мера кинооператора прошла над ним. Христиан почувствовал, как у него навернулись на глаза слезы. Ему стало немного стыдно за себя, но когда он смотрел фильмы, в которых немцы сражались, а не отсиживались, как он, в безопасности и комфорте за тридевять земель от фронта, ему всегда хотелось плакать. Всякий раз после этого он долго не мог избавиться от чувства вины и беспокойства и часто принимался кричать на своих солдат. Он не виноват, пытался внушить себе Христиан, что продолжает жить, в то время как другие гибнут. Он понимал, что и тут, в Ренне, армия выполняет свои обязанности, и тем не менее не мог преодолеть чувства какой-то вины. Это чувство отравляло ему даже мысль о предстоящем двухнедельном отпуске и поездке на родину. Молодой Фредерик Лангерман потерял ногу в Латвии, оба сына Кохов убиты. А он заявится упитанный и целехонький, имея за плечами всего лишь коротенький полукомический бой близ Парижа. Что и говорить - не избежать ему презрительных взглядов соседей. Война скоро закончится. При этой мысли жизнь до армии, беспечные, беззаботные дни на снежных склонах Альп, дни без лейтенанта Гарденбурга, показались ему до боли милыми и желанными. Так вот. Конец войны не за горами. Сначала разделаются с русскими, затем наконец одумаются англичане, и он забудет эти бесцветные, скучные дни, проведенные во Франции. Спустя два месяца после войны люди перестанут и вспоминать о ней, а писаря, который все три года щелкал костяшками счетов в интендантстве в Берлине, будут уважать не меньше, чем солдат, штурмовавших доты в Польше, Бельгии и России. Не исключено, что в один прекрасный день он увидит Гарденбурга - все еще в чине лейтенанта, а может, даже - вот будет здорово! - демобилизованного за ненадобностью. Христиан отправится в горы и... Он кисло улыбнулся, вспомнив, что уже не раз предавался подобным детским мечтам. Как долго, мысленно спросил он себя, его будут держать в армии после победы? Вот тогда-то и наступит самое трудное время: война отойдет в прошлое, а ему придется ждать, пока его не отпустит на волю огромная, неповоротливая, бюрократическая военная машина. Киножурнал закончился, и на экране возник портрет Гитлера. Зрители поднялись, салютуя ему, и запели "Германия превыше всего". Зажегся свет, и Христиан, смешавшись с толпой солдат, медленно двинулся к выходу. Все они, с горечью отметил Христиан, уже не первой молодости, все какие-то хилые и болезненные; презренные гарнизонные крысы (и он в их числе), оставленные за ненадобностью в мирной стране, в то время как лучшие сыны Германии ведут кровопролитные бои за тысячи километров отсюда. Христиан раздраженно тряхнул головой. Уж лучше не думать об этом, а то, чего доброго, и он станет такой же дрянью, как Гарденбург. На темных улицах, несмотря на позднее время, еще встречались французы и француженки. Завидев его, они поспешно сходили с тротуара в канаву, и это тоже выводило Христиана из себя. Трусость - одна из самых отвратительных сторон человеческой натуры. Но хуже всего, что это была никчемная и неоправданная трусость. Он не собирается причинять им зла, и вообще армия получила строгие указания вести себя корректно и вежливо по отношению к французам. "Немцы никогда не станут себя так вести, если Германия когда-нибудь окажется под пятой оккупантов", - подумал он, заметив, что шедший навстречу человек споткнулся, сворачивая с тротуара. - Эй, старик! - крикнул он, останавливаясь. Француз замер на месте. Согнутые плечи и заметное даже в темноте дрожание рук выдавали его испуг и растерянность. - Да? - дрогнувшим голосом отозвался француз. - Да, господин полковник? - Я вовсе не полковник, - зло бросил Христиан. Эта наивная лесть способна довести до бешенства! - Прошу прощения, месье, но в темноте... - Никто не заставляет вас сворачивать с тротуара. - Да, месье, - согласился француз, не двигаясь с места. - Идите сюда, - приказал Христиан. - Идите на тротуар. - Слушаюсь, месье. - Француз боязливо ступил на тротуар. - Вот мой пропуск. Все документы у меня в полном порядке. - Мне не нужны ваши проклятые документы! - Как прикажете, месье, - покорно пробормотал француз. - Марш домой! - крикнул Христиан. - Слушаюсь, месье. Француз поспешил прочь, и Христиан отправился дальше. "Новая Европа! - усмехнулся он. - Мощная федерация динамичных государств! Уж только не с таким человеческим материалом, как этот". Скорее бы закончилась война. Или пусть бы его послали туда, где слышен гром орудий. А всему виной гарнизонная жизнь - наполовину штатская, наполовину военная, со всеми недостатками той и другой. Она разлагает душу человека, убивает все его стремления, подрывает веру в себя. Но может быть, ходатайство о зачислении в офицерскую школу будет удовлетворено, его произведут в лейтенанты, направят в Россию или в Африку, и с нынешней жизнью будет покончено? Христиан подал рапорт три месяца назад, но до