о только и сумела чмокнуть ими. Старик неожиданно вмешался: - Хотите, я вам сделаю свисток? - предложил он. Дети молча, с сомнением уставились на него. - Ну, как, сделать вам свисток? - повторил Хоуард. - Когда? - спросил Рональд. - Сейчас. Из сучка вон того дерева. - Он кивнул на куст орешника. Оба смотрели удивленно, недоверчиво. Хоуард поднялся с шезлонга и срезал сучок толщиной в мизинец. - Вот так. Он снова сел и перочинным ножом, которым обычно чистил трубку, начал мастерить свисток. Этот фокус он проделывал в жизни не раз, сперва для Джона, потом для Инид, когда они были детьми, а не так давно - для юного Мартина Костелло. И вот маленькие Кэвено стоят подле него и следят за работой медлительных стариковских пальцев; на лицах - смесь недоверия и любопытства. Хоуард снял с орехового сучка кору, ловко надрезал маленьким лезвием и надвинул на прежнее место. Поднес игрушку к губам, раздался пронзительный свист. Оба пришли в восторг, и Хоуард отдал свисток девочке. - Ты умеешь свистеть просто губами, а она не умеет, - сказал он Рональду. - А завтра вы мне тоже сделаете? - Хорошо, завтра я и тебе сделаю такой же. Дети убежали, и свист раздавался по всему дому и по всей деревне, пока не треснула кора, зажатая в горячей руке. Но свисток был еще достоин того, чтобы его уложили спать вместе с плюшевым мишкой и куклой по имени Мелани. - Спасибо вам за свисток, - сказала вечером после кофе миссис Кэвено. - Это так мило с вашей стороны. Дети просто в восторге. - Все дети любят свистульки, особенно когда сами видят, как их делают, - просто сказал старик. Это была одна из незыблемых истин, которые он усвоил за свою долгую жизнь, вот он ее и высказал. - Они говорили, что вы очень быстро это сделали, - сказала миссис Кэвено. - Наверно, вы очень часто мастерили такие игрушки. - Да, - сказал Хоуард, - я сделал немало свистулек на своем веку. Он задумался, вспоминая все дудочки, которые мастерил столько лет назад для Джона и Инид в мирном саду в Эксетере. Инид выросла, вышла замуж и уехала за океан. Джон вырос и стал военным летчиком. Джон. Он заставил свои мысли вернуться к настоящему. - Я рад, что позабавил ваших детей, - сказал он. - Я обещал Рональду сделать завтра свисток и для него. Назавтра было десятое мая. Пока старик в шезлонге под деревьями мастерил свисток для Рональда, германские войска, смяв сопротивление голландской армии, хлынули в Голландию. Голландская авиация бросила все свои силы - сорок боевых самолетов - против германского воздушного флота. Тысяча предателей развила бешеную деятельность; весь день с неба сыпались парашютисты. В Сидотоне единственный радиоприемник как раз был выключен - и Хоуард мирно строгал ветку орешника. Его покой не слишком нарушился и после того, как радио включили. Из Сидотона война казалась очень далекой; от немцев деревню отделяла Швейцария, и на войну смотрели безучастно. В Бельгию опять вторглись враги, так было и в прошлую войну; sale Boche! [гнусные боши! (фр.)] На этот раз вторглись и в Голландию; тем больше союзников будет у Франции. А может быть, до Франции на этот раз и не дойдут, ведь сперва надо завоевать и переварить Голландию. Хоуард со всем этим соглашался. Он ясно помнил ход прошлой войны. Он и сам тогда был короткое время в армии, добровольцем в территориальных частях, но недолго - его быстро демобилизовали из-за ревматизма. Главный удар тогда пришелся на Бельгию, вечно она - арена боев, это не ново. А в Сидотоне ничего не изменилось. Время от времени Хоуард рассеянно, без особого интереса слушал радио. Скоро начнется сезон рыбной ловли; снег в низинах растаял, и горные ручьи с каждым днем становятся спокойнее. Отступление из Брюсселя тоже не очень задело его; так было и в прошлый раз. Он слегка встревожился, когда немцы достигли Абвиля, но стратег он был неважный и не понял, что это значит. Впервые по-настоящему потрясло его 29-е мая, когда бельгийский король Леопольд сложил оружие. Такого в прошлую войну не было, и Хоуард расстроился. Но в тот день ничто не могло расстроить его надолго. На другое утро он в первый раз собирался удить рыбу - и весь вечер заботливо разбирал свои снасти, смачивал лески и сортировал наживку. Назавтра он отшагал шесть миль и поймал трех голубых форелей. В гостиницу вернулся около шести, усталый и счастливый, поужинал и сразу же лег в постель. Так он упустил первое сообщение по радио об эвакуации Дюнкерка. Наутро его благодушию настал конец. Почти весь день он просидел в кабачке у радиоприемника, встревоженный и подавленный. Героическое отступление с побережья взволновало его, как ничто за последние месяцы; впервые потянуло домой, в Англию. Да, конечно, ему все равно не найдется там работы, но теперь он хотел вернуться. Хотел снова быть в гуще событий, видеть британские мундиры на улицах, делить общее напряжение и тревогу. Сидотон раздражал его истинно крестьянским равнодушием к