то тот все-таки перехитрил или по крайней мере перекричал его - конечно, он заплатил бы, поломавшись, и сто флоринов. Уходя, Дони сказал уже с порога: - Из всех мальчишек по соседству никто не гонял мяч хуже тебя. Я прямо-таки поражаюсь: такая тупость в игре - и такие успехи в скульптуре. Ведь ты теперь самый модный художник. - Так вот почему ты явился сюда - я, по-твоему, модный? - Иной причины и не было. Скажи, когда я могу посмотреть наброски? - Наброски - это моя забота. А ты получишь готовую вещь. - Кардиналу Пикколомини ты подавал на одобрение наброски. - Пусть тебя сначала сделают кардиналом! Когда Дони ушел, Микеланджело понял, что он явно сглупил, позволив этому человеку навязать себе на шею еще один заказ. И разве он, Микеланджело, так уж знает живопись? Стремится к ней, очень ее любит? Да, он разработает композицию "Святого Семейства", он с удовольствием будет рисовать. Но кисть и краски? Юный Гирландайо владеет ими гораздо лучше. Тем не менее интерес к работе у него был разбужен. В папках Микеланджело хранились десятки рисунков к изваянию "Богоматери с Младенцем" на тот случай, если братья Мускроны, купцы из Брюгге, все же подпишут договор, замышленный Якопо Галли. Рисунки были очень одухотворенные, возвышенные, мирского в них чувствовалось мало. А "Святое Семейство" надо писать по-другому: это будет совершенно земная вещь, простые, обыкновенные люди. Как всегда в жаркие летние дни, когда он позволял себе отдохнуть, Микеланджело бродил по дорогам Тосканы, рисуя крестьян то за работой, в поле, то за ужином подле жилища, в вечерней прохладе; у дверей молодые матери кормили грудью своих младенцев перед тем, как уложить их в колыбель. Скоро у него уже скопились наброски для картины Дони: у одного дома он зарисовал юную девушку с сильными руками и плечами, у другого - пухленького розовощекого мальчика с кудрявой головкой, у третьего - старика с бородой и лысиной. Соединив эти фигуры в одном эскизе, Микеланджело скомпоновал эффектную группу, расположившуюся на зеленой траве. Он написал красками руки, лица, ноги, голого мальчика - здесь колорит не вызывал у него сомнений, но тона платья Марии и Иосифа и цвет одеяльца, которым был прикрыт младенец, ему никак не давались. Зайдя к нему, Граначчи увидел, в каком он затруднении. - Позволь, я распишу тебе эти места картины. Ведь у тебя получается ужасная мешанина. - Почему же это Дони не обратился со своим заказом к тебе с самого начала? Ты ему тоже сосед по приходу Санта Кроче. И тоже гонял с ним мяч! Скоро Микеланджело закончил картину - колорит ее был приглушен, монотонен, похож на цветной мрамор. Платье Марии Микеланджело написал светло-розовым и голубым, одеяло младенца - оранжевым, от бледного тона до густого, насыщенного, плечо и рукав Иосифа - тускло-синим. На переднем плане картины виднелись редкие пучки простеньких цветов, на заднем, справа, был изображен лишь один Иоанн; его проказливое личико казалось устремленным куда-то вверх. Чтобы доставить себе удовольствие, с левой стороны от Марии и Иосифа Микеланджело написал море, с правой - горы. А на фоне моря и гор - пятерых обнаженных юношей, сидящих на невысокой стене из камня, - залитые солнцем, чудесные бронзовые фигуры, создающие впечатление, будто перед глазами зрителя был греческий фриз. Когда Дони по зову Микеланджело явился и взглянул на готовую картину, лицо у него вмиг сделалось таким же красным, как и его нарядная туника. - Укажи мне в этой мужицкой мазне хоть одно место, где была бы святость! Хоть какой-то признак религиозного чувства! Ты просто издеваешься надо мной. - Я не такой глупец, чтобы тратить на это время. А тут чудесные, красивые люди, полные нежной любви к своему ребенку. - В мой дворец мне надо "Святое Семейство"! - Святость - это не внешние приметы, не обличив. Святость - это внутреннее, духовное качество. - Я не могу подарить этих крестьян на траве своей взыскательной невесте. Я потеряю всякое уважение в семействе Строцци. Ты выставишь меня в самом дурном, самом черном свете. - Разреши тебе напомнить, что ты не оговорил себе права на отказ от картины. Глаза Дони сузились в щелки, затем он выкатил их и закричал: - А что делают в "Святом Семействе" эти пятеро голых парней? - Ну как же, - они только что искупались в море и обсыхают теперь на солнце, - спокойно ответил Микеланджело. - Ей-богу, ты тронулся! - взвизгнул Дони. - Где это слыхано, чтобы в христианской картине рисовали пятерых голых парней? - Рассматривай их как фигуры фриза. У тебя будет одновременно и христианская живопись, и греческая скульптура - и все за одни и те же деньги. Вспомни, что ты сначала предлагал мне за картину тридцать флоринов, по десяти за каждую фигуру. Будь я жадным, я взял бы с тебя за этих пятерых парней пятьдесят флоринов дополнительно. Но я не возьму, потому что мы соседи по приходу. - Я снесу картину Леонардо за Винчи, - хныкал