ся в обратный путь. Он был голоден как волк и чувствовал себя как нельзя лучше. Жене он ни слова не говорил о том, что поправился, и не намерен говорить: она только расстроится, ведь теперь она уверена, что они встретят смерть вместе. По дороге домой он остановился у того же кафе, где утром завтракал; тут хозяйничала супружеская чета, оба, судя по виду, пышущие здоровьем выпивохи. На обед Питеру подали жаркое; он уплел две полные тарелки и в довершение солидную порцию горячего пудинга с джемом. Напоследок попросил приготовить ему побольше сандвичей с ломтями говядины - объемистый пакет можно будет оставить в багажнике, Мэри ничего не узнает, а он сможет вечером выйти из дому и втихомолку подзаправиться. Домой он вернулся среди дня и, не снимая скамью с машины, вошел в свою квартирку. Мэри лежала на кровати полуодетая, укрывшись пуховым одеялом; казалось, в доме как-то холодно и сыро. Питер сел подле Мэри на край кровати. - Как ты себя чувствуешь? - спросил он. - Ужасно, - был ответ. - Питер, я так беспокоюсь за Дженнифер. Я никак не могла заставить ее хоть что-нибудь проглотить, и у нее все время расстройство. Она прибавила еще кое-какие подробности. Питер пошел через комнату к кроватке и посмотрел на малышку. Она явно осунулась и ослабела, так же как и Мэри. Похоже, обеим очень плохо. - Питер, а ты как себя чувствуешь? - спросила Мэри. - Неважно, - ответил он. - Меня два раза тошнило по дороге в город и еще раз на обратном пути. И несет без конца. Она тронула его за руку. - Не надо было тебе ездить... Он улыбнулся ей: - Зато я купил садовую скамейку. Лицо Мэри просветлело. - Правда? Где она? - На машине. Ты полежи еще под одеялом. Я затоплю камин, в доме станет уютнее. А потом сниму скамейку с "морриса" и ты на нее посмотришь. - Нельзя мне лежать, - устало сказала Мэри. - Надо все сменить у Дженнифер. - Я сам сменю, первым делом. - Питер ласково уложил ее поудобнее. - Полежи еще в тепле. Час спустя в гостиной пылал огонь в камине, а садовая скамейка стояла у ограды, там, где хотелось Мэри. И Мэри подошла к двери на веранду и любовалась покупкой, яркими красками мягкого сиденья. - Прелесть, - сказала она. - Как раз то, что нам надо для этого уголка. До чего славно будет посидеть там как-нибудь летним вечером... Зимний день уже кончался, моросил мелкий дождь. - Питер, - попросила Мэри, - я посмотрела, а теперь, может быть, ты внесешь сиденье на веранду? Или лучше прямо сюда, чтобы высохло. Мне так хочется, чтобы летом оно было такое же красивое. Питер так и сделал, потом они перенесли дочкину кроватку в гостиную, где уже стало теплее. - Хочешь чего-нибудь поесть? - спросила Мэри. - У нас полно молока, пей, если можешь. Он покачал головой. - Я совсем не могу есть. А ты? Мэри молча покачала головой. - А если я приготовлю тебе подогретого коньяка с лимоном? Может, выпьешь? Она чуть подумала. - Попробую... - и плотней запахнула на себе халат. - Мне так холодно... Огонь в камине пылал вовсю. - Я пойду принесу еще дров, - сказал Питер. - А потом приготовлю тебе горячее питье. Сгущались сумерки. Питер подошел к поленнице, пользуясь случаем, достал из багажника сверток и съел подряд три сандвича. Когда он вернулся в гостиную с поленьями, Мэри стояла возле дочкиной кроватки. - Как ты долго! - упрекнула она. - Почему ты там застрял? - Были кое-какие неприятности, - сказал он. - Наверно, опять пирожки с мясом виноваты. Лицо Мэри смягчилось. - Бедный мой Питер. У всех у нас неприятности... - Она склонилась над кроваткой, потрогала дочкин лоб; малышка теперь лежала вялая, видно, уже и плакать не хватало силенок. - Питер, по-моему, она умирает... Он обнял жену за плечи. - И я умираю, - негромко сказал он, - и ты тоже. Всем нам уже недолго осталось. Вот чайник