сих пор не получил ответа. Наверное, рапорт лежит в куче бумаг на письменном столе у какого-нибудь жирного ефрейтора в военном министерстве. Но как все это не похоже на то, что он ожидал встретить, уезжая из дома, и даже совсем недавно, в день вступления в Париж... Христиан вспомнил рассказы о прошлой войне. Нерушимая, возникшая под огнем солдатская дружба, суровое сознание выполненного долга, взрывы энтузиазма. Он припомнил окончание "Волшебной горы" [роман немецкого писателя Томаса Манна (1875-1955)] - Ганс Касторп, под огнем французов с песней Бетховена на устах перебегающий покрытый цветами луг... Не так бы нужно было закончить книгу. Следовало добавить главу, в которой Касторп примеряет в интендантском складе в Льеже огромные, не по размеру ботинки и уже не поет песен. А миф о солдатской дружбе! По дороге в Париж ему одно время казалось, что они с Брандтом смогут стать друзьями. То же самое он подумал даже о Гарденбурге, когда они направлялись по Итальянскому бульвару на площадь Оперы. Однако Брандт получил производство, стал важным молодым офицером, имеет в Париже отдельную квартиру и сотрудничает в армейском журнале. Что касается Гарденбурга, то он оказался даже хуже, чем думал о нем Христиан в дни солдатской муштры. Да и остальные... Самые настоящие свиньи - никуда не денешься. Они денно и нощно благодарят бога, что находятся в Ренне, а не под Триполи или под Киевом, ведут грязную спекуляцию с французами и откладывают кругленькие суммы на случай послевоенной депрессии. Как же можно дружить с подобными людьми? Самые настоящие дезертиры, ростовщики в военной форме! Как только возникала угроза, что человека отправят на фронт, он пускал в ход все свои связи, подкупал полковых писарей, шел на все, только бы остаться в тылу. Христиан служил в десятимиллионной армии, но никогда еще не чувствовал себя таким одиноким. Во время следующего отпуска он отправится в Берлин, в военное министерство. Он найдет там знакомого полковника, с которым работал в Австрии еще до аншлюса [аншлюс - насильственное присоединение Австрии к фашистской Германии в марте 1938 года], и попросит перевести его в одну из частей действующей армии. Он согласится поехать на фронт даже в качестве рядового... Дистль взглянул на часы. До явки в канцелярию роты оставалось еще двадцать минут. На другой стороне улицы он заметил кафе, и ему вдруг захотелось выпить. Открыв дверь. Христиан увидел четырех солдат, распивающих за столом шампанское. По всему было видно, что пьют они давно: раскрасневшиеся лица, расстегнутые мундиры... Двое из них были небриты. "Пьют шампанское! - со злостью отметил Христиан. - Уж конечно, не на солдатское жалованье. Наверное, продают французам краденое немецкое оружие. Правда, французы пока не пустили его в ход, но, кто знает, что будет дальше? Даже к французам может вернуться мужество... Немецкая армия превратилась в огромную банду спекулянтов кожей, боеприпасами, нормандским сыром, вином и телятиной. Если немецкие солдаты пробудут во Франции еще года два, то лишь по форме можно будет отличить их от французов. Вот она, коварная и низкая победа галльского духа". - Вермут! - приказал Христиан владельцу кафе, тревожно поглядывавшему из-за стойки бара. - А впрочем, лучше коньяк. Прислонившись к стойке, Христиан смотрел на солдат. Шампанское, вероятно, было скверное. Брандт как-то рассказывал ему, что французы часто наклеивают самые громкие ярлыки на самое отвратительное вино. Это была своего рода месть французов ненавистным бошам, поскольку те не могли разобраться в обмане, месть тем более приятная для французов, что они извлекали из нее двойную выгоду: проявляли свой патриотизм и получали немалые барыши. Заметив, что Христиан наблюдает за ними, солдаты смутились и поубавили тон, не забывая, однако, о своем шампанском. Один из солдат виновато провел рукой по небритым щекам. Хозяин поставил перед Христианом коньяк. Потягивая вино, Христиан с тем же мрачным видом продолжал наблюдать за солдатами. Один из них вытащил бумажник, чтобы расплатиться за очередную бутылку, и Христиан увидел, что он битком набит небрежно сложенными франками. Боже мой! И ради таких бандитов другие немцы штурмуют русские позиции? Ради этих жирных лавочников немецкие летчики гибнут над Лондоном? - Эй, ты! - крикнул Христиан. - Подойди-ка сюда! Солдат растерянно-взглянул на товарищей, но те молча уставились в свои бокалы. Солдат медленно встал и сунул бумажник в карман. - Пошевеливайся! - яростно заорал Христиан. - Сейчас же иди сюда! Побледневший солдат, шаркая ногами, подошел к Христиану. - Как ты стоишь? Встать смирно! Перепуганный солдат вытянулся и замер. - Фамилия? - отрывисто спросил Христиан. - Рядовой Ганс Рейтер, господин унтер-офицер, - заикаясь, пробубнил солдат. Христиан вынул карандаш и клочок бумаги и записал. - Часть? - Сто сорок седьмой саперный батальон. - Рейтер с