говорит, этот котенок - кошка. Роза, а почему ты знаешь, что это кошка? - Но котенок чужой, мсье Хоуард, - возразила Николь. - Это ведь не наш котенок. - Теперь он наш, - невозмутимо сказал старик. Она уже открыла рот, готовая ответить резкостью, но передумала и смолчала. - Котенок совсем крошечный, мадемуазель, - сказал Хоуард. - Он не прибавит нам хлопот, а детям доставит большое удовольствие. Это была чистая правда. Дети тесной гурьбой окружили котенка, а он сидел на коленях у Розы и умывал мордочку. Биллем, сияя улыбкой, обернулся к Николь и проговорил что-то непонятное. И опять как завороженный уставился на котенка. - Воля ваша, - покорно сказала Николь. - В Англии тоже вот так подбирают и увозят чужих кошек, да? Хоуард улыбнулся. - Нет, мадемуазель. В Англии так поступают только такие личности, которые ночуют в кино на соломенных тюфяках. Люди самого последнего сорта. Она рассмеялась: - Воры и бродяги. Вот это верно. - И обернулась к Розе. - Как ее зовут? - Жожо, - сказала девочка. Дети теснились вокруг, называли котенка новым именем и добивались ответа. А котенок сидел и невозмутимо умывал мордочку крошечной лапкой. Николь с минуту смотрела на него. Потом сказала: - Он совсем как львы в Венсенском зоопарке. Они тоже так умываются. Хоуард никогда не бывал в парижском зоопарке. - Там много львов и тигров? - спросил он. Николь пожала плечами. - Есть несколько. Не знаю сколько, я там была только один раз. - И посмотрела на Хоуарда, к его удивлению, глаза ее смеялись. - Я пошла туда с Джоном, - сказала она. - Естественно, где уж тут было запомнить, сколько в зоопарке львов и тигров. Старик был изумлен; потом чуть усмехнулся про себя. - Естественно, - повторил он суховато. - Но разве вы никогда не бывали там в детстве? Она покачала головой. - Понимаете, в такие места ходишь только тогда, когда показываешь Париж кому-нибудь из друзей. Джон тогда приехал потому, что хотел посмотреть Париж, он никогда прежде там не был. И я обещала показать ему Париж. Вот как это было. Хоуард кивнул. - И понравился ему зоопарк? - Это был очень счастливый день, - сказала Николь. - Это был французский день. - Она застенчиво взглянула на старика. - Понимаете, мы затеяли такую игру: один день говорить только по-французски, а на другой день только по-английски. В английский день мы не очень-то много разговаривали, - сказала она, отдаваясь воспоминанию. - Это было слишком трудно; мы всегда говорили, что английский день кончается после чая... - Разве Джон хорошо говорил по-французски? - не без удивления спросил Хоуард, очень уж это было непохоже на Джона. Николь от души рассмеялась. - Нет, совсем нет. Он говорил по-французски очень плохо, очень. Но в тот день, по дороге из Венсенского леса, шофер такси заговорил с Джоном по-английски, ведь в Париже много туристов и некоторые шоферы немного знают английский. И Джон разговаривал с ним по-английски. А у меня была новая летняя шляпа с красными гвоздиками - знаете, не элегантная шляпа, а очень простая, для деревни, с широкими полями. И Джон спросил шофера, как будет по-французски... - она чуть замялась, потом докончила: - Спросил, как сказать мне, что я очень мило выгляжу. А шофер очень смеялся и сказал ему, и потом Джон уже знал и сам мог мне это говорить. И он дал шоферу двадцать франков. - Надо полагать, шофер их заслужил, мадемуазель, - сказал Хоуард. - Джон записал эти слова, - сказала Николь. - И потом, когда он хотел меня насмешить, он доставал записную книжку и читал мне это. Она отвернулась и стала смотреть в окно, на медленно плывущие мимо поля. Старик не стал продолжать этот разговор, да и что тут скажешь. Он достал сигареты, которые накануне купила ему Николь, и предложил ей, Но она отказалась. - Это не подходит к моей роли, - тихо сказала она. - Я не так одета. Хоуард понимающе кивнул: во Франции простые женщины не курят на людях. Он закурил и выпустил длинную струю горького дыма. Несмотря на открытое окно, в вагоне стало жарко. Младшие дети, Пьер и Шейла, уже устали и готовы были раскиснуть. Весь день поезд еле тащился под жарким солнцем. Пассажиров было немного; почти все время Хоуард со Своими оставались в купе одни, без посторонних, это было облегчением. Как и накануне, германские солдаты ехали совсем отдельно, в особых вагонах. На каждой станции они высыпали на перроны. В таких городках, как Сен-Бриек, выход с вокзала охраняли двое немецких солдат; теми, кто сходил на полустанках, немцы, по-видимому, не интересовались. Николь это подметила. - Вот это хорошо, - сказала она Хоуарду. - Пожалуй, в Ландерно удастся пройти безо всяких расспросов. Ну, а если остановят, мы им расскажем нашу сказочку, она не так плоха. - А где мы сегодня переночуем, мадемуазель? - спросил старик. - Я всецело в ваших руках. - Миль за пять к югу от Ландерно есть одна ферма, - сказала Николь, - там жила Мари Гиневек, пока не вышла замуж за