Дони, - и он замажет этих пятерых бесстыдников краской. До сих пор Микеланджело лишь забавлялся препирательством. Но теперь он крикнул в гневе: - Я подам на тебя в суд за порчу произведения искусства! - Я оплачиваю это произведение и вправе портить его, как хочу. - Вспомни-ка Савонаролу. Я заставлю тебя отвечать перед Советом! Скрежеща зубами, Дони выскочил вон. На следующий день слуга Дони принес кошелек с тридцатью пятью флоринами - половиной условленной суммы - и расписку, которую Микеланджело должен был подписать. Микеланджело отослал эти деньги с Арджиенто обратно. На клочке бумаги он нацарапал: "Святое Семейство" будет стоить отныне сто сорок флоринов". Флоренция потешалась над этим поединком; многие заключали пари, споря, кто выйдет победителем - Дони или Микеланджело. Шансы Микеланджело казались гораздо меньшими, ибо никому еще не удавалось провести Дони в денежных делах. Однако день его венчания приближался, а он давно уже из хвастовства разболтал по всему городу, что официальный художник Флоренции исполняет его заказ - пишет свадебный подарок невесте. Скоро Дони вновь явился в сарай Микеланджело на дворе Собора, в руках у него был кожаный кошелек о семьюдесятью флоринами. - Вот твои деньги, давай мне картину, - кричал он Микеланджело. - Это нечестно, Дони. Картина тебе не понравилась, и я освободил тебя от всех обязательств по договору. - Ты меня не проведешь, даже не пытайся! Я пойду к гонфалоньеру, и он заставит тебя выполнить договор. - Вот уж не подозревал, что тебе так полюбилась моя картина. Ты, видно, стал заправским коллекционером. В таком случае выкладывай сто сорок флоринов - и конец разговору. - Мошенник! Ты соглашался писать картину за семьдесят... - Этот договор ты нарушил, прислав мне тридцать пять флоринов. Сейчас я изменяю условия. Моя новая цена - сто сорок флоринов. - Я не буду платить такие деньги за посредственную крестьянскую картину, ты этого не дождешься, - бушевал Дони. - Скорей тебя повесят в проемах окон Барджелло! Микеланджело уже думал, что он достаточно подурачился, и был почти готов отослать картину заказчику, когда босоногий деревенский мальчик принес ему записку. В ней говорилось: "До меня дошел слух, что Маддалена желает получить твою картину. Она говорит, что ни один другой свадебный подарок не будет ей столь по душе, как эта картина. К." Микеланджело вмиг узнал, чей это почерк. Ему было хорошо известно, что Маддалена Строцци - приятельница Контессины. Значит, радовался Микеланджело, кто-то из старых друзей Контессины еще поддерживает с ней отношения! Довольно улыбаясь, он присел к столу и написал письмо Дони. "Я вполне сознаю, что плата, назначенная мной за мою картину, кажется тебе чрезмерно высокой. Как старый и близкий друг, я освобождаю тебя от всех финансовых обязательств по договору, уступив "Святое Семейство" другому своему другу". Едва Арджиенто, переправив письмо, присел на свое место в сарае, как туда ворвался Дони, - кошелек, который он швырнул на стол, зазвенел так громко, что на мгновение заглушил стуки молотков, несущиеся со двора. - Я требую отдать мне картину. Она теперь моя по всем правилам. Схватив кошелек, он развязал его и высыпал на стол груду золотых монет. - Считай! Сто сорок флоринов золотом. За несчастное семейство крестьян, рассевшихся на травке у дороги. Почему я поддался тебе и позволил так себя ограбить - это выше моего понимания! Микеланджело передал картину Дони из рук в руки. - Прошу поздравить от меня твою будущую супругу. Шагая к выходу, Дони негодовал: - Художники! И кто сказал, что это непрактичные люди? Ха! Да ты разорил хитрейшего купца во всей Тоскане! Микеланджело сложил в стопку монеты. Вся эта история ему очень правилась. Она освежила его не хуже любого отдыха. 11 В августе произошло событие, вызвавшее повсюду радостное оживление, - умер Александр Шестой, папа из семейства Борджиа. Когда новым папой избрали сиенского кардинала Пикколомини, Джулиано да Сангалло ходил убитым, а Микеланджело ждал для себя самого дурного. Работу над статуями Пикколомини он ничуть не продвинул, даже не сделал к ним карандашных набросков. Одно слово нового папы - и гонфалоньер Содерини прикажет отложить работу над "Давидом", пока сиенские статуи, числом одиннадцать, не будут исполнены и утверждены. Он заперся в своей загородке, отказываясь в течение месяца от всяких встреч, работал как бешеный и все время ждал, когда падет на него секира Ватикана. Почти вся фигура Давида была закончена, незавершенными оставались лицо и голова. Впервые в эти дни Микеланджело осознал истинную тяжесть договора на Двенадцать Апостолов, которая будет давить его много лет в дальнейшем. Он готов был броситься в Арно. Кардинал Пикколомини пробыл папой Пием Третьим один месяц и внезапно скончался в Риме. Предсказание Джулиано да Сангалло на этот раз сбылось: кардинал Ровере стал папой Юлием