рузная молодая женщина с длинными зубами. Ее лицо было закрыто черной вуалью. За генералом неотступно следовал пьяный капитан с огромными усами. - А, моя дорогая миссис Маккимбер! - воскликнул генерал-майор. Широко и приветливо улыбаясь, он направился прямо к Луизе и поцеловал ее. Женщина с длинными зубами расточала обольстительные улыбки всем окружающим. У нее что-то было не в порядке с глазами: она быстро, не переставая, моргала. Позже Майкл узнал, что ее звали миссис Керни и что ее муж, английский летчик, был сбит над Лондоном в сорок первом году. - Генерал Рокленд, - сказала Луиза, - разрешите познакомить вас с рядовым Уайтэкром. Он очень любит генералов. Генерал так горячо пожал Майклу руку, что чуть было не раздавил ее. Майкл решил, что генерал, должно быть, играл в футбол, когда учился в Уэст-Пойнте [военное училище в США]. - Рад с вами познакомиться, молодой человек, - пробасил генерал. - Я видел вас на вечере, откуда вы улизнули с этой очаровательной молодой дамой. - Он непременно хочет оставаться рядовым, - улыбнулась Луиза. - Что с ним делать? - Ненавижу профессиональных рядовых, - пробурчал генерал, а стоявший позади капитан серьезно кивнул головой. - Я тоже, - сказал Майкл. - Я бы с радостью стал лейтенантом. - Ненавижу профессиональных лейтенантов тоже. - Ну что ж, сэр, - пошутил Майкл. - Если вам так угодно, можете сделать меня подполковником. - Возможно, и сделаю, - серьезно сказал генерал, - возможно, и сделаю. Джимми, запиши его фамилию. Капитан, пришедший с генералом, начал шарить в карманах и наконец извлек карточку-рекламу частных такси. - Фамилия, звание и личный номер, - автоматически произнес он. Майкл назвал свою фамилию, звание и личный номер. Капитан записал и бережно засунул карточку в один из внутренних карманов. Когда капитан распахнул китель, Майкл заметил, что он носит ярко-красные подтяжки. Тем временем генерал отвел Луизу в уголок и, прижав ее к самой стене, близко склонился к ее лицу. Майкл направился было в их сторону, но длиннозубая дама загородила ему дорогу, приветливо улыбаясь и моргая глазами. - Вот моя визитная карточка, - сказала она и вручила Майклу небольшую твердую белую карточку. "Миссис Оттилия Манселл Керни, - прочитал Майкл, - Риджент-стрит, 7". - Позвоните мне. Каждое утро до одиннадцати я бываю дома, - проговорила она, недвусмысленно улыбнувшись. Потом повернулась и с развевающейся вуалью пошла от столика к столику, раздавая всем свои визитные карточки. Майкл взял еще стаканчик джину и подошел к столу, за которым сидел подполковник Пейвон в окружении корреспондентов, двух из которых Майкл знал. - ...После войны, - разглагольствовал подполковник, - Франция пойдет влево, и ни мы, ни Англия, ни Россия ничего не смогут с этим поделать. Присаживайтесь, Уайтэкр, у нас есть виски. Майкл допил свой джин и присел к ним. Один из корреспондентов налил ему почти полный стакан виски. - Я принадлежу к службе гражданской администрации, - продолжал Пейвон, - и не знаю, куда меня собираются послать. Но скажу вам прямо, если меня пошлют во Францию, это будет просто насмешка. Французы управляют своей страной уже сто пятьдесят лет, и они бы просто рассмеялись, если бы кто-либо из американцев вздумал, скажем, указывать им, как устанавливать водопроводные трубы в мэрии. - Ставлю пятьсот фунтов, - объявил венгр-корреспондент за соседним столиком. - Принимаю, - согласился майор авиации. Оба написали расписки. - Что случилось, Уайтэкр? - спросил Пейвон. - Генерал увел вашу девушку? - Я только сдал ее в краткосрочную аренду, - отпарировал Майкл, посмотрев в сторону стойки, где хрипло хохотал генерал, прижимаясь к Луизе. - Право старшего по чину, - съязвил Пейвон. - Генерал любит девочек, - вмешался один из корреспондентов. - Он пробыл в Каире всего две недели и за это время успел поменять четырех девушек из Красного Креста. Когда он вернулся в Вашингтон, его за боевые заслуги наградили орденом. - А вам досталась такая штука? - спросил Пейвон, помахав визитной карточкой миссис Керни. - Это один из самых дорогих для меня сувениров, - серьезно заметил Майкл, доставая карточку из кармана. - Эта женщина, - сказал Пейвон, - должно быть, тратит уйму денег на типографские расходы. - Ее отец - пивной король, - пояснил один из корреспондентов. - У них куча денег. - "Не хочу я в авиацию, - запел английский летчик в соседней комнате, - не хочу я воевать. Лучше в Лондоне болтаться, с леди знатными встречаться и их деньги потихоньку прожив-а-ать..." На улице завыли сирены, возвещая воздушную тревогу. - Фриц становится слишком расточительным, - заметил один из корреспондентов. - Два налета за одну ночь. - Я рассматриваю это как личное оскорбление, - отозвался другой. - Только вчера я написал статью, где убедительно доказал, что Люфтваффе [военно-воздушные силы фашистской Германии] больше не существует. Я суммировал все опубликованные в печати