а. "Вот так-то, - подумал Христиан, провожая ее взглядом. - Как видишь, не все еще кончено. Даже сейчас мы умеем одерживать некоторые победы..." Грузовик тронулся. Христиан сел в автомобиль рядом с фон Шлайном, и они поехали вслед за грузовиком по улицам пробуждающегося Парижа к эсэсовскому штабу. 32 Город выглядел как-то странно. Из окон не свешивались флаги, не было импровизированных плакатов, приветствующих освободителей, как в других городах на всем пути от самого Кутанса, а двое французов, которых окликнул Майкл, нырнули в ближайший дом, едва завидев джип. - Стой! - сказал Майкл, обращаясь к Стеллевато. - Что-то здесь неладно. Они выехали на окраину города и остановились на перекрестке двух дорог, пустынных и неприветливых в это серое хмурое утро. С безлюдных улиц на них смотрели закрытые ставнями окна каменных домов. Целый месяц они ехали по дорогам, забитым танками, транспортерами, бензовозами, артиллерией и пехотой, и в каждом городе их встречали толпы ликующих, празднично одетых французов и француженок, которые размахивали флагами, извлеченными из тайников, где они хранились все годы оккупации, распевали "Марсельезу". Поэтому царившая здесь мертвая тишина казалась угрожающей и зловещей. - В чем дело, братцы? - спросил Кин с заднего сиденья. - Что, не туда попали? - Не знаю, - ответил Майкл, которого теперь раздражало каждое слово Кина. Три дня тому назад Пейвон велел ему захватить с собой Кина, и все эти три дня тот не переставая ныл: то война больно медленно идет, то жена в письмах жалуется, что получаемых денег при возросших ценах не хватает на жизнь, то еще что-нибудь не так. Благодаря Кину, цены на мясо, на масло, на хлеб, на детскую обувь неизгладимо запечатлелись в памяти Майкла. "Если в девятьсот семидесятом году меня спросят, почем был фарш летом сорок четвертого года, - раздраженно подумал Майкл, - я не задумываясь отвечу: шестьдесят пять центов фунт". Он достал карту и развернул ее на коленях. Сзади раздался щелчок: Кин снял карабин с предохранителя. "Деревенщина, - подумал Майкл, всматриваясь в карту, - безмозглый, кровожадный ковбои..." Стеллевато ссутулился рядом, сдвинув каску на затылок, и дымил сигаретой. - Знаешь, чего мне сейчас хочется? - сказал он. - Бутылочку вина и француженку. Стеллевато был либо слишком молод, либо слишком храбр, либо слишком глуп для того, чтобы почувствовать опасность, которую таило в себе это хмурое осеннее утро, и обратить внимание на необычный облик города. - Попали мы куда надо, - наконец проговорил Майкл. - Но все равно мне не нравится это место. Четыре дня тому назад Пейвон послал его в штаб 12-й группы армий с кучей всевозможных донесений о состоянии коммунального хозяйства и продовольственном положении в десятке городов, которые они успели обследовать, а также об обличающих показаниях, данных местными жителями о некоторых должностных лицах. После этого Майклу надлежало вернуться в штаб пехотной дивизии. Но когда он вернулся, ему сказали в оперативном отделении, что Пейвон днем раньше уехал и просил передать Майклу, чтобы тот ждал его на следующее утро в этом самом городе. В десять ноль-ноль в город должны были вступить передовые подразделения оперативной группы из бронетанковых и механизированных войск, с которыми и собирался приехать сюда Пейвон. Было уже одиннадцать, но никаких признаков того, что здесь после 1919 года побывали люди, говорящие на английском языке, не наблюдалось, если не считать маленькой указки с надписью: "Пункт водоснабжения". - Поехали, что ли, - начал Кин. - Чего мы ждем? Мне Париж посмотреть хочется. - Париж пока не у нас, - сказал Майкл, складывая карту и усиленно стараясь сообразить, что может означать эта пустота на улицах. - Сегодня утром я слушал в передаче Би-би-си, - продолжал Кин, - будто немцы в Париже попросили о перемирии. - Лично меня они не просили, - ответил Майкл, сожалея, что с ними сейчас нет Пейвона, который принял бы на себя всю ответственность. Последние три дня он наслаждался, разъезжая по праздничной Франции: сам себе хозяин, и никто им не командует. Но в это утро обстановка была явно не праздничной, и его угнетала мысль, что, если он сейчас примет опрометчивое решение, они могут не дожить до полудня. - Черт с ним, поехали, - решил он и подтолкнул локтем Стеллевато. - Посмотрим, что делается на пункте водоснабжения. Стеллевато завел мотор, и они, свернув в переулок, медленно поехали к виднеющемуся вдали мостику, перекинутому через небольшую речушку. Там висел еще один указатель, неподалеку стояла огромная брезентовая цистерна с насосом. Сначала Майклу показалось, что на пункте водоснабжения, как и во всем городе, нет ни души, но вскоре он заметил каску, торчащую из окопа, замаскированного ветками. - Мы услышали, что кто-то подъезжает, - раздался голос из-под каски. Говоривший был молодой парень, бледный, с усталыми глазами, в которых Майкл заметил