Ч.П.Сноу. Смерть под парусом Charles Percy Snow Death under the sail Перевод с английского И, Якушиной
Файл с книжной полки Несененко Алексея
OCR: Несененко Алексей март 2005
Глава первая ШЕСТЕРО МИЛЕЙШИХ ЛЮДЕЙ Я блуждал по лабиринту тропинок, где каждая новая как две капли воды была похожа на предыдущую. После третьей мили я стал терять терпение. Когда я получил письмо от Роджера, мне показалось заманчивым его предложение провести недели две на яхте в компании наших общих друзей. С каждым годом я становился все тяжелее на подъем и теперь уже с трудом выбирался из своей уютной квартиры, где все до мелочей отвечало моим холостяцким привычкам и где меня всегда ждал хороший стол, теплая, мягкая постель. Но ради интересной компании я в свои шестьдесят три года готов был мириться с мелкими неудобствами. А у Роджера обычно, я знал, собирается занятная молодежь. Кроме того, я всегда любил равнинный ландшафт, мерное плавание по рекам с едва заметным течением и закаты, которыми можно любоваться лишь на таких вот равнинах, где на сотню миль не видно ни единого холмика. И даже нелепость моего положения - как неприкаянный я бродил по тропкам, одна грязнее другой - не способна была нарушить того трепетного волнения, которое охватило меня при виде багрового заката и одинокой несуразной ветряной мельницы у самой линии горизонта. И все же я был зол на Роджера. К тому времени, когда я смог вырваться из Лондона, компания уже провела на яхте целую неделю. В своем письме Роджер рекомендовал мне добраться поездом до Роксема, а оттуда пешком до причала близ Солхауза. Он писал: "...от Солхауза рукой подать, причал очень легко найти". Я шел и проклинал себя. Какое легкомыслие забыть, что непомерный апломб бесшабашного Роджера еще более возрос с той поры, как у него появились состоятельные пациентки. В наказание за свою доверчивость я брел под моросящим дождиком, подгоняемый свежим сентябрьским ветром. Было восемь часов вечера. Одежда начала промокать, и чемодан с каждым шагом все сильнее оттягивал руку. Я понял, что вышел из того возраста, когда подобные приключения могут доставить удовольствие. Вдруг я увидел, как впереди за зарослями тростника, там, где река поворачивает к Солхаузской заводи, блеснула вода, а всего в нескольких сотнях ярдов от себя заметил чернеющую на фоне неба стрелу мачты. Яхта была пришвартована у причала на ночь, иллюминаторы бросали круги света на воду, и из-под паруса пробивалась зеленоватая полоска. Я поспешил на свет и услышал громоподобные раскаты - голос, который мог принадлежать одному-единственному человеку в мире. В жизни своей не встречал я человека, способного производить столько шума. Но сейчас я обрадовался этому голосу, ибо он сулил мне отдых в каюте и стаканчик горячительного из рук какой-нибудь милой девушки. Предвкушая удовольствие, я сейчас готов был простить Роджеру и его голос, который гремел, как иерихонская труба, и даже то, что я по его милости в этот промозглый вечер исколесил чуть не всю округу вдоль и поперек. На душе у меня стало легче, как только я ступил на причал и окликнул Роджера. С яхты послышался какой-то шум и грохот, потом над люком показалась голова Роджера. - Это ты, Иен? Где ты пропадал? - встретил меня радостный Роджер. - Принимал участие в самом нелепом кроссе. Бег с препятствиями, ничего более идиотского представить себе нельзя. Роджер раскатисто захохотал. - Ну-ну, иди-ка к нам да пропусти стаканчик. Все как рукой снимет! Я поднялся на яхту. - Как бы не так, снимет! - проворчал я. - Умереть человеку спокойно не дадут! Роджер захохотал и повел меня вниз, в каюту. Спускаясь следом за ним, я невольно обратил внимание на то, что он толстеет не по дням, а по часам, таким грузным он не был еще никогда. Внизу стоял шум и звенели бокалы. Каюта была залита ярким светом. - А вот и Иен! - крикнул кто-то; меня подтолкнули к койке, и Эвис налила мне в высокий бокал золотистого коктейля. Всякий раз, когда я видел Эвис, у меня возникала мысль: будь я лет на двадцать помоложе, красота девушки волновала бы меня еще больше, но наши отношения были бы лишены той непринужденности, которая существовала между нами сейчас. Теперь же мне оставалось лишь благодарить судьбу за тихую радость, которую испытываешь в обществе таких женщин. Эвис была фантастически хороша в тот вечер. Только она одна могла разливать вино с таким видом, будто совершала полное глубокого смысла таинство, и томная грация девушки, и ее нервный рот, и тонкие белые руки приводили меня в неописуемый восторг. Все в ней было прелестно - от каштановых волос, откинутых с высокого лба назад, до длинных стройных ног; однако, подумал я, достаточно было бы одних лишь этих глаз, чтобы считаться очаровательным созданием. - Ваши глаза, дорогая, пленительны своей печалью, - обратился я к ней. Я был на сорок лет старше Эвис, а возраст дает свои преимущества: можно щедро и без стеснения расточать комплименты, правда, рассчитывать при этом на вознаграждение, ради которого комплименты говорятся, не приходится. - Вы умеете сказать приятное, Иен, - ответила