войне. Четвертого июня последние английские войска оставили Дюнкерк, Париж подвергся первому и единственному воздушному налету, и Хоуард принял решение. Вечером он сказал об этом миссис Кэвено: - Не нравится мне создавшаяся обстановка. Совсем не нравится. Думаю поехать домой. В такие времена человеку место на родине. Она посмотрела с изумлением. - Неужели вы боитесь, что сюда явятся немцы, мистер Хоуард? Им не пройти так далеко. И успокоительно улыбнулась. - Нет, - сказал он. - С нынешних позиций они далеко не продвинутся. Но все равно, думаю, мне следует вернуться домой. - Он помолчал и прибавил с надеждой: - Может быть, я пригожусь в противовоздушной обороне. Миссис Кэвено не выпускала из рук вязанье. - Мне будет недоставать бесед с вами по вечерам, - сказала она. - И дети будут без вас скучать. - Мне очень приятно было познакомиться с вашими детьми, - сказал Хоуард. - Мне тоже будет скучновато без них. - Шейла в восторге от сегодняшней прогулки с вами. Она поставила цветы в воду. Было не в обычае старика действовать наспех, но в тот же вечер он предупредил мадам Люкар, что уедет через неделю, одиннадцатого июня. Он сказал ей это в кабачке, и там разгорелся оживленный спор - вправе ли он так поступите? В споре участвовали чуть ли не все местные жители, длился он добрый час, немало было выпито перно, и под конец общественное мнение сложилось в пользу. Хоуарда. Нелегко мадам Люкар потерять своего лучшего постояльца, сказал местный жандарм, и всем сидотонцам жаль расстаться со своим английским camarade [товарищем (фр.)], но, конечно, в такие времена старому солдату положено быть у себя на родине. Мсье совершенно прав. Но, может быть, он вернется? Хоуард сказал, что надеется вернуться очень скоро - через считанные недели, как только минует опасное положение на фронте. Назавтра он начал готовиться к путешествию. Готовился не спеша, ведь впереди еще целая неделя. И выдался еще один удачный денек с удочкой у ручья, и он поймал еще двух голубых форелей. После отступления из Дюнкерка в военных действиях на несколько дней наступило затишье, и Хоуард пройдя день в нерешительности, но потом немцы двинулись в наступление на Сомме, и он опять стал готовиться к отъезду. Девятого июня явился Кэвено, неожиданно приехал из Женевы на своей маленькой машине. Он казался еще более озабоченным и рассеянным, чем обычно, и скрылся вместе с женой в их комнатах. Детей отослали в сад. Через час Кэвено постучался к Хоуарду. Старик перед тем читал в кресле и задремал, уронив книгу на колени. Когда в дверь снова постучали, он надел очки и сказал: - Войдите! Он с удивлением посмотрел на посетителя и встал. - Очень рад, - сказал он учтиво. - Как это вы приехали посреди недели? Получили отпуск? Похоже, Кэвено был несколько смущен. - Я взял отпуск на день, - сказал он не сразу. - Разрешите войти? - Конечно, конечно. - Старик засуетился и снял со второго кресла (их всего-то было два) груду книг. Потом предложил гостю сигарету. - Не угодно ли присесть? Тот неуверенно сел. - Что вы думаете о войне? - спросил он. - По-моему, это очень серьезно, - сказал Хоуард. - Мне совсем не нравятся сводки. - Мне тоже. Я слышал, вы собираетесь домой? - Да, возвращаюсь в Англию. Я чувствую, что в такое время мое место там. Наступило короткое молчание. Потом Кэвено сказал: - У нас в Женеве полагают, что Швейцария будет оккупирована. Хоуард посмотрел на него с любопытством. - Вы так думаете? И скоро? - Думаю, что скоро. Очень скоро. Помолчали. Потом Хоуард спросил: - Что же вы тогда будете делать? Рыжий человечек из Женевы поднялся и отошел к окну. Постоял минуту, глядя на луга и на сосны. Потом повернулся к Хоуарду. - Придется мне остаться в Женеве, - сказал он. - Я должен делать свое дело. - По-вашему, это... разумно? - Нет, - признался Кэвено. - Но я так решил. Он прошелся по комнате и снова сел. - Я уже говорил с Фелисити, - сказал он. - Я должен остаться там. Даже при германской оккупации у нас будет много работы. Будет не очень-то приятно. Будет нелегко. Но дело того стоит. - Разве немцы позволят Лиге продолжать работу? - Нам твердо обещано, что позволят. - А что думает об этом ваша жена? - спросил Хоуард. - Думает, что я правильно решил. Она хочет вернуться со мной в Женеву. - Вот как! Кэвено повернулся к нему. - Правду сказать, потому я к вам и пришел, - сказал он. - Должно быть, нам придется трудно, пока война не кончится. Если союзники победят, то победят только применив блокаду. В странах, занятых немцами, будет довольно голодно. - Да, наверно. - Хоуард смотрел на Кэвено с удивлением. Не думал он, что в этом рыжем человечке столько спокойного мужества. - Но вот дети... - виновато сказал тот. - Мы подумали... Фелисити пришла мысль... Вы не могли бы взять их с собой в Англию? - И продолжал торопливо, прежде чем Хоуард успел вставить хоть слово: - Надо только отвезти их к моей сестре в Оксфорд. Нет, лучше