится взять свое. Грустный торг. - Есть исход, и есть предел. Силы мои на исходе, я хочу сделать последний шаг к своему пределу и уже оттуда попытаться обрести новые силы. - Но почему этот путь должны указать чужие люди, когда единственно верное - найти его в себе самом? - Знаю! Его надо разделить на отрезки. Каждому - свой черед. Я бы слишком поторопился. Я бы неоправданно поспешил! - Какая все-таки польза от пяти или десяти лет, если их якобы очистительное воздействие благотворно скажется на тебе лишь после их окончания. Кому вообще дано судить - изменился ты или нет, когда до сих пор в этом было отказано твоим близким? Этому Хердегену? Да он о тебе ни малейшего представления не имеет. - Хердеген всего-навсего страж. Он стоит у врат закона. А я хочу вовнутрь. - Тебе надо не в статьи, закона влезать. Тебе отстраниться надо. Отстраниться от этого дела и - от самого себя. - Я не отступлюсь от задуманного, ты меня не разубедишь. - То, что ты задумал, я вовсе не ставлю под сомнение, речь идет лишь об инстанции. Суд не наделен чуткостью. Тут нужен судья, который знает тебя. Ну, кто же подходит для этой роли, Тео, больше, чем я? - Ты не беспристрастна. Развивайся события по-твоему, так Патроклес должен был бы снять охранника, и делу конец. - Нет скажи, я беру несколько шире. Ведь здесь не одно наше имя поставлено на карту, но и пайщики общества. О реакции моей семьи лучше вовсе не говорить. - Не забывай, мне обеспечена помощь юриста. - Тогда, Тео, остается еще такая возможность. Мы обращаемся к профессору Дормейеру. Ты знаешь, сколь причастен он к судьбе фирмы. Он сразу назначит тебе перемену климата да к тому же обоснует это должным образом. Сложить чемоданы дело нехитрое. - Сожалею, Гертруда: бегство это не выход. - Но, милый! Кто говорит - о бегстве? Твое здоровье подорвано. На заводе все догадываются: у тебя сильное нервное расстройство. Передышка нужна тебе как воздух. Я уж и забыла, когда мы последний раз отдыхали на Майорке. А сейчас это прямо-таки идеальный вариант. - Если бы мне предстояло все обдумать - возможно. Но что обдумывать? Я знаю, как должен поступить. - В теперешнем состоянии ты не выдержишь такого процесса, который потребует всех душевных и физических сил. - Выдержу. - Ну, тогда хоть обратись сначала в инстанцию предварительного разбирательства: обратись ко мне. - Полгода назад я б еще, пожалуй, уверовал в полезность перемены образа мыслей, но ты всегда относилась этому как к безнадежной затее, всегда умоляла меня вставить прошлое "в покое". - Я начинаю сознавать, что то было ошибкой, Тео. Нам следовало бы обсудить все терпеливо, на отдыхе. - Так ты говоришь сегодня. А что запоешь завтра, вздумай я поймать тебя на слове? Старые песни. - Милый, я тоже сделала кое-какие выводы. Теперь я знаю, что поставлено на карту. Сам - видишь: я уж и этого Патроклеса принимаю всерьез. - А только что ты мне опять советовала: раз я не могу прошлое забыть, то мне нужно заставить себя отстраниться от него. - Обещаю: на Майорке у нас будет вдоволь времени поговорить о том, что постепенное изживание эффективнее насильственного отстранения. - И тебе не захочется меня разубеждать? И на все хватит терпения? - О чем ты говоришь? Что в данный момент для тебя самое главное? Да одно единственное: воспользоваться шансом стать другим человеком. - Стать другим без наказания?.. - Будь справедлив: вспомни ночные кошмары, депрессию. - А что если нам отправиться в Грецию - в ту деревушку? - Не хочешь ли, чтобы родственники погибших поднесли тебе стаканчик вина с козьим сыром в знак прощения? - По их поведению я бы