Жана-Анри. Я ездила туда с папой на конскую ярмарку, это в Ландерно большой праздник. - Понимаю. Как зовут хозяина фермы? Арвер. Аристид Арвер - отец Мари. Понимаете, они люди зажиточные, папа всегда говорил, что Аристид рачительный хозяин. И потом, он понемногу поставляет лошадей для нашей армии. Один раз на празднике в Ландерно Мари признали королевой красоты. Тогда Жан-Анри с ней и познакомился. - Наверно, очень хорошенькая была девушка, - заметил Хоуард. - Прелестная, - подтвердила Николь. - Я тогда была маленькая, с тех пор уже десять лет прошло, даже больше. Но она и сейчас еще красивая. Поезд все полз под жарким солнцем, часто останавливался и на станциях, и между станциями. Детям дали хлеба с колбасой и понемножку лимонада. Это ненадолго заняло их и развлекло, но им уже надоело ехать и не сиделось на месте. - Вот бы нам выкупаться, - сказал Ронни. - Можно нам выкупаться, мсье Хоуард? - эхом откликнулась Шейла. - Нельзя же купаться в поезде, - сказал старик. - Может быть, попозже. А вы побегайте по коридору, там прохладнее. - И обернулся к Николь. - Они вспомнили, как купались три дня назад... или уже четыре?.. Это было как раз перед тем, как мы встретили техников из нашей авиации. Я позволил детям искупаться в речке. - Вот было весело, - сказал Ронни. - Вода такая прохладная, приятная. Он повернулся и выбежал с сестрой в коридор, за ними побежал Биллем. - Англичане отличные пловцы, правда, мсье? - сказала Николь. - Даже малыши только и думают, как бы залезть в воду. Он никогда не думал о своей родине с этой точки зрения. - Мы пловцы? - переспросил он. - Вот как мы выглядим? Николь пожала плечами. - Я знаю не так уж много англичан, - призналась она. - Но Джону больше всего нравилось, когда мы ходили купаться. Хоуард задумчиво улыбнулся. - Джон был очень хороший пловец, и он очень любил плавать. - Он был ужасный упрямец, мсье Хоуард, - сказала Николь. - Ни за что не хотел вести себя как все, кто приезжает в Париж впервые. Я так старалась, так готовилась к его приезду... все обдумала, составила план на каждый день. В первый день я хотела повести его в Лувр, но, представьте, ему это было неинтересно. Ни капельки. Старик опять улыбнулся. - Да, он был не из тех, кто любит посещать музеи. - Может быть, в Англии так принято, мсье, - возразила Николь. - Но в Париже надо смотреть то, что Париж может показать. Право, мсье, Джон совсем сбил меня с толку. Я-то собиралась повести его в Лувр и Трокадеро, и для контраста в Musee de l'Homme [музей Человека (фр.)], и в музей Клюни, и еще у меня был целый список, я хотела ему показать выставки нового искусства. А он ничего этого не стал смотреть! - Мне очень жаль, - сказал Хоуард. Кажется, больше нечего было сказать. - Как же вы проводили время? - Несколько раз купались в бассейне Молитор в Отейе. Тогда все время была жара, в небе ни облачка. И мне не удалось его затащить ни в один музей, ни в один! Он был очень, очень упрямый. - Все же, надеюсь, вы приятно провели время, - сказал Хоуард. - Да, но совсем не так, как я рассчитывала, - улыбнулась Николь. - У меня даже купального костюма не было. Пришлось нам с Джоном пойти и купить костюм. Я никогда прежде ничего такого не делала. Я тогда сказала - хорошо еще, что мы встретились в Париже, а не в Шартре. Понимаете, мсье Хоуард, во Франции это не принято. - Я знаю, - сказал старик. - Джона не слишком заботили правила приличия. И хороший костюм он вам купил? - Очень красивый, - улыбнулась она. - Американский, очень элегантный, серебристый с зеленым. Просто прелесть, так приятно было в нем показаться. - Вот видите, - сказал Хоуард. - А в музей вы не могли бы пойти в таком костюме. Ошарашенная Николь посмотрела на него круглыми глазами. - Но ведь... - начала она, потом рассмеялась. - Было бы презабавно. - И опять улыбнулась. - Мсье, вы говорите нелепости, совсем как Джон. В четыре часа поезд подошел к маленькой станции Ландерно. Они с облегчением вышли из вагона, Николь сняла на платформу всех детей, кроме Ронни, который непременно хотел слезть сам. Вытащили из багажного вагона коляску, уложили в нее остатки провизии и сунули туда же котенка. У выхода не было охраны, и они прошли в город. Ландерно - маленький городок, всего шесть или семь тысяч жителей; это сонный уголок на берегу капризной реки, впадающей в Брестскую бухту и потому подвластной приливам и отливам. Городок выстроен из серого камня и лежит на холмистой равнине, по ней там и сям разбросаны рощицы; это напомнило Хоуарду Йоркшир. После жары и духоты вагона воздух был особенно свеж и приятен, слабый солоноватый запах подсказывал, что уже недалеко до моря. Немцев в городке оказалось немного. Лишь несколько немецких грузовиков виднелось под платанами на площади у реки. Те немцы, которые попадались на глаза, похоже, чувствовали себя не в своей тарелке и старались не привлекать внимания жителей, зная, что люди