вскипел. Давай выпьем это питье. Он отвел ее от кроватки к камину, где разжег теперь настоящий костер. Мэри села прямо на пол, и Питер подал ей горячее питье: подлил в коньяк кипятка и выжал туда же ломтик лимона. Пристально глядя в огонь, Мэри понемножку отпивала из стакана, и ей стало полегче. Питер и себе приготовил такую же смесь, несколько минут они сидели молча. Потом Мэри сказала: - Почему все это с нами случилось, Питер? Потому что Россия и Китай стали воевать друг с другом? Он кивнул. - Ну, примерно так. Но на самом Деле все гораздо сложнее. Америка, Англия и Россия сперва бомбили военные объекты. А начала все Албания. - Но мы-то здесь были ни при чем, Правда - мы, в Австралии? - Мы оказали Англии моральную поддержку, - сказал Питер. - Вероятно, больше ничем мы ей помочь и не успели бы. За-месяц все кончилось. - И никто не мог это остановить? - Не знаю... Бывает тупоумие, которое ничем не остановишь. Я хочу сказать, если сразу несколько сотен миллионов человек вообразят, будто их национальное достоинство требует сбросить на соседей кобальтовую бомбу... ну, тут и ты и я мало что можем сделать. На одно только можно было надеяться - просветить людей, отучить их от тупоумия. - Да как же отучить, Питер? Они все давно окончили школу. - Газеты, - сказал Питер. - Кое-что можно было сделать через газеты. А мы не сделали. Ни одна страна ничего не сделала, потому что все мы были слишком тупы. Нам нравились наши газеты с фотографиями девиц в купальниках и кричащие заголовки сообщений об изнасилованиях, и ни у одного правительства не хватило мудрости помочь нам это изменить. Но будь мы достаточно разумны, возможно, с помощью газет что-то удалось бы сделать. Мэри толком не поняла его рассуждений. - Я рада, что газеты больше не выходят, - сказала она. - Без них гораздо приятнее. Тут ее скрутил новый спазм, и Питер помог ей дойти до ванной. Пока она оставалась там, он вернулся в гостиную и постоял над детской кроваткой. Малышка совсем плоха, и ничем он не может ей помочь; навряд ли она проживет до утра. И Мэри тоже плоха, хотя и не настолько. Он один в семье здоров, и этого нельзя показать. Мысль остаться без Мэри ужаснула его. Невозможно остаться одному в их квартирке; в считанные дни, что еще выпадут ему на долю, некуда будет идти и нечего делать. Будь "Скорпион" еще в Уильямстауне, можно бы присоединиться к Дуайту Тауэрсу и покончить со всем в море, труд моряка был делом его жизни. Но к чему это? Не желает он лишних дней, которые выпадают ему по странной прихоти необычного обмена веществ. Он хочет остаться с женой и дочуркой. Мэри окликнула его из ванной, и он пошел помочь ей. Опять подвел ее к пылающему камину; она озябла, ее трясло. Питер опять дал ей горячего разбавленного коньяка, окутал ее плечи пуховым одеялом. Она держала стакан обеими руками, силилась справиться с дрожью, сотрясающей все тело. Немного погодя она спросила: - Питер, а как Дженнифер? Он поднялся, отошел к кроватке, вернулся. - Она сейчас спокойна, - сказал он. - По-моему, без перемен. - А сам ты как? - Премерзко. - Он наклонился к ней, взял за руку. - По-моему, тебе хуже, чем мне, - сказал он, ведь она не могла этого не понять. - Пожалуй, я протянул бы день-два лишних, но не больше. Наверно, это потому, что я физически крепче. Мэри медленно кивнула. Потом сказала: - Значит, надежды никакой нет? Ни для кого из нас? Питер покачал головой. - От этого не выздоравливают, родная. - Боюсь, завтра мне уже не дойти до ванной. Питер, родной мой, мне хотелось бы покончить со всем этим сегодня же и взять с собой Дженнифер. По-твоему, это гадко? Он поцеловал ее. - По-моему, это разумно. И я с вами. - Тебе ведь не так худо, как нам, - слабо возразила Мэри. - Завтра будет так же, - сказал