тно, конечно, усваивать подобную истину, но в конце концов, по-моему, ее усвоят даже американцы. - Но это же ужасно! - воскликнула Маргарет. - Моя дорогая юная леди! - с чувством проговорил Дистль. Его лицо оживилось, на нем вдруг заиграл румянец. Он повернулся к Маргарет и взял ее за руки. - Я говорю отвлеченно, поэтому нарисованная мною картина кажется более отвратительной, чем действительность. Вы должны простить меня. Я обещаю вам, что в действительности так никогда не будет. Можете передать это своему другу. Год, другой ему придется терпеть маленькие неприятности, возможно, он будет вынужден отказаться от своих обычных занятий и даже вообще куда-нибудь уехать. Но пройдет некоторое время, и ему возвратят все, чего он лишится, его жизнь пойдет по-старому, как только будет достигнута поставленная цель и маневр увенчается успехом. Преследование евреев - не самоцель, а средство достижения цели. Как только все наладится, ваш друг займет подобающее ему место. И не верьте американским газетам. В прошлом году я был в Германии, и должен сказать, что в воображении журналистов все обстоит значительно хуже, чем на улицах Берлина. - Ненавижу! - крикнула Маргарет. - Я ненавижу все это! Христиан взглянул ей в глаза с печальным, расстроенным видом, пожал плечами и, медленно отвернувшись, задумчиво посмотрел на снежные вершины. - Жаль, - снова заговорил он. - Вы показались мне такой рассудительной и понятливой. Я решил было, что встретил американку, которая замолвит за нас доброе словечко, когда вернется домой, американку, которая сумеет хоть немного понять нас. - Он встал. - Но, видимо, я ждал слишком многого... Позвольте, в таком случае, дать один совет: возвращайтесь домой, в Америку. Боюсь, что в Европе вы будете очень несчастливы. - Христиан попробовал ногой снег. - Сегодня будет довольно скользко, - сухим, деловитым тоном сообщил он. - Если вы со своим другом собираетесь покататься на лыжах, я могу спуститься вместе с вами по западному маршруту. Сегодня это будет наилучший маршрут, однако не советую вам отправляться туда одним. - Благодарю вас. - Маргарет тоже поднялась. - Но я думаю, что мы здесь не останемся. - Ваш друг приезжает утренним поездом? - Да. - Ему придется пробыть здесь по крайней мере до трех часов дня: раньше поездов не будет. - Он пристально посмотрел на нее из-под густых, чуть выгоревших на солнце бровей. - Так вы не хотите больше здесь оставаться? - Нет. - Из-за того, что произошло прошлой ночью? - Да. - Понимаю. Одну минуту. - Он вынул из кармана клочок бумаги и карандаш и что-то написал. - Этот адрес может вам пригодиться. Очаровательный маленький отель, всего километров тридцать отсюда. Трехчасовой поезд делает там остановку. Прекрасные горные склоны и очень милые люди. Политикой они не интересуются, Фредериков среди них нет. - Христиан улыбнулся. - Они не так ужасны, как мы, и будут очень рады и вам, и вашему другу. Маргарет взяла бумажку, положила ее в карман и поблагодарила. "Несмотря ни на что, - подумала она, - он все же очень порядочный и хороший человек". - Вот туда, видимо, мы и поедем. - Ну и прекрасно. Желаю приятно отдохнуть. Ну, а потом... - Дистль улыбнулся и протянул Маргарет руку. - А потом уезжайте в Америку. Маргарет пожала ему руку и направилась вниз к городу. У подножия склона она остановилась и посмотрела назад. Дистль уже начал занятия с младшей группой и, нагнувшись, со смехом поднимал упавшую в снег семилетнюю девочку в красной шерстяной шапочке. Йозеф приехал жизнерадостный и веселый. Он поцеловал Маргарет и вручил ей коробку с пирожными, которые со всяческими предосторожностями вез от самой Вены, и новую лыжную шапочку голубого цвета - он не мог удержаться, чтобы не купить ее. Затем он снова принялся целовать девушку, приговаривая: - С Новым годом, дорогая! Боже, какие у тебя веснушки! Я люблю тебя!.. Ты самая красивая девушка на свете!.. А как насчет завтрака? Я умираю с голоду. Не выпуская Маргарет из объятий, он жадно вдыхал свежий воздух, потом обвел взглядом горы и с гордостью собственника воскликнул: - Ты только взгляни! Нет, ты только посмотри и посмей сказать, что в Америке есть что-нибудь подобное. И тогда Маргарет тихонько и беспомощно заплакала. Мгновенно помрачнев, Йозеф принялся поцелуями осушать ее слезы. - Что случилось? Что это значит, дорогая? - спрашивал он своим низким голосом, в котором звучала неподдельная тревога. