ы - настоящие меха, прекрасно сшитые пальто. "Кому-кому, - подумал Христиан, - а девицам легкого поведения захват Франции пошел на пользу". Не спеша, стараясь продлить удовольствие, Христиан двигался в толпе, больше чем когда-либо раньше уверенный в том, что Германия победит. Серый, унылый Берлин сейчас показался ему веселым, энергичным и несокрушимым. "Улицы Лондона или Москвы, - подумал он, - наверно, выглядят сегодня совсем иначе. Каждому солдату следовало бы проводить здесь свой отпуск, это оказало бы благотворное влияние на всю армию. Конечно, - мысленно улыбнулся Христиан, - было бы совсем здорово, если бы к каждому отпускнику, едва он сойдет с поезда, прикрепляли какую-нибудь фрау Гарденбург и выдавали по полбутылки водки, но об этом пусть уж позаботится интендантство". Христиан купил газету и зашел в кафе выпить пива. Он читал газету, и в ушах его гремела победная музыка духового оркестра. Торжествующие сообщения о тысячах русских, захваченных в плен, о ротах, разгромивших целые батальоны на Северном фронте, о рейдах танковых подразделений, которые по целым неделям, не имея никакой связи с главными силами, громили тылы противника. Тут же была напечатана статья какого-то отставного генерал-майора, который, тщательно анализируя обстановку, предупреждал против излишнего оптимизма. Ранее чем через три месяца, заявлял он, Россия не капитулирует, и необоснованные утверждения о ее близком крахе только наносят вред моральному состоянию фронта и тыла. В передовой статье газета выступала с предупреждением по адресу Турции и США и самоуверенно заявляла, что американцы не дадут втянуть себя в войну, поскольку прекрасно понимают, что она их вовсе не касается. Христиан торопливо просмотрел газету, пробегая только первые строчки статей и заметок. Он в отпуске и не желает думать о подобных вещах хотя бы эти две недели. С наслаждением потягивая пиво (хотя, по правде говоря, оно показалось ему водянистым), ощущая приятную усталость в теле, Христиан время от времени отрывался от газеты и посматривал на оживленные пары за соседними столиками. За одним из них сидели хорошенькая девушка и военный летчик с двумя золотыми нашивками на груди. При взгляде на летчика Христиан ощутил мимолетное чувство зависти. Насколько же приятнее должны казаться и отпуск, и это кафе человеку, вновь почувствовавшему под ногами твердую землю после жарких воздушных боев, чем ему, оставившему позади лишь полицейские казармы, язвительные насмешки лейтенанта Гарденбурга да двуспальную кровать Коринны, жены французского капрала. "Нет, я должен переговорить с полковником Мейстером из военного министерства, - подумал Христиан без особой, впрочем, уверенности, что выполнит свое решение. - Пусть меня переведут в действующую армию. Да, да. Я схожу к нему через несколько дней, как только прояснится обстановка..." Христиан отыскал страницу, посвященную музыке. В этот вечер должно было состояться четыре концерта. С какой-то тоскливой радостью он прочитал, что на одном из них будет исполняться квинтет с кларнетом Моцарта. "Вот туда я и отправлюсь: лучший способ убить время до полуночи". Швейцар в вестибюле дома, где находилась квартира Гарденбургов, сообщил ему: - Фрау еще не вернулась, но я получил распоряжение впустить вас. Они поднялись в лифте, причем оба хранили серьезный, невозмутимый вид. Швейцар открыл квартиру своим ключом и деловито сказал: - Доброй ночи, господин унтер-офицер! Христиан медленно вошел в квартиру. Шторы были задернуты, и горел свет. После его ухода гостиную прибрали, и теперь, обставленная по самой последней моде, она выглядела нарядной. "Глядя на Гарденбурга, - философствовал Христиан, - никак нельзя себе представить, что он мог жить в такой квартире. Его образ связывается скорее со старой темной мебелью, жесткими стульями, плюшем и полированным орехом". Христиан прилег на кушетку. Он чувствовал себя усталым, музыка нагнала на него тоску. В переполненном зале было слишком жарко, и после первых приятных минут его стало неудержимо клонить ко сну. Исполнение казалось ему серым и безвкусным, он почти не слушал музыку: перед его полузакрытыми глазами неотступно стоял образ фрау Гарденбург, стройной, обнаженной. Христиан с наслаждением вытянулся на кушетке и сразу же уснул. Его разбудили чьи-то голоса. Христиан открыл глаза и взглянул вверх, щурясь от яркого света. Фрау Гарденбург стояла около кушетки с какой-то женщиной и с улыбкой смотрела на него. - Мой бедный, усталый унтер-офицер! - воскликнула фрау Гарденбург, наклоняясь и целуя его. На ней было дорогое манто. От нее пахло вином. Судя по ее потемневшим, расширенным зрачкам, она была пьяна, но усилием воли старалась не поддаваться опьянению. Она полулегла на кушетку и положила свою голову рядом с головой Христиана. - Дорогой, я привела с собой приятельницу. Элоиза, это унтер-офицер Дистль. Элоиза улыбнулась ему. Ее глаза