здесь сочувствуют англичанам. И очень старались держаться повежливей. На улицах солдаты встречались редко - серолицые, усталые, слонялись они по двое, по трое и равнодушно оглядывали чужой город. И вот что поразительно - они, кажется, просто не умели смеяться. Хоуарда и Николь никто не окликнул, они пересекли весь городок и вышли на проселочную дорогу, ведущую к югу. Из-за детей шли не спеша; старик уже приноровился к их медлительности. Дорога была совсем пустынна, и дети разбредались по сторонам как вздумается. Впереди лежала открытая, чуть всхолмленная местность. Хоуард позволил Розе и Виллему снять башмаки и идти босиком; Николь отнеслась к этому не слишком одобрительно. - Это не подходит к нашей роли, - сказала она. - В нашей среде так не поступают. - Здесь нет строгих судей, - возразил старик. Она согласилась, что сейчас соблюдать условности не столь важно, и они побрели дальше; Биллем и Пьер катили коляску. Впереди в небе показались три самолета; они шли на высоте около двух тысяч футов, уверенно направляясь на запад. На Розу нахлынули воспоминания. - Мсье, - закричала она, - смотрите! Три самолета! Скорей ляжем в канаву! - Не волнуйся, - ровным голосом сказал старик. - Они нам ничего плохого не сделают. - Так ведь они бросали бомбы и стреляли из пулеметов, - недоверчиво сказала Роза. - Это другие самолеты, - сказал Хоуард. - Эти самолеты хорошие. Они нас не тронут. И вдруг, наперекор его стараниям всех успокоить, раздался тоненький голосишко Пьера: - Мсье Хоуард, а вы знаете, какие самолеты хорошие, а какие плохие? Сердце старика сжалось, он снова подумал о бойне на монтаржийской дороге. - Почему же, конечно, - сказал он мягко. - Помнишь самолеты, которые мадемуазель показывала вам в Шартре? На которых вам позволили потрогать бомбы? Они вам ничего плохого не сделали, правда? Это были хорошие самолеты. И сейчас над нами летят такие же. Они нас не тронут. Ронни, спеша показать себя знатоком техники, поддержал его: - Хорошие самолеты были наши, правда, мсье Хоуард? - Да, - сказал старик. Николь отвела его в сторонку. - Что же вы такое говорите, - вполголоса упрекнула она. - Ведь это немецкие самолеты. - Я знаю. Но надо же что-то сказать детям. Она проводила глазами три далекие черточки в небе. - Как было чудесно, когда самолеты были только развлечением... Хоуард кивнул. - Вы когда-нибудь летали? - спросил он. - Дважды, на празднике, совсем понемножку. И потом один раз летала с Джоном над Парижем. Вот это было чудесно... В Хоуарде пробудилось любопытство. - Наверно, вы летели с пилотом? Или Джон сам вел машину? - Ну конечно, сам, мсье. Мы были только вдвоем. - Как же он достал самолет? - Старик знал, что в чужой стране это не просто. - Он повел меня на танцы в клуб летчиков на улице Франциска Первого. У него был друг - un capitaine de l'Aeronautique [капитан французского воздушного флота (фр.)], они познакомились в Англии, когда этот капитан служил в нашем посольстве в Лондоне. И этот друг все для Джона устроил. Figurez-vous [вообразите (фр.)], мсье, - продолжала она, - я не могла затащить его ни в один художественный музей, ни в один! Всю жизнь он только и делал, что летал, и вот он приезжает в Париж в отпуск - и опять его тянет на аэродром, ему непременно надо лететь! Хоуард кротко улыбнулся. - Такой уж он был... Но вам понравилось? - Это было чудесно! - сказала Николь. - Прекрасный солнечный день, свежий ветер, и мы выехали в Орли, к ангару летного клуба, и там нас ждал красивый самолет, и мотор уже работал. - Ее лицо омрачилось на мгновенье, и опять она улыбнулась. - Я мало понимаю в самолетах, - призналась она. - Этот был роскошный, сиденья обиты красной кожей, и хромированная лесенка, очень удобно, подняться в кабину. Но Джон был такой грубый. - Грубый? - переспросил Хоуард. - Он сказал, что этот самолет похож на клопа, мсье, хорошо, что механики не слышали. Я сказала, что очень сердита на него за такие слова, ведь нам так любезно позволили полетать на этой машине. А он только засмеялся. А потом, когда мы летели над Парижем с grande vitesse [с большой скоростью (фр.)], сто двадцать километров в час или даже больше, Джон обернулся ко мне и говорит "Он не летает, а ползет, как клоп". Представляете! Наши самолеты очень хорошие, мсье. Во Франции все так говорят. - Надеюсь, вы поставили этого нахала на место, - улыбнулся Хоуард. Николь расхохоталась, такого звонкого смеха старик от нее еще не слышал. - Это было невозможно, мсье Хоуард. Мне никогда не удавалось поставить его на место, как вы говорите. - Очень сожалею, - сказал Хоуард и, помолчав, прибавил: - Я никогда не летал над Парижем. Это красиво? Николь пожала плечами. - Красиво? По-моему, с воздуха ничто не кажется красивым, вот только облака. Но тот день был чудесный, потому что облака тогда были большие, пушистые, Джон их называл ку... кум... как-то так. - Cumulus? [кучевые облака (лат.)] Николь кивнула. - Вот-вот. Мы больше часу там резвились, летали и вокруг облаков, и над ними, и между белыми крутыми откосами, в таких глубоких туманных ущельях. А далеко внизу опять и опять показывался Париж, то увидишь площадь Согласия, то площадь Звезды. Никогда не забуду этот день. А потом мы приземлились, и меня сразу одолел сон, мы возвращались в Париж в автомобиле, и я прислонилась к Джону, положила голову ему на плечо и заснула. Довольно долго шли молча. Пьер и Биллем устали толкать коляску и уступили место Розе, Шейла семенила с ней рядом. Котенок свернулся в коляске и спал крепким сном. Вскоре Николь показала вперед: - Вот и дом... вон там, среди деревьев. Надо было пройти еще около мили. По-видимому, это была большая, процветающая ферма; дом и хозяйственные постройки стояли среди деревьев, защищенные от ветра. На окрестных холмах, сколько хватал глаз, раскинулись, пастбища. Через полчаса подошли к ферме. По длинному ряду конюшен сразу видно было, чем занимается владелец; неподалеку на огороженных участках бегали лошади. За все время пути Хоуард еще не видел такого крепкого, толково устроенного хозяйства. Они направились к домику у ворот, подобию сторожки, и Николь спросила, где найти хозяина. Их послали к конюшне, и они пошли вдвоем, оставив детей с коляской у ворот. На полпути их встретил Аристид Арвер. Он был маленького роста, худощавый, лет пятидесяти пяти; острые черты лица, проницательный взгляд. Хоуард тотчас понял, что это человек очень неглупый. А потом подумал, что у такого человека вполне могла вырасти дочь-красавица, признанная королева красоты "мисс Ландерно". Тонкие черты лица, заострившиеся с годами, наверно, были очаровательны у молоденькой девушки. Арвер был в мешковатом черном костюме, вокруг шеи вместо воротничка обернут не слишком чистый шарф; на голове черная шляпа. - Вы не помните меня, мсье Арвер? - сказала Николь. - Вы были так добры, что пригласили меня однажды, я приезжала с отцом, полковником Ружероном. Вы показывали моему отцу конюшни. А потом принимали нас у себя дома. Это было три года назад... помните? Тот кивнул. - Прекрасно помню, мадемуазель. Полковник очень интересовался моими лошадьми, они хороши для армии, а он ведь, насколько я помню, служил в артиллерии? - Арвер запнулся. - Надеюсь, вы получаете от полковника добрые вести? - Никаких вестей нет уже три месяца, тогда он был под Метцем. - Я очень огорчен, мадемуазель. На это отвечать было нечего, Николь только кивнула. Потом сказала: - Будь отец дома, он, конечно, сам бы с вами поговорил. Но его нет, поэтому вместо него приехала я. Арвер недоуменно наморщил лоб, но тут же слегка поклонился. - Очень приятно, - уронил он. - Нельзя ли пройти к вам в контору? - Извольте. Он повернулся и повел их к конторе. В пыльном, захламленном помещении полно было гроссбухов и обтрепанных канцелярских папок, по углам валялась негодная упряжь. Арвер затворил за ними дверь и предложил шаткие стулья, а сам оперся о край стола - больше сесть было не на что. - Прежде всего, - сказала Николь, - позвольте представить вам мсье Хоуарда. Он англичанин. Коннозаводчик слегка поднял брови, но ответил церемонным поклоном. - Enchante [очень рад (фр.)], - сказал он. - Перейду прямо к делу, мсье Арвер, - продолжала Николь. - Мсье Хоуард давний друг моей семьи. Сейчас у него на попечении несколько детей, он пытается, несмотря на немцев, вернуться в Англию. Мы с мамой говорили об этом, и так как отца сейчас нет, подумали, может быть, тут поможет Жан-Анри, даст лодку. А если это невозможно, может быть, сумеет помочь кто-нибудь из друзей Жан-Анри. У нас достаточно денег, мы оплатим любые услуги. Довольно долго хозяин молчал. - С немцами шутки плохи, - сказал он наконец. - Мы это понимаем, мсье, - сказал Хоуард. - Мы совсем не хотим навлекать на кого-либо неприятности. Поэтому мадемуазель Ружерон и не обратилась прямо к вашему зятю, а пришла поговорить сначала с вами. Арвер обернулся к нему. - Вы хорошо говорите по-французски, не всякий англичанин так говорит. - Я прожил долгую жизнь, не у всякого англичанина было столько времени, чтобы изучить ваш язык. Француз улыбнулся. - И вы стремитесь вернуться в Англию? - Ради себя не так уж стремлюсь, - отвечал старик. - Я охотно пожил бы еще во Франции. Но, видите ли, у меня на руках дети, маленькие англичане, я обещал доставить их на родину. - Он запнулся. - И есть еще трое других. - А что за другие дети? Сколько вас всего? И откуда вы приехали? Понадобилось минут двадцать, чтобы все это разъяснить. Наконец француз спросил: - Эти малыши - Пьер и маленький голландец... Допустим, они попадут в Англию, а что с ними будет дальше? - У меня есть замужняя дочь в Америке, - сказал Хоуард. - Она живет в достатке. Она приютит их у себя в доме на Лонг-Айленде до конца войны, пока мы не разыщем их родных. Им было бы у нее хорошо. Арвер испытующе посмотрел на