данные об авиационных заводах противника, уничтоженных Восьмой и Девятой воздушными армиями совместно с английскими военно-воздушными силами, прибавил сюда все немецкие самолеты, сбитые во время налетов, и пришел к выводу, что у Люфтваффе осталось минус сто шестьдесят восемь процентов их прежней мощи. Статья получилась размером в три тысячи слов. - Вы боитесь воздушных налетов? - спросил Майкла тучный низенький корреспондент по имени Эхерн. У него было очень серьезное круглое лицо, все в пятнах от чрезмерного употребления алкоголя. - Это не праздный вопрос. Я хочу написать большую статью о страхе для журнала "Кольерс" и сейчас собираю данные. Страх - это общий знаменатель для всех людей, участвующих в войне, на чьей бы стороне они ни находились, и было бы интересно исследовать его в чистом виде. - Что ж, - начал Майкл, - дайте вспомнить, как я... - Что касается меня, - перебил Эхерн, с серьезным видом наклонившись к Майклу и обдавая его крепким, как стена винного погреба, запахом, - что касается меня, то я заметил, что, когда я испытываю страх, меня бросает в пот, и я начинаю видеть все окружающее значительно яснее и с большими подробностями. Как-то я находился на одном военном корабле, название которого не могу вспомнить по сей день. Это было недалеко от Гуадалканала. Вдруг над нами появился японский самолет, который шел на высоте каких-нибудь десяти футов прямо на орудийную башню, где я в тот момент стоял. Я повернул голову и увидел правое плечо стоявшего рядом матроса, которого я знал уже три недели и не раз видел его раздетым. Но именно в тот момент я заметил то, чего не замечал раньше. На его правом плече был вытатуирован фиолетовой тушью висячий замок, дужка его была обвита зелеными листьями винограда, а сверху алой тушью латинскими буквами было написано Amor omnia vincit [любовь побеждает все (лат.)]. Я помню этот рисунок совершенно отчетливо и, если хотите, могу воспроизвести его во всех деталях, хотя бы вот на этой самой скатерти. Ну, а что происходит с вами? Видите ли вы окружающее яснее в минуты смертельной опасности или наоборот? - По правде говоря, - признался Майкл, - мне не приходилось... - Да, в такие моменты мне еще становится трудно дышать, - снова перебил Эхерн, пристально глядя в глаза Майклу. - У меня появляется такое ощущение, как будто я лечу в самолете на очень большой высоте в разреженном воздухе, и на мне нет кислородной маски. - Внезапно он отвернулся от Майкла. - Передайте, пожалуйста, виски, - обратился он к кому-то. - Меня не очень-то интересует война, - продолжал рассуждать Пейвон. Где-то вдалеке закашляли зенитки, провозглашая начало воздушного налета. - В душе я гражданский человек, хотя и ношу военную форму. Меня больше интересует мир после войны. Самолеты шли уже над головой. Они подходили по одному и по два, и зенитки заговорили полным голосом. Миссис Керни вручила визитную карточку старшине военной полиции, выходившему из кухни со своей рыбой. - Исход войны, - убежденно заявил Пейвон, - предрешен. Поэтому она меня не интересует. С того момента, как я услыхал о нападении японцев на Перл-Харбор, я знал, что мы победим... - "Что за чудесное утро, - пел у пианино американец, - славный денек настает! И на душе так чудесно - во всем мне сегодня везет". - Америка не может проиграть войну, - продолжал Пейвон. - Это знаете вы, знаю я, а теперь даже японцы и немцы знают это. Повторяю, - он скроил шутовскую гримасу и глубоки затянулся дымом сигары, - меня не интересует война. Меня интересует мир, ибо этот вопрос все еще остается неясным. В бар вошли два польских капитана в жестких остроконечных фуражках, которые всегда напоминали Майклу колючую проволоку и шпоры. С каменными, осуждающими лицами они направились к стойке. - Мир, - продолжал Пейвон, - повернет влево. Весь мир, за исключением Америки. Не потому, что люди читают Карла Маркса, не потому, что придут агитаторы из России, нет - он повернет влево потому, что, когда окончится война, ему будет некуда больше деваться. Все другие пути к тому времени уже будут испробованы и окажутся негодными. И я боюсь, что Америка окажется изолированной, отсталой, всеми ненавидимой. Мы будем жить, как старые девы в одиноком доме среди леса, накрепко запирая двери, заглядывая под кровати, зашив свое состояние в матрац. Мы не сможем уснуть, потому что всякий раз, как подует ветер и заскрипит половица, мы будем думать, что к нам лезут убийцы, чтобы прикончить нас и завладеть нашим богатством... Венгр-корреспондент подошел к столу наполнить свой стакан. - У меня на этот счет своя теория, - сказал он. - Со временем я думаю опубликовать ее в журнале "Лайф". Представляете: "Ласло Шигли. Как сохранить капиталистическую систему в Америке". Зенитная батарея, расположенная неподалеку, в Грин-парке, открыла интенсивный огонь. Венгр выпил виски и укоризненно посмотрел на потолок. - Я называю это "управляемая система демократии", - продолжал он, когда шум несколько затих. - Взгляните вокруг... - Он широко развел руки в стороны. - Что мы видим? Небывалое процветание. Каждый, кто хочет работать, имеет хорошую работу. Женщина, которой в обычные времена не доверили бы промывать резиновые соски, сейчас изготовляет точные инструменты и получает восемьдесят семь долларов в неделю. Полицейские из Миссисипи, в мирное время получавшие тысячу сто долларов в год, сейчас уже полковники, получающие от шестисот двадцати и более долларов в месяц. Студенты колледжей, являвшиеся бременем для своей семьи, сейчас - майоры военно-воздушных сил, получающие пятьсот семьдесят долларов в месяц. Заводы, работающие днем и ночью, отсутствие безработицы, каждый ест больше мяса, чаще ходит в кино... Все веселы, счастливы, в хорошем физическом состоянии. Где же источник всех этих благодеяний? Война. Но вы скажете, что война не может продолжаться вечно. Увы, это правда. Немцы в конце концов предадут нас, капитулируют, и мы снова вернемся к закрытым заводам и фабрикам, к безработице, низкой заработной плате, к разрухе. Есть два выхода из положения: или заставить немцев все время воевать, но в этом на них положиться нельзя... или... - Он сделал большой глоток из своего стакана и широко улыбнулся. - ...или сделать вид, что война все еще продолжается. Не останавливать заводы и фабрики, продолжать выпускать по пятидесяти тысяч самолетов в год, платить по два с половиной доллара в час всякому, кто может держать в руках гаечный ключ, продолжать выпускать танки по сто тысяч долларов за штуку, продолжать строить авианосцы стоимостью в семь миллионов долларов каждый. Но, скажете вы, в таком случае мы столкнемся с проблемой перепроизводства. Но система Шигли предусматривает все. Сейчас, например, немцы и японцы поглощают нашу продукцию, не допускают затоваривания наших рынков. Они сбивают наши самолеты, они топят наши авианосцы, они рвут наше обмундирование. Решение тут очень простое. Мы должны стать своими собственными немцами, своими собственными японцами. Каждый месяц мы строим установленное количество самолетов, авианосцев, танков... и что же мы делаем с ними? - Он обвел гордым и пьяным взором свою аудиторию. - Мы топим все это в океане и немедленно заказываем новые. - Теперь, - продолжал он вполне серьезно, - возникает самая щекотливая проблема: как быть с людьми? Перепроизводство товаров, говорим мы, это не неразрешимая проблема. Но как быть с проблемой перепроизводства людей? И тут мы заходим в тупик. В настоящее время мы каждый месяц избавляемся от ста, двухсот тысяч человек - я не знаю точных цифр. В мирное же время убийство людей в таких масштабах вызовет определенные возражения, даже в том случае, если это будет обеспечивать поддержание экономики на самом высоком уровне. Некоторые организации будут протестовать, церковь будет сопротивляться, и даже я сам предвижу известные трудности. Нет, говорю я, давайте будем человечны, будем помнить, что мы цивилизованные люди. Не надо их убивать. Просто-напросто держите их в армии. Платите им жалованье, повышайте их в чине, награждайте генералов, выдавайте пособие их женам, только не держите их в Америке. Перемещайте, их по соответствующему плану большими партиями из одной страны в другую. Они будут насаждать дух доброй воли, будут нести с собой процветание, будут тратить за границей крупные суммы американских денег, они оплодотворят добрым демократическим семенем Нового света многих одиноких женщин по ту сторону океана и, что чрезвычайно важно, послужат примером энергии и целеустремленности для местного мужского населения. И, что самое главное, они не будут конкурировать с рабочей силой у себя дома, в своей стране. Время от времени можно разрешать значительным группам солдат демобилизоваться и отправляться на родину. Там они возвратятся к своей прежней жизни, к своим женам и тещам, к своим гражданским работодателям. Очень скоро они убедятся, что совершили глупость. Они будут просить, чтобы их снова взяли в армию. Однако мы примем обратно только самых лучших. В конечном счете только десять или двенадцать миллионов лучших из лучших будут разъезжать по разным странам. В самой Америке мы оставим лишь более инертных, более глупых, которые не будут так отчаянно конкурировать друг с другом, и, таким образом, то нервное напряжение американской жизни, на которое так часто жалуются, постепенно ослабеет и со временем исчезнет совсем... Снаружи, откуда-то сверху, донесся пронзительный свист. Затем свист перешел в звенящий, душераздирающий, все нарастающий вой, рвущийся из темноты, как поезд, терпящий крушение в сильную бурю. С неумолимой силой он приближался к собравшимся в баре людям. Все мгновенно бросились на пол. Взрыв ударил в барабанные перепонки. Пол заходил ходуном. Раздался звон тысячи выбитых оконных стекол. Свет начал мигать, и прежде, чем он