тоже блестели каким-то неясным, ровным светом. Не снимая пальто, она опустилась в большое кресло. - Элоиза живет очень далеко, она не поедет сегодня домой, - объяснила фрау Гарденбург, - а будет ночевать здесь. Вы понравитесь друг другу. Она все о тебе знает. Фрау Гарденбург подняла руки, и мягкие, широкие рукава манто скатились к ее плечам. - Тебе нравится? Прелесть, не правда ли? - Да, очень красиво, - согласился Христиан и сел, испытывая неловкость и смущение. Он не мог отвести глаз от растянувшейся в кресле Элоизы. Та тоже была блондинкой, но, в отличие от фрау Гарденбург, излишне расплывшейся. - Алло, унтер-офицер, - приветствовала его Элоиза. - А вы миленький! Христиан протер глаза. "Пожалуй, надо убираться отсюда, - подумал он. - Мне здесь не место". - Ты и представить не можешь, сколько трудов мне стоило уговорить этого полковника не заходить сюда, - довольно посмеиваясь, обратилась к нему фрау Гарденбург. - В следующий раз, когда он вернется из России, я тоже получу меховое манто, - заявила Элоиза. - Сколько сейчас времени? - спросил Христиан. - Два... три часа, - ответила фрау Гарденбург. - Четыре, - уточнила Элоиза, взглянув на часы. - Пора ложиться спать. - Я думаю, - осторожно заметил Христиан, - я думаю, мне лучше уйти... - Унтер-офицер!.. - Фрау Гарденбург укоризненно взглянула на Христиана и обняла его, щекоча шелковистым мехом его шею. - Ты не можешь так поступить с нами. Ведь мы столько времени потратили на полковника. Он же сделает тебя лейтенантом. - Майором! - воскликнула Элоиза. - Мне показалось, что он согласился сделать его майором. - Нет, пока лейтенантом, - с достоинством поправила подругу фрау Гарденбург. - И, кроме того, тебя прикомандируют к генеральному штабу. Все уже устроено. - Полковник без ума от Гретхен, - добавила Элоиза. - Он сделает для нее все, что угодно. "Гретхен! - отметил про себя Христиан. - Так вот как ее зовут!" - А сейчас надо выпить, - сказала Гретхен. - Дорогой, мы сегодня пьем только коньяк. Ты же знаешь, где шкаф. Фрау Гарденбург как-то сразу протрезвела и говорила теперь спокойно и рассудительно. Она отбросила со лба волосы и стала посреди комнаты, очень высокая, в роскошном манто и белом вечернем платье. Христиан не мог отвести от нее жадного взора. - Ну вот, - Гретхен улыбнулась и небрежно прикоснулась кончиками пальцев к его губам. - Так и нужно смотреть на женщину. Неси коньяк, дорогой! "Ну хорошо, - решил Христиан, - выпью рюмку". И он направился в соседнюю комнату за вином. Яркий свет разбудил Христиана. Он открыл глаза. Солнечные лучи струились в комнату через огромное окно. Христиан медленно повернул голову. Он лежал один в измятой постели. Его тошнило от запаха духов, страшно болела голова и хотелось пить. В его затуманенном мозгу промелькнули обрывки воспоминаний о прошлой ночи. Он болезненно поморщился и снова закрыл глаза. Дверь из ванной открылась, и в комнату вошла Гретхен. Она была полностью одета. На ней был черный костюм, волосы были перевязаны черной лентой, как у девочки. Ясные глаза фрау Гарденбург блестели, вся она в лучах яркого утреннего солнца выглядела свежей и какой-то новой. Улыбнувшись Дистлю, Гретхен подошла к нему и присела на край кровати. - С добрым утром, - мило и скромно проговорила она. - Здравствуй... - Христиан заставил себя улыбнуться. В присутствии такой опрятной и свеженькой Гретхен он чувствовал себя немощным и убогим. - А где же другая дама? - Элоиза? - Гретхен рассеянно погладила его по руке. - Она ушла на работу. Ты ей нравишься. "Да, я ей нравлюсь, - мрачно подумал Христиан, - и ты ей нравишься. Ей нравится любой мужчина, любая женщина, любой дикий зверь, любой, кого ей удается прибрать к рукам". - А ты что нарядились? - поинтересовался Христиан. - Мне тоже нужно идти на работу. Не думаешь ли ты, что я позволяю себе лентяйничать в разгар войны? - улыбнулась Гретхен. - Где же ты работаешь? - В министерстве пропаганды. - На лице Гретхен появилось серьезное, строгое выражение, которого раньше Христиан не замечал. - В отделе по работе среди женщин. Христиан от удивления даже заморгал. - Что же ты там делаешь? - Пишу речи, выступаю по радио. Вот, например, сейчас мы проводим кампанию. Дело в том, что многие немки - ты был бы поражен, если бы знал, сколько их, - вступают в связь с иностранцами. - Это с какими же? - озадаченно спросил Христиан. - Да с теми, которых мы ввозим для работы на заводах, на фермах... Правда, мне не следовало бы разговаривать на эту тему, особенно с солдатами... - Ничего, ничего, - усмехнулся Дистль. - Я не заблуждаюсь на этот счет. - Но слухи просачиваются в армию и плохо отражаются на настроении солдат. - Гретхен говорила, словно бойкая маленькая школьница, назубок вызубрившая урок. - По этому вопросу мы получаем длинные секретные доклады от Розенберга. Это ведь очень важно. - Ну, и что же ты говоришь женщинам? - Христиана