Питер. - Не стоит тянуть, ничего в этом нет хорошего. Она сжала его руку. - Что нам надо сделать, Питер? Он минуту подумал. - Сейчас я приготовлю грелки и положу в постель. Тогда ты наденешь свежую ночную сорочку и ляжешь, тебе будет тепло. Я принесу к нам в кровать Дженнифер. Потом запру дом, принесу тебе горячее питье, мы будем лежать рядом в постели и примем таблетки. - Не забудь отключить электричество. А то вдруг мыши перегрызут провод и начнется пожар. - Отключу, - сказал Питер. Она подняла к нему глаза, полные слез. - Ты сделаешь все, что надо, для Дженнифер? Он провел рукой по ее волосам. - Не тревожься, - мягко сказал он, - я все сделаю. Он наполнил грелки горячей водой и положил в постель, заодно оправил ее, пускай все выглядит чисто и опрятно. Затем помог Мэри пройти в спальню. Вышел в кухню, в последний раз поставил чайник и, пока закипала вода, еще раз внимательно перечитал наставления, напечатанные на трех красных коробочках. Потом он налил кипяток в термос, аккуратно расставил на подносе термос с двумя стаканами, коньяк, блюдце с половинкой, лимона и отнес в спальню. Прикатил из гостиной дочкину кроватку и поставил возле большой кровати. Мэри в постели казалась такой чистенькой и свежей; когда Питер подкатил кроватку, она с усилием села. - Дать ее тебе? - спросил Питер. Ему подумалось - может быть, ей хочется немного подержать малышку на руках. Но Мэри покачала головой. - Она слишком больна. - Посидела минуту, глядя на ребенка, потом устало откинулась на подушки. - Лучше я буду думать о ней, какая она была прежде, когда все мы были здоровы. Дай мне ту штуку, Питер, и покончим с этим. Она права, подумал Питер, лучше кончать разом, не мучить себя горькими мыслями. Он сделал малышке укол в руку повыше локтя. Потом переоделся в чистую пижаму, погасил в квартире все лампы, кроме ночника у кровати, закрыл экраном камин в гостиной и зажег свечу из запасенных на случай аварии на электростанции. Поставил свечу на ночной столик и отключил электричество в доме. Уже в кровати, подле Мэри, он смешал коньяк с горячей водой и достал из красных коробочек таблетки. - Мы чудесно прожили все годы с тех пор, как поженились, - тихо сказала Мэри. - Спасибо тебе за все, Питер. Он притянул ее к себе и поцеловал. - И для меня это было замечательное время, - сказал он. - На этом и кончим. Они взяли таблетки и запили приготовленным питьем. В тот вечер Дуайт позвонил в Харкауэй Мойре Дэвидсон. Набирал номер, не уверенный, соединит ли станция, а если соединит, подойдет ли кто-нибудь к телефону. Но автоматическая станция еще работала, и Мойра почти сразу подошла. - Смотрите-ка, - сказал Дуайт, - а я сомневался, снимет ли кто-нибудь трубку. Как у вас дела, детка? - Плохо. По-моему, маме с папой остались считанные часы. - А вы сами? - Примерно так же, Дуайт. А вы? - В общем, так же. Я звоню, чтобы пока попрощаться, детка. Завтра утром мы выйдем на "Скорпионе" и затопим его. - Вы не вернетесь? - спросила Мойра. - Нет, детка. Нам не следует возвращаться. Осталось выполнить последнюю работу, и мы со всем покончим. - Он помедлил. - Я звоню, чтобы поблагодарить вас за эти полгода. Мне очень помогло, что вы были рядом. - Мне тоже это очень помогло, - сказала Мойра. - Дуайт, если только сумею, можно я приеду вас проводить? Он поколебался, ответил не сразу: - Ну конечно. Но нам нельзя задерживаться. Люди уже сейчас очень слабы, а завтра будут еще слабее. - В котором часу вы уходите? - Отчалим в восемь, как только станет совсем светло. - Я приеду, - сказала Мойра. Он попросил поклониться за него отцу с матерью и повесил трубку. Мойра прошла в спальню родителей, они лежали на стоящих рядом кроватях, обоим было много хуже, чем ей; Мойра передала им привет от Дуайта. Потом