ной выйти на свободу. Если это удастся, быть может, он оставит их при себе, станет заботиться о них, пока не кончится война. Пожалуй, можно найти какой-нибудь дом в Шартре, поближе к Николь и ее матери. Понадобится не так уж много денег, чтобы прожить с ними скромно, в одной комнате, самое большее в двух. Мысль о бедности не слишком его тревожила. Прежняя жизнь казалась очень, очень далекой. Потом ночная тьма на востоке начала редеть и стало еще холоднее. Хоуард опять отошел к стене, завернулся в одеяло и сел на пол в углу. И скоро уснул неспокойным сном. В шесть часов его разбудил топот солдатских сапог за стеной. Он пошевелился и сел; Николь уже проснулась и сидела, приглаживая волосы, старалась хоть как-то привести их в порядок без помощи гребня. Вошел немецкий Oberschutze [начальник караула (нем.)], дал им знак подняться и показал дорогу в уборную. Затем солдат принес им фаянсовые чашки, несколько кусков хлеба и кувшин черного кофе. Они позавтракали и стали ждать, что будет дальше. Николь и Хоуард подавленно молчали; даже дети уловили настроение и сидели унылые, вялые. Вскоре дверь распахнулась и появился фельдфебель с двумя солдатами. - Marchez, - приказал он. - Allez, vite! [Выходите, живо! (фр.)] Их вывели наружу и усадили в пятнисто-серый, маскировочной окраски, закрытый военный грузовик вроде фургона. Оба солдата сели туда же, дверцы за - ними захлопнули и заперли. Фельдфебель сел рядом с шофером, обернулся и оглядел их через решетчатое окошко шоферской кабины. Грузовик тронулся. Их привезли в Ланнили и высадили у того большого дома, напротив церкви, где в окне развевался флаг со свастикой. Конвойные ввели их в коридор. Фельдфебель скрылся за какой-то дверью. Здесь они ждали больше получаса. Дети, поначалу испуганные и присмиревшие, заскучали, им уже не сиделось на месте. Пьер тоненько спросил: - Пожалуйста, мсье, можно я выйду и поиграю во дворе? И Ронни с Шейлой мигом подхватили в один голос: - Можно, я тоже пойду? - Пока нельзя, - сказал Хоуард. - Посидите еще немного. - Не хочу тут сидеть, - возмутилась Шейла. - Хочу пойти поиграть на солнышке. Николь наклонилась к ней: - А помнишь слона Бабара? Малышка кивнула. - А обезьянку Жако? Что он сделал? Забавная проделка любимца, как всегда, вызвала смех. - Жако ухватился за хвост Бабара и залез прямо к нему на спину! - А зачем? Тупые серолицые немцы смотрели с угрюмым недоумением. Первый раз в жизни они видели иностранцев, самым своим поведением утверждающих мощь своего отечества. Их смущало и сбивало с толку, что у пленников хватает легкомыслия забавлять детей играми прямо под дверью гестапо. Это пробило брешь в броне их самоуверенности; не очень понимая почему, они чувствовали себя оскорбленными. Не того ждали они после недавней речи фюрера в Спорт-паласе. Победа оказалась иной, чем они ее себе представляли. Дверь открылась, караульные щелкнули каблуками и вытянулись по стойке "смирно". Николь подняла глаза, взяла Шейлу за руку и встала. - Achtung! [Внимание (смирно)! (нем.)] - крикнул из канцелярии фельдфебель, и оттуда вышел молодой офицер, Rittmeister [ротмистр, лейтенант (нем.)] танкового корпуса. На нем была черная форма, вроде походной британской, на голове черный берет, украшенный орлом и свастикой, и еще нашивка - подобие венка. На погонах, на черном сукне тускло поблескивали алюминием череп и скрещенные кости. Хоуард выпрямился. Фоке вынул руки из карманов. Дети притихли и с любопытством уставились на человека в черном. В руке у него был карандаш и записная книжка. Прежде всего он обратился к Хоуарду: - Wie heissen Sie? Ihr Familienname und Taufname? Ihr Beruf? [Кто вы такой? Фамилия, имя? Род занятий? (нем.)] Кто-то более или менее сносно переводил его вопросы на французский, и он записал подробные сведения обо всех, больших и малых. На вопрос о национальности Хоуард назвал себя, Шейлу и Ронни англичанами, отпираться было бесполезно. Национальности Виллема и Маржана неизвестны, сказал он. Лейтенант танкист ушел обратно в канцелярию. Через несколько минут дверь снова распахнулась и арестованным было приказано стать смирно. Фельдфебель подошел к двери. - Folgen Sie mir! Halt! Riihrt Euch! [За мной! Стойте! Вольно! (нем.)] Они очутились в канцелярии, напротив длинного стола. За столом сидел ротмистр, который допрашивал их в коридоре. Рядом - немец постарше, у этого грубо вылепленная голова, короткая стрижка, свирепое лицо, пронизывающий взгляд. Он держался очень прямо, деревянно, будто затянутый в корсет; мундир на нем был тоже черный, но более щегольского покроя и с портупеей черной кожи. Этот человек, как потом узнал Хоуард, был майор гестапо Диссен. Он уставился на Хоуарда, разглядывая его с головы до ног - его одежду, бретонскую шляпу, куртку кирпичного цвета, всю в пятнах, грязный синий комбинезон. - So, - и он заговорил по-английски, жестко, но вполне сносно выговаривая