он, - люди, как правило, идут на такие жертвы без лишних сомнений. - Вы правы, - подхватил Финбоу. - И последнее: что вы можете сказать о сотрудничестве Миллза и Гарнета? - Это был грабеж средь бела дня! - горячо воскликнул Парфит. - Гарнет хотел заняться научными исследованиями, но у него не было ни гроша за душой. Миллз прослышал про его затруднения, подыскал ему тепленькое местечко, а за это присвоил себе половину его заслуг. Миллз палец о палец не ударил. Он был полным профаном в науке. Самоуверенный болтун, вечно нес несусветную чепуху или с умным видом изрекал прописные истины. - Но ведь они опубликовали этот труд в соавторстве, - заметил Финбоу. - Миллз и Гарнет. Разве так принято в научных кругах, Бутби? - Иногда маститые ученые публикуют работы в соавторстве с молодыми специалистами, которые работают под их руководством, - громко ответил Бутби. - Но в таких случаях они все-таки считают своим долгом внести какую-то лепту в общий труд. - Миллз был глуп как пень, - возмутился Парфит. - С его данными ему вообще нечего было делать в науке. Но этого мало: после выхода работы в свет он стал называть ее "мой труд". А когда Гарнет не присутствовал на научных конференциях, Миллз поднимался на кафедру и разглагольствовал о "результатах моих исследований"... и ему все сходило с рук. Господи, как все это было противно. - А что он говорил о Гарнете в его присутствии? - спросил Финбоу. - Он не раз говорил, будто Гарнет - живой пример того, чем может стать молодой человек заурядных способностей в руках талантливого ученого. На месте Гарнета я давно съездил бы ему по физиономии. - Вряд ли, - пробормотал Финбоу вполголоса. - Ну, вот и все. Весьма благодарен, вы мне оказали большую услугу. Всего доброго. До свидания, Бутби. При всем моем к вам уважении я все же поостерегусь попадать к вам в лапы. В такси по пути в Скотланд-Ярд Финбоу сказал с возмущением: - Ну и подлец! - Надеюсь, ты... - нерешительно начал я. - Теперь меня не удивляет, - продолжал Финбоу с не свойственным ему глубоким волнением, - почему твои юные друзья не сожалеют о том, что Роджер убит. Какая низость! Слыть добряком и рубахой-парнем, делать вид, что принимаешь участие в судьбе начинающего ученого, и в то же время беззастенчиво красть его труды. И все это с самым благодушным видом, в лучших традициях диккенсовской старины. - И, немного успокоившись, Финбоу добавил своим обычным бесстрастным тоном: - Да-а, все мы, конечно, не ангелы. Но должен сказать, что такое полуосознанное мошенничество, которое Роджер творил под видом доброго дядюшки, претит мне лично больше всего. Все, что угодно, только не это! - А что ты теперь думаешь об Уильяме? - спросил я. - Уильям меня беспокоит, - признался он. - Судя по всему, у него были основания для убийства. Теперь я имею представление, что за человек был Роджер, и благодаря этому нам будет легче распутать клубок и выяснить мотивы преступления. Какой грязный тип этот Роджер! - Финбоу улыбнулся улыбкой человека, снисходительно взирающего с высоты на мирскую суету. - Один ученый говорил мне как-то, что мелкие интрижки и подсиживание распространены в мире ученых не меньше, чем в высших финансовых сферах. Я начинаю склоняться к тому, что он был недалек от истины. У ворот Скотланд-Ярда Финбоу оставил меня в такси, а сам направился в кабинет инспектора Аллена - одного из своих старых знакомых. Он вернулся через час, когда я уже начал терять терпение. Но я был вознагражден за свое долгое ожидание, угадав по тону, каким он давал указание шоферу везти нас на стадион, что визит к инспектору увенчался успехом. - Так! - произнес он, усаживаясь. - Потрудились мы сегодня на славу. - А как прошел разговор с инспектором? - полюбопытствовал я. - Я убедил Аллена в том, что нет никакого смысла посылать в Норфолк людей из Центра, пока он лично не побывает на месте преступления. Возможно, он сам сумеет вырваться, чтобы осмотреть яхту и труп. А пока суд да дело, исход следствия - в руках Алоиза Беррелла, пошли ему, господи, здоровья. Аллен обещал также навести кое-какие справки для меня, - закончил он с явным удовлетворением. - Прекрасно! - загорелся я. Одна мысль о том, что дело попадет в руки педантичного, бездушного профессионала, приводила меня в трепет. - Как это тебе удалось? - спросил я. - Я просто изложил ему все по порядку. Нельзя же кидать на это дело всю полицию, - заметил Финбоу. - А что за справки ты просил навести? Финбоу улыбнулся. - Во-первых, выяснить подробности пребывания мисс Тони в Ницце и поинтересоваться, что за уроки музыки она там брала, и, кроме того, я хочу знать, как Роджер проводил там свое время. Думаю, что кое-какая связь между тем и другим найдется. Во-вторых, меня интересуют условия завещания, согласно которому Эвис и Роджер должны получить наследство. Услышав снова имя Эвис, я буквально взбесился. - Значит, ты все-таки натравил их на Эвис! - накинулся я на Финбоу. - Иен, наивный ты человек, неужели ты сам не понимаешь, что им понадобится не более получаса, чтобы узнать всю подноготную любого из нас и без моей подсказки? Это же не игра в оловянных солдатиков. И Аллен не Алоиз Беррелл. Не в пример Берреллу он большая умница, - спокойно уговаривал меня Финбоу. - Самое главное сейчас - докопаться до истины, прежде чем будет заведено официальное досье по этому делу. - Ну ладно, - сдался я. - Ты прав. Но Эвис... - Эта милейшая особа сумеет за себя постоять, если понадобится, не бойся, - заверил меня Финбоу. - Кроме того, у нее есть утешитель - Кристофер... да и вы тоже. Я улыбнулся и тут только осознал, что такси везет нас на стадион. - А зачем мы едем на стадион?