постучали, и из-за нее послышался голос хозяйки. - Миссис Аккерман, миссис Аккерман, можно вас на минуточку? Хоуп сердито взглянула на дверь и, пожав плечами, ответила: - Я сейчас выйду. Она повернулась к Ною. - Оставайся здесь, я вернусь через минуту. Поцеловав его в ухо, она открыла дверь и вышла. Ной лежал на спине и смотрел сквозь полузакрытые веки на грязный потолок. Его клонило ко сну. За окном подходил к концу навевавший дремоту теплый воскресный день, где-то далеко раздавались свистки паровозов и слышны были голоса томящихся от скуки солдат, напевающих знакомую песенку: "Веселиться и любить ты умеешь, любишь леденцами угощать. Ну, а деньги ты, дружок, имеешь? Это все, что я хочу узнать". Сквозь дремоту до Ноя дошло, что он слышал эту песню раньше. Он вспомнил Роджера, вспомнил, что его уже нет в живых, но тут мысли его оборвались, и он уснул. Он проснулся от скрипа медленно открываемой двери. Чуть приоткрыв глаза, он увидел стоящую перед ним Хоуп и нежно улыбнулся. - Ной, - сказала она, - тебе придется встать. - Погоди, - ответил он, - еще рано. Иди ко мне. - Нет, - сказала она, и ее голос звучал решительно, - вставай сейчас же. Ной поднялся и сел в постели. - Что случилось? - Хозяйка требует, чтобы мы сейчас же оставили ее дом. Ной встряхнул головой, стараясь понять, в чем дело. - Ну-ка повтори, что ты сказала. - Хозяйка требует, чтобы мы оставили ее дом. - Дорогая, - терпеливо проговорил он, - ты, должно быть, что-то перепутала. - Я ничего не перепутала. - Лицо Хоуп выражало с трудом сдерживаемое волнение. - Все совершенно ясно. Нам придется отсюда уйти. - Почему? Разве ты не сняла комнату на неделю? - Да, - ответила Хоуп, - я сняла ее на неделю, но хозяйка заявляет, что я получила ее обманным путем: она, видите ли, не знала, что мы евреи. Ной встал и медленно прошел к туалетному столику. Он взглянул на свое улыбающееся лицо на фотографии под нарциссами, которые уже начали вянуть и засыхать по краям. - Она сказала, - продолжала Хоуп, - что вначале у нее возникло подозрение из-за фамилии, но я не похожа на еврейку. А когда она увидела тебя, то заинтересовалась и спросила меня. Я, конечно, ответила, что мы евреи. - Бедная Хоуп, - нежно произнес Ной, - извини меня. - Не дури, - ответила она, - я не хочу больше слышать от тебя ничего подобного и прошу тебя никогда и ни за что не извиняться передо мной. - Хорошо, - сказал Ной, рассеянно перебирая пальцами нежные увядшие цветы. - Давай собирать вещи. - Да, - согласилась Хоуп. Она достала свой чемодан, положила его на кровать и открыла. - Лично к вам у меня претензий нет, сказала хозяйка, это просто правило моего дома. - Рад узнать, что лично к нам претензий нет, - ответил Ной. - Ничего страшного. - Хоуп начала, как всегда, аккуратно складывать в чемодан нежно-розовое белье. - Сейчас пойдем в город и найдем другое место. Ной потрогал щетку для волос на туалетном столике. Обратная сторона ее была украшена серебряной пластинкой с полустершимся грубоватым старомодным орнаментом из листьев, которая тускло поблескивала в пыльном полумраке комнаты. - Нет, - сказал он, - мы не станем искать другое место. - Но ведь мы не можем здесь оставаться... - Мы не останемся здесь и не будем искать другого места, - сказал Ной, стараясь говорить спокойно и не выдавать своего волнения. - Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, - Хоуп перестала укладывать вещи и посмотрела на него. - Я хочу сказать, что мы пойдем на автобусную станцию, узнаем, когда отходит автобус на Нью-Йорк, и ты уедешь на нем. В комнате наступила тишина. Хоуп стояла печальная и задумчивая, уставившись на уложенное в чемодан розовое белье. - Ты знаешь, - прошептала она, - мне с таким трудом удалось вырвать эту неделю, и бог знает, когда еще мы встретимся и что будет с тобой. Может быть, через неделю тебя отправят в Африку, на Гуадалканал или еще куда-нибудь и... - По-моему, есть автобус, который отходит в пять часов, - проговорил Ной. - Дорогой... - Хоуп по-прежнему стояла в спокойной, задумчивой позе перед кроватью... - Я уверена, что мы могли бы найти другое место в этом городе... - И я уверен, - сказал Ной, - но мы не будем искать. Я не хочу, чтобы ты оставалась в этом городе, я хочу остаться один - вот и все. Я не могу любить тебя в этом городе. Я хочу, чтобы ты уехала отсюда, и чем скорей, тем лучше! Я готов поджечь этот город или сбросить на него бомбы, но любить тебя здесь я отказываюсь! Хоуп быстро подошла к нему, обхватила его руками. - Ной, милый, - с жаром проговорила она, тряся его за плечи, - что с тобой случилось? Что они с тобой делают? - Ничего, - крикнул Ной, - ничего! Я скажу тебе после войны! А теперь собирай свои вещи и пойдем отсюда! Хоуп опустила руки. - Хорошо, - упавшим голосом сказала она и снова стала свертывать белье и аккуратно укладывать его в чемодан. Через десять минут они были готовы. Ной вышел, неся ее