ором на фоне осеннего неба тускло блестело серое готическое здание учебного корпуса. Он протянул Оливеру руку. Этот проницательный, умный молодой человек в светло-голубой рубашке с полным знанием дела представлял вековую твердыню из серого мрамора, которую незаметно меняло время. Они пожали друг другу руки, и Холлис сказал: - Полагаю, вы приехали, чтобы забрать Тони в Хартфорд на каникулы? - Мы не живем в Хартфорде, - ответил Олиер. - Да? - удивился Холлис. - Мне казалось, что... - Мы переехали где-то год назад, - пояснил Оливер. - Теперь мы живем в Нью Джерси. В Оранже. Мне удалось продать свое дело в Хартфорде и купить бизнес покрупнее и посовременнее в Нью Джерси, - лгал он. - Вам больше нравится в Нью Джерси, - вежливо осведомился Холлис. - Намного больше, - сказал Оливер. Не мог же он сказать, что любое место в мире для него было бы лучше, чем Хартфорд, что им лучше было жить чужаками, без знакомых и друзей, задающих любопытные вопросы и настороженно замолкающих, как только заходила речь о детях. Не мог же рассказать, что все последние шесть месяцев их жизни в Хартфорде Люси отказывалась видеться со старыми друзьями, за исключением Сэма Пэттерсона. Сэм Пэттерсон знал даже больше, чем можно было рассказать, и с ним не нужно было притворяться. С другими же тяжесть невысказанного в общении была невыносима. - Бесполезно, все напрасно, - сказала Люси однажды. - Каждый вечер, проведенный с нашими приятелями - это как общение с группой криптографов, которые изо всех сил стараются разгадать секретный код, которым являюсь я сама. С меня достаточно. Если хочешь общаться с ними, иди сам. - Ну вобщем-то, Орандж не так далеко. Вы заберете Тони сегодня? - вернул его действительности голос Холлиса. - Нет, - ответил Оливер. - На этот день благодарения мы с женой едем в Южную Каролину, Это мой единственный шанс поиграть еще немного в гольф перед наступлением зимы. Я просто приехал пообедать с Тони. - А, - Холлис сморгнул, чтобы не выдать своих чувств. - Я приглашу Тони к себе на праздничный обед. Надо будет предупредить миссис Холлис. - Спасибо, - поблагодарил Оливер. - Там еще будут мальчики? - Да, будет несколько человек. У нас есть ребенок, родители которого сейчас в Индии, и всегда находится один-два из.... хм... разбитых семей... - Он осуждающе покачал головой и улыбнулся, сетуя на современные нравы. - Хотя большинство мальчиков, которые далеко живут или просто не едут домой по той или иной причине, обычно принимают приглашение друзей. - Тут он сделал паузу, достаточную для того, чтобы дать отцу понять, что его ребенок не из тех, кого приглашают друзья. - Не волнуйтесь, - добросердечно заверил он. - Мы Тони хорошо накормим. Директор провел Оливера к двери и остался стоять там на холодном ветру, трепавшем его яркий галстук, и провожал глазами своего посетителя, который садился в машину, чтобы направиться в отель на встречу с сыном. Оливер направился в бар отеля, где должен был ждать Тони. Он заказал виски, чтобы смыть оставшийся в горле академический вкус шерри. У него из головы не выходили слова директора, его осторжные намеки, скрытые предупреждения, нелестные выводы и деликатное умолчание по поводу того, что мать Тони за все два года учебы мальчика ни разу не навестила его. Но в этом и заключается одна из задач учителя - представить тебе твоего ребенка таким, каким его видят другие, подготовить родителей к тому, чего можно ожидать от сына в будущем. Угрюмо уставившись в свой бокал, Оливер думал о том, что директор изо всех сил старался смягчить свой неблагоприятный прогноз - Тони вырастет одиноким и необщительным человеком без особого стремления и умения трудиться, он будет вызывать неприязнь и насмешки окружающих. Оливер сделал глоток виски, стараясь заглушить обиду на директора, на его самонадеянность и попытки заглянуть в будущее. Все эти люди, оправдывал себя Оливер, часто ошибаются. Именно поэтому они и становились учителями. Самому ему, в возрасте Тони, учителя предрекали блестещее будущее. Он был высоким красивым и общительным мальчиком, которому практически не приходилось прилагать усилий, чтобы получать самые высокие оценки в классе, который был заводилой во всех играх, капитаном команд, президентом всяких клубов и ассоциаций, и к тому же любезным и обходительным любимцем всех девушек. Ну вот, надо було бы им видеть меня сейчас, мрачно подумал Оливер, склонившись над своим виски. Вернувшись мыслями к Холлису, он вдруг задался вопросом, что заставляет этого человека так верить в свою безупречную правоту. То что у него была мелкая, совершенно определнная и легко достижимая цель, которую ему удалось достичь довольно быстро? Или общество седовласых, лишенных амбиций неудачников, которыми изобилуют маленькие провинциальный школы? Может быть, это право с отеческой строгостью управлять сотнями мальчишек, которые проходят через его жизнь, прежде чем они становятся