трудом проглотил слюну. Христиан снова записал. - В следующий раз, рядовой Рейтер, когда пойдешь пьянствовать, потрудись побриться и держать мундир застегнутым. И еще: помни, что при обращении к начальникам следует стоять по стойке "смирно". Я сообщу о тебе куда следует для наложения дисциплинарного взыскания. - Слушаюсь, господин унтер-офицер. - Можешь идти. Рейтер облегченно вздохнул и вернулся к столу. - И вы тоже приведите себя в надлежащий вид, - зло крикнул Христиан сидевшим за столом солдатам. Солдаты молча застегнули мундиры. Христиан повернулся к ним спиной и взглянул на хозяина. - Еще коньячку, господин унтер-офицер? - Нет. Христиан допил коньяк, бросил несколько бумажек на стойку и вышел, не оглянувшись на притихших в углу солдат. Гарденбург в фуражке и перчатках сидел в канцелярии. Выпрямившись, словно он ехал верхом на лошади, лейтенант рассматривал висевшую на противоположной стене комнаты карту. Это была выпущенная министерством пропаганды карта России с линией фронта по состоянию на вторник прошлой недели, вся испещренная победными черно-красными стрелками. Канцелярия размещалась в старом здании французской полиции. Под потолком горела маленькая лампочка. С целью светомаскировки окна и ставни были закрыты. В комнате было душно, и казалось, что в спертом воздухе витают тени всех перебывавших здесь жуликов и воришек. Войдя в канцелярию, Христиан заметил, что у окна, неловко переминаясь с ноги на ногу и искоса поглядывая на Гарденбурга, стоит маленький, невзрачный человек в форме французской милиции. Христиан вытянулся и отдал честь. "Нет, - подумал он при этом, - так не может продолжаться вечно, этому должен когда-нибудь наступить конец..." Гарденбург даже не взглянул на него, и Христиан застыл в ожидании, не сводя глаз с лейтенанта. Он хорошо изучил своего начальника и не сомневался, что тот знает о его присутствии. Наблюдая за Гарденбургом, Христиан чувствовал, что ненавидит этого человека сильнее, чем любого из своих врагов, сильнее, чем вражеских танкистов и минометчиков. Гарденбург взглянул на часы. - Так-с, - протянул он. - Унтер-офицер явился вовремя? - Так точно, господин лейтенант. Гарденбург подошел к заваленному бумагами письменному столу и уселся за него. - Вот тут сообщаются фамилии и даны фотографии трех лиц, которых мы разыскиваем, - начал он, взяв одну из бумаг. - В прошлом месяце они были вызваны для отправки на работу в Германию, но до сих пор уклоняются от явки. Этот господин... - он небрежно, с презрительной миной кивнул в сторону француза, - этот господин якобы знает где можно найти всех троих. - Да, господин лейтенант, - подобострастно подтвердил француз. - Совершенно верно, господин лейтенант. - Возьмите наряд из пяти солдат, - продолжал Гарденбург так, словно француза и не было в канцелярии, - и арестуйте этих людей. Во дворе стоит грузовик с шофером. Солдаты уже в машине. - Слушаюсь, господин лейтенант. - А ты, - обратился Гарденбург к французу, - убирайся отсюда. - Слушаюсь, господин лейтенант, - чуть не задохнувшись от избытка рвения, ответил француз и быстро выскочил за дверь. Гарденбург снова принялся рассматривать карту на стене. В комнате было очень жарко, и Христиан весь вспотел. "В немецкой армии столько лейтенантов, - подивился он, - а меня угораздило попасть именно к Гарденбургу!" - Вольно, Дистль, - бросил Гарденбург, не оборачиваясь. Христиан переступил с ноги на ногу. - Все в порядке? - спросил офицер, словно продолжал начатую ранее беседу. - Вы получили все отпускные документы? - Так точно, господин лейтенант, - ответил Христиан. "Ну вот, - пронеслось у него в голове, - сейчас он отменит мой отпуск. Это просто невыносимо!" - Вы заедете в Берлин по пути домой? - Да, господин лейтенант. Гарденбург кивнул, все еще не отводя глаз от карты. - Счастливец! Две недели среди немцев, не видеть этих свиней. - Он резким кивком головы указал на то место, где только что стоял француз. - Я четыре месяца добиваюсь отпуска, - с горечью продолжал он. - Но, оказывается, без меня тут невозможно обойтись, я, видите ли, слишком важная персона... - Лейтенант горько усмехнулся. - Скажите вы могли бы оказать мне услугу? - Конечно, господин лейтенант, - поспешил заверить его Христиан и тут же мысленно выругал себя за такое рвение. Гарденбург вынул из кармана связку ключей, открыл один из ящиков стола, достал небольшой, аккуратно завязанный сверток и снова тщательно запер ящик. - Моя жена живет в Берлине. Вот ее адрес, - он передал Христиану клочок бумаги. - Мне удалось... раздобыть... кусок замечательного кружева, - лейтенант небрежно пощелкал пальцем по свертку. - Исключительно красивое черное кружево из Брюсселя. Моя жена очень любит кружева. Я надеялся передать ей сам, но мой отпуск... Вы же знаете. А почта... - Гарденбург покачал головой. - Должно быть, все воры Германии теперь работают на почте. После