определил, есть ли у меня на самом деле внутреннее право на амнистию. - Право есть у каждого. - Но я хотел бы доказать этим и кое-что другое. - Что ты не боишься мести; ну, допустим. Но ведь мужество - это одно, а потребность в преображении - совсем другое. Твое появление может стать для них последней каплей. Оно может спровоцировать деревенский самосуд. Камнепад, одинокую пулю. - Аргументируешь удивительно проникновенно. - Потому что мне хочется вызвать в тебе иное бесстрашие: перед самим собой. - А кто поручится, что этот путь правильнее? - Мое неприятие, в противовес твоему чувству вины. Ибо ему чужд объективный подход. - Это вовсе не одно лишь чувство вины; с ним - еще можно прожить. А то, что оно смыкается с совестью. Совесть выворачивает душу. Против вины у нее иммунитет. - Ты ее слишком высоко ставишь. Совесть - дело более или менее точной памяти. Старый снимок блекнет, выполнив свои функции; и тут не надо прибегать к ретуши. - А если в самый последний миг перед тем, как поблекнуть, - и, может, именно потому, - возникает безумное отчаяние? - Пусть возникает; если его ждешь, то его надо подавить еще в' зародыше. - А если в нем заключена такая сила, которая толкает на самопожертвование и смерть? - Желанная катастрофа - что общего у нее с искуплением? В твоем понимании? - Ты еще никогда так со мной не говорила. - Ты тоже еще никогда не собирался обратиться по заведомо ложному адресу. - Ради бога, как же мне теперь выпутаться из всего этого?! - Позволь действовать мне. - Что ты сделаешь? - Отправлюсь с тобой к профессору Дормейеру. Он признает - временно, - что у тебя сильно угнетена психика и ты не вполне вменяем. Мы объясним это потрясением, пережитым на войне. Тебе пришлось однажды быть свидетелем казни; травма и сегодня все еще бередит. - Но нам нужно срочно звонить Хердегену! - Теперь предоставь это лучше Дормейеру. Но аппарат тем не менее можешь принести. - Кому ты хочешь звонить? - Начальнику заводской охраны. Ты абсолютно прав: если твой Патроклес существует, он будет схвачен не позднее чем через час. А выдворить нежелательного иностранца, наверное, не такая уж большая проблема. - Ты прямо вдыхаешь в меня жизнь. - Насчет Майорки мы договорились? - Летим завтра утром. Я сейчас же отдам прислуге распоряжение насчет билетов. - Ты настоящее сокровище. ГЕРОИНЯ  {Из сборника W. Schnurre. "Ich brauche Dich". Paul List. Verlag, Munchen, 1976.} - У тебя новая прическа? - Больше ты ничего не замечаешь? - Разве что твой тон. - Да, он тоже новый. - И это ужасное платье. - Ну, наконец-то. - Нельзя ли узнать, на какие деньги куплен этот балахон для огородного пугала? - Можно, золотце. Я кое-что заработала. - Будь любезна, не называй меня "золотце". И тем более с таким выражением. - Ты отвык, любовь моя. - Я запрещаю подобную беспардонность! - Говори по-немецки. Ты же знаешь, я не понимаю иностранных словечек. - Это слова, а не словечки. - Главное, чтобы ты скумекал, не правда ли? - Да перестань ты наконец разговаривать со мной языком сточных канав. - Сточные канавы - это из прошлого столетия. Теперь говорят "канализация". Существует канализационный язык, золотце? - Я вовсе не собираюсь опускаться до твоего уровня. - Может быть, и не собираешься. Но постепенно соберешься: я достаточно долго смотрела на тебя снизу вверх. - Вот именно. А кем ты, собственно говоря, была? Кто из тебя хоть что-то сделал? - Я была славной, симпатичной девчонкой. А морщинистое лицо старухи, которое теперь у меня, это все благодаря тебе. Каждая морщина. - Хорошо. Теперь послушай меня. Еще одна такая чудовищная растрата, и я отберу у тебя