-поинтересовался я. - Ведь сегодня нет матча. - Именно поэтому мы и едем туда, - ответил он. - С тех пор как крикет лишился своей первозданной простоты и стал претенциозен, человеку, понимающему толк в игре, ничего другого не остается, как ехать на пустой стадион и грустить о спорте прежних дней. Или идти на встречу второразрядных провинциальных команд и с сожалением думать о будущем крикета. - Ты хочешь сказать, что везешь меня на стадион, заведомо зная, что сегодня нет игры? - недоверчиво спросил я. - Именно это. На стадионе мы облюбовали угол между небольшой гостиницей и павильоном. Ветерок шевелил траву. Солнце еле пробивалось сквозь тучи, и на душе становилось как-то грустно. Огромное счетное табло смотрело на нас мертвыми, пустыми глазницами, и казалось, что сыграна последняя партия и не будет больше ни победителей, ни побежденных. - Однажды я был свидетелем, как Вулли на этом самом поле сделал восемьдесят семь пробежек, - сказал Финбоу. - После этого, что ни говори, любая игра - убожество. Совершенство неповторимо. Появившись на свет и достигнув наивысшего расцвета, крикет сделал свое дело - обогатил мир еще одной интересной игрой, а теперь, выродившись, должен сойти со сцены. Теперь, когда эти шуты гороховые - дельцы - превращают крикет в жалкую пародию на веселенькую оперетку, я предпочитаю коротать время на пустом стадионе... или смотреть игру заурядных провинциальных команд. - Надеюсь, ты хоть счастлив, - заметил я уязвленно, - что затащил меня сюда и я торчу здесь как последний дурак. - Да, я на седьмом небе от счастья, - ответил он. - Сюда бы еще крутого кипяточку... Сидеть на пустом стадионе и попивать лучший в мире чай - это ли не предел мечтаний?! - Ну, меня не проведешь, - сказал я, - уж я-то знаю: когда ты обдумываешь какую-нибудь проблему, ты всегда несешь невероятную околесицу. Просто уши вянут. Ну ладно, выкладывай, в чем дело. Что ты теперь думаешь об Уильяме? Это он убил Роджера или нет? Лицо Финбоу окаменело. - Я все стараюсь нащупать недостающее звено в цепи моих рассуждений и никак не могу. Я знаю, есть какая-то деталь, которая совершенно определенно говорит за то, что он не убийца, но разрази меня гром, если я знаю, что именно. По всем канонам криминалистической науки он мог совершить это преступление. Мотивы? За ними далеко ходить не надо... Во всяком случае, они достаточно серьезны, чтобы считать убийство возможным. Карьера и месть. Я лично не нахожу эти причины достаточно вескими, чтобы лишить человека жизни, но для такого холодного человека, как Уильям, это, пожалуй, и допустимо. Улики против него налицо. Все его поступки после убийства тоже легко объяснимы, если исходить из предположения, что он убийца. Взять хотя бы его ум - трезвый, аналитический ум ученого, это как раз то, что необходимо, чтобы осуществить убийство и тщательно скрыть следы. Правда, если допустить, что преступник именно он, то в этом деле остается много темных мест; но, с другой стороны, если против тебя имеются неопровержимые улики, то кому придет в голову разбираться во всяких там тонкостях. Финбоу невидящими глазами уставился на барьер, огораживающий поле, и вдруг тихо чертыхнулся. - Так! - воскликнул он. - Наконец-то я знаю, почему меня не оставляла уверенность, что Уильям не виновен в смерти Роджера. Передо мной снова мелькнуло волевое лицо Уильяма, его злорадная усмешка. - Ты в этом уверен? - спросил я. - А по-моему, поведение Уильяма выдает его с головой. Помнишь, когда ты зажег спичку... эту улыбку у него на лице? - Вот я как раз и вспомнил улыбку... улыбку на лице мертвеца. Глава девятая ФИНБОУ ТЯНЕТ ВРЕМЯ Все окружающее показалось мне далеким и нереальным, когда я глухо повторил вслед за Финбоу: - Улыбка на лице мертвеца... Как это бывает в неправдоподобно реальных снах, я вдруг увидел, как Эвис, прильнув к моему плечу, показывает рукой на струйку крови на теле Роджера. Финбоу тем временем продолжал: - Эта улыбка, когда я впервые увидел труп, поставила меня в тупик и навела на мысль, что здесь что-то неладно - она появилась не беспричинно. Думая об Уильяме, я не мог отделаться от подсознательного ощущения, что существует некое серьезное обстоятельство, говорящее за то, что Уильям не мог быть убийцей. Я мысленно представил, как могла появиться у Роджера эта улыбка... и Уильям никак не вписывался в эту картину. И, сам не зная почему, я не мог заставить себя поверить, что это дело рук Уильяма. - А я никак не могу забыть его усмешку, - упорствовал я. - Поставь себя на место Уильяма и скажи положа руку на сердце, разве ты не был бы рад, что