она и протянула мне зажженную сигарету. - Видимо, это от долгой практики; когда я был желторотым юнцом, я ничего в этом деле не смыслил, - пробормотал я, ретируясь в свой угол. - Ее глаза действительно пленяют печалью, - заметил Кристофер, сидевший в противоположном углу. - Печалью, какая бывает у людей, никогда не знавших настоящего горя. Из темноты на миг возникло его бронзовое лицо с улыбкой на жестких, волевых губах. Эвис вспыхнула и радостно засмеялась в ответ. В моей памяти всплыли слухи о предстоящей свадьбе Эвис и Кристофера. Вот уже два года, как Кристофер влюблен в нее и, подобно многим ее поклонникам, не раз бывал близок к отчаянию. По крайней мере мне так казалось, когда я видел их вместе, и я решил, что, если Кристофер наконец добился своего, он этого заслужил. Я ему симпатизировал: мне нравился его живой ум и яркая индивидуальность. Однако, отдавая должное всем его многочисленным достоинствам, я все-таки испытывал уколы ревности, которую, казалось, давно пора было изжить. Я смотрел на улыбающуюся Эвис и мечтал быть таким, как Кристофер, - цветущим, загорелым, и иметь за плечами всего двадцать шесть лет. Что ни говори, а они составляют приятную пару, и я твердил себе, что для Эвис гораздо лучше выйти замуж за Кристофера, нежели за Роджера - ведь еще не так давно Роджер тоже домогался ее и делал это со свойственной ему бесцеремонной напористостью. Эвис отвергла ухаживания Роджера, и он одно время мучительно переживал это. Он не привык, чтобы ему отказывали. Да, я был рад. Вспомнив об этой истории, я посмотрел на Роджера. Он сидел у двери каюты раскрасневшийся, шумный не в меру, и даже мысль о возможном союзе между ним и Эвис казалась кощунственной. Я знал о его растущей известности. Он прочно обосновался на Гарлей-стрит и в кругу своих коллег слыл одним из лучших молодых специалистов. Но этого мало для брака. Он был слишком, как бы это сказать, экспансивен для такой девушки, как Эвис. Они были антиподами во всем и, что самое удивительное, оказались двоюродными братом и сестрой, во что я с большим трудом уговорил себя поверить. Во всяком случае, вся эта история, к счастью, была теперь позади. Эвис, насколько я мог судить, предпочла Роджеру Кристофера, а Роджер, оправившись после переживаний, стал снова прежним неунывающим весельчаком. У меня даже закралось подозрение, что эта прогулка на яхте была задумана в знак того, что все снова встало на свои места. В мои мысли ворвался бас Роджера. Его голос отнюдь не соответствовал моему представлению о том, каким он должен быть у человека с разбитым сердцем. - Иен, что это ты сидишь надутый как индюк? - прогремел он. - Задумался, - ответил я. - О чем это? - спросил Роджер. - Да вот о том, почему это наш хозяин пухнет как на дрожжах, - сказал я. Роджер оглушительно захохотал. - Я, кажется, действительно оброс жирком, - согласился он. -Верный признак того, что душа спокойна. Да, а у нас в компании сегодня новичок. Ты не знаком с молодой особой по имени Тони? - Еще нет, - ответил я, - но не теряю надежды. - Вот она, - Роджер пухлой рукой указал в сторону девушки. - Ее привел к нам Филипп. Это Тони Гилмор. Я был так поглощен своими мыслями об Эвис, что как следует и не разглядел всю остальную компанию. Когда я вошел в каюту, я заметил приветливую улыбку Филиппа, но не обратил внимания на девушку, которая сидела рядом с ним на койке, откинувшись к стене. - Сейчас я тебя представлю, - завопил Роджер. - Тони, это Иен Кейпл. Он живой анахронизм, ему не меньше шестидесяти. Я его пригласил, чтобы отдать дань уважения галантным кавалерам времен короля Эдуарда. - А я бы не прочь перенестись в эпоху Эдуарда, - ответила Тони низким, чуть хриплым голосом, и я был благодарен ей за поддержку. Эта девушка сразу бросалась в глаза, у нее не было утонченности Эвис, зато она отличалась какой-то своеобразной, вызывающей внешностью. Высоко поднятые дуги бровей под копной волос, отливающих золотом в свете лампы, подчеркивали узкие, миндалевидные глаза, один из которых, как я с содроганием заметил, был карим, а другой - серым; на смуглом лице выделялись ярко накрашенные кроваво-красные губы. Стройную фигурку облегало ярко-зеленое платье, перехваченное на тоненькой талии черным поясом. Она сидела, подобрав под себя загорелые обнаженные ноги, а Филипп гладил ее лодыжки. - У Филиппа вкус оказался лучше, чем мы предполагали, - констатировал я, и все присутствующие застучали бокалами о стол в знак одобрения - Филипп был всеобщим любимцем. За всю свою жизнь он палец о палец не ударил и умел только заводить друзей. Кое-как одолев курс наук в Оксфорде, пописывая стишки, играя в любительских спектаклях, а в основном занимаясь пустыми словопрениями, теперь, в свои двадцать пять лет, он фланировал по Европе, бездельничая, как и прежде, и восхищая всех приятностью обхождения. Отец мог ему позволить такую роскошь. Филиппу все прощалось, даже грехи, которых он еще не успел совершить. Развалившись на койке, он поглаживал девушке ноги, и я, глядя в его живое, открытое лицо с волнистой прядью волос, упавшей