испуг. Показался еще один солдат и направился к джипу. - Что здесь творится? - спросил Майкл. - Это вы нам скажите, - ответил первый солдат. - В десять часов здесь не проходили войска? - Никто здесь не проходил, - ответил с легким шведским акцентом другой солдат - маленький толстячок лет сорока, уже давно не бритый. - Вчера вечером проходил штаб Четвертой бронетанковой; нас ссадили здесь, а колонна свернула на юг. С тех пор никто не проходил. На рассвете откуда-то из центра города слышалась стрельба... - Что там произошло? - А почему ты меня спрашиваешь, приятель? Нас здесь поставили воду качать из этой вот лужи, а не заниматься расследованиями. В лесу полно фрицев. Они стреляют в лягушатников, а лягушатники - в них. А мы ждем подкрепления... - Поедем в центр города и посмотрим, - нетерпеливо сказал Кин. - А ты заткнись! - грубо бросил Майкл, круто повернувшись к Кину. Тот смущенно замигал глазами за толстыми стеклами очков. - Мы с дружком, - снова заговорил толстяк, - как раз толковали о том, не лучше ли нам вообще отсюда убраться. Кому нужно, чтобы мы сидели здесь, словно утки на пруду? Утром приходил какой-то лягушатник, он немного говорит по-английски, и сказал, будто по ту сторону города восемьсот фрицев с тремя танками. Собираются сегодня занять город... - Ну и дела, - заметил Майкл. - Так вот почему нет флагов. - Восемьсот фрицев! - воскликнул Стеллевато. - Давайте-ка лучше смываться... - Как ты думаешь, здесь не опасно? - спросил Майкла молодой солдат. - Как дома в гостиной! - злобно ответил тот. - Тут сам черт не разберется! - Я просто спросил... - укоризненно сказал солдат. - Что до меня, - заключил толстяк со шведским акцентом, поглядывая на улицу, - мне все это не нравится. Совсем не нравится. Никто не имеет права заставлять нас сидеть одних у этого проклятого ручья! - Никки, - сказал Майкл, обращаясь к Стеллевато. - Разверни машину и поставь на шоссе, чтобы в случае чего сразу убраться. - Что, струхнул? - съехидничал Кин, повернувшись к Майклу. - Слушай, ты, генерал Паттон [Паттон, Джордж Смит (1885-1945) - американский генерал; во время боевых действий в Западной Европе в 1944-1945 гг. командовал 3-й армией], - ответил тот, стараясь скрыть раздражение. - Когда потребуется совершить геройский подвиг, тебя вызовут. Никки, разворачивай машину! - Хотел бы я сейчас сидеть дома, - пробормотал Стеллевато, но влез в машину и развернул ее. Потом вытащил автомат из зажимов под ветровым стеклом и сдул с него пыль. - Так что будем делать, ребята? - спросил Кин, нетерпеливо перебирая грязными руками по карабину. Майкл неприязненно посмотрел на него. "Неужели, - подумал он, - его брат получил "Почетную медаль конгресса" только за свою непроходимую тупость?" - Пока будем сидеть здесь и ждать. - Чего ждать? - настаивал Кин. - Ждать полковника Пейвона. - А если он не приедет? - не унимался Кин. - Тогда примем новое решение. Везет мне сегодня! - проворчал Майкл. - Бьюсь об заклад, до вечера еще раза три придется решать... - Я думаю, нам нужно послать Пейвона ко всем чертям, - заявил Кин, - и ехать прямо в Париж. По радио говорят... - Я знаю, что говорят по радио, - перебил его Майкл, - и знаю, что скажешь ты. А я говорю, что мы будем сидеть и ждать! Он отошел от Кина и уселся на траву, прислонившись к низкой каменной ограде, которая тянулась вдоль речушки. Двое солдат из бронетанковой дивизии нерешительно посмотрели на него, а затем вернулись в окоп и снова закрылись ветками. Стеллевато поставил автомат к ограде и прилег на траву вздремнуть. Он вытянулся, прикрыл руками глаза и уснул как убитый. Кин уселся на камень, достал блокнот с карандашом и стал писать письмо жене. Он посылал ей подробные отчеты обо всем, что делал и видел, включая самые ужасные описания убитых и раненых. "Хочу, чтобы она знала, что творится на белом свете, - трезво рассуждал он. - Если она поймет, что нам приходится испытывать, может, она станет смотреть на жизнь по-другому". Майкл смотрел поверх каски Кина, который пытался на расстоянии в три тысячи миль исправить взгляды на жизнь своей равнодушной супруги. Древние стены города и загадочные, закрытые ставнями окна, не украшенные флагами, упрямо хранили свою тайну. Майкл закрыл глаза. Хоть бы мне кто-нибудь написал, думал он, и объяснил, что со мной происходит. За последний месяц накопилось столько противоречивых впечатлений, что казалось, потребуются целые годы, чтобы отсеять их друг от друга, разобрать по полочкам и докопаться до их подлинного смысла. Он чувствовал, что во всей этой пальбе, в захвате городов, в бомбардировках, в переходах по раскаленным пыльным дорогам летней Франции, в приветствиях толпы, в поцелуях девушек, в стрельбе снайперов, в пожарах - во всем этом кроется какой-то общий глубокий смысл. Этот месяц ликования, хаоса и смерти, казалось, должен был бы дать человеку какой-то ключ к пониманию войн и насилия, к пониманию роли