Роджера отправили на тот свет? Человека, который в отношении тебя не соблюдал элементарной порядочности! Не сомневаюсь, что Роджер делал вид, будто проявляет самое горячее участие в судьбе Уильяма, и, каким бы это странным ни казалось, он, возможно, и самого себя сумел убедить, что успех Уильяма - его кровное дело. Нечистоплотность подобного рода никогда не бывает полностью осознанной. Вероятно, мы больше симпатизировали бы Роджеру, если б он оказался отъявленным мерзавцем, который с откровенным цинизмом радовался, как ловко ему удалось обвести вокруг пальца Уильяма. Но он, наживаясь за счет Уильяма, скорее всего, уговаривал себя, что делает это из самых лучших побуждений. Ну, не кажется ли тебе теперь, что Уильям имеет все основания ликовать по поводу смерти Роджера? - Ты прав, - сказал я, поразмыслив. Финбоу, вынимая портсигар, задумчиво продолжал: - Уильям, конечно, тоже не святой. Это чрезвычайно жесткий, эгоистичный и честолюбивый человек, который твердо намерен завоевать свое место под солнцем. Во многих отношениях он еще духовно не созрел. Он, как ты, очевидно, заметил, сторонится женского общества, равнодушен к классике - читает только научно-популярную литературу. Подобно большинству ученых мужей, он остановился в своем общем развитии на уровне 15-летнего подростка, если не считать тех областей человеческих знаний, которые нужны ему для его научной работы. - Не все ученые таковы, - возразил я. - Разумеется, не все, - подтвердил Финбоу. - Далеко за примером ходить не надо, взять хотя бы старину... - И он назвал имя, известное всякому, кто хоть мало-мальски знаком с современной атомной физикой. - Это колосс, он велик почти во всем, но он - исключение, а Уильям - обычное явление. - А ты не заблуждаешься насчет Уильяма? - спросил я. - Он действительно немного суховат, если угодно, но во всем остальном он ничем не отличается от других ученых, он не теряет все человеческие качества, как только выходит за пределы своей лаборатории. Уильям же увлекается спортом, состоит в яхт-клубе... - Иен, друг мой, - перебил меня Финбоу, - когда я говорю, что человек односторонне развит, не следует это понимать как карикатуру: ученый червь, человек не от мира сего, который забывает поесть и тому подобное. В жизни все выглядит иначе: ученый-исследователь типа Уильяма, как правило, до тонкостей разбирается в парусном спорте и способен своими руками отремонтировать автомобильный двигатель; я говорю о психологической ограниченности, то есть там, где дело касается мира вещей, мира осязаемого, его аналитический ум может сослужить ему службу и он чувствует себя в родной стихии... но его отпугивает все, что связано с областью человеческих чувств, словом, он теряется, как ребенок, когда сталкивается с теми сторонами жизни, которые для большинства из нас представляют какую-то ценность и интерес. Теперь ты понимаешь, какой смысл я вкладывал в свои слова? В моем представлении вполне уживались оба Уильяма - и тот, что стал непререкаемым авторитетом для всех после свершившейся трагедии, и тот, что может быть по-мальчишески робким и неуклюжим наедине с девушкой, скажем с Эвис. В первом случае проблема решалась так же, как и любая научная проблема, в то время как девушка никак не вписывалась в привычный для него мир расчета и порядка. Я вяло кивнул в знак согласия. - Он получил блестящую подготовку для своей деятельности и полон самонадеянности и веры в свои способности, в свои силы,- продолжал Финбоу.- Такие личности с их волей и целенаправленным интеллектом - основная движущая сила прогресса в обществе. К тому же Уильям - человек такого склада: он способен чистосердечно радоваться, когда судьба милостиво подбрасывает ему случай утвердиться в своей вере в себя, в том, что будущее сулит ему еще большие возможности и успех. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, когда я чиркнул спичкой в темноте,- как бы восстанавливая эту картину, Финбоу чиркнул спичкой и закурил,- мы увидели, как Уильям злорадствует по поводу смерти человека, который больно его обидел, радуется, что этот человек больше не будет стоять у него на пути. - Боюсь, что мне этот Уильям, если он действительно таков, не нравится, - резюмировал я. Финбоу, чуть усмехнувшись, ответил: - Может быть, с такими людьми, как Уильям, и трудно ладить, не то что с нами, добряками, из которых песочек сыплется, зато на таких-то уильямах и зиждется общество. - Кажется, ты и на этот раз прав.- Я вынужден был признать справедливость доводов Финбоу. - Разумеется, прав,- подтвердил Финбоу с невозмутимым видом.