на лоб, готов был встретить смехом любую его проделку, чтобы доставить удовольствие ему самому и его очаровательной Тони, которую он ввел в наше общество. Он тут же откликнулся на мое замечание. - Вкус? И ты еще смеешь говорить о вкусе, старый негодник! Берегись, Иен, еще одно слово, и я расскажу всем о твоей интрижке с той кривоносой, у которой лицо, словно блин. Такого я еще не слышал. Я даже растерялся. Все прыснули. Филипп продолжал; - Иен встретился с ней в автобусе. Она читала какую-то книгу, а наш приятель подсел к ней и говорит! "Не хотите ли полистать книжечку, которую я вам предложу?" Она в ответ: "Какую книжечку?" А он: "Железнодорожное расписание". Она снова спрашивает: "Зачем это?" А Иен ей: "Чтоб выбрать подходящий поезд и махнуть вдвоем на край света!" У нее было плоское, как блин, лицо и нос на одну сторону, хотите - верьте, хотите - нет. Раздался дружный хохот. Роджер заглушил всех, Я сделал попытку оправдаться, но мои слова потонули в общем веселье, к которому волей- неволей пришлось присоединиться и мне. Сквозь смех прорвался резкий, звучный голос Уильяма: - У Иена отменный вкус, и такая история никак не могла с ним приключиться. А вот Филипп начисто лишен фантазии и такие вещи вполне в его вкусе. Отсюда вывод! этот случай произошел с самим Филиппом. Филипп, нимало не смутившись, улыбнулся, а Тони шутливо дернула его за ухо. Я поднял бокал и провозгласил: - Уильям, мальчик мой, ты спас меня! В знак благодарности предлагаю тост - за твое здоровье! Как это было похоже на Уильяма: обычно слова из него не вытянешь, пока он сам не сочтет нужным вмешаться, но уж если скажет, то в самую точку. Он сидел в своей излюбленной позе, в которой мы привыкли его видеть, с полуулыбкой на бледном лице, беспрестанно теребя рукой квадратный подбородок. Когда Роджер знакомил нас с ним, он сказал, что это молодой врач с большим будущим. Позднее до меня доходили слухи, что Уильям якобы не прочь был использовать известность Роджера в своих корыстных целях. Признаюсь, меня это нимало не удивило: хотя Уильяму еще и тридцати не было, в его суждениях и образе мыслей ощущалась твердость и прямолинейность, а под внешней бесстрастностью скрывалось незаурядное честолюбие - залог того, что он сможет достичь очень многого, если пожелает. Он сидел позади Роджера, и его бледность еще резче бросалась в глаза рядом с брызжущим здоровьем краснощеким Роджером. Если бы мне, не приведи бог, пришлось выбирать для себя онколога - как все люди с отменным здоровьем, я испытывал и испытываю панический страх перед докторами, - я бы, не задумываясь ни на минуту, обратился к Уильяму. Мы семеро до отказа заполнили каюту. Осушив бокал, я с чувством блаженной расслабленности, которая наступает с последним глотком доброго коктейля, стал изучать компанию. Чтобы еще глубже прочувствовать прелесть моего окружения, я начал давать им в уме характеристики - так скряга перебирает свои богатства и каждый раз восхищается, будто видит их впервые. Приятно быть среди молодежи, среди друзей. Слева с сигаретой во рту, устремив на меня свой печальный, загадочный взгляд, сидела Эвис. Рядом с Эвис, у самой двери, расположился с бокалом виски в руке ее кузен - Роджер Миллз, наш хозяин, преуспевающий врач. Уильям Гарнет занимал один все сиденье в дальнем углу, он, как все нервные люди, ерзал на самом кончике, подперев подбородок руками; я мысленно сказал себе: недалек тот день, когда Уильям затмит всех сидящих сейчас в этой каюте. На боковой койке вдали от двери, запустив руку в пышную шевелюру Филиппа Уэйда, томно откинулась к стене Тони Гилмор. Сам Филипп с полуприкрытыми веками был сейчас живым воплощением блаженной праздности. Затем мой взгляд остановился на Кристофере Тэренте, сидевшем напротив нас; его худое загорелое лицо было наполовину в тени, глубоко посаженные глаза пристально следили за руками Эвис. Передо мной сидело шестеро милейших молодых людей, жизнь которых казалась мне безоблачной. Кроме Тони, которую в нашем обществе знал, насколько мне было известно, один лишь Филипп, мы все были давние друзья. Три года назад судьба свела нас на юге Италии; совместное пребывание на вилле сблизило нас, я лично очень дорожу этой дружбой и хочу верить, что остальные- тоже. Окинув всех взглядом, я удовлетворенно улыбнулся. Эвис склонилась ко мне. - Начинаешь благодушествовать, да, Иен? Мне польстило ее внимание. - Дорогая моя, - сказал я, - благодушие - это одна из разновидностей компенсации безвозвратно ушедшей юности. Мы все рады, что мы снова вместе, снова в кругу друзей. Но вы, молодежь, почему-то считаете нужным скрывать свои чувства. А я доволен и не боюсь признаться в этом. - Старость, должно быть, чудесная вещь, -откликнулась Эвис, и мне почудилось, что она вздохнула. - У нее тоже есть свои недостатки, - ответил я, глядя на ее полуоткрытый рот. Роджер вынул из шкафа еще бутылку виски и по очереди наполнил бокалы. Было время, когда меня покоробило бы, если бы я вдруг увидел девушку, подобную Эвио или Тони, с бокалом виски в руке, но мало- помалу я смирился и стал