разглядывать витрины на Пятой Авеню - все эти восхитительные и нелепо-экстравагантные вещи. Я бы обязательно накупил их для Дженнифер, но ведь я должен вести себя как можно естественнее... Да, я боялся возвращаться домой. Потому что теперь, через несколько недель после того, как я узнал правду, она начала худеть. Конечно, совсем понемногу. И даже не замечала этого. Но я-то, который знал все, заметил. Меня притягивали рекламные щиты авиакомпаний: Бразилия, острова Карибского моря, Гавайи ("Бросьте все - и улетайте к солнцу!") и так далее. В тот день они навязывали Европу в мертвый сезон: Лондон - любителям походить по магазинам, Париж - влюбленным... - А как же моя стипендия? А Париж, который я так ни разу и не видела за всю мою чертову жизнь? - А как же наша свадьба? - А разве кто-нибудь когда-нибудь говорил о свадьбе? - Я. Я сейчас об этом говорю. - Ты хочешь жениться на мне? - Да. - Почему? Я пользовался таким фантастически безотказным доверием, что у меня уже была кредитная карточка "Дайназ Клаб". Вж-жик! И вот моя подпись поставлена поверх пунктирной линии - я стал горделивым обладателем двух билетов (первый класс, никак не меньше!) в Город Влюбленных. Лицо Дженни было серовато-бледным, но я-то, входя домой, надеялся, что моя фантастичная идея вернет хоть немного румянца ее щекам. - А ну-ка, угадайте, что случилось, миссис Бэрретт? - произнес я. - Тебя уволили,- предположила моя жена с оптимизмом. - Выпустили на волю,- ответил я, вытащив билеты.- Да здравствует воля! Завтра вечером мы в Париже! - Что за чушь собачья, Оливер,- проговорила она. Но очень спокойно, без обычной притворной задиристости. Ее слова скорее прозвучали нежно-ласково: "Что за чушь собачья, Оливер". - Послушай, ты не могла бы определить поконкретнее, что такое "чушь собачья"? - Слушай,- тихо отозвалась она,- так не пойдет. - Что не пойдет? - спросил я. - Я не хочу в Париж. Мне не нужен Париж. Мне нужен ты. - Ну уж что-что, а этого тебе хватает! - перебил я ее нарочито веселым голосом. - И еще мне нужно время,- продолжала она,- а это как раз то, что ты мне дать не можешь. Тогда я заглянул в ее глаза. В них была невообразимая печаль, понять которую мог только я один. Эти глаза говорили, что ей очень жаль. Ей очень жаль меня. Мы обнялись и замолчали. Конечно, если уж плакать, то вдвоем. Но лучше не плакать. И тогда Дженни объяснила, что она чувствовала себя "абсолютно хреново" и решила опять пойти к доктору Шеппарду - но не на консультацию, а на конфронтацию. - Вы скажете мне наконец, черт подери, что со мной? И он сказал. Почему-то я ощущал себя виноватым в том, что она узнала обо всем не от меня. Она почувствовала это и произнесла заранее продуманную невнятицу: - Он йелец, Олли. - Кто, Джен? - Аккерман. Гематолог. Он законченный йелец: он закончил там и колледж, и Медицинскую Школу. - Да ну? - пробормотал я, понимая, что она старается как-то облегчить этот тяжелый разговор. - Надеюсь, он хоть умеет читать и писать? - поинтересовался я. - Ну, в этом еще предстоит убедиться,- улыбнулась миссис Оливер Бэрретт, выпускница Рэдклиффа 1964 года,- но я уже выяснила, что разговаривать он умеет. Мне хотелось поговорить. - О'кэй, ну тогда сойдет и йелец,- сказал я. - О'кэй,- сказала она. Глава 19 Теперь я, по крайней мере, не боялся идти домой и не старался "вести себя как можно естественнее". Мы опять могли, как и раньше, говорить друг с другом обо всем - даже если это "все" было ужасом осознания того, что дни, которые нам суждено провести вместе, сочтены все до единого. Нам надо было кое-что обсудить, хотя обычно двадцатичетырехлетние супруги о таких вещах не разговаривают. - Я верю, что ты выдержишь, ты же у меня настоящий спортсмен,- говорила она. - Выдержу, выдержу,- отвечал я, думая, догадывается ли всегда такая проницательная Дженнифер, что ее настоящий спортсмен трусит. - Ты должен держаться ради Фила,- продолжала она.