достаточно взрослыми, чтобы сопротивляться его влиянию, и чье более зрелое мнение о нем никогда не станет ему известным? Не исключено, что это просто размеренная жизнь по определенному расписанию, которое практически не меняется из года в год - столько-то часов латыни, столько-то часов физкультуры, столько-то на аккуратное юношеское поклонение богу и на соблюдение правил и божественных законов? Чти отца и мать своих, постигай аблятивус абсолютус, не списывай на экзаменах, готовься поступать в Гарвард. И к этому солидному и прочному основанию, у этим безопасным путям прилагается хорошенькая грудастая жена, которая принесла ему небольшое состояние, которая беспрекословно подчиняется и помогает ему в работе ежедневно и даже ежечасно, чтобы сделать их существование более независимым, уютным и полезным. Может, в следующий раз переступая порог этого светлого офиса и пожимая руку добродушному молодому человеку, следует напомнить ему: "Вспомни Леонтио... Все в порядке, Учитель?" Оливер сам улыбнулся своему цинизму. Пусть пошлет свою жену в горы на лето. Он хотел было уже заказать еще виски, когда через приоткрытую дверь бара увидел Тони, входящего в холл отеля. Тони еще не заметил отца, и Оливер несколько секунд, как мальчик близоруко осматривал сквозь очки холл. Он был без пальто, рукава твидового пиджака были явно коротки, под мышкой довольно неуклюже торчала большая чертежная доска. Он стал выше с тех пор, как Оливер видел его в последний раз, хотя это было всего шесть недель назад, и выглядел худым, истощенным и замерзшим от резкого ноябрьского ветра. Волосы мальчика были длинными и красивыми, в отличие от коротких причесок других студентов, которых Оливер видел в учебном корпусе, и все поведение Тони было каким-то нервным и даже вызывающим. Голова его казалась большой для худеньких плеч, черты лица стали тоньше, а нос казался слишком длинным на истощенном лице. Оливер невольно сравнил сына с какой-то странной, запуганной и одновременно опасной птицей, одинокой, взъерошенной и не знающей нападать ли ей или спасаться бегством. Разглядывая мальчика, Оливер ощущал раздвоенность его образа. В длинном носе, в светлых волосах и огромных серых глазах он видел черты Люси, а широкий, слегка выпяченный лоб, большой упрямый рот, напоминали ему собственные школьные фотографии. Но все это существовало как-то само по себе. И вызов и подозрительность, которые просто излучал мальчик при своем появлении, не давали всем его чертам слиться в нечто единое. И тут Тони увидел отца. Десять минут они просто болтали, обсуждали, что заказать, Оливер задавал обычные вопросы о здоровье сына, о школьных делах, спрашивал Тони, что ему привезти. Тони отвечал без интереса, паузы становились, как обычно, все длительнее и невыносимее для обих. Оливер был уверен, что для них обих было бы лучше, если бы они больше никогда не виделись. Но это исключено, хотя трудно сказать почему именно. Глядя на Тони через стол, Оливер отметил про себя почтительные манеры сына, его аккуратность, точность движений рук, которые перемещались ловко и четко, ничего не проливая и не роняя. Мальчик не поднимал глаз, но один или два раза, когда Оливер отворачивался, а потом резко возвращался взглядом к сыну, то ловил наблюдательные и задумчивые взгляды Тони, смотревшего на него без злости и без любви. Встретившись взглядом с отцом, он опускал глаза и неспеша, спокойно и тихо продолжал есть. И только перейдя к дессерту, Оливер понял, что что-то во внешности ребенка не давло ему покоя с того самого момента, как они пожали друг другу руки. Густой длинный светлый пушок покрывал верхнюю губу и подбородок Тони, и на скулах неравномерно блестели светлые тонкие волоски. Это придавало Тони неопрятный и взъерошенный вид, как у щенка, который только что выбрался из лужи. Оливер не сразу решился завести этот разговор, он некоторое время разглядывал неравномерную тонкую поросль на лице сына, Ну, конечно, подумал он, Ему ведь уже почти шестнадцать. - Мистер Холлис сказал мне, что собирается пригласить тебя на обед в День Благодарения. Тони кивнул, не выказав ни малейшего удовольствия. - Если будет время, я пойду, - ответил Тони. - Он неплохой парень, этот мистер Холлис, - доброжелательно продолжал Оливер, радуясь тому, что нашел тему для разговора, которая позволяла ему, несмотря на угрызения совести, избежать обсуждения планов Тони на предстоящие каникулы. - Он очень внимательно наблюдал за тобой. Он говорит, что у тебя много талантов. Я имею в виду твои рисунки для газеты... - Я их рисую чаще всего в классе, - сказал Тони, аккуратно набирая ложечкой шоколадное мороженное. - Чтобы не заснуть на уроке. - А что он преподает? - спросил Оливер, стараясь избегать напрашивающегося вопроса об отношении Тони к мистеру Холлису. - Историю Европы. Он помешан на Наполеоне. Сам он ростом в пять футов и четыре дюйма, но с ума сходит по Наполеону. А