Европы и Америки. С тех пор как Пейвон грубо поставил его на место тогда в карауле в Нормандии, Майкл почти совсем потерял надежду принести какую-нибудь пользу в войне, но зато он должен теперь, по крайней мере, понять ее, думал он. Однако никакие обобщения в голову не приходили. Он не мог, например, сказать, что "американцы такие-то и такие-то, поэтому они побеждают" или что "французы ведут себя так-то и так-то в силу таких-то особенностей своего характера", а "беда немцев в том, что они не понимают того-то и того-то..." Стремительный натиск и ликующие крики, смешавшись в его сознании, представлялись одной многогранной бурной драмой. Эта драма не переставая будоражила его мозг, мешала ему спать даже тогда, когда он изнемогал от жары и усталости. Он никак не мог отделаться от своих мыслей даже в такие моменты, как сейчас, когда его жизни, быть может, угрожала опасность в этом притихшем, сером, безжизненном городке на дороге в Париж. К тихому журчанию воды в речушке примешивалось деловитое шуршание карандаша Кила. Опершись спиной о каменную ограду, Майкл сидел с закрытыми глазами; после долгого недосыпания его клонило ко сну, но он не поддавался и, чтобы не уснуть, перебирал в памяти бурные события прошедшего месяца... Названия залитых солнцем городов, словно сошедшие со страниц сочинений Пруста [Пруст, Марсель (1871-1922) - французский писатель-декадент; автор многотомного романа "В поисках утраченного времени", построенного на личных переживаниях героя]: Мариньи, Кутанс, Сен-Жан-ле-Тома, Авранш, Понторсон... Приморское лето в волшебной стране, где в серебристо-зеленой манящей дымке сливаются овеянные легендами Нормандия и Бретань. Что бы сказал этот болезненный француз, отгородившийся от мира в обитой пробкой комнате, о дорогих его сердцу приморских провинциях теперь, в суровом августе 1944 года? Какие замечания сделал бы он своим неровным, дрожащим голосом по поводу тех изменений, которые внесли в архитектуру церквей XIV века 105-миллиметровые орудия и пикирующие бомбардировщики? Как бы на него подействовали трупы лошадей, валяющиеся в канавах под кустами боярышника, и сожженные танки, издающие странный, смешанный запах металла и горелого мяса? Какими изысканными, утонченными фразами выразили бы свое отчаяние месье де Шарлюс и мадам де Германт при виде новых путешественников, шагающих по старым дорогам мимо Мон-Сен-Мишеля?.. ..."Шагаю уже целых пять дней, - раздается неподалеку молодой голос со среднезападным акцентом, - и еще ни разу не выстрелил! Но не подумайте, что я жалуюсь. Я, черт возьми, могу загнать их до смерти, если это то, чего от меня требуют..." ...В Шартре пожилой капитан с кислой физиономией рассуждает, облокотившись на танк "Шерман", остановившийся на площади перед собором: "Не пойму, и чего только люди грызлись столько лет из-за этой страны? Клянусь богом, здесь же нет ничего такого, чего нельзя было бы сделать, и гораздо лучше, у нас в Калифорнии!.." ...На перекрестке, окруженный саперами с миноискателями в руках и танкистами, танцует чернокожий карлик в красной феске. Его награждают аплодисментами и спаивают кальвадосом, только сегодня преподнесенным солдатам местными жителями... ...На разрушенной улице к Пейвону и Майклу подходят два пьяных старика с букетиками анютиных глазок и герани. Они приветствуют в их лице американскую армию, хотя вправе были бы спросить, почему четвертого июля, когда в деревне уже не было ни одного немца, американцы сочли нужным обрушить на нее бомбы и за тридцать минут превратить деревню в груду развалин. ...Немецкий лейтенант, захваченный в плен 1-й дивизией, за пару чистых носков указывает на карте точное расположение своей 88-миллиметровой батареи еврею - беженцу из Дрездена, ныне сержанту военной полиции. ...Степенный французский фермер целое утро трудится, выкладывая у обочины громадную надпись из роз "Добро пожаловать, США!" в знак приветствия проходящим солдатам; другие фермеры со своими женами устраивают прямо у дороги ложе из цветов убитому американцу, усыпают его розами, флоксами, пионами, ирисами из своих садов, и смерть в это летнее утро на мгновение кажется радостным, чарующим, трогательным событием, и проходящие солдаты осторожно огибают яркую цветущую клумбу. ...Бредут тысячи пленных немцев, и, когда смотришь на них, в душу начинает закрадываться неприятное чувство: судя по их лицам, никак нельзя сказать, что именно эти люди перевернули Европу вверх дном, отняли тридцать миллионов жизней, жгли население в газовых печах, вешали, калечили, пытали. Теперь их лица выражают лишь усталость и страх. Если бы их всех одеть в американскую форму, то они бы, честно говоря, выглядели так, как будто прибыли сюда из Цинциннати. ...