ким прекрасным стал бы для меня этот день! ГЛАВА СЕДЬМАЯ I Прозвучал автомобильный гудок, и Том выбрался из грязной ямы из-под "форда", который ремонтировал. Вытирая на ходу руки ветошью, подошел к "олдсмобилю", остановившемуся у одной из бензоколонок. -- Полный,-- сказал мистер Герберт, их постоянный клиент -- агент по продаже недвижимости, который скупал земельную собственность вокруг гаражей по низким, военного времени ценам, а сам терпеливо ждал наступления послевоенного бума. Теперь, когда капитулировали и японцы, его машина все чаще стала появляться у гаража. Он покупал бензин на заправочной станции Джордаха за талоны, приобретенные на черном рынке, которые продавал ему Гарольд Джордах. Томас, отвинтив крышку бака, вставил в него пистолет, нажал на спусковой крючок. День был жаркий. Запах от бензина поднимался невидимыми волнами вверх от бензобака. Томас вертел головой, стараясь не дышать бензиновыми парами. Из-за этой работы у него теперь каждый день болела голова. Эти немцы травят меня, объявили мне химическую войну, думал он, особенно теперь, когда война закончилась. Он считал своего дядю стопроцентным немцем, но относился к нему не так, как к своему отцу, тоже немцу. Естественно, у него был заметный немецкий акцент, а его две бледнолицые, белокурые дочки выходили по праздникам в своих платьицах, сшитых по баварской моде. Вся семья пожирала кучу сосисок, копченой ветчины с острым немецким соусом. В доме целыми днями звучали песни Вагнера и Шуберта, которые без устали, постоянно крутили на проигрывателе, так как миссис Джордах обожала музыку. Она просила Томаса называть ее тетей Эльзой. Томас работал в гараже один. Его напарник, механик Койн, болел всю неделю, а второй механик уехал по вызову. Было два часа дня, и Гарольд Джордах все еще торчал дома, расправляясь со своим традиционным ланчем: Sauerbraten mit Spazle1 и тремя бутылками светлого вина Миллера... После этого обычно следовал приятный краткий сон наверху, на большой кровати рядом с его толстушкой женой, чтобы, не дай бог, не переработать и не нажить преждевременный сердечный приступ. Томаса вполне устраивало, что горничная дала ему пару бутербродов и немного фруктов в мешочке, чтобы он подкрепился на работе, в гараже. Чем меньше он видел домочадцев своего дяди, тем больше они ему нравились. Их общества ему вполне доставало, так как он жил в их доме. Ему выделили крохотную комнатушку на чердаке, где он лежал по ночам, потея от жары, ибо железная крыша дома ужасно накалялась за день от палящего солнца, особенно летом. Ему платили пятнадцать долларов в неделю. Его дядюшке Гарольду повезло. То, что произошло с этим сгоревшим крестом на холме в Порт-Филипе, было ему на руку. Бак он залил под завязку, повесил пистолет, надел картуз и вытер бензин, разбрызганный на заднем крыле. Протер тряпкой ветровое стекло, взял у мистера Герберта четыре доллара тридцать центов, плюс еще чаевые от него -- десять центов, щедрая душа. -- Большое спасибо,-- бросил он заученную фразу благодарности, глядя, как "олдсмобиль" выезжает с заправки в сторону города. Гараж Джордахов стоял на окраине, и поэтому к ним постоянно заезжали транзитные машины. Томас вошел в контору, пробил чек на кассе, положил деньги в нижний ящик. Он закончил грязную работу под "фордом", и теперь делать ему было решительно нечего, хотя, конечно, если бы дядя оказался сейчас рядом, он наверняка нашел бы для него чем заняться. Мог заставить мыть туалеты или надраивать хромированные, сияющие кузова выставленных на площадке для продажи подержанных автомобилей. Томас лениво подумал, не взять ли ему деньги из кассы и не податься отсюда куда-нибудь подальше. Он нажал клавишу "нет продажи" и заглянул в ящичек кассы внизу. Вместе с четырьмя долларами и тридцатью центами Герберта там лежало десять долларов и тридцать центов. Когда дядя Гарольд уходил на ланч, он забрал с собой все выбитые чеки, оставив в кассе пять однодолларовых бумажек и один серебряный доллар монетой, если вдруг придется давать сдачу. Дядя никогда не стал бы владельцем гаража, площадки для продажи подержанных автомобилей и бензозаправочной станции, не считая каждый цент. Деньги, как известно, любят счет. Томас сегодня еще ничего не ел. Взяв свой пакет с едой, он сел на кривоногий деревянный стул в тени у стены гаража, наблюдая за бойкой торговлей. Нельзя сказать, что эта картина оставляла его абсолютно равнодушным. Автомобили на площадке -- длинные, с диагональными боками -- очень похожи на большие морские корабли. Весело трепещущие флажки над ними были знаком о заключенных сделках. За дровяным складом, по диагонали через дорогу, начиналась чересполосица земельных, словно смазанных охрой, участков фермеров. Если сидеть спокойно, не делать лишних движений, то жара становится вполне сносной, а отсутствие поблизости дяди Гарольда создавало ощущение