олько что изучила окрестности и решила: "Разве не приятно? Я здесь явно красивее всех! А теперь можно и приниматься за вкусный ужин". -- Ба, какая проницательность! -- улыбнулась Вирджиния. Подошел официант: заказали спагетти и полбутылки кьянти. Молча наблюдали, как зал постепенно заполняется посетителями: в основном театральная публика, актеры со следами небрежно снятого грима и просто сногсшибательные девушки в норковых манто -- из музыкальных театров. Роберт жадно ел, ибо успел проголодаться, но пил не торопясь, согревая вино в бокале теплом ладоней. -- Пьеса, которую мы сегодня посмотрели,-- начала Вирджиния, осторожно наматывая спагетти на вилку, помогая себе еще и ложкой,-- совсем неплохая. Мне она нравилась там, в зале, но, честно говоря, порядком я устала от всех этих ужасных женских персонажей. Ну буквально во всех пьесах в наши дни женщины или пьяницы, или нимфоманки, или сводят с ума своих сыновей, а то и губят две-три жизни в каждом акте. Будь я драматургом -- написала бы милую, старомодную пьеску: героиня наивна и чиста, делает своего мужа настоящим мужчиной, хоть он человек слабый, много пьет и время от времени обворовывает босса, чтобы делать ставки на скачках. -- Будь ты драматургом -- твое место в Голливуде. -- В любом случае, бьюсь об заклад, мне сопутствовал бы безумный успех. Спорю -- зрители умирают от желания увидеть такую пьесу: посмотрели, вышли из театра и сказали: "Да, точно такой была моя мать, когда отец попал в беду в своем банке и двое детективов в штатском приехали из Нью-Йорка, чтобы с ним разобраться". -- Ну, если появится что-то в этом роде,-- заявил довольный Роберт,-- так отправишься на утренний спектакль одна, без меня. -- Ну а возьми наших сегодняшних актрис: играют уж так незамысловато -- да их заменит любой прохожий с улицы, только он-то стесняется. Иногда просто диву даешься, как это у них хватает наглости требовать плату за билеты, чтобы поглазеть на их кривлянья. Когда я была девчонкой, актрисы на сцене так поражали своим искусством, что нисколько не жаль было денег, лишь бы пойти посмотреть: все знали -- такого больше в жизни не увидишь, хоть миллион лет пройдет. -- А как ты находила Дьюз? -- не без ехидства поинтересовался Роберт.-- Что думала об игре Сары Бернар1 в свои десять лет? -- Ах как остроумно! Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! Ну, возьмем хоть эту девушку, что тебе так понравилась сегодня на спектакле... -- Какая девушка мне понравилась? -- озадаченно переспросил Роберт. -- Ну та, крупная... играла вероломную подружку главной героини. -- Ах та! -- спохватился Роберт.-- О чем ты говоришь?! Да не очень понравилась. -- А со стороны казалось -- очень. Я уж стала бояться, что, пока она наконец уйдет за кулисы, руки у тебя от такого безудержного хлопанья покроются кровавыми пузырьками. -- Всего лишь выражал чувства знакомого. Мы как-то встретились на одной вечеринке. -- На какой это вечеринке? -- Вирджиния даже есть перестала от удивления. -- У Лоутонов. Она училась в школе вместе с Энн Лоутон. Ты с ней встречалась? -- Не-ет, на этой вечеринке меня не было. Тогда я всю неделю провалялась с гриппом.-- Вирджиния потягивала вино.-- Как ее зовут? -- Кэрол... дальше не помню. Посмотри в программке. -- Оставила в театре. Ну и как она там выглядела? Роберт пожал плечами: -- Я и разговаривал с ней минут пять, не больше. Рассказывала, что приехала из Калифорнии, ей ужасно не нравится работать на телевидении... что в прошлом году разошлась с мужем, хотя они остались хорошими друзьями... Ну, знаешь, обычный треп у этих Лоутонов. -- По ней и правда скажешь -- из Калифорнии,-- критически резюмировала Вирджиния. -- Она из Окленда -- это далеко не одно и то же. -- Да вон и она собственной персоной! Стоит у двери. Роберт поднял глаза: девушка одна, идет к середине зала; без шляпки, волосы небрежно убраны, простое пальтишко спортивного покроя, туфельки без каблуков... Глядя на нее, Роберт лишний раз убедился -- с каждым годом актрисы становятся все более заурядными. Раза два она остановилась у столиков поздороваться с друзьями, потом направилась в самый угол, где ее ждала компания -- трое мужчин и две женщины. До Роберта вдруг дошло -- сейчас она пройдет мимо их столика: так что делать -- здороваться или нет? Во-первых, со времени этой вечеринки прошло два месяца; во-вторых, есть неписаное правило: актрисы, издатели, кинорежиссеры, вообще вся эта публика склонна сразу забывать тех, с кем случайно свела судьба,-- если только те не работали в смежных областях искусства. Интересно -- узнает она его? Сомнительно... но на всякий случай он заготовил легкую, бесстрастную улыбку: вдруг вспомнит -- так он ее приветствует. А пройдет мимо -- улыбка сойдет за реакцию на какое-то замечание Вирджинии. Но она остановилась возле их столика, широко улыбаясь; протянула ему руку: -- Это вы, мистер Харвей! Как приятно снова с вами встретиться! При ближайшем рассмотрении, подумал Роберт, она не становится красивее, но у нее дружеская, простая, располагающая улыбка, а голос звучит так, словно она в самом деле рада его видеть после того пятиминутного беспредметного разговора в углу шумной гостиной Лоутонов два месяца назад. -- Хэлло! -- поздоровался он.