я сам был таким злым, таким наблюдательным, когда мне было пятнадцать? - Мне бы хотелось взглянуть на твои рисунки, если ты прихватил с собой кое-что, - попросил Оливер. - Да ничего в них нет. - Тони поковырялся в своем мороженном. - Если бы в школе появился кто-то по-настоящему талантливый, они бы и не взглянули бы на мои рисунки. Что этому мальчишке действительно удается, так это отбить всякое желание к разговору, с горечью подумал Оливер. Он оглядел зал, избегая смотреть на пробивающуюся бородку сына, которая непонятно почему начинала раздражать его. В зале было несколько детей, которые обедали со своими родителями. Прямо напротив их столика, за которым сидели Оливер с Тони, сидела красивая блондинка, которой на вид было не более тридцати пяти. Ее руки были унизаны золотыми браслетами, которые звенели на весь зал при малейшем движении. Она сидела рядом с высоким ширококостным мальчиком, вероятно сыном, с таким же как у нее прямым носом, с таким же прямым счастливым взглядом, выдающим здоровье и любовь к собственной персоне. У сына были светлые очень коротко подстриденные волосы, красивой формы голова была посажена на крепкую толстую шею, растущую из широких плеч. Оливер заметил, что мальчик был очень вежлив с матерью, часто улыбался и внимательно слушал ее, быстро подавал ей масло, подливал воды, не смущаясь поглаживал ее руку, лежащую на столе. Их голоса сливались в спокойной дружеской беседе. Прямо рекламная картинка - Амриканская молодежь, подумал Оливер. И он тут же болезненно ощутил, какой контраст этой паре они с Тони должны были представлять - Тони с длинной немодной прической, хилыми плечами, в очках, с худенькой шеей и этим смешным пушком на подбородке и щеках, да и сам Оливер, такой неловкий, явно не в своей тарелке, пытающийся (и это наверняка всем понятно) завязать разговор со своим замкнутым и недружелюбно настроенным сыном. Словив на себе взгляд Оливера, женщина в другом конце зала приветливо улыбнулась ему, как члену некоей родительской ассоциации, к которой они оба принадлежали. У нее были белоснежные сверкающие зубы, и эта улыбка делала ее моложе. Оливер ответил улыбкой и кивком головы. Он снова кивнул, когда мальчик, вслед за молчаливым приветствием матери, повернулся к Оливеру, привстал и сдержанно, но почтительно поклонился. - Кто это? - полюбопытствовал Оливер. Тони бросил взгляд на соседний столик. Сандерс и его мама. Он капитан хоккейной команды, но страшно дрейфливый. - Зачем ты так? - Оливер чувствовал, что должен протестовать, хотя не был уверен, был ли это протест мальчика или его мамы. - Я видел его игру, - объяснил Тони. - Он дрейфит. Все это знают. Но он самый богатый в школе. - Да? - Оливер еще раз взглянул на парочку за соседним столиком, пристальнее приматриваясь к увешанным золотом рукам женщины. А чем занимается его отец? - Увиливает за хористками, - сказал Тони. - Тони! - Да это всем известно. - Тони методично очищал свою тарелку от остатков мороженного. - Его отец не так уж богат. Не в этом дело. Сандерс сам зарабатывает деньги. - Неужели? - Оливер обратил на красавчика взгляд полный уважения. - И как же? - Он дает в долг под проценты, - сказал Тони. - И у него есть еще копия последней главы "Улисса" и он дает ее почитать за доллар на ночь. Он президент шестого класса. Оливер не сразу ответил. Он со смущением вспоминал, как он читал Тони "Алису в стране чудес" и "Вот такие истории", когда сыну было шесть лет. По главе каждый вечер. Когда Тони выходил из ванны после ужина, в тапочках и халатике, готовый ко сну, пахнущий мылом, он усаживался на краюшке кресла, положив ноги на колени Оливера, так чтобы при свете лампы были видны иллюстрации. - Что такле последняя глава?" спросил Оливер в полной уверенности, что речь идет о каких-то детстких секретах или желании шокировать старших. - Сам знаешь, - терпеливо объяснял Тони. - Миссис Блум в постели, а ее тенор и солдат на Гибралтаре. Да,да,да. Все эта ерунда. - И ты читал это? - Конечно, - признался Тони. - Всего один доллар. - Что за чертова школа, - Оливер на мгновение забыл впервые за весь обед то напряжение, с которым ему давался этот разговор. - Может, лучше поставить в известность мистера Холлиса? - Ну и что с того? - пожал плечами Тони. - Все равно вся школа уже прочитала это. Оливер ошарашенно уставился на сына, который сидел в двух футах от него - неопрятный, с юношеским пушком и прыщами, усыпавшими все лицо. Мальчик смотрел холодным безраличным взглядом, оценивая отца отчужденными, полными загадочности и нахальства глазами. - Ну, - произнес Оливер даже громче, чем намеревался, - первое что мы сделаем, перед тем как я уеду - это сбреем эту нелепую бородку. Когда они покидали зал, миссис Сандерс снова улыбнулась и блестнула своими золотыми браслетами. Сам Сандерс-младший, огромный с гладкими щеками и бычьей шеей одарил их улыбкой юного сенатора, привстал и