я дам телеграмму, и сестра встретит вас в Саутгемптоне с автомобилем и отвезет их к себе в Оксфорд. Боюсь, мы просим невозможного. Если вам это слишком трудно... Мы, конечно, поймем. Хоуард растерянно посмотрел на него. - Дорогой мой, я бы рад помочь вам. Но, признаться, в мои годы я плохой путешественник. На пути сюда в Париже я два дня был совсем болен. Мне ведь почти семьдесят. Было бы вернее, если бы вы поручили детей кому-нибудь покрепче. - Может быть, - сказал Кэвено. - Но ведь никого другого нет. Тогда придется Фелисити самой отвезти детей в Англию. Помолчали. Потом Хоуард сказал: - Понимаю. Она не хочет ехать? Кэвено покачал головой. - Мы с ней не хотим расставаться, - сказал он почти жалобно. - Ведь это, может быть, на годы. Хоуард широко раскрыл глаза. - Поверьте, я сделаю все, что в моих силах, - сказал он. - А насколько разумно отправлять детей со мною, это уж вам решать. Если я умру в дороге, это, пожалуй, доставит много беспокойства и вашей сестре в Оксфорде и детям. - Я вполне готов пойти на такой риск, - с улыбкой сказал Кэвено. - Он невелик по сравнению со всем, чем мы сейчас рискуем. Старик медленно улыбнулся. - Ну что ж, я прожил семьдесят лет и пока еще не умер. Пожалуй, протяну еще несколько недель. - Так вы их возьмете? - Конечно, возьму, раз вы хотите. Кэвено пошел сказать об этом жене, оставив старика в смятении. Он-то думал останавливаться на ночь в Дижоне и в Париже, как сделал на пути сюда; теперь, наверно, разумнее поехать прямиком до Кале. В сущности, для этого ничего не нужно менять, ведь он еще не заказал номера в гостиницах и не взял билет. Изменились только его планы; что ж, надо освоиться с новой мыслью. А справится ли он с двумя детьми, может быть, разумнее нанять в Сидотоне какую-нибудь деревенскую девушку, пускай доедет с ними до Кале в качестве няни? Еще неизвестно, найдется ли такая девушка. Может быть, мадам Люкар знает какую-нибудь... Только позже он сообразил, что Кале уже заняли немцы и лучше всего переправиться через Канал из Сен-Мало в Саутгемптон. Потом он спустился в гостиную и застал там Фелисити Кэвено. Она сжала его руку. - Вы очень, очень добры, вы так нас выручаете, - сказала она. Хоуарду показалось, что она недавно плакала. - Пустяки, - сказал он. - Мне веселей будет ехать с такими спутниками. Она улыбнулась: - Я только что им сказала. Они просто в восторге. Ужасно рады, что поедут домой с вами. Впервые он слышал, что она называет Англию домом. Он поделился с нею своими соображениями насчет няни, и они пошли поговорить с мадам Люкар. Но оказалось, в Сидотоне не сыскать девушки, которая согласилась бы отправиться в такую даль, как Сен-Мало или хотя бы Париж. - Ничего, - сказал Хоуард. - В конце концов, через двадцать четыре часа мы будем дома. Я уверен, что мы отлично поладим. Миссис Кэвено посмотрела на него. - Хотите, я поеду с вами до Парижа? Провожу вас, а потом вернусь в Женеву. - Пустяки, - сказал он, - пустяки. Оставайтесь с мужем. Только расскажите мне, как их одевать и что они говорят... м-м... когда им нужно выйти. И можете за них не беспокоиться. Вечером он пошел с нею взглянуть, как дети укладываются спать. - Ну, как, поедешь со мной в Англию к тетушке? - сказал он Рональду. Мальчик посмотрел на него сияющими глазами: - Да, пожалуйста! Мы поедем поездом? - Да, мы долго будем ехать поездом, - сказал Хоуард. - А нас паровоз повезет или электричка? - Э... м-м... паровоз, я думаю. Да, конечно, паровоз. - А сколько у него колес? Но на это старик уже не умел ответить. - И обедать будем в поезде? - пропищала Шейла. - Да, - сказал Хоуард, - вы пообедаете в поезде. И выпьете чаю и, надеюсь, позавтракаете. - О-о! - недоверчиво протянула девочка. - Завтракать в поезде? Рональд посмотрел удивленно: - А где мы будем спать? - В поезде, Ронни, - вмешался отец. - В отдельной кроватке. - Правда, будем спать в поезде? - Ронни повернулся к старику. - Мистер Хоуард, можно мне спать поближе к паровозу? - И мне. Я тоже хочу поближе к паровозу, - сказала Шейла. Мать оставалась с ними, пока они не уснули. Потом спустилась в гостиную к мужчинам. - Я попросила мадам Люкар приготовить для вас корзинку с едой, - сказала она. - Вам будет проще накормить их в спальном вагоне, чем водить в вагон-ресторан. - Очень признателен, - сказал Хоуард. - Это гораздо удобнее. Миссис Кэвено улыбнулась: - Я-то знаю, каково ездить с детьми. В тот вечер он поужинал с ними и рано лег спать. Усталость была приятная, и он отлично выспался; проснулся, по обыкновению, рано, полежал в постели, перебирая мысленно, о чем еще надо позаботиться. Наконец он поднялся; чувствовал он себя на редкость хорошо. Причина была проста - впервые за много месяцев для него нашлось дело, - но об этом он не догадывался. День прошел в хлопотах. У детей было совсем мало вещей на дорогу, только одежда в небольшом портпледе. С помощью матери старик изучил все