-- Позвольте вам представить мою жену, мисс Байри. -- Как поживаете, мисс Байри? А мы только что говорили о вас,-- откликнулась Вирджиния. -- Мы видели сегодня ваш спектакль,-- пояснил Роберт.-- Нам обоим вы очень понравились -- прекрасно играли. -- Как мило с вашей стороны! Приятно это слышать, даже если вы немного лукавите. -- А что вы скажете об этом драматурге? -- спросила Вирджиния.-- А по-моему, странный тип. -- Материнский комплекс.-- Мисс Байри многозначительно поглядела в потолок.-- Все молодые авторы, которые приходят в наши дни в театр, похоже, страдают одним и тем же: их как будто постоянно преследует, не дает покоя идея войны. Но это далеко не так: все это лишь родная мамочка. -- Ну, этим грешат не только молодые авторы,-- улыбнулась Вирджиния.-- Это ваша первая пьеса, мисс Байри? -- Боже, конечно нет! Я занята еще в трех: "Сожаление", "Шестинедельные каникулы"... Даже не помню названия третьей... что-то о турках. Пока идет, но в субботу ее снимают с репертуара. Вирджиния повернулась к Роберту: -- Ты видел хотя бы одну из них, дорогой? -- Нет, не пришлось.-- Роберт искренне удивился ее вопросу -- никогда ведь не ходил в театр один, без нее. -- О, целых три пьесы! -- Вирджиния делала вид, что ей в самом деле интересно.-- Так вы уже давно здесь, в Нью-Йорке? -- Два года. И ни одной строчки театральных критиков! -- Два года-а...-- протянула Вирджиния, стараясь быть подчеркнуто вежливой. И снова повернулась к Роберту: -- Откуда, ты сказал, приехала мисс Байри? Из Голливуда? -- Из Окленда,-- поправил ее Роберт. -- Вероятно, после Окленда Нью-Йорк вам кажется таким восхитительным, возбуждающим? -- спросила Вирджиния. -- Мне он нравится,-- призналась мисс Байри -- по-детски откровенно, восторженно.-- Несмотря на все неудачи. -- Ах, извините! -- спохватилась Вирджиния.-- Почему вы стоите? Стоя разговариваете о театре? Не угодно ли вам присесть, выпить с нами? -- Спасибо, меня ждут -- вон за тем столиком, в углу. -- Ну, в таком случае как-нибудь в другой раз. -- С превеликим удовольствием. Как приятно познакомиться с вами, миссис Харвей. Мистер Харвей говорил мне о вас. Надеюсь, мы еще увидимся. Желаю вам провести хороший вечерок, до свидания.-- И, широко улыбнувшись и помахав рукой на прощание, она пошла к столику, где ее ожидали друзья. Роберт снова сел на свое место. За столом на несколько секунд воцарилась тишина. -- Да, трудная жизнь у этих актрис,-- вымолвила наконец Вирджиния. -- Согласен. -- "Шестинедельные каникулы"... Стоит ли удивляться провалу пьесы с таким ужасным названием. Она играла главную роль? -- Не знаю. Я ведь сказал тебе, что эту пьесу не видел. -- Да, сказал,-- подтвердила Вирджиния. Снова замолчали; Вирджиния нервными движениями теребила ножку бокала. -- Как жаль, что мисс Байри не выпила с нами,-- продолжала она.-- Мы могли бы узнать от нее много интересного о жизни театра -- ведь она, согласись, так увлекательна, просто очарование. Как ты считаешь? -- Что с тобой происходит? -- насторожился Роберт. -- Ничего,-- ровным тоном ответила Вирджиния,-- абсолютно ничего. Ну, ты покончил с едой? -- Да, все съел, как видишь. -- В таком случае заплати и пошли отсюда! -- Ви-ирджи-иния...-- отозвался Роберт жалобно, растягивая слоги. -- Ро-о-о-берт! -- передразнила его Вирджиния. -- Послушай, что все это значит? -- А ничего... -- Но я-то вижу... В чем дело? Вирджиния, подняв на него глаза, смотрела в упор. -- Мисс Байри! -- фыркнула она.-- А я думала, тебе неизвестна ее фамилия. -- Ах! -- тоскливо воскликнул Роберт.-- Снова начинается один из этих занудливых вечеров! -- Ничего не начинается, никаких занудливых вечеров! -- огрызнулась Вирджиния.-- Попроси чек, я хочу домой. -- Официант! -- гаркнул Роберт, не спуская глаз с Вирджинии.-- Счет, пожалуйста! -- Жена его похожа сейчас на великомученицу. -- Послушай,-- начал Роберт,-- не знал я ее фамилии! -- Ты сказал: "Кэрол... дальше не помню",-- проявила внимательность Вирджиния. -- Да вспомнил, когда она подошла к столику, а я поднимался ей навстречу. Разве с тобой такого никогда не случалось? -- Нет, представь себе,-- язвительно ответила Вирджиния. -- Но ведь такое часто случается со многими. Очень распространенное явление. -- Да, весьма распространенное,-- иронически кивнула она. -- Ты что, мне не веришь? -- Да ты сроду не забывал имени ни одной знакомой девушки -- с шестилетнего возраста! Отлично помнишь, например, как звали девушку, с которой ты танцевал однажды вечером, на одном спортивном состязании в Йейле, в тридцать пятом году... -- Глэдис, ее звали Глэдис. Глэдис Маккриари. Играла в травяной хоккей за "Брин мовр". -- Стоит ли удивляться, что тебе не терпелось попасть на вечеринку к Лоутонам? -- Никуда я не хотел попасть, ни на какую вечеринку к Лоутонам! -- попробовал возмутиться Роберт, повышая голос.