церемонно серьезно поклонился. Отце с сыном направились в аптеку, где Оливер купил тяжелую, золотистого металла, безопасную бритву, самую дорогую в магазине, и пену для бритья. Тони безразлично наблюдал за отцом, ничего не спрашивая, просто неуклюже держа рисовальную доску под мышкой и, время от времени, поглядывая на обложки журналов, разложенных у автоматов с содовой. Потом они шли в комнату Тони, шагая плечо к пелечу как другие отцы с сыновьями. Они ступали по умирющей осенней траве, влагу и холод которой Оливер ощущал через тонкую подошву своих городских туфель. Некоторые родители приветствовали их легким поднятием шляпы, на что Оливер отвечал тем же, но он при этом отметил про себя, что приветствия Тони, адресованные другим детям - с родителями или без - всегда были сухими и безразличными. О, Боже, подумал Оливер, следуя за сыном по узкой лестнице дома, что я здесь делаю? У Тони была собственная комната, походившая на мрачный куб с зелеными стенами, одним окном, узкой кроватью, маленьким письменным столом и истрепанным деревянным шкафчиком. Комната была аскетически чистой. На письменном столе стояла открытая деревянная коробка с пачкой педантично скрепленных бумаг. Книги на столе были расставлены ровными рядами на двух гранитных подставках.На кровати не было ни морщинки. Ни одной вещички не было на виду. Оливер автоматически заметил про себя, что стоило бы прислать сюда Люси поучиться ведению хозяйства. Над кроватью на стене висела большая карта мира, в которую там и сям были вколоты маленькие цветные булавочки. Прямо перед шкафом с потолка свисал на веревке пожелтевший скелет без некоторых важных костей, остальные части которого были скреплены проволокой. На столе лежал телескоп Тони. Это был первых визит Оливера в комнату сына, и вид скелета несколько шокировал его. Но он не решился сразу заговорить об этом, уговаривая себя с некоторым раздражением, что это должно свидетельствовать лишь о похвальном стремлении мальчика изучать медицину. - Я думал, что здесь все живут по два человека в комнате, - сказал Оливер распечатывая бритву и вставляя в нее лезвие. - По идее да, - ответил Тони стоя в середине комнаты и задумчиво разглядывая карту на стене. - У меня тоже был сосед, но он не выдержал моего кашля. - Кашля? - удивился Оливер. - Я не знал, что ты кашляешь. - Я не кашляю, - ухмыльнулся Тони. - Но он мне надоел, и мне захотелось пожить одному. Ну я начал просыпаться в два часа ночи и по часу кашлять. Он продержался немного больше месяца. О, Господи, в отчаянии подумал Оливер, и Холлис зарабатывае деньги, воспитывая ЭТОГО МАЛЬЧИКА. - Сними рубашку, а то намочишь ее, - приказал он Тони, открывая тюбик крема для бритья. Не отрывая глаз от карты, Тони начал медленно расстегивать рубашку. Оливер повнимательнее присмотрелся к карте. Булавочками были отмечены Париж, Сингапур, Иерусалим, Константинополь, Калькутта, Авиньон и Бейрут. - Что это за булавочки? - полюбопытствовал он. - Я собраюсь прожить в каждом из этих городов по три месяца, после того как закончу медицинский колледж, спокойно объяснил мальчик. Я хочу десять лет поработать судовым врачом. - Он снял рубашку, подошел к шкафу и приоткрыл дверцу. При этом скелет закачался и кости издали неприятный мертвенный звук. Тони аккуратно повесил рубашку и закрыл дверцу. Судовой доктор, подумал Оливер. Что за идея! Он старался не смотреть на сына, сосоредоточенно разглядывая карту - Париж, Калькутта, Бейрут. Ну и расстояния, подумал он. - А гда ты раздобыл скелет? - спросил Оливер. - В ломбарде на Восьмой Авеню, - ответил Тони. - В Нью-Йорке. - И вам разрешают самим ездить в Нью-Йорк? - спросил Оливер, чувствуя при этом, что ему не уследить за всеми планами и передвижениями собственного сына. - Нет, - сказал Тони и задумчиво погладил скелет. - Я всегда говорю, что еду домой на выходные. - О, - невпопад ответил Оливер. - Понятно. И на мгновение перед его глазми предстала картина: его жена и сын стоят на перкрестке, не узнавая друг друга, стоят на противоположных углах одной улицы и ждут, когда переключится светофор, а потом переходят улицу, проходя мимо так близко, что вот-вот прикоснутся друг другу, но так и продолжая идти каждый своей дорогой. И с чувством отвращения он посмотрел на Тони, раздетого до пояса, задумчивыми движениями трогающего скелет. - Сколько же он стоил? - спросил Оливер. - Восемьдесят долларов. - Что? - Оливер не мог скрыть своего удивления. - Где ты взял деньги? - Выиграл в бридж, - спокойно ответил Тони. - Мы играем каждый день. Я выигрываю три раза из четырех. - И мистер Холлис знает об этом? Тони холодно засмеялся. - Он ничего ни о чем не знает. При этом мальчик поднял руку и коснулся основания черепа своего скелета. - Оципитальная кость, - произнес он. - Я знаю название всех костей. Нормальный отец, имеющий нормального сына, похвалил бы его за такое усердие. Но вид этого голого ровного