сложности их одевания, и как укладывать их спать, и чем кормить. В какую-то минуту миссис Кэвено остановилась и посмотрела на него. - По совести, - сказала она, - вы бы предпочли, чтобы я проводила вас до Парижа, правда? - Совсем нет, - ответил Хоуард. - Уверяю вас, детям будет вполне хорошо со мной. Короткое молчание. - Не сомневаюсь, - медленно сказала она. - Не сомневаюсь, конечно же, с вами им будет хорошо. Больше она о Париже не заговаривала. Кэвено уехал в Женеву, но к ужину вернулся. Отвел Хоуарда в сторону и вручил ему деньги на дорогу. - Не могу выразить, как мы вам благодарны, - пробормотал он. - Совсем другое дело, когда знаешь, что малыши будут в Англии. - Не тревожьтесь о них, - сказал старик. - Вы их отдаете в надежные руки. Мне ведь приходилось заботиться о собственных детях. Он не ужинал с ними в тот вечер, рассудил, что лучше оставить их одних с детьми. На дорогу все уже приготовлено: чемоданы уложены, удочки упрятаны в длинный дорожный футляр. Делать больше нечего. Он пошел к себе. Ярко светила луна, и он постоял у окна, смотрел за поля и леса, вдаль, на горы. Было так безмятежно, так тихо. Он с досадой отошел от окна. Несправедливо, что здесь, на Юре, так спокойно. За двести или триста миль севернее французы отчаянно сражаются на Сомме... Спокойствие Сидотона вдруг показалось ему неприятным, зловещим. Хлопоты и новая ответственность за детей заставили его на все посмотреть по-другому: скорей бы вернуться в Англию, быть в гуще событий. Хорошо, что он уезжает. Мир и покой Сидотона помогли ему пережить тяжкую пору, но настало время уехать. Следующее утро прошло в хлопотах. Он встал рано, но дети и родители Кэвено поднялись еще раньше. Завтракали в столовой все вместе; напоследок Хоуард учился размачивать для детей сухарики в кофе. Потом к дверям подкатил старый "крайслер", готовый отвезти их в Сен-Клод. Прощанье вышло короткое и неловкое. Хоуард уже раньше сказал Кэвено-родителям все, что надо было сказать, а детям не терпелось забраться в машину. Они не понимали, что расстаются с матерью, быть может, на годы; впереди столько удовольствий: ехать в автомобиле до Сен-Клода, провести целый день и всю ночь в самом настоящем поезде с паровозом, - только это их и занимало. Отец и мать, оба красные, неловкие, поцеловали детей, но те просто не понимали, что значит это прощанье. Хоуард, смущенный, стоял рядом. - Прощайте, мои милые, - пробормотала миссис Кэвено и отвернулась. - Можно, я сяду рядом с шофером? - спросил Рональд. - И я хочу рядом с шофером, - сказала Шейла. Тут вмешался Хоуард. - Вы оба сядете рядом со мной. - Он усадил их на заднее сиденье. Потом обернулся к матери. - Им хорошо и весело, - сказал он мягко, - а ведь это главное. Он уселся в машину; она тронулась, и с тягостным расставаньем было покончено. Хоуард усадил детей по обе стороны от себя, чтобы им одинаково хорошо видна была дорога. Порой кто-нибудь из них замечал козу или осла и сообщал об этом, мешая английские слова с французскими, тогда другой карабкался через колени старика и спешил тоже посмотреть на такое чудо. Хоуард с трудом водворял их на места. Через полчаса подъехали к станции Сен-Клод. Консьерж помог им выбраться из машины. - Славные детишки, - сказал он Хоуарду. - Думаю, отец с матерью будут очень тосковать. - Да, верно, - по-французски ответил старик. - Но во время войны детям спокойнее на родине. Я думаю, что их мать решила разумно. Тот пожал плечами, он был явно не согласен: - Да неужто война дойдет до Сидотона! Он перенес их вещи в купе первого класса, помог Хоуарду сдать в багаж чемоданы. И вот маленький поезд, пыхтя, пополз по долине, и Сен-Клод остался позади. Это было в то утро, когда Италия объявила войну союзникам, а немцы перешли Сену севернее Парижа. 3 Уже через полчаса после того, как проехали Морез, дети заскучали. Хоуард этого ждал и приготовился. В саквояже у него были припрятаны кое-какие игры, которыми его снабдила миссис Кэвено. Он достал бумагу, цветные карандаши и усадил детей рисовать пароходы. За три часа, пока доехали до Андело, они успели перекусить; купе засыпано было обертками от сандвичей и апельсиновыми корками; пустую бутылку от молока водворили под сиденье. Шейла уснула, прикорнув подле Хоуарда, головой у него на коленях; Ронни большую часть пути стоял у окна и тихонько напевал французскую считалку: Раз, два, три, В лес гулять пошли, Четыре, пять, Вишни собирать... К тому времени, как доехали до Андело, Хоуард прочно усвоил премудрость порядкового счета. На маленькой станции, где предстояла пересадка, ему пришлось разбудить крепко спавшую Шейлу. Она проснулась вся красная, недовольная и ни с того ни с сего немножко поплакала. Старик утер ей глаза, вышел из вагона, снял детей на платформу и вернулся в вагон за вещами. Носильщиков на платформе не оказалось - наверно, во Франции в военное время это неизбежно. Ничего другого он и не ждал. Он