-- Пойми -- я даже не знал о ее существовании! Ну будь же логичной! -- У меня температура сорок,-- ныла Вирджиния, преисполняясь жалостью к себе за перенесенные два месяца назад страдания,-- глаза слезятся, лоб горит, надрывный кашель... Лежу в постели, одна, день за днем... -- Ты так говоришь, будто была на последнем издыхании всю зиму! И пролежала-то всего три дня, а в субботу уже отправилась на ланч, хотя мела пурга. -- Ну вот,-- оживилась Вирджиния,-- ты даже помнишь, что в тот день шел сильный снег, но запамятовал имя девушки, с которой болтал целых два часа на вечеринке! -- Вирджиния, прекрати! -- угрожающе произнес Роберт.-- Не то я сейчас встану с этого места и начну орать во все горло! -- Разведена, но сохраняет хорошие отношения с бывшим мужем, они друзья. Не сомневаюсь -- это так и есть! Бьюсь об заклад -- у такой девушки, как она, полно подобных друзей! Ну а что ты скажешь по поводу твоей бывшей жены? Тоже остался с ней в чудных отношениях? -- Ты все знаешь не хуже меня,-- устало отбивался Роберт.-- Я встречаюсь с бывшей женой, только когда она в очередной раз требует увеличить сумму алиментов. -- Будешь разговаривать со мной на повышенных тонах, тебя больше никогда не пустят в этот ресторан! -- прошептала она. -- Пошли отсюда,-- рассеянно отозвался Роберт.-- Официант, где наш счет? -- Какая она толстая! -- Вирджиния поедала глазами мисс Байри: та сидела к ним спиной на расстоянии ярдов двадцати и весело с кем-то разговаривала, помахивая рукой с зажженной сигаретой.-- Особенно в талии... Прямо какой-то гротеск! -- Да, гротеск! -- на всякий случай подтвердил Роберт. -- Тебе не удастся меня одурачить! Знаю твои вкусы... -- О Боже! -- вздохнул Роберт. -- Всегда притворяешься знатоком красивых женщин, а в глубине души предпочитаешь старомодных, отвратительных племенных кобыл! -- О Боже! -- Ну, наподобие Элизы Кросс,-- наскакивала на него Вирджиния,-- помнишь -- летом, два года назад, на Кейне? Ей вроде стоило немалых усилий затянуть на талии пояс. А когда я на вечеринке тебя хватилась -- нет нигде. Оказывается, вы вместе с ней вдвоем ушли куда-то за дюны... -- Но мы ведь решили никогда больше не затрагивать эту тему.-- Роберт старался не терять чувства собственного достоинства. -- А какую тему мне дозволено обсуждать? Деятельность ООН? -- Между мной и Элизой Кросс ничего не было, и тебе это отлично известно! -- твердо возразил Роберт. Если уж быть честным до конца, кое-что между ними, конечно, было, но ведь это случилось два года назад, и с тех пор он больше не встречался ни с ней, ни с какой-либо другой девушкой. К тому же в то лето он крепко пил -- почему, это давно вылетело у него из головы,-- а вокруг него толклось столько необычных, красивых, изломанных типов, любителей менять жен,-- такие обычно просто роятся в подобных местах в августе, ну и, само собой, заражают атмосферу. К первому сентября, к Дню Труда1, ему стало стыдно за свое поведение, и он решил коренным образом измениться. Теперь он считал себя чистым как стекло, без тени вины, и его лишь огорчало, что после такого продолжительного воздержания ему еще приходится защищаться. -- Ты проводил на берегу больше времени, чем береговая охрана,-- не унималась Вирджиния. -- Если сейчас, сию минуту, к нам не подойдет официант,-- все больше заводился Роберт,-- ухожу не заплатив, и пусть догоняют меня на такси, чтобы получить свои деньги. -- Поделом мне! -- посетовала Вирджиния с каким-то пока отдаленным всхлипом в голосе.-- Мне говорили -- еще до нашего брака... Репутация твоя известна... -- Послушай, но с тех пор прошло целых пять лет,-- упрямо отстаивал свои позиции Роберт.-- Я был тогда куда моложе, куда как энергичнее, да еще женат на женщине, которую не любил, она меня не любила. Чувствовал себя несчастным, одиноким, часто не находил себе места... -- Ну а теперь? -- А теперь...-- Вот бы сейчас встать и уйти подальше от жены, скрыться месяцев на шесть-семь.-- Я женат на женщине, которую люблю, остепенился и глубоко счастлив. Сколько лет никого не приглашал на ланч или на выпивку -- уму непостижимо! Когда прохожу по улице мимо знакомых женщин, лишь приподнимаю шляпу. -- Ну а что скажешь об этой жирной актрисе -- вон там, в углу? -- Послушай,-- Роберт уже охрип, словно несколько часов кряду орал на холодном ветру,-- давай все выясним. Встретился я на вечеринке, разговаривал с ней пять минут. Красоткой ее не считаю. И как об актрисе о ней невысокого мнения. Я страшно удивился, когда она узнала меня,-- забыл даже, как ее зовут. А потом вспомнил, когда она сама подошла к нашему столику. -- И ты считаешь, что я всему этому поверю? -- холодно улыбнулась Вирджиния. -- Конечно, как же иначе? Ведь это неопровержимый факт. -- Я видела ее улыбку... Думаешь, не заметила? -- Какую там еще улыбку? -- Роберт в самом деле был озадачен. -- "Ах, мистер Харвей! -- как она тут кудахтала.