- Все его поведение после убийства раскрывает его сущность. Он взял на себя все руководство после трагедии, потому что в десять раз энергичнее любого из вас. Он сделал весьма логичные умозаключения об обстоятельствах убийства, потому что обладает трезвым, аналитическим умом. Будучи эгоцентричным молодым человеком, он хочет быть постоянно центром внимания, поэтому мое вмешательство задело его самолюбие. В довершение ко всему он не очень хорошо умеет скрывать свои чувства, поэтому он улыбался, думая, что его никто не видит,- он ведь с полным основанием ненавидел Роджера. Вот цепь его поступков, и Уильям не был бы Уильямом, если бы вел себя иначе. - Вчера тебе показались любопытными кое-какие детали... например то, что Уильям выскочил на палубу в одних брюках и по пути вниз почему-то задержался в своей каюте. Что ты скажешь об этом теперь? - спросил я. - Это довольно путаный вопрос, но решающего значения не имеет. Я тебе объясню потом,- ответил Финбоу. Я ухватился еще за один штрих, который, с моей точки зрения, тоже был знаменательным. - Зачем он навязывал свою версию о том, что убийство произошло не раньше 9.15, если не для того, чтобы отвести от себя подозрение? - Дорогой Иен,- улыбнулся Финбоу.- Уильям подошел к этому вопросу так же, как к решению любой научной проблемы. Он считал невероятным, что река течет по прямой, без единой извилины, на протяжении более четверти мили, и исходил из этой ложной посылки. Но случаю было угодно распорядиться иначе: именно здесь единственное место, где река течет прямехонько, ни разу не свернув, на протяжении нескольких миль. Уильям просто не знает этой реки. Если бы у нас с тобой не было перед глазами карты, мы бы тоже определили время убийства между 9.15 и 9.25. - Значит, - продолжал я рассуждать, - убийца умышленно выбрал этот отрезок реки с таким расчетом, чтобы впоследствии каждый участник прогулки мог бы быть заподозрен в преступлении. - Так! - пробормотал Финбоу. - Теперь я хотел бы знать все причины, заставившие убийцу выбрать именно этот отрезок реки. Во всяком случае, Уильям выбыл из игры. Ты, надеюсь, доволен? - Но ты еще не объяснил мне, почему улыбка Роджера доказывает, что Уильям не мог быть его убийцей, - не сдавался я. Финбоу очень убедительно нарисовал портрет Уильяма, но тем не менее неопровержимых доказательств его невиновности я все-таки не видел. - Я убедился в этом, когда увидел убитого, - ответил Финбоу, устремив взгляд в пространство и вытянув свою длинную ногу вдоль скамейки, - поражает его странная улыбка. Это не гримаса боли и не нервная судорога. Это приветливая, дружеская улыбка. Мне пришлось немало поломать голову, прежде чем я нашел подходящее объяснение. Как правило, никто не приходит в восторг от перспективы быть пристреленным на месте. Ларчик открывался просто. Иен, если ты когда-нибудь задумаешь совершить убийство, выбери своей жертвой одного из своих друзей. Тогда механика этого дела значительно упростится. От будничного тона его слов на меня повеяло таким же унынием и холодом, как и от самой атмосферы стадиона, пустого и заброшенного в этот хмурый, пасмурный день. Финбоу продолжал свои рассуждения: - Это очень просто делается. Ты подходишь к своему приятелю и в шутку - как это делают мальчишки, когда играют в войну, - приставляешь к его груди пистолет. Он в ответ улыбается, а ты спускаешь курок. - Неужели ты полагаешь, что в данном случае именно это и произошло? - поразился я. - Да, или какая-то аналогичная ситуация, - продолжал Финбоу, - а следовательно, Уильям не мог быть убийцей. Представь себе физиономию Роджера в тот момент, когда Уильям приставляет пистолет к его груди. Роджер ведь отлично знал, что Уильям его терпеть не может, и, если бы он увидел перед собой Уильяма с пистолетом в руке... как ты думаешь, стал бы он ему улыбаться? Передо мной опять возникло лицо Уильяма, волевое и суровое, словно выкованное из металла. - Убийство, по-моему, произошло вот по какой схеме: некто, кого Роджер считал своим другом, подошел к нему, когда тот стоял у штурвала, и, угрожая пистолетом, стал его разыгрывать. Вероятно, Роджер написал что-то нелестное об этом человеке в своем судовом журнале, а тот, прочитав запись, пришел к капитану и сказал ему, что тот поплатится за нее жизнью. Роджер рассмеялся - ты же сам говорил, что он был любитель посмеяться. Затем этот человек якобы в шутку сказал: "Я убью тебя, Роджер!" Роджер, очевидно, опять засмеялся. А тот спросил: "Куда мне целиться, чтобы попасть тебе прямо в сердце?" Убийца, разумеется, не врач и не знал точно, где находится сердце. Роджер, принимая игру, сам приставил дуло пистолета к своему сердцу. Злоумышленник выстрелил и выбросил пистолет, а с ним заодно и судовой журнал за борт. Вот так, Иен, когда ты задумаешь убийство, позаботься о том, чтобы твоей жертвой оказался врач. Это облегчит тебе задачу. Он сам покажет, куда стрелять. - Да, Уильям - врач, и Роджеру вряд ли пришлось бы показывать ему, куда целиться, чтобы попасть в сердце, - согласился я. - И кроме того, - присовокупил Финбоу, - все это вовсе не выглядело бы такой уж смешной шуткой, и вряд ли Роджеру пришло бы в голову улыбаться, увидев перед собой Уильяма с пистолетом в руках. Мы поднялись и направились к выходу. С щемящей тоской смотрел я, обернувшись, на пустынный стадион, всеми покинутый и неприветливый. Я знал, что мне никогда не забыть слов, произнесенных здесь, как не выкинуть из памяти картину злодейского убийства под прикрытием дружеской шутки. Не думаю, чтобы меня когда-нибудь еще потянуло на этот стадион. Финбоу повез меня к себе, в Портленд-Плейс. После безлюдного холодного стадиона