пошел по платформе, нагруженный багажом; дети медленно шли рядом, и он умерял шаг, приноравливаясь к ним. В конторе сидел черноволосый толстяк - начальник станции. Хоуард спросил, не опаздывает ли скорый из Швейцарии. Скорый не придет, ответил начальник станции. Никаких поездов из Швейцарии не будет. Ошеломленный Хоуард возмутился. Почему же об этом не сказали в Сен-Клоде? И как теперь добраться до Дижона? Начальник станции сказал, что мсье может быть спокоен. Будет поезд на Дижон от пограничной станции Валлорб. Его ждут с минуты на минуту. Его ждали с минуты на минуту уже два часа. Хоуард вернулся к детям и вещам, раздосадованный и встревоженный. Раз нет скорого, значит, нельзя из Андело ехать прямиком до Парижа, понадобится пересадка в Дижоне. А попадут они в Дижон только к вечеру, и неизвестно, сколько придется ждать поезда на Париж и удастся ли достать спальные места для детей. Будь Хоуард один, это было бы только досадно; с двумя детьми, о которых надо заботиться, положение становилось серьезным. Он попробовал их развлечь. Ронни с любопытством разглядывал товарные вагоны, стрелки, семафоры, маневровый паровоз, сыпал вопросами, на которые Хоуард не умел ответить, но сверх этого почти не доставлял хлопот. Не то с Шейлой. Девочку, знакомую Хоуарду по Сидотону, словно подменили, - она стала капризная, беспокойная, без конца хныкала. Старик на все лады старался ее развлечь, но безуспешно. Через час сорок минут, когда он совсем извелся, к станции подошел дижонский поезд. Он был переполнен, но Хоуарду удалось найти место в вагоне первого класса; он усадил Шейлу к себе на колени, и она скоро уснула. Ронни стоял рядом, глядел в окно, болтал по-французски с толстой старухой в углу. Вдруг эта женщина наклонилась к Хоуарду. - У вашей девочки лихорадка, да? - спросила она. Удивленный, он ответил по-французски: - Нет, что вы. Просто она немножко устала. Старуха уставилась на него круглыми, как бусинки, черными глазками. - У ней лихорадка. Не годится брать в поезд больного ребенка. Это не по правилам. Мне ни к чему сидеть рядом с больным ребенком. - Уверяю вас, мадам, вы ошибаетесь, - сказал Хоуард, но ужасное подозрение шевельнулось в нем. Старуха обернулась к соседям по вагону. - Это я-то ошибаюсь! - возмутилась она. - Нет, сударь, уж я не ошибусь. Ничего подобного. Коли кто ошибается, сударь, так это вы. Говорю вам, ваша девочка больна, зря вы ее везете в поезде со здоровыми людьми. Глядите, какая она красная! У ней скарлатина, а может, ветряная оспа или еще какая поганая хворь. Кто живет в чистоте, такой гадостью не хворает. - Старуха совсем разошлась, повысила голос. - Это ж надо додуматься, везти в поезде хворого ребенка! Заворчали и другие пассажиры. Кто-то сказал: - Не по правилам это. Такое нельзя допускать. - Мадам, - сказал Хоуард старухе, - у вас, наверно, тоже есть дети? Она фыркнула ему в лицо: - Пятеро. Только я сроду не брала в дорогу хворого ребенка. Куда это годится. - Мадам, я прошу вашей помощи, - сказал старик. - Это дети не мои, а моих друзей, и я должен отвезти их в Англию, потому что в такое время лучше детям быть на родине. Я не знал, что девочка больна. Скажите, как бы вы поступили, будь это ваша дочка? Сердитая старуха пожала плечами. - Я? Меня это не касается, вот что я вам скажу. Малым детям надо оставаться при матери. При матери - вот где им место. Сейчас время такое, жара, да еще в поезд ребенка взяли, вот вам и лихорадка. Сердце Хоуарда сжалось, он подумал, что в этих словах есть доля истины. С другого конца вагона кто-то сказал: - У англичан дети часто болеют. Матери не смотрят за ними, как положено. Оставят ребенка на сквозняке, как тут не схватить лихорадку. Все вокруг были того же мнения. Хоуард опять обратился к старухе: - Вы полагаете, это заразно? Если так, мы сойдем на ближайшей станции. Но я думаю, девочка просто устала. Старая крестьянка так и впилась в него глазами. - Есть у ней сыпь? - Кажется, нет... Право, не знаю. Старуха презрительно фыркнула. - Дайте-ка ее мне. - Она перехватила у него Шейлу, пристроила на могучих своих коленях и ловко сняла с девочки пальто. Проворными пальцами расстегнула платье и тщательно осмотрела малышку со всех сторон. - Сыпи нету, - сказала она, снова одевая Шейлу, - но у ней лихорадка... вся горит, бедняжка. Не годится брать больного ребенка в дорогу, мсье. Ей место в постели. Хоуард взял Шейлу на руки; несомненно, француженка права. Он поблагодарил ее. - Да, я вижу, когда приедем в Дижон, надо будет уложить ее в постель, - сказал он. - Наверно, и врачу надо показать? Старуха пожала плечами. - Незачем. Возьмете у аптекаря микстуру, и все пройдет. Только не давайте вина, покуда у ней лихорадка. Вино горячит кровь. - Понимаю, мадам, - сказал Хоуард. - Вина я ей не дам. - Ни с водой не давайте, ни с кофе. - Понимаю. А молока ей можно? - Молоко не повредит. Многие говорят, детям надо пить