-- До чего приятно встретиться с вами снова!" До чего белозубая улыбка, по-детски наморщенный носик и прямой, как стрела, взгляд... -- Ну, наконец! -- повернулся Роберт к склонившемуся над столиком официанту. Тот положил перед ним счет. -- Только никуда не уходите! -- И отсчитал бумажки,-- черт, руки трясутся мелкой дрожью от приступа гнева. Роберт тоскливо следил за официантом, пока тот шествовал к кассовому аппарату -- у самой кухни! -- разменять деньги. -- Так,-- начал он снова, стараясь сохранять самообладание и не повышать голоса,-- а теперь скажи, что ты имеешь в виду. Только честно. -- Может, я неоригинальна, но если у меня что-то и есть, так это интуиция. Особенно что касается тебя. Должна тебе сказать, что в ее улыбке никак не ошибешься. -- Послушай, погоди минуту.-- Роберт вдруг почувствовал, как у него то сжимаются, то разжимаются кулаки.-- Как мило с твоей стороны,-- неужели ты считаешь, что после пяти лет нашей совместной жизни женщины просто падают к моим ногам, стоит им поговорить со мной пять минут? Должен тебя разочаровать: никогда такого не бывало,-- никогда,-- четко сформулировал он, правда с некоторым сожалением. -- Больше всего мне невыносима притворная скромность,-- не приняла его признания Вирджиния.-- Видела я, как ты каждый час останавливаешься у зеркала полюбоваться собой под предлогом, что бреешься или выискиваешь в шевелюре седые волоски. К тому же,-- с горечью добавила она,-- я говорила с твоей матерью. Знаю теперь, как она тебя воспитывала: постоянно вбивала тебе в голову, что представительницы женского пола, задыхаясь, бегают за тобой только потому, что ты из семьи Харвей и совершенно неотразимый мужик... -- Боже праведный! -- воскликнул Роберт.-- Только мамы нам сейчас и не хватало! -- Твоей матери еще предстоит за многое ответить. Не думай, что ей удастся улизнуть. -- Ну хорошо.-- Роберт сдерживал себя.-- Моя мать -- низкая, ужасная женщина, все с этим согласны. Но скажи на милость, какое она имеет отношение к тому, что женщина на вечеринке случайно мне улыбнулась? -- "Случайно"? -- До сих пор не могу понять, в чем моя вина.-- Он силился ей показать, что пока еще не теряет терпения.-- Не могу же я отвечать за все улыбки посетителей ресторана. -- Твоя вина... во всем! Даже когда ты молчишь, не произносишь ни слова. Просто входишь в комнату, стоишь и стараешься выглядеть... как мужчина. Роберт подскочил как ужаленный, резко отодвинув от себя столик. -- Нет, это просто невыносимо! Черт с ней, со сдачей! Вирджиния вдруг встала с каменным лицом. -- У меня возникла идея.-- Роберт помог ей надеть пальто.-- Не будем разговаривать друг с другом неделю, идет? -- Отлично! -- Она безумно обрадовалась.-- Меня это вполне устраивает.-- И быстро направилась к выходу через весь зал -- ни разу не оглянулась. Роберт смотрел ей вслед -- как она решительно, большими шагами шла между столиков и полы черного пальто развевались за спиной -- и мечтал в эту минуту иметь дурной характер, настолько, чтобы остаться на всю ночь в одиночестве и надраться как следует. Появился официант, положил на стол мелочь. Роберт рассеянно перебирал пальцами монеты. Через плечо официанта заметил: мисс Байри медленно поворачивает голову в его сторону, пока все ее компаньоны что-то увлеченно обсуждают. Впервые Роберт внимательно ее оглядел; да, все верно,-- он словно оцепенел: женщины в наши дни или ужасно худосочны, или слишком толстые, черт бы их всех побрал! Мисс Байри улыбнулась ему. Носик ее по-детски сморщился, показались белоснежные зубы -- она и правда долго не спускала с него глаз. Ему ужасно льстило ее внимание, он сразу почувствовал себя моложе, да и любопытство заедало. В приподнятом настроении он оставил официанту солидные чаевые. Теперь уж он ничего с собой не мог поделать -- отлично знал, что завтра же ей позвонит; даже представлял себе, как будет звучать в трубке ее голос... Надел пальто и торопливо вышел из ресторана, чтобы догнать жену. В ЧИСТО ФРАНЦУЗСКОМ СТИЛЕ Беддоуз вернулся из Египта в разгаре утра. Поехал в свой отель, дружески пожал руку консьержу, кратко поделился своими впечатлениями о поездке: да, путешествие замечательное, но эти египтяне просто невыносимы. Консьерж сообщил ему, что в городе ужасный наплыв туристов -- теперь это стало обычным явлением -- и в результате цены на номера резко подскочили -- тоже