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, в уголке маленькой станции, укрытые от взглядов людей, толпившихся на платформе, и Маргарет, всхлипывая и запинаясь, рассказала ему о том, как накануне вечером в отеле распевали фашистские песни и провозглашали фашистские тосты. О Фредерике она не сказала ни слова. Закончив свой рассказ, она заявила, что больше не останется здесь ни на один день. Йозеф рассеянно поцеловал ее в лоб и погладил по щеке. От его веселого настроения не осталось и следа. - Так, - пробормотал он. - И здесь то же. Дома, на улице, в городе, в деревне... - Йозеф покачал головой. - Милая Маргарет! По-моему, тебе лучше уехать из Европы. Уезжай домой. Уезжай в Америку. - Нет, - не задумываясь, возразила Маргарет. - Я хочу остаться здесь. Я хочу выйти за тебя замуж и остаться здесь. Йозеф покачал головой. На его мягких, коротких, тронутых сединой волосах поблескивали капельки воды от растаявших снежинок. - Я должен побывать в Америке. Я должен посетить страну, откуда приезжают такие девушки, как ты. - Но я же сказала, что хочу выйти за тебя замуж, - повторила Маргарет и крепко сжала его руку. - Мы поговорим об этом потом, - с нежностью ответил Йозеф. - Обсудим в другой раз. Но "другой раз" так и не наступил. Они возвратились в гостиницу Лангермана и, сидя у окна, из которого открывался вид на величественные, искрящиеся на солнце Альпы, молча поглощали обильный завтрак - яичницу с ветчиной и картофелем, блины и кофе по-венски с густыми взбитыми сливками, им прислуживал вежливый и скромный Фредерик. Он любезно подставил стул Маргарет, когда она садилась за стол, быстро наполнял чашку Йозефа, как только она пустела. После завтрака Маргарет уложила свои вещи и заявила фрау Лангерман, что должна уехать вместе со своим другом. - Ах, как жаль! Ах, как жаль! - закудахтала фрау Лангерман. Впрочем, она тут же представила счет. В нем, среди других пунктов, упоминались какие-то девять шиллингов. - А это за что? - спросила Маргарет, указывая на аккуратную запись чернилами. Она стояла в холле, у лакированного дубового стола. Фрау Лангерман, чистенькая, накрахмаленная, вскочила из-за стола, наклонила голову и близорукими глазами уставилась на счет. - Ах, это! - Она окинула Маргарет ничего не выражающим взглядом. - Это за порванную простыню, Liebchen! [милочка (нем.)] Маргарет оплатила счет. Фредерик помог ей перенести чемоданы, и она дала ему на чай. Затем он усадил ее в экипаж и, поклонившись, сказал: - Надеюсь, вы хорошо провели у нас время. Оставив свои чемоданы на вокзале, Маргарет и Йозеф до прихода поезда бродили по улицам, рассматривая витрины магазинов. Когда поезд медленно отходил от станции, Маргарет показалось, что она видит Дистля. Он стоял в конце платформы и наблюдал за ними. Маргарет помахала рукой, но он не ответил. Маргарет почему-то подумала, что только Дистль мог поступить так: прийти на станцию, не поздороваться и молча наблюдать за их отъездом. Рекомендованная Дистлем гостиница оказалась маленькой и уютной, а ее обитатели необыкновенно приятными людьми. Несколько ночей подряд шел снег, каждое утро заново засыпая тропинки. Маргарет никогда еще не видела Йозефа таким веселым и жизнерадостным. Чувствуя себя в безопасности в его объятиях, она спокойно спала по ночам в огромной кровати с теплой пуховой постелью, казалось предназначенной специально для тех, кто проводит медовый месяц в горах. Они не говорили ни о чем серьезном и о женитьбе больше не упоминали. Целыми днями в ясном небе над горными вершинами сверкало солнце, а воздух был пьянящий, как вино. Вечером перед камином Йозеф приятным, вкрадчивым голосом пел для гостей романсы Шуберта. В доме все время пахло корицей. Оба они покрылись темным загаром, и веснушек на носу у Маргарет стало еще больше. Наконец наступил день отъезда. По дороге на станцию Маргарет вдруг расплакалась. Каникулы кончились. 2 Нью-Йорк тоже праздновал наступление Нового года. По мокрым улицам, буфер к буферу, непрерывно гудя, сплошным потоком двигались такси. Длинная вереница машин напоминала какое-то неведомое животное из железа и стекла, загнанное в гигантскую каменную клетку. В центре города миллионы людей серыми волнами лениво и бесцельно перекатывались взад и вперед. Освещенные ослепительным сиянием реклам, они напоминали арестантов, на которых в момент попытки к бегству тюремная стража внезапно направила лучи прожекторов. В световой газете, огни которой лихорадочно метались на здании "Нью-Йорк таймс", к сведению веселящихся внизу людей сообщалось, что во время урагана, пронесшегося над Средним Западом, погибло семь человек и что Мадрид в канун Нового года (к удобству читателей "Таймс" он наступал там на несколько часов раньше, чем в Нью-Йорке) двенадцать раз подвергался артиллерийскому обстрелу. Полицейским Новый год не сулил ничего, кроме дальнейшего роста числа краж, насилий и дорожных катастроф со смертельным исходом, кроме жары и холода. И хотя они своим добродушным видом хотели показать, что не чужды общего веселья, но в действительности с холодной насмешкой устало взирали на стада резвящихся животных, двигавшиеся по Таймс-скверу. А веселящаяся публика нескончаемой лавиной катилась по улицам, покрытым смешавшимися с грязью обрывками бумаги, швырялась конфетти, насыщенным миллионами бактерий большого города, трубила в рожки, дабы поведать миру, как она счастлива