юношеского торса, слабого и уязвимого, аккуратной и пропорциональной формы на фоне пожелтевших костей ломбардного скелета вызвал у Оливера острое чувство боли. - Подойди сюда, - резко сказал он, направляясь к умывальнику в конце комнаты. - И давай покнчим с этим. Мне нужно быть в Нью-Йорке к шести. Тони в последний раз нежно погладил скелет, на что тот ответил сухим стуком костей. Потом он послушно подошел к умывальнику и остановился перед Оливером. - Сначала умой лицо, - сказал Оливер. Тони снял очки и включил воду. Он все делал тщательно и методично. Потом вытерев руки полотенцем, он повернулся к отцу. Пушок на его щеках потемнел от влаги и прилип к коже. Оливер осторожно нанес пенку на юнощеские щеки, кончиками пальцев ощущая угловатость и нежность молодых скул. Тони терпеливо стоял, не мигая и не двигаясь. Как старая лошадь, безропотно подставляющая ногу кузнецу, невольно сравнил про себя Оливер. Оливер несколько неуверенно мелкими осоторжными движениями проводил бритвой по лицу мальчика. Никогда раньше ему не приходилось брить кого-то, а это оказалось совсем не то, что бриться самому. При этом он вдруг явно вспомнил тот дель, когда его впервые в жизни брил его собственный отец. Это было лето, когда ему исполнилось четырнадцать. Он отдыхал тогда в большом дому на Уотч Хилз, из окон которого было видно море. Отец приехал на выходные. Сначала он несколько часов бросал на сына косые взгляды, точно так же, как сам Оливер разглядывал Тони за обедом. И только потом его отец разразился громким смехом и грубо потрепав Оливера по юношеской щетине, повел его наверх в старую ванную комнату, отделанную красным деревом, по дороге призывая всех членов семьи понаблюдать за тем, что должно было произойти. Старший брат Оливера не приехал на эти выходный, но его мать и две сестры - двенадцати и десяти лет, встревоженные необычной веселостью отца, немедленно появились в дверях ванной комнаты, где стоял смущенный Оливер, раздетый до пояса с застенчивой улыбкой на лице. Отец в это время методично затачивал свою бритву с ручкой из слоновой кости и прямым лезвием. Оливер осторожно проводил узкие полосы на покрытом пеной лице Тони и в ушах его четкуо звучал тихий успокаивающий ритмичный шорох, сопровождавший каждое движение лезвия, которым отец проводил по кожаному ремню, висевшему рядом с мраморным умывальником в той далекой ванной на побережье в 1912 году. Он также вспоминал сухой запах мыльной пены, ощущение жесткой щеточки на щеках, смесь запаха отцовского рома с маминой лавандой, которая придавала ванной комнате вечный неуловимо токий загадочный запах. Ему вспоминалась также океанская соль на его голых плечах после утреннего плавания, матьмать в легком голубом платье, сестры стоявшие на пороге ванны босые с серьезным выражением лиц. - Входите, входите, - сказал тогда отец. - Вы присутствуете при посвящении в мужчины, дорогие дамы. Мать и сестры так и оставались у двери, пока отце трудился нанося пену на его щеки, но когда он взял бритву и стряхнул ее три-четыре раза о ладонь, мать похлопала девочек по плечу и сказала: - Здесь нам не место, девочки. Это только для мужской половины племени. Она улыбалась, но очень странной улыбкой, которую Оливер никогда раньше не видел на ее лице. Мама решительно вывела девочек и плотно прикрыла дверь, прежде чем отец первый раз успел провести бритвой по лицу Оливера. Отец Оливера молча с самым серьезным видом разглядвал сына несколько мгновений, потом взял в руку его подбородок приступил к бритью быстрыми точными уверенными движениями. Оливер все еще хранил в памяти ощущуние отцовских пальцев на щеках - это были сильные, твердые и вместе с тем нежные прикосновения. И только гораздо позже - после смерти отца, он поняли сколько в них было любви и сожаления. Сейчас его рука лежала на подбородке его собственного сына, и он понимал, что ему не достает отцовской уверенности для проведения того же самого ритуала. Оливера смутно подавляло ощущение повторяемости событий, которые совершенно по-разному были окрашены любовью и счастьем. Вспоминая впрервые за долгие годы все минувшие летние каникулы, полузабытые имена и лица друзей, заброшенные комнаты летнего дома, пышущего здоровьем отца, с его уверенными руками, отца которого уже давно нет в живых, Оливеру пришло в голову, что у сына наверняка будет повод обижаться на своего отца, когда Тони в свою очередь оглянется назад с вершины собственной зрелости на этот полукомичный, полуторжественный эпизод, происходящий в неуютной до предела аккуратной комнате общежития с нелепо свисающим с потолка скелетом и картой мира, утыканной отметками будущих убежищ. Но Оливер был уверен, что его лицо не выдавало его чувств и мыслей, пока он обыденно соскабливал слой пены с подбородка и скул Тони. Он закончил, сняв последний пучок волос с верхней губы мальчика, и сделал шаг назад. - Ну вот, - заключил он. - Теперь