полного благополучия. На самом деле никак нельзя сказать, что он несчастен в этом городе. Нельзя грешить против истины. Городок Элизиум в штате Огайо был, конечно, меньше по размерам его родного Порт-Филипа, но зато куда более процветающим, и в нем полностью отсутствовали трущобы, не было никаких признаков всеобщего запустения и тлена, которыми отличалась окружающая среда его родного города куда ни кинь взгляд. Рядом находилось небольшое озерцо с двумя отелями, открытыми летом; сельские коттеджи, которыми владели состоятельные люди, приезжавшие сюда из Кливленда. Поэтому у этого городка был всегда свежий, празднично-курортный вид. Это впечатление усиливали красивые, модные магазинчики, рестораны и разные зрелища, такие, как выставки племенных лошадей и регаты, устраиваемые для небольших лодок на местном озере. У всех жителей Элизиума, казалось, водятся деньжата, и этим он сильно отличался в лучшую сторону от Порт-Филипа. Томас, порывшись в пакете, вытащил из него бутерброд, аккуратно завернутый в вощеную бумагу. Бутерброд с ветчиной, салатом и помидором, с толстым слоем майонеза, на очень свежем куске ржаного хлеба. С некоторых пор горничная Джордахов, Клотильда, начала вдруг подавать ему вкусные сэндвичи, причем каждый день разные, заменив ему порядком надоевшую диету из копченой болонской колбасы на толстых кусках хлеба, с которой ему приходилось мириться первое время. Тому стало чуть стыдно за свои грязные, все в масляных пятнах руки с грязными, черными ногтями на этом тщательно упакованном санитарно-чистом бутерброде. Вот почему Клотильда не могла выносить такую неприглядную картину, когда Томас уплетал ее бутерброды. Клотильда была приятной, милой женщиной лет двадцати четырех из французской части Канады. Она работала с семи утра до девяти вечера и раз в две недели по воскресеньям получала выходной. У нее были большие, печальные черные глаза и черные волосы. Ее смуглый цвет кожи на фоне белоснежной формы служанки ставил ее значительно ниже на социальной лестнице по сравнению с агрессивно-белокурыми Джордахами, будто она родилась на этот свет только для того, чтобы быть их служанкой. Она также неизменно оставляла для него кусок пирога на кухонном столе, когда после обеда он выходил побродить по городу. Дядя Гарольд с тетей Эльзой не могли долго выносить его присутствия в своем доме, в общем так же, как и его, Тома, родители. Поэтому ему приходилось часто уходить из дома, бродить по улицам. Вечерами нечем было заняться. Он мог сыграть за какую-то команду в футбол при искусственном свете в парке, сходить в кино, выпить после сеанса содовой, а также искать встреч с девушками. У него не было друзей, которые могли бы задать ему неприятные вопросы по поводу его жизни в Порт-Филипе. Он старался быть со всеми окружающими подчеркнуто вежливым. Он даже ни разу не подрался с того времени, как приехал в этот город. Пока ему с лихвой хватало своих неприятностей. Но, несмотря ни на что, он совсем не считал себя несчастливым человеком. Теперь он был далеко от родительской опеки. Такую разлуку с ними считал он благословением божьим для себя. К тому же теперь у него была собственная кровать и не было никакой необходимости делить свою лежанку с братом Рудольфом,-- это обстоятельство действовало весьма благоприятно на состояние его нервов. Отпала необходимость ходить в школу. Какое счастье! Он был не прочь поработать в гараже, хотя дядя Гарольд был ужасным занудой, постоянно суетился и о чем-то беспокоился. Тетя Эльза, как заботливая квочка, постоянно угощала его стаканами апельсинового сока, считая, что его худоба -- это следствие плохого питания. В общем они были неплохие люди, хотя, конечно, недотепы. Их дочери, по сути дела, никогда с ним не сталкивались. Никто из старших Джордахов толком не знал, почему его отослали прочь из дома. Дядя Гарольд как-то попытался выяснить, в чем дело, но Томас объяснил ему все очень расплывчато, в конце концов признавшись, что во всем виноваты его более чем скромные успехи в школе, что, конечно, не было прегрешением против истины, и, по его словам, отец хотел как можно быстрее от него избавиться, хотел, чтобы он сам, своими руками стал зарабатывать себе на жизнь. Дядя Гарольд был не против. Он считал делом высоконравственным, если родители посылают своего ребенка в другой город, подальше от себя, чтобы он сам научился зарабатывать деньги. Однако его удивляло, что Томас вообще не получал писем от родителей. После того короткого разговора по телефону, когда Аксель днем в воскресенье внезапно позвонил ему и сообщил, что к нему едет Томас, больше никаких звонков из Порт-Филипа не раздавалось. Гарольд Джордах был человеком семейным. Очень сильно, сверх меры любил своих дочурок, никогда не скупился на подарки жене, чьи деньги, прежде всего, позволяли ему вести безбедное существование в Элизиуме. Беседуя с Томом об Акселе Джордахе, дядя Гарольд обычно тяжело вздыхал, сетуя на разные темпераменты братьев. -- Мне кажется, Том,-- говорил он,-- что все дело в его ранении. Он очень трудно, болезненно переживал свое увечье. И оно лишь высветило темную сторону его характера. Как будто, кроме него, никто и никогда не получал такой раны! Но с Акселем Джордахом он всецело разделял одну идею. Немецкий народ, по его твердому убеждению, сильно страдает от своего ребячества, и развязать войну ему ничего не стоит. "Как только заиграет военный оркестр, они начинают маршировать. Что привлекательного в этом? -- искренне удивлялся он.