чужие слова. - Некоторые английские джентльмены еще путешествуют по Франции. - Короткая пауза. - Ницца и Монте-Карло, - продолжал он. - Надеюсь, вы очень приятно провели время. Старик молчал. Бессмысленно отвечать на насмешки. Офицер повернулся к Николь. - Вы француженка, - сказал он зло, напористо. - Вы помогали этому человеку тайно действовать против вашей страны. Вы предаете дело перемирия. За это вас следует расстрелять. Ошеломленная девушка безмолвно смотрела на него. - Незачем ее запугивать, - сказал Хоуард. - Мы готовы сказать вам правду. - Знаю я вашу английскую правду, - возразил гестаповец. - Я доберусь до своей правды, хотя бы пришлось эту особу сечь хлыстом, пока на ней живого места не останется, и сорвать все ногти. - Что именно вы хотите знать? - негромко спросил Хоуард. - Я хочу знать, каким образом вы ее заставили помогать вам в вашей работе. Тут старика тихонько, но настойчиво потянули за рукав. Он опустил глаза, и Шейла шепотом потребовала внимания. - Сейчас, - мягко сказал он. - Подожди немножко. - Я не могу ждать, - был ответ. - Мне надо сейчас. Старик обратился к гестаповцу. - Тут есть маленькое неотложное дело, - сказал он кротко. И указал на Розу. - Можно ей вывести отсюда на минуту эту малышку? Они сейчас вернутся. Молодой танкист широко улыбнулся; даже черты гестаповца чуть смягчились. Лейтенант сказал два слова караульному, тот выслушал, стоя навытяжку, и вывел девочек из комнаты. - Я отвечу вам так подробно, как только могу, - сказал Хоуард. - Никакой работы во Франции у меня не было, просто я пытался вернуться в Англию с этими детьми. Что до этой девушки, то она была большим другом моего погибшего сына. Мы с нею были знакомы и раньше. - Это правда, - сказала Николь. - Когда всякое сообщение с Англией прервалось, мсье Хоуард пришел к нам в Шартр. А Фоке я знаю с детства. Мы просили его доставить мсье и детей в Англию на лодке, но он не согласился, потому что это запрещено. Хоуард стоял молча и только восхищался девушкой. Если ей поверят, она полностью выгородит Фоке. Офицер язвительно усмехнулся. - Не сомневаюсь, что мистер Хоуард желал вернуться в Англию, - сухо сказал он. - Здесь становится слишком жарко для субъектов его сорта. - И вдруг резко бросил: - Чарентона мы поймали. Завтра его расстреляют. Короткое молчание. Немец так и впился глазами в арестованных, пронизывал взглядом то старика, то Николь. Девушка в недоумении наморщила лоб. Молодой танкист с бесстрастным лицом чертил что-то на промокашке. Наконец Хоуард сказал: - Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю никакого Чарентона. - Вот как, - сказал немец. - И конечно, вы не знаете вашего майора Кокрейна, и комнаты номер двести двенадцать на втором этаже вашего Военного министерства на Уайтхолле. Старик ощутил на себе испытующие взгляды всех присутствующих. - Я никогда не бывал в Военном министерстве, - сказал он, - и понятия не имею, что там за комнаты. Я был знаком с одним майором по фамилии Кокрейн, у него был дом возле Тотна, но тот Кокрейн умер в двадцать четвертом году. Ни с какими другими Кокрейнами я не знаком. Офицер гестапо хмуро усмехнулся. - И вы думаете, я вам поверю? - Да, так я думаю, - сказал старик. - Потому что это правда. - Позвольте мне сказать два слова, - вмешалась Николь. - Право же, здесь недоразумение. Мсье Хоуард приехал во Францию прямо с Юры, остановился только у нас в Шартре. Он и сам вам скажет. - Совершенно верно, - сказал Хоуард. - Если угодно, я вам расскажу, как я оказался во Франции. Немецкий офицер демонстративно посмотрел на свои ручные часы и с наглым скучающим видом откинулся на спинку стула. - Можете, - сказал он равнодушно. - Даю вам три минуты. Николь тронула Хоуарда за локоть. - И расскажите, кто все эти дети и откуда они, - настойчиво сказала она. Старик чуть помолчал, собираясь с мыслями. Не по силам было ему, в его годы, втиснуть все, что с ним случилось, в три минуты; мысль его работала слишком медленно. - Я приехал во Францию из Англии в середине апреля, - начал он. - Ночь или две провел в Париже, потом поехал дальше и переночевал в Дижоне. Видите ли, я направлялся в Сидотон, это такое место на Юре, хотел немножко отдохнуть и половить рыбу. Гестаповец внезапно выпрямился, будто его подкинуло током. - Какую рыбу? - рявкнул он. - Отвечайте, живо! Хоуард изумленно посмотрел на него. - Голубую форель, - сказал он. - Иногда попадается хариус, но это редкость. - И какой снастью их ловят? Живо! Старик смотрел на него в замешательстве, не зная, с чего начать. - Да вот, - сказал он, - нужна девятифутовая леса, но течение обычно очень сильное, так что "три икс" вполне достаточно. Конечно, муха натуральная, вы понимаете. Немца словно отпустило. - А какую муху вы берете? Ну, об этом поговорить было даже приятно. - Да вот, - с удовольствием начал объяснять старик, - лучше всего форель ловится на "темную