и бесстрашна. Гуляющие с напускным добродушием, которому предстояло испариться еще до наступления утра, хриплыми голосами поздравляли друг друга с Новым годом. Ради этого некогда покинули они туманную Англию и подернутые зеленой дымкой луга Ирландии, песчаные холмы Ирака и Сирии и цепенеющие в вечном страхе перед погромами гетто Польши и России, виноградники Италии и тресковые отмели. Норвегии; ради этого они приехали сюда с далеких островов и континентов, из многих городов земли. Потом они стали приезжать из Бруклина и Бронкса, Ист-Сент-Луиса и Тексарканы и из никому неведомых местечек вроде Бимиджи, Джеффри, Спирита. Все они выглядели так, словно постоянно недосыпали и никогда вдоволь не пользовались солнцем, словно их костюмы были с чужого плеча; они выглядели так, будто попали в эту холодную каменную клетку на чужой, а не на свой праздник; будто они чувствовали всем своим существом, что зима никогда не кончится, и будто, несмотря на веселые звуки рожков, смех и это торжественное, как религиозная процессия, шествие по улицам, они знали, что новый, 1938 год принесет им еще больше забот, чем прошедший. По-настоящему радовались только карманники и проститутки, картежники и сводницы, жулики и водители такси, официанты и хозяева гостиниц; они неплохо поживились в эту новогоднюю ночь. Не могли пожаловаться и владельцы театров, торговцы шампанским, нищие и швейцары ночных клубов. То там, то здесь слышался звон стекла: это из номеров отелей (сегодня они сдавались за пять долларов в сутки вместо двух в обычное время) в тесные задние дворы, снабжавшие обитателей гостиниц светом, воздухом и видом на мир, летели бутылки из-под виски. В шуме скоротечного веселья провожали люди старый год. На 50-й улице девушке перерезали горло, и вой сирены скорой помощи на секунду властно ворвался в симфонию празднества. На улицах потише из полуоткрытых, освещенных желтым светом окон доносился визгливый, притворный женский смех. Это был обычный для субботних и праздничных вечеров отвратительный голос пресыщенного развлечениями города, голос, который почему-то можно слышать только в темноте, незадолго до наступления холодного рассвета. Несколько позднее, вдыхая вечно влажный воздух подземки, дрожащий от грохота пригородных поездов, молчаливые, шатающиеся от усталости люди с ввалившимися глазами и измятыми лицами, пропахшие всеми запахами улицы - дешевыми цветами и чесноком, луком и гуталином, духами и потом, снова разъединенные перегородками купе, начнут растекаться по своим убогим жилищам. Но пока не наступит этот час, они до изнеможения будут бродить под оглушительный шум рожков, трещоток и жестяных свистков по ярко освещенным улицам, упрямо празднуя наступление Нового года, потому что, плохо ли, хорошо ли, они протянули еще один год и, быть может, протянут следующий. Пробираясь через толпу, Майкл Уайтэкр ловил себя на том, что он, сам того не замечая, отвечает на каждый толчок фальшивой, натянутой улыбкой. Он опаздывал, а достать такси было невозможно. Ему пришлось задержаться в театре и выпить несколько рюмок в одной из артистических уборных. От наспех выпитого вина у него шумело в голове и жгло желудок. Вечер в театре прошел сумбурно. Зрители не интересовались пьесой и отчаянно шумели; роль бабушки пришлось играть дублерше, потому что Патриция Ферри так напилась, что ее нельзя было выпустить на сцену. Пытаясь поддержать порядок, Майкл совсем измучился. Он был режиссером пьесы "Поздняя весна", в которой было занято тридцать семь участников, в том числе трое вечно простуженных детей. По ходу спектакля приходилось пять раз менять декорации, причем на каждую смену отводилось двадцать секунд. Когда кончился этот сумасшедший день, Майклу страстно хотелось одного: уйти домой и завалиться спать. Но сегодня еще предстоял этот проклятый вечер на 67-й улице, и Лаура была уже там. В конце концов, в канун Нового года и не полагалось ложиться спать. Майкл кое-как протолкался через густую толпу, быстро дошел до Пятой авеню и свернул на север. Тут было не так людно, а из Центрального парка долетал свежий, бодрящий ветерок. На узкой полоске темного неба, видневшейся между крышами высоких зданий, можно было даже рассмотреть маленькие бледные звезды. "Надо будет купить домик, недалеко от Нью-Йорка, - подумал Майкл, быстро и бесшумно шагая по асфальту. - Недорогой домик, тысяч за шесть или семь. Денег как-нибудь наскребу - придется перехватить взаймы. Время от времени буду уезжать туда на несколько дней. Там будет тихо, по ночам можно будет видеть все звезды, а когда захочу, ничто не помешает мне лечь спать часов в восемь. Да, хватит мечтать, надо обязательно купить такой домик". В полуосвещенной витрине магазина он увидел свой силуэт. Отражение было неясным и расплывчатым, но, как всегда, собственный вид привел его в раздражение. Почти бессознательно он расправил плечи. "Когда только ты