я был счастлив снова очутиться в теплой комнате, где пламя камина бросало трепещущие красные блики на темные стены. Утонув в глубоком кресле, я пил лучший в мире чай и любовался, с каким изяществом и вкусом были подобраны здесь все вещи. - Финбоу, я еще не видел квартиры, обставленной с большим вкусом, чем твоя. - Жить в квартире, обставленной со вкусом, - это удел тех, кто лишен возможности наслаждаться жизнью во всей ее полноте, - откликнулся Финбоу, и, хотя он улыбался, мне кажется, он сказал это вполне серьезно. Но он не любил распространяться о себе и тут же переменил тему: - Итак, Иен, мое расследование продвигается не так быстро, как следовало бы. Для меня ясно, что ни Уильям, ни Филипп не совершали убийства. Но кто его совершил, я понятия не имею. Все мои опасения ожили вновь. Я не мог отделаться от мысли, что методом исключения круг подозреваемых будет все сокращаться и сокращаться, пока не останется один-единственный человек. И я с ужасом думал о том моменте, когда Финбоу достигнет финальной стадии. Желая отвлечься от мрачных мыслей, я спросил: - Но ты все еще не удосужился объяснить мне, почему, собственно, Филипп не мог убить Роджера? - Ты сам должен был бы догадаться. Это же проще простого, - ответил он с улыбкой. - Не сомневаюсь, - ответил я. - Но до меня туго доходят такие вещи. - Если ты сверишься с нашим графиком, ты увидишь, что Филипп вышел из вашего "музыкального салона" буквально за минуту перед тем, как вышли ты и Эвис, и, само собой разумеется, не мог за такое короткое время - часы показывали 9.24 - совершить убийство. Если считать, что он убийца, то, скорее всего, он совершил преступление еще до того, как появился в каюте. Ты же с поразительной педантичностью описал, как он вошел в каюту, как обнял за плечи Тони... как аккуратно, волосок к волоску, он был причесан. Если ты обращал внимание на его волосы, то, очевидно, заметил, что стоит только дунуть, как они тут же рассыпаются в разные стороны. Я тебе как-то советовал понаблюдать, как Тони треплет его шевелюру - в одно мгновение от прически не остается и следа. Они у него настолько мягкие и пушистые, что ему той дело приходится приглаживать их щеткой - и когда он встает с постели, и перед умыванием, - иначе они упадут ему на глаза и он ничего не будет видеть. Итак, если допустить, что он был на палубе и стрелял в Роджера, а в это утро дул все-таки приличный ветерок, смог бы он вернуться оттуда с прилизанными волосами, как ты полагаешь? Мне хотелось найти хоть какое-нибудь уязвимое место в рассуждениях друга: - Но он же мог забежать на минутку в свою каюту. - Мы абсолютно точно знаем, что его там не было. Уильям несколько раз пытался выжить его из ванной, чтобы самому помыться, и все это время, между 9.00 и 9.05, оттуда слышался голос Филиппа. Уильям занял ванную примерно две минуты спустя, после того как оттуда вышел Филипп, и Филипп больше в каюту не возвращался. Когда Уильям вышел из ванной, он обнаружил Филиппа около приемника. Остается самое большее две минуты, в течение которых мы не знаем, что делал этот шалопай. - Вполне достаточно, - буркнул я, - чтобы застрелить человека. - Но не достаточно, - парировал Финбоу, - чтобы застрелить человека, а потом еще успеть привести мягкие, пушистые волосы в идеальный порядок, не имея под рукой ни зеркала, ни щетки. - Боюсь, что ты опять прав, - согласился я. - Боишься? - удивился Финбоу. - А ты что, предпочел бы, чтобы Филипп оказался виновным? Он безволен, верно, но в обаянии ему никак отказать нельзя. - Да нет же, я далек от подобной мысли. Я вообще не хотел бы, чтобы кто-нибудь из них оказался виновен. Но весь ужас в том, что один из них все-таки преступник, и от этого никуда не уйти. Мне кажется, что Финбоу понял, в каком я смятении, я с трудом подбирал подходящие слова. Он хорошо меня изучил и, видимо, догадывался, что я в душе молил бога: "Кто угодно, только не Эвис!" - И как бы это ни было больно, - сказал он, - ты, скорее, согласишься, чтобы убийцей оказался Филипп, только бы не кто-то другой. - И, покончив с этим вопросом, он спросил: - Иен, мне почему- то думается, что моя версия насчет отпечатков пальцев на штурвале показалась тебе не очень убедительной, а? - Я и сейчас нахожу странным, что на штурвале найдены отпечатки пальцев одного только Уильяма. Финбоу начал объяснять: - Самое главное в другом - там не оказалось отпечатков пальцев Роджера. Это может означать только одно: что штурвал очень тщательно протерли, после того как Роджер прикасался к нему последний раз. Если убийца не дурак, то он сделал это, чтобы уничтожить вместе с ними и свои следы. Еще не совсем понимая, куда он клонит, я кивнул. - Видишь, Иен, - продолжал Финбоу, - значит, версия, будто Уильям, бросившись на твой зов, схватился за штурвал, чтобы можно было потом объяснить, откуда на штурвале отпечатки его пальцев, несостоятельна. Если бы Уильям намеренно хотел всех запутать, чтобы скрыть следы своих пальцев, оставленных еще до того, как был найден труп Роджера, тогда должны быть отпечатки пальцев Роджера. Но в том-то и дело, что убийца, перед тем как уйти