В каком-то городишке недалеко от Сен-Мало хоронят бойца Сопротивления, и артиллерия огибает похоронную процессию, которая тянется в гору за лошадьми в черных плюмажах, впряженными в ветхий катафалк; жители городка, одетые в свое лучшее платье, шаркают по пыльной дороге, чтобы пожать руки родственникам убитого, торжественно выстроившимся у ворот кладбища. Майкл спрашивает у молодого священника, помогающего при богослужении в кладбищенской церкви: "Кого хоронят?", а тот отвечает: "Не знаю, брат мой. Я из другого города..." ...Плотник из Гранвиля, уроженец Канады, который работал на строительстве немецких береговых укреплений, говорит, покачивая головой: "Теперь все равно, приятель. Вы пришли слишком поздно. В сорок втором, в сорок третьем году я бы с радостью приветствовал вас, тряс вам руки. А теперь, - он пожал плечами, - теперь поздно, приятель, слишком поздно..." ...В Шербуре пятнадцатилетний юноша с возмущением говорит об американцах: "Дураки они, - горячится он, - развлекаются с теми же девками, которые жили с немцами! Тоже мне, демократы! Плевал я на этих демократов! Я сам, - хвастал он, - наголо обрил пять таких девок, чтобы не путались с немцами, и сделал это тогда, когда было опасно, еще задолго до вторжения! И дальше буду брить, обязательно буду..." Храпел Стеллевато, карандаш Кина не переставая шуршал по бумаге. Из города по-прежнему не доносилось ни звука. Майкл встал, подошел к мостику и уставился на темную коричневатую воду, тихо бурлившую внизу. Если эти восемьсот немцев собираются атаковать город, размышлял он, то хоть скорее бы. А еще лучше, чтобы подошли свои, и с ними Пейвон. Война переносится куда легче, когда вокруг тебя сотни других солдат, когда ни за что не отвечаешь, когда знаешь, что за тебя решают люди, которых специально этому учили. А здесь, на обросшем мхом мостике через безымянную речушку, в безмолвном, забытом городишке, чувствуешь себя всеми покинутым. Никому нет дела, что эти восемьсот немцев могут войти в город и пристрелить тебя. Никому нет дела, будешь ли ты сопротивляться или сдашься в плен, или просто удерешь... Почти как в гражданской жизни: всем наплевать, живешь ты или уже умер... "Подождем Пейвона еще тридцать минут, - решил наконец Майкл, - а потом поедем назад разыскивать какую-нибудь американскую часть". Майкл беспокойно взглянул на небо. В густых, свинцовых, низко нависших тучах было что-то угрожающее и зловещее. Жаль! А ведь все эти дни стояла ясная, солнечная погода. В солнечный день как-то особенно веришь в свое счастье... Свистит над головой пуля снайпера, и ты считаешь вполне естественным, что он промахнулся; попадаешь под обстрел с самолета, прыгаешь в канаву прямо на труп капрала-танкиста и чувствуешь, что тебя не заденет, - и не задевает... Майклу вспомнилось, как под Сен-Мало командный пункт полка попал под артиллерийский обстрел. Оказавшийся там какой-то генерал из верхов орал на утомленных, с покрасневшими глазами людей, склонившихся у телефонных аппаратов: "Какого черта делает корректировщик? Трудно, что ли, найти эту проклятую пушчонку! Передайте, чтобы немедленно отыскал негодницу!" Дом сотрясался от разрывов, люди кругом забились в щели, но даже тогда Майкл верил, что останется цел и невредим... Сегодня же - совсем другое дело. Солнца нет, и в счастье не верится... Веселый солнечный марш, кажется, кончился. Девочка, поющая "Марсельезу" в баре Сен-Жана; стихийно возникший парад местных жителей в маленьком городке Миньяк, когда его проходили первые пехотинцы; бесплатный коньяк в Ренне; монахини и дети, выстроившиеся вдоль дороги под Ле-Маном; отряд бойскаутов, марширующих с серьезными лицами на своем воскресном параде под Алансоном рядом с танковой колонной; семейные группки, рассевшиеся на залитых солнцем берегах реки Вилен; знаки победы в виде буквы V; знамена; бойцы Сопротивления, с гордым видом конвоирующие своих пленников, - все куда-то вдруг исчезло; казалось, будто это было в прошлом веке, а теперь наступают новые времена, серые, мрачные, несчастливые... Майкл подошел к Кину. - Поедем в центр города - посмотрим, что там делается. - Ладно, - сказал Кин, пряча блокнот и карандаш, - ты меня знаешь, я готов хоть куда. "Знаю", - подумал Майкл и, наклонившись к Стеллевато, похлопал его по каске. Тот издал жалобный стон: видно, ему снилось что-то приятное и непристойное, связанное с прошлыми похождениями. - Оставь меня в покое, - пробормотал он. - Ну хватит. Вставай! - Майкл настойчивее похлопал по каске. - Поедем кончать войну... Двое танкистов вылезли из окопа. - А нам, выходит, одним оставаться? - укоризненно спросил толстяк. - Вас же учат, кормят и вооружают лучше всех солдат в мире. Что вам стоит задержать каких-то восемьсот фрицев? - Ты, я вижу, остряк! - обиделся толстяк. - Значит, бросаете нас одних? Майкл забрался в джип. - Не беспокойся. Мы только взглянем на город. Будет что интересное - позовем. - Все острит, - сказал толстяк и с унылым видом посмотрел на своего приятеля. Стеллевато медленно переехал по мосту на другой берег. На городскую площадь въезжали медленно, осторожно, держа