столько же молока, сколько вина. Тут все заспорили, что полезно малым детям, а что вредно, и спорили до самого Дижона. Дижонский вокзал был битком набит солдатами. С огромным трудом Хоуард извлек детей и вещи из вагона. У него были при себе саквояж, чемодан и металлический футляр с удочками; остальной свой багаж и портплед с платьем детей он, выезжая, отправил прямиком в Париж. Теперь, с Шейлой на руках, ведя за руку Ронни, он уже не мог взять ничего из вещей; пришлось оставить все в углу платформы и пробиваться с детьми к выходу через густую толпу. Площадь перед вокзалом была запружена грузовиками и солдатами. Хоуард с трудом пробрался к гостинице, где останавливался прежде; его пугало и сбивало с толку, что в городе такой беспорядок. Все-таки он протолкался с детьми в гостиницу; девушка за конторкой узнала его, но сказала, что все номера заняты военными. - Но у меня на попечении больной ребенок, мадемуазель, - и он объяснил, в чем дело. - Да, ваше положение трудное, мсье, - сказала девушка, - но что же я могу? Хоуард слабо улыбнулся. - Вы можете пойти и позвать хозяйку, и, пожалуй, мы все вместе что-нибудь придумаем. Через двадцать минут в его распоряжении был номер с широчайшей двуспальной кроватью, и он извинялся перед негодующим французским лейтенантом, которому капитан приказал разделить номер с другим офицером. Неопрятная толстуха горничная, на которой едва не лопалось платье, хлопотала, наводя в комнате порядок. - Ваша малышка заболела, да? Будьте спокойны, мсье. Наверно, она немножко простыла или, может, съела что-нибудь плохое. Через денек-другой все пройдет. Будет ваша девочка совсем здорова. - Она расправила постель и подошла к Хоуарду, который сидел в кресле с Шейлой на руках. - Вот, мсье. Теперь все готово. - Благодарю вас, - учтиво сказал старик. - Еще одна просьба. Я сейчас уложу ее и пойду за доктором. Может быть, вы с ней побудете, пока я не вернусь? - Конечно, мсье, - ответила горничная. - Бедная крошка! Она смотрела, как он раздевает Шейлу, держа ее на коленях; потревоженная девочка опять заплакала. Француженка широко улыбнулась, разразилась потоком ласковых слов - и Шейла перестала плакать. Через минуту Хоуард передал ее горничной. Та поглядела на него. - Если хотите, идите за доктором, мсье. Я побуду с детьми. Он оставил их, прошел вниз, к конторке, и спросил, где можно найти доктора. Девушку со всех сторон осаждали вопросами, но она на миг оторвалась, подумала. - Не знаю, мсье... вот что... у нас в ресторане обедают офицеры, там есть один medecin major [старший военный врач (фр.)]. Старик протиснулся в переполненный ресторан. Почти все столики заняты были офицерами, по большей части мрачными и молчаливыми. Они показались англичанину обрюзгшими и неопрятными; добрая половина - небриты. После недолгих расспросов он нашел врача, который как раз кончал есть, и объяснил ему, что случилось. Тот надел красное бархатное кепи и пошел за Хоуардом наверх. Десять минут спустя врач сказал: - Не волнуйтесь, мсье. Девочке надо день-другой полежать в постели, в тепле. Но, думаю, уже завтра температура станет нормальная. - А что с ней? - спросил Хоуард. Врач пожал плечами. - Это не инфекция. Может быть, девочка, разгоряченная, играла на сквозняке. Дети, знаете, подвержены простудам. Температура сразу подскакивает довольно высоко, а через несколько часов падает... Он повернулся к двери. - Держите девочку в постели, мсье. Только легкая пища; я скажу хозяйке. Вина нельзя. - Да, конечно. - Хоуард достал бумажник. - Разрешите вас поблагодарить. Он протянул деньги. Француз сложил бумажку, сунул в нагрудный карман мундира. И, чуть помедлив, спросил: - Вы едете в Англию? Хоуард кивнул. - Как только девочке станет лучше, я повезу их в Париж, а потом через Сен-Мало в Англию. Наступило короткое молчание. Грузный небритый человек постоял минуту, глядя на ребенка в постели. Наконец он сказал: - Пожалуй, вам придется ехать в Брест. Там всегда найдется пароход до Англии. Старик удивленно взглянул на него: - Но ведь есть пароходная линия от Сен-Мало. Врач пожал плечами. - Это слишком близко к фронту. Возможно, туда идут только воинские составы. - Он поколебался, потом пояснил: - Кажется, боши перешли Сену возле Реймса. Только небольшие силы, понимаете. Их легко будет отбросить. - Последние слова прозвучали не слишком уверенно. - Плохая новость, - негромко сказал Хоуард. - В этой войне все новости плохи, - с горечью ответил врач. - В недобрый час Франция дала втянуть себя в эту историю. Он повернулся и пошел к лестнице. Хоуард спустился следом, взял в ресторане кувшин холодного молока, немного печенья для детей и, спохватясь в последнюю минуту, немного хлеба себе на ужин. Нес все это через переполненный вестибюль, потом наверх, к себе в номер, и тревожился, что дети так долго оставались одни. Ронни стоял у окна и смотрел на улицу. - Там у вокзала сколько машин, сколько