по-настоящему заинтересовала эта, новая сторона деятельности Гретхен. - Все то же, - пожала она плечами. - Нового больше ничего не скажешь... Чистота немецкой крови... Теория расовых признаков... Место поляков, венгров и русских в европейской истории. Труднее всего приходится, когда речь заходит о французах: женщины питают к ним слабость. - И что же вы рассказываете о французах? - А мы приводим цифры о распространении венерических заболеваний в Париже и все такое прочее. - Помогает? - Не очень, - усмехнулась Гретхен. - А сегодня что ты собираешься делать? - Сегодня я провожу радиобеседу с женщиной, которая только что родила десятого ребенка. В ходе беседы генерал вручит ей премию. - Гретхен взглянула на часы и встала. - Мне пора идти. - Мы встретимся вечером? - Извини меня, дорогой, но сегодня вечером я занята. - Стоя перед зеркалом, она поправляла прическу. - Но разве нельзя освободиться? - Христиан возненавидел себя, услышав в своем голосе мольбу. - Не могу. Из Африки только что приехал мой давнишний приятель - полковник. Он не перенесет, если я откажусь встретиться с ним. - Может быть, позднее? Когда ты с ним разделаешься... - Невозможно, - поспешно ответила Гретхен. - Мы идем на большой вечер, и он затянется до глубокой ночи. - Так, может быть, завтра? Гретхен с улыбкой взглянула на него. - Тебе очень хочется? - Да. - Ты доволен прошлой ночью? - рассматривая себя в зеркале, она снова занялась своей прической. - Еще бы! - Ты очень милый. Ты подарил мне чудесную булавочку. - Гретхен подошла к нему, наклонилась и слегка прикоснулась к нему губами. - Булавка совсем неплохая, но в том же магазине продаются очаровательные сережки, которые к ней очень подходят... - Ты их получишь, - холодно прервал ее Христиан, испытывая отвращение к самому себе за эту взятку. - Завтра вечером. Характерным для нее жестом Гретхен дотронулась до его губ кончиками пальцев. - Ты в самом деле очень, очень мил! Христиану неудержимо захотелось схватить ее в объятия и прижать к себе, но он понимал, что сейчас этого делать не следует. - Ну, мне нужно бежать. - Гретхен подошла к двери и остановилась. - Тебе не мешает побриться. В аптечке есть бритва и американское мыло для бритья. - Она улыбнулась. - Они принадлежат лейтенанту, но я знаю, что ты не будешь возражать. - Гретхен помахала рукой и вышла, направляясь на встречу с генералом и с женщиной, только что благополучно разрешившейся десятым ребенком. Всю следующую неделю Христиан прожил в каком-то тумане. Город с миллионами снующих взад и вперед обитателей, грохот трамваев, рычание автобусов, плакаты у зданий газет, чиновники и генералы в сверкающих формах, проносившиеся мимо в своих длинных бронированных автомашинах, наводнявшие улицы орды солдат, радиобюллетени о захваченных километрах территории и количестве убитых в России - все это казалось ему каким-то нереальным и далеким. Только квартира на Тиргартенштрассе и белое тело жены лейтенанта Гарденбурга были реальными, вещественными. Он купил ей сережки, а затем, снова выклянчив у матери денег, приобрел золотой браслет с цепочкой и свитер, привезенный каким-то солдатом из Амстердама. У Гретхен появилась привычка вызывать его из пансиона, где он жил, в любое время дня и ночи. Христиан и думать перестал об улицах и театрах и в ожидании звонка телефона, стоявшего внизу, в плохо освещенном холле, целыми днями валялся на койке, чтобы сразу же после вызова мчаться к ней через весь город. Ее квартира стала для него единственной твердой точкой в призрачном, кружащемся мире. Временами, когда она оставляла его одного, он беспокойно бродил по комнатам, открывал шкафы и ящики столов, заглядывал в письма, рассматривал фотографии, спрятанные среди книг. Христиан всегда был скрытен и уважал чужие секреты, но с Гретхен дело обстояло иначе. Он хотел обладать и ею, и ее мыслями, собственностью, пороками, желаниями. Квартира была набита разным награбленным имуществом. Экономист вполне мог бы написать историю захвата немцами Европы и Африки только по вещам, небрежно разбросанным по квартире Гретхен и доставленным туда вереницей чинных, обвешанных наградами офицеров в начищенных до блеска сапогах. Иногда они привозили Гретхен домой в больших служебных машинах, и Христиан видел их у главного подъезда, когда ревниво выглядывал из окна квартиры. Помимо богатого запаса вин, которые Христиан обнаружил в первый же день, здесь были сыры из Голландии, несколько десятков пар французских шелковых чулок, бесконечное множество флаконов с духами, осыпанные драгоценными камнями застежки и старинные кинжалы с Балкан, парчовые туфли из Марокко, корзины с виноградом и персиками, доставленные самолетами из Алжира, три меховых манто из России, небольшой эскиз Тициана из Рима, два свиных окорока из Дании, висевшие в кладовой возле кухни, целая полка с французскими шляпками (хотя Христиан никогда не видел, чтобы