умойся. Тони склонился над умывальником, и набирая ладонями воду энергично плескался, в то время как Оливер наблюдал за согнувшейся голой спиной, такой худеноькой, но выдающей жилистый рельеф мышц, который скрывал мешкованый пиджак. Коже, как внезапно заметил Оливер, была такой же, как и у Люси - нежной, гладкой, белоснежной со здоровым розовым оттенком просвечивающихся сосудов. Когда Тони выпрямился и вытер лицо, он впревый раз за все время посмотрел в зеркало над умывальником. Разглядывая себя, он одной рукой провел по непривычно гладким щекам. Оливер, стоявший позади, встретился глазами с зеркальным изображением сына. Без очков это были глаза Люси - огромные, темно-серые, умные. Вдруг, рассматривая в зеркале чистое гладкое худощавое лицо юноши, Оливер понял, что Тони будет по-настоящему привлекательным мужчиной. Как будто прочитав мысли отца, Тони улыбнулся Оливеру в зеркале. - Черт, - сказал он, одновременно смущенный и довольный собой. - Они все просто умрут. И оба усмехнулись. И Оливер понял, что не сможет оставить Тони на день Благодарения у Холлисов, на их попечение и добросердечное оплаченное гостеприимство, не сможет оставить Тони под сочувственными и плаксивыми взглядами грудастой женушки Холлиса, которая будет предсказывать печальное будущее молодого Крауна и всех брошенных мальчиков, чьи родители были в Индии, или же тех, у кого родители развелись, и кто не смог получить приглашение от семейств, еще не пострадавших от развода. - Складывай вещи, Тони, - резко и сухо приказал Оливер. - Ты едешь со мной на выходные. Секунду Тони оставался неподвижным, стараясь в зеркале поймать взгляд отца. Потом, без всякой улыбки он кивнул, надел рубашку и неспеша, очень тщательно начал укладывать чемоданы. По пути в Нью Йорк уже почти на въезже в город Тони задал вопрос: - Как мама? - Прекрасно, - ответил Оливер. Впервые за эти два года они упомянули Люси. Люси прибыла в бар отеля Пенсильвания без пяти шесть. Придерживаясь какой-то несформулированной неясной клятве, которую она дала себе сама, она теперь никогда не опаздывала и никогда не заставляла Оливера ждать, когда они собирались куда-то вместе или назначали встречу друг другу. Бар был полон мужчин, зашедших пропустить поледний стаканчик по дороге домой, перед тем как сесть на поезд в Нью-Джерси или Лонг-Айленд. В баре была вывеска, что женщины без сопровождения мужчин не обслуживаются. Она села за столик и заказала виски. Она скромно сидела в углу в ожидании мужа и без всякой стыдливости разглядывала мужчин в баре, не опуская глаз, когда ей приходилось встречаться взглядом с одним из них. Все они выглядели серыми и уставшими за день, они жадно глотали виски, будто не могли бы иначе выдержать поездку домой и вечер в кругу семьи. Сама же она, только что из ванны, нарядно одетая и готовая к предстоящему отдыху, смотрела на них с некоторым сожалением и презрением, разглядывая их поношенные отдающие офисной скукой одежды. Она мысленно предвкушала обед с Оливером в итальянском ресторане неподалеку, который они оба очень любили. А потом ночь вдвоем в поезде. Она по-детски обожала поезда, и чувствовала себя очень уютно и благопристойно, когда спала в купе под стук колес. Оливер был прекрасным спутником - внимательным, заботливым, гораздо более разговорчивым и веселым, чем дома. И тут она увидела направляющегося к ней Оливера. Она улыбнулась и помахала ему. Он не улыбнулся в ответ, только остановился на мгновение, поджидая кого-то, идущего позади. Оба стояли в тридцати футах от нее в узком проходе между столиками, в густом облаке сигаретного дыма. Люси сморгнула и потрясла головой. Не может быть, подумала она. И вот две фигуры напрвились к ней, и сама не понимая, что происходит, Люси встала. Увидеть его здесь, подумала она. В этом баре. Оливер и Тони остановились по другую сторону столика. Они стояли так, молча глядя друг другу в лицо. - Привет, мама, - сказал Тони , и она услышала как изменился его голос. - Привет, Тони, - ответила она. Она переводила взгляд с одного лица на другое. Тони казался усталым, но нисколько не смущенным или неловким. Оливер внимательно следил за Люси изучающим и немного угрожающим взглядом. Люси тихо вздохнула. Потом она вышла из-за столика, обняла Тони и поцеловала его в щеку. Он стоял держа руки по швам, безропотно давая себя поцеловать. Он выглядит слишком высоким и взрослым для моего сына, подумала Люси, чувствую взгляды окружающих, наблюдавших семейную сцену. - Мы не едем на Юг, - заявил Оливер. - Мы едем домой на выходные. Это было не просто заявление, и она поняла это. Это было требование, вопрос, признание перемен и предупреждение. Люси ненадолго замялась, потом сказала: - Конечно. - Вы оствайтесь здесь, а я пойду напротив и сдам билеты. Скоро вернусь. - Нет, - сказал Люси, испугавшись при мысли о том, что ей придется так внезапно остаться наедине с Тони. - Здесь так накурено и шумно. Мы