погас, Майкл заметил в этом столпотворении, как пожилая блондинка как-то боком сползла на пол со стула, на котором спала; ее очки все еще болтались на одном ухе. Взрывы громыхали волна за волной, постепенно затухая, рушились здания, разваливались стены, кирпичи летели в комнаты и во дворы. Находившееся в задней комнате пианино загремело так, словно десять человек одновременно ударили по клавишам. - Ставлю пятьсот, - послышался вдруг голос венгра откуда-то с пола. Майкл расхохотался: он понял, что остался жив, что бомба их миновала. Свет снова замигал. Все встали на ноги. Кто-то поднял блондинку с пола и снова водворил ее, все еще спящую, на стул. Она открыла глаза и мрачно уставилась в пространство перед собой. - Надо быть последним негодяем, - пробормотала она, - чтобы стащить шарф у старой женщины, пока она спит. - Она снова закрыла глаза. - Черт побери, я разлил свое виски, - выругался венгр и тут же снова наполнил стакан. - Вот видите, - сказал Эхерн, стоявший рядом с Майклом, - с меня сейчас градом льет пот. Майкл посмотрел в другой конец бара. Генерал-майор успокаивал Луизу, обхватив ее руками и нежно похлопывая по ягодице. - Ну, ну же, моя малютка, - ворковал он. - Все в порядке, генерал, - холодно улыбнулась Луиза. - Битва окончилась. Отпустите меня. - Поляки, - говорил венгр, - это дети природы. Но нельзя отрицать, что они храбры как львы. - Венгр поклонился и довольно твердой походкой возвратился к столу, где его поджидал майор авиации. Он сел, написал расписку на тысячу фунтов и трижды перетасовал карты. Раздался протяжный и длинный вой сирены, означавший отбой воздушной тревоги. И тут Майкла начало трясти. Он ухватился руками за сиденье стула и сжал челюсти, но зубы его продолжали стучать. Он натянуто улыбнулся Пейвону, который зажигал погасшую сигару. - Уайтэкр, - обратился к нему Пейвон, - какого черта вы делаете в армии? Когда бы я вас ни встретил, вы непременно околачиваетесь где-нибудь около стойки. - Так, пустяковая работа, подполковник, - ответил Майкл и тут же умолк, чувствуя, что, если он скажет еще хоть слово, его челюсть тут же начнет плясать. - Вы можете говорить по-французски? - Немного. - А управлять автомашиной? - Да, сэр. - Хотели бы вы работать у меня? - Да, сэр, - сказал Майкл, так как Пейвон был старший по чину. - Что ж, посмотрим, посмотрим, - сказал Пейвон. - Парня, который работал у меня, предают военному суду и, видимо, признают виновным. - Да, сэр. - Позвоните-ка мне через пару недель, дело может оказаться интересным. - Благодарю вас, сэр. - Вы курите сигары? - Да, сэр. - Вот, возьмите. - Пейвон протянул Майклу три сигары. - Сам не знаю почему, но мне кажется, что у вас смышленый взгляд. - Благодарю. Пейвон посмотрел в сторону генерала Рокленда. - Возвращайтесь-ка лучше туда, пока генерал не увел вашу девушку. Майкл засунул сигары в карман. Он с трудом застегнул пуговицу: его пальцы дрожали, словно через них пропускали электрический ток. - Я все еще продолжаю потеть, - поднимаясь из-за стола, услышал Майкл слова Эхерна, - но вижу все чрезвычайно ясно. Майкл почтительно, но твердо остановился около генерала и осторожно кашлянул. - Прошу прощения, сэр, - сказал он, - но я должен увести даму домой. Я обещал ее матери, что доставлю ее не позднее полуночи. - Ваша мать в Лондоне? - обратился генерал к Луизе. - Нет, - ответила Луиза. - Но рядовой Уайтэкр знал ее еще в Сент-Луисе. Генерал громко и добродушно расхохотался. - Понимаю, мне дают отставку. Мать! Это что-то новое, - сказал генерал и похлопал Майкла по плечу. - Желаю удачи, сынок, рад был с тобой познакомиться. - Он обвел взглядом комнату. - А где Оттилия? - рявкнул он. - Она и здесь раздает свои поганые карточки? Он отправился искать миссис Керни, которая за несколько минут до того ушла из бара с одним из сержантов-летчиков. Капитан с усиками следовал за ним по пятам. Луиза улыбнулась Майклу. - Хорошо провела время? - спросил Майкл. - Превосходно, - ответила Луиза. - Генерал ухитрился упасть как раз на меня, когда разорвалась бомба. Я думала, что он намерен провести в таком положении все лето. Пошли? - Пошли, - кивнул Майкл. Он взял ее за руку, и они вышли. - Ставлю пятьсот, - донесся голос венгра, когда за ними закрывалась дверь. В воздухе висел отвратительный зловещий запах дыма. Майкл остановился, чувствуя, что у него сдают нервы и снова начинают стучать зубы. Он чуть было не вбежал обратно в бар, но взял себя в руки и повел Луизу по темной, дымной улице. Со стороны Сент-Джеймс-стрит доносился звон стекла, из столбов дыма вырывались оранжевые языки пламени и слышался какой-то странный булькающий звук. Они свернули за угол и взглянули в сторону дворца. Дрожащее оранжевое пламя миллионами искр отражалось в осколках разбитого стекла, усеявших улицу. Перед дворцом образовалась огромная лужа, в которой дрожал отблеск пожара. Булькающий звук производили кареты скорой