-- Ползать по грязи, когда фельдфебель орет на тебя как безумный, спать под холодным дождем, вместо удобной теплой кровати с женой, допускать, чтобы по тебе палили из ружей совершенно чужие люди, и потом считать себя счастливыми, если доживут в своем поношенном мундире до старости, когда под рукой не окажется даже ночного горшка, чтобы помочиться? Ну, война хороша для крупных промышленников, таких, как Крупп, которые делают пушки и спускают на воду военные корабли, но маленькому человеку что она, такая война, дает? -- Он пожимал плечами.-- Возьмите Сталинград, на кой черт он кому сдался? -- Несмотря на то что дядя Гарольд был немцем, немцем до мозга костей, он старался избегать всех немецко-американских движений.-- У меня нет ни на кого зуба! -- убеждал он всех. Ему нравилось быть таким, каким он был, и его нельзя было ничем заманить в любую ассоциацию, которая могла, по его мнению, лишь скомпрометировать его.-- У меня нет ни на кого зуба,-- убеждал он всех.-- Ни на поляков, ни на французов, ни на англичан, ни на евреев, ни на кого, даже на русских. Любой желающий может прийти ко мне и купить автомобиль или десять галлонов бензина на моей бензоколонке и если к тому же он платит мне настоящими американскими долларами, то такой человек -- мой друг". Томас тихо и безмятежно жил в доме дяди Гарольда, строго соблюдая все установленные в нем правила, но жил так, как ему хотелось. Иногда его раздражали придирки главы семьи, которому не нравилось, если Томасу вдруг приходила в голову мысль отдохнуть несколько минут на работе, расслабиться. Но он, конечно, был ему очень благодарен за священное убежище, предоставленное ему. Убежище, правда, временное. Том знал, что рано или поздно он покинет этот гостеприимный дом. Но пока спешить было некуда. Он хотел было уже запустить руку в пакет за вторым сэндвичем, как вдруг увидел "шеви" 1938 года выпуска, принадлежащий двум девочкам-близнецам. Машина приближалась. Она, сделав поворот, подкатила к бензоколонке. Томас увидел, что в ней сидит только одна из двойняшек. Он так и не мог разобрать, кто именно: то ли Этель, то ли Эдна. Он их трахнул обеих, как и большинство его сверстников в городке, но до сих пор их постоянно путал. "Шеви", чихая мотором и ужасно скрипя, остановился. Родители девочек просто купались в деньгах, но они твердо считали, что старый автомобиль вполне подходит двум шестнадцатилетним девчонкам, которые пока за всю свою недолгую жизнь еще не заработали ни цента сами. -- Привет, близняшка,-- сказал Том, чтобы не ошибиться и не попасть впросак. -- Привет, Том! Двойняшки -- привлекательные, отлично загоревшие шатенки с прямыми волосами и маленькими, пухленькими, плотно обтянутыми узкими брючками попками. Если бы только не знать, что они переспали со всеми парнями в городе, то можно было бы с удовольствием появиться с ними где угодно. -- Ну-ка назови меня по имени,-- сказала, поддразнивая его, девушка. -- Ах, да ладно тебе,-- лениво ответил Том. -- Если не назовешь меня по имени,-- настаивала на своем девочка,-- то я поеду на другую бензоколонку, заправлюсь там. -- Можешь ехать, подумаешь! -- равнодушно сказал Том.-- Деньги все равно не мои, дядюшки. -- А я хотела пригласить тебя на вечеринку,-- сказала близняшка.-- Сегодня вечером мы собираемся поехать на озеро, приготовили хот-доги на всю компанию, купили три ящика пива. Но никуда я не стану тебя приглашать, если не скажешь, как меня зовут. Том широко улыбался, стараясь выиграть время. Он смотрел на "шеви" с открытым верхом. Судя по всему, девушка ехала купаться. На сиденье лежал белый купальник. -- Я просто подтрунивал над тобой, Этель,-- сказал он, быстро сообразив, что перед ним именно она, так как у Этель белый купальник, а у Эдны, насколько он помнил, голубой.-- Я отлично знал, что это ты. -- Ладно, налей три галлона,-- сказала Этель.-- За то, что верно догадался. -- Я и не догадывался, для чего мне это? -- сказал он, снимая пистолет с крючка.-- Твой образ навечно отложился у меня в памяти! -- Что-то не верится,-- сказала Этель. Она, разглядывая гараж, недовольно сморщила носик.-- В какой ветхой развалюхе тебе приходится работать,-- пожалела она его.