чемодан и свою брезентовую сумку, в которой лежала чистая рубашка и бритвенный прибор. Выходя из комнаты, он ни разу не оглянулся. Хоуп же, дойдя до двери, обернулась. Косые лучи заходящего солнца проникали через щели ставней и рассыпались мелкой золотистой пылью. Оставшиеся на туалетном столике нарциссы еще ниже склонили свои головки словно в ожидании приближающейся смерти. В остальном комната была такой же, как и тогда, когда она в первый раз вошла в нее. Хоуп осторожно закрыла дверь и пошла по лестнице вслед за Ноем. Хозяйка стояла на крыльце все в том же сером фартуке. Она ничего не сказала, когда Ной уплатил ей деньги, и продолжала молча стоять, распространяя запах пота, помоев и старости, с сознанием своей правоты глядя вслед солдату и молодой женщине, медленно уходившим по тихой улице к автобусной остановке. Когда Ной вернулся в казарму, несколько человек уже спало. Около двери храпел пьяный Доннелли, но никто не обращал на него внимания. Ной снял свой вещевой мешок и еще раз тщательно проверил его содержимое: запасную пару ботинок, шерстяные рубашки, чистую рабочую форму, зеленые шерстяные перчатки, баночку сапожного крема - денег не было. Потом он взял другой вещевой мешок и проверил его. Денег не было и там. Время от времени он резко оглядывался, чтобы посмотреть, не наблюдает ли кто-нибудь за ним, но все крепко спали, издавая громкий, отвратительный храп. "Ну ладно, - подумал он, - если только я замечу, что кто-то из них наблюдает за мной, я его убью". Он сложил в мешки разбросанные вещи, достал коробку со своими канцелярскими принадлежностями и написал короткую записку. Положив коробку на койку, он быстро направился к ротной канцелярии. На доске, висевшей перед канцелярией, наряду с объявлениями о городских публичных домах, которые запрещалось посещать, с правилами, определяющими, в каких случаях носить ту или иную форму одежды, и со списком повышений в чине, поступивших за неделю, имелось свободное место для объявлений о пропажах и находках. Ной прикрепил кнопками свой листочек бумаги поверх просьбы рядового первого класса О'Рейли возвратить ему перочинный нож с шестью лезвиями, который был взят из его тумбочки. При тусклом свете лампы, висевшей у входа в канцелярию, Ной перечитал свое объявление. "Личному составу 3-й роты. Из вещевого мешка рядового 2-го взвода Ноя Аккермана украдены десять долларов. Я не требую возвращения денег и не буду настаивать на наказании виновного. Я хочу получить удовлетворение лично, наказать его своими руками. Прошу причастного к этому солдата или солдат немедленно сообщить мне. Подпись: рядовой Ной Аккерман". Ной с удовлетворением прочитал написанное. Когда он шел обратно, у него было такое чувство, что если бы он не сделал этот шаг, то наверное, сошел бы с ума. На следующий вечер, идя на ужин, Ной остановился у доски объявлений. Его объявление все еще висело на месте, а под ним был прикреплен небольшой листочек бумаги с двумя аккуратно напечатанными на машинке фразами: "Мы взяли их, еврейская морда. Мы ждем тебя. П.Доннелли Б.Каули Дж.Райт У.Демут Л.Джексон Э.Райкер М.Зилихнер Р.Хенкель П.Сендерс Т.Брейлсфорд". Майкл чистил винтовку, когда Ной подошел к нему и спросил: - Можно тебя на минутку? Майкл с досадой посмотрел на него. Он устал и, как всегда, неумело и неуверенно возился со сложным механизмом старой винтовки Спрингфилда. - Чего тебе? - спросил он. Аккерман ни разу не заговаривал с ним со времени того марша. - Я не могу здесь разговаривать, - сказал Ной, оглядываясь вокруг. Это было после ужина, и в казарме находилось человек тридцать-сорок: одни читали, другие писали письма, возились со своим снаряжением, слушали радио. - Нельзя ли с этим подождать? - сухо проговорил Майкл. - Я очень занят сейчас... - Пожалуйста, - попросил Ной. Майкл посмотрел на него: лицо его поблекло, губы дрожали, глаза казались больше и темнее обычного. - Пожалуйста... - повторил он, - мне надо поговорить с тобой. Я подожду тебя на улице. Майкл вздохнул. - Хорошо, - сказал он и начал собирать винтовку, мучаясь с затвором и, как всегда, стыдясь самого себя: уж очень трудно ему это давалось. "Черт знает что, - подумал он, чувствуя, как его масляные руки скользят по упрямым поверхностям деталей, - я могу написать пьесу, спорить о значении Томаса Манна, а любой деревенский парень с закрытыми глазами соберет затвор лучше меня..." Он повесил винтовку и вышел из казармы, вытирая на ходу масляные руки. Аккерман стоял по ту сторону ротной линейки, его маленькая, хрупкая фигурка смутно вырисовывалась в темноте. Ной с видом заговорщика подал ему знак рукой, и Майкл медленно направился к нему, думая: "Вечно мне приходится распутывать чужие дела". - Прочти это, - сказал Ной, как только подошел Майкл, и сунул ему в руку два клочка бумаги. Майкл повернулся так, чтобы на бумагу падал свет. Прищурившись, он сначала прочел объявление Ноя, которое