карабины в руках. На площади не было ни души. Витрины лавок были плотно закрыты железными ставнями, двери церкви - на замке, гостиница выглядела так, словно уже несколько недель в нее никто не входил. Оглядываясь вокруг, Майкл чувствовал, что у него нервно подергивается щека. Даже Кин на заднем сиденье настороженно притих. - Ну, а дальше куда? - прошептал Стеллевато. - Стой здесь. Стеллевато затормозил и остановился посреди вымощенной булыжником площади. Вдруг раздался какой-то грохот - Майкл резко повернулся и вскинул карабин. Двери гостиницы распахнулись, и оттуда хлынул народ. Многие были вооружены - кто автоматом, кто ручными гранатами, заткнутыми за пояс. Были среди них и женщины, их шарфики яркими пятнами выделялись на фоне кепок и черных волос мужчин. - Лягушатники, - промолвил Кин с заднего сиденья. - Несут ключи от города. Через мгновение джип окружили, но привычных изъявлений радости не было. Люди выглядели серьезными и напуганными. У одного мужчины в коротких, до колен, брюках, с повязкой Красного Креста на рукаве была забинтована голова. - Что здесь происходит? - спросил по-французски Майкл. - Немцев поджидаем, - ответила низенькая, круглолицая, полная женщина средних лет в мужском свитере и мужских сапогах. Говорила она по-английски с ирландским акцентом, и на секунду Майклу показалось, будто с ним пытаются сыграть какую-то ловкую, злую шутку. - А вы как сюда прорвались? - Просто взяли и приехали в город, - раздраженно ответил Майкл, досадуя на столь сдержанную встречу. - А в чем дело? - На той окраине восемьсот немцев, - начал мужчина с повязкой Красного Креста. - И три танка, - добавил Майкл. - Знаем. А американские войска сегодня не проходили? - Утром здесь был немецкий грузовик, - сказала женщина в свитере. - Расстреляли Андре Фуре. Это случилось в половине восьмого. После этого никого не было. - А вы в Париж? - поинтересовался человек с повязкой. Он был без фуражки, из-под окровавленного бинта выбивались длинные черные волосы. Голые ноги в коротких носках нелепо торчали из-под помятых коротеньких брюк. "У этого парня что-то на уме, - подумал Майкл. - Уж больно необычная одежда". - Скажите, - настойчиво допытывался тот, - вы в Париж? - Со временем, - уклончиво ответил Майкл. - Тогда давайте за мной, - быстро предложил человек с повязкой. - У меня мотоцикл. Я только что оттуда. Через час будем там. - А восемьсот немцев и три танка? - заметил Майкл, уверенный, что его пытаются заманить в ловушку. - Проскочим в объезд. В меня всего два раза выстрелили. Я знаю, где расставлены мины. Вас трое с карабинами и автоматом. В Париже все это наперечет. Мы сражаемся уже три дня, и нам нужна помощь... Остальные стояли, окружив джип, и в знак согласия кивали головами, перебрасываясь замечаниями на французском языке, слишком беглом, чтобы Майкл мог понять. - Постойте. - Майкл прикоснулся к локтю женщины, которая говорила по-английски. - Давайте разберемся во всем. Скажите, мадам... - Меня зовут Дюмулен. Я ирландка, - громко и вызывающе ответила женщина, - но уже тридцать лет живу здесь. А теперь скажите, молодой человек, вы намерены нас защищать? Майкл неопределенно покачал головой. - Сделаю все, что в моих силах, мадам, - заверил он, подумав про себя: "Невозможно разобраться в этой войне". - У вас есть и боеприпасы, - продолжал парижанин, жадно заглядывая в кузов, где были навалены коробки и свернутые постели. - Прекрасно. Если поедете за мной, доберетесь без всяких неприятностей. Только наденьте такие же повязки, и, даю голову на отсечение, вас никто не обстреляет. - Пусть Париж сам о себе заботится! - перебила мадам Дюмулен. - У нас здесь свои дела - восемьсот немцев. - Пожалуйста, не говорите все сразу! - взмолился Майкл, подняв руки, а сам подумал: "В Форт-Беннинге нас не учили, как действовать в подобной обстановке!" - Прежде всего, скажите мне, - продолжал он, - кто-нибудь из вас видел этих немцев? - Жаклина! - громко позвала мадам Дюмулен. - Расскажи все этому молодому человеку! - Только помедленнее, пожалуйста, - предупредил Майкл. - Мой французский оставляет желать много лучшего. - Я живу в километре от города, - начала Жаклина, коренастая девица, у которой не хватало нескольких передних зубов. - Вчера вечером подъехал немецкий танк, и из него вылез лейтенант. Он потребовал масла, сыру и хлеба, а потом сказал, чтобы мы не выходили, встречать американцев, так как американцы пройдут через город, а потом оставят нас одних. А немцы вернутся и расстреляют каждого, кто встречал американцев. С ним, говорит, восемьсот человек. И он был прав, - возбужденно заключила Жаклина. - Американцы появились, а через час исчезли. Хорошо, если к вечеру немцы не сожгут город дотла... - Позор! - жестко добавила мадам Дюмулен. - Как только американцам не стыдно? Если они пришли, так пусть остаются, или уж не приходят совсем. Я требую защиты. - Это преступление, - снова