смотреть на это как на неизбежное зло нашего беспокойного века; кроме того, я не видел причин, почему бы им и не выпить, раз это доставляет удовольствие. Уильям пригубил виски и, взглянув на меня, сказал: - А ведь Иен еще не слышал нашей новости. Он и не подозревает, что мы сегодня отмечаем важное событие. - Какое событие? - спросил я и добавил: - Кроме нашей встречи? - Кристофер получил уведомление, что он принят на должность управляющего всеми каучуковыми плантациями в Малайе, - ответил Уильям. - Прекрасно! Я так рад за тебя, Кристофер, - сказал я. - Надеюсь, это сулит тебе не только почет, но и деньги. - О, он будет купаться в золоте! - ввернула Эвис. - Давненько не слышал я такой радостной вести, - заметил я. Я хорошо знал, что Кристофер жил исключительно на деньги, заработанные своим трудом, и поэтому известие о его успехе искренне обрадовало меня. - Друзья мои, выпьем за Кристофера! - Я поднял бокал, и все выпили. - Молодцы вы у меня! - произнес Кристофер, его лицо, обычно такое суровое, стало вдруг по-мальчишески растроганным. - Но это еще не решено окончательно, - сказал он, улыбаясь. - Мое каучуковое начальство замышляет устроить мне смотрины, чтобы убедиться, что я не стану выкидывать коленца, как только доберусь до власти. Мы встретили его слова смехом и снова провозгласили: - За Кристофера! Тут послышался жалобный голос Филиппа: - А ни у кого нет желания выпить за то, что я тоже скоро устроюсь на тепленькое местечко? Эвис мягко заметила: - Дорогой Филипп, если бы ты начал работать, ты бы поверг нас в смятение. Единственное, что непреложно в этом мире, - так это то, что ты ничего не делаешь, ровным счетом ничего. Филипп комично выпятил грудь, изображая оскорбленное достоинство: - Ты еще дитя, Эвис, и ничего в жизни не смыслишь. К вашему сведению, Тони вполне серьезно подумывает взять меня к себе в секретари. Тони опустила руку ему на плечо и произнесла своим хрипловатым голосом: - У него была бы одна-единственная обязанность - читать мою корреспонденцию. Меня это озадачило. Я спросил: - А почему вы хотите, чтобы он именно этим занимался? - Чтобы возбудить его ревность, разумеется. - Ее высокие брови дугами взметнулись ввысь. - Он типичный англичанин и не станет читать писем, если ему за это не заплатят. А так он обязан будет прочитывать их от корки до корки, и, я надеюсь, хоть это расшевелит его. Я даже готова сама сочинять эти любовные послания. Она остановила свой взгляд на Филиппе, и я подозреваю, что только вмешательство Роджера помешало им поцеловаться у всех на виду. Роджер был мастер находить выход из любого щекотливого положения. - Ну а теперь, дети мои, - заорал он во всю глотку, - всем спать по кроваткам. Я собираюсь еще до завтрака отбыть в Горнинг. - И завтракать будем только в Горнинге, - проворчал Филипп. - Значит, опять придется вставать ни свет ни заря. - С какой стати, скажи на милость, ты снимаешься с якоря до завтрака? - зевая, спросил Кристофер. - А что это вы переполошились? Ведь это я поднимаюсь в восемь часов и управляюсь с яхтой без вашей помощи. А вы, лежебоки, валяйтесь себе еще хоть целый час, - ответил Роджер, улыбнувшись. Я обратил внимание, что они на дружеской ноге, и подумал, что это делает честь им обоим, если иметь в виду их былое соперничество из-за Эвис. - И вообще полезно пожить недельки две без всяких удобств, - усмехнулся он. - А где ты меня устроишь на ночь, Роджер? - робко вставил я. - Пожалуй, на крыше каюты я был бы как раз лишен всех удобств, верно? Роджер с красным, лоснящимся от пота лицом встал и потянулся всем своим могучим телом. - Нет, мы с тобой останемся здесь и будем спать на этих двуспальных койках. Мы самые старые и самые толстые - нам нужен простор. Всю прошлую неделю наши девушки занимали две другие широкие койки в кормовой каюте. Почему - сам не знаю. Мы их попросту балуем. А эти трое лоботрясов оккупировали односпальные койки в середине посудины. Вот так мы и жили здесь без тебя. - Сам-то ты, конечно, ни в чем не следуешь своим спартанским теориям, а не то бы непременно вздергивал себя на ночь вверх ногами на мачте, - заметила Эвис, убирая со стола бокалы. - Эвис, дорогуша, - прогремел в ответ Роджер, - вот вы все никак не возьмете в толк, в чем прелесть подобных путешествий. "Терпеть и наслаждаться" - вот наш девиз. Мы живем на посудине, которая даже с места не сдвинется без нашей помощи. Конечно, моторная лодка несравненно удобнее, но зато не так романтично. С другой стороны, мы прилично питаемся, а могли бы жить впроголодь - на одном черном хлебе с лярдом, но это уже не так забавно. Как и во всякой игре, здесь существуют свои правила. Вставать рано - одно из наших правил! - Спасибо за науку, Роджер, - сказал я. - Тут есть над чем подумать. Ну что ж, я пойду проветрюсь, а ты тем временем приведи в порядок каюту - это тоже одно из правил нашей игры. Спокойной ночи, друзья. Все разошлись по своим местам, а Роджер остался вытряхивать пепельницы и убирать бутылки. Через носовой люк прямо за стенкой нашей каюты я поднялся на узкую палубу и почувствовал на лице