перестанешь сутулиться! - выругал он себя. - И не мешало бы похудеть фунтов на пятнадцать. Ни дать ни взять - толстый лавочник". На одном перекрестке около него остановилось такси, но он сделал отрицательный жест. "Физические упражнения и воздержание от вина - по крайней мере на месяц. Выпивка-то и доводит людей до такого состояния. "Пиво, "Мартини", еще рюмочку!" А с какой головой ты встал сегодня утром! До полудня ни за что не мог взяться, потом пошел завтракать и снова пил. Сейчас начинается Новый год - самое подходящее время бросить пить. Сегодня на вечере представится прекрасная возможность испытать свой характер. Не нужно делать из этого сенсации. Просто не пить - и все. А в загородном доме не держать и капли вина". Майкл сразу почувствовал себя гораздо лучше. Ему казалось, что он полон решимости и сил, и хотя брюки его вечернего костюма по-прежнему были тесноваты в поясе, он широко зашагал мимо роскошных витрин к 67-й улице. Когда Майкл вошел в переполненную комнату, только что пробило двенадцать. Люди пели и обнимались; в одном из углов он заметил мертвецки пьяную девицу из числа тех, кого обязательно встретишь на каждой вечеринке. Среди гостей Уайтэкр увидел свою жену - она целовала какого-то низенького мужчину, по всем признакам имеющего отношение к Голливуду. Кто-то сунул Майклу бокал с вином, а высокая девушка испачкала ему плечо картофельным салатом. "Какой прекрасный салат!" - воскликнула она и небрежно смахнула его узкой, выхоленной рукой с длинными, дюйма в полтора ногтями, покрытыми вишневым лаком. Затем протолкнувшись через толпу, к нему подошла Кэтрин, одетая в платье с очень большим декольте. - Майкл, дорогой! - воскликнула она, целуя его в затылок. - Что ты делаешь сегодня вечером? - Вчера приехала из Лос-Анджелеса моя жена. - Да? Печально. Ну, с Новым годом! - И она поплыла дальше, приводя в трепет трех одетых во фраки студентов с младших курсов Гарвардского университета - родственников хозяйки, приехавших в город на каникулы. Майкл поднял бокал и отпил до половины. Это, видимо, было виски, в которое кто-то налил лимонаду. "Брошу пить с завтрашнего дня, - подумал он. - Все равно я уже выпил сегодня три стакана и этот вечер потерян". Майкл подождал, пока его жена не кончила целовать маленького лысого человека с пышными кавалерийскими усами, потом пробрался сквозь толпу гостей и встал у нее за спиной. Он услышал, как жена, не выпуская руки маленького человека, говорила: - Сценарий отвратительный, Гарри, но ты, пожалуйста, никому об этом не говори. - Ты же знаешь меня, Лаура. Разве я болтун? - С Новым годом, с новым счастьем, дорогая! - сказал Майкл и поцеловал Лауру в щеку. Она обернулась, все еще не выпуская руки лысого, и улыбнулась. Даже здесь, где пьяный шум и сутолока не располагали, казалось, к проявлению нежных чувств, Лаура приветствовала Майкла с тем выражением ласки и теплоты во взоре, которое всякий раз поражало и волновало его. Она протянула свободную руку и привлекла к себе Майкла, чтобы поцеловать его. В тот момент, когда их лица сблизились, Майкл почувствовал, что Лаура с подозрением принюхивается к его дыханию. Отвечая на поцелуй жены, он не мог сдержать раздражения и помрачнел. "Вечно она нюхает, - мелькнуло у него. - Старый сейчас год или новый - ей все равно". - Перед тем как уйти из театра, - насмешливо сказал Майкл, отстраняясь от жены, - я вылил на себя два флакона духов "Шанель N_5". Веки Лауры обиженно дрогнули. - Не будь таким скверным хоть в новом году, - попросила она. - Почему ты так поздно? - Зашел по пути пропустить пару бокалов вина. - С кем? - Лаура посмотрела на него подозрительным собственническим взглядом, который так портил нежное и открытое выражение ее лица всякий раз, когда она допрашивала мужа. - Кое с кем из приятелей. - И только? - Лаура говорила тем игривым и легкомысленным тоном, какой был принят среди женщин ее круга, когда они подшучивали над своими мужьями в обществе. - Нет, - в тон ей ответил Майкл. - Я забыл сказать, что с нами были шесть полуобнаженных полинезийских танцовщиц - мы оставили их в ночном клубе "Сторк". - Ну не забавен ли он? - воскликнула Лаура, обращаясь к лысому. - Он ужасно потешный, не правда ли? - Начинается семейная сцена, - усмехнулся лысый, - а когда дело доходит до семейных сцен, я исчезаю. Пока, дорогая. - Он помахал рукой Уайтэкрам и скрылся в толпе. - У меня есть великолепная идея, - заявила Лаура. - Давайте не будем сегодня говорить женам гадости. Майкл допил вино и поставил бокал. - Кто этот усатый? - А, Гарри? - Тот, кого ты целовала. - Да это Гарри. Я знаю его уже много лет. Он бывает на всех вечерах. - Лаура легким движением рук поправила прическу. - И здесь, и на Западном побережье. Я не знаю, чем он занимается. Возможно, он антрепренер. Сегодня Гарри подошел ко мне и сказал, что в последнем фильме я была очаровательна. - Он так и сказал - очаровательна? - Ага. - Ага? Это что, так теперь говорят в Голливуде? - Возможно. - Лаура улыбалась ему, но глаза ее все время бегали по комнате. Впрочем, она всегда была такой, когда они находились в обществе. - Как, по-твоему, я сыграла в последнем фильме? - Очаровательно, - ответил Майкл. - Давай выпьем. Лаура встала, взяла его за руку и нежно потерлась щекой о его плечо. - Ты рад, что я приехала? - спросила она. - Очарован, - ухмыльнулся Майкл. Они засмеялись и рука об руку направились к буфету, пробираясь мимо столпившихся в центре комнаты гостей. Буфет находился в соседней комнате под абстракционистской картиной с нарисованным фуксином подобием женщины о трех грудях, восседающей на параллелограмме. Здесь они застали седеющего, полного Уоллеса Арни с чайной чашкой в руках. Рядом с ним стоял приземистый, могучего сложения человек в синем саржевом костюме. Он выглядел так, словно зим десять подряд провел на открытом воздухе. Тут же болтали две девицы с хорошенькими, но невыразительными личиками и узкими, как у манекенщиц, бедрами. Они пили неразбавленное виски. - Он приставал к тебе? - услышал Майкл голос одной из девушек. - Нет, - ответила другая, встряхнув светлыми блестящими волосами. - Но почему? - Потому что он сейчас йог. Девушки задумчиво заглянули в свои бокалы, допили вино и удалились - величаво и грациозно, как пантеры в джунглях. - Ты слышала? - спросил Майкл. - Да, - засмеялась Лаура. Майкл попросил у буфетчика две рюмки виски и улыбнулся Арни, автору "Поздней весны". Тот продолжал молча смотреть прямо перед собой, время от времени элегантным движением трясущейся руки поднося к губам чашку. - Нокдаун, - заметил человек в синем саржевом костюме. - Потерял сознание, но устоял на ногах. Судья должен прекратить схватку, иначе она превратится в простое избиение. Арни ухмыльнулся, украдкой посмотрел по сторонам и протянул буфетчику свою чашку с блюдцем. - Пожалуйста, налейте мне еще чайку. Буфетчик налил в чашку хлебной водки, и Арни, прежде чем взять ее, снова осмотрелся вокруг. - Здорово, Уайтэкр! - приветствовал он Майкла. - Здравствуйте, миссис Уайтэкр. Ведь вы ничего не скажете Филис, правда? - Нет, нет, Уоллес, - отозвался Майкл, - не скажем. - Слава богу. У Филис что-то с желудком, - пояснил Арни. - Уже час, как она вышла. Она не разрешает мне пить даже пиво. - Он был пьян, и в его хриплом голосе прозвучали нотки жалости к самому себе. - Вы можете себе представить? Даже пива! Вот поэтому-то я держу чайную чашку. Даже в двух шагах никто не догадается, что я пью. В конце концов, - вызывающе воскликнул он, отхлебывая из чашки, - я взрослый человек! Она хочет, чтобы я написал новую пьесу, - другим, огорченным тоном продолжал он. - Она жена человека, финансирующего постановку моей пьесы, и на этом основании считает, что имеет право запретить мне пить. Это унизительно! Нельзя так унижать человека моего возраста. - Он повернулся к мужчине в саржевом костюме. - Мистер Пэрриш, например, пьет, как рыба, а ведь его никто не пытается унизить. Все говорят: "Посмотрите, как трогательно Филис заботится об этом пьянчужке Уоллесе Арни!" Но меня это не трогает. Мы с мистером Пэрришем знаем, почему она так делает. Так я говорю, мистер Пэрриш? - Так, так, дружище! - ответил человек в саржевом костюме. - Экономика! Как везде и всюду. - Арни внезапно взмахнул чашкой и пролил виски на рукав Майкла. - Мистер Пэрриш - коммунист, уж он-то знает. В основе всех действий людей лежит жадность. Жадность, и больше ничего. Если бы они не надеялись получить от меня еще одну пьесу, то пусть бы даже я поселился на винокуренном заводе, они не стали бы возражать. Я мог бы купаться в спирте, и они только сказали бы: "Поцелуй меня в... Уоллес Арни!.." Прошу прощения, миссис Уайтэкр. - Ничего, - сказала Лаура. - У тебя хорошенькая жена, - продолжал Арни. - Очень хорошенькая. Я слышал, как тут ей восхищались. - Он лукаво взглянул на Майкла. - Да, да, восхищались! Среди гостей есть несколько ее старых друзей. Не так ли, миссис Уайтэкр? - Правильно. - У каждого из нас здесь найдутся старые приятели, - продолжал Арни. - И так сейчас на каждом вечере. Современное общество! Клубок змей во время зимней спячки. Возможно, это и будет темой моей следующей пьесы, хотя, конечно, я так и не напишу ее. - Он сделал большой глоток. - Какой чаек! Не проговоритесь Филис. Майкл взял Лауру под руку и повел было ее к выходу. - Не уходи, Уайтэкр, - попросил Арни. - Я знаю, что тебе скучно со мной, но не уходи. Я хочу с тобой поговорить. О чем тебе хочется? Об искусстве? - Как-нибудь в другой раз, - ответил Майкл. - Я понимаю, ты серьезный молодой человек, - упрямо продолжал Арни. - Давай поговорим об искусстве. Как сегодня прошла моя пьеса? - Хорошо. - Нет, я не хочу говорить о своей пьесе. Я сказал - искусство, но я знаю, что ты думаешь о моей пьесе. Об этом знает весь Нью-Йорк. Ты кричишь об этом на всех