оливку" или на "большую синюю". Две или три я поймал на наживку, которая называется "дикий петух", но... Гестаповец перебил его. - Врите дальше, - грубо сказал он. - Некогда мне слушать про ваши рыболовные подвиги. И Хоуард углубился в свою повесть, сжимая ее как только мог. Оба немецких офицера слушали все внимательней и все недоверчивей. Минут через десять старик добрался до конца. Гестаповец, майор Диссен, посмотрел на него презрительно. - Ну-с, допустим, вам можно будет вернуться в Англию, - сказал он. - И что вы станете делать со всеми этими детьми? - Я думал отправить их в Америку, - ответил Хоуард. - Почему? - Потому что там безопасно. Потому что детям нехорошо видеть войну. Лучше им быть подальше от нее. Немец уставился на него. - Прекрасно сказано. А позвольте спросить, на чьи деньги они бы поехали в Америку? - О, я оплатил бы проезд, - сказал старик. Гестаповец презрительно усмехнулся, его все это явно забавляло. - А в Америке что им делать? Подыхать с голоду? - Конечно, нет. Там живет моя замужняя дочь. Она их приютит, пока не кончится война. - Мы даром тратим время, - сказал немец. - Вы что, дураком меня считаете? По-вашему, я поверю такой басне? - Представьте, мсье, это чистая правда, - сказала Николь. - Я знала сына и знаю отца. Конечно, и дочь такая же. В Америке есть люди, которые щедро помогают беженцам, детям. - So, - фыркнул Диссен. - Мадемуазель поддерживает эту басню. Что ж, поговорим о самой мадемуазель. Мы слышали, что мадемуазель была подругой сына сего почтенного джентльмена. Очень близкой подругой... - И внезапно рявкнул: - Любовницей, конечно? Николь выпрямилась. - Можете говорить все, что вам угодно, - спокойно сказала она. - Можете назвать заход солнца каким-нибудь грязным словом, но его красоту вы этим не запятнаете. Наступило молчание. Молодой танкист наклонился к гестаповцу и что-то прошептал. Диссен кивнул и снова обратился к старику. - По датам, - сказал он, - вы успели бы вернуться в Англию, если бы ехали прямо через Дижон. А вы этого не сделали. Вот оно, уязвимое место в вашей басне. Тут-то и начинается вранье. - Он повысил голос. - Почему вы остались во Франции? Отвечайте, живо, хватит болтать чепуху. Даю вам слово, вы у меня заговорите еще до вечера. Так выкладывайте сейчас, вам же будет лучше. Хоуард был огорчен и сбит с толку. - В Дижоне эта малышка заболела, - он указал на Шейлу. - Я ведь только что вам рассказал. Нельзя было везти такого больного ребенка. Побелев от бешенства, гестаповец нагнулся к нему через стол. - Слушайте, - сказал он, - опять предупреждаю, в последний раз. Со мной шутки плохи. Таким враньем не проведешь и младенца. Если бы вы хотели вернуться в Англию, вы бы уехали. - Эти дети на моем попечении, - сказал старик. - Я не мог уехать. - Ложь... ложь... ложь... Гестаповец хотел еще что-то сказать, но сдержался. Молодой танкист нагнулся к нему и опять почтительно что-то прошептал. Майор Диссен откинулся на спинку стула. - Итак, - сказал он, - вы отвергаете нашу доброту и не желаете говорить. Воля ваша. Еще до вечера вы станете откровеннее, мистер англичанин; но к тому времени вам выколют глаза и вы будете корчиться от боли. Это будет недурная забава для моих людей. Мадемуазель тоже на это полюбуется, и детки тоже. В канцелярии стало очень тихо. - Сейчас вас уведут, - сказал гестаповец. - Я пришлю за вами, когда мои люди приготовятся начать. - Он подался вперед. - Вот слушайте, что мы хотим знать, и будете знать, о чем надо говорить, даже когда станете слепы и глухи. Мы знаем, что вы шпион, шатались по стране переодетый, а эта женщина и дети служили для вас ширмой. Мы знаем, что вы действовали заодно с Чарентоном, об этом можете и не говорить. Мы знаем, что один из вас, либо вы, либо Чарентон, сообщил в Англию, что фюрер посетит корабли в Бресте, это вы тогда вызвали налет авиации. - Он перевел дух. - Но вот чего мы не знаем и что вы сегодня нам скажете: каким образом сведения попадали в Англию, к этому майору Кокрейну, - он ехидно скривил губу, - который, если верить вашей басне, умер в двадцать четвертом году. Вот о чем вы расскажете, мистер англичанин. И как только это будет сказано, боль прекратится. Помните об этом. Он махнул фельдфебелю. - Уведите. Их вытолкали из комнаты. Хоуард двигался как в тумане; невозможно поверить, что с ним случилось такое. О подобных историях он читал, но как-то не очень верил. Предполагалось, что так поступают с евреями в концентрационных лагерях. Нет, не может быть... неправда. Фоке отделили от них и куда-то увели. Хоуарда и Николь втолкнули в камеру под лестницей, с зарешеченными окнами; дверь захлопнулась. - Мы здесь будем обедать, мадемуазель? - спросил Пьер. - Да, наверно, Пьер, - глухо проговорила Николь. - А что у нас будет на обед? - спросил Ронни. Николь обняла его за плечи. - Не знаю, - машинально сказала она. - Увидим, когда принесут. Теперь