Гретхен носила шляпу), прелестный серебряный кофейник из Белграда, массивный, отделанный кожей письменный стол (некий предприимчивый лейтенант ухитрился выкрасть его из загородного особняка в Норвегии и переправить сюда). Письма, небрежно брошенные на пол или забытые среди валявшихся на столах журналов, пришли из самых дальних концов новой Германской империи. Во всех этих посланиях, хотя они и были написаны в разных стилях - от нежных, лирических излияний молодых ученых, отбывающих службу в Хельсинки, до сухих порнографических записок стареющих профессиональных военных, несущих службу под командованием Роммеля в африканской пустыне, - сквозили нотки тоски и благодарности. В каждом письме содержались обещания привезти то кусок зеленого шелка, купленного в Орлеане, то кольцо, обнаруженное в магазине в Будапеште, то медальон с сапфиром, добытый в Триполи... В некоторых письмах, иногда просто с легкой иронией, а иногда с намеками на прошлые оргии, упоминалась Элоиза и другие женщины. Однако теперь Христиан даже Элоизу считал почти нормальным человеком, во всяком случае по сравнению с Гретхен. Поведение и образ жизни Гретхен никак не укладывались в рамки обычных представлений. Она выделялась среди всех известных Христиану женщин особенной красотой, неутолимой чувственностью и бешеной энергией. Правда, по утрам она часто принимала бензедрин и другие средства для восстановления так беспечно и буйно растрачиваемых сил или вспрыскивала себе большую дозу витамина В, который, по ее словам, немедленно устранял все последствия похмелья. Самое поразительное состояло в том, что всего лишь три года назад Гретхен была скромной, молоденькой учительницей географии и арифметики в Бадене. Гарденбург был первым мужчиной в ее жизни, и отдалась она ему только после свадьбы. Накануне войны он привез жену в Берлин и здесь в ночном клубе ее увидел некий фотограф. Он уговорил Гретхен сняться для фотоплакатов министерства пропаганды и не только прославил ее лицо и фигуру на всю страну, но вдобавок и совратил ее. На многочисленных плакатах Гретхен являла собой тип образцовой немецкой девушки, которая добровольно отрабатывает сверхурочные часы на заводе боеприпасов, регулярно посещает нацистские митинги, щедро жертвует в фонд зимней помощи, умело готовит вкусные блюда из эрзац-продуктов. С того времени и началась ее головокружительная карьера в берлинском высшем свете военного времени. Уже в начале этой карьеры Гарденбург был спешно откомандирован в полк. Теперь Христиан понимал, почему лейтенант считается таким незаменимым в Ренне и почему ему так трудно добиться отпуска. Гретхен получала приглашения на все важные приемы и дважды встречалась на них с Гитлером. Она была в близких отношениях с Розенбергом, хотя и уверяла Христиана, что ничего серьезного между ними нет. Христиан не осуждал Гретхен. Лежа в своей темной комнате в пансионе в ожидании телефонного звонка, он иногда задумывался над тем, что его мать назвала бы смертным грехом. Христиан давно уже перестал верить в бога. И все же временами какие-то остатки религиозной морали, внушенной ему в детстве до фанатизма богобоязненной матерью, давали о себе знать, несмотря на прожитые годы. В такие минуты он, сам того не желая, резко осуждал Гретхен. Однако Христиан спешил отогнать эти случайные, беспорядочные мысли. О Гретхен нельзя было судить, руководствуясь общепринятыми представлениями о нравственности. Нелепо думать, что такую жадную к жизни, ненасытную женщину с бьющей ключом энергией можно сковать мелочными запретами, налагаемыми обветшалым и отмирающим кодексом морали. Судить о поведении Гретхен по нормам христианской морали - все равно, что судить о птице с точки зрения улитки, осуждать танкиста за нарушение в бою правил уличного движения, применять к полководцу гражданские законы об ответственности за убийство. Письма Гарденбурга из Ренна, адресованные Гретхен, пустые, холодные, чопорные, напоминали лаконичные военные документы. Читая их, Христиан не мог сдержать улыбку. Он понимал, что если Гарденбург и уцелеет на войне, то по возвращении будет отброшен и забыт, как некая пустяковая деталь в бурном прошлом Гретхен. Что касается своего будущего, то Христиан вынашивал кое-какие планы, хотя и не решался открыто признаться в этом даже самому себе. Однажды вечером за очередной выпивкой Гретхен между прочим заметила, что война окончится месяца через два, и человек, занимающий высокий пост в правительстве (она не стала называть его фамилию), предложил ей поместье в Польше - не тронутый войной замок семнадцатого века и больше тысячи гектаров земли, триста из которых обрабатываются и сейчас. - Тебе хотелось бы управлять поместьем одной дамы? - лежа на кушетке, полушутливо спросила Гретхен. - Это было бы замечательно. - И ты не стал бы переутомлять себя обязанностями управляющего? - продолжала она с улыбкой. - Что