обычное явление. -- Туристский сезон теперь у нас продолжается круглый год! -- вздохнул консьерж, передавая ему ключ от номера. Беддоуз поднялся к себе, попросил носильщика убрать пишущую машинку подальше с глаз, в кладовку,-- пока что не желает он ее больше видеть. Открыв окно, полюбовался Сеной, ее плавно, задумчиво текущими водами. Принял ванну, переоделся и назвал телефонистке на коммутаторе номер Кристины. У этой телефонистки вечно раздражающая его привычка повторять номера по-английски, и он с улыбкой отметил,-- конечно, она осталась ей верна. Когда она пыталась дозвониться до Кристины, на линии, как всегда, поднялась истерическая суматоха. Телефон в ее отеле стоит внизу, в холле; пришлось диктовать по буквам ее фамилию: мадемуазель "Т" (Теодор), "А" (Андре), "Т" (Теодор), "Е" (Елена). Наконец, мужчина на другом конце провода сообразил, что от него требуется, и пошел звать Кристину: какой-то американский джентльмен просит ее подойти к телефону. Беддоуз слышал раздавшиеся в холле шаги Кристины -- идет к телефону, по звукам можно догадаться, что она на высоких каблуках. -- Хэлло! -- поздоровалась Кристина. В трубке что-то щелкнуло, но даже сквозь помехи на линии Беддоуз легко узнал привычный, восторженный тон ее голоса, хотя она и запыхалась от быстрой ходьбы. Кристина обычно отвечала по телефону так, словно ожидала, что каждый звонок ей -- приглашение на вечеринку. -- Привет, Крис. -- Кто это? -- Голос из Египта. -- Уолтер! -- радостно воскликнула Кристина.-- Когда ты приехал? -- Только что, буквально в эту минуту.-- Беддоуз солгал, чтобы сделать ей приятное.-- По-моему, ты на высоких каблуках. -- Что-что? -- Я говорю, у тебя туфли на высоких каблуках. -- Ну-ка погоди... минуточку, сейчас посмотрю...-- И после паузы удивленно промолвила: -- Ты что, стал ясновидцем в Каире? Беддоуз фыркнул, объяснил весело: -- Полувосточный обман, больше ничего! Захватил с собой изрядный запас обманов. Хочу пригласить тебя на ланч. Куда пойдем? -- Уолтер,-- смущенно пробормотала она,-- ты просто приводишь меня в отчаяние. -- У тебя свидание? -- Да. Когда ты научишься предупреждать о своем приезде телеграммой, скажи на милость? -- О'кей! -- небрежно бросил Беддоуз.-- Ладно, как-нибудь в другой раз. У него бзик -- никогда не выдавать своего разочарования. Чувствовал: стоит попросить Кристину отменить свидание -- она, конечно, послушается; но у него еще один бзик -- он никогда и ничего не просил. -- Может, выпьем днем, Уолтер? -- Можно с этого начать! -- обрадовался он.-- Так, значит, в пять? -- Скажем, в пять тридцать. -- Где тебя искать? -- Его раздражала в эту минуту получасовая отсрочка. -- У площади Этуаль. -- У Александра?1 -- Отлично! Надеюсь, ты хоть раз в жизни явишься вовремя. -- Можно бы повежливее, Кристина,-- шутливо упрекнул Беддоуз.-- Человек едва успел приехать, первый день в городе. -- До скорого! -- легко произнесла Кристина по-французски. -- Что вы сказали, мэм? -- В этом году принято говорить только по-французски -- это касается даже детей! -- засмеялась Кристина.-- Как хорошо, что ты вернулся, что ты снова в городе! Щелчок -- она повесила трубку. Беддоуз медленно тоже опустил ее на рычаг, подошел к окну, снова уставился на реку: впервые за долгое их знакомство Кристина не откликнулась немедленно на его приглашение и не пришла к нему, когда он вернулся в Париж. Вода в реке кажется такой холодной, деревья стояли голые, а небо такое мрачное, словно не расстается с этой противной серостью уже несколько месяцев. Но, несмотря на это, город обещает ему самые радужные перспективы. Даже в такую бессолнечную, бесснежную зимнюю погоду Париж никого не лишает надежд. Беддоуз пригласил на ланч одного журналиста из "Ассошиэйтед пресс" -- тот только что вернулся из Америки. Сказал, там все идет вверх дном и, даже если питаешься в закусочных, за ланч приходится выкладывать не меньше полутора долларов,-- Беддоузу чертовски повезло, что он не там, а здесь, в Париже. Беддоуз немного опоздал в кафе, как всегда, но Кристины все равно еще нет. Сел на застекленной террасе, рядом с большим окном,-- как настырно пробирается дневной зимний холод через одежду... На террасе полно посетителей: женщины пьют чай, мужчины углубились в вечерние газеты. На улице, под деревьями, ветераны Первой мировой войны готовятся к небольшому параду, там царит суматоха. Все эти пожилые люди, промерзшие до костей в своих легких пальтишках, с флагами в руках и наградами на груди, намерены прошагать за военным оркестром до Триумфальной арки1 и возложить венок на могилу Неизвестного солдата -- почтить таким образом память своих павших в битвах товарищей, о которых уже никто больше не вспоминает. Эти французы, раздраженно думал Беддоуз -- Кристина запаздывает, не выполнила данного ему обещания,-- всегда находят возможность блокировать