не видел раньше, а затем ответ, подписанный десятью фамилиями. Майкл покачал головой и еще раз внимательно прочел обе бумажки. - Что это, черт возьми, значит? - раздраженно спросил он. - Я хочу, чтобы ты был моим секундантом, - заявил Ной. Его голос звучал мрачно и глухо, но, несмотря на это, Майкл едва удержался, чтобы не рассмеяться над этой мелодраматичной просьбой. - Секундантом? - недоверчиво переспросил он. - Да, - ответил Ной, - я собираюсь драться с этими людьми, но не уверен, что смогу сам договориться об этом. Я не сдержусь, и будет неприятность. А я хочу, чтобы все было сделано как следует. Майкл в недоумении заморгал глазами. Вот уж никак нельзя было представить, что такое может произойти в армии. - Ты сумасшедший, - сказал он, - ведь это же просто шутка. - Возможно, - решительно заявил Ной, - но мне начинают надоедать такие шутки. - Почему ты выбрал именно меня? Ной глубоко вздохнул и со свистом выпустил воздух через ноздри. В неверном свете фонаря, висевшем по ту сторону линейки, он выглядел подтянутым, стройным и очень красивым, напоминая чем-то героя старинной трагедии. - Ты единственный во всей роте, кому я могу довериться, - ответил Ной и, выхватив у Майкла свои бумажки, добавил: - Ладно, если не хочешь мне помочь, черт с тобой... - Подожди, - сказал Майкл. Он смутно чувствовал, что должен что-то предпринять, иначе эта дикая и нелепая шутка перейдет все границы. - Я же не отказывался помочь. - Хорошо, - резко сказал Ной, - тогда иди и договорись о расписании. - О каком расписании? - Их же десять. Что ж ты хочешь, чтобы я дрался со всеми в один вечер? Надо установить очередь. Узнай, кто хочет драться первым, кто вторым и так далее. Мне все равно, какой будет порядок. Майкл молча взял из рук Ноя листок бумаги и перечитал фамилии. Потом, не спеша, проставил порядковый номер против каждой фамилии. - Знай, что это десять самых сильных парней в роте, - предупредил Майкл. - Знаю. - Каждый из них весит не меньше ста восьмидесяти фунтов. - Знаю. - А ты сколько весишь? - Сто тридцать пять. - Они убьют тебя. - Я не просил твоего совета, - спокойно проговорил Ной, - я просил тебя подготовить, что нужно. Вот и все, а остальное предоставь мне. - Не думаю, что капитан разрешит это, - усомнился Майкл. - Разрешит, - возразил Ной. - Эта сволочь разрешит, об этом не беспокойся. Пожав плечами, Майкл спросил: - Что же я должен подготовить? Я могу достать перчатки, организовать двухминутные раунды, найти судью и... - Мне не нужны никакие раунды и никакие судьи, - ответил Ной, - если один из нас не сможет подняться, значит, бой окончен. Майкл опять пожал плечами: - А как насчет перчаток? - Никаких перчаток - голые кулаки. Что еще? - Ничего, это все. - Спасибо, - сказал Ной, - дай мне знать, когда договоришься. Не попрощавшись, он негнущейся походкой зашагал по линейке. Майкл смотрел ему вслед, пока он не скрылся в темноте. Покачав головой, Майкл медленно направился к двери казармы, Надо было отыскать первого по очереди - Питера Доннелли, парня ростом в шесть футов и один дюйм и весом в сто девяносто пять фунтов. В сорок первом году он выступал в тяжелом весе в "Золотой перчатке" в Майами и вышел в полуфинал. Доннелли сбил Ноя с ног. Ной вскочил, подпрыгнул и ударил его в лицо. У Доннелли потекла из носа кровь, он стал засасывать ее уголком рта. На его лице уверенность профессионального боксера, с которой он начал бой, сменилась выражением злобы и удивления. Он схватил одной рукой Ноя за спину, подтянул к себе и, не обращая внимания на яростные удары, которыми Ной осыпал его лицо, нанес ему жестокий, короткий, рубящий удар так, что наблюдавшие за ними солдаты даже ахнули. Доннелли нанес еще один удар, и Ной упал на траву к его ногам. - Я думаю, - сказал Майкл, выступив вперед, - что этого достаточно... - Убирайся отсюда к дьяволу, - прохрипел Ной, упираясь руками в землю и поднимаясь на ноги. Он стоял перед Доннелли, качаясь, с залитым кровью правым глазом. Доннелли приблизился и замахнулся, как для удара по мячу в бейсболе. Зрители опять ахнули, когда от сильного удара в зубы Ной зашатался и отступил назад. Сначала он упал на солдат, которые, окружив плотным кольцом дерущихся, напряженно наблюдали за боем, потом соскользнул на землю и замер. Майкл подошел к нему и опустился на колени. Глаза Ноя были закрыты, он тяжело дышал. - Все в порядке, - сказал Майкл и, взглянув на Доннелли, добавил: - Ура тебе, ты выиграл. - Он повернул Ноя на спину. Ной открыл глаза, но в них не было и признака мысли, они бездумно смотрели в вечернее небо. Круг зрителей распался, и солдаты начали медленно расходиться. - Как вам это нравится! - донесся голос Доннелли, когда, схватив Ноя под мышки, Майкл медленно поднимал его на ноги. - Как вам нравится, этот сопляк разбил мне нос в кровь. Майкл стоял у окна уборной и, куря папиросу, наблюдал, как Ной, склонившись над раковиной, мыл