-- Могу поспорить: такой, как ты, парень вполне может найти для себя работу получше. Стоит только поискать. Например, в офисе. Когда он познакомился с ней, он рассказал, что ему девятнадцать, что он закончил среднюю школу. Однажды в воскресенье вечером она сама подошла к нему на берегу озера, после того как минут пятнадцать он выкаблучивался на трамплине для прыжков в воду. Они разговорились. -- Мне здесь очень нравится,-- сказал он тогда.-- Я такой человек, большой любитель природы. Терпеть не могу сидеть дома. -- Разве я этого не вижу? -- фыркнула она. Они трахнулись в лесу, прямо на земле, на одеяле, которое она всегда возила с собой в багажнике. Он так же трахнул ее сестру Эдну, на том же месте и на том же одеяле, хотя свои сексуальные подвиги он совершал в разные вечера. Близняшки, как и все в их семье, были пропитаны духом дележа, причем дележа равного, чтобы никого не обидеть. Конечно, в основном только из-за них, этих смазливых девочек, Том торчал в этом Элизиуме и работал в ветхом гараже своего дяди. Интересно, что же он будет делать зимой, когда все леса в округе будут завалены глубоким снегом? Он завернул крышку бензобака, повесил на крючок пистолет. Этель протянула ему доллар, но талонов на бензин у нее не оказалось. -- А где же талоны? -- Ты удивлен, конечно, удивлен,-- сказала она, улыбаясь.-- Все вышли! -- Нет, они должны быть у тебя. Этель обиженно надула губки: -- И это после того, что мы сделали друг для друга? Неужели ты думаешь, что Клеопатра требовала за свои услуги от Антония талоны на бензин? -- Но она не покупала у него бензин,-- возразил Том. -- Какая разница? -- не унималась обиженная Этель.-- Мой старик приобретает талоны у твоего дяди. Из одного кармана -- в другой. К тому же не забывай, идет война! -- Война закончилась. -- Да, но только что. -- Ладно, прощаю,-- сказал Том.-- Только потому, что ты красивая девушка. -- Ты считаешь, что я красивее Эдны? -- спросила она. -- На все сто процентов! -- Я передам ей твои слова. -- Для чего? Для чего обижать людей, какой смысл? -- возразил он. Ему совсем не нравилась идея сократить свой гарем наполовину из-за такого абсолютно ненужного обмена информацией. Этель заглянула в пустой гараж. -- Как ты думаешь, люди могут заниматься любовью вон там, в этом гараже? -- Возьми на заметку сегодня на вечер,-- посоветовал ей Том. Она хихикнула. -- Очень приятно испробовать все на свете. Хоть раз,-- заявила она.-- У тебя есть ключ? -- Найду.-- Теперь он знал, чем он будет заниматься холодной зимой и где именно. -- Ты не хочешь бросить эту развалюху и поехать со мной на озеро? Я знаю там одно местечко, где можно купаться голыми, как дикари.-- И она соблазнительно заерзала на скрипучем кожаном сиденье. Две девушки из одной семьи, и обе такие сладострастные. Просто забавно! Интересно, что думают о них отец с матерью, когда вместе с дочерьми идут в церковь в воскресенье утром? -- Не забывай, я -- работяга,-- ответил Том.-- Поэтому я просто необходим промышленности. Вот почему я не в армии. -- Очень хотелось бы, чтобы ты был капитаном,-- сказала Этель.-- Ужасно люблю раздевать капитанов в постели. Одну латунную пуговичку за другой. Одно удовольствие! Я бы расстегнула с большим удовольствием и твою ширинку, чтобы выпростать твой кинжал. -- Убирайся отсюда,-- сказал Том,-- пока сюда не пришел мой дядя и не спросил меня, взял ли я у тебя талоны на бензин. -- Где мы встретимся вечером? -- спросила она, заводя мотор. -- Перед библиотекой. В восемь тридцать. Идет? -- Восемь тридцать, мальчик-любовник,-- сказала она.-- Я буду лежать на жарком солнце весь день, думая о тебе и страстно вздыхая.-- Помахав ему на прощание, нажала на педаль газа, и машина рванула с места. Том сидел в тени на сломанном стуле. Интересно, размышлял он, разговаривает ли его сестра Гретхен в таком игривом тоне с Теодором Бойланом? Сунув руку в пакет, извлек оттуда второй сэндвич, развернул его. Он был завернут в сложенный вдвое лист бумаги. Том развернул обертку. На ней увидел написанную карандашом аккуратным почерком старательной школьницы фразу: "Я люблю тебя". Том разглядывал признание. Он сразу узнал, чей это почерк. Клотильда всегда предварительно составляла список всего, что ей нужно заказать по телефону, и хранила этот список на полке в одном и том же месте на кухне. Том тихо присвистнул и громко прочитал фразу: "Я люблю тебя". Ему совсем недавно перевалило за шестнадцать, но голос у него по-прежнему оставался высоким, как у мальчишки. Ничего себе: двадцатипятилетняя женщина, с которой он, по сути дела, и парой слов не обмолвился! Осторожно сложив оберточную бумагу, он сунул ее в карман. Долго смотрел на поток машин, едущих быстро по дороге к Кливленду. Потом неторопливо стал есть сэндвич с беконом, с веточкой зеленого салата, помидорными кругляшками, обильно политыми острым майонезом. Он знал, что сегодня вечером он на озеро не поедет ни за какие копченые