с палубы, стер абсолютно все следы, имевшиеся на штурвале, а это значит, что Уильям, швартуя яхту, оставил отпечатки своих пальцев на штурвале без всякого умысла. Нельзя было не согласиться с этим здравым и логичным выводом. - Да, все ясно. Только почему ты не додумался до этого раньше? - Да как-то в голову не пришло, - задумчиво произнес он. - Но, по- моему, не такой уж это грех - упустить одну не столь существенную деталь в таком запутанном деле. Не так это, в конце концов, и важно. Единственное, что можно сказать по этому поводу: нет ничего подозрительного в том, что Уильям, когда ты позвал его на помощь, бросился к штурвалу и повел яхту. Он просто не мог поступить иначе - такова его натура, я тебе уже объяснял. И не надо искать никаких скрытых мотивов в его поступках. - Целиком и полностью с тобой согласен, - сказал я, - только почему он отделился от нашей компании и пошел к себе, тогда как все остальные направились в центральную каюту? - На то, - пряча улыбку, ответил Финбоу, - у него была весьма серьезная причина. - Какая? - спросил я. - Он ушел, чтобы надеть сорочку, - ответил он" - Только и всего? - удивился я. - Только и всего, - подтвердил Финбоу. - На палубу он выскочил чуть не нагишом, но для серьезного разговора хотел предстать в приличном виде. Одно время меня мучил вопрос, почему все-таки он появился на палубе полуголый. Как будто заранее готовил себе предлог вернуться в свою каюту на обратном пути. На первый взгляд это выглядело подозрительно. Однако в таком предположении было одно слабое место - ему нечего было больше делать в своей каюте, кроме как надеть сорочку. Он не мог рассчитывать смыть какие-то следы, так как там нет умывальника. Спрятать что-то? Тоже нет, так как Беррелл давным-давно обнаружил бы спрятанное. Словом, мне пришлось отказаться от этой версии. Прямо зло берет: только выдумаешь эдакого коварного злодея- убийцу, как тут же оказывается, что все это только твоя фантазия. Боюсь, что в данном случае все до обидного просто: Уильям выбежал на палубу без сорочки потому, что на нем в тот момент, когда ты ему крикнул, не оказалось сорочки, а в каюту к себе забежал по той простой причине, что ему необходимо было одеться. Обедать мы поехали в мой клуб, и Финбоу упорно настаивал на том, чтобы мы не спешили и отдали должное клубной кухне. - Самое главное, чтобы твои друзья не догадались, что я приехал с целью найти убийцу Роджера. Кое-кто, может быть, и догадывается, но я льщу себя надеждой, что довольно сносно играю роль друга, который в трудную минуту жизни пришел на помощь и не оставил тебя в беде. Если мы сейчас сорвемся и помчимся в Норфолк, чтобы, не дай бог, не пропустить ни одного сказанного там слова, то атмосфера подозрительности еще более обострится. И хотя я действительно не хотел бы пропустить ничего из того, что там говорится и делается, лучше задержаться. Давай посидим, как в старые добрые времена. Что еще остается нам, бобылям? Мне не терпелось вернуться назад, к друзьям, но в то же время я отдавал себе отчет, что надо вести себя так, чтобы никому и в голову не пришла мысль об истинных целях приезда Финбоу. - Против смерти, как таковой, я ничего не могу возразить, но какой смертью умереть - мне далеко не безразлично, - продолжал он. - Вот будет потеха, если меня пристукнут на этом богом забытом болоте и мой бездыханный труп найдут Алоиз Беррелл вместе с миссис Тафтс! Даже если бы жертвой убийцы пал ты, Иен, это не сдвинуло бы дела с места: лишний штрих, который, возможно, только спутал бы все карты. В общем, я не вижу серьезных причин, для того чтобы устранять тебя. - Внезапно он оставил шутливый тон и серьезно сказал: - Запомни, Иен, убийца Роджера на редкость умен и способен на любой самый отчаянный шаг. В полночь Финбоу усадил меня в свою машину, и мы направились к северным окраинам Лондона. Когда позади остались последние дома, я настроился на долгий путь в Норидж. Свет фар ложился длинными светлыми снопами на прямую ленту шоссе, далеко освещая дорогу. Я пребывал в том блаженно-мечтательном состоянии, которое всегда испытываешь во время быстрой езды ночью в комфортабельной машине. Но Финбоу вернул меня на землю. - Завтра к этому времени я должен знать, кто совершил преступление. - Что ты намерен предпринять? - встрепенулся я. - Ничего особенного, просто нарисовать мысленный портрет каждого участника прогулки. Это не так уж сложно. Сделал же я портрет Уильяма, теперь он ясен мне до конца. И Филипп тоже. Я уверен, что смог бы заранее предсказать каждый его шаг, каждое слово. Они оба выбыли из игры. Следующее задание - составить себе ясное представление об остальных трех. Когда я с ним справлюсь, думаю, что все встанет на свои места и загадочное перестанет быть загадочным. А знаешь, Иен, в этом деле действительно есть свои загадки. Зачем Эвис понадобился вчера вечером огонь, хотел бы я знать? Ничего, скоро все выясним. Расследование облегчает одно обстоятельство: в преступлении могут быть замешаны всего пять человек. Итак, как бы туп я ни был, но рано или поздно методом исключения я должен добраться до истины. В