Вторым. Сангалло шумно отпраздновал этот день, уверяя своих гостей, что он заберет Микеланджело с собой в Рим, где тот будет работать над великими изваяниями. Леонардо да Винчи возвратился из армии Цезаря Борджиа и получил ключи от Большого зала Синьории: ожидали, что ему вот-вот дадут заказ написать огромную фреску на стене за возвышением, где заседали гонфалоньер Содерини и Синьория. Вознаграждение было назначено в десять тысяч флоринов. Микеланджело бледнел от злости. Это был самый крупный, самый значительный во Флоренции заказ на живопись за многие и многие годы. Десять тысяч флоринов Леонардо за фреску, которую он закончит через два года. Четыре сотни флоринов ему, Микеланджело, за "Гиганта-Давида"! И за то же время работы! Какое благоволение к человеку, который был готов помогать Цезарю Борджиа в завоевании Флоренции! Флоренция будет платить Леонардо в двадцать пять раз больше, чем платит Микеланджело. Уже один этот факт сам по себе - новый смертельный удар, наносимый со стороны Леонардо скульптуре. В ярости он кинулся к Содерини. Содерини охотно выслушал его: одной из граней таланта гонфалоньера было уменье слушать людей, уменье дать им высказаться. На этот раз Содерини позволил Микеланджело в течение нескольких секунд послушать, как отдается его сердитый голос в стенах палаты, и лишь потом заговорил сам, наиспокойнейшим тоном. - Леонардо да Винчи - великий живописец. Я видел его "Тайную Вечерю" в Милане. Это потрясающе. Никто в Италии не может сравниться с Леонардо. Я не скрываю своей зависти к Милану и хочу, чтобы Леонардо создал фреску и для Флоренции. Если она окажется столь же прекрасной, это невероятно обогатит нас. Микеланджело был одновременно отчитан и выставлен вон, всего за несколько минут. Наступили последние месяцы работы, доставлявшие ему огромную радость, ибо теперь как бы сходились в едином фокусе все его усилия двух лет. Вкладывая в изваяние всю свою нежность, всю любовь, он отделывал лицо Давида - сильное, благородное лицо юноши, который - еще минута - и станет зрелым мужем, но в этот миг еще полон печали и неуверенности, еще колеблется, как ему поступить: брови его нахмурены, глаза вопрошают, на крепких губах - печать ожидания. Черты лица Давида должны быть в единстве с его телом. Лицо Давида должно выражать, что зло уязвимо, что зло можно победить, если оно даже одето в чешуйчатую броню весом в пять тысяч сиклей. Всегда можно отыскать в нем незащищенное место; и если в человеке преобладает добро, оно неминуемо определит это уязвимое место, и отыщет к нему путь, и войдет в него. Чувства, выраженные на лице Давида, должны говорить, что его схватка с Голиафом как бы символизирует борьбу добра со злом. Обтачивая голову, надо было добиться впечатления, что свет, озаряющий ее, исходит не только изнутри, но как бы сияет вокруг. Ни на минуту не забывая об этом, Микеланджело оставил пока нетронутым камень около губ Давида, его скул, носа. При обработке ноздрей он пользовался буравом, переходя к бровям, брал малую скарпель. Чтобы проделать углубления в ушах и между зубов, он пустил в ход тонкое сверло, сменяя его более толстым по мере того, как отверстие расширялось. Между завитками волос он высек множество борозд и ямок, по строгому расчету; тут он осторожно работал тонкой длинной иглой, вращая ее между ладонями и стараясь надавливать на камень по возможности легче. С особой зоркостью и тщанием проводил он складки на лбу, обтачивал чуть вытянутые крылья носа, едва раскрытые губы. Постепенно удаляя следы запасного камня, он приступил к полировке. Ему не требовалось достичь на этот раз такого же блеска, каким лучилось его "Оплакивание". Он хотел лишь как можно выразительнее явить в этом мраморном теле кровь, мышцы, мозг, вены, кости, вдохнуть в это изваяние с прекрасными пропорциями самую жизнь во всей ее убедительности и истине - создать Давида в теплоте трепещущей человеческой плоти, так, чтобы в блеске камня сиял его разум, его дух, его сердце, Давида в напряжении всех его чувств, с туго натянутыми сухожилиями шеи, с резко повернутой головой, обращенной к Голиафу, Давида, уже знающего, что жить - это действовать. В начале января 1504 года во Флоренции стало известно, что Пьеро де Медичи нет в живых. Надеясь обеспечить себе помощь Людовика Двенадцатого против Флоренции, он воевал на стороне французской армии и утонул в реке Гарильяно: лодка, в которой он спасал от испанцев четыре пушки, перевернулась. Когда член Синьории заявил перед собравшейся толпой: "Услышав эту весть, мы, флорентинцы, бесконечно рады", - Микеланджело испытывал чувство печали и в то же время жалел Альфонсину и ее детей; он вспоминал умиравшего Лоренцо, вспоминал, как он перед своей кончиной учил Пьеро править Флоренцией. Но скоро Микеланджело понял, что гибель Пьеро означает близость возвращения Контессины из ссылки. В последних числах того же января Содерини