жареные сосиски. II "Пятеро с реки" играли мелодию из "Твое время -- мое время", а Рудольф исполнял на трубе соло, вкладывая все свои чувства в исполнение. Еще бы! В зале за столиком сидела Джулия. Она, не спуская с него своих красивых глаз, увлеченно слушала его игру. "Пятеро с реки" -- так назывался джаз-банд Рудольфа. Он играл на трубе, Кесслер -- на контрабасе, Уэстерман -- на саксофоне, Дейли -- на ударных и Фланнери -- на кларнете. Это он, Рудольф, придумал название для своей группы. "Пятеро с реки", потому что все они жили в Порт-Филипе, на реке Гудзон, и потому что, как ему казалось, в таком названии есть что-то и профессиональное, и артистическое. Они заключили контракт на три недели и играли по шесть вечеров в неделю в придорожном ресторане неподалеку от города. Он назывался "Джек и Джилл" и представлял из себя громадную, обшитую досками развалюху, которая вся сотрясалась до основания от топота ног танцующих. В ресторане был и бар с длинной стойкой, маленькие столики для посетителей. Большинство клиентов здесь пили только пиво. Вечерами по воскресеньям требования к их внешнему виду со стороны владельцев ресторана не были столь строгими, как обычно. Ребята надевали рубашки с открытым воротничком, а девушки -- узкие обтягивающие брючки. Сюда приходили стайками девушки, обычно без кавалеров, в надежде, что кто-нибудь пригласит их на танец, а тем временем танцевали с подругой. Конечно, этот ресторанчик не сравнить с "Плазой" на Пятьдесят второй улице в Нью-Йорке, но все же здесь платили музыкантам неплохие бабки. Рудольф играл на своей трубе, и ему было очень приятно видеть, как Джулия покачала головой, отказывая какому-то мальчишке в пиджаке с галстуком, явно из младших классов. Он подошел к ее столику и пригласил ее на танец. Родители Джулии разрешали дочери оставаться с Рудольфом допоздна по вечерам в воскресенье. Потому что они ему, несомненно, доверяли. Рудольф всегда нравился всем родителям -- этого у него не отнимешь. И у них были все основания для такого доверия. Если бы она только попала в жесткие объятия крепко выпившего парня, которые целовались и обнимались здесь со всеми подряд, демонстрируя свое превосходство аффектированной манерой говорить, то Бог ведает, в какой переплет она могла бы попасть. Этот ее жест -- отрицательное покачивание головой -- сулил ему обещание, он свидетельствовал о возникшей симпатии между ними. Рудольф исполнил три замысловатых такта обычной концовки джаз-банда перед пятнадцатиминутным перерывом, отложил в сторону трубу и помахал Джулии, приглашая ее выйти вместе с ним на улицу -- подышать свежим воздухом. В этой развалюхе, несмотря на то что все окна были распахнуты настежь, в зале было душно и жарко, как в низовьях реки Конго в Африке. Джулия взяла его за руку, и они пошли к деревьям, где стояли припаркованные автомобили. Какая у нее сухая, теплая, мягкая ручка, такая дорогая ему, желанная. Трудно поверить, что лишь одно прикосновение к руке девушки может вызвать столько сложнейших, запутанных эмоций! -- Когда ты играл соло,-- говорила ему Джулия,-- я сидела и не могла унять охватившую меня дрожь. Я сжалась, съежилась, стала как бы меньше в размерах, словно устрица, на которую выдавливают лимонный сок. Рудольф фыркнул. Ему очень понравилось такое неожиданное сравнение. Джулия тоже засмеялась. У нее в голове всегда был, казалось, целый список необычных, неожиданных фраз, чтобы передать различные состояния ее души. "Я чувствую себя гоночной лодкой",-- сказала она, когда гонялась за ним в городском плавательном бассейне. "Мне казалось, что я стала темной, обратной стороной Луны",-- сказала она, когда однажды родители заставили ее мыть посуду, и она не смогла прийти на свидание с ним. Они прошли до конца автостоянки, чтобы уйти подальше от крыльца ресторана, на которое высыпали почти все танцующие пары, чтобы подышать свежим воздухом. Они подошли к какой-то машине, Рудольф открыл перед ней дверцу. Джулия проскользнула в темный салон. Он забрался за ней и захлопнул дверцу. Они, крепко обнявшись, слились в поцелуе -- этому способствовала темнота в машине. Они целовались и целовались, все крепче прижимаясь друг к другу. Ее рот, ее губы казались ему то благоухающим пионом, то пушистым, нежным котенком, то мятным леденцом, а кожа на шее напоминала легкие крылышки бабочки. Они целовались жадно, беспрерывно, но больше ничего себе не позволяли. Плавая в неизъяснимом блаженстве, Рудольф, как ему казалось, скользил куда-то в неведомое; глубоко нырял; плыл через истоки рек; проникал через завесу тумана; перелетал с одного облака на другое. Сейчас он сам превратился в свою трубу, которая сама исполняла берущую за душу мелодию. Он перестал чувствовать отдельные части своего тела, он превратился в нечто единое целое, неразделимое, нечто, изнывающее от любви, дарящее любовь... Он, с трудом оторвав свои губы от нежных губ Джулии, скользнул на нежную шею, а она, откинув голову, оперлась рукой о сиденье. -- Я люблю тебя,-- сказал он, и его сразу же окатило потоком неизведанной прежде радости -- ведь он впервые произнес эти колдовские слова. Она порывисто прижала его голову к своей груди, и от ее удивительно крепких, сильных, гладких рук изумительно пахло абрикосами. Вдруг неожиданно кто-то резко рванул на себя дверцу. Раздался грубый мужской голос: -- Какого черта вы здесь делаете? Рудольф резко выпрямился на сиденье, обняв рукой Джулию за плечи, чтобы не дать ее в обиду. -- Обсуждаем проблему атомной бомбы,-- спокойным тоном сказал он.