том, что имеешь дело с замкнутым кругом людей, есть своя прелесть. Это похоже на расследование убийства, совершенного на необитаемом острове, куда волей судьбы заброшены шесть человек. Около половины третьего ночи мы прибыли в Поттер-Хайгем. Оставив машину в деревне, мы зашагали по тропинке к нашей вилле. По земле плыл плотный туман с реки, и наши пальто отяжелели от влаги. Туман стелился понизу, а над нами темнело чистое, звездное небо. Мне не терпелось поскорее войти в дом и убедиться, что за время нашего отсутствия ничего страшного не произошло. Дойдя до поворота тропинки, мы увидели вначале крышу, а затем и смутные очертания дома. Нигде ни огонька, дом словно вымер. - Все спят, - шепнул мне Финбоу. - Тише! Мы подошли к дому на цыпочках, и я осторожно открыл дверь. В маленькой прихожей было темно как в преисподней. - Зайди в столовую, - тихо распорядился Финбоу, - там на каминной полке стоит свеча. Я открыл дверь справа от себя, ощупью нашел свечу и зажег ее. Подождав, пока пламя разгорелось, я повернулся, чтобы выйти, и весь похолодел от ужаса. Сжавшись в комочек, из угла комнаты на меня смотрела широко открытыми, полными страха глазами Эвис. Глава десятая НОЧНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ - Иен! - жалобно вскрикнула она и как тень двинулась мне навстречу. Она была в широкой пижаме, босиком. Я не мог отвести глаз от измученного, трагического лица Эвис. Страх сковал мне сердце, и я пробормотал бессмысленно, с трудом выдавливая из себя слова: - А мы только что приехали... Услышав наши приглушенные голоса, в комнату вошел Финбоу. Я поставил свечу на стол и с беспокойством наблюдал, как Эвис пытается изобразить на лице подобие улыбки. - Хелло! - сказала она. - Я умираю от жажды и встала, чтобы напиться. - Вот как, - посочувствовал Финбоу. - Боюсь, что у вас начинается простуда. Вчера вечером вас бил озноб, а сейчас, среди ночи, мучает жажда. Смотрите не расхворайтесь. Эвис уставилась на него остекленевшими глазами. - Постараюсь, - уронила она. - Вот и чудно, - сказал Финбоу. - А теперь пойдемте в гостиную: нельзя стоять босиком на голом полу. Я внес свечу в гостиную и поставил ее на ломберный столик. Эвис забралась с ногами на диван, закутавшись в плед, она бросала настороженные взгляды то на меня, то на Финбоу. А тот сел рядом и с наигранной небрежностью героя современной комедии закурил сигарету. Я придвинул свое кресло ближе к свету и тут с болью в душе увидел, как побледнела и осунулась Эвис, казалось, она на грани нервного истощения. Если Финбоу решил ей что-то сказать, пусть говорит уж скорей и дело с концом, подумал я про себя, а вслух промямлил: - А не лучше ли нам пойти спать? Эвис, как видно, устала. Да и у нас с тобой, Финбоу, был нелегкий денек. Финбоу, живо улыбнувшись, ответил: - Спать? Сейчас? Да у меня сна ни в одном глазу! Когда же и разговаривать по душам, как не ночью?! Днем разговаривают по обязанности, а вот если в два часа ночи - это уже потребность... и удовольствие... Эвис нервно рассмеялась и заметила: - Надо отдать вам должное, мистер Финбоу, эту обязанность вы исполняете с отменным усердием. Я уловил в ее тоне легкую иронию и, взглянув на взволнованное лицо девушки, в котором не было ни кровинки, не мог не оценить ее мужества. Какая-то тревога, хотя я понятия не имел, какая именно, подтачивала ее силы и не давала ни минуты покоя. Даже я при всем доброжелательном отношении к ней не мог поверить выдумке о том, что она встала ночью, чтобы утолить жажду. Но она нашла в себе мужество отвечать на шутки Финбоу так, как будто он зашел к ней в гости на чашку чая. - Знали бы вы, чего мне порой стоит произнести даже одно слово... - сказал Финбоу. - Оно и видно: поистине великий молчальник! - вставила она. Финбоу не остался в долгу: - Я сразу понял, что найду в вашей тонкой душе полное понимание. Щеки мои пылали как в огне, мне хотелось услышать хоть какую-нибудь реплику Эвис, которая раскрыла бы истинную цель ее ночного путешествия. А вместо этого я вынужден был сидеть и слушать их дурацкую пикировку. Эвис сидела, закутавшись в пушистый плед, и с капризной гримаской слушала дерзости Финбоу. Я понял, что этому разговору не будет конца, и чем больше я напрягал внимание, силясь уловить цель, которую преследует в этой словесной дуэли Финбоу, тем больше мне становилось не по себе и тем сильнее слипались у меня глаза. Сквозь дремоту я слышал плавно льющуюся речь друга и думал, что он выбрал удивительно неподходящее время, чтобы блеснуть своим красноречием. Я знал, что он преследует какую-то определенную цель, и тем не менее не мог без раздражения слышать этот хорошо поставленный голос и эти пространные рассуждения о драматургии. Каким-то одному ему известным образом Финбоу удалось перевести разговор с нашей поездки в Лондон на драму. Эвис призналась, что, как это ни нелепо, ей все-таки нравятся некоторые сентиментальные пьесы. На что Финбоу с улыбкой заметил: - Одна из трагедий нашей жизни состоит в том, что нам, как правило, нравятся именно те вещи, за симпатии к которым мы себя презираем. То же самое и в любви. Почти на