холодной водой лицо. Он был голый до пояса, и на его теле были видны большие красные пятна. Ной поднял голову. Его правый глаз был закрыт, а изо рта продолжала течь кровь. Он сплюнул, и вместе с кровью вылетели два зуба. Не взглянув на упавшие в раковину зубы, Ной начал старательно вытирать лицо полотенцем, которое быстро покрылось красными пятнами. - Ну хорошо, - сказал Майкл, - можно считать, что дело сделано, а от остальных лучше отказаться... - Кто следующий по списку? - Послушай, - пытался уговорить его Майкл, - они в конце концов убьют тебя. - Следующий Райт, - решительно проговорил Ной, - скажи ему, что я буду готов встретиться с ним через три дня. - И не ожидая ответа, он накинул на плечи полотенце и вышел из уборной. Майкл посмотрел ему вслед, затянулся еще раз, бросил окурок и вышел на улицу. Он не пошел в казарму, потому что ему не хотелось в этот вечер снова встречаться с Аккерманом. Райт был самым высоким в роте, но Ной и не думал избегать его. Встав в строгую, профессиональную боксерскую стойку, он то быстро уклонялся от медлительно молотивших воздух кулаков Райта, то сам наносил ему удары в лицо, а когда он ударил Райта в живот, тот даже замычал от боли. "Удивительно, - подумал Майкл, с восхищением и завистью наблюдая за Ноем, - он по-настоящему умеет боксировать, где он научился этому?" - В живот, - закричал Рикетт, стоявший в первом ряду зрителей, - в живот, ты, паршивый ублюдок! Минуту спустя все было кончено: резко выбросив в сторону руку, вложив всю свою силу в узловатый, подобный молоту, кулак, Райт ударил Ноя в бок. Ной повалился лицом вниз и встал на четвереньки, широко раскрыв рот, высунув язык и беспомощно глотая воздух. Стоявшие вокруг солдаты молчали. - Ну как? - воинственно спросил Райт, стоя над Ноем. - Ну как, здорово? - Шагай-шагай, - сказал Майкл, - ты был великолепен. Ной начал дышать, издавая хриплый свист: воздух с трудом пробивался через его горло. Презрительно коснувшись Ноя носком ботинка, Райт отвернулся и спросил: - Ну, кто мне поставит пива? Доктор посмотрел на рентгеновский снимок и сказал, что сломано два ребра. Он забинтовал Ною грудь, наложил пластырь и отправил Ноя в лазарет. - Ну, теперь ты успокоишься? - спросил Майкл, стоя в палате над его кроватью. - Доктор говорит, что мне придется пролежать недели три, - произнес Ной, с трудом шевеля бледными губами. - Договорись со следующим на это время. - Ты сумасшедший, я не стану договариваться, - наотрез отказался Майкл. - Читай свои дурацкие нотации кому-нибудь еще, - прошептал Ной, - если не хочешь, можешь сейчас же уходить. Я все сделаю сам. - Ты думаешь, что делаешь? Что ты этим хочешь доказать? Ной молчал. Он смотрел дикими невидящими глазами в противоположный угол палаты, где лежал солдат со сломанной ногой, упавший два дня тому назад с грузовика. - Что ты этим хочешь доказать? - крикнул Майкл. - Ничего, - ответил Ной, - просто мне нравится драться. Ну, что еще? - Ничего, больше ничего, - ответил Майкл и вышел. - Капитан, - говорил Майкл, - я по поводу рядового Аккермана. Колклаф сидел очень прямо. Через его тугой воротник свисал второй подбородок, что придавало ему вид человека, который медленно задыхается. - Да? - спросил Колклаф. - Что вы хотели сказать о рядовом Аккермане? - Вероятно, вы слышали о... мм... споре, который возник между рядовым Аккерманом и десятью солдатами роты. Уголки рта Колклафа чуть поднялись в довольной улыбке. - Я кое-что слышал об этом, - произнес он. - Я думаю, что в настоящее время рядовой Аккерман не в состоянии отвечать за свои действия, - продолжал Майкл. - Его могут очень серьезно покалечить, покалечить на всю жизнь. Я думаю, если вы согласитесь со мной, что было бы неплохо попытаться удержать его от дальнейших драк... Колклаф засунул палец в нос, медленно нащупал там что-то твердое, затем вытащил палец обратно и стал рассматривать извлеченное сокровище. - В армии, Уайтэкр, - заговорил он монотонным спокойным голосом, который, должно быть, перенял от священников, говоривших на многочисленных похоронах, свидетелем которых ему пришлось быть в Джоплине, - в армии некоторые трения между людьми неизбежны. Я считаю, что самым здоровым способом улаживания таких трений является честный, открытый бой. Этим людям, Уайтэкр, придется пережить значительно большие испытания, чем удары кулаков, значительно большие. Их ждут пули и снаряды, Уайтэкр, - с особым смаком произнес он, - пули и снаряды. Было бы не по-военному запрещать им улаживать свои разногласия таким образом, не по-военному. Моя политика такова, Уайтэкр, что я предоставляю солдатам моей роты как можно больше свободы в улаживании своих дел и не намерен вмешиваться. - Слушаюсь, сэр, - сказал Майкл, - благодарю вас, сэр. Он отдал честь и вышел. Медленно прохаживаясь по ротной линейке, Майкл принял неожиданное решение. Он не может больше оставаться здесь при таких