. - Очень грустно. Сегодня - заря... как это выразился лейтенант Гарденбург? - Заря новой эры. - Мне грустно на заре новой эры. - Брандт налил себе вина. - А ты знаешь, месяцев десять назад я чуть было не принял французское гражданство. - Неужели? - Я прожил во Франции в общей сложности лет десять. Как-нибудь мы съездим с тобой в одно местечко на побережье Нормандии, где я проводил лето. Я работал с утра до вечера и создавал за лето полотен тридцать - сорок. Мое имя стало уже приобретать некоторую известность в этой стране. Я покажу тебе потом галерею, где выставлялись мои картины. Может быть, там еще осталось кое-что из моих работ, и ты сможешь взглянуть на них. - С величайшим удовольствием, - церемонно ответил Христиан. - А вот в Германии своих картин я показывать не могу. Это была абстрактная живопись, так называемый субъективизм. Нацисты называют такое искусство декадентским. - Брандт пожал плечами. - Наверное, я немножко декадент. Не такой, конечно, как лейтенант, но все же декадент. А ты? - А я декадент-лыжник, - в тон ему ответил Христиан. - Везде есть декаденты, - согласился Брандт. Открылась дверь, и в комнату вошла маленькая смуглая девушка, с которой удалился лейтенант. На ней был пеньюар розового цвета, отделанный по краям перьями. Девушка слегка улыбалась каким-то своим мыслям. - А где мадам? - спросила она. - Да где-то здесь. - Брандт сделал неопределенный жест рукой. - Могу чем-нибудь помочь? - Да все ваш офицер, - ответила девушка. - Мне нужно, чтобы кто-нибудь перевел. Он чего-то требует, а я не совсем уверена, что поняла его. По-моему, он хочет, чтобы я отстегала его плетью, а я боюсь начинать, пока не буду знать точно, что именно это ему и нужно. - Начинай, - ответил Брандт. - Именно это ему и нужно. Уж я-то знаю, он ведь мой старый дружок. - Вы уверены? - Девушка недоверчиво взглянула на Брандта и Христиана. - Совершенно уверен, - подтвердил Брандт. - Ну что ж, хорошо. - Девушка пожала плечами. - Попробую. - Она направилась было к двери, но остановилась. - Все это немножко странно, - с чуть заметной насмешкой в голосе проговорила она. - Солдат победоносной армии... День победы... Вы не находите, что у него странный вкус? - Мы вообще странные люди, - ответил Брандт, - и ты в этом скоро убедишься. Занимайся своим делом. Девушка гневно взглянула на него, но тут же улыбнулась и ушла. - Ты понял? - спросил Брандт у Христиана. - Да, достаточно. - Давай выпьем, - предложил Брандт, наполняя бокалы. - А я вот отозвался на зов родины. - Как, как? - недоуменно переспросил Христиан. - Со дня на день должна была начаться война, а я писал декадентские, абстракционистские пейзажи и ждал французского гражданства. - Брандт прищурил глаза, вспоминая беспокойные, тревожные дни августа 1939 года. - Французы - самый восхитительный народ в мире. Они умеют вкусно есть и держат себя независимо. Рисуй, что хочешь, - они и бровью не поведут. У них блестящее военное прошлое, но они понимают, что ничего выдающегося на этом поприще им уже не совершить. Они благоразумны и расчетливы, что благотворно оказывается на искусстве... И все же в последнюю минуту я пошел в армию и превратился в ефрейтора Брандта, полотна которого не берет ни одна немецкая картинная галерея. Кровь не вода, а? И вот мы в Париже, и нас приветствуют проститутки. Знаешь, Христиан, что я тебе скажу? В конце концов, мы все же проиграем войну. Слишком уж это отвратительно... Варвары с Эльбы жрут сосиски на Елисейских полях... - Брандт! - остановил его Христиан. - Брандт! - Тоже мне, "заря новой эры", которую вермахт встречает в публичном доме! Завтра я возьму сосиски и пойду на площадь Этуаль. Открылась дверь, и в бар вошел Гиммлер. Он был без кителя, в расстегнутой сорочке. Скаля зубы, он держал в руках зеленое платье - то самое, что было на девице, с которой он ушел. - Следующий! - крикнул он. - Дама ждет. - Не намерен ли ты последовать за унтер-офицером Гиммлером? - осведомился Брандт у Христиана. - Нет, не намерен. - Не в обиду будь сказано, Гиммлер, но мы уж лучше закончим тут бутылочку, - объявил Брандт. Гиммлер сердито взглянул на них, и обычное хитровато-добродушное выражение на мгновение исчезло с его лица. - Но чем ты там занимался? - продолжал Брандт. - Сдирал с нее платье? - Не-ет, - усмехнулся Гиммлер. - Купил. За девятьсот франков, хотя она просила тысячу пятьсот. Пошлю его жене, у нее почти такой же размер. Пощупайте-ка, - он положил перед ними платье. - Настоящий шелк! - Да, настоящий шелк, - подтвердил Христиан, с серьезным видом пощупав материал. Гиммлер пошел к двери, но на пороге обернулся. - Спрашиваю в последний раз: хотите? - Нет. А за любезное предложение - спасибо, - ответил Брандт. - Ну что ж! - Унтер-офицер развел руками. - Не хотите - как хотите. - Вот что, Гиммлер, - сказал Христиан. - Мы уходим. Ты дождешься лейтенанта Гарденбурга и отвезешь его. Мы пойдем