каждом шагу можно встретить влюбленного, который прекрасно отдает себе отчет, что предмет его любви или глуп, или скучен, или вообще доброго слова не стоит, а он, несмотря ни на что, все-таки продолжает любить этого человека. Литературная критика не что иное, как борьба между тем, что диктуют нам наши чувства, и тем, что с точки зрения общепринятых понятий о хорошем художественном вкусе принято считать достойным осмеяния. Обычно верх берут эмоции... причем не только у неискушенной публики, но и у эстетов. Боюсь, что моя мысль покажется вам еретической, но мне думается, что сходить с ума по "Гамлету" так же бессмысленно, как и по "Питеру Пену". Я хочу сказать, что не делаю между ними большой разницы. Я с нетерпением ждал, когда остановится этот поток. Однажды я уже имел счастье слышать, как он полемизировал по поводу драмы в Гонконге, и не забыл, какими извилистыми путями пришлось ему пробираться, чтобы прийти к своему литературному кредо в его теперешнем виде. Мне очень хотелось спать и было совсем не до споров; я все еще не догадывался, к чему он ведет. Эвис попробовала робко возразить, но Финбоу уже нельзя было остановить: - Все мы, однако, одним миром мазаны, и вкус у нас безнадежно испорчен. Последние двадцать лет, куда бы меня ни забросила судьба, если у меня нет более интересного занятия, я иду в театр. И я совершенно определенно могу сказать, каким пьесам отдаю предпочтение. Что может быть совершеннее "Вишневого сада"? Ничего, и это мое твердое убеждение. А хотите знать, какая пьеса оставила у меня самые яркие воспоминания? "Дама с камелиями". Ведь общеизвестно, что это одна из бездарнейших пьес. И тем не менее именно она произвела на меня самое сильное впечатление, чем все, что я видел до сих пор. Маргариту играла Дузе. Это было в Риме, давным-давно. В общем-то, я не считаю Дузе великой актрисой, хотя и допускаю, что ее можно считать великой в своем роде; сама манера ее игры противоречила жизненной правде. И все- таки я был в восторге от спектакля и вряд ли еще когда-нибудь испытаю подобное наслаждение. Я был влюблен, и в театре мы были вдвоем... это, конечно, сыграло свою роль. Я заметил, как у Эвис дрогнули уже почти слипшиеся веки. Последняя фраза привлекла ее внимание. Она тихо сказала: - Можно подумать, что любовь заставляет иначе смотреть на вещи. - Да-а, - подтвердил Финбоу. - Любовь преображает все: от хорошей пьесы получаешь удовольствие потому, что она хороша, а от плохой - потому, что плоха. - Что вы хотите этим сказать? - спросила Эвис. Теперь она смотрела на Финбоу широко открытыми глазами. - Что влюбленным все на свете интересно: что бы ни делать, куда бы ни идти - лишь бы вместе, ведь так? Как бы я хотела влюбиться! Молодые люди стали приглашать меня в театр с семнадцати лет, но хоть бы один из них своим присутствием заставил меня глубже прочувствовать ту или иную пьесу. С любимым человеком я бы, наверное, даже на галерке чувствовала себя счастливой. - Вряд ли, - резюмировал Финбоу. - Вот в этом я сомневаюсь. Эвис приподнялась и оживленно продолжала: - А еще я бы хотела иметь свою ложу в каком-нибудь захудалом театрике на весь сезон... о, я бы полжизни отдала за это, только бы не прозябать, как сейчас! Я еще не встречала человека, с которым могла бы поделиться своими сокровенными мыслями. Никого, кто бы меня по- настоящему заинтересовал. Роджер частенько водил меня в театр, но лучше бы он этого не делал... - Да, можно испортить себе всякое удовольствие, если пойти в театр с человеком, не способным ценить искусство, - посочувствовал Финбоу. - Удовольствие?! Это была пытка. - Эвис всем телом подалась вперед, и темная прядь упала на лоб. - Мужчинам не понять, насколько может осточертеть однообразная жизнь. Так порой хочется, чтобы хоть что- нибудь произошло! Я не приспособлена к жизни... не научили. Средств к существованию тоже нет. Я похожа на викторианскую барышню, только чуточку образованнее. Любовь может оказаться самым значительным событием в моей жизни. Это, собственно, единственное, на что я могу надеяться. А она, как нарочно, обходит меня стороной, - голос ее зазвенел, - и боюсь, что это уже навсегда. Кристофер - самый приятный из моих поклонников, он нравится мне. Молю бога, чтобы я со временем могла полюбить его по-настоящему. - Сердцу не прикажешь, - уронил Финбоу. Только Эвис начала снова что-то говорить, как вдруг за нашими спинами раздалось: - Ну хватит, с меня довольно! Мы увидели в дверях миссис Тафтс. Лишь на миг презрительная гримаса мелькнула на непроницаемом лице Финбоу, но тут же ее как рукой сняло, и он обернулся к нашей экономке. - Не хотите ли присесть, миссис Тафтс? - сказал он. - Я не могу этого допустить, не хочу этого допустить и не допущу, - выпалила миссис Тафтс. На ней было черное пальто, из-под которого виднелись ночная сорочка и шлепанцы из красной фланели. На голове торчали папильотки, и это придавало ей еще более воинственный вид. - Я этого не потерплю, - продолжала она. - Слыханное ли дело поднимать человека среди ночи! Стыд и срам! Молодая девица, нет бы блюсти себя, она расселась в гостиной ночью с