хозяйственные деньги и буду есть в кафе. - Найди еще где-нибудь спальню, и я подпрыгну от радости до потолка. - Знаешь, как это выглядит, когда дама к шестидесяти ведет себя как школьница? Аморально, вот так. - А - как...? - Аморально - значит непристойно. - Так бы и сказал. - Тридцать лет я пытался дать тебе какое-то образование. Пусть это были напрасные усилия любящего человека, пусть... Из этого еще не следует, что я должен отказаться и от своего образования. Я-то знаю, как себя вести, - Давить до могилы, все ясно. Только я подпорчу тебе диспозицию. Диспозицию, правильно? - Правильно, что муж, работающий как проклятый, позволяет жене роскошь ни о чем не заботиться, кроме домашнего хозяйства. Правильно, что в интересах самой жены это подразумевает определенную структуру авторитетов, правильно и совершенно очевидно. В конце - концов, мужчина должен проявлять заботу по-мужски. - Удобная формула для вечных ревизий. Заметь, опять иностранное слово, я совершенствуюсь. - Я больше тебе вообще не отвечаю. - Нет, милый, с сегодняшнего дня меняем пластинку. - Что... - Убери газету. - Что это у тебя? - Револьверчик, Макс. Слямзила у укротителя в цирке. - Но он не заряжен?! - За кого ты принимаешь льва? Он не подожмет хвост, увидев пустой барабан. - По крайней мере, он на предохранителе? - Должна тебя, к сожалению, разочаровать. - Ты шутишь со мной. - Как можно. Да ты никогда и не понимал шуток. - Ты хочешь меня напугать. - А также привлечь твое драгоценное внимание. - Сначала отложи его. - Когда-то читала сказку. Один король оставил свой скипетр на ночном столике. Бац, и он лишился королевского титула. - Чего ты хочешь? - Чтобы ты единственный раз в жизни выслушал меня. - Я слушаю. - Чуть повыше бледное личико. Уставься прямехонько в это дуло, как в ежедневную газету. Вот так. - Могу я говорить? - Естественно. Когда тебя спросят. Скажи по-иностранному "кратко". - Лаконично. - Да, я это имею в виду. - Но я неудобно сижу. - Я всегда так сидела. И всегда так лежала. Тридцать лет. Так что четверть часика потерпишь. - Я не потерплю и минуты. - Тогда привет, Макс! - Ради бога! Начинай! - Охотно. Сегодня в "универмаге вижу плакат: приехал цирк. Можешь высказаться. - Ты была в цирке? - Повежливей, быстро. - Надеюсь, ты хорошо позабавилась? - Еще надо подумать, уместно ли слово "позабавилась". - Сформулировать снова? - Прошу тебя. - Было интересно? - Иначе не назовешь. И знаешь, что мне больше всего пощекотало нервы? - Номер с хищниками. - Конечно, ты понял, потому что я сказала про льва. - И про укротителя. - Я тебя о чем-нибудь спрашивала? - Извини, пожалуйста. - Хищники, правильно. Дополнительный аттракцион. Дирекция приглашает почтеннейшую публику на испытание мужества - так было написано на специальной - афишке. Марта, девочка, подумала я, сходи, может быть, прихватишь там свою бодринку... - Что? - Да, я забыла: если что не дошло, то можешь спрашивать. - Премного благодарен. - Поблагодаришь в конце суммарно. "Суммарно" - правильно употреблено? Можешь только кивнуть. Видишь, я все-таки образовываюсь. Бодринка, милый, это то, что позволяет не околеть после тридцати лет супружеской жизни. Когда ты готов пройтись и в клетку со львами. Ты понимаешь меня? - Пытаюсь. - Итак, сначала в парикмахерскую. Новая укладка поднимает чувство собственного достоинства. Если, конечно, успеешь еще отдохнуть. Сопереживаешь? Прекрасно. Затем покупки, и на трехчасовое представление. Народу, естественно, в конце недели столько, что цирк по швам трещит: пришлось удовлетвориться жалким шестимарочным местом. Что случилось? - Мешает мне очень