обстоятельствах. Он подаст заявление в офицерскую школу. Вначале, когда он только что вступил в армию, он решил оставаться рядовым. Во-первых, он чувствовал, что несколько староват, чтобы состязаться с двадцатилетними атлетами, которые составляют большинство курсантов. Да и его ум уже настолько настроен на определенный лад, что ему не легко было бы переключиться на изучение любых других вопросов. И, что важнее всего, он не хотел оказаться в таком положении, когда жизнь других людей, столь многих людей, зависела бы от его решений. Он никогда не чувствовал в себе призвания к военному делу. Война с тысячами скучнейших мелких деталей казалась ему, даже пойле всех месяцев обучения, невероятно трудной, неразрешимой загадкой. Легче выполнять задачу, когда ты одинокая, неприметная личность, подчиняющаяся чьим-то приказам. Но действовать по собственной инициативе... бросать в бой сорок человек, когда каждая ошибка может привести к сорока могилам... Однако теперь больше ничего не оставалось. Если в армии считают, что таким людям, как Колклаф, можно доверить жизнь двухсот пятидесяти человек, то не следует быть слишком щепетильным, слишком скромно оценивать свои качества и бояться ответственности. "Завтра, - подумал Майкл, - я заполню анкету и сдам ее в ротную канцелярию. И в моей роте, - твердо решил он, - не будет Аккерманов, которых бы отправляли в лазарет со сломанными ребрами..." Через пять недель Ной снова оказался в лазарете. У него было выбито еще два зуба и расплющен нос. Зубной врач делал ему мост, чтобы он мог есть, а хирург при каждом посещении извлекал из его носа мелкие, раздробленные кусочки кости. Майкл теперь с трудом мог разговаривать с Ноем. Он приходил в лазарет, садился на край кровати Ноя, но оба они избегали смотреть друг другу в глаза и были довольны, когда приходил санитар и кричал: "Время посещения окончилось". Ной к тому времени уже выдержал бой с пятью солдатами из его списка. Его искалеченное лицо было покрыто шрамами, а одно ухо навсегда изуродовано: оно напоминало расплющенную цветную капусту. Правую бровь по диагонали пересекал белый рубец, придававший лицу Ноя дикое, вопросительное выражение. Общее впечатление от его темного изуродованного лица с застывшими дикими глазами внушало сильнейшее беспокойство. После восьмого боя Ной опять попал в лазарет. От сильного удара в горло были временно парализованы мышцы и повреждена гортань. В течение двух дней у врача не было уверенности в том, что Ной сможет когда-либо говорить. - Солдат, - сказал доктор, стоя над Ноем, его простое студенческое лицо выражало тревогу, - я не знаю, что вы задумали, но что бы это ни было, игра не стоит свеч. Я хочу предупредить вас, что один человек не может исколотить всех солдат американской армии... - Он наклонился над Ноем и с тревогой посмотрел на него. - Вы можете что-нибудь сказать? Ной долгое время беззвучно шевелил распухшими губами, потом издал, наконец, еле слышный, хриплый, каркающий звук. Наклонившись еще ниже, доктор переспросил: - Что вы сказали? - Идите занимайтесь своими пилюлями, док, - прохрипел Ной, - и оставьте меня в покое. Доктор вспыхнул. Он был славным парнем, но с тех пор как стал капитаном, не позволял, чтобы с ним так разговаривали. Он выпрямился и сухо сказал: - Рад, что вы снова обрели дар речи. - Потом круто повернулся и с достоинством вышел из палаты. Посетил Ноя и Фаин, другой еврей из их роты. Он встал у кровати и в смущении вертел в своих больших руках фуражку. - Послушай, друг, - заговорил он, - я не хотел вмешиваться в это дело, но всему есть предел. Ты поступаешь неправильно. Нельзя же размахивать руками всякий раз, как услышишь, что кто-то назвал тебя еврейским ублюдком... - Почему нельзя? - лицо Ноя исказила болезненная гримаса. - Потому что это бесполезно, - ответил Фаин, - вот почему. Во-первых, ты маленького роста. Во-вторых, если бы ты даже и был ростом с дом и правая рука у тебя была бы как у Джо Луиса, это все равно не помогло бы. Есть на свете люди, которые произносят слово "еврейский ублюдок" машинально, что бы мы ни делали - ты, я, любой другой еврей - их ничто не изменит. А своим поведением ты заставляешь думать остальных ребят в роте, что все евреи ненормальные. Послушай-ка, они ведь не такие уж плохие, большинство из них. Они кажутся гораздо хуже, чем есть на самом деле, потому что не знают ничего лучшего. Они уже начали было жалеть тебя, но теперь, после этих проклятых боев начинают думать, что евреи - это какие-то дикие звери. Они и на меня теперь начинают коситься... - Хорошо, - хрипло проговорил Ной, - я очень рад. - Послушай, - терпеливо продолжал Фаин, - я старше тебя, и я мирный человек. Если мне прикажут, я буду убивать немцев, но я хочу жить в мире с окружающими меня парнями. Самое лучшее оружие еврея - это иметь одно глухое ухо. Когда кто-нибудь из этих негодяев начинает трепать языком о евреях, поверни к