помощи и пожарные машины, пробиравшиеся через воду на первой скорости. Не говоря друг другу ни слова, Майкл и Луиза поспешили к месту падения бомбы. Под ногами у них хрустели стекла, казалось, они идут по замерзшему лугу. Как раз напротив дворца бомба разбила небольшой автомобиль. Он валялся около стены, весь сплющенный, как будто его пропустили через гигантский пресс. Не было видно ни водителя, ни пассажиров, только на другой стороне улицы пожилой мужчина осторожно сметал что-то в небольшую кучу: может быть, это и было все, что от них осталось. Невдалеке от машины лежал совсем целенький нарядный темно-голубой женский берет. Дома напротив дворца все еще стояли, хотя их фасады обрушились на мостовую. В ночной темноте взору открылось знакомое печальное зрелище: обжитые комнаты, скатерти на столах, откинутые одеяла на постелях, часы, все еще отсчитывающие время. Взрыв, как ножом, отсек передние стены зданий. "Это как раз то, - подумал Майкл, - чего стремятся достигнуть в театре - удалить четвертую стену и заглянуть, что делается внутри". Из разрушенных зданий не доносилось ни звука, и Майкл почему-то подумал, что от бомбы пострадали лишь немногие. "Поблизости было много глубоких бомбоубежищ, - успокаивал он себя, - и, вероятно, обитатели этих домов были осторожными людьми". Никто, казалось, не предпринимал каких-либо усилий для спасения людей, которые все еще могли находиться в разрушенных зданиях. Пожарные методически сновали взад и вперед, хлюпая по воде, хлеставшей из разрушенного водопровода. Рабочие спасательной команды равнодушно и спокойно толкались вокруг развалин. И это, собственно, было все. У самой стены дворца, где когда-то стояли будки часовых, маршировавших вдоль здания и нелепо, как деревянные куклы, отдававших честь проходящим за полквартала офицерам, теперь не оставалось ничего. Майкл знал, что часовым не разрешается оставлять свой пост, и они, конечно, продолжали стоять - непреклонные, отлично вышколенные солдаты в пышных мундирах давно прошедших времен. Они слышали свист падающей бомбы, слышали взрыв и безропотно умерли на своем посту. Взрывной волной во дворце выбило окна, а вверху старинные часы на башне сорвались с петель и мрачно повисли, обнажив свои пружины. А Майкл в это время сидел за столом со стаканом в руке всего в какой-нибудь сотне шагов отсюда, улыбался и слушал рассуждения венгра об управляемой системе демократии. А там, в небе, какой-то малый съежился в мечущемся самолете, охваченный отчаянием, ослепленный светом прожекторов. Внизу бешено крутился сверкающий вулканами разрывов Лондон, вокруг угрожающе раскачивались Темза, здание парламента, Гайд-парк и Мраморная арка, у самых крыльев вспыхивали разрывы зениток. Время от времени он боязливо поглядывал вниз и наконец нажал кнопку, которой пользовались немецкие летчики, чтобы убивать англичан, нажал - и бомба полетела вниз на автомобиль и на девушку в берете, на дома, простоявшие сто лет, на двух часовых, чье подразделение было освобождено от других обязанностей и удостоилось чести охранять дворец. А если бы этот малый нажал кнопку на полсекунды раньше или на полсекунды позже, если бы самолет в тот самый момент не качнулся от неожиданного взрыва, если бы в тот вечер прожекторы секундой раньше не ослепили пилота, если бы... если бы... если бы... то он, Майкл, лежал бы в луже собственной крови среди развалин бара для союзных войск, а часовые были бы живы, девушка в берете была бы жива, дома продолжали бы стоять, часы продолжали бы тикать... Майкл понимал, насколько банальны все его рассуждения об этом фатальном "если бы", но нельзя было не думать о нем, нельзя было не думать о воле случая, который спасает нам жизнь, чтобы завтра снова поставить нас перед лицом следующего "если бы". - Пойдем, дорогой, - сказала Луиза. Он с удивлением почувствовал, что она дрожит, ведь она всегда была такой хладнокровной, такой сдержанной. - Все равно мы ничем не можем помочь. Пойдем домой. Они молча повернули назад. Пожарным, наконец, удалось отыскать какой-то вентиль, и струя, бившая из поврежденного водопровода сначала ослабла, а затем прекратилась совсем. Вода перед дворцом была спокойной и черной. В тот день в Лондоне произошло множество других событий. Генерал-майор, которому только что вручили план вторжения во Францию, запросил еще одну пехотную дивизию для высадки на берег в течение первых двух дней операции. Летчик-истребитель, отслуживший два срока службы и сбивший шесть вражеских самолетов, был отстранен от полетов за пьянство и застрелился в спальне своей матери. В театре начались репетиции нового балета, в котором исполнитель главной мужской роли должен был проползти на животе через всю сцену, изображая подсознательный порыв страсти. На представлении музыкальной комедии девица в цилиндре и в длинных черных шелковых чулках пела: "Я напьюсь до потери сознания, когда снова зажгутся