свежий ветер с реки. Я стоял и размышлял о людях, которые остались внизу: какую роль играют они в моей жизни и как сложится их судьба. Было время, когда я мучился сомнениями: есть ли хоть какая-нибудь справедливость в нашем хаотичном и неустроенном мире, почему одни могут позволить себе проводить большую часть года в праздности, а оставшиеся дни убивают время где-нибудь на курортах Средиземноморья, в то время как другие пятьдесят недель в году трудятся в Олдеме и только две недели отдыхают в Блэкпуле. С возрастом такие сомнения стали посещать меня все реже и реже. Теперь я убежден, что трудно придумать что-либо более разумное, чем этот неравный баланс. Как много будет потеряно, если уничтожить этот мир праздности и комфорта! Часто приходится слышать, как иные мои знакомые яростно ратуют за любые перемены, утверждая, что это всегда к лучшему. Я испытывал в таких случаях неловкость, ибо не мог найти подходящих слов, чтобы выразить свои мысли. Но в ту тихую ночь, стоя в одиночестве на палубе, я чувствовал, что сумел бы объяснить, что думаю, если бы кто-нибудь из них оказался рядом. Снизу послышался грудной, переливчатый смех Эвис. Подумать только, что такое обаятельное создание тоже засосет житейская рутина. Почему, собственно, такие веселые и приятные бездельники, как Филипп со своей подружкой Тони, не имеют права развлекаться как им вздумается? Ведь они придают своеобразный колорит нашей жизни, и, если они и иже с ними исчезнут с лица земли, это будет концом целого мира. Мира, который, несмотря на свои недостатки, все же дает нечто людям. Мир кишмя кишит глупцами и пошляками - один бог свидетель, как их много, - в то же время нам случается встречать немало и милейших людей. Я подумал о своих друзьях. Некоторые из них с пеленок живут в достатке и комфорте. Эвис, например, всю свою жизнь вращается в кругу людей, единственной серьезной заботой которых является, как бы веселее убить время. А вот Уильям завоевал себе место под солнцем исключительно благодаря своим способностям. Десять лет назад он как вол работал в средней школе в Бирмингеме. Филипп - баловень судьбы, а вот Кристофер, сын простого школьного учителя, "был всегда настолько беден, что даже не научился делать долги", как он сам о себе говорил с горьким юмором. Из каких бы слоев общества они ни вышли, здесь, на яхте Роджера, собралась чудесная компания, интереснее которой я никогда не встречал, Если миру этих людей суждено рассыпаться в прах, думал я, то наша жизнь оскудеет, утратив нечто светлое и изящное! Было что-то нелепое в том, что я, далеко не молодой, тучнеющий человек, стоял среди ночи на палубе и предавался философским раздумьям, но я не ищу себе оправданий. Я в самом деле тогда так думал и вспоминаю об этом теперь лишь затем, чтобы показать, как я относился к своим друзьям перед трагическими событиями, которые так глубоко повлияли на всех нас. Надо признать, однако, что я был немного сконфужен, когда осознал, что задумываюсь над проблемами, которые должен был решить для себя еще в двадцатилетнем возрасте. Я закурил сигарету и следил, как ее огонек красной точечкой мерцает в воде. Потянуло сыростью, и я почувствовал, как по спине пробежал озноб. Послышался тонкий крик совы и глухое хлопанье крыльев. Заросли тростника слились с темным небом; луны не было, только из иллюминаторов лился свет, бросая блестящие полосы поперек реки. Ночь выдалась тихая, река будто остановила свое течение. Глава вторая РОДЖЕР ВЕДЕТ ЯХТУ В ОДИНОЧКУ Спустившись в каюту, я застал Роджера за столом перед раскрытой пухлой конторской книгой. Он писал что-то, низко склонившись над столом, так как лампа давала мало света и не освещала даже стен каюты. Когда я сел на свою койку и стал расстегивать рубаху, Роджер, взглянув на меня, сказал: - Все уже улеглись, а я вот пишу судовой журнал. Закончу - прочту тебе, что я тут нацарапал. - Ладно, - ответил я покорно, стараясь скрыть свои истинные чувства. Страсть читать вслух собственные сочинения представляется мне едва ли не самой отталкивающей человеческой слабостью, но беда в том, что это явление очень распространенное и противостоять ему просто рискованно. В свое время я часто становился ее жертвой. Но я всегда старался быть снисходительным слушателем. Если уж нести голову на плаху, так нести ее гордо. А поскольку мне нравится доставлять людям радость, то я не только терпеливо выслушиваю романы, стихи и письма, написанные моими друзьями, но, случается, и сам прошу их читать мне. В минуты скверного настроения, когда все мне видится в черном свете, у меня появляется мысль, что репутацию человека с тонким вкусом я заслужил отчасти благодаря этой своей черте. Итак, хотя я и не горел желанием внимать излияниям Роджера, я постарался сделать вид, что с интересом выслушаю все, что он сочтет нужным прочитать мне из своего отчета за день. - Ты сумеешь оценить это, я знаю, - сказал Роджер и снова склонился над журналом. - Все любят слушать выдержки из судового журнала. - И он продолжал выводить свои неуклюжие каракули. - Ну как же, как же, конечно, - ответил