нему именно это, глухое ухо... Ты дашь им жить, и, может быть, они дадут жить тебе. Послушай, война не будет длиться вечно, и потом ты сможешь подобрать себе друзей по вкусу. А пока что правительство приказывает нам жить с этими жалкими куклуксклановцами, что же тут поделаешь? Послушай, сынок, если бы все евреи были такими, как ты, то нас всех уничтожили бы еще две тысячи лет назад... - Хорошо, - повторил Ной. - А может быть, они правы, - возмутился Фаин, - может быть, ты в самом деле выжил из ума. Послушай, во мне двести фунтов весу, я мог бы избить любого в роте с завязанной за спиной рукой. Но ведь ты никогда не видел, чтобы я дрался? Я ни разу не дрался с тех пор, как надел военную форму. Я практичный человек! Вздохнув, Ной проговорил: - Больной устал, Фаин, он не в состоянии больше выслушивать советы практичных людей. Фаин смотрел на него в упор, отчаянно стараясь найти какое-то решение. - Я все спрашиваю себя, - сказал он, - чего ты хочешь, какого черта тебе надо? Ной болезненно усмехнулся. - Я хочу, чтобы с каждым евреем обращались так, словно он весит двести фунтов. - Ничего из этого не выйдет, - возразил Фаин. - А вообще, черт с тобой: хочешь драться - иди и дерись. Если хочешь знать, я, кажется, понимаю этих бедняков из Джорджии, которые никогда не носили башмаков, пока их не обул каптенармус, лучше, чем тебя. - И, надевая с решительным видом фуражку, добавил: - Парни маленького роста - это какая-то особая раса, и я никак не могу их понять. Он направился к выходу, показывая каждым мускулом своих могучих плеч, толстой шеей и круглой головой полное несогласие с этим изувеченным парнем, который по капризу судьбы и призывной комиссии оказался как-то связан с ним. Шел последний бой, и, если только он останется на месте, на этом все кончится. Горящими ненавистью глазами, он смотрел вверх на Брейлсфорда, стоявшего перед ним в брюках и фуфайке. Ему казалось, что Брейлсфорд колышется на фоне слившихся в сплошной белый круг лиц и мутного неба. Брейлсфорд уже во второй раз сбил его с ног. Но и Ной успел подбить ему глаз, так что он совсем заплыл, и нанес Брейлсфорду такой удар в живот, что тот взвыл от боли. Если он останется на месте, если только он простоит вот так на одном колене, тряся головой, чтобы она прояснилась, еще каких-нибудь пять секунд, все окончится. Все будет уже позади: десять боев, сломанные кости, долгие дни пребывания в лазарете, нервная рвота в те дни, когда предстояли бои, ошеломляющий, болезненный стук крови в ушах, когда надо подняться еще раз, чтобы встретиться с враждебными, самоуверенными, ненавидящими лицами и с тяжелыми ударами кулаков. Еще пять секунд, и все будет доказано. Он добьется своего. Так и надо бы сделать. Что бы он ни намеревался доказать - хотя теперь все это представлялось ему как в тумане и лишь причиняло мучительную боль, - будет доказано. Им придется признать, что он одержал над ними победу. Но нет: девяти поражений и одного выхода из драки до ее окончания для этого недостаточно. Дух побеждает только тогда, когда пройдешь полный круг испытаний и муки. Даже эти невежественные, грубые люди поймут теперь, когда он будет шагать рядом с ними сначала по дорогам Флориды, а потом и по другим дорогам, под огнем противника, что он продемонстрировал такую волю и храбрость, на которую способны только лучшие из них... Все, что от него требуется, - это остаться стоять на одном колене. Но он встал. Он поднял руки, ожидая, когда подойдет Брейлсфорд. Постепенно лицо Брейлсфорда снова приняло четкие очертания. Оно" было белое с красными пятнами и очень взволнованное. Ной прошел несколько шагов по траве и нанес сильный удар по этому белому лицу. Брейлсфорд упал. Ной тупо уставился на распростертую у его ног фигуру. Брейлсфорд тяжело дышал, хватаясь руками за траву. - Поднимайся, ты, трусливая сволочь, - выкрикнул кто-то из наблюдавших солдат. Ной удивился: в первый раз на этом месте обругали не его, а кого-то другого. Брейлсфорд встал. Это был толстый и физически неразвитый парень, он служил ротным писарем и всегда ухитрялся найти отговорку, чтобы увильнуть от тяжелой работы. При каждом вдохе у него клокотало в горле. Когда Ной стал приближаться к нему, на его лице отразился ужас. Он бестолково размахивал перед собой руками. - Нет, нет... - умоляюще проговорил он. Ной остановился и пристально посмотрел на него. Потом отрицательно покачал головой и медленно пошел на противника. Они размахнулись одновременно, и Ной от удара снова повалился. Брейлсфорд был высокий парень, и удар пришелся Ною прямо в висок. Подогнув под себя ноги, Ной глубоко и медленно дышал. Он взглянул на Брейлсфорда. Писарь стоял над ним, выставив вперед крепко сжатые в кулаки руки. Тяжело дыша, он шептал: "Прошу тебя, прошу тебя..." Ной продолжал сидеть в прежней позе, в голове у него шумело, но он усмехнулся, потому что понял, что хотел этим сказать