ты! Конечно, нет. Христиан присел рядом и, подсунув руку под голову Гретхен, поглаживал упругую кожу у нее на шее. - Ну что ж, посмотрим, посмотрим... Пока все идет неплохо. "Да, это как раз то, что нужно, - размечтался Христиан. - Огромное поместье, масса денег и Гретхен - хозяйка старинного замка... Они с Гретхен, конечно, не поженятся. Зачем? Он будет своего рода принц-супруг - изящные сапоги для верховой езды, двадцать рысаков в конюшне, из столицы приезжают на охоту великие и сильные новой империи... Вот когда будет самый счастливый момент моей жизни! - мысленно воскликнул Христиан. - Момент, когда в полицейской казарме Ренна Гарденбург открыл ящик стола и достал сверток с черным кружевом". Христиан теперь уже почти не вспоминал о возвращении и Ренн. Гретхен сообщила ему, что она уже договорилась с одним генерал-майором о его переводе и присвоении ему офицерского звания и что сейчас дело находится в стадии оформления. Гарденбург теперь казался ему жалким призраком далекого прошлого, который, если и появится в будущем, то только на одно упоительное мгновение, чтобы тут же быть выгнанным одной короткой, убийственной фразой. "Да, это будет действительно счастливейший день моей жизни!" - снова подумал Христиан и с сияющим лицом повернулся, услышав звук открывающейся двери. На пороге стояла Гретхен, одетая в платье из золотистого материала, с небрежно наброшенной на плечи пелериной из норки. Она ласково рассмеялась и протянула Дистлю руки. - Как это приятно! Вернуться домой после дня тяжелой работы и встретить ожидающего тебя близкого человека! Христиан подбежал к ней, пинком ноги захлопнул дверь и заключил Гретхен в объятия. Дня за три до окончания отпуска (Христиан не проявлял никакого беспокойства, поскольку фрау Гарденбург утверждала, что все будет в порядке) в пансионе раздался телефонный звонок, и Христиан побежал вниз. Он сразу узнал голос Гретхен и, улыбаясь, спросил: - Да, дорогая? - Замолчи! - голос Гретхен звучал резко, хотя она и говорила шепотом. - Не называй моего имени по телефону! - Что случилось? - растерянно спросил Христиан. - Я говорю из кафе. Не звони мне домой и не приходи. - Но ты же сказала, что сегодня в восемь вечера? - Я и без тебя знаю, что сказала. Ни сегодня в восемь, ни когда-либо вообще. Вот и все. Больше ко мне не приходи. Прощай. Послышались гудки отбоя. Христиан тупо посмотрел на аппарат, медленно повесил трубку, поднялся в свою комнату и лег было на койку, но тут же вскочил, надел мундир и вышел из пансиона. "Уйти! Куда угодно уйти, лишь бы не видеть этих стен!" - лихорадочно повторял он. Растерянный и недоумевающий, бродил Христиан по улицам, снова и снова припоминая все, что сказала ему Гретхен и тщетно пытаясь понять, какими поступками или словами он мог навлечь на себя ее гнев. Накануне они провели самую обычную для них ночь. Гретхен возвратилась домой в час, совершенно пьяная; до двух часов они пили, затем легли спать. Часов в одиннадцать утра, перед уходом на работу, она нежно поцеловала его и сказала: - Сегодня вечером приходи пораньше. Жду тебя в восемь часов. Он не слышал от нее ни единого упрека. Христиан бессмысленно вглядывался в темные фасады зданий и в лица торопливо проходивших мимо него людей. Да, единственное, что он мог сделать, это дождаться ее у дома и прямо спросить обо всем. Часов в семь вечера он занял позицию за деревом на противоположной стороне улицы, напротив входа в дом. Вечер выдался отвратительный, моросил мелкий дождь. Уже через полчаса Христиан весь вымок, но не обращал на это внимания. В половине одиннадцатого в третий раз мимо прошел полицейский и вопросительно посмотрел на него. - Я жду девушку. - Христиан натянуто улыбнулся. - Она пытается отделаться от майора-парашютиста. - Война всем создает трудности, - ухмыльнулся полицейский и ушел, сочувственно покачав головой. Часа в два ночи к дому подкатила одна из хорошо знакомых Христиану служебных машин. Из нее вышли Гретхен и какой-то офицер. Перебросившись несколькими словами, они скрылись в подъезде, а машина тут же ушла. Сквозь частую сетку дождя Христиан напряженно всматривался в затемненное здание, пытаясь отыскать окно квартиры Гретхен, но в темноте ничего нельзя было различить. В восемь часов утра длинный автомобиль снова остановился у подъезда. Вскоре из дома вышел офицер, уселся в машину и уехал. "Подполковник", - механически отметил Христиан. Дождь не переставал. Христиан решил зайти в дом и уже почти пересек улицу, но передумал. "Она рассердится и выгонит меня - и все будет кончено..." Он возвратился на свой пост за деревом. Форма его вымокла до нитки, глаза слипались от бессонной ночи, но он упрямо всматривался в окно квартиры Гретхен, которое быстро нашел в сером свете утра. Гретхен вышла в одиннадцать часов. На ней были короткие резиновые боты и легкий плащ с поясом и капюшоном, похожий на маскировочный солдатский халат. Как