перекрестках, и я давно выгнал бы тебя из театра, если бы мог. Сейчас я настроен дружески, но вообще-то я бы тебя уволил. - Ты пьян, Уолли. - Я недостаточно умен для тебя, - продолжал Арни; его светло-голубые глаза слезились, а нижняя губа, толстая и мокрая, тряслась. - Доживи до моих лет и попробуй остаться умным, Уайтэкр! - Я убеждена, что Майклу очень нравится ваша пьеса, - сказала Лаура ясным, успокаивающим голосом. - Вы очень милая женщина, миссис Уайтэкр, и у вас много друзей, но сейчас лучше помолчите. - А почему бы тебе не полежать где-нибудь? - обратился Майкл к Арни. - Давай не уклоняться от темы. - Арни неуклюже, с воинственным видом повернулся к Майклу. - Я знаю, что ты болтаешь обо мне на вечерах: "Старый дурак Арни исписался; Арни пишет стилем, от которого отказались еще в тысяча восемьсот двадцать девятом году, о людях, интерес к которым пропал в тысяча девятьсот двадцать девятом году". Это даже не смешно. У меня и так достаточно критиков. Почему, ты думаешь, мне приходится платить им из своих денег? Я терпеть не могу сопляков, вроде тебя, Уайтэкр. Кстати, ты уже не так молод, чтобы считать тебя сопляком. - Послушайте, дружище... - начал человек в саржевом костюме. - Вы сами поговорите с ним, - повернулся Арни к Пэрришу. - Он тоже коммунист, вот почему я для него недостаточно умен. А прослыть умником в наше время нетрудно - надо только раз в неделю покупать за пятнадцать центов "Нью мэссис" [прогрессивный журнал, близко примыкавший к компартии; существовал с 1926 по 1948 год]. Арни нежно обнял Пэрриша. - Вот какие коммунисты мне но душе, Уайтэкр! Как мистер Пэрриш. Опаленный солнцем мистер Пэрриш. Он загорел в солнечной Испании. Он был в Испании, воевал в Мадриде, а теперь снова едет в Испанию, чтобы его там убили. Верно, мистер Пэрриш? - Конечно, дружище, - отозвался Пэрриш. - Вот какие коммунисты мне нравятся, - громко повторил Арни. - Мистер Пэрриш приехал сюда собирать деньги и вербовать добровольцев для поездки в солнечную Испанию, где они погибнут вместе с ним. Почему бы тебе, Уайтэкр, вместо того чтобы умничать на этих роскошных вечерах в Нью-Йорке, не поехать с мистером Пэрришем в Испанию и не проявить свою мудрость там? - Если ты не замолчишь... - начал было Майкл, но в эту минуту между ним и Арни оказалась высокая седая женщина с величественным выражением на смуглом лице. Не говоря ни слова, она спокойно выбила чашку из рук Арни. Послышался звон осколков. Арни гневно взглянул на женщину, но вдруг робко заулыбался и, опустив голову, уставился в пол. - А, это ты, Филис! - пробормотал он. - Убирайся прочь от буфета, - приказала Филис. - Да ведь я чаек пью, - ответил Арни, но послушно повернулся и отошел, шаркая ногами, грузный, стареющий, с растрепанными седыми волосами, прилипшими к высокому потному лбу. - Мистер Арни не пьет, - заявила Филис буфетчику. - Слушаюсь, мэм. - Боже милосердный! - обратилась женщина к Майклу. - Я готова растерзать его. Он сводит меня с ума. А ведь в общем-то Арни такой милый человек! - Да, да, чудесный человек, - согласился Майкл. - Он безобразничал? - озабоченно спросила Филис. - Что вы! - Боюсь, что его никуда больше не будут приглашать, уже и сейчас все его избегают, - пожаловалась Филис. - Не вижу причин, - пожал плечами Майкл. - Даже если вы и правы, все равно Арни очень тяжело. Он сидит в своей комнате мрачный как туча и всем, кто готов его слушать, твердит, что исписался. Я привела его сюда в надежде, что ему будет полезно побыть на людях и я смогу присмотреть за ним... - Филис пожала плечами, провожая взглядом удаляющуюся неряшливую фигуру Арни. - Кое-кому из мужчин следовало бы обрубить руки, как только они потянутся за первой рюмкой вина. Старомодным изысканным жестом Филис подобрала юбки, и, шурша тафтой, направилась вслед за драматургом. - Пожалуй, я не прочь выпить, - сказал Майкл. - И я тоже, - поддержала Лаура. - Ну, и я за компанию, - согласился Пэрриш. Они молча стояли у стойки, глядя, как буфетчик наполняет бокалы. - Злоупотребление алкоголем, - торжественным тоном проповедника провозгласил Пэрриш, протягивая руку за бокалом, - это одна из черт, отличающих человека от животного. - Все рассмеялись. Прежде чем выпить, Майкл знаком показал Пэрришу, что поднимает тост за него. - За Мадрид! - ровным и спокойным голосом сказал Пэрриш. - За Мадрид! - вполголоса отозвалась Лаура. Майкл почувствовал, что к нему возвращается прежнее беспокойство. Он заколебался, но все же сказал, как и остальные: - За Мадрид! Все выпили. - Когда вы возвратились? - спросил Майкл, ощущая какую-то неловкость. - Четыре дня назад, - ответил Пэрриш, снова поднося бокал к губам. - У вас в Америке очень хорошие напитки, - добавил он с улыбкой. Он пил непрерывно, каждые пять минут снова наполняя бокал, но не обнаруживал никаких признаков опьянения - только лицо его становилось краснее. - А когда выехали из Испании? - Две