пойди поиграй с Розой. Мне надо поговорить с мсье Хоуардом. И обернулась к старику: - Все очень плохо. Мы впутались в какую-то чудовищную историю. Он кивнул. - Как видно, все дело в том воздушном налете на Брест. Вот когда вам поранило руку. - В магазинах тогда говорили, что в Брест приехал Адольф Гитлер, - сказала Николь. - Но мы не приняли это всерьез. Столько ходит слухов, столько пустой болтовни. Замолчали. Хоуард стоял и смотрел в окно на тесный, заросший сорняками дворик. Теперь все понятно. Обстановка сложилась такая, что местным гестаповцам придется усердствовать вовсю. Им просто необходимо предъявить шпионов - виновников налета, или хотя бы изувеченные тела людей, которых они объявят шпионами. Наконец он заговорил: - Я не могу сказать им то, чего не знаю, и, пожалуй, для меня это плохо кончится. Если меня убьют, сделаете вы для детей все, что можете, Николь? - Да, я все сделаю. Но вас не убьют, нет, вас не тронут. Должен же быть какой-то выход... Она горько покачала головой. Но Хоуард думал о другом. - Я постараюсь добиться, чтобы они дали мне составить новое завещание, - продолжал он. - Тогда после войны вы сумеете получить в Англии деньги, и вам будет на что содержать детей и дать им образование - тем, у кого нет родных. Но пока не кончится война, вам придется делать все, что только в ваших силах. Тянулись долгие часы. В полдень солдат принес им жестяную кастрюлю без крышки с каким-то варевом из мяса и овощей и несколько мисок. Детям раздали по миске, и они с наслаждением принялись за обед. Николь поела немного, но старик почти не притронулся к еде. Солдат убрал поднос, и снова потянулось ожидание. В три часа дверь распахнулась, появился фельдфебель и с ним караульный. - Le vieux, marchez [старик, выходите (фр.)], - скомандовал фельдфебель. Хоуард шагнул вперед, Николь за ним. Караульный оттолкнул ее. Старик остановился. - Одну минуту. - Он взял Николь за руку и поцеловал в лоб. - Ничего, милая, - сказал он. - Не волнуйтесь за меня. Его заторопили, вывели из здания гестапо на площадь. Сияло солнце; проехали две-три машины, в магазинах местные жители заняты были обычными делами. Жизнь в Ланнили шла своим чередом; из церкви в знойное летнее затишье лился негромкий однообразный напев. Женщины с любопытством смотрели из магазинов на идущего мимо под конвоем Хоуарда. Его ввели в другое здание и втолкнули в комнату нижнего этажа. Дверь за ним закрыли и заперли. Он огляделся. Это была обыкновенная мещанская гостиная, обставленная во французском вкусе, с неудобными позолоченными стульями и вычурными безделушками. На стенах в тяжелых золоченых рамах висело несколько очень плохих писанных маслом картин; были тут и пальма в кадке, и на столиках у стены безделушки и выцветшие фотографии в рамках. Посреди комнаты стоял стол, покрытый скатертью. За этим столом сидел молодой человек в штатском - бледное лицо, темные волосы, совсем молод, лет двадцати с небольшим. Он поднял глаза на входящего Хоуарда. - Кто вы? - спросил он по-французски. Он говорил почти лениво, словно все дело не стоило внимания. Старик стоял у двери, силясь подавить страх. Было тут что-то странное и потому опасное. - Я англичанин, - сказал он наконец. Бессмысленно было что-то скрывать. - Вчера меня арестовали. Молодой человек невесело улыбнулся. На этот раз он заговорил по-английски, и притом без малейшего акцента. - Ну что ж, - сказал он, - входите, садитесь. Вот нас и двое. Я тоже англичанин. Хоуард отступил на шаг. - Вы англичанин?! - Принял английское подданство, - небрежно пояснил тот. - Моя мать родом из Уокинга, и я почти всю жизнь провел в Англии. Мой отец был француз, так что по рождению и я считался французом. Но отец погиб еще в прошлую войну. - Что же вы здесь делаете? Молодой человек поманил его к столу. - Подойдите, садитесь. Старик придвинул стул к столу и опять спросил о том же. - Я понятия не имел, что в Ланнили есть еще англичанин, - сказал он. - Что вы все-таки здесь делаете? - Жду расстрела, - сказал молодой человек. Оглушительное тягостное молчание. Наконец Хоуард спросил: - Ваша фамилия не Чарентон? Тот кивнул. - Да, я - Чарентон. Я вижу, вам про меня сказали. И опять в тесной комнате долгое молчание. Хоуард сидел ошеломленный, он не знал что сказать. В замешательстве опустил глаза и увидел на столе руки молодого человека. Чарентон положил руки на стол перед собой и как-то странно их сжал - пальцы переплетены, ладонь левой руки вывернута кверху, ладонь правой - книзу. Большие пальцы скрестились. Заметив недоуменный взгляд старика, Чарентон пристально посмотрел на него и тотчас разнял руки. И чуть вздохнул. - Как вы сюда попали? - спросил он. - Я пытался вернуться в Англию с несколькими детьми... И Хоуард сызнова поведал свою историю. Молодой человек слушал спокойно и не сводил со старика проницательных пытливых глаз. Выслушав до конца, он сказал: - Думаю, вам незачем особенно беспокоиться. Вероятно, вас оставят на свободе, позволят жить в каком-нибудь французском городке. - Боюсь, что будет иначе, - сказал Хоуард. - Видите ли, они считают, что я связан с вами. Чарентон кивнул. - Так я и думал. Поэтому нас посадили вместе. Очевидно, подыскивают еще козлов отпущения. - Боюсь, что так, - сказал Хоуард. Молодой человек встал и отошел к окну. - С вами все обойдется, - сказал он наконец; - Улик против вас нет и взять их неоткуда. Рано или поздно вы вернетесь в Англию. - В голосе его сквозила печаль. - А вы? - спросил Хоуард. - Я? Мне крышка, - сказал Чарентон. - Насчет меня им все ясно. Хоуард не верил своим ушам. Казалось, перед ним разыгрывается какой-то спектакль. - По-видимому, оба мы в трудном положении, - сказал он наконец. - Может быть, ваше тяжелее... не знаю. Но вы можете оказать мне одну услугу. - Он огляделся по сторонам. - Если бы достать лист бумаги и карандаш, я переписал бы свое завещание. Вы его засвидетельствуете? Чарентон покачал головой. - Здесь ничего нельзя писать без разрешения немцев, они просто отберут написанное. И ни один документ с моей подписью не дойдет, до Англии. Придется вам найти другого свидетеля, мистер Хоуард. - Понимаю, - вздохнул старик, потом сказал: - Если я выберусь отсюда, а вы нет, может быть, я сумею для вас что-нибудь сделать? Выполнить какое-нибудь поручение? Чарентон усмехнулся. - Никаких поручений, - отрезал он. - Неужели я ничего не могу сделать? Молодой человек быстро взглянул на него. - Вы знаете Оксфорд? - Прекрасно знаю, - сказал Хоуард. - Вы там бывали? Чарентон кивнул. - Я был в Ориеле. Это вверх по реке, мы туда часто ходили, там запруда, мостик, а рядом старая-престарая гостиница, серый каменный дом. Все время журчит вода, и рыба скользит в прозрачной глубине, и цветы, повсюду цветы. - Вы имеете в виду гостиницу "У форели" в Годстау? - Да... "У форели". Вы знаете это место? - Конечно, прекрасно знаю. По крайней мере, знал сорок лет назад. - Побывайте там как-нибудь в жаркий летний день, - сказал Чарентон. - Посидите на низкой каменной ограде, поглядите на рыбу в пруду и выпейте за меня кружку пива. - Если я вернусь в Англию, я это сделаю, - сказал Хоуард. И опять оглядел убогую, безвкусную обстановку с претензией на роскошь. - Но может быть, я могу кому-нибудь что-то от вас передать? Чарентон покачал головой. - Нет у меня никаких поручений. А если бы и были, я не передал бы их через вас. В комнате почти наверняка есть микрофон, и Диссен подслушивает каждое наше слово. Потому они и свели нас тут. - Он огляделся. - Микрофон, вероятно, за одной из этих картин. - Вы уверены? - Безусловно. - Он повысил голос и заговорил по-немецки: - Вы зря теряете время, майор Диссен. Этот человек понятия не имеет о моих делах. - И, чуть помолчав, продолжал: - Но вот что я вам скажу: в один прекрасный день придут англичане и американцы, и вы будете в их власти. Они будут не так деликатны, как после прошлой войны. Если вы убьете этого старика, вас публично вздернут на виселице, и ваш труп останется гнить на ней в назидание всем другим убийцам. Он обернулся к Хоуарду. - Пускай слышит, это ему полезно, - спокойно сказал он по-английски. Старик встревожился. - Напрасно вы так с ним говорили. Это вам не поможет. - Мне уже ничто не поможет, - возразил Чарентон. - Со мной, можно считать, покончено. Хоуард поежился от этой спокойной уверенности. - Вы раскаиваетесь? - спросил он. - Нет, честное слово, нет! - Чарентон мальчишески засмеялся. - Нам не удалось попасть в Адольфа, но мы его здорово напугали. Позади отворилась дверь. Оба круто обернулись: вошли немецкий ефрейтор и солдат. Солдат прошагал в комнату и остановился возле Хоуарда. Ефрейтор сказал грубо: - Kommen Sie [идите (нем.)]. Хоуард встал. Чарентон улыбнулся ему. - Что я вам говорил? Прощайте. Желаю удачи! - Прощайте, - ответил старик. И ничего больше не успел прибавить. Его вытолкали из комнаты. Когда его вели по коридору к выходу, он увидел распахнутую дверь и за нею уже знакомого гестаповца в черном мундире, разъяренное лицо мрачнее тучи. Со сжавшимся сердцем Хоуард вышел между конвоирами на залитую солнцем площадь. Его отвели обратно к Николь и детям. Ронни бросился к нему. - Маржан учил нас стоять на голове! - выпалил он. - Я уже умею, и Пьер умеет. А Биллем нет, и девочки тоже не могут. Смотрите, мистер Хоуард, смотрите! Дети вокруг стали на головы. Николь тревожно смотрела на Хоуарда. - Вас не тронули? Старик покачал головой. - Они надеялись через меня что-нибудь выведать у молодого человека по фамилии Чарентон. И он коротко рассказал ей о том, что произошло. - Вот так они и действуют, - сказала Николь. - Я слышала об этом в Шартре. Чтобы добиться своего, они не всегда пытают тело. Они пытают душу. Долгий день медленно клонился к вечеру. Взаперти в маленькой камере все задыхались от жары, и не так-то