пригласил к себе художников и именитых мастеров Флоренции, чтобы решить, где ставить Микеланджелова "Гиганта-Давида". Микеланджело побывал у Содерини заранее, и тот показал ему список приглашенных. Из художников там числились Боттичелли, Росселли, Давид Гирландайо, Леонардо да Винчи, Филиппино Липпи, Пьеро ди Козимо, Граначчи, Перуджино, Лоренцо ди Креди. Скульпторы были представлены именами Рустичи, Сансовино и Бетто Бульони, архитекторы - братьями Сангалло - Джулиано и Антонио, Кронакой и Баччио д'Аньоло. Помимо того, приглашались четверо золотых дел мастеров, два ювелира, мастер по вышивке, мастер по терракоте, книжный иллюстратор, два опытных плотника, которые вот-вот должны были стать архитекторами, пушечный мастер Гиберти, часовщик Лоренцо делла Гольпайя. - Может, мы кого-нибудь забыли вписать? - спросил Содерини, когда Микеланджело кончил читать список. - Забыли только меня. - Я думаю, тебя и не следует приглашать. Твое присутствие может помешать людям говорить свободно. - Но мне хотелось бы высказать свое мнение. - Ты уже высказал его, - сухо закончил разговор Содерини. Приглашенные собрались на следующий день в библиотеке, в верхнем этаже управы при Соборе, стоявшей на том же дворе. Дело было в полдень. Микеланджело и не думал подглядывать или подслушивать, но окна библиотеки были обращены к его сараю, и сюда докатывался гул голосов. Перейдя двор, Микеланджело поднялся по черной лестнице здания и ступил в переднюю библиотеки. Среди всеобщего шума кто-то настойчиво призывал к порядку, наконец в зале наступила тишина. Микеланджело узнал голос Франческо Филарете, герольда Синьории. - Я очень долго прикидывал и обмозговывал, где же нам поставить фигуру. У нас есть для этого два подходящих места: первое - там, где стоит "Юдифь" Донателло, а второе - посередине дворика, где находится бронзовый "Давид". Первое место подходит потому, что "Юдифь" стоит не к добру и ей не следовало бы здесь находиться - женщине вообще не подобает убивать мужчину, а сверх того, эта статуя была водружена при дурных предзнаменованиях, ибо с той поры дела у нас идут все хуже и хуже. Бронзовый "Давид" неисправен на правую ногу, и потому я склоняюсь к мысли поставить "Гиганта" в одном из этих двух мест и лично предпочитаю заменить им "Юдифь". Мнение герольда устраивало Микеланджело как нельзя лучше. Сразу после Филарете слово взял кто-то другой: Микеланджело не мог узнать этого человека по голосу. Он заглянул украдкой в библиотеку и увидел, что говорит Мончиатто, резчик по дереву. - Мне кажется, что "Гигант" задуман так, чтобы его поставили на пьедестале подле Собора, у главного Портала. Отчего бы нам так не сделать? Это было бы чудесным украшением церкви Санта Мария дель Фиоре. Микеланджело видел, как, напрягая свои старческие силы, поднялся с кресла Росселли. - И мессер Франческо Филарете и мессер Франческо Мончиатто говорили очень резонно. Но я с самого начала полагал, что "Гиганта" следует установить на лестнице Собора, с правой стороны. Я и теперь держусь того мнения, что это будет лучшее для него место. Предложения сыпались одно за другим. Галлиено, мастер по вышивке, считал, что "Гигант" должен стоять на площади, заняв место "Льва" Мардзокко, с чем соглашался Давид Гирландайо; кое-кто, в том числе Леонардо да Винчи, предпочитали Лоджию, ибо там мрамор будет сохраннее. Кронака предложил установить "Гиганта" в Большом зале, где Леонардо собирался писать свою фреску. "Найдется ли здесь хоть один человек, который скажет, что право выбора места для статуи принадлежит мне?" - бормотал Микеланджело. И тогда заговорил Филиппино Липпи: - Все здесь высказывают очень мудрые соображения, но я уверен, что лучшее место для "Гиганта" предложил бы сам скульптор, так как он, без сомнения, думал об этом давно и взвесил все обстоятельства дела. В зале послышался одобрительный ропот. С заключительной речью выступил Анджело Манфиди: - Прежде чем могущественные господа решат, где ставить изваяние, я предложил бы им спросить совета у членов Синьории, среди которых есть самые высокие умы. Микеланджело тихонько затворил за собой дверь и по той же черной лестнице спустился во двор. Значит, у гонфалоньера Содерини теперь есть возможность выбрать для "Давида" то место, которое хотел Микеланджело: перед дворцом Синьории, там, где стоит "Юдифь". Заботы по перевозке "Давида" ложились прежде всего на архитектора, наблюдавшего за Собором, то есть на придирчивого и шумного Поллайоло-Кронаку; тот, видимо, с искренней благодарностью выслушивал советы, которые давали ему братья Антонио и Джулиано да Сангалло. Предложили свои услуги и еще три добровольца: архитектор Баччио д'Аньоло и два молодых плотника-архитектора - Кименте дель Тассо и Бернардо делла Чекка. Их заинтересовала трудная задача - перевезти по улицам Флоренции небывало огромное мраморное изваяние. Статую при перевозке требовалось