пойдем с тобой. Оливер кивнул. - Как скажешь. На вокзале она старалась стать поближе к Оливеру у окошка кассы, пока он говорил с клерком. Она не пересавая болтала. Ее голос казался ей самой высоким и неестественно возбужденным. - Ну, это все меняет, правда? Тогда нам нужно многое продумать. Во-первых, нужно посмотреть, есть ли у нас запасы еды в доме, чтобы приготовить праздничный обед. Знаешь, что мы сделаем... мы поедем в один из этих замечательных итальянских магазенчиков на восьмой Авеню, потому что завтра все магазины будут закрыты, мы купим там индейку , сладкий картофель и черничный соус с орехами для приправы... - Ну что вы, - спорил Оливер с мужчиной в окошке. - Я предупреждаю вас за целый час. Это считается достаточным на железной дороге. Когда покупаешь билет, ты ведь не подписываешь пожизненный контракт, правда? Клерк ворчливо заявил, что должен спросить у начальника ночной смены, и удалился. В глубине окошка было видно, как он разговаривал, склонившись над седым человеком, который, сидя за своим столом время от времени бросал мрачные взгляды на стойку, у которой стоял Оливер. Тони молчал, слушая мать и рассеянно просматривая толпу, идущую через здание вокзала. - И еще мы поедем в Шрафтс, - не умолкала Люси, произнося слова своим высоким нервным голосом. - Мы купим тыквенный пирог и пирог с мясом, да еще хлеба для бутербродов с индейкой на завтра. И еще знаешь, что надо сделать, Оливер... - Она сделала паузу, давая возможность мужу вставить слово, но он наблюдал за кассиром и его начальников и не ответил ей. - Сегодня вечером, давай пообедаем у Луиджи с Тони. Тебе наравится итальянская кухня, Тони? Тони медленно повернулся и посмотрел на мать через два года, разделявших их, через ту пропасть, в которой исчезло всякое знание о вкусах, пристрастиях и манерах друг друга. - Да вполне, - сказал он, выговаривая слова немного медленне чем обычно, как быдто он понимал, что мать разговаривает в непривычной ей тоне, с необычной скоростью, и он будто своей собственной размеренностью голоса надеялся успокоить ее. - Хорошо! - сказала Люси с каким-то неестественным энтузиазмом. - Это наш с отцом любимый ресторан. - Она предлагала ему этот ресторан, она предлагала полный набор общих семейных вкусов, гармонии и дружбы. - А потом, Оливер, ты знаешь, что мы с Тони сделаем потом? - Сразу бы так, - сказал Оливер клерку, который уже вернулся к своей стойке и начал отсчитывать деньги за возврат билетов. - Мы все вместе должны пойти в театр, - продолжала Люси. - Ты любишь театр, Тони? - Да, - сказал мальчик. - Ты часто ходишь в театр? - Иногда. - Может нам удасться попасть в музыкальную комедию. Как ты считаешь, Оливер? Оливер повернулся к ней от окошка кассы, высказав свое прощальное неудовольствие клерку. - Ты о чем? - спросил он. - Я говорила, - она тараторила так, будто стремилась бесконечным потоком своей болтовни не дать этим двоим погрузиться в себя или заняться друг другом. - Я говорила, что мы сможем повести Тони в музыкальную комедию. Сегодня праздничный вечер и мы вместе в городе и... - Ну что, Тони? - обратился Оливер к сыну. - Хочешь пойти в театр? - Да, спасибо, - ответил Тони. - Но если вам все равно, то лучше не в музыкальную комедию. Есть пьеса, о которой я слышал ... "Раскаты грома" Я бы хотел посмотреть ее, если можно будет купить билеты. - "Раскаты грома"- Люси скорчила гримасу. - Мне говорили, что она немного мрачновата. - Нет смысла тратить время на музыкальную комедию, - твердо заявил Тони. - Может, если бы я жил в Нью-Йорке и все время ходил в театр, то думал бы иначе. - Оливер... - с сомнением в голосе произнесла Люси. Она боялась, что мрачная пьеса может повлиять на них, она боялась того момента, когда покидая театр они почувствуют, что устали друг от друга, что два часа тяжелых эмоций утомили их. Музыкальная комедия, непритязательная и беззаботная, окрасит все в радужные тона. - Пусть Тони решает, - постановил Оливер, когда они спускались по лестнице вокзала. - Но мы сначала поедем в гостиницу и спросим, смогут ли они заказть нам билеты. Люси замолчала, продолжая идти между мужем и сыном. Ну вот он опять начинает все за всех решать, с обидой подумала она. Люси руководила покупками, пробивая себе дорогу сквозь праздничную толпу магазинов, забрасывая Тони и Оливера кипами коробок, которые она скупала с расточительностью и даже какой-то истеричной жадностью. Она не переставала говорить, постоянно расширяя праздничное меню, обводя взглядом ряды инющек, развешанных над прилавками, пирамиды апельсин, яблок, мандарин, грейпфрутов, витрины, заваленные южно-американскими дынями и ананасами, корзины картофеля и орехов. Потом они начали опаздывать, и все покупки были свалены в багажник машины. Все семейство поспешило в ресторан, где Люси выпила не в меру и не помнила уже, что происходит и когда надо завершить обед, чтобы успеть в театр. Когда она