войны, - внезапно загорелся он, - нужно будет провести тщательное расследование... Впрочем... я подумал, если это не доставит вам особых хлопот, тем более что моя жена живет совсем недалеко от вокзала... - Я буду рад выполнить ваше поручение, - прервал его Христиан. - Благодарю. - Гарденбург вручил Христиану сверток. - Передайте жене мой самый нежный привет. Можете даже сказать, что я постоянно думаю о ней, - криво улыбнулся он. - Слушаюсь, господин лейтенант. - Очень хорошо. Ну, а теперь относительно этих людей, - он ткнул пальцем в лежащую перед ним бумагу. - Я знаю, что могу положиться на вас. - Так точно, господин лейтенант. - Я получил указание, что отныне в подобных делах рекомендуется проявлять больше строгости - в назидание всем остальным. Накричать, пригрозить оружием, хорошенько стукнуть... Ну, вы, надеюсь, понимаете. - Да, господин лейтенант, - ответил Христиан, машинально прощупывая мягкое кружево в свертке, который он осторожно держал в руках. - Все, унтер-офицер. - Гарденбург повернулся к карте. - Желаю вам хорошо провести время в Берлине. - Спасибо, господин лейтенант. - Христиан поднял руку. - Хайль Гитлер! Но Гарденбург мысленно уже двигался в стремительно несущемся танке по дороге на Смоленск и лишь небрежно махнул рукой. Выйдя из канцелярии. Христиан затолкал кружево под мундир и тщательно застегнулся на все пуговицы, чтобы сверток как-нибудь не выпал. Первые двое, фамилии которых были указаны в списке Христиана, скрывались в заброшенном гараже. При виде вооруженных солдат они только горько усмехнулись и, не оказав никакого сопротивления, вышли из гаража. По второму адресу милиционер-француз привел их в район трущоб. В доме пахло канализацией и чесноком. Подросток - немцы стащили его с кровати - уцепился за мать, и оба истерически разрыдались. Мать укусила одного из солдат, и тот ударом в живот сбил ее с ног. За столом, уронив голову на руки, плакал старик. В общем, все получилось отвратительно. В той же квартире они обнаружили в шкафу еще одного человека, как показалось Христиану, еврея. Документы у него оказались просроченными, он был так напуган, что не мог отвечать на вопросы. Сначала Христиан решил оставить его в покое. В конце концов, его послали арестовать трех юношей, а не задерживать всех подозрительных лиц. Если подтвердится, что этот человек еврей, его отправят в концлагерь, иными словами на верную смерть. Но человек из милиции не спускал с Христиана глаз. - Еврей! - шептал он. - Это еврей! Конечно, он все расскажет Гарденбургу, тот немедленно вызовет Христиана из отпуска и обвинит его в нарушении служебного долга. - Придется вам отправиться с нами, - сказал он неизвестному. Тот был полностью одет и, видимо, даже спал в ботинках, готовый скрыться при малейшей тревоге. Он растерянно оглянулся вокруг, посмотрел на пожилую женщину, которая, держась за живот, стонала на полу, на старика, который сидел за столом и плакал, опустив голову на руки, на распятие, висевшее над письменным столом. Казалось, он прощался со своим последним убежищем перед тем, как уйти на смерть. Он пытался что-то сказать, но лишь беззвучно шевелил побелевшими губами. Вернувшись в полицейские казармы, Христиан с чувством облегчения передал арестованных дежурному офицеру и сел за стол Гарденбурга писать рапорт. Все это дело заняло немногим более трех часов. Он уже дописывал рапорт, когда его внимание привлек исступленный вопль, донесшийся откуда-то из глубины здания. "Варвары! - нахмурился он. - Стоит только человеку стать полицейским, и он тут же превращается в садиста". Он решил было пойти прекратить пытки и уже поднялся со стула, но тут же раздумал. Возможно, там присутствует какой-нибудь офицер, и тогда ему не миновать нагоняя за то, что он вмешивается не в свои дела. Христиан оставил рапорт на столе Гарденбурга, чтобы тот утром сразу же увидел его, и вышел из здания. Стояла чудесная осенняя ночь, в небе, высоко над домами, горели яркие звезды. Ночью город выглядел гораздо привлекательнее, а освещенная луной большая, геометрически правильная, безлюдная в эти часы площадь перед ратушей была даже красива. Неторопливо шагая по мостовой, Христиан подумал, что, в конце концов, не так уж тут плохо, особенно если учесть, что он мог оказаться в каком-нибудь захолустье похуже этого. Недалеко от набережной он свернул в одну из боковых улиц и позвонил в дом Коринны. Консьержка с ворчанием открыла дверь, но, увидев его, почтительно умолкла. Христиан поднялся по скрипучим ступенькам старой лестницы и постучался. Дверь сразу же открылась, словно Коринна не ложилась спать, поджидая любовника. Она ласково поцеловала Христиана. На ней была полупрозрачная ночная рубашка, и, прижимая женщину к себе, Христиан почувствовал сквозь тонкую ткань теплоту ее согретого сном тела. Коринна, крупная женщина с пышной копной крашеных волос, была женой французского