сказала, что хочет съездить в порт. - Вернусь к обеду, - пообещала она. Мать сказала: - Конечно, поезжай и попрощайся с ним, родненькая. Он был тебе добрым другом. Но если не застанешь нас, когда вернешься, ты должна понять. Мойра подсела к ней на край кровати. - Так плохо, мамочка? - К сожалению, родная. И папе сегодня еще хуже, чем мне. Но на случай, если станет совсем скверно, у нас есть все, что нужно. Со своей постели слабым голосом спросил отец: - Дождь идет? - Сейчас нет, папа. - Пойди, пожалуйста, отвори ворота скотного двора, те, что выходят к сараям, хорошо? Все остальные ворота открыты, но скоту нужен доступ к сену. - Сейчас же пойду и открою, папа. Может быть, еще что-нибудь сделать? Отец закрыл глаза. - Передай Дуайту мой сердечный привет. Жаль, что он не мог на тебе жениться. - И мне жаль, - сказала Мойра. - Но он не из тех, чьи чувства переменчивы. Она вышла в темноту, отворила ворота, ведущие в сторону сараев, проверила, открыты ли все остальные; коров нигде не было видно. Мойра вернулась в дом и сказала отцу, что исполнила его просьбу; он явно успокоился. Больше родителям ничего не было нужно. Она поцеловала обоих, пожелала им доброй ночи и пошла к себе; перед тем как лечь, завела свой маленький будильник на пять часов - вдруг уснет. Но она почти не спала. За ночь четыре раза выходила в ванную и выпила полбутылки коньяку - единственное, что не вызывало рвоту. Когда прозвонил будильник, она поднялась, приняла горячий душ, - это ее немного подбодрило, - и надела красную блузу и брюки, то, что было на ней в день первой встречи с Дуайтом, много месяцев назад. Тщательно подкрасилась, надела пальто. Потом тихонько отворила дверь родительской спальни и, заслонив ладонью свет электрического фонарика, заглянула внутрь. Отец, видимо, спал, но мать, лежа в постели, ей улыбнулась; они оба тоже ночью то и дело вынуждены были вставать. Мойра тихо подошла к матери, поцеловала ее, вышла и неслышно затворила за собою дверь. Она достала из кладовой непочатую бутылку коньяка, вышла к машине, включила зажигание и выехала на дорогу в Мельбурн. Не доезжая Оукли, в тусклой предрассветной мгле, остановила машину на пустынной дороге, глотнула прямо из бутылки и поехала дальше. Она проехала через безлюдный город и дальше, мимо унылых, однообразных заводских зданий, к Уильямстауну. В порт приехала около четверти восьмого; у раскрытых ворот никто не сторожил, и она проехала прямиком к причалу, где стоял авианосец. У трапа не было ни часового, ни дежурного офицера, никто ее не окликнул. Мойра поднялась на корабль, пытаясь вспомнить, как шла с Дуайтом, когда он ей показывал подводную лодку, и вскоре набрела на американского матроса, а он указал ей проход между стальными переборками к борту, откуда спущен был трап на "Скорпион". Мойра остановила другого матроса, он как раз шел к трапу. - Если увидите капитана Тауэрса, может быть, спросите, не поднимется ли он сюда, я хотела бы с ним поговорить. - А как же, леди, - с готовностью ответил матрос, - прямо сейчас ему и скажу. Вскоре появился Дуайт и по трапу поднялся к ней. У него совеем больной вид, как у всех нас, подумалось Мойре. Не считаясь с тем, что на них обращены чужие взгляды, он взял ее руки в свои. - Как славно, что вы пришли со мной проститься, - сказал он. - А что дома, детка? - Очень плохо. Папе с мамой совсем недолго осталось, и мне, думаю, тоже. Сегодня для всех нас все кончится. - Она замялась, потом вымолвила: - Дуайт, я хочу вас кое о чем попросить. - О чем, детка? - Можно мне пойти с вами на "Скорпионе"? - Мойра помолчала, потом договорила: - Думаю, мне незачем возвращаться домой. Папа сказал, я просто могу оставить "форд" на улице. Машина ему больше не понадобится. Можно мне уйти с вами? Он молчал