недели назад. "Две недели назад он еще бродил по замерзшим дорогам, - подумал Майкл, - с винтовкой, в полувоенной форме; над его головой проносились самолеты, а по обочинам дорог виднелись свежие могилы. А сейчас он стоит здесь в синем костюме, как шафер на своей свадьбе, и встряхивает ледяные кубики в бокале вина. Окружающие болтают о своем последнем кинофильме и о том, что говорят о нем критики, и почему ребенок закрывает во сне кулачком глаза: В углу комнаты гитарист распевает нелепые баллады, якобы сложенные на Юге. Все это происходит в богатой, устланной коврами, переполненной гостями квартире, на одиннадцатом этаже дома, которому ничто не угрожает. Из высоких окон открывается вид на парк, а над буфетом висит фуксиновая девица с тремя грудями. Пройдет еще немного времени, и он отправится на пристань - ее можно видеть из этих окон, - сядет на пароход и уедет обратно в Испанию. По его лицу трудно сказать, что он пережил, а его добродушно-грубоватая манера держаться не позволяет судить, знает ли он, что его ждет. Люди, - продолжал размышлять Майкл, - удивительно легко приспосабливаются. Ведь Пэрриш значительно старше его и, несомненно, прожил более трудную жизнь, и все же он отправился в Испанию и участвовал в длинных переходах по залитой кровью земле. Он убивал и рисковал быть убитым, а сейчас возвращается туда продолжать ту же жизнь..." Майкл тряхнул головой. Он понял, что ему неприятно присутствие этого краснолицего человека с огрубевшими руками: он торчит здесь, на этом вечере, как вежливый жандарм, приставленный к совести Майкла. Подумав об этом, он тут же возненавидел себя за такие мысли. - ...Нам очень нужны деньги, - продолжал Пэрриш, обращаясь к Лауре, - деньги и политическая поддержка. Желающих драться мы найдем сколько угодно. Но английское правительство конфисковало все золото республиканцев в Лондоне, а Вашингтон помогает Франко. Мы вынуждены отправлять своих людей нелегально, а это требует денег - для взяток, для оплаты проезда и так далее. Однажды в окопах под Университетским городком, когда стоял такой холод, что, клянусь богом, у кита отмерзли бы соски на брюхе, ко мне обратились мои друзья. "Вот что, дружище Пэрриш, - сказал один из них, - ты все равно зря тратишь здесь патроны - мы еще не видели, чтобы ты убил хоть одного фашиста. Зато у тебя хорошо подвешен язык, и мы решили послать тебя обратно в Штаты. Расскажи там несколько душераздирающих, красочных историй о героях бессмертной Интернациональной бригады, сражающихся с фашистами. Поезжай и возвращайся с полными карманами денег". Ну вот я и приехал. Я выступаю на собраниях и даю полную волю своему красноречию. Не успеешь опомниться, как публика загорается энтузиазмом и становится необычайно щедрой. Глядя на этих восторженных девушек и видя, как стекаются денежки, я начинаю думать, что нашел свое истинное призвание в борьбе за свободу. - Пэрриш ухмыльнулся, радостно сверкнув белоснежными вставными зубами, и протянул буфетчику пустой бокал. - Вы тоже хотите послушать страшные рассказы о кровавой борьбе за свободу измученной Испании? - Ну уж нет, - запротестовал Майкл. - Особенно после такого вступления! - А таким людям правда и не нужна. - Пэрриш сразу отрезвел, с его лица исчезла улыбка. Он повернулся и обвел глазами комнату. И впервые в его холодном, суровом, оценивающем взгляде Майкл уловил, как много пережил этот человек. - Беженцы... - снова заговорил Пэрриш. - Юноши, которые приехали в Испанию за пять тысяч миль и с удивлением узнали, что тут можно, оказывается, погибнуть от фашистской пули... Грязные французские таможенные чиновники, вымогающие взятки за то, чтобы в разгар зимы пропустить босых людей с кровоточащими ногами, через границу в Пиренеях... Повсюду вымогатели, жулики и комбинаторы: в портах, в учреждениях... Даже в батальоне, в роте, рядом с тобой на передовых позициях можно встретить маменькиных сынков, которые, видя, как падают их товарищи, внезапно заявляют: "Я, должно быть, ошибся. Это выглядит совсем не так, как казалось в Дартмуте". К буфету подошла маленькая полная блондинка лет сорока в девичьем розовом платье и взяла Лауру за руку. - Лаура, дорогая, - сказала она. - Я искала тебя. Твоя очередь. - Да?! - воскликнула Лаура, поворачиваясь к ней. - Прости, пожалуйста, что я заставила тебя ждать, но мистер Пэрриш так интересно рассказывает. Услышав слово "интересно", Майкл слегка поморщился, а Пэрриш улыбнулся женщинам. - Я вернусь через несколько минут, - пообещала Лаура Майклу. - Синтия гадает женщинам, и сейчас как раз моя очередь. - Спросите, не суждено ли вам встретиться с сорокалетним ирландцем со вставными зубами, - громко сказал Пэрриш. - Обязательно спрошу, - рассмеялась Лаура и ушла под руку с гадалкой. Майкл видел, как Лаура прямой и чуть вызывающей походкой шла по комнате. За ней наблюдали двое мужчин - высокий, симпатичный Дональд Уэйд и некий