- Ему будет очень тяжело. Ну, а ты... ты станешь веселым вдовцом... - Нет, не веселым,- перебил ее я. - Ты будешь веселым, черт побери. Я хочу, чтобы ты был веселым. О'кэй? - О'кэй. Это случилось через месяц, сразу же после обеда. Она не хотела уступать и каждый день возилась на кухне. В конце концов, мне удалось ее убедить, и она все-таки разрешила мне убирать со стола и мыть посуду (хотя поначалу она, горячась, доказывала, что это "не мужская работа"). Итак, я убирал чистые тарелки, а она играла на рояле Шопена. И вдруг остановилась на середине прелюдии. Я бросился в гостиную. Она сидела, просто сидела - и больше ничего. - С тобой все в порядке, Джен? - спросил я (конечно, понимая, что "все в порядке" быть уже не может). - У тебя хватит денег на такси? - поинтересовалась она. - Конечно,- ответил я.- А куда ты хочешь поехать? - Ну, например, в больницу. И посреди обрушившегося на меня суматошного смятения я вдруг понял: "Вот оно". Дженни уходит из нашей квартиры, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Пока я собирал для нее вещи, она просто сидела. О чем она думала? О нашей квартире? Хотела вдоволь насмотреться и все запомнить? Нет. Она просто сидела, ничего не видя перед собой. - Эй,- сказал я,- может быть, ты хочешь захватить с собой что-нибудь конкретно? - Нет.- Она отрицательно покачала головой, а потом, после некоторого размышления, прибавила: - Тебя. Спустившись вниз, мы пытались поймать такси,- что очень нелегко сделать вечером, когда все едут в театр или еще куда-нибудь. Швейцар свистел в свой свисток и размахивал руками, прямо как ополоумевший судья во время хоккейного матча. Дженни стояла, опираясь на меня, и я втайне не хотел никакого такси - лишь бы она вот так стояла и стояла, опираясь на меня. Но "мотор" в конце концов поймали. А таксист (нам всегда везло) оказался весельчаком. Едва он услышал про больницу Маунт Синай, он начал, как водится: - Не волнуйтесь, ребятки, вы в надежных руках. Мы с аистом давненько занимаемся этим делом. На заднем сиденье Дженни свернулась клубочком и прижалась ко мне. Я целовал ее волосы. - Это у вас первенький? - спросил наш жизнерадостный водитель. Думаю, Дженни почувствовала, как я собираюсь рявкнуть на этого малого, потому что прошептала: - Не надо, Олли. Он ведь так старается. - Да, сэр,- ответил я ему.- Это наш первенец, и моя жена неважно себя чувствует. Может быть, попробуем проскочить на красный? Он доставил нас в Маунт Синай в мгновение ока. Этот парень действительно хорошо к нам отнесся, был очень вежливым, открыл нам дверь и все прочее. Перед тем как уехать, он долго желал нам счастья и удачи. Дженни поблагодарила его. Мне показалось, что у нее подкашиваются ноги, и я хотел внести ее внутрь на руках, но она отказалась. - Только не через этот порог, Преппи. Поэтому мы вошли, и я еле вытерпел мучительно-педантичный процесс оформления больничных бумажек. - У вас есть "Голубой щит" или другие медицинские страховки? - Нет. (Кто же думал о таких пустяках? Мы были слишком заняты покупкой фарфора.) Конечно, приезд Дженни не был для них полной неожиданностью. Его предвидели, и нами сразу же занялся Бернард Аккерман, доктор медицины и, как предполагала Дженни, хороший парень, хоть и "законченный йелец". - Мы будем ей вводить лейкоциты и тромбоциты,- проинформировал он меня.