огни". Вместе с ней эту песенку подхватили все зрители, три четверти из которых были американцами. Майор службы снабжения, который в течение двух лет работал без выходных дней, по шестнадцати часов в сутки, скончался в своем кабинете на Гросвенор-сквер от язвы желудка. Он только что прочитал лежавшее у него на столе донесение с грифом "секретно", в котором сообщалось, что пароход "Либерти", шедший в Саутгемптон, раскололся в океане на две части во время небольшого шторма, причем погибло сто двадцать тонн 105-миллиметровых снарядов. Летчик с самолета Б-17 родом из штата Юта, которого три месяца назад объявили погибшим над Лорианом, явился в отель "Клэридж" с улыбкой до ушей и с запасом в сорок французских слов и потребовал лучший номер в гостинице. В течение двадцати минут он обзвонил шестнадцать друзей, пользуясь записной книжечкой, с которой никогда не расставался. Двадцатилетний фермер из Канзаса пробыл восемь часов в холодной воде, учась нырять, чтобы в день вторжения взрывать подводные заграждения у побережья Европы. В палате общин от министра внутренних дел потребовали объяснения, почему американские солдаты, обвиненные в изнасиловании, были судимы американским военным судом и приговорены к смертной казни через повешение, хотя английский закон такой меры наказания за изнасилование не предусматривает, и, кроме того, преступление, совершенное в отношении английских граждан на территории, находящейся под суверенитетом короля, подлежало юрисдикции гражданского суда. Доктор философии Гейдельбергского университета, ныне рядовой инженерных войск армии его величества, провел день, покрывая брезент водонепроницаемым шеллаком. За обедом он цитировал на немецком языке Канта и Шпенглера другому солдату и сверял с одним из вновь прибывших свои записи о лагере Дахау. В полдень горничная меблированных комнат в Челси почувствовала запах газа, доносившийся из номера. Открыв дверь, она обнаружила на кровати обнаженные тела американского сержанта и молодой англичанки. Оба были мертвы. Ложась спать, они оставили зажженной газовую печку. Муж англичанки находился в Индии, а жена сержанта в штате Монтана. Командование американской армии в конце концов сообщило жене сержанта, что он умер от сердечного приступа. Ему был двадцать один год. Капитан береговой авиации позавтракал в клубе и отправился на свою базу. Там он сел в свой "либерейтор" и вылетел в обычный противолодочный дозор. Самолет поднялся в воздух, взял курс на юг в сторону Бискайского залива, и больше о нем ничего не слышали. Солдат из спасательной группы откопал в погребе семилетнюю черноволосую девочку, которую засыпало во время воздушного налета восемь дней назад. Капрал американской армии, проходя через Гросвенор-сквер по пути в столовую, отдал честь сто одиннадцать раз. Шотландец из подразделения по обезвреживанию неразорвавшихся бомб осторожно пробрался между двумя скрещенными балками и медленно вывернул взрыватель из двухтонной бомбы, которая упала, не разорвавшись, накануне вечером. Бомба в течение сорока пяти минут издавала странный тикающий звук. Двадцатипятилетний американский поэт, ныне сержант инженерных войск, находясь в трехдневном отпуске в Лондоне, посетил Вестминстерское аббатство и заметил, что останкам ничем не прославившихся аристократов отведено больше места, чем целой компании поэтов во главе с Китсом, Байроном и Шелли. Он подумал, что если бы Вестминстерское аббатство находилось в Вашингтоне, то там тоже было бы больше Гаулдов и Гарриманов [Гаулд, Джей (1836-1892), Гарриман, Эдуард Генри (1848-1909) - крупные американские финансисты и железнодорожные магнаты], чем Уитменов и Торо [Торо, Генри Давид (1817-1862) - американский писатель, публицист, философ; активный борец за освобождение негров]. В течение дня тысячу двести раз повторялась шутка об американцах: "Чем вам не нравятся американцы?" - "Ничем. Просто им слишком много платят, их слишком жирно кормят, слишком хорошо одевают, их слишком балуют своим вниманием женщины, и их слишком долго держат в Англии". Мать троих малолетних детей, отец которых в это время, припав к земле, лежал на дне окопа где-то южнее Анцио [в районе Анцио (30 км юго-восточнее Рима) в январе 1944 года был высажен англо-американский десант в тылу противника] под жестоким огнем немецких минометов, простояла час сорок пять минут в очереди и принесла домой только фунт костлявой рыбы. Посмотрев на своих детей, она решила их убить, но передумала и приготовила им тушеную рыбу с одной картофелиной, добавив немного соевой муки. Состоялось заседание высокопоставленных офицеров обеих армий, на котором обсуждался вопрос о съемке кинофильма о вторжении в Европу. Основной темой фильма должно было быть взаимодействие всех участвующих в операции войск. Представитель английских военно-воздушных сил разругался с представителем сухопутных войск; представитель 8-й воздушной армии