Тэлбот. Оба они принадлежали к числу тех людей, которых Лаура называла своими "бывшими поклонниками". Казалось, их всегда приглашают на те же самые вечера, что и чету Уайтэкров. Майкл порой с беспокойством задумывался над выражением "бывший поклонник". Он не сомневался, что в свое время с каждым из них у Лауры был роман, а теперь она хотела заставить его поверить, что все это дело прошлое. Такое ложное положение раздражало Майкла, но он понимал, что уже бессилен что-либо изменить. - Выпьем? - предложил Майкл. - Охотно, - согласился Пэрриш. Они подвинули бокалы буфетчику. - Когда вы возвращаетесь? - спросил Майкл. Пэрриш осмотрелся вокруг, и на его открытом честном лице появилось хитрое выражение. - Трудно сказать, - шепотом ответил он, - да и глупо говорить об этом. Вы же знаете - госдепартамент... Везде фашистские шпионы. А я ведь формально уже утратил американское гражданство, после того как вступил в иностранную армию. Но если между нами... по всей вероятности, я уеду через месяц-полтора... - Вы поедете один? - Не думаю. Вместе со мной, очевидно, отправится небольшая группа хороших ребят. - Пэрриш дружески улыбнулся. - Двери Интернациональной бригады широко открыты. Это растущее предприятие. - Он задумчиво взглянул на Майкла, и тот понял, что ирландец оценивает его и задает себе вопрос: что делает этот человек в модном костюме здесь, в фешенебельной квартире, почему он не лежит за пулеметом, а торчит у буфета? - Вы хотите и меня включить в эту группу? - Нет. - А деньги вы возьмете? - хрипло спросил Майкл. - А деньги я возьму даже из святых рук самого папы Пия. Майкл вытащил бумажник, в котором еще оставалось семьдесят пять долларов (он сегодня получил наградные), и отдал их Пэрришу. - Оставьте себе на такси, - сказал Пэрриш, небрежно опуская деньги в боковой карман, и похлопал Майкла по плечу. - Мы убьем для вас пару фашистских ублюдков. - Спасибо, - ответил Майкл, пряча бумажник. Ему не хотелось больше разговаривать с Пэрришем. - Вы останетесь здесь? - Да. - Ну, мы еще встретимся. Я хочу кое-кого повидать. - Пожалуйста. - Пэрриш холодно поклонился. - Спасибо за деньги. - Чепуха. Майкл направился через комнату к группе стоявших в углу гостей. Еще издали он увидел Луизу - она посматривала на него и вопросительно улыбалась. Луиза была, как сказала бы Лаура, его "бывшей приятельницей", хотя, по правде говоря, они и сейчас поддерживали интимные отношения. Луиза вышла замуж, но получалось как-то так, что время от времени то ненадолго, то на более длительный срок они вновь становились любовниками. Майкл понимал, что когда-нибудь их связь будет открыта. Однако маленькая, смуглая, умевшая прятать концы в воду Луиза, ласковая и нетребовательная, слывшая одной из самых хорошеньких женщин Нью-Йорка, по-своему была дороже Майклу, чем жена. Иногда в зимний день, лежа рядом с ним в чужой квартире, Луиза вздыхала и, уставившись в потолок, говорила: - Ну не чудесно ли, а? Но все же наступит время, когда нам придется расстаться. Правда, ни она, ни Майкл всерьез никогда над этим не задумывались. Луиза стояла рядом с Дональдом Уэйдом. У Майкла мелькнула было неприятная мысль о превратностях жизни, но тут же исчезла, как только он поцеловал Луизу и поздравил ее с Новым годом. Затем Майкл степенно пожал руку Уэйду, как всегда удивляясь, почему мужчины считают необходимым соблюдать такую вежливость с бывшими любовниками своих жен. - Здравствуйте, - сказала Луиза. - Давно вас не видела. Вам очень идет этот костюм. А где миссис Уайтэкр? - Гадалка предсказывает ей судьбу, - ответил Майкл. - Лаура не жалуется на прошлое и теперь решила побеспокоиться о будущем... А где ваш муж? - Не знаю. Где-то здесь. - Луиза неопределенно махнула рукой и улыбнулась серьезно и многозначительно, как она улыбалась только ему. Уэйд слегка поклонился и отошел. - Он, кажется, ухаживал за Лаурой? - спросила Луиза, посмотрев ему вслед. - Не будь сплетницей. - Я только из любопытства. - Эта комната битком набита людьми, которые ухаживали за Лаурой. - С внезапным неудовольствием он оглядел гостей. Уэйд, Тэлбот, а вот появился еще один - долговязый артист по фамилии Морен, снимавшийся с Луизой в одной из кинокартин. Их фамилии упоминались вместе в одной газетной заметке, излагавшей голливудские сплетни. После появления этой заметки Лаура однажды рано утром специально позвонила Майклу в Нью-Йорк и принялась уверять его, что она и Морен всего лишь побывали вместе на официальном приеме, устроенном студией, и так далее и тому подобное. - Эта комната, - в тон Майклу ответила Луиза, - полна женщин, за которыми когда-то ухаживал ты. А может, слово "когда-то" не совсем точно передает то, что я имею в виду? - Теперешние вечера становятся очень уж многолюдными, - заметил Майкл. - Больше меня на них не заманишь. Нет ли здесь какого-нибудь местечка, где мы могли бы спокойно посидеть и поболтать? - Попробуем н