- Это то, что ей сейчас нужно больше всего. Антиметаболиты вводить не надо совсем. - А что это значит? - спросил я. - Это замедляет разрушение клеток,- объяснил он,- но - Дженни знает - при этом могут возникнуть неприятные побочные явления. - Послушайте, доктор.- Я знал, что напрасно читаю ему эту лекцию.- Решает Дженни. Как она скажет, так и будет. Только уж вы, ребята, постарайтесь, чтобы ей не было очень больно. - В этом вы можете быть уверены,- ответил он. - Сколько бы это ни стоило, доктор.- Я, кажется, начал переходить на крик. - Это может продлиться несколько недель, а может тянуться месяцами,- предупредил он. - Наплевать на деньги,- сказал я. Врач был со мной очень терпелив и спокойно реагировал на мой бессмысленный напор. - Я просто хочу сказать,- объяснил Аккерман,- что никому не известно, сколько ей осталось. - Запомните, доктор,- продолжал я командовать,- запомните: у нее должно быть все самое лучшее. Отдельная палата. Своя сиделка. И так далее. Пожалуйста. У меня есть деньги. Глава 20 Невозможно домчаться от 63-й Ист Стрит в Манхэттене до Бостона в штате Массачусетс меньше, чем за три часа двадцать минут. Поверьте мне, я проверял предельную скорость на этой дороге и уверен, что никакая машина, иностранная или американская, даже если за рулем сидит сам Грэм Хилл, не проделает этот путь быстрее. Я гнал свой "эм-джи" по Массачусетскому шоссе со скоростью сто пять миль в час. У меня есть такая электрическая бритва - ну знаете, на батарейках,- и будьте уверены, что я тщательно выбрился и сменил рубашку в машине, прежде чем вступить под священные своды офиса на Стейт Стрит. Даже в восемь часов утра здесь уже сидели несколько респектабельных бостонцев, ожидавших встречи с Оливером Бэрреттом III. Его секретарша меня знала и тут же сообщила о моем приходе по селектору. Нет, мой отец не сказал: - Проводите его ко мне в кабинет. Вместо этого дверь распахнулась, и, появившись на пороге собственной персоной, он произнес: - Оливер. Научившись теперь по-другому вглядываться в лица людей, я сразу заметил, что он немного бледен, что волосы его чуть поседели (а может быть и поредели) за эти три года. - Заходи, сын,- произнес он каким-то непонятным тоном, но я не стал вдумываться - мне было не до этого. Я просто вошел в его кабинет и сел на стул для клиентов.- Ну, как живешь, сын? - спросил он. - Хорошо, сэр,- ответил я. - А как Дженнифер? Я не стал лгать ему и сделал вид, что не услышал самый главный вопрос. Я просто выпалил причину моего неожиданного появления. - Отец, одолжи мне пять тысяч долларов. Мне очень нужно. Он посмотрел на меня и, кажется, кивнул. - Ну и...- сказал он. - Простите, сэр? - переспросил я. - Хотелось бы знать - для каких целей? - Я не могу сказать этого, отец. Просто мне нужны "бабки". Пожалуйста. У меня появилось предощущение, что он намеревается дать мне эти деньги,- если, конечно, допустить, что кто-то может предощутить намерения Оливера Бэрретта III. Терзать меня он, видимо, тоже не собирался. Но он хотел... поговорить. - А разве у Джонаса и Марша тебе не платят? - спросил он. - Платят, сэр. Сначала у меня возникло искушение сообщить ему, сколько я там получаю,- чтобы до него просто дошло, какой у меня уровень. Но потом я сообразил, что если он знает, где я служу, то, разумеется, знает, сколько мне платят. - А разве она больше не преподает? - поинтересовался он. Значит, он знает не все. - Не называй ее "она",- предупредил я. - Разве Дженнифер больше не преподает? - вежливо повторил он свой вопрос. - Пожалуйста, оставь ее в покое, отец. Это мое личное дело. Очень важное дело. - Какая-то девушка попала из-за тебя в затруднительное