грузовиков! - оживленно сказал он. - И пушки! Настоящие пушки, с тягачами! Можно, мы пойдем посмотрим? - Не теперь, - ответил старик. - Тебе уже пора спать. Он дал детям на ужин печенье и налил молоко в стаканчики для зубных щеток; у Шейлы жар как будто спал, и она без особых уговоров выпила молоко. Потом надо было уложить Ронни на большой кровати рядом с сестрой. Мальчик спросил: - А где моя пижама? - На вокзале, - ответил Хоуард. - Пока ложись для разнообразия в рубашке. А потом я пойду и принесу твою пижаму. Он превратил это в игру, раздел детей, уложил на большой кровати, положив между ними валик, и заботливо укрыл одеялом. - Теперь будьте умницами, - сказал он. - Я только схожу за вещами. Свет я не погашу. Ведь вы не станете трусить? Шейла не ответила; она уже почти уснула, свернувшись клубком, красная, растрепанная. Ронни сказал сонным голосом: - А завтра мы пойдем смотреть пушки и грузовики? - Если ты будешь умницей. Он оставил их и спустился в вестибюль. В ресторане и кафе народу стало больше прежнего; в такой толчее не было надежды найти кого-нибудь, кто помог бы управиться с багажом. Хоуард протолкался к дверям и вышел на улицу, его озадачила и не на шутку тревожила обстановка в городе. На площади перед вокзалом скопились грузовики, пушки и несколько легких танков. Большинство пушек было на конной тяге; лошади запряжены и, похоже, готовы хоть сейчас двинуться в путь. Вокруг в темноте громыхали грузовики, слышались окрики и ругань на протяжном южнофранцузском наречии. И в самом вокзале полно солдат. Тесно сидят на корточках на грязном асфальте платформ, прислонились к чему попало, курят и устало сплевывают в полутьме. Хоуард прошел к платформе прибытия, пытаясь в этой человеческой каше отыскать свои вещи. Он нашел металлический футляр с удочками и саквояж; большой чемодан исчез; и никакого следа вещей, сданных в багаж. Он и не надеялся, что все вещи останутся в целости, но потеря чемодана всерьез его огорчила. Конечно, когда он доберется до Парижа, багаж он найдет в камере хранения, хотя бы и через полгода. Но чемодан, очевидно, украли; или, может быть, его убрал в безопасное место какой-нибудь усердный служащий. Но в такой обстановке это маловероятно. Надо будет еще поискать утром; пока что дети обойдутся одну ночь без пижам. Он вернулся в гостиницу и поднялся в номер. Дети спали; Шейла разметалась в жару и почти совсем раскрылась. Хоуард осторожно ее укрыл и спустился в ресторан: может быть, найдется что-нибудь поесть. Усталый официант наотрез отказался его обслужить, в гостинице не осталось ничего съестного. Хоуард купил в кафе бутылочку коньяку, снова поднялся к себе и поужинал разбавленным коньяком с куском хлеба. Потом он кое-как устроился на ночь в кресле - надо было поспать; его мучила тревога: что-то принесет завтрашний день... Только одно утешало - удочки нашлись, они в целости и сохранности. Рассвет начался около пяти и застал Хоуарда в кресле - он все еще дремал в неудобной позе, покрывало, которое он взял с кровати, наполовину сползло. Вскоре проснулись дети и принялись болтать и играть в постели; старик пошевелился, с трудом выпрямился в кресле. Потер ладонью лоб и щеки; чувствовал он себя совсем больным. Но дети требовали внимания, и он поднялся и помог им в неотложных делишках. Уснуть больше не удалось: по коридорам уже топали взад-вперед. Под окном, на вокзальной площади грузовики, пушки и танки тоже пришли в движение. Скрежет стальных гусениц, рев выхлопных труб, бряцанье сбруи, топот подков - все сливалось в симфонию войны. Хоуард вернулся к детям; Шейле стало лучше, но она была еще явно нездорова. Он поставил около кровати таз и вымыл девочке лицо и руки; потом причесал ее - в саквояже оказался карманный гребешок, одна из немногих оставшихся у него туалетных мелочей. Потом измерил девочке температуру, термометр поставил под мышку - побоялся, как бы она его не разгрызла, если возьмет в рот. Температура оказалась на градус выше нормальной; Хоуард тщетно пытался вспомнить, сколько надо присчитывать, когда термометр ставят под мышку, а не в рот. Впрочем, это не столь важно, все равно девочку надо подержать в постели. Он поднял Ронни, помог ему умыться и оставил одеваться; умылся и сам и позвонил горничной. Он был небрит, но это могло подождать. Горничная вошла и вскрикнула, увидев кресло и покрывало. - Мсье так спал? - спросила она. - Но ведь на кровати хватило бы места для всех. Старик слегка растерялся. - Девочка больна, - сказал он. - Когда ребенок болен, ему нужен простор. Мне было вполне удобно. Взгляд женщины смягчился, она сочувственно прищелкнула языком. - Вечером я вам достану еще матрас, - сказала она. - Будьте спокойны, мсье, я вас уж как-нибудь устрою. Он заказал кофе, булочки и джем, горничная вышла и вскоре вернулась с полным подносом. Когда она поставила все это на туалетный столик, Хоуард отважился спросить: - Мне