всегда по утрам, она выглядела свежей и юной, словно школьница. Деловитой походкой Гретхен направилась по улице и свернула за угол. Дистль нагнал ее и притронулся к ее локтю. - Гретхен! Женщина нервно обернулась и остановилась. - Не подходи ко мне! - шепнула она, боязливо озираясь по сторонам. - Но что случилось? - умоляюще спросил Христиан. - В чем я провинился? Фрау Гарденбург пошла дальше, и Христиан поплелся за ней. - Гретхен, дорогая!.. - Я же ясно сказала - не подходи ко мне! Ты что, не понимаешь? - Но я должен знать, что случилось. - Меня не должны видеть с тобой. - Она продолжала шагать по улице, глядя прямо перед собой. - Все! Уходи. Ты хорошо провел отпуск, а к тому же у тебя все равно осталось только два дня. Возвращайся во Францию и забудь обо всем. - Но это же невозможно! Мне надо поговорить с тобой - в любое время и в любом месте. Из магазинчика на другой стороне улицы вышли два человека и быстро направились в том же направлении, в котором шли Христиан и Гретхен. - Ну хорошо, - согласилась она. - Сегодня вечером в одиннадцать часов у меня дома. Только не ходи через парадный вход, а иди по черной лестнице, через подвал. Вход с другой улицы. Дверь кухни будет отперта. Я буду дома. - Хорошо, спасибо. Чудесно! - А сейчас оставь меня в покое. Христиан остановился и поглядел ей вслед. Фрау Гарденбург, не оглядываясь, шла по улице быстрой, нервной походкой, мелькая черными ботиками. Перетянутый поясом плащ подчеркивал ее стройную фигуру. Дистль повернулся и побрел в пансион. Не раздеваясь, он бросился на койку и попытался уснуть. В одиннадцать часов вечера Христиан поднялся по неосвещенной черной лестнице. Гретхен в зеленом шерстяном платье сидела за столом и писала. Она даже не повернулась, когда вошел Христиан. "Бог ты мой! - мысленно подивился он. - Как она похожа сейчас на своего лейтенанта!" Неслышно ступая, он подошел к столу и поцеловал Гретхен в затылок, ощутив аромат ее надушенных волос. Гретхен перестала писать и взглянула на Дистля. Ее лицо оставалось серьезным и отчужденным. - Ты должен был мне сказать! - заговорила она резким тоном. - Что сказать? - Ты мог бы доставить мне массу неприятностей! - не слушая его, продолжала Гретхен. - Но что я сделал? - спросил недоумевающий Христиан, тяжело опускаясь в кресло. Гретхен вскочила и принялась ходить по комнате с такой быстротой, что платье путалось у нее в ногах. - Это непорядочно! Сколько мне пришлось из-за тебя вынести! - Что вынести? - крикнул Христиан. - О чем ты говоришь? - Не кричи! - огрызнулась Гретхен. - Кто знает, не подслушивают ли нас. - Может быть, ты объяснишь мне толком, - понизил Христиан голос, - в чем дело? - Вчера днем, - Гретхен остановилась перед ним, - у нас в учреждении был человек из гестапо. - Ну и что же? - А сначала они побывали у генерала Ульриха, - многозначительно добавила Гретхен. Христиан устало кивнул головой. - Но кто такой генерал Ульрих? - Мой друг. Мой очень хороший друг, который из-за тебя, видимо, нажил кучу неприятностей. - Я в жизни не видел генерала Ульриха! - Говори тише. - Гретхен подошла к буфету и налила себе полстакана коньяку. Христиану она даже не предложила выпить. - Какая же я дура, что вообще пустила тебя в дом. - Но скажи, - потребовал Христиан, - какое отношение имеет ко мне генерал Ульрих. - Генерал Ульрих, - с расстановкой ответила Гретхен после большого глотка коньяку, - это человек, который хлопотал о присвоении тебе офицерского звания и о твоем прикомандировании к генеральному штабу. - Ну и что же? - Вчера ему сообщили из гестапо, что тебя подозревают в принадлежности к коммунистической партии. Гестапо интересуется, при каких обстоятельствах он познакомился с тобой и почему проявляет к тебе такое внимание. - Но что ты от меня хочешь?! - сердито воскликнул Христиан. - Я не коммунист, я член австрийской нацистской партии с тридцать седьмого года. - Все это гестапо знает не хуже тебя. Но гестапо известно и то, что с тридцать второго по тридцать шестой год ты был членом австрийской коммунистической партии и что вскоре после аншлюса ты чем-то насолил региональному комиссару Шварцу. Кроме того, им известно, что у тебя был роман с американкой, которая в тридцать седьмом году жила в Вене с евреем-социалистом. Христиан устало откинулся в кресле. "До чего же это гестапо дотошное, - подумал он, - и все же какая неточная у них информация!" - В части за тобой ведется постоянное наблюдение, - криво усмехнулась Гретхен, - и гестапо получает ежемесячные доклады о каждом твоем шаге. Тебе, вероятно, будет интересно узнать, что мой муж в своих рапортах характеризует тебя как очень способного и преданного солдата и настойчиво рекомендует направить в офицерскую школу. - Не забыть бы поблагодарить его по возвращении, - равнодушно отозвался Христиан. - Разумеется, ты никогда не станешь офицером, - снова заговорила Гретхен. - Тебя даже не пошлют на