поссорился с представителем американского военно-морского флота; представитель американской службы снабжения поскандалил с английским офицером, представлявшим береговую авиацию. В конце концов было принято решение передать вопрос на рассмотрение вышестоящей инстанции. В полдень можно было наблюдать, как среди бомбоубежищ и серых стволов засохших деревьев обучали штыковому бою отделение "нестроевых" - конторщиков с Беркли-сквер. Другие конторщики сидели на холодных скамейках под скудными лучами солнца и поглощали свой обед. Английский специальный комитет закончил свой тщательно сформулированный доклад вышестоящему штабу, в котором доказывалось, что дневные бомбардировки американцев - неоправданное расточительство. На углах улиц появились тележки с первыми нарциссами. Изнуренные, плохо одетые прохожие останавливались, с бьющимся от радости сердцем покупали букетики нежных цветов и уносили их в свои конторы и дома. Во время утреннего концерта в здании Национальной галереи трио играло произведения Шуберта, Уолтона и Баха. Около Уайтчепеля был разобран на дрова забор, на котором в 1942 году огромными белыми буквами были написаны слова: "Немедленно открыть второй фронт!" В устье Темзы, недалеко от Индийских доков, моряк торгового флота из Сиэтла молил бога, чтобы в эту ночь был воздушный налет, потому что его жена через два месяца должна была родить еще одного ребенка, а за каждый налет, совершенный на судно во время стоянки в порту, выдавали денежную премию. В этот же день четыре миллиона человек отправились в конторы, на заводы, на склады и упорно и методично трудились, с перерывами на чашку чая в десять часов утра и в четыре часа дня. Они складывали и вычитали, чинили и полировали, монтировали и шили, переносили грузы и сортировали, печатали и подшивали бумаги, наживали деньги и теряли их. Они работали медленно, обдуманно, со знанием дела, что раздражало всех американцев, которые с ними соприкасались. Потом они шли домой, и некоторые из них с тем же медлительным достоинством умирали во время ночных налетов. Четыре дня спустя после премьеры "Гамлета" Майкла вызвали в канцелярию роты специальной службы, где он жил и стоял на довольствии, и приказали явиться на пункт пополнения пехоты в Личфилд. На сборы ему дали два часа. 23 Десантная баржа монотонно двигалась по кругу. Брызги воды перелетали через борт и падали на скользкую палубу. Солдаты сидели, заботливо обхватив свое оружие, чтобы предохранить его от влаги. Баржи кружились в миле от берега с трех часов утра. Было уже половина восьмого, и всякие разговоры давно прекратились. Корабли завершали артиллерийскую подготовку. Закончился учебный налет авиации. Дымовая завеса, поставленная поперек бухточки с низколетящего самолета, все еще продолжала опускаться на край воды у самого берега. Все промокли и озябли; все, кроме тех, кого тошнило от качки, были голодны. Ною все это нравилось. Присев на носу баржи, старательно прикрывая отданные на его попечение толовые заряды, ощущая, как соленые брызги Северного моря ударяют по каске, вдыхая резкий, свежий утренний воздух, Ной чувствовал себя на верху блаженства. Это было последнее учение его полка, генеральная репетиция высадки на побережье Европы при поддержке кораблей и авиации и с боевыми патронами. В течение трех недель они тренировались группами по тридцать человек - каждая группа на один дот - пулеметчики, стрелки, расчеты противотанковых ружей, огнеметчики, подрывники. Это была последняя репетиция перед настоящим делом. А в ротной канцелярии, как дар провидения, Ноя ожидало разрешение на трехдневный отпуск. Лицо Бернекера было бледно-зеленым от морской болезни. Своими крестьянскими ручищами он конвульсивно сжимал винтовку, как будто в ней можно было обрести устойчивую, прочную опору в этом ходуном ходящем мире. Он беспомощно улыбнулся Ною. - Черт меня побери, - выругался он. - Почему я такой слабый? Ной улыбнулся в ответ. За последние три недели совместной службы он хорошо узнал Бернекера. - Теперь уже осталось немного, - успокоил его Ной. - А как ты себя чувствуешь? - спросил его Бернекер. - Хорошо. - Я бы отдал закладную на восемьдесят акров земли моего отца в обмен на твой желудок, - сказал Бернекер. По воде разнесся смешанный гул усиленных рупорами голосов. Баржа резко повернула и, набрав скорость, устремилась к берегу. Ной прижался к мокрому стальному борту, готовый спрыгнуть с баржи, как только опустят трап. Волны все сильнее били о корпус несущейся вперед баржи. "Может быть, - подумал Ной, - в лагере меня ждет телеграмма от Хоуп, извещающая, что все уже позади. Когда-нибудь потом я усядусь рядом с сыном и скажу ему: "В тот день, когда ты родился, я высаживался на берег Англии с двадцатью фунтами тола в руках". Ной улыбнулся. "Было бы, конечно, лучше в это время быть рядом с Хоуп, - размышлял он, - но нет худа без добра. Здесь мы настолько заняты, что