Брейлсфорд: он просил Ноя не вставать. - Ах ты, несчастная деревенщина, сукин ты сын, - отчетливо произнес Ной, - сейчас я из тебя вышибу дух. - Он поднялся и, широко размахнувшись, снова усмехнулся, увидев в глазах Брейлсфорда страдание. Брейлсфорд тяжело повис на нем, стараясь захватить его и продолжая, больше для виду, размахивать руками, но удары его были слабыми и неточными, и Ной их не чувствовал. Зажатый в объятия толстяка, вдыхая запах пота, обильно катившегося по его телу, Ной знал, что уже победил Брейлсфорда, победил одним лишь тем, что сумел встать. Теперь это был только вопрос времени. Нервы Брейлсфорда не выдержали. Ной внезапно вывернулся и нанес ему сильный удар снизу. Он почувствовал, как его кулак ушел в мягкий живот писаря. Брейлсфорд беспомощно опустил руки и стоял, слегка покачиваясь и взглядом моля о пощаде. Ной рассмеялся. - Получай, капрал, - сказал он, метясь в бледное окровавленное лицо. Брейлсфорд не двигался с места. Он не падал и не защищался. Ной, привстав на цыпочки, продолжал колотить по смякшему лицу. - Вот тебе, - крикнул он, далеко откинув руку и развернувшись всем корпусом для нового режущего удара, - вот тебе, вот тебе. - Он почувствовал прилив сил, словно по его рукам, наполняя кулаки, стекало электричество. Все его враги - те, кто украл у него деньги, кто проклинал его на марше, кто прогнал его жену, - стояли здесь перед ним, измотанные и окровавленные. Всякий раз, когда он ударял Брейлсфорда в лицо, полное муки, с широко раскрытыми глазами, у него из суставов пальцев брызгала кровь. - Не падай, капрал, - приговаривал Ной, - еще рано, пожалуйста, не падай. - А сам снова и снова размахивался и все быстрее колотил кулаками. Удары звучали так, словно били обернутым в мокрую тряпку деревянным молотком. Увидев, что Брейлсфорд, наконец, падает, Ной подхватил его и старался удержать одной рукой, чтобы успеть нанести еще два, три, дюжину ударов. И когда он уже не смог больше удерживать это размякшее окровавленное месиво, он заплакал от досады. Брейлсфорд соскользнул на землю. Ной опустил руки и повернулся к зрителям. Все избегали встречаться с ним взглядом. - Все в порядке, - громко заявил он, - конец. Но все молчали, а затем, словно по сигналу, повернулись и стали расходиться. Ной смотрел, как удаляющиеся фигуры растворяются в сумерках среди казарменных стен. Брейлсфорд лежал на том же месте, никто не остался, чтобы оказать ему помощь. Положив руку на плечо Ноя, Майкл сказал: - Теперь давай подождем до встречи с немецкой армией. Ной стряхнул дружескую руку. - Все ушли. Все эти мерзавцы просто взяли да ушли, - сказал Ной и взглянул на Брейлсфорда. Писарь пришел в себя, хотя все еще продолжал лежать на траве лицом вниз. Он плакал. Он медленно поднес руку к глазам. Ной подошел к нему и опустился на колени. - Не трогай глаз, - приказал он, - а то вотрешь в него грязь. С помощью Майкла он начал поднимать Брейлсфорда на ноги. Им пришлось поддерживать писаря на всем пути до казармы. Там они вымыли ему лицо, промыли раны, а он, беспомощно опустив руки, стоял перед зеркалом и плакал. На следующий день Ной дезертировал. Майкла вызвали в ротную канцелярию. - Где он? - закричал Колклаф. - Кто, сэр? - спросил Майкл, вытянувшись по команде "смирно". - Вы прекрасно знаете, черт возьми, кого я имею в виду. Вашего друга. Где он? - Я не знаю, сэр. - Вы мне сказки не рассказывайте! - заорал Колклаф. Все сержанты роты были собраны в канцелярии. Стоя позади Майкла, они напряженно смотрели на своего капитана. - Ведь вы были его другом, не так ли? Майкл колебался: трудно было назвать их отношения дружбой. - Отвечайте быстрее. Были вы его другом? - Я полагаю, что был, сэр. - Отвечайте прямо: "да, сэр" или "нет, сэр" и больше ничего! Были вы его другом или нет? - Да, сэр, был. - Куда он уехал? - Я не знаю, сэр. - Врете! - лицо Колклафа побледнело, кончик носа задергался. - Вы помогли ему убежать. Если вы забыли воинский кодекс, я вам кое-что напомню, Уайтэкр: за содействие дезертирству или несообщение о нем предусмотрено точно такое же наказание, как и за само дезертирство. Вы знаете, что за это полагается в военное время? - Да, сэр. - Что? - голос Колклафа неожиданно зазвучал спокойно, почти мягко. Он сполз ниже и, откинувшись на спинку стула, кротко взглянул на Майкла. - Может быть, и смертная казнь, сэр. - Смертная казнь, - повторил Колклаф, - смертная казнь. Вот что, Уайтэкр, можно считать, что вашего друга уже поймали, и, когда он будет в наших руках, мы спросим его, не помогли ли вы ему дезертировать и не говорил ли он вам, что собирается бежать. Больше ничего не требуется. Если он говорил вам об этом, а вы не доложили, это рассматривается как содействие дезертирству. Вы знали об этом, Уайтэкр? - Да, сэр, - произнес Майкл, думая про себя: "Невероятно, не может быть, что это происходит со мной, ведь это же смешной анекдот об армейских чудаках, который