пешком. - А вам не кажется, что могут быть какие-нибудь приказания? - спросил Гиммлер. - Вряд ли кто докажет, что мы находимся сейчас в боевой обстановке, - возразил Христиан. - Мы пойдем пешком. Гиммлер пожал плечами. - Вы рискуете получить пулю в спину, если пойдете одни по городу. - Не сегодня, - отмахнулся Брандт. - Позднее - может быть, но сегодня - нет. Они поднялись и вышли на темную улицу. Город был тщательно затемнен - нигде не пробивалось ни единого луча. Над крышами висела луна, и дома бросали резкие тени на залитые мягким светом улицы. Воздух был теплый и неподвижный. Угрюмую, настороженную тишину, нависшую над городом, лишь изредка нарушал стальной лязг гусеничных машин. Они то начинали двигаться где-то вдали, то снова останавливались, и резкие, неприятные звуки замирали в лабиринте темных улиц. Брандт показывал дорогу. Он слегка пошатывался, но не потерял способности ориентироваться и уверенно шагал в направлении ворот Сен-Дени. Они шли молча, плечом к плечу, их подбитые шипами сапоги гулко стучали по мостовой. Где-то в темноте с шумом закрылось окно, и Христиану показалось, что издалека донесся едва слышный плач ребенка. Вскоре они свернули на широкий безлюдный бульвар и пошли вдоль закрытых кафе с опущенными жалюзи и со сложенными в кучи вдоль тротуаров стульями и столиками. Вдали сквозь деревья бульвара поблескивали огоньки - свидетельство того, что находившаяся в тот вечер в сердце Франции немецкая армия чувствует себя в полной безопасности. Размеренно шагая рядом с Брандтом на эти огоньки. Христиан мечтательно улыбался; под влиянием выпитого шампанского они казались ему такими уютными и дружески теплыми. Сквозь пьяную дымку освещенный молодой луной Париж представлялся ему каким-то необыкновенно изящным и хрупким. Он чувствовал, что влюблен в этот город. Ему нравились избитые мостовые и узенькие извилистые улочки по обеим сторонам бульвара, как будто уводившие в другое столетие; нравились церкви, поднимавшиеся среди баров, публичных домов и бакалейных лавок; стулья с тонкими ножками, бережно сложенные сиденьями вниз на столиках в тени парусиновых тентов кафе; люди, прячущиеся за опущенными шторами; река, без которой нельзя было представить себе этот город и которой он еще не видел; рестораны, в которых он еще не был; девушки, которых он еще не встречал, но встретит завтра, когда рассеется ночной страх и они, постукивая высокими каблучками, появятся на столичных улицах в своих вызывающе красивых платьях. Христиану нравились и легенды, которые люди сложили об этом городе, и то, что во всем свете один только Париж в самом деле был таким, как его рисовали в легендах. Теперь Христиан с удовольствием думал о том, что ему пришлось выдержать бой на дороге и убить человека, чтобы попасть в этот город. Ему даже показалось, что он любит убитого им маленького оборванного француза и лежавшего рядом с французом - так далеко от своей силезской фермы - ефрейтора Крауса с вишневым соком на губах. Он был рад, что прошел через такое испытание на дороге и в лесу и что смерть пощадила его. Ему нравилась война, потому что не было лучшего средства проверить, чего стоит человек, но вместе с тем было приятно сознавать, что скоро она кончится: ему вовсе не хотелось умирать. Будущее представлялось Христиану радостным, он верил, что оно будет безмятежным и красивым, а все то, ради чего он рискует сейчас жизнью, станет незыблемым законом, и начнется новая эра, эра процветания и порядка. Христиан подумал еще, что он любит Брандта, который, почти не шатаясь, идет рядом. Там, на дороге, Брандт хныкал, но все же сумел победить страх и сражался бок о бок с ним, хотя и придерживал рукой свой трясущийся локоть, когда стрелял через весеннюю листву в человека, который, конечно, убил бы Христиана, если бы смог. Христиану нравилась эта тихая лунная ночь, под покровом которой он и Брандт - новые владыки города - плечом к плечу шагали по пустынным прекрасным улицам. Он понял в конце концов, что жил не напрасно, что не для того он родился, чтобы растрачивать попусту время, обучая ходьбе на лыжах детей и богатых бездельников. Он приносил пользу и будет ее приносить - чего еще может требовать человек от жизни?! - Смотри-ка! - воскликнул Брандт, останавливаясь перед залитой лунным светом стеной церкви. Христиан взглянул на то место, куда указывал Брандт. В свете луны отчетливо выделялись написанные мелом крупные цифры: "1918". Христиан растерянно заморгал и покачал головой. Он понимал, что цифры имеют какое-то значение, но не сразу сообразил, какое именно. - Тысяча девятьсот восемнадцатый год, - заметил Брандт. - Да, они помнят. Французы помнят. Христиан снова взглянул на стену. Он внезапно почувствовал печаль и усталость; он был на ногах с четырех часов утра, а день выдался такой утомительный. Тяжело ступая, Христиан подошел к стене, поднял руку и стал медленно и методично стирать рукавом надпись. 