надо пойти с утра поискать мои вещи и кое-что купить. Мальчика я возьму с собой; это не надолго. Вы подойдете к девчурке, если услышите, что она плачет? Горничная широко улыбнулась. - Ну конечно. Да вы не торопитесь, мсье. Я приведу la petite [маленькую; здесь - крошку (фр.)] Розу, и она поиграет с вашей девочкой. - Розу? - переспросил Хоуард. И потом добрых десять минут стоял и слушал длинную семейную историю. "Крошке" Розе восемь лет, это племянница горничной, дочь брата, брат живет в Англии. Уж наверно, мсье его встречал. Его зовут Тенуа, Анри. Тенуа. Он служит официантом в отеле "Диккенс" в Лондоне, на Рассел-сквер. Он вдовый, вот она и взяла крошку Розу к себе. И так далее, минута за минутой. Хоуарду понадобилось немало такта, чтобы прервать этот поток слов прежде, чем кофе окончательно остыл. Через час, подтянутый и выбритый, ведя Ронни за руку, он вышел на улицу. Мальчик, в берете, курточке и носках, казался истинным французом; напротив, Хоуард в своем поношенном твидовом костюме выглядел как нельзя более по-английски. Десять минут, верный своему обещанию, он задержался на площади и дал мальчику вдоволь наглядеться на грузовики, пушки и танки. Около машины на гусеничном ходу, меньших размеров, чем другие, они остановились. - Celui-ci, c'est un char de combat [это танкетка (фр.)], - громко сказал Ронни. Водитель расплылся в улыбке. - Верно, - подтвердил он. - А я думал, что это танк, - сказал Хоуард тоже по-французски. - Нет-нет-нет, - с жаром запротестовал мальчик. - Танк гораздо больше, мсье. Правда, правда. Водитель засмеялся. - У меня дома, в Нанси, такой же le petit chou [малыш (фр.)]. Подрастет немножко и тоже станет водить такую машину. Они прошли на вокзал. С полчаса бродили по платформам, все еще забитым усталыми солдатами, в поисках пропавшего чемодана, но и следов не нашли. Измученные, задерганные служащие не могли ничем помочь. Под конец Хоуард махнул на это рукой; разумнее купить для детей самое необходимое, что он сам понесет в саквояже, когда они отправятся дальше. Человеку со слабым сердцем потерять в военное время чемодан - отчасти даже облегчение. Они вышли с вокзала и направились к центру города покупать пижамы для детей. И еще купили для Шейлы красных леденцов и книгу с картинками под названием "Слон Бабар". Потом повернули назад к гостинице. - Там английская машина, мсье, - сказал вдруг Ронни. - Какая это марка? - Право, не могу тебе сказать, - ответил старик, но посмотрел через дорогу. Возле заправочной станции стоял большой открытый туристский автомобиль, грубо окрашенный в защитный цвет и весь забрызганный грязью. Видно было, что его давным-давно не мыли. Вокруг суетились двое или трое, заправляли машину бензином, маслом и водой. Еще один насосом накачивал спустившие шины. Один из этих людей показался Хоуарду смутно знакомым. Он остановился и все смотрел через дорогу, пытаясь сообразить, где они встречались. Потом вспомнил: в клубе, полгода назад. Этого человека зовут Роджер Диккинсон, он, кажется, работает по газетной части. В "Морнинг рекорд", вот где он печатается. Довольно известный журналист. Ведя Ронни за руку, Хоуард пошел через улицу. - Доброе утро, - сказал он. - Мистер Роджер Диккинсон, если не ошибаюсь? Тот круто обернулся с тряпкой в руке: он протирал ветровое стекло. В глазах его мелькнуло удивление. - Припоминаю, - сказал он. - В Лондоне, в клубе "Странник"... - Моя фамилия Хоуард. - Припоминаю. - Теперь Диккинсон смотрел во все глаза. - Но... что вы здесь делаете? - Я еду в Париж, но боюсь, придется на несколько дней тут задержаться. И старик рассказал Диккинсону о Шейле. - Выбирайтесь-ка отсюда поскорей, - сказал журналист. - Почему? Журналист изумленно смотрел на него, вертя в руках грязную тряпку. - Немцы перешли Марну. - Теперь уже старик изумленно раскрыл глаза. Диккинсон докончил: - Да еще итальянцы наступают с юга. Последнее замечание Хоуард не уловил. - Перешли Марну? - повторил он. - Да, это плохо. Очень плохо. Но что же делают французы? - Удирают, как зайцы, - ответил Диккинсон. Короткое молчание. - А что вы сказали об итальянцах? - Италия объявила войну Франции. Вы не знали? Старик покачал головой. - Мне никто не говорил. - Это случилось только вчера. Французы, может быть, еще не сообщали, но это правда. Рядом по земле потекла струйка бензина из переполненного бака; тот, кто заправлял машину, отложил шланг и защелкнул крышку. - Больше не входит, - сказал он Диккинсону. - Я сбегаю напротив, куплю несколько brioches [булочек (фр.)] - и двинемся. Диккинсон обернулся к Хоуарду. - Уезжайте отсюда, - сказал он. - Немедленно. Если попадете в Париж сегодня же вечером, все обойдется... по крайней мере, я так думаю. Из Сен-Мало пока еще ходят суда. Старик поднял брови. - Об этом не может быть и речи, Диккинсон. У другого ребенка высокая температура. Журналист пожал плечами. - Ладно, скажу вам прямо, французы не