просто было развлекать детей. Им нечего было делать, не на что смотреть, и нечего было им почитать. Николь и Хоуард выбивались из сил, поддерживая мир и прекращая ссоры, и это для них оказалось даже отчасти благом: некогда было раздумывать о том, что впереди. Наконец немецкий солдат принес им ужин - черный кофе и длинные ломти хлеба. За едой дети развлеклись и отдохнули; старик и девушка знали - насытясь, все скоро захотят спать. Когда солдат вернулся за посудой, его спросили о постелях. Он притащил набитые соломой тюфяки, жесткие подушки и всем по одеялу. Николь и Хоуард приготовили постели, и усталые за день дети сразу охотно улеглись. Долгие вечерние часы проходили в томительном бездействии. Старик и девушка сидели на своих тюфяках и невесело раздумывали; порой перекинутся несколькими словами и снова замолчат. Около десяти собрались спать; сняли только верхнее платье, легли и укрылись одеялами. Хоуард сносно спал в эту ночь, но Николь почти не спала. Очень рано, еще до рассвета дверь камеры с грохотом распахнулась. Появился ефрейтор в полной форме, со штыком на поясе и в стальной каске. Он потряс Хоуарда за плечо. - Auf! [Выходи! (нем.)] - приказал он и знаками велел старику встать и одеться. Николь, немного испуганная, приподнялась на локте. - Мне тоже вставать? - спросила она. Немец понял, покачал головой. Натягивая в полутьме куртку, Хоуард повернулся к девушке. - Наверно, опять допрос, - сказал он. - Не тревожьтесь. Я скоро вернусь. Николь была глубоко взволнована. - Мы с детьми будем вас ждать, - просто сказала она. - Я о них позабочусь. - Знаю, - сказал старик. - Au revoir [до свиданья (фр.)]. В холодном предутреннем свете его повели через площадь, мимо церкви, к большому дому, где вывешен был флаг со свастикой. Привели не в ту комнату, где допрашивали в первый раз, а вверх по лестнице. Когда-то здесь была спальня, и кое-что из обстановки осталось, но кровать вынесли, и теперь тут была какая-то канцелярия. У окна стоял гестаповский офицер в черном мундире, майор Диссен. - So, - сказал он. - Опять этот англичанин. Хоуард молчал. Диссен сказал что-то по-немецки ефрейтору и солдату, которые привели арестованного. Ефрейтор отдал честь, вышел и закрыл за собой дверь. Солдат стоял у двери навытяжку. В комнате уже разливался серый свет холодного, пасмурного утра. - Подойдите сюда, - сказал гестаповец. - Поглядите в окно. Славный садик, правда? Старик подошел. За окном был сад, окруженный высокой стеной красного кирпича, ее заслоняли фруктовые деревья. Заботливо ухоженный сад, деревья уже большие, приятно посмотреть. - Да, - негромко сказал Хоуард, - славный сад. Чутье подсказывало, что для него расставили какую-то западню. - Через несколько минут здесь умрет ваш друг мистер Чарентон, - сказал немец. - Если вы ему не поможете, его расстреляют как шпиона. Старик посмотрел на него в упор. - Не понимаю, зачем вы привели меня сюда, - сказал он. - Я впервые встретил Чарентона вчера, когда вы свели нас вместе. Это очень храбрый и очень хороший молодой человек. Если вы его расстреляете, вы сделаете дурное дело. Такому человеку следует сохранить жизнь, чтобы, когда эта война кончится, он мог работать на благо людям. - Очень милая речь, - сказал немец. - Я с вами согласен, ему следует сохранить жизнь. И он будет жить, если вы ему поможете. Он останется в плену до конца войны, ждать уже недолго. Самое большее полгода. Потом его освободят. - Гестаповец повернулся к окну; - Смотрите. Его ведут. Старик посмотрел в окно. По садовой дорожке конвой из шести немецких солдат с винтовками вел Чарентона. Командовал фельдфебель; позади, сунув руки в карманы, неторопливо шел офицер. Руки Чарентону не связали, и он шел очень спокойно. Хоуард обернулся к Диссену. - Чего вы хотите? Для чего вы заставляете меня на это смотреть? - Я велел привести вас сюда, потому что хочу посмотреть, не поможете ли вы вашему другу в минуту, когда он нуждается в помощи. - Немец наклонился к старику. - Послушайте, - он понизил голос, - это же пустяк, это не повредит ни вам, ни ему. И это ничего не изменит в ходе войны, потому что Англия все равно обречена. Если вы скажете мне, каким образом он передавал сведения из Франции в Англию, вашему майору Кокрейну, я остановлю казнь. Он отступил на шаг. - Чего тут раздумывать? Рассуждайте здраво. Какой смысл дать храброму молодому человеку умереть, если его можно спасти, чтобы после войны он мог работать на благо вашего отечества. И ведь никто ничего не узнает. Чарентон останется в тюрьме на месяц или два, пока не кончится война; потом его выпустят. Вам со всеми детьми надо будет остаться во Франции, но если вы сейчас нам поможете, вам незачем оставаться в тюрьме. Вы сможете преспокойно жить в Шартре вместе с этой молодой женщиной. Потом война кончится, и осенью вы поедете домой. Из Англии не будет никаких запросов, ведь к тому времени вся