5 Радио заглушало все остальные звуки в доме. Стояла солнечная июньская погода, свежая зелень покрывала холмы Пенсильвании, но Майкл почти не выходил из оклеенной обоями гостиной, обставленной легкой мебелью в колониальном стиле, и не отрываясь слушал ежеминутно прерываемые помехами одни и те же последние сообщения. Вокруг его кресла валялись газеты. Время от времени появлялась Лаура и с громким мученическим вздохом принималась подбирать их с пола и с подчеркнутой аккуратностью складывать в стопку. Но Майкл почти не замечал ее. Прильнув к радиоприемнику, он крутил ручки и вслушивался в голоса дикторов - сочные, вкрадчивые, напыщенные, твердившие снова и снова: "Покупайте препарат "Лайф-бой", уничтожающий неприятный запах!"; "Две чайные ложки на стакан воды перед завтраком, и вы будете чувствовать себя прекрасно!"; "Ходят слухи, что Париж обороняться не будет. Немецкое верховное командование хранит молчание о положении своих ударных частей, которые продвигаются вперед, почти не встречая сопротивления разваливающейся французской армии". - Мы обещали Тони, что сыграем сегодня в бадминтон, - кротко проговорила Лаура, появляясь в дверях. Майкл продолжал молча сидеть у приемника. - Майкл! - крикнула Лаура. - Да? - отозвался он, не поворачивая головы. - Ты понимаешь: бадминтон, Тони. - Ну и что же? - Майкл от напряжения сморщил лоб, пытаясь одновременно слушать и Лауру и диктора. - Но сетка-то еще не натянута. - Натяну позднее. - Когда позднее? - Да отстань ты ради бога, Лаура! - вскипел Майкл. - Я сказал - позднее. - Мне начинает надоедать это твое излюбленное словечко, - ледяным тоном ответила Лаура. На глазах у нее выступили слезы. - Да перестань же! - А ты перестань кричать на меня! - Слезы побежали по ее щекам, и Майклу стало жаль ее. Уезжая из Нью-Йорка, они собирались устроить себе нечто вроде отпуска, во время которого, хотя об этом не было сказано ни слова, надеялись в какой-то мере восстановить прежнюю дружбу и привязанность, утраченные в безалаберно проведенные после женитьбы годы. Контракт Лауры с кинофирмой в Голливуде кончился, и дирекция не сочла нужным продлить его. По каким-то необъяснимым причинам работу в другой студии она не нашла. Внешне Лаура была спокойна и весела и не жаловалась, однако Майкл знал, как тяжело она переживает свое унижение. Уезжая на месяц в загородный дом приятеля, Майкл дал себе слово быть внимательным и предупредительным. Они провели здесь только неделю, но эта неделя оказалась ужасной. Майкл целые дни слушал радио, а по ночам не мог спать. Расстроенный, с воспаленными глазами, он или мрачно бродил по дому, или усаживался читать в гостиной, забывал бриться, забывал помогать Лауре поддерживать порядок в очаровательном домике, предоставленном в их распоряжение. - Прости меня, дорогая, - он обнял Лауру и поцеловал ее. Она улыбнулась сквозь слезы. - Мне очень неприятно быть такой надоедливой, но ты же знаешь, что кое-что все-таки нужно делать. - Конечно. - Ну вот, ты уже совсем хороший, - засмеялась Лаура. - Мне так нравится, когда ты хороший. Майкл тоже засмеялся, хотя с трудом скрывал раздражение. - Ну, а сейчас тебе придется расплачиваться за то, что ты так мил со мной, - продолжала Лаура, прижавшись к его груди. - И что же я должен сделать? - Оставь этот смиренный тон, - вспылила Лаура. - Терпеть не могу, когда ты говоришь таким тоном. Майкл едва сдерживал себя. - Что же все-таки ты хочешь от меня? - спросил он, прислушиваясь к звукам собственного голоса и удивляясь, что может еще говорить так вежливо и мило. - Во-первых, выключи этот проклятый приемник. Майкл хотел было запротестовать, но передумал. Диктор в это время говорил: "Положение здесь все еще продолжает оставаться неясным, однако англичанам, видимо, удалось благополучно эвакуировать большую часть своей армии. Предполагается, что в ближайшее время развернется контрнаступление Вейгана..." [Вейган, Максим - французский генерал; 19 мая 1940 года после вторжения немецко-фашистских войск во Францию был назначен главнокомандующим французской армией; так называемый "план Вейгана", состоявший в одновременном контрнаступлении французских войск с рубежа Соммы и отрезанной группировки союзных войск с севера, был построен на песке и так и не был реализован] - Майкл, дорогой! - напомнила Лаура. Майкл поспешно выключил радио. - Вот, пожалуйста. Для тебя я готов на все. - Спасибо. - В улыбающихся, блестящих глазах Лауры уже не было ни единой слезинки. - Ну, а сейчас еще одна просьба. - Что еще? - Пойди побрейся. Майкл вздохнул и провел рукой по щетине на подбородке. - А стоит ли? - У тебя такой вид, будто ты только что явился из ночлежки. - Ладно. Уговорила. - Ты сразу почувствуешь себя гораздо лучше, - добавила Лаура, собирая газеты, разбросанные вокруг кресла. - Еще бы, - ответил Майкл и машинально снова взялся за ручки приемника. - Ну