Восточный фронт. Если твою часть перебросят туда, ты получишь назначение куда-нибудь совсем в другое место. "Отвратительная западня, из которой нет выхода, - пронеслось в голове у Христиана. - Нелепая, невероятная катастрофа!" - Вот и все, - услышал он голос Гретхен. - Надеюсь, ты понимаешь, что когда в гестапо узнали о том, что женщина из министерства пропаганды, поддерживающая служебные, дружеские и иные связи со многими высокопоставленными военными и штатскими... - Да перестань ты! - раздраженно остановил ее Дистль и поднялся. - Ты говоришь, как следователь из полиции! - Но ты должен войти в мое положение... - Христиан впервые услышал в голосе Гретхен виноватые нотки. - Людей отправляют в концлагеря и не за такие вещи... Ты должен, дорогой, понять мое положение! - Я понимаю твое положение, - громко сказал Христиан. - Я понимаю положение гестапо, я понимаю положение генерала Ульриха, и все это осточертело мне до смерти! - Он подошел к Гретхен, остановился перед ней и, не сдерживая ярости, спросил: - Ты тоже думаешь, что я коммунист? - Не имеет значения, дорогой, что я думаю, - уклонилась она от прямого ответа. - А вот в гестапо думают, что ты можешь быть коммунистом или, по крайней мере, что ты не совсем... не совсем надежен. Это важнее того, что думаю я. Пожалуйста, не сердись на меня... - Гретхен теперь говорила мягким, умоляющим голосом. - Другое дело, если бы я была обыкновенной женщиной и выполняла простую, незначительную работу... Я могла бы встречаться с тобой когда угодно и где угодно... Но в моем положении это очень опасно. Тебе не понять этого, ты так долго не был в Германии и не представляешь себе, как внезапно исчезают ничем не провинившиеся люди. Честное слово. Прошу тебя... Не смотри так сердито!.. Христиан вздохнул и снова опустился в кресло. Потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к этому. Ему вдруг показалось, что он не у себя на родине, что он иностранец, который растерянно бродит по чужой, полной опасностей стране, где каждому сказанному слову придается совсем иной смысл и каждый поступок может вызвать неожиданные последствия. Он вспомнил о тысяче гектаров в Польше, о конюшнях, о поездках на охоту и угрюмо улыбнулся. Хорошо, если ему разрешат снова стать инструктором лыжного спорта. - Не смотри так... Не отчаивайся, - попросила Гретхен. - Прости, пожалуйста, - насмешливо осклабился Христиан, - сейчас я запою от радости. - Не сердись на меня. Я же ничего не могу сделать. - Но разве ты не можешь пойти в гестапо и рассказать им все? Ты же знаешь меня и могла бы доказать... Она отрицательно покачала головой. - Ничего я не могу доказать! - В таком случае я сам пойду в гестапо, я пойду к генералу Ульриху. - Не смей и думать об этом! - резким тоном воскликнула фрау Гарденбург. - Ты погубишь меня. Гестаповцы предупредили, чтобы я ни единым словом не проговорилась тебе, а просто перестала с тобой встречаться. Ты только навредишь себе, а мне... Один бог знает, что они сделают со мной! Обещай, что ты никому ничего не расскажешь. Гретхен выглядела очень напуганной. В конце концов, она и в самом деле ни в чем не виновата. - Хорошо, обещаю, - сказал он, поднимаясь и медленно обводя взглядом комнату, с которой были связаны самые лучшие дни его жизни. - Ну что ж. - Он попытался усмехнуться. - Не могу пожаловаться, что я плохо провел свой отпуск. - Мне так жаль, - прошептала Гретхен, ласково обнимая Христиана. - Ты можешь еще побыть... Они улыбнулись друг другу... Однако час спустя, когда ей послышался какой-то шум за дверью, она заставила его одеться и уйти тем же путем, каким он пришел, и уклонилась от ответа на его вопрос о следующей встрече. Закрыв глаза, с застывшим, рассеянным выражением на лице, Христиан сидел в углу переполненного купе поезда, уносившего его в Ренн. Была ночь, все окна были закрыты и задернуты шторами. В вагоне стоял тяжелый, кислый запах людей, которые редко меняют белье, не имеют возможности регулярно мыться, по неделям ходят, спят и едят в одной и той же одежде. Этот запах вызывал у Христиана невыносимое отвращение и действовал на его взвинченные нервы. "Нельзя ставить культурного человека в такие свинские условия, - мрачно рассуждал он. - Уж в двадцатом-то веке можно бы дать ему возможность хоть подышать чистым воздухом". Вокруг себя Христиан видел дряблые лица подвыпивших спящих солдат. Сон иногда смягчает грубые черты, придает им нежное, как у детей, выражение. Тут он не видел ничего подобного. Наоборот, эти опухшие, безобразные физиономии казались во сне еще более хитрыми, лживыми и подлыми. "Нет, надо во что бы то ни стало вобраться из этого положения, - решил Христиан, чувствуя, как у него от отвращения сводит челюсти. Он снова закрыл глаза. - Еще несколько часов - и снова Ренн, лейтенант Гарденбург, тупое, равнодушное лицо Коринны, патрули, плачущие французы, бездельничающие в кафе солдаты... Снова