уличное движение; у них бесконечный запас мертвецов, чью память непременно нужно почтить. Заказал только пиво, так как немало выпил за ланчем, да и съел слишком много -- накатила волна обжорства после отвратительной египетской пищи. В желудке творится что-то неладное, и навалилась вдруг страшная усталость: ведь сколько миль покрыл за последние двадцать четыре часа. После тридцати пяти, размышлял он, объятый вечерней меланхолией, независимо от того, с какой скоростью летит самолет, спокойна ли стихия за бортом, мягкое ли кресло, кости все равно ноют -- неумолимо сказывается перелет, громадное расстояние в милях. Тридцать пять исполнилось три месяца назад, и теперь он с беспокойством постоянно думает о возрасте, вглядывается в свое лицо, стоя перед зеркалом, когда бреется, и все больше морщинок под глазами, седых волосков в бороде... Слышал, что стареющие бейсболисты и футболисты бреются по три раза в день, чтобы ни менеджеры, ни спортивные обозреватели не заметили предательских седых крапинок в щетине. Может, прибегать к такому трюку и дипломатам? От семидесяти отнять тридцать пять -- тоже тридцать пять. Это зловещее уравнение все чаще возникает в голове после юбилея, когда перешагнул серединную черту,-- особенно эти мысли одолевают к вечеру. Через равнодушное стекло он вглядывался невольно в шаркающих ногами ветеранов: ну и убогий у них вид, а еще пытаются образовать стройные ряды во главе со своими знаменосцами. Пар от дыхания смешивался с дымом сигарет -- получаются маленькие облачка над головами... Стали маршировать и убрались отсюда... "Ветеран" -- это слово вдруг неприятно резануло ему слух. Поскорее бы пришла Кристина... Не похоже на нее -- никогда не опаздывала: одна из тех редких девушек, что всегда являются на свидание точно в назначенный час и в нужное место. Ни с того ни с сего вспомнил: одевается она очень быстро, просто невероятно, и на прическу ей нужно не больше минуты. У нее белокурые волосы, короткая, по парижской моде стрижка, с гладким затылком. Представил ее стриженый затылок -- сразу стало лучше. Надо повеселиться как следует сегодня вечером. В Париже нельзя скучать, чувствовать себя стариком... Не удастся справиться с таким настроением -- лучше уехать отсюда навсегда. Стал думать о грядущем вечере. Зайдут сначала в один-два бара, стараясь не встречаться со знакомыми и сильно не напиваться, потом в бистро на рынке, где готовят толстые, с ладонь бифштексы, много тягучего красного вина; потом, может быть, отправятся в ночной клуб, где дают оригинальный кукольный спектакль и трое молодых людей напевают забавные песни, не в пример другим, исполняемым в ночных барах, эти правда смешные. Выходишь после представления на улицу -- и чувствуешь себя очарованным: именно так, возникает ощущение, должен чувствовать себя мужчина в Париже в два часа ночи. В тот вечер, перед отъездом в Каир, он сводил в этот клуб Кристину. Желание посетить его опять, в первый вечер по возвращении домой, наполняло его необъяснимым приятным ожиданием, предвкушением радости. Кристина была тогда очень хороша -- самая красивая из всех прекрасных женщин в зале, а их там немало, и он даже танцевал с ней, впервые за многие месяцы. Играли пианист и гитарист, извлекая из своей электрогитары чарующие звуки,-- оба музыканта отлично исполняли популярные французские песенки. От них острее все воспринимаешь,-- как все же прекрасна, как сладостна любовь в этом городе, сколько в ней приятной печали и недолговременных сожалений... Музыка делала Кристину немного мечтательной -- состояние странное для нее. Во время представления она держала его за руку, а как только гасили свет после очередного номера, награждала ласковым поцелуем. Когда на следующее утро он сообщил ей о своем отъезде, на глазах у нее выступили слезы, она вздохнула: "Ума не приложу, что же мне здесь делать без тебя целых два месяца?" Ему тоже стало грустно, потому что и она ему небезразлична, но если она входит в столь опасную фазу любви, ему даже лучше уехать, не терять такого шанса. Это опасная фаза -- период томления по браку, и в такой ситуации нужно быть настороже, особенно ночью, в Париже, в темном зале, где пианист и гитарист исполняют трогающие за душу песенки об опавших листьях, об умершей любви и разлученных жестокой войной возлюбленных... Беддоуз был когда-то женат и считал, что пока этого опыта ему достаточно. Жены обычно проявляют тенденцию к рождению потомства, а также любят впадать в отчаяние, проявлять пристрастие к выпивке или к другим мужчинам, когда мужей посылают работать на три-четыре месяца на край света. Кристина, правда, его несколько удивляла. Такое томление не в ее духе. Знает ее с того времени, когда четыре года назад она приехала сюда из Соединенных Штатов, хотя и не мог похвастаться, что знает хорошо. Она красиво