так долго, что Мойра поняла - ответом будет "нет". - Сегодня утром меня об этом же просили четыре человека, - сказал наконец Дуайт. - Я всем отказал, потому что дяде Сэму это бы не понравилось. Я командовал этой лодкой, соблюдая все флотские правила, и не отступлю от них до конца. Я не могу вас взять на борт, детка. Каждый из нас должен принять то, что ему выпало. - Что ж, пусть так, - глухо сказала Мойра. Потом подняла на него глаза. - Подарки при вас? - Конечно. Я все это беру с собой, спасибо вам. - Расскажите обо мне Шейрон. Нам нечего скрывать: Дуайт коснулся ее руки. - Сегодня вы одеты так же, как в тот день, когда мы встретились впервые. Мойра слабо улыбнулась. - "Пусть он все время будет занят, не давать ему задумываться, не то как бы он не расплакался". Справилась я со своей задачей, Дуайт? - Прекрасно справились. Он обнял ее и поцеловал, и на мгновенье она прильнула к нему. И сразу высвободилась. - Не стоит длить пытку. Все, что мы могли сказать друг другу, уже сказано. Когда вы отплываете? - Очень скоро. Снимаемся с якоря минут через пять. - А когда потопите "Скорпион"? Дуайт минуту подумал. - Тридцать миль по заливу и потом еще двенадцать. Сорок две морские мили. Я не стану терять время. Скажем, через два часа и десять минут после того, как отчалим. Мойра медленно кивнула. - Я буду думать о вас. - И, помолчав, прибавила: - Теперь идите, Дуайт. Может быть, когда-нибудь я навещу вас в штате Коннектикут. Дуайт притянул ее к себе и хотел еще раз поцеловать, но она уклонилась. - Нет... теперь идите. - И мысленно докончила: или расплачусь я. Дуайт медленно кивнул. Сказал только: - Спасибо за все, - повернулся и стал спускаться по трапу на "Скорпион". Теперь у трапа стояли, кроме Мойры, еще две-три женщины. Похоже, на авианосце не осталось матросов и некому было убрать трап. Мойра видела, как Дуайт вышел из недр подлодки на мостик и принялся командовать, видела, как отняты были канаты, закрепляющие трап, и нижний конец его свободно повис; как отдали кормовые швартовы; следила, как Дуайт что-то сказал в переговорную трубу и как вскипела вода под кормой оттого, что медленно заработали винты и лодка развернулась кормой вперед. Серое небо начало сыпать мелким дождиком. Вот отданы носовые швартовы, матросы сложили их, захлопнули стальной люк надстройки, и "Скорпион" задним ходом, медленно описывая широкую дугу, начал отходить от авианосца. Потом люди скрылись внутри, на мостике остались только Дуайт да еще один моряк. Дуайт прощально поднял руку, и Мойра махнула в ответ, глаза ее затуманились слезами, низко сидящий в воде корпус лодки круто повернул за мыс Джеллибранд и скрылся в серой мгле. Вместе с другими женщинами Мойра отошла от стального левого борта "Сиднея". - Больше не для чего жить, - сказала она. - А тебя никто и не заставляет, голубушка, - отозвалась одна из женщин. Мойра слабо улыбнулась, взглянула на ручные часы. Три минуты девятого. Примерно в десять минут одиннадцатого Дуайт уйдет домой, домой в штат Коннектикут, в городок, который он так любил. А для нее в родном доме ничего не осталось; если сейчас вернуться в Харкауэй, только и найдешь, что коров да грустные воспоминания. Уйти с Дуайтом было нельзя, запрещают морские порядки, это она поняла. Но можно быть очень недалеко от него, когда он отправится домой, всего миль за двенадцать. Если она окажется рядом с улыбкой на лице, быть может, он возьмет ее с собой и она увидит, как Элен весело прыгает на "кузнечике". Она поспешно прошла по сумрачным, гулким стальным внутренностям мертвого авианосца, отыскала трап и спустилась на причал, к своему "форду". Бак полон бензина из канистр, припрятанных накануне за стогом сена. Мойра села в машину, открыла сумочку, - да, красная коробочка