дай отдохнуть хотя бы час! - умоляюще проговорила Лаура, прикрывая ладонью ручки настройки. - Только час! Иначе я сойду с ума. Без конца передают одно и то же, одно и то же! - Дорогая, но ведь это же решающая неделя в нашей жизни. - Пусть так, но зачем же доводить себя до сумасшествия? - с неумолимой логикой возразила Лаура. - Ведь французам это не поможет, правда?.. После того, как побреешься, не забудь, дорогой, натянуть сетку для бадминтона. - Хорошо, - пожал плечами Майкл. Лаура чмокнула его в щеку и погладила по голове. Майкл отправился наверх. Во время бритья он услышал, как начали собираться гости. Из сада доносились женские голоса, временами заглушаемые журчанием льющейся в раковину воды. На расстоянии они казались нежными и мелодичными. Лаура пригласила двух своих бывших учительниц-француженок из расположенной по соседству женской школы, где она училась в детстве. Они всегда хорошо относились к Лауре. Краем уха прислушиваясь к то усиливающимся, то затихающим голосам, Майкл решил, что мягкие интонации француженок куда приятнее самоуверенной металлической трескотни большинства знакомых ему американок. "Но я, пожалуй, не решусь сказать об этом вслух!" - усмехнулся он. Майкл порезался и, с раздражением разглядывая в зеркало кровоточащую царапинку под подбородком, снова почувствовал себя выбитым из колеи. С большого дерева в конце сада донеслось карканье ворон. Целая стая свила там гнезда и время от времени заглушала своими резкими криками все другие звуки, долетавшие из сада. Побрившись, Майкл проскользнул в гостиную и тихонько включил приемник, но поймал только музыкальную программу. Женщина пела: "Не имею я ничего, но и этого мне слишком много..." По другой станции передавали увертюру из "Тангейзера" в исполнении военного оркестра. Приемник был слабенький и ловил всего две станции. Майкл выключил приемник и пошел в сад встречать гостей. Джонсон в желтой тенниске в коричневую полоску был уже там. Он привел высокую, красивую девушку с серьезным, интеллигентным лицом. Пожимая ей руку, Майкл подумал: "Интересно, где сейчас жена Джонсона?" - Мисс Маргарет Фримэнтл... - представила незнакомку Лаура. Мисс Фримэнтл сдержанно улыбнулась, а Майкл с завистью подумал: "Черт побери этого Джонсона! Где он находит таких красивых девушек?" Затем Майкл пожал руки хрупким сестрам-француженкам. На них были изящные черные платья, когда-то, видимо, очень модные, хотя трудно было вспомнить когда именно. Обеим сестрам перевалило за пятьдесят. У них были зачесанные назад блестящие, словно покрытые лаком, волосы, нежный, бледный цвет лица и удивительно изящные, стройные ноги. Они обладали безупречными утонченными манерами, а долгие годы, проведенные в школе для девочек, приучили их относиться ко всему на свете с неисчерпаемым терпением. Майклу сестры всегда казались выходцами из прошлого века - вежливыми, замкнутыми, с хорошими манерами, но про себя осуждающими и время и страну, куда занесла их судьба. Сегодня, хотя и было заметно; что обе они тщательно готовились к визиту, искусно нарумянились и подвели глаза, на их лицах застыло какое-то отрешенное, мученическое выражение. Им, видимо, с трудом удавалось следить за ходом беседы. Искоса посматривая на них, Майкл вдруг понял, что значит быть француженками сегодня, когда немцы находятся около Парижа и город, затаив дыхание, прислушивается к нарастающему грохоту пушек, когда американские дикторы то и дело прерывают джазовую музыку и передачу местных новостей, чтобы сообщить последние известия из Европы, тщательно, но на американский лад произнося столь знакомые сестрам названия: Реймс, Суассон, Марна, Компьен... "Если бы я был деликатнее, - сказал себе Майкл, - и имел больше такта, если бы я не был таким неуклюжим, тупым буйволом, я отвел бы их в сторону и попытался найти нужные слова утешения". Однако Майкл знал, что ничего хорошего у него не получится, он обязательно скажет не то, что нужно, смутит женщин, и они почувствуют себя еще хуже. "Жаль, что таким вещам нас никто не догадался научить. Нас учили чему угодно, только не такту, отзывчивости и умению помочь человеку". - Хотя и неприятно об этом говорить, - донесся до Майкла бархатный, уверенный голос Джонсона, - но я думаю, что вся эта история не что иное, как грандиозный обман. - Как, как? - не поняв, спросил Майкл. Джонсон в изящной позе сидел на траве, по-мальчишески подняв колени, и улыбался мисс Фримэнтл, явно стараясь произвести на нее впечатление. Это раздражало Майкла, тем более что Джонсон, видимо, преуспевал в своих намерениях. - Заговор, вот что, - ответил Джонсон. - Уж не хочешь ли ты сказать, что две сильнейшие в мире армии внезапно развалились сами по себе? Все это подстроено заранее. - То есть другими словами, французы, по-твоему, умышленно сдают Париж немцам? - Конечно. - Вы не слышали, в последних известиях не передавали ни чего нового