старика. - В Америке? Так я и поверил. Вы отправите их за океан к дочери? И она захочет с ними нянчиться, - с детьми, которых никогда раньше не видела? С чужими детьми, с иностранцами? - У моей дочери есть ребенок, и она ждет второго, - сказал Хоуард. - Она очень любит детей, всех детей. Об этих малышах она позаботится. Арвер резко выпрямился, отошел от стола. - Это невозможно, - сказал он. - Для Жан-Анри очень опасно впутаться в такую историю. Немцы наверняка его расстреляют. Вы не имеете права предлагать такое. - Он помолчал, потом прибавил: - Я должен помнить о моей дочери. Наступило долгое, тягостное молчание. Наконец старик повернулся к Николь. - Ну, вот и все, - сказал он. И улыбнулся Арверу. - Я прекрасно вас понимаю. На вашем месте, думая о своей дочери, я сказал бы то же самое. - Очень сожалею, что не могу исполнить вашу просьбу, - обратился француз к Николь. Она пожала плечами. - Tant pis, - сказала она. - N'y pensez plus [Тем хуже. Не думайте больше об этом (фр.)]. Арверу Явно было не по себе. - Где сейчас эти дети? - спросил он. Ему объяснили, что дети ждут на дороге, и он пошел с Николь и Хоуардом к воротам. Близился вечер. Дети играли на берегу грязного, заросшего пруда. На лице Шейлы видны были следы слез. - Может быть, вам удобнее здесь переночевать? - смущенно предложил Арвер. - Едва ли у нас найдутся кровати для всех, но как-нибудь устроимся. - Вы очень добры, мсье, - искренне сказала Николь. Они подозвали детей и каждого по очереди представили хозяину; потом все направились к дому. У дверей Арвер позвал жену; из кухни вышла невозмутимая женщина, с виду настоящая крестьянка. Муж в нескольких словах объяснил ей, что все семеро останутся ночевать, церемонно познакомил ее с гостями. Николь повела детей за нею в кухню. - Может, выпьете стаканчик перно? - предложил Арвер Хоуарду. Старик был совсем не прочь выпить стаканчик перно. Кухню заполонили дети, и мужчины прошли в гостиную. Это оказалась скучная чопорная комната, мебель на позолоченных ножках обита красным плюшем. Стену украшала огромная олеография - девочка в белом благочестиво преклонила колени, на нее падает луч света. Олеография называлась La Premiere Communion [первое причастие (фр.)]. Арвер принес перно, стаканы и воду, и они вдвоем уселись за стол. Потолковали о лошадях, о сельском хозяйстве. Арвер когда-то, совсем молодым, был жокеем и приезжал в Англию, в Ньюмаркет, на скачки. Так они довольно приятно беседовали минут пятнадцать. Внезапно Арвер сказал: - Вот вы говорили о вашей дочери, мсье Хоуард. Для нее ведь немалая обуза - принять столько чужих детей. Вы уверены, что их хорошо примут в ее доме? - Их примут очень хорошо, - ответил старик. - Да откуда вы знаете? Может быть, вашей дочери они будут совсем некстати. Хоуард покачал головой. - Не думаю. Но если ей покажется трудно оставить их у себя в доме, ради меня она так или иначе их устроит. Найдет какую-нибудь добрую женщину, которая их приютит, потому что я хочу, чтобы в Америке для них нашелся настоящий дом... вдали от всего этого, - он махнул рукой. - А за деньгами дело не станет. Француз помолчал, уставясь в свой стакан. - Эта гнусная война плохое время для детей, - сказал он наконец. - А теперь Франция разбита, и станет еще хуже. Вы, англичане, теперь уморите нас голодом, как мы морили Германию в девятьсот восемнадцатом. Хоуард молчал. - И я не стану винить за это Англию, - продолжал Арвер. - Но детям здесь будет плохо. - Боюсь, что так, - сказал Хоуард. - Потому-то я и хочу увезти этих детей. Каждый должен делать, что может. Арвер пожал плечами. - Слава богу, у нас в доме нет детей. Хотя... один есть. - Он помолчал. - Это, знаете ли, тяжелый случай. Хоуард посмотрел вопросительно. Хозяин налил ему еще перно. - Один приятель из Парижа спросил, не возьму ли я на работу поляка, - сказал он. - Дело было в декабре, как раз на рождество. Был такой польский еврей, умел ходить за лошадьми, он бежал в Румынию, а оттуда морем в Марсель. Ну, сами понимаете, мобилизация отняла у меня пятерых работников из восьми, и очень трудно было управляться. Хоуард кивнул. - Вы его взяли? - Разумеется. Его звали Симон Эстрейкер, и пришел он ко мне со своим сыном, мальчишке десять лет. У Симона была и жена, но не стану расстраивать вас этой историей. Понимаете, она попала в руки немцам. Старик кивнул. - Так вот, этот Эстрейкер работал тут до прошлой недели, и хорошо работал. Он был тихий, не доставлял никаких хлопот, и сын тоже работал в конюшне. А на прошлой неделе немцы пришли сюда и забрали отца. - Забрали? - Забрали в Германию, на принудительные работы. Видите ли, мсье, он был поляк, да еще еврей. Тут ничем нельзя было помочь. Видно, какая-то подлая свинья в городе донесла, вот они и пришли прямо сюда и спросили про него. Надели на него наручники, затолкали в фургон, там было еще несколько человек, и увезли. - И его сына тоже взяли? - Про