принялся за свое человек с повязкой. - Парижских рабочих оставляют без боеприпасов, чтобы их расстреляли как собак, а они сидят здесь с тремя ружьями и сотнями патронов! - Дамы и господа! - заговорил Майкл голосом заправского оратора, стоя в машине. - Я заявляю вам... - Берегись! - прервал его пронзительный женский крик. Майкл обернулся. На площадь выехала на довольно большой скорости открытая машина. В ней стояли, подняв руки, двое в серой военной форме. Толпа, окружавшая джип, на мгновение в удивлении смолкла. - Боши! - закричал кто-то. - Они сдаются! Но когда машина почти поравнялась с джипом, немцы, стоявшие в ней с поднятыми вверх руками, вдруг нырнули в кузов, и машина, резко прибавив скорость, устремилась вперед. Сзади, из кузова, на мгновение показалась фигура с автоматом. Брызнула очередь, и в толпе послышались вопли. Майкл тупо уставился на мчавшуюся прочь машину, потом стал шарить в ногах в поисках карабина. Казалось, пройдут часы, пока он снимет карабин с предохранителя, но в этот момент у него из-за спины ритмично застучали выстрелы. Шофер немецкой машины вскинул руки, машина ткнулась в каменный край тротуара, отскочила, повернулась и врезалась в бакалейную лавку на углу. Лязгнула железная ставня, зазвенело разбитое вдребезги стекло, машина медленно опрокинулась набок, и из нее вывалились двое. Майкл, наконец, снял карабин с предохранителя. Стеллевато, застыв от изумления, продолжал сидеть за рулем и только сердито прошептал: - В чем дело? Что за чертовщина? Майкл обернулся. Сзади стоял Кин с карабином в руке, с мрачной улыбкой уставившись на распростертых немцев. Пахло порохом. - Пусть знают, - довольно буркнул он и ухмыльнулся, показав желтые зубы. Майкл вздохнул и оглядел толпу. Французы зашевелились и стали медленно подниматься на ноги, не сводя глаз с разбитой машины. На булыжнике среди толпы неподвижно лежали две фигуры. В одной из них Майкл узнал Жаклину. Ее юбка задралась выше колен, обнажив толстые желтоватые бедра. Над ней склонилась мадам Дюмулен. Где-то заплакала женщина. Майкл вылез из джипа, за ним последовал Кин. С карабинами наготове они осторожно пересекли площадь и подошли к опрокинутой машине. "Кин, - с досадой подумал Майкл, не отрывая глаз от двух серых фигур, распростертых вниз лицом на тротуаре, - надо же, чтобы это сделал именно Кин. Он оказался проворнее и надежнее меня, а я провозился с предохранителем. Немцы домчались бы до самого Парижа, пока я собирался выстрелить..." Всего в машине, как увидел Майкл, было четверо, трое из них - офицеры. Водитель-солдат был еще жив. Изо рта у него неровной струйкой сочилась кровь. Когда подошел Майкл, он упрямо пытался уползти на четвереньках, но, увидев ботинки Майкла, застыл на месте. Кин оглядел троих офицеров. - Мертвые, - сообщил он с обычной вялой, невеселой улыбкой. - Все трое. Мы должны получить, по крайней мере, по "Бронзовой звезде" [награда за участие в одном сражении]. Скажи Пейвону, чтоб написал реляцию. А что с этим? - Кин указал на водителя носком ботинка. - Плох, - ответил Майкл. Он нагнулся и осторожно дотронулся до плеча солдата. - Говоришь по-французски? Солдат поднял на него глаза. Ему было не больше восемнадцати или девятнадцати лет. На пухлых губах пенилась кровь, лицо исказилось от боли, в нем было что-то животное, жалкое. Он кивнул, с трудом приподняв голову, и губы его конвульсивно дрогнули от боли. На ботинок Майкла брызнула кровь. - Не шевелись, - тихо сказал Майкл, наклонившись к самому уху раненого. - Постараемся помочь. Юноша распрямился и вытянулся на мостовой, а затем перевернулся на бок. Дикими от боли глазами он смотрел на Майкла. Тем временем около машины собрались французы. Человек с повязкой держал в руках два автомата. - Превосходно! - радовался он. - Чудесно! Это в Париже очень пригодится. Он подошел к раненому и выдернул у пего из кобуры пистолет. - Тоже пригодится. У нас найдутся к нему патроны. Раненый безмолвно уставился на повязку с красным крестом на рукаве француза, а затем едва слышно проговорил: - Доктор... Доктор, помогите... - Да нет же, - весело рассмеялся француз, показывая на повязку, - это просто для маскировки. Чтобы пробраться мимо твоих друзей там, на дороге. Никакой я не доктор, и пусть тебе помогают другие... Он отнес драгоценное оружие в сторону и стал осматривать, нет ли каких повреждений. - Не стоит зря тратить время на эту свинью, - прозвучал твердый холодный голос мадам Дюмулен. - Прикончить его надо. Майкл посмотрел на нее, не веря своим ушам. Она стояла у самой головы раненого водителя, скрестив руки на груди. По суровому выражению, застывшему на лицах стоявших рядом мужчин и женщин, было видно, что она высказала и их мнение. - Нет, - сказал Майкл, - этот человек - наш пленный, а пленных мы в армии не расстреливаем. - Доктор! - взывал немец с мостовой... - Прикончить его, - настаивал кто-то за спиной мадам Дюмулен. - Если