о Париже? - тихо спросила младшая из сестер, мисс Буллар. - Нет, пока ничего нового не сообщалось, - как можно мягче ответил Майкл. Обе дамы с улыбкой кивнули ему, словно он преподнес им по букету цветов. - Да, город падет, - вставил Джонсон. - Попомните мои слова. "За каким дьяволом мы пригласили сюда этого типа?" - сердито подумал Майкл. - Сделка уже состоялась, - продолжал Джонсон, - а все остальное - камуфляж для обмана английского и французского народов. Недели через две немцы будут в Лондоне, а еще через месяц нападут на Советский Союз. - Последние слова он произнес торжествующе и гневно. - А по-моему, ты неправ, - упрямо возразил Майкл. - Мне кажется, этого не случится. Все будет иначе. - Как же именно? - Не знаю. - Майкл чувствовал, что выглядит глупо в глазах мисс Фримэнтл, и, хотя ему было досадно, он продолжал упрямо стоять на своем. - Как-нибудь. - Вот она, мистическая вера в то, что папочка позаботится обо всем и не пустит буку в детскую! - насмешливо заметил Джонсон. - Прошу вас, не нужно! - вмешалась Лаура. - Неужели мы должны все время говорить об одном и том же? Кажется, мы собирались сыграть в бадминтон? Мисс Фримэнтл, вы играете в бадминтон? - Играю, - ответила Маргарет, и Майкл механически отметил, что у нее низкий, чуть хрипловатый голос. - И когда только народы наконец проснутся? - с чувством воскликнул Джонсон. - Когда они наберутся мужества взглянуть в лицо суровой действительности? Сколько порабощенных стран ждут освобождения! Эфиопия, Китай, Испания, Австрия, Чехословакия, Польша... "О, как печально звучат эти названия, - подумал Майкл. - Их так часто упоминают, что они уже почти перестали волновать". - Мировая буржуазия решила укрепить свою мощь, - продолжал Джонсон, и Майкл вспомнил все прочитанные на эту тему брошюры, - и вот как это делается. Несколько выстрелов из пушек, чтобы одурачить народ, несколько патриотических речей одряхлевших генералов, а затем - сделка подписана, скреплена печатями и вступила в силу. "А ведь он, пожалуй, прав, - устало подумал Майкл. - Может быть, все, что он говорит, в какой-то мере соответствует действительности. И все же только самоубийца может себе позволить верить этому. Чтобы продолжать жить, нужно быть хоть чуточку легковерным". Но все равно было как-то неприятно слушать Джонсона, с важным видом изрекающего эти истины своим хорошо натренированным салонным голосом - такие голоса часто можно слышать на театральных премьерах, в дорогих ресторанах и на интимных вечерах. "Интересно, где теперь тот пьяный ирландец, что был на встрече Нового года, этот Пэрриш? Вероятно, и он повторил бы многое из того, что говорит Джонсон. В конце концов, утверждения Джонсона более или менее совпадают с партийной линией, но у Пэрриша все это звучало убедительнее. Наверное, он убит и скалит сейчас зубы где-нибудь на берегу Эбро... Во всяком случае, - злорадно подумал Майкл, взглянув на шоколадные спортивные брюки и ярко-желтую тенниску Джонсона, - во всяком случае, уж ты-то не станешь подставлять себя под пули! Можно в этом не сомневаться". - Послушайте, - сказала Лаура, - мне страшно хочется сыграть в бадминтон. Дорогой мой, - она прикоснулась к руке Майкла, - шесты, сетка и принадлежности для игры на задней веранде. Майкл вздохнул и тяжело поднялся с земли. Лаура все же, видимо, права: сегодня уж лучше играть в бадминтон, чем разговаривать. - Я помогу вам, - проговорила мисс Фримэнтл, вставая и направляясь вслед за Майклом. - Джонсон... - Майкл не удержался, чтобы не задеть Джонсона, - а тебе не приходило в голову, что ты можешь ошибиться? - Конечно, могу, - с достоинством ответил Джонсон. - Но в данном случае я прав. - Но должна ведь оставаться хоть маленькая надежда? Джонсон засмеялся. - Откуда ты черпаешь надежду в эти дни? - поинтересовался он. - Может, поделишься? - Пожалуйста. - На что же ты надеешься? - Я надеюсь, - ответил Майкл, - что Америка примет участие в войне и... - Он заметил, что обе француженки пристально смотрят на него, с нетерпением ожидая его ответа. - Ракетки лежат в том зеленом деревянном ящике, Майкл... - нервно сказала Лаура. - Ты хочешь, чтобы и американцы участвовали в этой афере и расплачивались за нее своими жизнями? - иронически осведомился Джонсон. - Так, что ли? - Если это необходимо, то да. - Ну, это уже нечто новое для тебя. Да ты, оказывается, поджигатель войны! - Я только сейчас, сию минуту впервые подумал об этом, - холодно заметил Майкл, стоя над сидящим на траве Джонсоном. - Понимаю. Ты читаешь "Нью-Йорк таймс" и горишь желанием спасти цивилизацию, как мы ее понимаем, и все такое прочее. - Да, я горю желанием спасти цивилизацию, как мы ее понимаем, и все такое прочее. - Да хватит же! - умоляющим тоном сказала Майклу Лаура. - Не будь таким скверным! - Уж если тебе так не терпится, - заявил Джонсон, - почему бы не поехать в Англию и не вступить в британскую