этот револьвер. - Милый, он это и должен делать. Не забывай только всегда смотреть точно в самое дуло. Концентрирует внимание, не так ли? Обычную цирковую галиматью я пропускаю. После антракта и началось. - Что? - Номер с хищниками: тигры, пантеры и львы. Целая дюжина. Берберийский лев - гвоздь программы, так сказать, деликатес. Правильно я произношу? - Может быть, "э"? - Где? - В конце. - По-моему, в конце етоит "с". - Как тебе угодно. - Очень любезно с твоей стороны. Не отворачивайся, золотце, револьверчик этого не любит. Представь себе берберийского льва-самца. Представил?, Теперь укротитель. Мужчина величиной со шкаф; по пояс голый, усы и кудри - то, что надо. Представляешь красавца? Ну и теперь вообрази, что он выделывает, со зверем: барабанный бой, раскрывается пасть, и он прямехонько туда своей головой. Прояви беспокойство. - Невообразимо. Засунул голову льву в пасть? - На целых полминуты. Во внезапной тишине могло послышаться, как хрустнул череп. Потом - наружу, и туш. Прическа целехонька, поклоны во все стороны. Публика чуть не лопнула от восторга. Ты видишь, ты слышишь, милый? - Как будто сижу в цирке. - Сиди прямо. Определяйся точно по дулу и помни об этом все время. Ну вот тут и случилось - туш, и он объявляет: кто из публики проделает то же самое... - Раскроет пасть льву? - Засунет голову; пасть льву раскроет он сам. Итак - тот получит в кассе сто марок. Прояви эмоции, золотце. - Не будешь же ты утверждать... - А почему, ты думаешь, я тебе это рассказываю? - Это чудовищно, Марта. - Так и показалось господам в партере. Думаешь, кто-нибудь из них пошевелился? Чушь. Кое-кто почесал нос, кое-кто потеребил галстук... - Объяснить их поведение? - Необязательно, милый. Пожалуйста, выше подбородок. Совмести свои напуганные глазки с дулом. Вот так хорошо. Прекрасно, думаю, господа не желают. Марта, девочка, соберись. Хватаю авоську и через ряды вперед. Я рискну, пожалуй, - говорю громко. - Ты сошла с ума. - В цирке так и подумали. Очень уж повеселилась публика. Ай-да мамаша, крикнул один. Аплодировали лишь несколько пожилых женщин; они поняли, - Что? - Мораль басни, золотце. В конце концов, я выступала как представительница. Внизу что-то вроде конюха хватает меня, распахивает дверь клетки, вталкивает меня туда, и щелк. Потешное чувство испытываешь в клетке с доброй дюжиной плотоядных: будто подтираешься наждачной бумагой. - Хочу тебя спросить... - Только без содрогания в голосе. - А что бы я делал без тебя? - Милый, ты бы до глубокой старости пополнял свою коллекцию пивных этикеток. Однако мы забываем укротителя. Ошеломительная мускулатура. Да еще из напопного кармана выглядывает наш пистолетик, не броско, естественно. Правда, некоторая раздраженность все-таки чувствовалась. Вы это серьезно, сударыня, спрашивает он меня, ведь... Не надо слов, говорю ему, приступим; раскройте ему как следует пасть. - Ужасно. Я тебя действительно не понимаю, Марта. - Поэтому я тебе и рассказываю. Итак, укротитель делает знак оркестру: туш, барабанный бой и р-раз - пасть у льва снова разинута. На этот раз с трудом, лев, естественно, больше не хотел. Думала, что у дяди жила на лбу лопнет, так ему пришлось поднапрячься. Вперед, сударыня, выдохнул он, подано! Но держите пасть как следует раскрытой, говорю ему, слышите? Затем проверяю прическу и - головой в пасть. - Стакан воды, быстро. - Сидеть. Воспринял совершенно правильно: жара в пасти, как в духовке. И вонь! Думала, я окочурюсь. Ну, конечно, кто же будет выковыривать остатки пищи из зубов такого зверя, не правда ли? - Мне плохо. - Это не аргумент. Моргай глазками