позировала для фотографов, и это у нее неплохо получалось, за исключением, по ее собственному признанию, тех снимков, для которых от нее требовали модных, томных сексуальных гримас и она, исполняя их, чувствовала себя ужасно глупой и растерянной. Кроме того, умела печатать на пишущей машинке, знала стенографию и находила временную работу у американских бизнесменов, приезжавших в Париж на месяц-два. Очень быстро выучила французский, водила машину; время от времени ей выпадала довольно любопытная работенка -- сопровождать в качестве гида состоятельных американских дам по средневековым французским замкам в живописной сельской местности или даже совершать вместе с ними путешествие в Швейцарию. Казалось, она могла вообще обходиться без сна, сидеть и болтать с кем-нибудь до утра; посещала все вечеринки, и, по сведениям Беддоуза, имела любовные связи с двумя его приятелями: один работал по найму фотографом; другой -- пилот из авиатранспортной компании, разбился при катастрофе возле Франкфурта. Позвонить ей можно днем и ночью, в любое время, звонки никогда не выводили ее из себя; пригласить в любую компанию, и она всегда вела себя скромно и мило -- в общем, как надо. Неизменно была в курсе, какое бистро в данный момент пользуется бешеной популярностью; кто и в каком ночном баре поет; какого нового художника из тех, кто уже приехал или прибудет на следующей неделе, стоит посмотреть; в каких маленьких отелях в предместьях Парижа готовят самые вкусные ланчи на уик-энд. У нее явно не было много денег, но она модно, со вкусом одевалась, как истинная француженка, удивляя своих французских друзей, однако оставалась ею не до конца -- пусть американцы не чувствуют, что она работает под европейку. В любом случае Кристина не из тех девушек, которых всегда хвалят их бабуси. Беддоуз ее назвал однажды продуктом и украшением неуверенно блуждающих, беспокойных, тревожных лет второй половины двадцатого века. Ветераны наконец-то тронулись в путь,-- знамена, хлопая на ветру, развевались у них над головами. Небольшой, нестройный парад, повернув у офиса американской авиатранспортной компании "Трансуорлд эйр лайнз", направился на Елисейские поля. Беддоуз молча глядел ему вслед, смутно вспоминая о других парадах, о других знаменах... И вдруг увидел Кристину, быстро, большими шагами пересекает по диагонали улицу,-- видно, что уверена в себе и не боится интенсивного уличного движения. "Она могла бы жить здесь, в Европе, до конца жизни,-- думал Беддоуз, улыбаясь и не спуская с нее глаз,-- но стоит ей пройти десяток шагов, как все сразу поймут,-- родилась по ту сторону Атлантического океана". Когда она открыла дверь на террасу, он встал ей навстречу. Без шляпки, волосы стали гораздо темнее, и прическа теперь длинная... Идет к его столику... он поцеловал ее в обе щеки. -- Добро пожаловать! В чисто французском стиле... Она порывисто, крепко обняла его. -- Ну вот, снова мой мужчина рядом. Расстегнув пальто, села напротив, улыбаясь ему: щеки разрумянились от мороза, глаза удивительно блестят, вся такая сияющая, молодая... -- Парижский дух...-- Беддоуз прикоснулся к ее руке, лежащей на столике.-- А сущность американская. Что будем пить? -- Мне -- чай, пожалуйста. Как я рада тебя видеть! -- Чай? -- искренне удивился Беддоуз.-- Что с тобой стряслось? -- Ничего,-- мотнула головой Кристина.-- Просто хочу выпить чашку чая. -- Ничего себе напиток, достойный встречи путешественника, вернувшегося домой! -- С лимоном, пожалуйста. Беддоуз, пожав плечами, заказал официанту чашку чая. -- Ну, как там, в Египте? -- спросила она. -- А разве я был в Египте? -- Беддоуз с недоуменным видом уставился на Кристину, наслаждаясь удивлением на ее лице. -- Но об этом писали в газетах... -- Ах да! -- спохватился Беддоуз.-- Ну, новый мир, рождающийся в муках,-- важно произнес он своим глубоким голосом эксперта,-- в период, когда уже поздно для укоренения феодализма, но еще рано для торжества демократии... Кристина скривилась: -- Какие отточенные, приятные фразы -- вполне годятся для архива госдепа. Я имею в виду -- как тебе показался Египет с точки зрения обыкновенного человека, который сидит в кафе за стаканом... чая. -- Солнечный и печальный,-- ответил Беддоуз.-- Недели через две в Каире начинаешь всех их жалеть. Ну а как здесь, в Париже? -- Слишком поздно для торжества демократии и слишком рано для укоренения феодализма. Беддоуз, широко улыбнувшись, наклонился над столом и нежно поцеловал ее. -- Я имею в виду с точки зрения обыкновенного человека, который сидит в кафе с красивой женщиной... Каков Париж? -- Таков, как всегда.