закрепить надежно, чтобы она не опрокинулась, и в то же время не очень жестко, иначе она могла пострадать от неожиданного толчка или удара. - "Давида" надо везти стоя, - говорил Джулиано. - И клетку для него следует придумать такую, чтобы статуя не чувствовала тряски. - А как этого добиться? - размышлял вслух Антонио. - Тут дело не только в клетке. Мы не будем зажимать статую наглухо, мы ее подвесим внутри клетки - пусть она слегка раскачивается взад и вперед при движении. Два плотника - Тассо и Чекка - сколотили по чертежам братьев Сангалло деревянную клетку почти в три сажени высоты с открытым верхом. Антонио придумал систему скользящих узлов на канатах - узлы эти под давлением веса крепко затягивались, а когда напор уменьшался, ослабевали. Оплетенный сетью прочных канатов, "Давид" был поднят на полиспасте и в подвешенном состоянии вставлен в клетку. Каменную стену за сараем разобрали, клетку установили на круглые катки, дорогу тщательно выровняли. "Давид" был готов пуститься в свое путешествие по улицам Флоренции. Чтобы катить огромную клетку на катках, применяя ворот, вращаемый вагой, Кронака нанял сорок рабочих. Как только клетка продвигалась вперед и задний каток освобождался, рабочий подхватывал его и, забегая вперед, снова подсовывал его под клетку. Обвязанный канатами от промежности до самой груди - то есть вдоль той опорной вертикали, о которой так заботился Микеланджело, - "Давид" слегка покачивался: размах его движений ограничивали скользящие узлы канатов. Несмотря на то что статую продвигали сорок человек, она шла медленно, одолевая всего несколько аршин за час. К вечеру первого дня клетку вывели за стену, дотащили по улице Башенных Часов до перекрестка и развернули под острым углом, направляя на Виа дель Проконсоло. Вокруг, наблюдая за работой, толпились сотни людей; когда наступила темнота, клетка продвинулась по Виа дель Проконсоло только на полквартала. Из толпы кричали: "Доброй ночи! До завтра!" Микеланджело отправился домой. Он расхаживал по комнате, стараясь убить время и дождаться рассвета. В полночь он не выдержал и, одолеваемый смутной тревогой, вышел из дому, направляясь к "Давиду". Тот стоял, сияя белизной в лучах луны, свободный и уверенный, словно бы на нем и не было никаких пут, устремив свой взгляд на Голиафа, сжимая пальцами пращу: его отточенный, отполированный профиль был безупречно прекрасен. Микеланджело кинул одеяло в клетку, в тот угол за спиной Давида, где икра его правой ноги соприкасалась с древесным пнем. Здесь он улегся на дощатом полу, стараясь заснуть. Он уже почти забылся, погружаясь в сон все глубже, как вдруг услышал топот ног, шум голосов, а затем стук камней, швыряемых в боковую стенку клетки. Микеланджело вскочил на ноги. - Стража! - завопил он. Он слышал топот удаляющихся людей - кто-то убегал, скрываясь на Виа дель Проконсоло. Микеланджело бросился вслед за беглецами и, собрав всю силу своих легких, крикнул: - Стой! Стража, стража - держи их! В темноте мелькали какие-то фигуры, скорей всего мальчишеские. С дико бьющимся сердцем он вернулся к "Давиду" - там уже стояли двое стражников, в руках у них были фонари. - Что за шум? - В статую швыряли каменьями. - Каменьями? Кто же швырял? - Не знаю. - И попали они в статую? - Думаю, что не попали. Я только слышал, как камня стучали по доскам. - Ты уверен, что это тебе не приснилось? - Я же видел их. И слышал... Не окажись я тут... Он обошел статую, вглядываясь в нее в темноте и мучительно гадая, кому было выгодно повредить "Давида". - Вандалы, - сказал Содерини, придя рано утром на Виа дель Проконсоло посмотреть, как будут двигать статую дальше. - На эту ночь я назначу к "Гиганту" специальную охрану. Вандалы явились снова, на этот раз их было не меньше десятка. Все произошло вскоре после полуночи. Микеланджело услышал, как по улице Святого Прокла приближаются какие-то люди, и громко закричал, вынудив их побросать припасенные камни тут же наземь. Наутро вся Флоренция знала, что некие злоумышленники хотят повредить "Давида". Содерини вызвал Микеланджело на заседание Синьории и спросил, кто, по его мнению, мог напасть на статую. - Есть у тебя враги? - Нет, никаких врагов я не знаю. - Лучше спросите его, гонфалоньер, так: "Есть ли враги у Флоренции?" - вмешался герольд Филарете. - Надо выждать: пусть они попытаются тронуть статую и сегодня. Они действительно попытались. Нападение произошло на краю площади Синьории, там, где к ней примыкала площадь Сан Фиренце. Содерини укрыл вооруженных стражников в подъездах и дворах домов, расположенных близ клетки с "Давидом". Восемь человек из шайки были схвачены и доставлены в Барджелло. Еле живой от недосыпания, Микеланджело напряженно вчитывался в список арестованных. В нем не оказалось ни одного знакомого имени. Утром верхний зал Барджелло был битком набит флорентинцами. Микеланджело внимательно оглядел