положение? - спросил он без тени осуждения в голосе. - Да,- подтвердил я,- именно так, сэр. И мне нужны бабки. Пожалуйста. Я и не надеялся, что он мне поверит. Да и он тоже не хотел знать правду, а задавал мне вопросы только для того, чтобы мы могли... поговорить. Он выдвинул ящик стола и достал оттуда чековую книжку, медленно раскрыл ее - но не затем, чтобы помучить меня, а просто чтобы иметь возможность подыскать подобающие для такого случая слова. Не задевающие слова. Наконец он выписал чек, вырвал его из книжки и протянул мне. Какое-то мгновение я не мог понять, что тоже должен протянуть руку и взять чек из его пальцев. И, несколько смутившись, он положил чек на край письменного стола, потом посмотрел на меня и кивнул. Все это, видимо, означало: "Бери, сын". Но он только кивнул. Мне тоже не хотелось так уходить. Я подыскивал какие-нибудь обычные, нейтральные слова, но их не было. Это было мучительно: нам обоим хотелось поговорить, и в то же время мы не решались даже смотреть друг другу в глаза. Я подался вперед и взял чек. Да, это был чек на пять тысяч долларов, подписанный Оливером Бэрреттом III. Чернила уже высохли. Я аккуратно сложил чек и, спрятав его в карман рубашки, встал и поплелся к двери. Конечно, нужно было сказать хоть что-нибудь вроде: "Я знаю, по моей вине весьма важные люди из Бостона (а может быть, даже из Вашингтона) прохлаждаются в твоей приемной, и все же, если бы у нас было что сказать друг другу, то я бы мог поболтаться по офису, дождаться тебя, отец, а ты отменил бы тогда какой-нибудь официальный обед..." Ну и так далее. Только остановившись в дверях, я сумел, наконец, глянуть ему в лицо и выговорить: - Спасибо, отец. Глава 21 И еще мне предстояла трудная задача - рассказать обо всем Филу Кавиллери. Мне, кому же еще? Я боялся, что он обезумеет от горя,- а он просто запер дверь своего дома в Крэнстоне и переехал жить ко мне. У каждого свой способ бороться с отчаянием. Фил наводил порядок в квартире. Он мыл, скреб, чистил, полировал. Я не очень понимал ход его мысли, но Господь с ним - пусть делает, что хочет. Может быть, он надеется, что Дженни вернется домой? Может быть. Бедняга. И поэтому наводит чистоту. Он просто не хочет принимать вещи такими, каковы они есть на самом деле. Конечно, он в этом ни за что не признается, но я-то знаю, о чем он думает. Ведь и я думаю о том же. Как только она легла в больницу, я позвонил старине Джонасу и объяснил, почему не смогу приходить на службу. Я притворился, будто очень спешу и не могу долго разговаривать, так как понимал, что он огорчен, хочет сказать мне об этом и не находит слов. Отныне мой день делился на время посещения больницы и время для всего остального. Это остальное значения не имело. Я по привычке ел, наблюдал, как Фил (опять!) вылизывает квартиру, и не мог уснуть даже после таблеток, выписанных мне Аккерманом. Однажды я услышал, как Фил пробормотал, обращаясь сам к себе: - Я больше так не могу. Он был в соседней комнате и протирал наш столовый сервиз. Я ничего не сказал ему, но про себя подумал: "А я вот могу. И кем бы ты ни был - Распоряжающийся Нами Там Наверху,- я прошу: "Пожалуйста, Сэр, пусть все это продлится, я могу выносить это до бесконечности. Потому что Дженни есть Дженни". В тот вечер она выставила меня из палаты. Ей захотелось поговорить со своим отцом "как мужчина с мужчиной". - На это совещание допускаются только американцы итальянского происхождения,- сообщила она. Лицо ее было таким же белым, как и подушки, на которых она лежала.