я и пошарил рукой над койкой, пытаясь отыскать какую-нибудь полочку, куда можно было бы положить воротничок. Нащупав полку, я разложил в привычном порядке часы, запонки и галстук. Это стало моей второй натурой: я бы, наверное, не смог заснуть, не совершив этого нехитрого ритуала - положить часы слева от запонок. Роджер кашлянул, чтобы привлечь мое внимание, и начал громко читать: - "1 сентября отчалили из Анкла. "Сирена" подняла паруса около восьми часов утра в соответствии с распорядком дня капитана..." Капитан - это я, -пояснил Роджер. - Ну разумеется, - откликнулся я. - "Капитан, движимый чувством самопожертвования, проявляемым им на протяжении всего плавания, вел ее без посторонней помощи до самого завтрака. Завтрак был подан с большим опозданием, только в половине одиннадцатого, из-за нерасторопности женской половины экипажа, представительницы которой увлеклись своим туалетом до такой степени, что совсем позабыли о насущных потребностях своих владык и повелителей". - Он взглянул на меня. - Здорово сказано, ты не находишь? - сказал он и залился смехом. При всем своем богатом в этой области опыте я иногда буквально встаю в тупик, слыша, какие цитаты выбирают мои друзья из своих опусов, желая вызвать восхищение слушателей. Но я полагаю, что все- таки были какие-то причины тому, что слова, которые на меня не произвели ни малейшего впечатления, показались Роджеру перлами остроумия. Он весь сотрясался от смеха, в то время как я едва мог выдавить подобие улыбки. Время от времени прерывая чтение громким смехом, Роджер продолжал: - "После завтрака, когда мы плыли по Бьюру, Кристофер и Филипп по очереди несли вахту у штурвала. Ветер был слабый, и капитана не мучили угрызения совести, что он доверил жизнь своих пассажиров дилетантам. Он с удовлетворением отметил, что Кристофер делает успехи в искусстве кораблевождения, чего никак нельзя сказать о Филиппе, который оказался самым нерадивым яхтсменом из всей компании. Несколько дней практики - и Кристофер станет таким же лихим моряком, как Уильям. Тони все утро провела на носу яхты. Она жарилась на солнцепеке, к неописуемому удовольствию всех представителей сильного пола, мимо которых мы проплывали". Вот сейчас будет хорошее место, - засмеялся Роджер; лицо его побагровело, а глаза превратились в щелочки. В каюте было жарко, и на лбу у него выступили бисеринки пота. Он продолжал свое живописание: - "Филипп, бедняга, был этим так обеспокоен, что счел своим долгом подсесть к ней и заслонить своим телом от нескромных взглядов. И поскольку Филипп, преодолев свою лень, впервые проявил признаки активности, все мы криками единодушно одобрили его поведение. А парни на реке кричали, что Филипп, видно, считает Тони своей собственностью и не желает, чтобы другие смотрели на нее. Около часу дня мы перекусили на скорую руку, так как капитан решил, что ставить судно на якорь нет времени, если мы хотим добраться до Солхауза к вечеру. Недалеко от Солхауза была назначена встреча с нашим ветераном, и капитан боялся опоздать. Это был первый ленч наспех за всю неделю пребывания на борту яхты, и тем не менее Уильям ворчал и всячески проявлял недовольство". С Уильямом не так-то легко ладить, - прервав чтение, заметил Роджер. - Ему пойдет на пользу, если он узнает, что его поведение мне не нравится. "Принимая во внимание, что Кристоферу, очевидно, хочется побыть в обществе Эвис, капитан всю вторую половину дня вел яхту один, лишив тем самым Уильяма удовольствия - в наказание за строптивость, проявленную во время ленча. Кристофер и Эвис оставили Филиппа и Тони одних, и обе пары так и просидели, ничего не делая, почти до самого вечера. Капитан оказался единственным человеком на борту, способным наслаждаться природой в этот пасмурный ветреный вечер; остальные были поглощены либо друг другом, либо собственным я". - Роджер расплылся в улыбке. - Я сам получил истинное наслаждение, когда писал этот отрывок, - сказал он и стал читать дальше: - "В самом начале шестого "Сирена" прибыла к назначенному для встречи с Иеном пункту, и сразу же разгорелся спор, где и как нам поужинать. Все были голодные как волки после жалкого подобия ленча. Решили доплыть до Роксема и заказать ранний ужин в местном трактирчике, с тем чтобы вовремя вернуться на место и устроить достойную встречу нашему ветерану. Так и сделали. Плотно поужинав в Роксеме, мы пошли назад и пришвартовались за полчаса до появления Иена в Солхаузе. Он, разумеется, опоздал, впрочем, он никогда не отличался аккуратностью. Но капитан простил его". - Ну, это уже наглость, Роджер, - возмутился я. - "...