капрала, взятого в плен в 1940 году под Мецем. Сейчас его держали в трудовом лагере где-то в районе Кенигсберга. Впервые Христиан встретил ее в кафе месяцев семь назад. Тогда она показалась ему чувственной и необыкновенно привлекательной. В действительности же Коринна оказалась самой заурядной особой - привязчивой и добродушной. Часто, лежа рядом с Коринной на огромной двуспальной кровати французского капрала, Христиан думал, что за таким добром не стоило ездить во Францию. В Баварии и Тироле наверняка найдется миллионов пять таких же дебелых медлительных крестьянок. Очаровательные, живые и остроумные француженки, воспоминания о которых заставляли быстрее биться сердце каждого, кто хоть раз бродил по пестрым улицам Парижа и южнофранцузских городов, просто не встречались Христиану. "Да, - думал он, опустившись в массивное резное ореховое кресло в спальне Коринны и снимая ботинки, - видимо, такие женщины предназначены только для офицеров". Он с раздражением вспомнил, что его ходатайство о зачислении в офицерскую школу так и затерялось где-то в канцелярских дебрях бюрократической армейской машины. А тут еще... Христиан с трудом скрыл гримасу отвращения, заметив, как деловито, по-семейному, Коринна укладывается в кровать. Выключив свет, Христиан открыл окно, хотя Коринна, как и все французы, страшно боялась свежего ночного воздуха. Только он улегся рядом с Коринной, как в ночном небе послышался далекий пульсирующий гул моторов. - Милый... - начала было Коринна. - Ш-ш! - остановил ее Христиан. - Слушай! Они стали прислушиваться к нарастающему гулу моторов. Он возвещал о возвращении летчиков из мрачных и холодных глубин английского неба, о возвращении оттуда, где над Лондоном судорожно метались, перекрещиваясь, лучи прожекторов, о возвращении после отчаянной игры со смертью среди аэростатов заграждения, ночных истребителей и рвущихся снарядов. И снова, как и в кинотеатре, когда он увидел падающего на русскую землю солдата, Христиан почувствовал, что готов разрыдаться... Когда Христиан проснулся, Коринна уже встала и приготовила завтрак. Она подала ему белый хлеб, который он принес из пекарни офицерской столовой, и жидкий черный кофе. Кофе был, конечно, эрзацем, и, сидя в полутемной кухне и прихлебывая из чашки, Христиан чувствовал, как у него сводит рот. Заспанная, растрепанная и неопрятная, Коринна двигалась по кухне с неожиданной для своей полноты легкостью. Когда она опустилась на стул напротив Христиана, ее халат раскрылся, и он увидел грубую, бледную кожу на ее груди. - Милый, - начала она, шумно втягивая в себя кофе, - ты не забудешь меня в Германии? - Нет. - Ты вернешься через три недели? - Да. - Это точно? - Да, точно. - И ты привезешь что-нибудь своей маленькой Коринне? - неуклюже кокетничала она. - Да, что-нибудь привезу. Лицо Коринны расплылось в улыбке. Она постоянно выпрашивала то новое платье, то мясо с черного рынка, то чулки, то духи, то немного денег, чтобы обновить обивку кушетки... "Вот вернется из Германии супруг-капрал, - брезгливо скривился Христиан, - и обнаружит, что его женушку тут совсем неплохо снабжали. Если он вздумает заглянуть в шкафы, то, несомненно, пожелает задать ей несколько вопросов". - Милый, - продолжала Коринна, энергично разжевывая смоченный в кофе хлеб, - я договорилась с деверем, что после твоего возвращения из отпуска вы обязательно встретитесь. - Это еще зачем? - Христиан озадаченно взглянул на Коринну. - Но я же тебе рассказывала о нем. Это мой деверь, у него молочная ферма: молоко, яйца, сыр. Он получил от маклера очень хорошее предложение и сможет заработать целое состояние, если война затянется. - Чудесно. Рад слышать, что твоя семья процветает. - Милый... - Коринна укоризненно взглянула на него. - Ну не будь же таким! Все не так просто, как тебе кажется. - Что ему нужно от меня? - Все дело в том, как доставлять продукты в город. - Коринна словно оправдывалась перед Христианом. - Ты же сам понимаешь, патрули на дорогах и при въездах в город, постоянные проверки... В общем, тебе понятно... - Ну и что же? - Вот он и спросил меня, не знаю ли я какого-нибудь немецкого офицера... - Я не офицер. - Мой деверь говорит, что подойдет и унтер-офицер и вообще любой, кто может достать пропуск и раза три в неделю по вечерам встречать грузовик за городом и провожать в город... Коринна встала, обошла вокруг стола и начала гладить Христиана по голове. Его передернуло: она, конечно, и не подумала вытереть свои масляные руки. - Деверь готов поровну делиться барышами, - многозначительно подчеркнула Коринна. - А позднее, если ты достанешь бензин и он сможет использовать еще два грузовика, ты станешь богатым человеком. Ты же знаешь, что этим занимаются все: твой лейтенант... - Мне известно, чем занимается мой лейтенант. "Черт возьми! - мысленно выругался Христиан. - Муж этой женщины гниет в тюрьме, а брат мужа жаждет