преступников. Пятеро из них были совсем юнцы, может быть, лет пятнадцати. По их словам, они смотрели на все как на приключение и швыряли камнями в статую по воле своих старших друзей; они будто бы даже не знали, была ли это статуя или что-то другое. Семьи этих мальчишек оштрафовали, а самих их отпустили на свободу. Трое остальных арестованных были по возрасту старше. Держались они вызывающе враждебно. По признанию одного, они кидали камнями в "Давида" потому, что тот голый, бесстыдно изваян и что Савонарола несомненно потребовал бы его уничтожить. Второй заявил, что "Давид" - плохая статуя, а ему хотелось показать, что во Флоренции есть люди, понимающие искусство гораздо глубже. Третий сказал, что он действовал по наущению приятеля, горевшего жаждой разбить "Давида", - назвать этого приятеля арестованный отказался. Все трое были приговорены к заключению в тюрьме Стинке; судья, выносивший приговор, процитировал тосканскую поговорку: "у искусства есть враг, и имя ему - невежество". В этот же вечер, на четвертые сутки своего путешествия по городу, "Давид" попал на предназначенное ему место. Д'Аньоло и плотники-архитекторы Тассо и Чекко разобрали клетку. Братья Сангалло развязали узлы на канатах, сняв с изваяния его веревочную мантию. Статую Юдифи убрали, "Давид" был установлен на ее месте у подножия лестницы дворца, лицом к открытой площади. Едва Микеланджело ступил на площадь, как спазмы сдавили ему горло. Видеть "Давида" на таком расстоянии ему еще не приходилось. Вот он стоит перед ним во всей своей величавой грации, отбрасывая на дворец Синьории чистейшее белое сияние. Микеланджело приблизился к статуе, ощущая себя маленьким, сирым, невзрачным; теперь когда статуя уже вышла из его рук, он был как бы совершенно бессильным и только спрашивал себя: "Много ли из того, что я хотел сказать, мне посчастливилось выразить?" Он охранял статую целых четыре ночи и сейчас едва держался на ногах от усталости. Надо ли ему сторожить "Давида" и в эту ночь? Теперь, когда "Давид" водружен здесь окончательно и уже не зависит от чьей-либо милости или благоволения? Но ведь несколько увесистых, метко кинутых камней могут отбить у него руки, даже голову... Граначчи твердо сказал: - Несчастьям, которые сваливаются на тебя в дороге, обычно приходит конец, как только ты попадаешь на свое постоянное место. Он довел Микеланджело до дома, разул его, помог лечь в постель и укрыл одеялом. Подглядывавшего из-за двери Лодовико он предупредил: - Пусть Микеланджело спит. Пусть спит, если даже солнце дважды взойдет и дважды закатится. Микеланджело проснулся, чувствуя себя свежим и дьявольски голодным. Хотя время обеда еще не наступило, он опустошил горшок с супом, съел лапшу и вареную рыбу, невзирая на то, что пища была приготовлена на все семейство. Он так набил себе живот, что еле сгибался, когда решил помыться и полез в деревянный ушат. С наслаждением надел он на себя свежую полотняную рубашку, чулки и сандалии - впервые за много недель, уже и не упомнить, за сколько. Он прошел через площадь Сан Фиренце и уже ступил на площадь Синьории. Вокруг "Давида" стояла в молчании густая толпа народа. На статуе трепетали прилепленные за ночь листки бумаги. Микеланджело помнил такие листки по Риму: там люди приклеивали к дверям библиотеки в Ватикане стихи, унижающие честь Борджиа, или прикрепляли свои обличения и жалобы к мраморному торсу Пасквино поблизости от площади Навона. Он прошел сквозь толпу, чувствуя, как она расступалась, давая ему дорогу. Он старался разгадать выражение лиц, понять, что тут происходит. Глаза, глядевшие на него, показались ему у всех необыкновенно большими. Он подошел к "Давиду", взобрался на пьедестал и начал срывать бумажки, читая их одну за другой. Когда он читал уже третью, глаза его увлажнились, ибо все это были послания любви и признательности: "Мы вновь стали уважать себя". "Мы горды оттого, что мы флорентинцы". "Как величествен человек!" "Пусть никто не говорит мне, что человек подл и низок; человек - самое гордое создание на земле". "Ты создал то, что можно назвать самой красотой". "Браво!" Вот он увидел знакомый сорт бумаги, тот, что когда-то не раз держал в руках. Он дотянулся до записки, прочел ее: "Все, что надеялся сделать для Флоренции мой отец, выражено в твоем Давиде. Контессина Ридольфи де Медичи". Она проникла в город ночью, избежав встречи со стражей. Она пошла на риск, чтобы увидеть его Давида, присоединить свой голос к голосу Флоренции. Он повернулся и стоял над толпой, а толпа глядела на него. На площади царила тишина, все молчали. И все же никогда он не чувствовал такого человеческого взаимопонимания и единства, какие были в эту минуту. Словно бы люди читали друг у друга мысли, словно бы составляли нечто целое; все эти флорентинцы, что стояли внизу, обратя на него свои взоры, были частью его, а он был частью их. 12 В письме, пришедшем от