Капитан простил его, и мы скоротали вечер за беседой, потягивая коктейли. Пили за Кристофера - по прибытии в Роксем Кристофера ожидало письмо, в котором сообщалось, что ему предоставляется должность в Малайе, - и, после того как Филипп и Тони, как всегда, продемонстрировали свою преданность друг другу навеки, компания разошлась спать". - Здорово, а?! - воскликнул он с видом победителя. - Отлично, - ответил я и на сей раз не покривил душой, ибо никак не ожидал, что отчет за истекший день окажется таким кратким. - А ты знаешь, вести судовой журнал - увлекательнейшая штука, - упивался Роджер. - Увлекательнейшая. Для меня это просто одно удовольствие. - Не сомневаюсь, - подтвердил я. - Пойду уберу журнал. Люблю, когда вещи лежат на своих местах, - объяснил Роджер, сбрасывая на ходу с ног резиновые тапочки. - А потом - спать. - Замечательная мысль, - ответил я. - А кстати, где ты его держишь? - В положенном месте - над кормовым люком. Там у меня специальная полочка для него, - И он на цыпочках вышел из каюты. Я стал поспешно стягивать с себя все, что на мне было надето, и, когда он вошел, я уже был в постели и воевал с одеялами. - Привет. - Роджер оглушительно захохотал. - Быстро ты свернулся. Но не думай, что тебе предстоит сладкий сон. Эта койка, пока не привыкнешь, кажется немного жестковатой. Я повернулся лицом к стене и буркнул! - Спокойной ночи. Несколько минут Роджер ворочался и кряхтел, потом я услышал, как он последний раз причмокнул губами и потушил лампу. Вскоре я обнаружил, что деревянная койка действительно весьма неудобное ложе. Сначала у меня заныло бедро. Я попытался изменить позу, но только испортил все дело, и чем больше я вертелся с боку на бок, тем сильнее давила на меня духота. Наконец, оставив надежду заснуть, я смирился со своим положением и погрузился в размышления. До моего слуха доносилось тяжелое, мерное дыхание Роджера, и это делало мое ночное бдение еще более невыносимым. Я с горечью вспоминал, как он упорно заставлял меня выслушать его записи в судовом журнале, когда меня так клонило ко сну; сам-то лег и заснул как убитый, а я вот теперь маюсь от бессонницы. Как это похоже на Роджера - вести судовой журнал. И вообще все это чисто по-роджеровски: называть себя капитаном, ядовито подсмеиваться над Тони и остальными и ополчиться на Уильяма только за то, что тот не хочет плясать под его дудку. Но в общем-то, мне всегда импонировала его шумливая экспансивность и даже его хвастливость. У меня в голове один за другим проносились эпизоды нашего совместного пребывания в Италии и других местах. Утром, едва приоткрыв глаза, я несколько секунд сонно разглядывал красное пятно, маячившее в другом конце каюты, пока не сообразил, что это Роджер в пижаме. Он только что начал одеваться. Увидев, что я проявляю признаки жизни, он задал нелепый вопрос: - Ты проснулся? Я пробурчал что-то нечленораздельное, что могло быть истолковано как угодно. - Тебе еще рано вставать, - сказал Роджер, и его зычный голос донесся до меня сквозь дремоту, как трубный глас. - Сейчас только восемь. Я застонал, а Роджер продолжал: - Я же говорил тебе вчера, что поведу яхту в Горнинг сам. Там мы остановимся и позавтракаем. А пока можешь немного поваляться. Он надел спортивную рубаху, фланелевые брюки и, шлепая босыми ногами, вышел из каюты. Я слышал скрип канатов - видимо, он ставил парус, - шарканье ног по палубе и скрежет якорной цепи, пронесшейся от носа к корме, и затем тихий плеск воды за бортом - яхта отчалила. Я лежал не шевелясь, и мало-помалу меня снова убаюкал еле слышный плеск волн. В половине девятого я стряхнул с себя остатки сна, выбрался из постели и через носовой люк поднялся на палубу. Утро было яркое и спокойное. Веяло холодом, хотя на небе не было ни облачка. Слабый западный бриз надувал большой парус яхты. По обоим берегам высились зеленые заросли камыша, кое-где между ними поблескивала в лучах солнца вода. Я ощутил небывалую легкость, которую, как мне кажется, человек способен испытывать только на равнинных просторах. Я не видел Роджера из-за разделявшей нас крыши каюты и окликнул его: - Славный денек, Роджер! Как раз в этот момент яхта огибала излучину у Сол-хаузской заводи, и наш капитан ответил мне не сразу. Наконец яхта вышла на прямую, и я услышал, как он весело прокричал что-то в ответ. Я еще немного посидел на палубе, но потом, сообразив, что человеку не первой молодости не следует прохлаждаться в одной пижаме на свежем сентябрьском ветерке, резво потрусил вниз, схватил полотенце и отправился к умывальнику, что стоял под люком. Плескаясь под краном, я слышал голоса из других кают, причем отчетливее всего до меня донеслось: "Доброе утро, милый!" Хрипловатый голос, без сомнения, принадлежал Тони. Затем на всю округу загремело радио, зазвучал "Erlkonig" <"Лесной царь" - баллада Ф. Шуберта>. Когда музыка оборвалась, диктор бодро объявил что-то по-немецки, и вслед за его словами послышались вступительные такты "Die Forelle" <"Форель" - баллада Ф. Шуберта>. По- видимому, твердолобые тевтоны - магнаты радиовещания - считают, что домашние хозяйки должны мыть посуду не иначе, как под аккомпанемент классической музыки. Я быстро натянул старенький костюм и распахнул дверь в смежную с нашей каюту, чтобы лучше слышать. Первое, что бросилось мне в глаза, была Тони, которая стояла, подперев плечом дверь. Весь ее облик говорил о том, что своему ночному туалету она уделяет не меньше забот и внимания, чем дневному. На ней была белая шелковая пижама с черным поясом, которая так же