вступить в грязную сделку с немцем, любовником своей невестки. Вот они, прелести французской семейной жизни!" - В денежных делах, дорогой, нужно быть практичным, - улыбнулась Коринна, крепко обнимая его за шею. - Скажи своему паршивому деверю, - громко заявил Христиан, - что я солдат, а не спекулянт. Коринна опустила руки. - Ну, знаешь, - жестко заметила она, - незачем зря оскорблять людей. Все другие тоже солдаты, но это не мешает им набивать карманы. - Я не отношусь к этим "другим"! - крикнул Христиан. - Ну вот, - жалобно захныкала Коринна, - все ясно: твоя маленькая Коринна уже надоела тебе! - О, черт! - Христиан быстро надел мундир и пилотку, рванул дверь и вышел. Свежий, пропитанный тонким ароматом предрассветных сумерек воздух подействовал на него успокаивающе. Все-таки он очень удобно пристроился у Коринны. Не всякому так удается. "Ладно, - решил он, - дело не спешное, может обождать до возвращения из отпуска". Христиан зашагал по улице. Он не выспался, но радостное волнение при мысли о том, что в семь часов утра он уже будет сидеть в поезде, уносящем его домой, усиливалось с каждой минутой. Залитый лучами яркого осеннего солнца, Берлин был чудесен. Вообще-то Христиан не очень любил этот город, но сегодня, проходя по его улицам с чемоданом в руке, он с удовольствием отметил, что царящая в столице атмосфера какой-то уверенности и собранности, щегольская, отлично сшитая форма военных и элегантные костюмы штатских, заметный во всем дух бодрости и довольства приятно отличаются от серости и скуки французских городов, где он провел последний год. Христиан вынул из кармана бумажку с адресом фрау Гарденбург и вдруг вспомнил, что забыл доложить о том небритом сапере, которого отчитывал в кафе. Ну ничего, он сделает это, когда вернется. Христиан размышлял, как ему поступить: найти сначала место в гостинице или сразу же отнести сверток жене Гарденбурга. В конце концов он решил, что в первую очередь займется свертком, разделается с поручением лейтенанта, а потом целые две недели будет сам себе хозяин и над ним не будут висеть никакие обязанности, связанные с тем миром, который он оставил в Ренне. Шагая по солнечным улицам, Христиан неторопливо обдумывал программу своего отпуска. Во-первых, концерты и театры. Есть специальные бюро, где солдатам бесплатно дают билеты: ему ведь нужно экономить деньги. Жаль, что сейчас еще рано ходить на лыжах, это было бы лучше всего. Но Христиан ни за что не решился бы опоздать из отпуска. Он давно уже уяснил, что в армии всякое промедление смерти подобно и что если он с опозданием вернется в полк, то уже никогда не сможет рассчитывать на получение отпуска. Гарденбурги жили в новом внушительного вида здании. В подъезде стоял швейцар в униформе, пол вестибюля покрывали толстые ковры. В ожидании лифта Христиан с удивлением спрашивал себя, как это жена простого лейтенанта ухитряется жить так шикарно. Лифт остановился на четвертом этаже, Христиан отыскал нужную квартиру и позвонил. Дверь приоткрылась, и он увидел перед собой какую-то блондинку. Волосы у нее были растрепаны, она выглядела так, будто только что поднялась с постели. - Да? - сухо и неприязненно спросила она. - Что вам нужно? - Я унтер-офицер Дистль из роты лейтенанта Гарденбурга, - ответил Христиан и подумал: "Неплохо, видно, ей живется, валяется в постели до одиннадцати часов". - В самом деле? - насторожилась женщина, все еще не решаясь полностью открыть дверь. На ней был стеганый халат из пурпурного шелка. Нетерпеливыми, грациозными движениями женщина то и дело поправляла упрямо спускавшиеся на глаза волосы, и Христиан не мог не отметить про себя: "Недурная штучка у лейтенанта, совсем недурная!" - Я только что приехал в отпуск, - неторопливо, чтобы успеть получше рассмотреть фрау Гарденбург, объяснял Христиан. Это была высокая женщина с гибкой талией и пышным, красивым бюстом, выделявшимся даже под халатом. - Лейтенант попросил меня передать вам подарок от него. Несколько секунд женщина задумчиво смотрела на Христиана. У нее были большие, холодные серые глаза, взгляд которых показался Христиану слишком уж расчетливым и взвешивающим. Наконец она решилась улыбнуться. - Ах так! - воскликнула она, и в ее голосе прозвучали приветливые нотки. - Я вас знаю. Вы тот серьезный, что на ступенях Оперы. - Что? - опешил Христиан. - Помните снимок, сделанный в день падения Парижа? - Ах, да! - вспомнил Христиан и улыбнулся. - Так заходите же... - Она взяла его за руку и потянула за собой. - Возьмите свой чемодан. Как это мило с вашей стороны навестить меня! Заходите, заходите... В огромной гостиной с большим, зеркального стекла окном, выходившим на соседние крыши, царил неописуемый беспорядок. На полу валялись бутылки, стаканы, окурки сигар и сигарет, на столе стоял разбитый бокал, а по стульям были разбросаны различные предметы дамского туалета. Фрау Гарденбург обвела