-- И, поколебавшись, добавила: -- Почти такой. -- Ну а кто вокруг красивой женщины? -- Обычная компания,-- небрежно бросила Кристина,-- счастливая группа ссыльных: Чарлз, Борис, Анна, Тедди... Тедди -- тот самый фотограф, работавший по найму. -- Часто ты с ним встречаешься? -- осведомился легко, без нажима Берроуз. -- Ах, брось! -- улыбнулась она. -- Простая проверка,-- ухмыльнулся Беддоуз. -- Нет, не часто. Его гречанка здесь, в городе. -- Он все еще с гречанкой? -- Да, все с ней,-- подтвердила Кристина. Подошел официант, поставил перед ней чайничек и чашку. Она налила себе чаю, выжала дольку лимона длинными, ловкими пальцами,-- Беддоуз заметил, что на ногтях больше нет яркого лака. -- Ну а что с твоими волосами? -- поинтересовался он.-- Почему такая перемена? Кристина рассеянно коснулась своей прически. -- Ах, ты заметил... -- Где же твои прежние блондинистые локоны? -- Решила немного походить с естественным цветом.-- Кристина помешивала ложечкой чай.-- Так, для разнообразия... Тебе нравится? -- Пока не решил. Во всяком случае, они стали длиннее... -- Угу, зима на носу. С голым затылком холодно. Все говорят, что так я выгляжу гораздо моложе. -- И абсолютно правы! Теперь ты похожа на одиннадцатилетнюю девчонку. Кристина, улыбнувшись, подняла свою чашку. -- Ну, за тех, кто вернулся,-- произнесла она на манер тоста. -- Тосты за чаем не произносят,-- упрекнул ее Беддоуз.-- Не принимается. -- Ах ты, избалованный гурман, любитель крепких спиртных напитков! -- парировала Кристина и спокойно принялась отпивать маленькими глотками чай из чашки. -- Послушай,-- продолжал Беддоуз,-- как насчет сегодняшнего вечера? Мне казалось, ради меня ты пожертвуешь компанией своих дорогих друзей и мы с тобой отправимся на наш рынок, пообедаем там,-- я так соскучился по хорошему бифштексу, просто умираю...-- И вдруг осекся.-- В чем дело? Разве нельзя пообедать вместе? -- Да нет, не в этом дело.-- Кристина опустила голову, помешивая ложечкой в чашке.-- У меня свидание... -- Так отмени его! -- немедленно откликнулся Беддоуз.-- Откажись от встречи с этим свинтусом! -- Просто не могу.-- Кристина спокойно подняла на него глаза.-- Он может появиться здесь в любую минуту, чтобы забрать меня. -- Ах вот оно что... Ну тогда другое дело, так? -- Так. -- Нельзя ли от него отвязаться? -- Нет. От него не отвяжешься. -- Нет человека на земле, чтобы от него не отвязаться! -- горячо возразил Беддоуз.-- Скажи ему: мол, старый друг только что приехал, ему удалось избежать всех ужасов раскаленной пустыни, дизентерии, религиозных войн... еле ноги унес. Теперь ему нужно утешение, нежное женское внимание, чтобы восстановить вконец расшатанную нервную систему. Ну и так далее, в том же духе... Кристина, улыбаясь, качала головой. -- Извини, но ничего не получится. -- Может, мне этим заняться? Поговорить с ним как мужчина с мужчиной: "Послушай, старик, мы ведь взрослые люди, цивилизованные существа...", ну и так далее. -- Нет! -- упрямилась Кристина. -- Почему же "нет"? -- Беддоуз отдавал себе отчет, что в данную минуту сам перечеркивает им же самим установленное твердое правило, которого придерживался всю жизнь,-- никогда ни о чем не просить.-- Почему бы нам... -- Потому что я не хочу,-- откровенно призналась Кристина. -- Ах вот оно что...-- Беддоуз вдруг сник.-- Вижу, в какую сторону дует ветер... -- Может дуть в разные стороны,-- мягко поправила Кристина.-- Но сейчас дело обстоит так: почему бы нам не пообедать всем вместе -- втроем. Он очень приятный человек. Тебе понравится. -- Мне ни один человек не понравится в первый вечер, когда я прилетел издалека в Париж. Посидели молча; а Беддоуз мучительно вспоминал те времена, когда Кристина говорила ему по телефону: "О'кей, возьму грех на душу, отважу! Встречаемся в восемь". Трудно ему поверить, глядя на нее, не замечая в ней никаких перемен в отношении себя, чувствуя точно такое же нежное ее прикосновение к своей руке... Вот сейчас, в следующее мгновение она произнесет точно такую фразу... -- Выходит, два месяца отсутствия -- это слишком долгий срок? Здесь, в Париже... -- Нет, это не долгий срок. Ни в Париже, ни где-нибудь еще. -- Хэлло, Кристина! -- Рядом с их столиком стоял высокий, плотный, хорошо сложенный белокурый мужчина и радушно улыбался.-- Как видишь, я все равно тебя отыскал.-- Наклонился и чмокнул ее в лоб. Беддоуз встал. -- Джон, познакомься,-- представила Кристина,-- Уолтер Беддоуз. Уолтер, это Джон Хейслип, доктор Хейслип. Мужчины пожали друг другу руки. -- Хирург по профессии,-- уточнила Кристина, когда Хейслип отдавал пальто и шляпу служителю, усаживаясь рядом с ней.-- Журнал "Лайф" даже опубликовал в прошлом году его портрет -- он что-то сотворил с почками пациента. Лет через тридцать станет знаменитостью. Хейслип фыркнул. Этот крупный, спокойный, самоуверенный человек, с фигурой атлета, по-видимому, выглядел старше своих лет. Беддоуз теперь не затруднялся точно определить характер их отношений. Да и сам Хейслип ничего не скрывал. -- Что будете пить, доктор? -- спросил Беддоуз.