на месте. Откупорила бутылку, жадно глотнула неразбавленного коньяка; хорошее пойло, помогает: с тех пор как она выехала из дому, ей ни разу не пришлось бегать. Мойра завела мотор, развернула машину, проехала по причалу, потом вон из порта и дальше, в объезд и предместьями, пока не выбралась на шоссе, ведущее к Джилонгу. Здесь она прибавила газу и по свободному шоссе без помех, делая семьдесят миль в час, помчалась к Джилонгу - бледная девушка вся в ярко-алом, с летящими по ветру волосами, немного хмельная, на полной скорости вела она большую машину. Миновала Лейвертон и тамошний огромный аэродром, Уэррибийскую опытную ферму и понеслась пустынной дорогой дальше на юг. Незадолго до Корайо ее скрутил внезапный спазм, пришлось остановить машину и укрыться в кустах; четверть часа спустя она вышла оттуда белее полотна и жадно отпила из бутылки. Потом с той же скоростью помчалась дальше. Слева промелькнула школа, потом унылые заводские кварталы Корайо, и вот уже Джилонг с его величественным собором. На высокой башне звонят колокола, возвещая о каком-то богослужении. Проезжая через город, Мойра немного сбавила скорость, но дорога была пустынна, лишь стояли у обочин заброшенные машины. На глаза попались только три человека, все трое - мужчины. Прочь из Джилонга, до мыса Баруон и до моря еще четырнадцать миль дороги. Пересекая затопленный дождями выгон, Мойра почувствовала - силы ее иссякают, но теперь уже совсем недалеко. Еще через четверть часа она свернула вправо, на широкую аллею, обсаженную деревьями макрокарпа, - то была главная улица городка. В конце ее Мойра повернула налево, оставляя в стороне поле для игры в гольф и домик, где провела в детстве столько счастливых часов, - никогда больше она всего этого не увидит. Теперь направо, к мосту, до десяти остается еще минут двадцать, через пустую летнюю стоянку для жилых автоприцепов - на вершину мыса. И вот они, бурные мрачные воды, огромные валы катятся с юга и разбиваются о каменистый берег далеко внизу. Океан пустынен и мрачен под низким серым небом, но далеко на востоке в тучах разрыв, и оттуда на воду падает сноп света. Мойра поставила "форд" поперек дороги, так, что впереди открылась вся водная ширь, вышла из машины, выпила еще коньяку и стала пытливо осматривать горизонт - не видно ли подводной лодки. И когда посмотрела в сторону Лонсдейлского маяка и входа в залив Порт-Филип, в каких-нибудь пяти милях, едва выступая из воды, возникла длинная серая тень и устремилась прочь, на юг. Мойра не могла ничего различить, но знала - Дуайт стоит сейчас на капитанском мостике, уводя свой корабль в последний рейс. Она знала - он не может ее видеть и не может знать, что она смотрит вслед, но помахала ему рукой. Потом снова села в машину - слишком резок ледяной ветер, налетающий откуда-то с Южного полюса, а чувствует она себя прескверно, с таким же успехом можно смотреть вслед Дуайту из укрытия. Так она сидела, держа на коленях бутылку, и тупо смотрела вслед скользящей низко в воде серой тени, уходящей в туманную даль. Вот и конец, всему, всему конец. Вскоре лодку было уже не различить, она скрылась в тумане. Мойра взглянула на ручные часики - одна минута одиннадцатого. В эти последние минуты ей вспомнилась давняя детская вера; надо что-то сделать, подумала она. И слегка заплетающимся после выпитого языком пробормотала "Отче наш". Потом достала из сумки красную коробочку, открыла пластиковый пузырек, подержала таблетки на ладони. Вздрогнула, ощутив новый спазм, и слабо улыбнулась. - На этот раз я улизнула, - сказала она. Откупорила бутылку. Десять минут одиннадцатого. Сказала очень серьезно: - Дуайт, если ты уже уходишь, подожди меня. Высыпала таблетки в рот и, сидя за рулем большой машины, запила их коньяком.