взглядом эту картину и сокрушенно покачала головой. - Ужасно, не правда ли? Но сейчас невозможно держать горничную. - Она переставила с одного стола на другой какую-то бутылку, высыпала в камин содержимое пепельницы, потом снова посмотрела вокруг и в отчаянии воскликнула: - Нет, не могу! Я просто не могу! - и бессильно опустилась в глубокое кресло, вытянув длинные голые ноги в красных на меху домашних туфлях с высокими каблуками. - Садитесь, унтер-офицер, - пригласила она, - и не обращайте внимания на этот хаос. Я все время твержу себе, что во всем виновата война. - Женщина засмеялась. - После войны я буду жить совсем по-другому и стану образцовой домашней хозяйкой, у которой каждая булавка будет иметь свое место. Ну, а пока... - она жестом обвела комнату, - пока лишь бы выжить. Лучше расскажите мне о лейтенанте. - Ну что ж, - начал Христиан, тщетно пытаясь вспомнить что-нибудь хорошее или забавное о Гарденбурге и не проболтаться, что у него две любовницы в Ренне и что он один из наиболее крупных и наглых спекулянтов во всей Бретани. - Ну что ж, как вам, очевидно, известно, он очень недоволен... - Ах, да! - оживилась фрау Гарденбург, наклоняясь к Христиану. - Подарок! Где же подарок? Христиан неловко рассмеялся, подошел к чемодану и вынул сверток. Наклоняясь над чемоданом, он чувствовал на себе пристальный взгляд фрау Гарденбург. Христиан повернулся к ней, но она не опустила глаз, вводя его в смущение своим прямым, вызывающим взглядом. На губах у нее появилась едва заметная, двусмысленная улыбка. Христиан вручил ей сверток, но фрау Гарденбург даже не взглянула на него, все с тем же упорством гипнотизируя Христиана взглядом. "Она похожа на индианку, - подумал Христиан. - Настоящая дикая индианка". - Благодарю вас, - наконец сказала она и, отвернувшись, быстрыми, нервными движениями длинных пальцев с наманикюренными ногтями разорвала серую помятую бумагу. - Кружево, - равнодушно проговорила она. - У какой вдовы он его украл. - Что?! - Ничего, так! - засмеялась фрау Гарденбург и, словно извиняясь, дотронулась до плеча Христиана. - Я не хочу подрывать авторитет мужа в глазах его подчиненных. - Она набросила кружево на голову, и его мягкие черные складки красиво оттенили ее прямые светлые волосы. - Ну как? - спросила она, близко наклоняясь к Христиану. Дистль был достаточно опытным, чтобы понять выражение ее лица. Он шагнул к фрау Гарденбург, она протянула к нему руки, и Христиан поцеловал ее. Женщина резко повернулась и, не оглядываясь, не снимая с головы свисавшего до талии кружева, пошла в спальню. "Ручаюсь, - подумал Христиан, направляясь вслед за ней, - что эта будет поинтереснее Коринны..." Постель была смята. На полу стояли два стакана, а на стене висела фривольная картина: обнаженный пастушок на склоне холма домогается любви мускулистой пастушки. Фрау Гарденбург была лучше Коринны, лучше любой другой женщины, с которой Христиан когда-либо имел связь; она была лучше американских студенток, приезжавших в Австрию кататься на лыжах; лучше английских леди, которые по ночам тайком убегали из своих отелей на свидания; лучше полногрудых девственниц его юности; лучше девиц легкого поведения из парижских кафе; лучше всех женщин, которых когда-либо рисовало его воображение. "Хотел бы я, - с мрачным юмором подумал Христиан, - чтобы лейтенант поглядел на меня сейчас". Усталые и пресыщенные, они лежали рядом на кровати, посматривая на свои освещенные лунным светом тела. - Я ждала твоего прихода с того самого дня, как увидела эту фотографию, - заговорила фрау Гарденбург. Она перегнулась через край кровати и достала наполовину опорожненную бутылку. - Пойди принеси из ванной чистые стаканы. Христиан послушно встал с кровати. В ванной сильно пахло туалетным мылом, на полу лежала куча грязного розового белья. Разыскав стаканы, он возвратился в комнату. - Дойди до двери и медленно вернись ко мне, - попросила фрау Гарденбург. Смущенно улыбаясь, Христиан со стаканами в руках вернулся к двери ванной комнаты и медленно пошел обратно по толстому ковру, испытывая неловкость под испытующим взглядом женщины. - В Берлине так много толстых старых полковников, - сказала фрау Гарденбург, - что я уже забыла, как выглядит настоящий мужчина. - Она взяла с пола бутылку. - Водка. Один друг привез мне три бутылки из Польши. Сидя на краю кровати, он держал стаканы, пока она наливала водку. Потом она поставила открытую бутылку на пол. Крепкая жидкость обожгла ему горло. Женщина осушила свой стакан одним духом. - Ну, вот мы и ожили, - сказала она, снова потянулась за бутылкой и молча наполнила стаканы. - Долго же ты добирался до Берлина, - добавила она, чокаясь с Христианом. - Я был идиотом. Я не знал, что так получится, - усмехнулся Христиан. Они выпили. Женщина бросила свой стакан на пол и привлекла к себе Христиана. - Через час мне нужно уходить, - прошептала