хорошо подчеркивала своеобразную красоту девушки, как и зеленое платье накануне вечером. Усмехнувшись про себя, я отметил, что в этот ранний час - перед завтраком - она уже успела накрасить губы. - Привет, Иен, - встретила она меня. - Я буду называть вас по имени, надеюсь, вы не возражаете? - Я бы оскорбился, если бы было иначе, - ответил я. - Проходите, - жестом пригласила она меня в каюту. - Мы каждое утро включаем приемник, чтобы было веселее умываться. - Странная традиция, - заметили. - Ничуть. В чем соль красивой жизни? В том, чтобы, открывая утром глаза, знать, что ты можешь понежиться в постели и не спеша начать новый день. А кроме того, мы не можем умываться все одновременно - здесь ведь, как вам известно, всего три умывальника. Она произносила слова гортанным голосом, растягивая их, глаза ее в полумраке снова поразили меня своей неодинаковостью: один - карий, другой - серый с голубым отливом. Я помахал Эвис, заметив, что ее темноволосая головка мелькнула в дверях девичьей каюты, и мы с Тони вошли в так называемую кают- компанию, которую ночью делили Уильям и Кристофер и которая, очевидно, в Девять часов утра превращалась в своего рода музыкальный салон. Внутри приемник просто оглушал. Единственным слушателем был Кристофер. Он лежал на койке в роскошной пижаме в тон бронзового загара и писал письмо. Когда мы вошли, он встретил нас своей милой улыбкой. - Привет, друзья! Если хотите получить удовольствие от музыки, бегите отсюда подальше, - посоветовал он. - Музыка - только предлог. Мы, собственно, пришли к тебе с официальным визитом, Кристофер: хотим полюбоваться твоей неотразимой пижамой, - съязвила Тони, бросив на него косой взгляд. - А где остальные? - спросил я. - Уильям умывается, - ответил Кристофер. - А Эвис не появится на людях, пока не доведет свой туалет до совершенства. Я обычно в таких случаях оставляю ее одну. Она часами может вертеться перед зеркалом. - В словах Тони мне почудилось скрытое недоброжелательство. Она продолжала: - Что до Филиппа, то этот ленивец валяется в постели до самого завтрака. Каждое утро, когда я вхожу к нему и говорю "доброе утро", он свертывается калачиком и продолжает спать как ни в чем не бывало, - Это я-то, чертовка ты эдакая? - раздался вкрадчивый голос Филиппа, и он словно из-под земли вырос перед нами. Подойдя к Тони, он обвил рукой ее плечи. - И ты осмелишься повторить мне это в глаза? Он тоже был в пижаме, но уже тщательно причесан, как будто собрался на танцевальный вечер. Я присел на койку Кристофера, стараясь держаться как можно дальше от приемника, стоявшего на небольшом столике у изголовья койки Уильяма. Филипп сел напротив, на койку Уильяма, и под предлогом того, что в скором времени в каюте станет совсем тесно, притянул Тони себе на колени. Она обвила своей длинной тонкой рукой его шею и проворковала грудным голосом: - У-у, змей-искуситель. Я впервые в жизни слышал такое странное обращение к возлюбленному. С улыбкой, тронувшей уголки его губ, Кристофер с интересом взглянул на них и снова принялся за письмо. Минутой или двумя позже вошел Уильям в халате; бросив на ходу "доброе утро", он сел на свою койку возле самого приемника. Он раскурил трубку и сидел в задумчивости, совершенно не замечая любезничавшую у него под боком парочку. Кристофер положил письмо в конверт, запечатал его и со словами: "Пойду умоюсь" - вышел. Уильям молча курил. Тони чмокнула Филиппа в щеку и взглянула на меня: - Иен, а вам, я вижу, скучно. Не хотите ли и вы, чтоб вас приласкали? - Нет уж, увольте, только не на голодный желудок, - ответил я. - Когда я был молод и мне случалось увлечься, я всегда соблюдал золотое правило: ни под каким видом не заниматься любовью натощак. - Значит, вы никогда не любили, - презрительно парировала Тони. - Много вы знаете, - заметил я. Мне вспомнился один вечер двадцать лет назад. Но тут вернулся Кристофер и помешал моему сентиментальному путешествию в прошлое. Я обратился к нему: - Как вы думаете, Кристофер, была ли у меня в жизни настоящая любовь, когда я был молод? Он улыбнулся немного горько, как мне показалось, и ответил: - Надеюсь, вас миновала чаша сия, - а потом, как бы рассуждая сам с собой, добавил. - А впрочем, кто знает, возможно, ради любви стоит страдать. - Конечно, стоит, - послышался сдавленный голос Филиппа: Тони зажала ему рот рукой. Кристофер рассмеялся и попросил меня подвинуться, - Мне надо хоть чуть-чуть передохнуть от этой адской машины, - объяснил он, показывая на приемник. Когда он усаживался, в каюту вошла своей легкой походкой Эвис - элегантная и обаятельная Эвис, единственная на яхте, кроме меня, полностью одетая. Она поздоровалась со всеми, как всегда, спокойно и ровно, вполголоса сказала Кристоферу: "Доброе утро, милый!" - и села рядом со мной напротив Уильяма. - А почему бы нам не выключить приемник? - жалобно, ни к кому не обращаясь, спросил Филипп. - Он орет во всю мощь, а мы каждое утро собираемся здесь и мучаемся от этого рева. - Традиция, мой мальчик, - встрепенулся Уильям. - Равно как член Совета графства и закрытые школы. Сдел