- Так что ползи отсюда, Бэрретт. - О'кэй,- согласился я. - Но не слишком далеко,- добавила она, когда я уже дошел до двери. Я отправился посидеть в холле. Вскоре появился Фил. - Она сказала, чтобы ты заползал,- прошептал он так, словно внутри у него была какая-то глухая пустота.- Пойду куплю сигарет. - Закрой эту чертову дверь,- приказала она, когда я вошел в палату. Я подчинился, а когда подходил к кровати, вдруг увидел все это целиком. Я имею в виду капельницу и прозрачную трубку, ведущую к ее правой руке, которую она все время старалась держать под одеялом. А я хотел видеть только ее лицо - каким бы бледным оно ни было, на нем все еще сияли ее глаза. Поэтому я быстро сел рядом с ней. - Мне совсем не больно, Олли. Знаешь, на что это похоже? Кажется, словно медленно падаешь с обрыва. Что-то задрожало у меня внутри - нечто бесформенное, подбирающееся к горлу, чтобы заставить меня плакать. Но этого не будет. Не будет никогда. Сдохну, а не заплачу. Нет, я не собирался плакать, но и говорить тоже не мог. Я смог только кивнуть в ответ, И я кивнул. - Ерунда,- сказала она. - М-м? - Это было больше похоже на мычание, чем на какое-нибудь слово. - Нет, ты не знаешь, как падают с обрыва, Преппи. Ты ни разу в своей дурацкой жизни не падал с обрыва. - Падал,- возразил я, вновь обретя дар речи.- Когда познакомился с тобой. - Да-а...- На ее лице промелькнула улыбка.- "О, что за падение это было!" Откуда это? - Не знаю,- ответил я.- Шекспир? - Да, но кто это говорит? - произнесла она жалобно.- Я не могу даже вспомнить, из какой это пьесы. Я же закончила Рэдклифф и такие вещи должна помнить. Ведь я знала наизусть нумерацию всех вещей Моцарта в издании Кехеля. - Подумаешь, большое дело,- сказал я. - А вот и большое.- И затем, нахмурившись, спросила: - Под каким номером идет концерт си-минор для фортепьяно с оркестром? - Я посмотрю,- пообещал я. И я знал, где надо смотреть. Дома, на полке у рояля. Найду этот концерт и завтра первым делом скажу ей номер. - А ведь я когда-то это знала,- сказала Дженни.- Правда. Когда-то я это знала. - Слушай,- произнес я, подражая Богарту,- ты что, хочешь поговорить о музыке? - А ты предпочитаешь говорить о похоронах? - Нет.- Я пожалел, что перебил ее. - Похороны я обсудила с Филом. Ты меня слушаешь, Олли? Я отвернулся. - Да, слушаю, Дженни. - Я сказала, что он может заказать католическую мессу. Ты же не будешь против? О'кэй? - О'кэй,- ответил я. - О'кэй,- повторила она. И мне стало немного легче, потому что самое тяжелое было уже сказано. Но я ошибся. - Послушай, Оливер,- мягко сказала Дженни - она всегда говорила так, когда злилась.- Перестань себя изводить, Оливер. - Что? - У тебя виноватый вид, Оливер, ты изводишь себя. Я напрягся изо всех сил и попытался изменить выражение лица, но оно словно застыло. - Никто не виноват. Понимаешь ты это, Преппи? - продолжала она.- Пожалуйста, перестань винить себя! Я хотел смотреть на нее, не отрываясь,- всегда, вечно... И все же опустил глаза. Мне стало совестно, что даже сейчас Дженни может с такой легкостью читать мои мысли. - Неужели ты не можешь сделать для меня такую ерундовину? Я прошу, Олли. Тогда все у тебя будет о'кэй. И опять что-то зашевелилось у меня внутри, подобравшись так близко к горлу, что невозможно даже было ответить "о'кэй". Я молча смотрел на Дженни. - Да черт с ним, с этим Парижем,- внезапно произнесла она. - А? Что? - И с Парижем, и с музыкой, и со всей остальной чепухой. Думаешь, ты меня всего этого лишил? Да мне наплевать на все это. Ты что, не веришь? - Да, не верю,- честно признался я. - Тогда убирайся отсюда. Нечего тебе делать у моего чертова смертного одра. Она не шутила. Я знал, когда Дженни говорит что-то всерьез. И я купил разрешение остаться, солгав: - Я тебе верю. - Так-то лучше. А теперь я хочу тебя кое о чем попросить. И снова что-то сжалось у меня внутри, стараясь выдавить рыдания. Но я выдержал. Я не буду плакать. Просто кивну головой, давая понять Дженнифер, что выполню любую ее просьбу. - Пожалуйста, обними меня покрепче,- попросила она. Я положил руку на ее плечо (боже мой, такое худое!) и тихонько сжал его. - Нет, Олли, не так,- сказала она.