она. Потом, когда, все еще лежа в кровати, они допили бутылку, Христиан встал и отыскал в шкафу другую. Шкаф был заставлен самыми разными винами. Тут была водка из Польши и России, виски, захваченное у англичан в 1940 году, шампанское, коньяк и бургундское в соломенных плетенках, палинка из Венгрии и аквавита, шартрез и херес, бенедиктин и белое бордо. Христиан открыл бутылку и поставил ее на пол у кровати - женщине оставалось только протянуть руку, чтобы взять ее. Она мрачно смотрела на Христиана полупокорными, полуненавидящими глазами. "Самое волнующее в этой женщине, - внезапно решил Христиан, опускаясь на кровать, - ее взгляд. Наконец-то война принесла мне нечто запоминающееся!" - Сколько ты намерен еще пробыть здесь? - спросила фрау Гарденбург своим низким голосом. - В постели? - В Берлине, - засмеялась она. - Я... - начал было Христиан и умолк. Он хотел сказать, что собирается прожить в Берлине неделю, а потом уехать на неделю домой, в Австрию, но передумал. - Я пробуду здесь две недели. - Хорошо, - с мечтательным видом ответила женщина и провела рукой по его коже. - Хорошо, но не совсем. Пожалуй, я переговорю кое с кем из своих друзей в военном министерстве. Неплохо будет, если тебя переведут в Берлин. Как ты думаешь? - Я думаю, - с расстановкой ответил Христиан, - что это блестящая мысль. - А сейчас давай выпьем еще. Если бы не война, я так бы и не узнала, что такое водка. - Фрау Гарденбург засмеялась и снова налила ему вина. - Сегодня вечером после двенадцати. Хорошо? - Да. - У тебя нет другой женщины в Берлине? - Нет, другой женщины у меня нигде нет. - Бедный унтер-офицер! Бедный лгунишка! А у меня есть лейтенант в Лейпциге, полковник в Ливии, капитан в Абвиле, еще один в Праге, майор в Афинах, генерал на Украине. Я уж не говорю о муже - лейтенанте в Ренне... Так, значит, после двенадцати? - Да. - Война... Она разбросала всех моих любовников. Ты - первый унтер-офицер, с которым я познакомилась во время войны. Ты гордишься этим? - Чепуха. Она захихикала. - Сегодняшний вечер я провожу с одним полковником. Он должен подарить мне манто из соболей, которое привез из России. Представляешь, как он изумится, если я вздумаю сказать ему, что дома меня ждет маленький унтер-офицер? - А ты не говори. - Я только намекну. Сначала, конечно, получу манто, а уж потом сделаю маленький грязненький намек... Пожалуй, я заставлю их произвести тебя в лейтенанты. Такой способный молодой человек! - Женщина снова хихикнула. - Я вижу, ты смеешься. А я могу сделать это - нет ничего проще... Давай выпьем за лейтенанта Дистля. Они выпили за лейтенанта Дистля. - Что ты будешь делать сегодня днем? - поинтересовалась фрау Гарденбург. - Ничего особенного. Гулять, ждать полуночи. - Пустая трата времени. Лучше купи-ка мне маленький подарок. - Женщина встала, взяла со стола кружево и набросила его на голову. - Булавка или небольшая брошка будет здесь очень хороша, - сказала она, придерживая кружево под подбородком. - Правда? - Да. - На углу Тауентцинштрассе и Курфюрстендамм есть хороший магазинчик. Там продается гранатовая булавка. Мне кажется, она вполне подойдет. Можешь заглянуть в этот магазин. - Обязательно. - Ну и чудесно. - Женщина, улыбаясь, скользящей походкой подошла к кровати и, опустившись на одно колено, поцеловала его в шею. - Со стороны лейтенанта было очень, очень мило послать мне кружево! - прошептала она. - Я должна написать ему и сообщить, что оно благополучно доставлено по назначению. Христиан отправился в магазин на Тауентцинштрассе и купил небольшую гранатовую булавку. Он держал ее в руке, пытаясь представить, как она будет выглядеть на фрау Гарденбург, и ухмыльнулся, вспомнив, что не знает даже имени этой женщины. Булавка стоила двести сорок марок, однако Христиан решил, что сэкономит на чем-нибудь другом. Он нашел около вокзала маленький, дешевый пансион и оставил там чемодан. Это было грязное, переполненное солдатами заведение, но Христиан не придавал этому большого значения, поскольку он не собирался бывать здесь часто. Матери Христиан послал телеграмму, сообщив, что не может приехать домой, и попросил одолжить двести марок. С тех пор, как ему исполнилось шестнадцать лет, Христиан впервые обращался к матери с подобной просьбой, но он знал, что в этом году его семья неплохо зарабатывает и такая сумма не обременит ее. Вернувшись в пансион, Христиан лег и попытался уснуть, но тщетно: утреннее приключение не выходило у него из головы. Он встал, переменил белье, побрился и вышел из пансиона. Часы показывали половину шестого, на улице еще было светло. Христиан медленно пошел по Фридрихштрассе, с довольной улыбкой прислушиваясь к доносящейся со всех сторон немецкой речи. Щебетавшие на углах девицы пытались привлечь его внимание и не скупились на откровенные приглашения, но он лишь отрицательно качал головой. Он не мог не заметить, как хорошо одеты эти особ