та же проклятая унылая рутина..." Христиан чувствовал, что он сейчас не выдержит, вскочит на сиденье и закричит во весь голос. А в сущности, что он может изменить? Не в его силах повлиять на исход войны, продлить или укоротить ее хоть на минуту... Всякий раз, когда он закрывал глаза, тщетно пытаясь уснуть, перед ним вставал образ Гретхен - дразнящий и безнадежно далекий... После того памятного вечера Гретхен уклонялась от дальнейших встреч. По телефону она разговаривала мягко, хотя и боязливо, и утверждала, что очень хотела бы встретиться, но... как раз вернулся из Норвегии один ее старинный приятель... (Этот старинный приятель возвращался то из Туниса, то из Реймса, то из Смоленска, и обязательно с каким-нибудь дорогим подарком - где уж Христиану было с ним состязаться.) Что ж, может быть, так и нужно действовать! В следующий раз он приедет в Берлин с кучей денег и купит Гретхен меховое манто, кожаный жакет и новый патефон - все, о чем она говорила. Куча денег - и все будет в порядке. "Я скажу Коринне, чтобы она привела своего родственника, - продолжал размышлять Христиан, лежа с закрытыми глазами в зловонном, набитом солдатами вагоне и прислушиваясь к стуку колес мчащегося в ночи по французской земле поезда. - Хватит быть дураком. В следующий раз, когда я приеду в Берлин, карманы у меня будут набиты деньгами. Немножко бензину, сказала Коринна, и ее родственник сможет возить свой груз на трех машинах. Хорошо, этот паршивый деверь получит бензин, и незамедлительно". Христиан примирительно улыбнулся и минут через десять, когда поезд медленно приближался к Бретани, даже ухитрился заснуть. На следующее утро Христиан явился в канцелярию доложить о своем прибытии и застал там лейтенанта Гарденбурга. Лейтенант показался ему похудевшим и более собранным, словно он только что прошел учебный сбор. Пружинистыми, энергичными шагами он расхаживал по комнате и на уставное приветствие Христиана ответил очень любезной - с его, конечно, точки зрения - улыбкой. - Хорошо провели время? - дружески поинтересовался он. - Очень хорошо, господин лейтенант. - Фрау Гарденбург сообщила мне, что вы передали ей сверток с кружевом. - Да, господин лейтенант. - Очень мило с вашей стороны. - Не стоит благодарности. Лейтенант взглянул на Христиана (с некоторым смущением, как тому показалось) и спросил: - Она... хорошо выглядит? - Прекрасно, господин лейтенант, - серьезно ответил Христиан. - Хорошо, хорошо. - Сделав нечто похожее на пируэт, лейтенант нервно повернулся к карте Африки, сменившей на стене карту России. - Очень рад. Она слишком много работает, переутомляет себя... Очень рад... Хорошо, что вы успели вовремя воспользоваться отпуском. Христиан промолчал. Он не испытывал никакого желания вступать с лейтенантом Гарденбургом в утомительный светский разговор. Он еще не видел Коринну, и ему не терпелось поскорее встретиться с ней и сказать, чтобы она немедленно связалась со своим родственником. - Да, вам очень повезло, - продолжал Гарденбург, неизвестно чему улыбаясь. - Идите-ка сюда, унтер-офицер, - с загадочным выражением сказал он. Гарденбург подошел к грязному окну с решеткой и посмотрел в него. Христиан сделал несколько шагов и остановился рядом. - Прежде всего я должен предупредить вас, что все это весьма конфиденциально, совершенно секретно. Мне вообще не следовало бы ничего говорить, но мы давно уже служим вместе, и я думаю, что могу положиться на вас. - Так точно, господин лейтенант, - осторожно подтвердил Христиан. Гарденбург тщательно осмотрелся вокруг и наклонился к Христиану. - Наконец-то! - прошептал он торжествующе. - Наконец-то свершилось! Нас перебрасывают. - Он резко повернул голову и взглянул назад. В канцелярии, кроме Гарденбурга и Христиана, находился писарь, но он сидел метрах в десяти от них. - В Африку, - добавил Гарденбург таким тихим шепотом, что Христиан с трудом расслышал. - В африканский корпус. Через две недели. - Его лицо расплылось в улыбку. - Разве это не замечательно? - Так точно, господин лейтенант, - помолчав, равнодушно согласился Христиан. - Я знал, что вы будете рады. - Так точно, господин лейтенант. - В предстоящие две недели нужно сделать очень много, вам предстоит масса хлопот. Капитан хотел вызвать вас из отпуска, но я считал, что вам будет полезно отдохнуть и вы потом наверстаете упущенное... - Большое спасибо, господин лейтенант. - Наконец-то! - торжествующе потирая руки, провозгласил Гарденбург. - Наконец-то! - Невидящим взглядом он уставился в окно; его взору рисовались тучи пыли на дорогах Ливии, поднятые танковыми колоннами, в ушах стоял грохот артиллерийской канонады на побережье Средиземного моря. - Я уже начал было побаиваться, - доверительно сообщил Гарденбург, - что так и не побываю в бою. - Он тряхнул головой, пробуждаясь от сладостного сна, и обычным, отрывистым тоном добавил: - Ну хорошо, унтер-офицер. Вы мне п