- Обними меня по-настоящему. Иди ко мне. Очень осторожно - чтобы не задеть все эти трубочки - я прилег рядом и обнял ее обеими руками. - Спасибо, Олли. Это были ее последние слова. Глава 22 Фил Кавиллери был в солярии и закуривал очередную сигарету, когда я там появился. - Фил? - прошептал я тихо. - Да? - Он посмотрел на меня, и мне показалось, что он все уже знает. Его нужно было хоть как-то утешить. Я подошел и положил руку ему на плечо. Я боялся, что он заплачет. Я был уверен, что сам этого не сделаю. Не смогу. Просто уже поздно. Он дотронулся до моей руки. - Жаль,- пробормотал он.- Жаль, что я...- Тут он запнулся. Я ждал. И, впрочем, куда было спешить?..- Жаль, что я обещал ей держаться. Держаться ради тебя.- И, словно ища опоры, он сжал мою руку. Но я хотел остаться один. Вдохнуть воздуху. Может быть, даже пройтись. Я спустился. Внизу, в больничном холле, стояла полная тишина. Я слышал только стук своих каблуков. - Оливер. Я остановился. Это сказал мой отец. Если не считать сидевшей за столиком дежурной сестры, мы были наедине. Мне вдруг пришло в голову, что в это ночное время, кроме нас, в целом Нью-Йорке бодрствует, должно быть, всего несколько человек. Я не мог его видеть. Я пошел, не останавливаясь, прямо к вращающимся дверям. Но через мгновение он уже стоял на улице рядом со мной. - Оливер,- произнес он.- Ты должен был мне все рассказать. На улице было очень холодно, и я обрадовался этому, потому что мое онемевшее тело смогло, наконец, ощутить хоть что-нибудь. Отец продолжал говорить со мной, а я продолжал стоять неподвижно, чувствуя, как ледяной ветер хлещет меня по лицу. - Как только мне стало об этом известно, я сразу бросился к машине,- рассказывал он. Я забыл надеть пальто. И от холода у меня уже ломило все тело. Хорошо. Очень хорошо. - Оливер,- торопливо проговорил мой отец.- Я хочу помочь. - Дженни умерла,- ответил я. - Прости,- почти беззвучно прошептал отец. Не знаю почему, но я вдруг повторил то, что однажды, давным-давно, услышал из уст замечательной девушки, теперь уже мертвой. - Любовь - это когда не нужно говорить "прости". А потом я сделал то, чего никогда не делал в присутствии отца, и уж тем более в его объятиях. Я заплакал. 1970. ПРИМЕЧАНИЯ [1] "Преппи" - Preppie - пренебрежительное прозвище тех, кто посещает частные курсы по подготовке в высшее учебное заведение. Обычно это дети состоятельных родителей (амер.).- Здесь и далее примечание переводчиков. [2] "А" - высшая оценка в университетах США. [3] Каммингс, Эдуард Эстлин (1894-1962), американский поэт. Одним из его стилистических приемов был отказ от использования заглавных букв. [4] Список десяти лучших студентов на курсе. [5] Плющевая Лига - название восьми университетов, находящихся на Восточном побережье США. [6] Кэнук - презрительное прозвище канадцев. [7] БАСП - белая, англосаксонка, протестантка. [8] Типси - tipsy - под хмельком (англ.). [9] День вручения дипломов. [10] Перевод К. Чуковского. [11] Имеется в виду пьеса Жана Ануя "Бекст, или Честь Божья" (1958 г.). [12] Ответьте, пожалуйста (фр.). [13] Пейн - pain - боль (англ.). [14] Имеется в виду Хэмфри Богарт (1899-1957), американский киноактер. [15] ГЮВ - "Гарвардский Юридический Вестник".