-- Ну, как по-вашему, чем мы здесь занимаемся? -- Сейчас он был готов умереть, умереть на месте, только не подать вида перед Джулией, что он смущен, что он стушевался. Какой-то мужчина стоял у дверцы автомобиля с его стороны. Было темно, и Рудольф сразу не мог разглядеть, кто это. И вдруг этот человек рассмеялся. -- Ну вот,-- сказал он,-- задай глупый вопрос и получишь глупый ответ! -- Он шагнул в сторону, и бледный луч от гирлянды лампочек под деревьями осветил его лицо. Рудольф сразу же его узнал. Желтоватые, тщательно зачесанные волосы, густые кустики белесых бровей. -- Прошу меня простить, Джордах,-- сказал Бойлан. Это был он. По голосу чувствовалось, что такая неожиданная встреча его позабавила. Он знает меня, подумал Рудольф. Интересно, откуда? -- Между прочим, этот автомобиль принадлежит мне, но ничего страшного, располагайтесь поудобнее, чувствуйте себя как дома,-- продолжал Бойлан.-- Я вовсе не намерен мешать артисту в короткие минуты его досуга. Я всегда знал, что юные леди отдают предпочтение трубачам. Рудольфу, конечно, было бы приятно услышать такие слова, но только в другой ситуации и из другого источника. -- В любом случае я не собирался уезжать так рано,-- продолжал Бойлан.-- Вообще-то я хотел еще выпить. Когда освободитесь, то не окажете ли мне честь, не присоединитесь ли ко мне -- выпьем в баре на посошок.-- Он, чуть заметно поклонившись, захлопнул дверцу и, повернувшись, торопливо зашагал прочь. Джулия сидела с другой стороны, сидела выпрямившись, собравшись, по-видимому, ей было стыдно. -- Он нас знает,-- сказала она чуть слышно. -- Меня,-- поправил ее Рудольф. -- Кто это? -- Его фамилия Бойлан,-- сказал Рудольф.-- Представитель святого семейства. -- Ах, вон оно что! -- воскликнула Джулия. -- Да, вот так. Послушай, может, ты хочешь домой? -- Через несколько минут отходил автобус. Ему хотелось защитить Джулию, защитить до конца, хотя он не мог точно определить, от чего ее защищать. -- Нет, я не поеду,-- с вызовом, твердо ответила Джулия.-- Что мне скрывать, скажи на милость? А тебе? -- Нечего! -- В таком случае, еще один поцелуй, напоследок! -- Она пододвинулась к нему, раскрыв для объятий руки. Но поцелуя не получилось. Он уже не чувствовал той радости, что прежде: никакого порхания с одного облака на другое. Выйдя из машины, они вернулись в ресторан. Открыв двери, они сразу же увидели Бойлана. Он сидел в самом конце зала у стойки бара, повернувшись к ней спиной и облокотившись на нее. Он внимательно посмотрел на них, потом сделал знак, что он видит их. Рудольф проводил Джулию до ее столика, заказал для нее имбирное пиво, а сам взошел на площадку и начал отбирать ноты для следующей части программы. В два часа ночи они в заключение вечера сыграли "Спокойной ночи, дамы!". Музыканты принялись укладывать в футляры свои инструменты. Последняя пара танцующих сошла с площадки. Бойлан сидел в баре на том же месте. Уверенный в себе человек среднего роста, в серых узких фланелевых брюках, в хрустящем матерчатом пиджаке. Когда Рудольф с Джулией сошли с площадки, он небрежно пошел к ним навстречу. Бойлан, конечно, выделялся внешним видом среди остальных посетителей -- молодых людей в рубашках с открытым воротником, загорелых военнослужащих и молодых работяг, вырядившихся по случаю субботы в голубые костюмы. -- У вас, дети мои, есть на чем доехать домой? -- спросил он, подойдя к ним. -- Видите ли,-- сказал Рудольф, поморщившись от неприятных для него слов "дети мои",-- у нас в группе у одного парня есть машина. Мы все набиваемся в нее, и он развозит нас по домам.-- Отец Бадди Уэстермана обычно отдавал им свой семейный автомобиль, когда они выступали в клубе, и они нагромождали на его крышу контрабас и ударные. Если кто-то из ребят был с девушкой, то они вначале развозили по домам их, а потом сами заезжали в круглосуточный вагон-ресторан "Эйс", чтобы съесть пару гамбургеров, и вечер на этом завершался. -- Вам будет удобнее поехать в моей машине,-- сказал Бойлан. Он взял Джулию под руку и повел ее к выходу. Бадди Уэстерман вопросительно вскинул брови, глядя вслед этой паре. -- Нас подвезут до города,-- поспешил объяснить ему Рудольф.