армию? Чего ты ждешь? - Может быть, я и поеду. Может быть. - О, нет, нет! Майкл удивленно повернулся. Это сказала мисс Фримэнтл. Теперь она стояла, закрыв рот рукой, словно восклицание вырвалось у нее помимо воли. - Вы хотели что-то сказать? - спросил Майкл. - Я... Мне не следовало бы... Я не хотела вмешиваться, - с жаром заговорила девушка. - Но не надо все время твердить, что мы должны воевать. "Коммунистка! - с огорчением решил Майкл. - Видимо, Джонсон познакомился с ней где-нибудь на собрании. А такая хорошенькая - никогда бы не подумал". - Я полагаю, - заявил Майкл, - что если Россия окажется втянутой в войну, вы измените свое мнение? - Нет, - ответила Маргарет. - Все равно нет. "Я опять ошибся, - огорчился Майкл. - Придется впредь воздерживаться от столь поспешных выводов". - Война никому не приносит пользы, - нерешительно продолжала девушка, - и никогда не приносила. Молодежь отправляется на войну и гибнет. Все мои друзья и родственники... Возможно, я эгоистка, но... терпеть не могу, когда люди рассуждают подобно вам. Я жила в Европе, там люди рассуждали точно так же. Сейчас, вероятно, многие парни, которых я знала тогда, с которыми танцевала, каталась на лыжах... Они, может быть, уже погибли. Ради чего? Они без конца болтали и в конце концов договорились до того, что им уже не оставалось ничего другого, как только начать убивать друг друга... Простите меня, - очень серьезно попросила она. - Я не собиралась произносить такую речь. Вероятно, это просто глупый, чисто женский подход к тому, что происходит в мире... - Мисс Буллар, - обратился Майкл к француженкам, - а какую позицию занимаете вы как женщины? - Майкл! - в крайнем раздражении воскликнула Лаура. - Наша позиция... - сдержанно и вежливо ответила младшая сестра, - ...боюсь, мы не в состоянии позволить себе такую роскошь, как выбор определенной позиции. - Майкл, - сказала Лаура, - ради бога, сходи же за принадлежностями для игры! - Иду. - Майкл кивнул головой. - Рой, - обратилась Лаура к Джонсону, - ты тоже замолчи. - Слушаюсь, мэм, - с улыбкой ответил Джонсон. - Рассказать тебе самую свеженькую сплетню? - Жду не дождусь, - насмешливо ответила Лаура, переходя на деланно оживленный салонный тон. Майкл и мисс Фримэнтл направились к задней веранде. - У Джозефины появился новый любовник, - сообщил Джонсон. - Высокий блондин с каким-то особенным выражением лица, киноартист по фамилии Морен. - Услышав эту фамилию, Майкл остановился, и мисс Фримэнтл чуть не натолкнулась на него. - По ее словам, она подцепила его в картинной галерее... Ты, кажется, снималась с ним в прошлом году, Лаура? Майкл испытующе взглянул на жену, пытаясь уловить хоть тень смущения на ее лице, когда заговорили о Морене, но ничего не заметил. - Да. Довольно обещающий и совсем не глупый артист, - спокойно ответила Лаура. - Правда, несколько поверхностный. "Не поймешь этих женщин, - удивился Майкл. - С помощью лжи они, не моргнув глазом, проберутся даже в рай". - Кстати, Морен скоро приедет, - добавил Джонсон. - Он здесь неподалеку, участвует в премьере летнего театра, и я пригласил его сюда. Надеюсь, ты не возражаешь? - Конечно, нет, - ответила Лаура. Продолжая пристально наблюдать за женой, Майкл заметил, что по ее лицу пробежала легкая тень. Потом она отвернулась, и больше он ничего не мог видеть. "Вот она, семейная жизнь!" - поморщился Майкл. - Мистер Джон Морен? - сразу оживилась младшая мисс Буллар. - Я так рада! По-моему, он чудесный артист и выглядит всегда таким мужественным! А ведь это очень важно для актера. - Я слышал, - кисло заметил Майкл, - что он неравнодушен к мальчикам. "Ох уж эти женщины! - усмехнулся он про себя. - Ведь она только что готова была разрыдаться при мысли о том, что гибнет ее родина, потерпевшая самое позорное за всю свою историю поражение. И вот она уже млеет от восторга в ожидании приезда красивого, пустоголового киноартиста. - "Такой мужественный!" - Ну уж в этом его никак не заподозришь, - вмешался Джонсон. - Я каждый раз встречаю его с новой девушкой. - А может, Морен из числа тех, о ком говорят "ласковый теленок двух маток сосет", - продолжал упорствовать Майкл. - Спросите у моей жены. - Он уставился на Лауру, пристально следя за выражением ее лица. Майкл понимал, что он смешон, но не мог заставить себя оторвать от нее глаза. - Они вместе работали. - Я не знаю, - небрежно ответила Лаура. - Морен - воспитанник Гарвардского университета. - Я спрошу у него, когда он придет, - заявил Майкл. - Пойдемте, мисс Фримэнтл, не то моя женушка снова вцепится в меня. Нам с вами предстоит потрудиться. Майкл и мисс Фримэнтл бок о бок направились к веранде в противоположном конце дома. От девушки исходил несильный, приятный аромат духов, она двигалась легко, с естественной грацией, и Майкл сразу почувствовал, как она молода. - Когда вы были в Европе? - спросил он. Вообще-то говоря, его это нисколько