система британского шпионажа рассыплется. Вы ничем не рискуете, и вы можете спасти жизнь этому молодому человеку. - Он опять наклонился к Хоуарду и снова понизил голос: - Всего лишь два словечка. Скажите, как он это делал? Он никогда не узнает, что вы сказали. Старик расширенными глазами смотрел на гестаповца. - Не могу я вам сказать. Я ничего не знаю, это чистая правда. Я никак не был связан с его делами. Он сказал это с облегчением. Будь он осведомлен, было бы куда сложнее. Майор Диссен отошел от него. Сказал грубо: - Вздор. Не верю. Вы знаете достаточно, чтобы помочь агенту вашей страны, когда он нуждается в вашей помощи. Все туристы в любой чужой стране знают достаточно. Вы что, дураком меня считаете? - Может быть, это верно в отношении немецких туристов, - сказал Хоуард. - В Англии обыкновенные туристы ничего не знают о шпионаже. Говорю вам, я не знаю решительно ничего такого, что помогло бы этому человеку. Немец закусил губу. - Я склонен думать, что вы сами шпион, - сказал он. - Вы шатались по всей Франции, переодетый, никому не известно, где вы побывали. Берегитесь. Как бы и вам не разделить его участь. - Если и так, все равно я не могу сказать ничего ценного для вас, потому что я ничего не знаю, - возразил старик. Диссен опять повернулся к окну. - У вас не так уж много времени, - сказал он. - Минута или две, не больше. Одумайтесь, пока не поздно. Хоуард посмотрел в сад. Чарентона поставили спиной к стене, перед сливовым деревом. Руки его теперь были связаны за спиной, и фельдфебель завязывал ему глаза красным бумажным платком. - Никто никогда не узнает, - сказал гестаповец. - У вас еще есть время его спасти. - Я не могу спасти его таким образом, - сказал старик. - Я ровно ничего не знаю. Но то, что вы делаете, дурно, безнравственно. И в конце концов вы на этом ничего не выгадаете. Гестаповец круто обернулся к нему. Приблизил лицо чуть не вплотную к лицу старика. - Он дал вам поручения, - сказал свирепо. - Воображаете, что вы большой ловкач, но меня не проведешь. "У форели"... пиво... цветы... рыба! За дурака меня считаете? Что все это значит? - Именно то, что он сказал, - ответил Хоуард. - Этот уголок ему очень мил. Вот и все. Немец угрюмо отстранился. - Не верю, - процедил он сквозь зубы. В саду фельдфебель оставил молодого человека у стены. Шестеро солдат выстроились в ряд напротив него, шагов за десять. Офицер подал команду, щелкнули затворы. - Я не намерен больше тянуть, - сказал Диссен. - Итак, вам нечего сказать, чтобы спасти ему жизнь? Старик покачал головой. Офицер в саду поднял голову и посмотрел на окно. Диссен махнул рукой. Офицер повернулся, выпрямился и резко выкрикнул команду. Раздался неровный залп. Человек у сливового дерева обмяк, упал наземь, тело дернулось раза два и застыло неподвижно. Старик отвернулся, еле одолевая дурноту. Диссен отошел на середину комнаты. Часовой по-прежнему бесстрастно стоял у двери. - Не знаю, верить ли вашей басне, - хмуро сказал наконец Диссен. - Если вы шпион, то, во всяком случае, очень ловкий. - Я не шпион. - Тогда что вы делали во Франции? Зачем шатались повсюду, переодетый французским крестьянином? - Я уже вам говорил Много раз, - устало сказал старик. - Я старался вывезти детей в Англию, отправить их к родным или в Америку. - Ложь, ложь! - взорвался немец. - Вечно та же ложь! Все вы, англичане, одинаковы! Упрямы, как мулы! - Он вытянул шею и кричал прямо в лицо Хоуарду: - Все вы одна шайка! - Он кивнул на сад за окном. - Вы могли этому помешать, но не помешали. - Я не мог помешать вам убить этого юношу. Это на вашей совести. - Я не хотел его убивать, - мрачно сказал гестаповец. - Он меня заставил, вы оба заставили. Вы оба виноваты в его смерти. Вы не оставили мне другого выхода. Молчание. - Все время вы только и делаете, что лжете и подкапываетесь под нас. Ваш Черчилль и ваш Чемберлен провокаторы, житья нам не давали, это они заставили нас воевать. И вы такой же. Старик не отвечал. Немец немного овладел собой, прошагал через комнату и сел к столу. - Сочинили басню с отправкой детей в Америку. Не верю ни одному слову. Старик очень, очень устал. Сказал равнодушно: - Не в моих силах вас убедить. Но это чистая правда. - Вы все еще утверждаете, что хотите послать этих детей к вашей замужней дочери? - Да. - Где именно она живет в Америке? - На Лонг-Айленде, это место называется Бухта. - Лонг-Айленд. Там живут богачи. Ваша дочь очень богата? - Она замужем за американским дельцом, - сказал старик. - Да, они состоятельные люди. - И вы все еще хотите уверить меня, что богатая женщина приютит у себя в доме этих грязных детишек, которых вы тут подобрали? - недоверчиво сказал немец. - Она их приютит, - сказал Хоуард. И помедлив, продолжал: - Вы не понимаете. Там хотят нам помочь. Когда они принимают детей, беженцев из Европы, они чувствуют, что делают хорошее дело. И так оно и есть. Немец