сына не спросили, а он как раз был на выгоне, и я про него не сказал. Незачем помогать немцам в их делах. Но парнишку это сильно ушибло. Еще бы, подумал Хоуард и спросил: - Мальчик все еще у вас? - Куда ж ему деваться? И он толково помогает на конюшне. Только, думаю, они скоро пронюхают о нем и явятся, и его тоже заберут. Вошла Николь и позвала обоих на кухню ужинать. Она уже накормила детей и уложила их, хозяйка ухитрилась устроить их всех наверху. Взрослые поели в кухне за длинным столом, вместе с двумя работниками и черноволосым еврейского вида мальчиком; хозяйка называла его Маржан; за все время ужина он едва ли вымолвил три слова. После ужина Арвер опять провел Хоуарда и Николь в гостиную; тут он достал домино и предложил сыграть. Хоуард согласился. Арвер играл невнимательно, мысли его были заняты другим. Вскоре он вернулся к тому, что было у него на уме. - А много детей уезжает в Америку, мсье? Понять не могу, как это вы уверены, что их хорошо примут. Америка очень далеко. Их там не больно трогают наши беды. Хоуард пожал плечами. - Там есть щедрые люди. Если я сумею переправить туда этих детей, они будут как дома, потому что о них позаботится моя дочь. Но даже без нее нашлось бы немало людей, которые обеспечили бы их. Арвер недоверчиво уставился на него. - Это обойдется недешево - заботиться о ребенке, может быть, годы. Не так-то легко взяться за такое ради чужого ребенка, которого совсем не знаешь. - А там как раз за такое и берутся, - сказал старик. - Американцы в такие дела вкладывают деньги. Француз посмотрел на него пристально, задумчиво. - А Маржана Эстрейкера там бы тоже обеспечили? - спросил он наконец. - Уж наверно они не станут заботиться о еврее? - Не думаю, чтобы это имело значение, когда речь идет о ребенке. А для моей дочери это безусловно не имело бы значения. Николь, сидевшая рядом, невольно встрепенулась. - Мсье... - начала она, но старик приподнял руку, и она покорно замолчала, насторожилась. Хоуард сказал твердо: - Если хотите, я возьму этого мальчика с собой. Я отошлю его в Соединенные Штаты вместе с другими детьми. Но прежде всего мне нужна помощь, чтобы вывезти их всех отсюда. - Жан-Анри? - Разумеется, мсье. Арвер поднялся, смешав рукавом забытую партию домино. Вышел, принес еще перно, стаканы, воду и налил Хоуарду. Предложил выпить и Николь, но она отказалась. - Риск огромный, - сказал он упрямо. - Подумайте, что будет с моей дочерью, если вас схватят. - Подумайте, что будет с этим мальчиком, если его схватят, - сказал Хоуард: - Из него сделают раба, загонят в шахту и уморят непосильной работой. Так немцы поступают с польскими детьми. - Знаю, - сказал Арвер. - Это меня и мучает. - А захочет ли Маржан ехать? - сказала вдруг Николь. - Нельзя его заставить, если он не хочет. Он уже большой. - Ему только десять лет, - сказал Арвер. - Все равно, он достаточно взрослый, - возразила Николь. - Мы не можем его взять, если он не захочет ехать. Арвер вышел и через несколько минут вернулся с черноволосым мальчиком. - Вот что, Маржан, - сказал он. - Этот господин поедет в Англию, если только немцы не помешают, а из Англии дети, которые сейчас при нем, поедут в Америку. В Америке они будут в безопасности. Там нет немцев. Хочешь поехать с ними? Мальчик молчал. Ему объяснили все еще раз. Наконец он невнятно сказал по-французски: - А где я буду в Америке работать? - Сначала тебе придется ходить в школу, научиться английскому языку и американским обычаям, - сказал Хоуард. - В школе тебя обучат какому-нибудь ремеслу, и ты сможешь зарабатывать свой хлеб. Чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь? - Убивать немцев, - тотчас решительно ответил мальчик. С минуту все молчали. Потом заговорил Арвер: - Ладно о немцах. Скажи мсье, какому ремеслу ты хочешь выучиться в Америке, если он будет так добр, что возьмет тебя туда. Опять наступило молчание. Его нарушила Николь. - Скажи, может быть, ты хочешь ходить за лошадьми? - мягко спросила она. - Или покупать вещи и выгодно их продавать? - В конце концов, подумала она, ему трудно будет преодолеть какие-то национальные черты. - Что тебе больше нравится? Мальчик поднял на нее глаза. - Я хочу научиться очень далеко стрелять из ружья, - сказал он. - Тогда, если немцы на дороге, можно стрелять с холма. И хочу научиться хорошо, прямо бросать нож. Это лучше всего, когда темно, на узкой улице, потому что нет шума. Арвер не без горечи улыбнулся. - Боюсь, он производит не очень-то хорошее впечатление. Старик промолчал. - Когда мы едем? - спросил Маржан. Хоуард помедлил в нерешительности. Наверно, с этим мальчиком придется нелегко, уж очень он ожесточен, и это еще мягко сказано. Но тут же в душе Хоуарда всколыхнулась безмерная жалость к этому ребенку. - Так что же, хочешь ты поехать с нами? - спросил он. Мальчик кивнул. - Если ты с нами поедешь, ты должен забыть все это насчет немцев, - сказал