американцы жалеют патроны, - раздался другой голос, - я прикончу его камнем. - Да что с вами? - закричал Майкл. - Ведь вы же не звери! Чтобы все поняли, он говорил по-французски, и ему было трудно с помощью почерпнутых в школе знаний выразить весь свой гнев и отвращение. Майкл снова взглянул на мадам Дюмулен. "Непостижимо, - подумал он, - маленькая, толстая домохозяйка, ирландка, оказавшаяся почему-то среди воюющих французов, жаждущая крови и не испытывающая ни малейшего сострадания". - Он же ранен и не может причинить вам вреда! - продолжал Майкл, злясь, что так медленно подбирает нужные слова. - Какой в этом смысл? - Пойдите и взгляните на Жаклину, - холодно ответила мадам Дюмулен. - Взгляните на месье Александра, вот он лежит с простреленным легким, тогда вы лучше поймете... - Но ведь трое из них мертвы, - взывал Майкл к мадам Дюмулен. - Разве этого не достаточно? - Нет, не достаточно! - Лицо женщины побелело от гнева, темные глаза сверкали безумным огнем. - Может быть, для вас и достаточно, молодой человек. Вы не жили при них целых четыре года! Ваших сыновей не угоняли и не убивали! Жаклина - не ваша соседка. Вы - американец. Вам легко быть гуманным! А нам это далеко не так легко! - Теперь она кричала диким, пронзительным голосом, размахивая кулаками у Майкла под носом. - Мы не американцы и не хотим быть гуманными. Мы хотим убить его. А если вы такой жалостливый - отвернитесь. Без вас сделаем. Пусть ваша американская совесть будет чиста... - Доктора... - стонал раненый на мостовой. - Но послушайте, нельзя же так, - продолжал Майкл, просительно вглядываясь в непроницаемые лица горожан, толпившихся позади мадам Дюмулен, чувствуя себя виноватым в том, что он, посторонний человек, иностранец, который любит их, уважает их мужество, сочувствует их страданиям, любит их страну, осмеливается мешать им в таком важном деле на улице их собственного города. Может быть, она права, может быть, в нем говорит свойственная ему мягкотелость, нерешительность, которые и заставляют его возражать. - Нельзя так расправляться с раненым, каковы бы... Сзади раздался выстрел. Майкл, вздрогнув, обернулся. Кин стоял над немцем, все еще держа палец на спусковом крючке карабина, и криво ухмылялся. Немец затих. Горожане взирали теперь на обоих американцев спокойно и даже чуть смущенно. - Ну его к чертям, - проговорил Кин, вешая карабин на плечо, - все равно подох бы. Почему бы заодно не доставить удовольствие даме? - Вот и хорошо, - решительно сказала мадам Дюмулен. - Хорошо. Большое спасибо. Она повернулась, и стоявшие сзади расступились, пропуская ее. Майкл посмотрел вслед этой маленькой, полной, почти комической фигурке, на которую наложили свою печать частые роды, стирка, бесконечные часы, проведенные на кухне. Степенно, переваливаясь с ноги на ногу, она направилась через площадь туда, где лежала некрасивая крестьянская девушка, которая навсегда избавилась и от своего безобразия и от тяжкого труда на ферме. Один за другим отошли и другие французы. Американцы остались у трупа немца вдвоем. Майкл наблюдал, как подняли и унесли в гостиницу человека с простреленным легким, потом повернулся к Кину. Тот нагнулся над трупом и шарил по карманам. Когда он выпрямился, в руках у него был бумажник. Раскрыв его, он вытащил сложенную вдвое карточку. - Расчетная книжка, - сказал он. - Иоахим Риттер, девятнадцати лет. Денежного содержания ему не выплачивали три месяца. - Кин усмехнулся. - Совсем как в американской армии. Затем он обнаружил фотографию. - Иоахим со своей кралей, - сказал он, протягивая фотографию Майклу. - Погляди-ка, аппетитная малышка. Майкл молча посмотрел на карточку. С фотографии, сделанной в каком-то парке, на него смотрели интересный худощавый юноша и пухленькая блондинка в задорно надвинутой на короткие белокурые волосы форменной фуражке своего молодого человека. На лицевой стороне фотографии было что-то нацарапано чернилами по-немецки. - "Вечно в твоих объятиях. Эльза", - прочитал Кип. - Вот что она написала. Пошлю своей жене, пусть хранит. Будет интересный сувенир. Руки у Майкла дрожали. Он чуть не разорвал фотографию. Он ненавидел Кина, с отвращением думал о том, что когда-нибудь, через много лет, у себя дома в Соединенных Штатах этот длиннолицый человек с желтыми зубами, разглядывая фотографию, будет с удовольствием вспоминать это утро. Но Майкл не имел никакого права рвать фотографию. При всей своей ненависти к Кину он сознавал, что тот заслужил свой сувенир. В то время как он, Майкл, медлил и колебался, Кин поступил как настоящий солдат. Без колебания и страха он быстро оценил обстановку и уничтожил противника, тогда как все другие, застигнутые врасплох, растерялись. И может быть, убив раненого, он тоже поступил правильно. Возиться с раненым они не могли, его пришлось бы оставить местным жителям, а те все равно размозжили бы ему голову, стоило Майклу скрыться из