-- Твой автобус, по-моему, переполнен. Вот с чего начинается предательство. Джулия сидела на переднем сиденье "бьюика". Бойлан, нажав на газ, выехал со стоянки на дорогу, ведущую в Порт-Филип. Рудольф знал, что сейчас он прижимает ногу к ноге Джулии. Тело этого человека вот так же прижималось к обнаженному телу его сестры. Рудольфу в машине стало как-то не по себе, и ему это не нравилось. Вот они втроем сидят в машине, в которой пару часов назад они с Джулией так мило обнимались и целовались. Рудольф решительно отогнал от себя эти мысли. Для чего зря мудрить? Настроение немного улучшилось, когда Бойлан, узнав, где живет Джулия, сказал, что вначале отвезет домой ее. Ну, слава богу! Теперь он избавлен от душераздирающей сцены, когда пришлось бы наотрез отказываться оставлять свою девушку наедине с Бойланом. Джулия была не такой, как всегда, казалась какой-то подавленной, глядя вперед на летевшую под колеса "бьюика" асфальтовую дорогу, освещаемую фарами автомобиля. Бойлан ехал быстро, он вел машину умело, как заправский гонщик, резкими рывками обгоняя другие машины, в то время как его руки спокойно лежали на руле. Рудольфу понравилась стремительность, но от искусства Бойлана ему почему-то стало не по себе. Выходит, он все же кривит душой. -- У вас приятный оркестр, удачное сочетание музыкантов,-- сказал Бойлан. -- Благодарю вас за комплимент,-- ответил Рудольф.-- Но нам пока еще не хватает практики и новых аранжировок. -- Вам удается держать ритм. Приходится лишь сожалеть, что я давно завязал с танцульками. Рудольфу понравились его слова. Конечно, думал он, мужчины, которым за тридцать, не должны танцевать с молодыми девушками, это смешно и даже неприлично. И Рудольф снова почувствовал раскаяние в том, что частично оправдывает поведение Теодора Бойлана. Он должен быть ему благодарен хотя бы за то, что он не танцевал на публике с Гретхен и не делал их обоих дураками в ее глазах. Ведь если с молодыми девушками танцуют мужчины, которые намного их старше, такое представление хуже некуда. -- Ну а вы, мисс...-- Он ждал, кто из них первым подскажет ее имя. -- Джулия,-- сказала она. -- Джулия, а дальше? -- Джулия Хорнберг,-- сказала она, занимая сразу же оборонительную позицию. Она очень ревниво относилась к своему имени. -- Хорнберг? -- повторил Бойлан.-- Я случайно не знаком с вашим отцом? -- Нет, мы совсем недавно приехали в этот город. -- Он не работает на моем заводе? -- Нет, не работает. Вот он, долгожданный момент триумфа! Какой позор, какое унижение, если бы ее отец оказался еще одним бессловесным вассалом Бойлана. Да, конечно, он -- Бойлан, но есть все же такие вещи, которые недоступны даже ему. -- А вы, Джулия, тоже любите музыку? -- спросил Бойлан. -- Нет, не люблю,-- к удивлению Рудольфа, резко сказала девушка. Она сражалась, как могла, хотела осадить высокомерного Бойлана, была с ним как можно холоднее. Но он, казалось, этого не замечал. -- Вы очень привлекательная девушка, Джулия,-- сказал он.-- И, глядя на вас, я счастлив констатировать, что дни моих поцелуев еще не ушли в прошлое, как время танцев. Грязный, старый развратник, подумал Рудольф. Он нервно царапал ногтями футляр своей трубы, напряженно раздумывая, не попросить ли Бойлана остановиться, чтобы высадить Джулию. Но в этом случае придется добираться до города пешком, и он доставит Джулию родителям не раньше четырех утра. Как это ни печально, но очко не в его пользу. Рудольф умел оставаться человеком практичным даже тогда, когда задевали его честь. -- Рудольф! Я не ошибаюсь, вы -- Рудольф, так? -- Да. Я -- Рудольф,-- ответил он. Должно быть, его сестрица не удержалась, открыла рот, как водопроводный кран. -- Рудольф, вы собираетесь стать музыкантом-профессионалом? -- Теперь Бойлан создавал впечатление доброго советника по вопросам выбора профессии. -- Нет, я не столь хорошо владею музыкальным инструментом,-- признался Рудольф. -- Очень мудрое суждение,-- заметил Бойлан.-- Ничего хорошего профессия музыканта в будущем не сулит. Собачья жизнь. К тому же придется общаться со всяким сбродом. -- Мне ничего об этом не известно.-- Нельзя же безнаказанно потакать этому Бойлану во всем! -- И я никогда не думал, что такие музыканты, как Бенни Гудман, Пол Уайтмэн или Луис Армстронг,-- сброд. -- Кто же точно знает? -- спросил Бойлан. -- Они -- артисты,-- через силу вымолвила Джулия. -- Одно не исключает другого, дитя,-- мягко рассмеялся Бойлан.-- Рудольф,-- сказал он, стараясь не обращать особого внимания на ее раздражение,-- что вы собираетесь делать? -- Когда? Сегодня ночью? -- Он, конечно, понимал, что Бойлан имеет в виду его будущую карьеру, но ему совсем не хотелось открывать перед этим типом свою душу нараспашку. Он имел весьма смутное представление о том, что интеллект любого человека может быть использован против него самого. -- Сегодня ночью, как я смею надеяться, вы поедете домой, чтобы как следует выспаться, и вы вполне заслужили такой сон своей выдающейся игрой на трубе, своей трудной вечерней работой,-- сказал Бойлан. Рудольфа передернуло от его язвительных слов. Все его слова рассчитаны на то, чтобы оскорбить, обидеть его.