Якопо Галли, был вложен договор, подписанный братьями Мускронами: они соглашались заплатить Микеланджело четыре тысячи гульденов. "Вы вправе высекать "Богородицу с Младенцем" так, как задумаете, - писал Якопо Галли. - А теперь, после вкусной поджарки, будет некая доза кислого соуса. Наследники Пикколомини требуют, чтобы вы завершили работу над обещанными статуями. Мне удалось убедить их продлить срок договора еще на два года - и это все, что было в моих силах..." Два года отсрочки! Микеланджело так обрадовался этому, что тут же забыл о злополучных статуях. В ту пору, когда об изваянии "Давида" говорил весь город, семейство Буонарроти посетил Бартоломео Питти, отпрыск боковой линии богатейшего рода. Это был застенчивый, тихий человек: в первом этаже его скромного дома на площади Санто Спирита помещалась мануфактурная лавка. - Я только что начал собирать коллекцию произведений искусства. Пока у меня лишь три небольшие картины на дереве, очень милые, хотя и не прославленных мастеров. Мы с женой пошли бы на что угодно, только бы способствовать рождению произведений искусства. Микеланджело был тронут учтивостью посетителя, мягким взглядом его карих глаз, короной седых волос вокруг лысеющего лба. - Каким образом вы хотели бы способствовать этому, мессере? - Нам хотелось узнать, нет ли какого-нибудь небольшого мрамора, о котором вы бы думали или даже мечтали и который мог бы подойти нам... Микеланджело шагнул к стене и снял с нее свою первую работу, выполненную под руководством Бертольдо, - "Богоматерь с Младенцем". - За долгие годы, мессер Питти, я осознал, насколько плохо я высек этот барельеф: я даже понимаю, почему я высек его плохо. Теперь я принялся бы за него вновь, только на этот раз вещь будет округлой, в форме тондо. И мне кажется, я сумею вывести эти фигуры из плоскости рельефа, создать впечатление полнообъемной скульптуры. Хотите, я попробую это сделать для вас? Питти облизал свои тонкие, пересохшие губы. - Я не могу выразить, как мы были бы счастливы. Микеланджело проводил Бартоломео Питти, сойдя с ним вниз по лестнице. - Я уверен, что высеку для вас нечто достойное. Я чувствую это всем своим существом. Синьория приняла постановление, чтобы Кронака обеспечил постройку дома и мастерской для Микеланджело. А тот соизволил затерять чертежи под грудами безделушек и разного хлама, сваленного на его столе, где, между прочим, всегда лежали две дюжины крутых яиц, ибо другой пищи архитектор не признавал. - Представь себе, я уже обдумал и расположение комнат, и их размеры, - говорил он Микеланджело. - Ты, наверное, захочешь, чтобы дом был сложен из каменных блоков? - Да, хотел бы. Могу я высказать несколько пожеланий? - Как всякий заказчик, - улыбнулся Кронака. - Я хочу, чтобы кухня была наверху, между гостиной и моей спальней. Камин с дымоходом, идущим в стене. Лоджия с колоннами должна примыкать к спальне и выходить в двор. Кирпичные полы, светлые окна, отхожее место на втором этаже. Парадная дверь с каменным карнизом, самой тонкой работы. Стены внутри надо отштукатурить. Я окрашу их сам. - Право, не знаю, для чего я тебе и нужен, - ворчливо заметил Кронака. - Сходи на участок и посмотри, как расположить мастерскую, чтобы ты был доволен освещением. Микеланджело спросил, можно ли отдать все работы по камню семейству Тополино. - Если ты ручаешься, что они справятся с делом. - Ты получишь самые лучшие блоки, какие только высекались в Сеттиньяно. Участок, отведенный под дом, находился на перекрестке Борго Пинти и Виа делла Колонна; в семи саженях от угла по Борго был монастырь Честелло, со стороны Виа делла Колонна участок простирался гораздо дальше, кончаясь у кузницы. Микеланджело купил у кузнеца кольев, измерил шагами предназначенную ему землю я забил колья по углам участка, как межевые знаки. Недели через две Кронака приготовил план дома и мастерской - все получалось неукоснительно строго снаружи и очень уютно внутри. Лоджия была спроектирована во втором этаже рядом со спальной комнатой Микеланджело, так, чтобы он мог есть и отдыхать в теплую погоду, на открытом воздухе. Скоро Тополино по указаниям Микеланджело уже рубили светлый камень; голубовато-серые блоки сияли под солнцем, зерно у них было чудесное. Пользуясь мерками, которые дал им Микеланджело, Тополино вытесали блоки для камина, потом высекли изящные пластины на карниз. Когда был готов строительный камень; Тополино всем семейством сложили и дом. Нанятые Кронакой мастера отштукатурили комнаты, покрыли черепицей крышу, но Микеланджело не мог удержаться от того, чтобы не приходить по вечерам на стройку - гасил известь, доставая воду из колодца, вырытого во дворе, красил по штукатурке стены в те тона, которые он нашел для одежд в "Святом Семействе" Дони: голубой, розовый и оранжевый. Вся южная стена мастерской выходила во дворик. Обставляя дом внутри, Микеланджело должен был рассчитывать