вида. Кин, этот унылый садист, в конце концов выполнял волю народа, служить которому их, собственно говоря, и послали сюда в Европу. Своим единственным выстрелом Кин дал возможность почувствовать угнетенному, запуганному населению города, что правосудие свершилось, что в это утро они, наконец, сполна расплатились с врагом за все то зло, которое он причинял им целых четыре года. Ему, Майклу, нужно радоваться, что с ним оказался Кин. Вероятно, все равно пришлось бы убивать, а сам Майкл ни за что бы не решился... Майкл направился к Стеллевато, который оставался у джипа. Чувствовал он себя прескверно. "Для этого нас сюда и послали, - мрачно размышлял он, - для этого все и затевалось - убивать немцев. И надо бы быть веселым, радоваться успеху..." Но он не радовался. Неполноценный человек, с горечью в душе размышлял он, да, он, Майкл Уайтэкр, неполноценный человек, сомнительная штатская личность, солдат, который не способен убивать. Поцелуи девушек на дороге, украшенные розами изгороди, бесплатный коньяк - все это не для него, он этого не заслужил... Кин, который ухмыляется, всадив пулю в голову умирающему, который бережно прячет в бумажник чужую фотографию как сувенир, - вот тот человек, которого приветствовали европейцы на солнечных дорогах на всем пути от побережья... Кин, победоносный, полноценный американец-освободитель, самый подходящий человек для этого месяца расплаты... Мимо промчался на своем мотоцикле француз с повязкой Красного Креста. Он весело махнул им, так как стал обладателем пары новых автоматов и сотни патронов, которые вез своим друзьям, сражающимся на баррикадах Парижа. Этот человек с голыми ногами, в нелепых коротких брюках, с окровавленной повязкой на голове, объехав опрокинувшуюся машину, скрылся за поворотом и умчался туда, где были восемьсот немцев, заминированные дорожные перекрестки, столица Франции. Майкл даже не обернулся. - Господи! - воскликнул Стеллевато своим по-итальянски мягким голосом, все еще слегка сиплым от пережитого волнения. - Что за утро! Как ты себя чувствуешь? - Прекрасно, - ответил Майкл. - Прекрасно... - Никки, - сказал Кин, - не хочешь взглянуть на фрицев? - Нет, - ответил тот, - предоставим это похоронной команде. - Мог бы взять какой-нибудь интересный сувенир, - сказал Кин, - и послать своим родным. - Моим родным сувениры не нужны, - ответил итальянец. - Единственный сувенир, который они желают заполучить из Франции, - это я сам. - Посмотри-ка на эту штуку, - сказал Кин, вытащив фотографию и сунув ее под нос Стеллевато. - Его звали Иоахим Риттер. Стеллевато неторопливо взял фотографию и стал разглядывать. - Бедная девочка, - грустно сказал он. - Бедная блондиночка... Майклу захотелось обнять Стеллевато. Стеллевато отдал фотографию Кину. - Пожалуй, надо вернуться на пункт водоснабжения и рассказать ребятам, что здесь произошло, - сказал он. - Они, наверно, слышали выстрелы и перепугались до смерти. Майкл полез было в машину, но остановился. По главной улице медленно ехал какой-то джип. Кин щелкнул затвором карабина. - Погоди, - резко сказал Майкл, - это наши. Джип медленно подкатил к ним, и Майкл узнал Крамера и Морисона, которые три дня назад были с Пейвоном. Горожане, собравшиеся у ступенек гостиницы, уставились на вновь прибывших. - Привет, ребята! - воскликнул Морисон. - Развлекаетесь? - Славное было дело, - охотно откликнулся Кин. - А что произошло? - спросил Крамер, скептически кивнув в сторону мертвых немцев и опрокинутой машины. - Несчастный случай? - Я их пристрелил, - громко сказал Кин, ухмыляясь. - Недурной счет для одного дня! - Он что, шутит? - спросил Крамер у Майкла. - Вовсе нет, - ответил тот. - Всех убил он. - Вот это да-а! - воскликнул Крамер, по-новому, с уважением посмотрев на Кина, который с первых дней прибытия в Нормандию был предметом насмешек для всего подразделения. - Ай да Кин! Ай да старый хвастун... Кто бы мог подумать! - Служба гражданской администрации, - поддержал его Морисон, - и вдруг попасть в такую переделку! - Где Пейвон? - спросил Майкл. - Он приедет сюда сегодня? Морисон и Крамер во все глаза смотрели на убитых немцев. Как и большинство других солдат из их подразделения, они не видели ни одного боя с момента прибытия во Францию и не скрывали теперь, что этот случай произвел на них огромное впечатление. - Обстановка изменилась, - сказал Крамер. - Войска здесь не пойдут. Пейвон послал нас за вами. Он в Рамбуйе - всего час езды отсюда. Все ждут дивизию лягушатников, которая должна возглавить победный марш в Париж. Дорогу мы знаем. Никки, поедешь за нами. Стеллевато вопросительно посмотрел на Майкла. Майкл словно онемел, почувствовав некоторое облегчение от того, что ему больше не надо самому принимать решения. - Поехали, Никки, - сказал он наконец, - заводи. - Беспокойный городишко, - сказал Крамер. - Может быть, нас здесь накормят? - Умираю с голоду, - поддержал его Морисон. - Сейчас