для тревожных мыслей почти не остается времени. Мне не придется нервно шагать по коридору, не вынимая изо рта сигареты, не придется прислушиваться к ее крикам. Пусть это эгоистично, но во всем этом есть несомненные преимущества". Баржа зашуршала по гладкому дну, и секундой позже опустился трап. Ной спрыгнул и, чувствуя, как снаряжение сильно хлопает по спине и по бокам, а поверх краг льется холодная вода, быстро выскочил на берег, добежал до небольшого холмика и залег под его укрытием. Другие солдаты, выбравшись из воды, быстро рассредоточились, ныряя в ямки или прячась за низкорослыми кустиками. Стрелки открыли огонь по доту, расположенному на небольшом утесе, нависшем над берегом шагах в ста. Солдаты подрывной команды осторожно подползли к колючей проволоке, заложили заряды и побежали обратно. Подрывные заряды взорвались, и острый запах тола смешался с ароматным, плотным запахом дыма поставленной самолетом завесы. Ной быстро вскочил на ноги и под прикрытием Бернекера побежал к яме, находившейся вблизи проволочного заграждения. Бернекер свалился прямо на Ноя. Бернекер тяжело дышал. - Господи, - сказал он. - Сухая земля, разве это не замечательно? Оба рассмеялись и осторожно высунули головы из ямы. Солдаты действовали точно, как футбольная команда. По сигналу они перебегали вперед, продвигаясь, как их учили, к серому доту с разных сторон. Базука посылала гранату за гранатой, и среди шума и грохота разрывов было видно, как от дота взлетают в воздух большие куски бетона. - В такие минуты, - сказал Бернекер, - я задаю себе только один вопрос: что же делают немцы, пока мы проделываем все это? Ной выскочил из ямы и, согнувшись, держа в руках заряды, нырнул в разрыв, проделанный в проволоке. Базука заговорила снова; Ной упал в песок на случай, если осколки бетона полетят в его сторону. Бернекер лежал рядом, тяжело дыша. - А я раньше думал, что пахать землю - тяжелая работа, - пропыхтел Бернекер. - Давай, давай, деревенщина, - закричал Ной, - беги вперед! - Он вскочил на ноги. Бернекер со стоном поднялся вслед за ним. Они побежали вправо и бросились на землю за песчаным холмиком футов в шесть высотой. Трава, росшая на его вершине, шелестела на влажном ветру. Они наблюдали, как солдат с огнеметом осторожно полз к доту. Пули поддерживающих их стрелков все еще свистели над головами и рикошетом отлетали от бетонной поверхности дота. "Если бы только Хоуп могла меня видеть в эту минуту!" - подумал Ной. Огнеметчик уже занял позицию, и сопровождавший его солдат отвернул кран цилиндра, висевшего на его спине. Огромные тяжелые цилиндры таскал на себе Доннелли. Его избрали для выполнения этой задачи потому, что он был самым сильным во взводе. Доннелли открыл затвор. Был сильный ветер, пламя отклонялось в сторону и вырывалось из огнемета неровными языками, издавая тяжелый маслянистый запах. Доннелли ожесточенно поливал огнем амбразуры дота. - Все в порядке, Ной, - крикнул Бернекер. - Теперь дело за тобой. Ной вскочил и легко и быстро побежал к доту с наветренной стороны от Доннелли. К этому времени люди, находившиеся внутри дота, теоретически должны были быть убиты или ранены, сожжены или оглушены. Ной бежал быстро, несмотря на глубокий песок. Он ясно видел обломки почерневшего бетона, грозные узкие амбразуры, темно-зеленый крутой холм, нависший над берегом на фоне серого неба. Он чувствовал себя сильным, способным нести тяжелые заряды целые мили. Он бежал, ровно и глубоко дыша, точно зная, куда надо бежать и что делать. Когда он добежал до дота, у него на лице играла улыбка. Быстро и ловко он прислонил сумку с зарядом к стене дота. Затем просунул еще один заряд, на длинном стержне, в вентиляционное отверстие. Он чувствовал, что глаза всех солдат взвода прикованы к нему, что все следят, как ловко и умело он исполняет последний акт всей церемонии. Зашипел подожженный бикфордов шнур, и Ной помчался к щели, расположенной в тридцати футах от дота. Он нырнул в щель и спрятал голову. На какое-то мгновение над берегом воцарилась тишина; был слышен лишь шелест ветра в разбросанных по берегу кучках морской травы. Затем один за другим раздались взрывы. Осколки бетона взлетели в воздух и глухо попадали в песок невдалеке от него. Он поднял голову и осмотрелся. Дот был разворочен, из него валил черный дым. Ной поднялся и не без гордости заулыбался. Лейтенант, руководивший подготовкой взвода в лагере и теперь прибывший сюда в качестве наблюдателя, подошел к Ною. - Молодец, - сказал лейтенант. - Отлично сработано. Ной помахал Бернекеру, и Бернекер, стоявший, опершись на винтовку, помахал ему в ответ. В лагере Ноя ждало письмо. Он медленно и торжественно распечатал его. "Дорогой мой, - говорилось в письме, - пока еще ничего нет. Я стала похожа на бочку. Все думают, что ребенок будет весить сто пятьдесят фунтов. Я все время ем. Я люблю тебя". Ной перечитал письмо три раза подряд, чувствуя