куда сказано, слышал? Все время в дуло, тютелька в тютельку. Собственно говоря, я могла бы выдержать еще четверть минуты. Но слышу, как он снаружи кряхтит. Не могу больше, сударыня. Ради бога, где вы? Марта, девочка, думаю, кажется, тревога. И голову из пасти. Как только я выпрямилась, загремели такие аплодисменты, что чуть не рухнул купол цирка. Укротитель белый как творог. Логично: такого успеха у него никогда не было. Однако мы все-таки коллеги. Беру его за руку, поклоны во все стороны, воздушные поцелуи. Потом хватаю авоську и к кассе. Во всяком случае, очень впечатляющая история. Эй, Макс. Сядь сейчас же как следует. - Ради бога. Убери пальцы с курка. - Вот так хорошо. Смотри, прямехонько в приятную дырочку в стволе. Все ясно? - Абсолютно. - Итак, дальше. Как раз прячу сотенную, когда подходит директор с букетом цветов. Мадам, говорит он, грандиозно. Однако, надеюсь, вы не собираетесь еще раз почтить наше представление своим присутствием? Как вам сказать, отвечаю, я почувствовала запах крови. В конце концов, когда я еще заработаю такие аплодисменты? Совершенно верно, говорит он. Но вы абсолютно затеняете нашего укротителя. Да что вы, такого силача? Вот именно, говорит директор. Подумайте сами: он тренировался годами. И вот появляетесь вы и делаете это еще лучше. Разве это не ужасно? Смотря с чьей точки зрения, говорю. Вы храбрая женщина, говорит он и целует мне руку. Как вы посмотрите, если мы добавим еще сотню, а вы здесь больше не появитесь? Любезно, не правда ли, золотце? - Да, да, я тоже так считаю. - Что ж, я согласна, говорю. Но что вы будете делать, если еще кто-нибудь объявится из публики - и проделает то же самое, что и ваш укротитель? Боже мой, говорит он, эта рекламная приманка чуть ли не двадцать лет на афише. И до сих пор еще никто не набрался храбрости. Храбрости, сказал этот приличный человек. Милый, выскажись тоже. - Только что звонили в дверь. - Кому это мешает? Итак?.. - Что касается меня, то храброй ты была бы, если бы пошла к укротителю и извинилась за свое легкомыслие.. - Меня радует, что я выполнила твое желание, золотце. Сидел в своем жилом вагончике и ревел дядя. Выше голову, говорю ему. Если бы меня не угнетали всю жизнь, я никогда бы не совершила такое безумие. Но я просто должна была себе доказать, что я на что-то еще гожусь. Значит, это исключение, сударыня, спрашивает он, а вовсе не правило? Как правило, говорю, я отбракованная пенсионерка, которая помахивает то метлой, то пылесосом, и на этом кончено. Кроме того, я получила еще сотню кругленьких от директора, чтобы это не повторялось. Так что успокойтесь. - Снова звонят. - Наклони голову. Понюхай, совсем не так давно отсюда стреляли, из этого ствола. - Марта, ты сошла с ума. - Кстати, знаешь как она мне досталась, эта штучка? - Ты сказала "слямзила". - Могу дополнить. Он обнял меня при расставании. Я совсем потеряла голову, можешь себе представить. Правда, не настолько, чтобы не заметить этот симпатичный револьвер, торчавший из кармана на заднице. - Как, когда вы обнимались?! - Чтобы сохранить память о таком дне, я была готова на все. Кроме того, я ему оставила букет. Ну, ладно, открой дверь. - Меня эта история, кажется, доконала. - С сегодняшнего дня такого больше не будет. Все для меня будешь делать галопом. Встань же, открой, снова звонят. - По крайней мере, спрячь револьвер. - Увы, именно к нему тебе придется привыкнуть в будущем. А теперь слетай же, золотце. - Уже иду. - Кто там, милый? - С радостью, милостивый государь. Входите же, пожалуйста. - Гости? - Укротитель, любовь моя. Он умоляет вернуть ему револьвер.