-- Нет, я имею в виду вашу будущую карьеру,-- серьезно сказал Бойлан. -- Пока еще не знаю. Прежде нужно закончить колледж. -- Ах, так вы собираетесь поступать в колледж? -- Искусственное удивление в голосе Бойлана -- это, конечно, очередной укол в его адрес. -- Почему бы Рудольфу не поступить в колледж? -- вмешалась в разговор Джулия.-- Он -- хороший ученик, круглый отличник. Только что вступил в "Аристу". -- На самом деле? Простите меня за невежество, а что такое эта "Ариста"? -- Почетное школьное общество,-- объяснил Рудольф, придя на выручку Джулии. Для чего ему защита со стороны такой девчонки? -- Ничего особенного,-- продолжал он.-- Если вы умеете читать, писать, то практически... -- Не выдумывай, все значительно сложнее,-- оборвала его Джулия. Она скорчила недовольную гримасу из-за этого самоуничижения.-- Туда поступают самые лучшие ученики школы. Если бы я поступила в "Аристу", то не стала бы на нее брызгать слюной. Боже мой, "брызгать слюной"! Где это она подцепила такое выражение? По-видимому, гуляла с каким-то парнем с юга, из штата Коннектикут. Червь сомнения зашевелился. -- Я уверен, Джулия, что это величайшая заслуга,-- миролюбиво заметил Бойлан. -- Ну а вы думали...-- упрямилась Джулия. -- Просто Рудольф -- юноша скромный,-- сказал Бойлан.-- Обычное качество любого мужчины. Атмосфера в салоне автомобиля начинала накаляться. Джулия теперь обижалась и на Бойлана и на Рудольфа. Бойлан наклонился к панели и включил радиоприемник. И из него из летевшей мимо темной ночи до них донесся умиротворяющий, спокойный голос диктора, читающего последние известия. Где-то произошло землетрясение. К сожалению, они включили радио поздно, и теперь они не знали, где, в какой стране, в каком месте. Сотни убитых, тысячи людей остались без крова,-- до них доносились резкий свист, помехи из этого темного, непроглядного радиомира, в котором волны распространялись с сумасшедшей скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду. -- Казалось, теперь, когда война закончилась,-- сказала Джулия,-- Бог мог бы и отдохнуть немного, не подвергать испытаниям весь мир. Бойлан, бросив на нее быстрый удивленный взгляд, выключил приемник. -- Бог никогда не отдыхает от трудов своих,-- сказал он. Старый лицемер! -- подумал Рудольф, говорит о Боге. После того, что натворил. -- В какой колледж вы собираетесь поступать, Рудольф? -- Бойлан обращался к нему, скосив глаза на высокую, но небольшую грудь Джулии. -- Пока не решил. -- Вам предстоит принять весьма серьезное решение. Те, кого вы там встретите, скорее всего захотят изменить, перекорежить всю вашу жизнь. Если вам понадобится помощь, то я могу замолвить о вас словечко в своей альма-матер. Сейчас, когда с фронта возвращаются наши прославленные герои, молодым неслужившим ребятам, таким, как вы, будет нелегко поступить в колледж. -- Благодарю вас.-- Только этого ему не хватало. Никогда в жизни! -- У меня еще есть время серьезно подготовиться. Несколько месяцев до подачи заявления. А в каком колледже вы учились? -- В Вирджинском,-- ответил Бойлан. Тоже мне, колледж, презрительно подумал Рудольф. Да в Вирджинский может поступить любой. Почему только он говорит о нем, словно это -- Гарвард, или Принстон, или, по крайней мере, Амхерст? Они подъехали к дому Джулии. Машинально Рудольф бросил взгляд на окно мисс Лено в соседнем доме. Свет там не горел. -- Ну вот, приехали,-- сказал Бойлан, когда Рудольф, открыв дверцу со своей стороны, вылез из машины.-- Как было приятно доставить вас сюда... -- Благодарю вас за то, что подвезли,-- сказала Джулия. Она вылезла из машины и быстро, вприпрыжку, мимо Рудольфа направилась к подъезду. Рудольф пошел за ней следом. В конце концов, он мог поцеловать ее на крыльце, пожелать спокойной ночи. Джулия сосредоточенно рылась в своей сумочке, пытаясь отыскать ключ, рылась, низко наклонив голову, и хвостик ее волос, как у пони, упал сверху ей на лицо. Рудольф пытался приподнять ее подбородок, чтобы поцеловать ее, но она резко отстранилась от него, словно дикарка. -- Лизоблюд! -- бросила она ему. Она зло повторила, копируя: -- "Ничего особенного. Если умеешь читать, писать, то практически..." -- Джулия... -- Лижешь зад богачам.-- Рудольф еще никогда не видел у нее такого озлобленного, такого безжалостного лица, такого бледного, абсолютно закрытого, непроницаемого.-- Ты только посмотри на этого замшелого старика! Он же красит волосы. И даже брови. Но некоторые люди готовы отдать все на свете за то, что кто-то подвезет их до дому на автомобиле, не так ли? -- Джулия, ты ведешь себя безрассудно,-- упрекнул он ее. Если бы она только знала всю п