на собственный кошелек. Он купил лишь самые скромные вещи: широкую кровать, сундук, стул для спальни, стол и стулья для лоджии - их при сырой или холодной погоде предполагалось уносить во внутренние комнаты; кожаное кресло и скамью для гостиной; горшки, бокалы, сковороды; кухонные ящики под соль, сахар и муку. Арджиенто перетащил свою кровать из мастерской на площади ремесленников и поставил в маленькой спальне под лестницей, около парадного входа. - Ты повесь в своем доме священные картины, - говорила Микеланджело тетя Кассандра. - Смотреть на них большое благо для души. Микеланджело повесил напротив кровати свою юношескую "Богоматерь с Младенцем", а в гостиной - "Битву кентавров". - Какая самовлюбленность, - усмехнулся Граначчи. - Тетя говорит тебе, чтобы ты смотрел на священные картины, а ты взял да развесил собственные работы. - Они для меня священны, Граначчи. Вселившись в свою мастерскую, залитую солнцем позднего лета, Микеланджело радостно трудился - мысли, обгоняя друг друга, теснились в его голове и понуждали к действию руки: надо было закончить восковую модель "Брюггской Богородицы", рисунки для тондо, предназначенного Питти, пробные эскизы фигуры апостола Матфея для Собора, отделку бронзового "Давида" для французского маршала. Когда из Каррары привезли блок мрамора в два аршина и четыре дюйма, Арджиенто помог Микеланджело установить его посредине мастерской на поворотный круг. Микеланджело с час ходил вокруг камня, вглядываясь в его грани и очертания, словно бы ощущая, как шевелится в толще камня тело Богородицы, - и вот уже на кирпичный пол мастерской впервые брызнула белоснежная струя мраморной пыли и крошки. Радостное состояние духа Микеланджело отнюдь не отразилось на образе Богоматери; напротив, возникавшая под его резцом женщина была печальна и уже мысленно видела крестные муки сына. Никогда теперь не уловить Микеланджело того сосредоточенного спокойствия, которое он придал Марии в своем раннем барельефе: там она еще не знала своей судьбы, ей надо было только решиться. А эта молодая мать была избрана и обречена: она уже знала, чем кончится жизнь ее сына. Вот почему она противилась, не хотела отпустить от себя этого прекрасного, сильного и проворного мальчика, ухватившегося своей ручонкой за ее ограждающую руку. И вот почему она прикрывала сына краем своего плаща. У мальчика, чувствующего настроение матери, тоже таилась в глазах печаль. Он был полон сил и отваги, скоро он соскочит с материнских колен и покинет это надежное убежище, но вот теперь, в эту минуту, он вцепился в руку матери одной своей рукой, а другую прижал к ее бедру. Быть может, он думает сейчас о ней, о своей матери, опечаленной неизбежной разлукой: ее сын, так доверчиво прильнувший к коленям, скоро будет странствовать в мире один. Микеланджело работал так, будто работа была его торжеством и празднеством. Осколки мрамора взвивались и летели на пол: после огромной Давидовой фигуры небольшое и компактное изваяние Святой Девы возникало почти без усилия. Молоток и резец были легче пера, и Микеланджело, почти не отрываясь, высекал скромные одежды Богоматери, ее длинные пальцы, густые косы, венчавшие лицо с длинным носом, с тяжелыми веками глаз, кудрявую голову мальчика, его сильное детское тело, пухлые щеки и подбородок - что-то чисто личное, идущее от сердца ваятеля пронизывало весь мрамор. Он не идеализировал теперь лицо Марии, как делал прежде; он полагал, что то чувство, которое он вдохнет в нее, придаст ей благородство. Граначчи оценил статую так: "Это наиболее живая "Богородица с Младенцем", какую только может допустить церковь". Настоятель Бикьеллини, ни словом не откликнувшись на появление "Давида", пришел в новый дом Микеланджело и освятил его по всем правилам. Он опустился на колени перед "Богоматерью", читая молитву. Затем встал и положил обе руки на плечи Микеланджело: - Эта "Богородица с Младенцем" не несла бы на себе печать такой нежной чистоты, если бы ты не был столь же нежен и чист в своем сердце. Да благословит господь бог и тебя, и эту мастерскую. Микеланджело отпраздновал окончание "Брюггской Богоматери" тем, что установил посредине мастерской четырехугольный мрамор, обрубил его углы, чтобы приблизить камень к форме тондо, и начал работать над заказом Питти. Восковая модель, укрепленная на каркасе, обрела свою форму очень быстро: работая теперь в собственной мастерской, Микеланджело испытывал небывалый подъем духа - он вступил в безоблачную, светлую полосу жизни. Впервые он пробовал высечь изваяние на плоскости круга; сделав эту плоскость чуть вогнутой, как у блюда, он мог разместить фигуры в пространстве так, что сидящая на камне Мария, наиболее важный персонаж, была изваяна с максимальной объемностью; младенец, приникший к раскрытой книге, что лежала на коленях Богоматери, все же оказался на втором плане, а Иоанн, выглядывавший из-за плеча Ма