старик. - Тебе надо будет ходить в школу и учить уроки, и играть в бейсбол, и удить рыбу, как делают все мальчики. - Я еще не могу убить немца, - серьезно ответил Маржан. - Только года через два или три, сейчас у меня еще не хватит силы. Только если напасть, когда немец спит, я ему всадил бы вилы в живот, да и то он, пожалуй, перед смертью дотянется и прикончит меня. А в Америке я всему научусь и вернусь, когда мне станет пятнадцать лет и я стану большой и сильный. - В Америке можно научиться еще многому другому, - мягко сказал Хоуард. - Я знаю, что можно многому научиться, мсье, - ответил мальчик. - Во-первых, надо бы взяться за молодых женщин, а не за мужчин. Если убивать женщин, они не станут рожать, и скоро не будет больше немцев. - Ну, хватит, - оборвал Арвер. - Ступай в кухню и сиди там, пока я не позову. Мальчик вышел. Арвер повернулся к Николь. - Я в отчаянии, что он такого наговорил. - Он слишком много выстрадал, - сказала Николь. - И он еще маленький. Арвер кивнул. - Что с ним только будет, ума не приложу, - сказал он угрюмо. Все долго молчали. Хоуард отпил глоток перно. - Одно из двух, - сказал он. - Либо мальчика очень скоро схватят немцы. Пожалуй, он попытается убить одного, и тогда его пристрелят на месте. Или его отправят в шахты. Он все время станет бунтовать, и скоро его забьют насмерть. Это одна возможность. Арвер тяжело опустился в кресло напротив Хоуарда, на столе между ними стояла бутылка перно. Что-то в тоне старика было очень близко ему. - А вторая возможность? - спросил он. - Он может бежать с нами в Англию, - сказал Хоуард. - Тогда он попадет в Америку, к нему будут добры, о нем позаботятся, и через год или два он забудет все пережитые ужасы. Арвер проницательно посмотрел на старика. - Значит, одно из двух - что же именно? - Это в ваших руках, мсье. Мальчику не спастись от немцев, если вы ему не поможете. Смеркалось, и в сумерках длилось и длилось молчание. Наконец Арвер сказал: - Я посмотрю, что можно сделать. Завтра мы с мадемуазель съездим в Леконке, обсудим все это с Жан-Анри. А вы оставайтесь тут с детьми и никому не показывайтесь на глаза. 9 Почти весь следующий день Хоуард провел на залитом солнцем лугу, тут же играли дети. Его щеки и подбородок обросли колючей щетиной и вызывали досадное ощущение неопрятности, но лучше не бриться, так безопаснее. Вообще же он чувствовал себя хорошо. Желанный отдых освежил его. Хозяйка притащила ему из пыльного подвала старое плетеное кресло, протерла тряпкой; старик поблагодарил и удобно уселся. Дети окружили котенка Жожо и пичкали его молоком и всем, что он только соглашался съесть. Скоро котенок сбежал от них, вскарабкался к старику на колени и уснул. Потом, как-то незаметно для себя, Хоуард занялся массовым изготовлением свистков, а дети стояли вокруг и следили за его работой. По временам у изгороди появлялся маленький поляк Маржан, стоял и пытливо смотрел на всех, лицо его было непроницаемо. Хоуард заговорил с ним, позвал, предложил составить им компанию, но мальчик что-то пробормотал - его, мол, ждет работа - и застенчиво скрылся. Однако еще не раз возвращался и смотрел на играющих детей. Старик больше не тревожил его, не стоило торопить рождение дружбы. Среди дня где-то на западе вдруг загремели оглушительные взрывы. С ними смешался треск зениток; дети прекратили игру и удивленно озирались. Потом откуда-то с поля неподалеку взлетели, словно куропатки, три одномоторных боевых самолета, промчались над ними на высоте около двух тысяч футов и, все набирая скорость и высоту, понеслись на запад. - Это были бомбы, я-то знаю, - рассудительно сказал Ронни. - Сперва они воют - уи-и... а потом падают и взрываются - бум! Только это очень далеко, вот мы и не слышали воя. - Уи-и... бум! - отозвалась Шейла. За нею то же изобразил Пьер, и скоро все дети бегали кругами, подражая вою и грохоту бомбы. А настоящие взрывы слышались реже, и скоро под летним солнцем все стихло. - Это немцы кого-то бомбили, да, мистер Хоуард? - спросил Ронни. - Да, наверно, - ответил старик. - Поди, подержи кору, пока я тут закреплю. Он продолжал мастерить свистки, и дети забыли про бомбежку. К концу дня вернулись Николь и Арвер. Оба были в грязи, ладонь девушки глубоко рассечена и кое-как перевязана. Хоуард был поражен ее видом. - Дорогая моя, что случилось? Какая-то дорожная авария? Она засмеялась не совсем естественным смехом. - Это англичане, мсье, - сказала она. - Был воздушный налет. Среди дня, мы как раз были в Бресте. И меня ранили англичане, мсье. Поспешно подошла мадам Арвер, принесла рюмку коньяку. Потом увела девушку на кухню. Хоуарда оставили на лугу, он сидел и смотрел на запад. Дети едва ли наполовину поняли, что произошло. - Это гадкие самолеты ранили Николь, да, мсье? - сказала Шейла. - Да, - подтвердил старик. - Хорошие самолеты так не делают. Девочке вполне довольно было такого объяснения. - Наверно, это