взглянул на него с любопытством. - Вы бывали в Америке? - Бывал. - А не знаете города, который называется Уайтфоллс? Хоуард покачал головой. - Звучит знакомо, но точно не помню. В каком это штате? - В Миннесоте. Далеко Миннесота от Лонг-Айленда? - Это на полпути от океана до океана. Пожалуй, около тысячи миль. Разговор становится очень странным, подумалось Хоуарду. - Теперь насчет мадемуазель, - сказал немец. - Ее вы тоже хотите отослать в Америку? Она что, тоже ваше дитя, разрешите узнать? Старик покачал головой. - Я был бы очень рад, если бы она поехала. Но она не хочет покидать Францию. Ее отец - в плену, в ваших руках, мать осталась одна в Шартре. Я пытался убедить ее поехать с нами в Англию, но она не хочет. Вам не в чем ее обвинить. Гестаповец пожал плечами. - Это еще вопрос. Она помогала вам в вашей работе. - Опять и опять повторяю, я не вел секретной работы, - устало сказал старик. - Я знаю, вы мне не верите. - Он передохнул. - За последние две недели у меня была только одна работа: я старался увезти детей туда, где им ничто не грозит. Снова молчание. - Дайте им уехать в Англию, - тихо сказал Хоуард. - Дайте этому молодому рыбаку. Фоке, отвезти их на его лодке в Плимут и дайте мадемуазель Ружерон отвезти их в Америку. Если вы их выпустите, я вам признаюсь, в чем вам будет угодно. Гестаповец злобно уставился на него. - Что за вздор. Вы оскорбляете германскую нацию. Мы вам не шайка русских, мы не идем на такие сделки. Хоуард промолчал. Немец встал и отошел к окну. - Не понимаю я вас, - произнес он не сразу. - Пожалуй, надо быть очень храбрым человеком, чтобы так сказать. Хоуард слабо улыбнулся. - Не храбрым, - сказал он. - Только очень старым. Что бы вы со мной ни сделали, вы очень мало можете у меня отнять, я свое прожил. Диссен не ответил. Сказал что-то по-немецки часовому, и Хоуарда отвели обратно в камеру. 11 Николь вскочила ему навстречу. Она провела час в нестерпимой тревоге, ее терзал страх за него, дети не давали ни минуты покоя... - Что случилось? - спросила она. - Того молодого человека, Чарентона, расстреляли, - устало сказал Хоуард. - Потом меня очень долго допрашивали. - Садитесь и отдохните, - ласково сказала Николь. - Скоро нам принесут кофе. Вам станет лучше. Он опустился на свой свернутый матрас. - Николь, - сказал он, - я думаю, есть надежда, что они позволят детям уехать в Англию без меня. Если так, вы отвезете их? - Я? Ехать в Англию с детьми, без вас? По-моему, это неудачная мысль, мсье Хоуард. - Если только это будет возможно, я хотел бы, чтобы вы поехали. Она подошла и села рядом. - Ради детей хотите или ради меня? - спросила она. Что ему было на это ответить? - И ради них и ради вас, - сказал он наконец. - В Англии у вас друзья, у маленьких англичан там родные, есть кому позаботиться о детях, - Николь рассуждала спокойно, трезво. - Вам надо только написать письмо и отправить его с ними, если им придется ехать без вас. Что до меня, я ведь вам сказала... теперь мне в Англии не место. Здесь моя родина, здесь мои родители, они в беде. И я должна остаться. Он печально кивнул. - Я боялся, что вы так ответите. Полчаса спустя дверь распахнулась и появились два немецких солдата. Они несли стол. Не без труда протащили его в дверь и поставили посреди комнаты. Потом внесли восемь стульев и с математической точностью расставили вокруг стола. Николь и Хоуард изумленно смотрели на все это. С тех пор как их арестовали, они ели, держа тарелки на весу, накладывали еду из кастрюли, поставленной прямо на пол. И вдруг в обращении с ними появляется что-то новое, что-то странное и подозрительное. Солдаты вышли. Вскоре дверь снова отворилась, и вошел, балансируя подносом, невысокий француз, очевидно, официант из соседнего кафе. Следом шагнул немецкий солдат и навис над ним в угрожающем молчании. Француз, явно испуганный, накрыл стол скатертью и принялся расставлять блюдца и чашки, вместительный кофейник с горячим кофе и кувшин горячего молока, свежие булочки, масло, сахар, джем и тарелку нарезанной кружками колбасы. Потом быстро, с явным облегчением вышел. Солдат снова бесстрастно запер дверь. Дети нетерпеливо столпились вокруг стола. Хоуард и Николь помогли им усесться и стали кормить. Девушка взглянула на Хоуарда. - Какая вдруг перемена, - тихо сказала она. - Не понимаю, что у них на уме. Старик покачал головой. Он тоже ничего не понимал. В глубине сознания затаилась догадка, но он не высказал ее вслух: должно быть, тут новая хитрость, у него пытаются выманить признание. Запугать его не удалось, теперь его хотят подкупить. Дети уплели все, что было на столе, и наелись досыта. Через четверть часа, все так же под конвоем, опять появился маленький официант; он убрал со стола, сложил скатерть и снова молча исчез. Но дверь осталась не запертой. Вошел один из часовых, сказал: - Sie konnen in den Garten gehen [можете выйти в сад (нем.)]. С тру