бегала по магазинами, когда истерично ела и пила, они ощущала только единственное желание - отложить, отсрочить что-то. Ошеломленная внезапным появлением Тони, Люси не могла сразу понять, была ли это угроза или же необорот подтверждение ее счастья, она была слишком смущена, чтобы присмотреться к поведению Тони и Оливера и мучительно старалась не принимать собственного решения в эти первые часы и одновременно дать возможность другим сделать это за нее. В театре, она задремала и только время от времени до нее доносились реплики актеров на сцене. В перерывах она заявляла, что слишком устала, и оставалась сидеть одна, пока Оливер с Тони отправлялись через дорогу выпить кока-колы. По дороге домой она сидела на заднем сидении, в полусне, и даже не прислушивалась к тому, о чем говорили Тони и Оливер в темноте впереди нее. Приехав домой, Люси с трудом взобралась на крыльцо и совершенно честно заявила, что засыпает по дороге. Она поцеловала Тони на прощанье, пожелала ему спокойной ночи поспешно и без особой теплоты, как будто не было этих двух лет, и ушла, предоставив Оливеру все заботы по размещению мальчика в комнате для гостей. Это было бегство, и Люси понимала это. Она была уверена, что сам Оливер уж наверняка, а может и сам Тони, понимают это, но усталость мешала ей думать. Улегшись в постель и выключив свет, Люси ощутила смутное чувство победы. Я справилась с этим вечером, думала она, и ничего не произошло. Завтра я буду снова полна сил, снова смогу действовать. Сквозь обволакивающий ее сон, она слышала доносящиеся из соседней комнаты голоса Оливера и Тони - тихие, дружеские, заговорщические. Затем послышались тяжелые мужские шаги вниз по коридору, по направлению к комнате для гостей. Они так громко топают, подумала Люси. Оба. Люси было интересно, прийдет ли Оливер к ней в спальню сегодня. И если да, то ради кого? Ради себя? Ради нее? Ради Тони? Она скрестила руки на груди и обняла себя за плечи, почувствовав как дрожит от холода. Люси уже спала, когда Оливер вошел в темноту комнаты. Тихими осторожными движениями он разделся, чтобы не разбудить жену. Обычно Люси вставала рано, но в это утро Дня Благодарения она проснулась после десяти и сразу почувствовала тяжесть в голове от выпитого вчера . Она медленно двигалась, умывалась, причесывалась и одевалась тщательнее чем обычно. Что бы он обо мне не думал, по крайней мере, ему придется признать, что его мать хороша собой. В доме не было слышно ни звука,и Люси подумала, что Оливер с Тони в гостинной, либо завтракают внизу, рядом с кухней. Но спустившись, она обнаружила, что дом пуст. Комнаты сверкали утренним светом, в кухне возле мойки сохли два чисто вымытых прибора. На столе лежала записка, написанная рукой Оливера, и Люси не сразу решилась взять ее и прочитать. Ее мучил смутный страх, что ей сообщают об отъезде, о какой-то плохой новости, об отречении. Но она все же заставила себя взять в руки листок и прочитать. Они просто решили не будить ее и позавтракать вдвоем, и так как утро было такое красивое, они отправились в город на школьный футбольный матч, который начаинался в одиннадцать часов. Четкой и властной рукой Оливера сообщалось, что они вернутся не позднее половины второго, и с удовольствием съедят индейку. "Целую, Оливер," стояло внизу. Люси даже обрадовалась передышке и засуетилась на кухне, чистя индейку, готовя соус, поджаривая и очищая орехи. Она двигалась быстро, механичекси, радуясь тому, что прислуга была в этот день выходная и что она в доме одна. Когда после утренней работы, раскрасневшись от жара духовки, Люси подумала о Тони, мысли эта уже не шокировала ее. Все было настолько естественно - в стольких домах по всей стране сыновья приезжают домой на каникулы и идут с отцами на футбольный матч, пока матери готовят празничный обед. И если Тони не был безмерно ласков и внимателен накануне, то этого можно было ожидать. Он не был и агрессивен. Его отношение, если это можно было назвать отношением, было скорее нейтральным. Ну, может, чуть теплее, чуть лучше, поправила она себя, поворачивая птицу в жаровне. Люси весело напевала в залитой солнцем кухне. В конце концов, два года - это достаточно долго, думала она, особенно в жизни мальчика. Многое забывается за два года - или по крайней мере, смягчается, затушевывается. Сама она, спокойно размышляла Люси, накрывая на стол, уже не могла четко припомнить, что произошло два года назад. Все это потеряло свою значимость и уже не причиняло оли. На таком расстоянии было трудно вспомнить, почему все сделали из этого такую трагедию. Гдядя на стол с белой скатертью, со сверкающими бокалами, Люси на мгновение пожелалела, что их будет только трое. Было бы неплохо пригласить другие семьи с детьми возраста Тони, Люси представляла себе, как будет выглядеть стол, за которым с одной стороны будут сидеть взрослые, с другой - пять или шесть мальчиков и девочек, читсеньких,