был очень, очень гадкий самолет, раз он ранил Николь. Все с ней согласились. - Гадкие самолеты немецкие, а хорошие - английские, - сказал Ронни. Хоуард не стал объяснять, что тут все не так просто. Потом из дому вышла Николь, очень бледная, с аккуратно забинтованной рукой. Мадам Арвер увела детей на кухню ужинать. Хоуард спросил Николь, что же с рукой. - Пустяки, - сказала она. - Когда падают бомбы, из окон вылетают все стекла. Вот меня и ранило осколком. - Я очень, очень огорчен. Николь обернулась к нему. - Никогда бы не поверила, что на улицах может быть столько стекла. Прямо горы. И пожары... всюду горят дома. И пыль, повсюду толстый слой пыли. - Но как вы попали под бомбежку? - Так уж вышло. Мы ездили на машине в Леконке, там позавтракали и повернули обратно. Когда проезжали через Брест, Аристид решил зайти в банк, а я хотела купить зубной порошок и еще кое-что... всякую мелочь. И пока Аристид был в банке, а я в магазине на Сиамской улице, это случилось. - Что случилось? - спросил Хоуард. Николь пожала плечами. - Самолет промчался над самой крышей, совсем низко, даже видно было номер на фюзеляже, и по знакам на крыльях понятно, что это английский самолет. Он сделал круг над гаванью и сбросил бомбы около военного порта, а потом налетел еще один, и еще... очень много. По-моему, они бомбили немецкие суда. Но некоторые сбрасывали бомбы не сразу, а одну за другой, и несколько штук разорвались прямо в городе. Две бомбы попали в дома на Сиамской улице, три или четыре на улице Луи Пастера. А когда бомба попадает в дом, он весь разваливается, мсье, только и остается куча обломков, футов пять, не выше. И пожары, и тучи дыма, и пыль, и стекло... всюду стекло... Короткое молчание. - Много людей пострадало? - спросил наконец Хоуард. - По-моему, очень много, - сказала Николь. Старик был подавлен. Неужели же никак нельзя избежать подобных ошибок... Он безмерно огорчился за Николь и даже растерялся. Немного погодя она сказала: - Не расстраивайтесь из-за меня, мсье Хоуард. Право, со мной ничего страшного не случилось, и с Аристидом тоже. - Она коротко засмеялась. - Зато я, можно сказать, видела британскую авиацию в действии. Сколько месяцев я жаждала на это посмотреть. Он покачал головой, не в силах что-либо сказать. Николь коснулась его руки. - Много бомб упало в военный порт, - мягко сказала она. - Две или три попали не туда, куда надо, но это ведь не нарочно. Я думаю, немецким кораблям досталось. - И, помолчав, прибавила: - Я думаю, Джон был бы очень доволен. - Да, - с усилием вымолвил Хоуард, - я полагаю, он был бы доволен. Николь взяла его под руку. - Пойдемте в гостиную, выпьем немножко перно, и я расскажу вам про Жан-Анри. Они вошли в дом. Аристида там не было; Хоуард и девушка сели в гостиной. Старик по-прежнему был угнетен и расстроен; Николь налила ему перно, подбавила воды. Потом налила немного и себе. - Так вот, о Жан-Анри, - сказала она. - Сам он не будет в этом участвовать. Аристид не допустит этого из-за Мари. Но в Леконке есть один молодой человек, Симон Фоке, он перевезет вас на лодке. Сердце старика сильно забилось, но он только спросил: - Сколько же лет этому молодому человеку? Николь пожала плечами. - Двадцать, а может быть, и двадцать два. Он голлист. - Что это значит? - В Англии при вашей армии находится такой генерал де Голль, один из наших молодых генералов. Во Франции его почти не знали, но теперь он готовится продолжать борьбу оттуда, из Англии. Наше правительство в Виши его не одобряет, но многие наши молодые люди хотят присоединиться к нему; кто бежит через Испанию, кто на лодках через Ла-Манш. Вот и Симон Фоке тоже хочет переплыть Ла-Манш, он рыбак и прекрасно управляет лодкой. - Но немцы, безусловно, перережут все пути. Она кивнула. - Всякое регулярное сообщение давно прервано. Но на лодках пока еще разрешается рыбачить вдоль побережья и возле острова Уэссан. Надо будет что-то придумать. - Где же он возьмет лодку? - спросил Хоуард. - Аристид это устроил. Жан-Анри даст Симону одну свою ледку напрокат для рыбной ловли, а Симон ее украдет и сбежит в Англию. Жан-Анри сам заявит в полицию и немцам, что у него украли лодку. Но Аристид тайком ему заплатит. А вы, если у вас хватит денег, заплатите Аристиду. Старик кивнул. - Сколько нужно заплатить? - Пять с половиной тысяч франков. Хоуард задумался. Потом достал из кармана бумажник, открыл и со стариковской обстоятельностью стал изучать какую-то бумагу. - У меня на аккредитиве осталось, как я понимаю, сорок фунтов, - сказал он. - Этого хватит? - Думаю, что да. Аристид хочет получить с вас все, что только можно, ведь он крестьянин, мсье, понимаете. Но он хочет нам помочь и не станет из-за денег все портить. - Если сорока фунтов недостаточно, я позабочусь, чтобы, когда война кончится, он получил сполна, - сказал Хоуард. Они поговорили об этом еще немного. Потом Николь встала из-за стола.