я слышал в компании за коктейлем". - Я допускаю, Уайтэкр, что военный суд вряд ли приговорит вас к смертной казни только за то, что вы не доложили об этом, но вас вполне могут упрятать в тюрьму на двадцать-тридцать лет или пожизненно. Федеральная тюрьма, Уайтэкр, это не Голливуд и не Бродвей. В Ливенуэрте вам не очень часто придется встречать свое имя на столбцах газет. Если ваш друг скажет, что он говорил вам о своем намерении бежать, этого будет достаточно. А он вполне может сказать это, Уайтэкр, вполне... Вот так... - Колклаф с важным видом положил руки на стол. - Но я не хочу раздувать это дело. Меня интересует боевая подготовка роты, и я не хочу, чтобы этому мешали подобные дела. Единственное, что от вас требуется, - это сказать мне, где находится Аккерман, и мы сразу же позабудем обо всем. Вот и все. Скажите только, где, по-вашему, он может быть... Ведь это не так уж много, не правда ли? - Да, сэр, - ответил Майкл. - Вот и хорошо, - быстро проговорил Колклаф, - куда он уехал? - Я не знаю, сэр. Кончик носа Колклафа опять задергался. Он нервно зевнул: - Послушайте, Уайтэкр, - сказал он, - надо отбросить ложное чувство товарищества в отношении такого человека, как Аккерман. Все равно он в нашей роте пришелся не ко двору. Как солдат, он никуда не годился, ни у кого в роте не пользовался доверием и с начала до конца был постоянным источником неприятностей. Надо быть безумцем, чтобы ради такого человека идти на риск пожизненного тюремного заключения. Мне бы не хотелось, чтобы вы, Уайтэкр, сделали такую глупость. Вы интеллигентный человек, Уайтэкр, до армии вы преуспевали в жизни и со временем можете стать хорошим солдатом. Я хочу помочь вам... А теперь... - и он победоносно улыбнулся, - где рядовой Аккерман? - Извините, сэр, - ответил Майкл, - но я не знаю. Колклаф поднялся. - Ну хорошо, - тихо сказал он, - уходите отсюда, вы, покровитель евреев. - Слушаюсь, сэр, благодарю вас, сэр. - Майкл отдал честь и вышел. У входа в столовую Майкла ожидал Брейлсфорд. Прислонясь к стене, он ковырял в зубах и сплевывал. После памятной драки с Ноем он еще больше растолстел, но в его чертах появилось выражение затаенной обиды, а в голосе стали звучать жалобные нотки. Выходя из столовой, отяжелевший после сытного обеда, состоявшего из свиных отбивных котлет с картофелем и макаронами и пирога с персиками, Майкл заметил, что Брейлсфорд машет ему рукой. Майкл хотел было сделать вид, что не заметил ротного писаря, но тот поспешил вслед за ним, крича: "Уайтэкр, подожди минуточку". Майкл повернулся и посмотрел ему в лицо. - Привет, Уайтэкр, - сказал Брейлсфорд, - а я тебя искал. - В чем дело? - спросил Майкл. Брейлсфорд беспокойно огляделся вокруг. Разомлевшие от обильной пищи солдаты медленным потоком выходили из столовой и проходили мимо них. - Здесь неудобно, - сказал он, - давай пройдемся немного. - Мне еще надо кое-что сделать перед парадом... - возразил было Майкл. - Это займет не больше минуты. - Брейлсфорд многозначительно подмигнул: - Я думаю, тебе будет интересно послушать. Майкл пожал плечами. - Ладно, - согласился он и пошел рядом с писарем по направлению к плацу. - Эта рота, - начал Брейлсфорд, - мне осточертела. Сейчас я добиваюсь перевода. В штабе полка есть один сержант, которого должны уволить по болезни, у него артрит, и я уже говорил кое с кем. Как подумаю об этой роте, меня просто бросает в дрожь... Майкл вздохнул: ведь он собирался эти драгоценные двадцать минут послеобеденного отдыха полежать на койке. - Послушай-ка, - прервал Майкл, - к чему ты клонишь? - После того боя, - продолжал Брейлсфорд, - эти мерзавцы не дают мне прохода. Знаешь, ведь я не хотел подписываться на том листке. Но они уверяли меня, что это только шутка, что он ни за что не станет драться с десятью самыми крупными парнями в роте. Я ничего не имел против этого еврея. Я не хотел драться. Да я и не умею. Каждый мальчишка в нашем городе, бывало, побивал меня, хотя я был большого роста. Какого черта, разве это преступление, если не любишь драться? - Нет. - К тому же я не могу долго сопротивляться. Когда мне было четырнадцать лет, я болел воспалением легких и с тех пор быстро устаю. Врач меня даже освобождает от походов. А попробуй скажи такое этому подлецу Рикетту или еще кому-нибудь из них, - с горечью добавил он. - С тех пор как Аккерман нокаутировал меня, они обращаются со мной так, словно я продал немецкой армии военные секреты. Я держался сколько мог, ведь правда? Я стоял, а он бил и бил меня, но я долго не падал, разве это не правда? - Правда, - согласился Майкл. - Этот Аккерман прямо бешеный, - продолжал Брейлсфорд, - хоть маленький, а до чего злой. Не люблю связываться с такими людьми. В конце концов, он же разбил нос в кровь даже Доннелли, правда? А ведь Доннелли дрался в "Золотой перчатке". Чего же, черт побери, можно ожидать от меня? - Ладно, - сказал Майкл, - все эт