не интересовало - просто хотелось услышать ее голос. - Год назад. Немножко больше года. - Ну и как там? - Чудесно... и страшно. Не в наших силах помочь им, что бы мы ни делали. - Вы согласны с Джонсоном? - спросил Майкл. - Нет. Джонсон лишь повторяет то, что ему велят говорить. У него в голове нет ни одной своей мысли. Майкл злорадно улыбнулся. - Джонсон - очень милый человек, - чуть торопливо, извиняющимся тоном заговорила мисс Фримэнтл. ("Пребывание в Европе пошло ей на пользу, - отметил Майкл, - говорит она куда приятнее, чем большинство американок".) - Порядочный и благородный человек, с самыми хорошими намерениями... Однако все кажется ему слишком уж простым. Но когда побываешь в Европе, поймешь, что на самом деле все далеко не так просто. Европа напоминает мне человека, страдающего одновременно двумя болезнями. Лекарство, которое помогает ему от одной болезни, обостряет другую. - Девушка говорила как-то нерешительно, словно чего-то стеснялась. - Джонсон полагает, что если пациенту прописать свежий воздух, детские ясли и сильные профсоюзы, то больной сам по себе поправится... Джонсон утверждает, что у меня путаные взгляды. - Вообще-то говоря, все, кто не соглашается с коммунистами, - это люди с путаными взглядами, - сказал Майкл. - Коммунисты сильны именно величайшей убежденностью в своей правоте. Они всегда знают, чего добиваются. Коммунисты, быть может, неправы, но они, по крайней мере, не болтают, а действуют. - Ну, я не могу назвать себя сторонницей решительных действий. Я видела кое-какие действия в Австрии. - Вы рождены не для такого времени, мадам, - заметил Майкл. - И вы и я. Они поднялись на веранду. Мисс Фримэнтл взяла сетку и ракетки, Майкл положил на плечо шесты, и они не спеша отправились обратно. Наедине с Маргарет в этой тенистой части дома, укрытой от остального мира шелестящей листвой высоких кленов, Майкл внезапно ощутил какое-то неясное чувство близости с девушкой. - А вы знаете, - с серьезным видом сказал он, - у меня возникла мысль создать новую политическую партию, способную исцелить мир от всех страданий. - Сгораю от нетерпения услышать подробности, - в тон ему ответила девушка. - Это будет партия абсолютной правды, - продолжал Майкл. - Всякий раз, как только возникнет вопрос... любой вопрос: Мюнхен... что делать с детьми, не умеющими владеть правой рукой... свобода Мадагаскара... цена театральных билетов в Нью-Йорке... - во всех этих случаях лидеры партии будут говорить именно то, что они думают. Не так, как сейчас, когда у каждого на языке одно, а на уме совсем другое. - В этой партии уже много членов? - Один. Я. - Пусть теперь будет два. - Вступаете? - Да, если можно, - с улыбкой ответила Маргарет. - Очень рад. По-вашему, партия окажется жизнеспособной? - Конечно, нет. - И я так думаю. Пожалуй, года два еще придется подождать. Они уже подходили к углу дома, и Майкл с отвращением подумал, что снова придется торчать среди всех этих людей, вести вежливые разговоры и расстаться с девушкой. - Маргарет... - заговорил он. - Да? - она остановилась и взглянула на него. "Она знает, что я хочу сказать, - мелькнуло у Майкла. - Ну и хорошо". - Маргарет, могу я встретиться с вами в Нью-Йорке? Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. "А у нее нос в веснушках", - подумал он. - Да. - Пока я больше ничего не скажу, - тихо проговорил Майкл. - Мой адрес и номер телефона вы можете найти в телефонном справочнике, - добавила девушка. Она повернулась и, по-прежнему держась прямо и непринужденно, свернула за угол дома; под пышной юбкой мелькали ее стройные загорелые ноги. Майкл постоял минуту, пытаясь придать своему лицу равнодушное выражение, а затем прошел в сад вслед за Маргарет. Здесь уже были новые гости - Тони, Морен и девушка в красных брюках и соломенной шляпе с огромными полями. На высоком, худом Морене была темно-синяя рубашка с открытым воротом. Он сильно загорел; мальчишеская прядь волос упала ему на глаза, когда он, улыбаясь, пожимал руку Майкла. "Черт возьми! Но почему я не могу держаться, как Морен? - уныло спросил себя Майкл, чувствуя, как твердо, по-мужски тот пожал ему руку. - Да ведь он артист!" - Я помню, мы встречались раньше, - услышал он свои слова. - Под Новый год, в ту ночь, когда Арни собирался выпрыгнуть в окно. Тони показался ему каким-то странным. Когда Майкл представил его мисс Фримэнтл, он лишь слабо улыбнулся и сел, скорчившись, словно страдал от какой-то боли. Он был бледен и чем-то встревожен, гладкие черные волосы в беспорядке упали на его высокий лоб. Тони преподавал французскую литературу в университете. Он был итальянцем, но его аскетическое лицо было не так смугло, как у большинства его соотечественников. Майкл учился вместе с ним в школе и очень привязался к нему. Тони всегда говорил робко и тихо, как говорят в библиотеке, и изъяснялся очень правильным, книжным языком. Он был в дружеских отношениях с обеими сестрами Буллар, раза два-три в неделю пил у них чай, но сегодня они даже не взглянули друг на друга. Майкл занялся установкой шестов. Вкапывая первый шест, он услышал, как девица в красных брюках высоким, наигранным голосом говорила: - Но какая там отвратительная гостиница! На весь этаж только одна ванная комната, на постелях чуть не голые доски, прикрытые нелепым кретоном, а в досках - целые полчища клопов. А цены! Майкл взглянул на Маргарет и насмешливо покачал головой. Девушка быстро улыбнулась ему и тут же опустила глаза. Майкл бросил взгляд на Лауру. Увидев, что она неотрывно наблюдает за ним, он с удивлением подумал: "И как только она ухитряется все замечать? Такой талант заслуживает более достойного применения!" - Ты же неправильно ставишь шест! - крикнула Лаура. - Дерево будет мешать. - Помолчи, пожалуйста! - попросил Майкл. - Я знаю, что делаю. - А я тебе говорю, неправильно, - упрямо повторила Лаура. Майкл пропустил ее слова мимо ушей, продолжая возиться с шестом. Внезапно обе мисс Буллар поднялись и одинаковыми движениями стали деловито натягивать перчатки. - Мы прекрасно провели время, - сказала младшая. - Большое спасибо. Мы сожалеем, но вынуждены покинуть вас. Майкл так и застыл с шестом в руках. - Но ведь вы только что пришли! - изумленно воскликнул он. - К несчастью, у моей сестры страшно разболелась голова, - сухо пояснила младшая мисс Буллар. Сестры начали обходить гостей и прощаться. Но Тони они не подали руки. Не удостоив его взглядом, они прошли мимо, словно его тут и не было. Тонн посмотрел на них растерянным и вместе с тем понимающим взглядом. - Ничего, ничего, - сказал он, поднимая с травы свою старомодную соломенную шляпу. - Вы можете оставаться - уйду я. Наступило напряженное молчание. Все старались не смотреть на Тони и француженок. - Нам было так приятно встретиться с вами, - холодно сказала Морену младшая мисс Буллар. - Мы всегда восхищаемся вашими фильмами. - Благодарю вас, - с очаровательной юношеской улыбкой ответил Морен. - Это очень мило с вашей... "Ну и артист!" - снова подумал Майкл. - Да перестаньте же! - побелев, крикнул Тони. - Элен, ради бога перестаньте! - Провожать нас не нужно, - продолжала мисс Буллар. - Мы знаем дорогу через сад. - Я должен объяснить, - дрожащим голосом заговорил Тони. - Так нельзя обращаться с друзьями. - Он повернулся к Майклу, со смущенным видом стоявшему около шеста, на который натягивают сетку для бадминтона. - Это же уму непостижимо. Женщины, которых я знаю десять лет. Женщины, которых до сих пор все считали благоразумными и интеллигентными... - Сестры повернулись к Тони и встали перед ним. На их лицах застыло выражение презрения и ненависти. - Это все война, проклятая война! - продолжал Тони. - Элен, Рашель! Но я-то здесь при чем? Поймите же, что не я вхожу в Париж, не я убиваю французов. Я американец, я люблю Францию и ненавижу Муссолини. Я ваш друг! - Мы не желаем разговаривать ни с вами, ни вообще с кем-либо из итальянцев, - отрезала младшая мисс Буллар. Она взяла сестру под руку, и обе - такие элегантные, в перчатках, в летних шляпках и в шуршащих платьях из жесткого черного материала - отвесив легкий поклон остальным, направились к воротам в конце сада. На большом дереве шагах в пятидесяти отчаянно шумели вороны. Их пронзительное, резкое карканье неприятно резало слух. - Пошли, Тони, - предложил Майкл. - Я дам тебе чего-нибудь выпить. Не говоря ни слова, сжав губы, Тони направился вслед за Майклом. Он все еще крепко держал в руке свою соломенную шляпу с яркой лентой. Майкл налил два бокала виски и молча подал один из них Тони. Разговор в саду возобновился, и сквозь карканье ворон Майкл расслышал, как Морен с искренним восхищением заметил: "Какой чудесный типаж! Они словно из французского фильма двадцать пятого года!" Задумчивый и печальный, по-прежнему не выпуская из руки свою жесткую старомодную шляпу. Тони медленно тянул виски. Майклу захотелось подойти и обнять его, как обнимали друг друга братья Тони, когда у них случались какие-нибудь неприятности. Но Майкл не мог заставить себя сделать это. Он включил радио и, пока прогревались лампы неприятно потрескивавшего приемника, отпил большой глоток виски. "...И у вас тоже могут быть очаровательные белоснежные ручки", - послышался бархатный, вкрадчивый голос диктора. Но вот в приемнике что-то щелкнуло, и другой голос, хрипловатый и чуть дребезжащий, заговорил: "Мы только что получили следующее сообщение: официально объявлено, что немцы, не встретив сопротивления, вошли в Париж. Разрушений в городе нет. Ждите дальнейших сообщений на этой же волне". Раздались мощные, почти лишенные мелодичности звуки так называемой "легкой классической музыки", исполнявшейся на органе. Тони опустился на стул и поставил бокал. Майкл не отрываясь смотрел на приемник. Он никогда не был в Париже - у него вечно не хват