казать ему спасибо, он увидел, что глаза у него стали совершенно непроницаемы, а в углу рта шевелится кривая усмешка. ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ПАПА 1 Живя в горах Каррары, Микеланджело еще не чувствовал, что самое благодатное его время было позади. Но когда он вернулся в Рим и побывал во дворце у Юлия, торжественно встречавшего новый, 1506 год, а потом стал принимать грузы с барок, подходивших одна за другой к Рипа Гранде, он увидел, что война между ним и папой началась. Браманте уговорил Юлия отказаться от мысли Сангалло об отдельной капелле для гробницы; вместо того чтобы строить на холме такую капеллу, было решено возвести новый храм Святого Петра - лучший архитектурный проект будущего здания предполагалось определить путем открытого конкурса. О гробнице никто не заботился, никаких разговоров о ней Микеланджело не слышал. Отпущенную папой тысячу дукатов он истратил всю на мраморы и их доставку в Рим, а выдать дополнительную сумму Юлий отказывался до тех пор, пока он не увидит хотя бы одну совершенно законченную статую. Когда по распоряжению Юлия Микеланджело отводили дом близ площади Святого Петра, папский секретарь сказал ему, что он должен будет платить за этот дом несколько дукатов в месяц. - А нельзя ли сделать так, чтобы сначала я получил какую-то сумму от папы, а потом уже платил за свое жилье? - ядовито заметил Микеланджело. Серым январским днем, когда тучи закрывали все небо, Микеланджело пошел на пристань. Его вел туда Пьеро Росселли, мастер из Ливорно, лучше которого, по общему мнению, никто не мог подготовить стену для фрески. Задорный, с веснушчатым лицом, еще мальчишкой ходивший в море, Росселли шагал по набережным, пружиня и раскачиваясь, будто под ним была не земля, а зыбкая палуба. - Зимой мне приходится бороться с этими волнами постоянно, - говорил он, следя за бурным течением надувшегося Тибра. - Другой раз уходит не один день, пока барка пробьется вверх и причалит. Вернувшись в дом Сангалло, Микеланджело сидел в библиотеке и грел руки у камина, а его друг показывал ему свои законченные чертежи нового храма Святого Петра: старая базилика, по проекту, входила в замышленное сооружение как часть, поглощалась им. Сангалло был уверен, что он таким образом избежит недовольства Священной коллегии и жителей города, не желавших замены старой церкви. - Выходит, ты не думаешь, что у Браманте есть шансы победить на конкурсе? - У Браманте есть талант, - отвечал Сангалло. - Его Темпиетто в монастыре Святого Петра в Монторио - истинная жемчужина. Но у него нет опыта в строительстве храмов. В библиотеку вбежал Франческо Сангалло. - Отец! На месте старого дворца императора Тита вырыли огромную мраморную статую. Его святейшество желает, чтобы ты сейчас же шел туда и проследил за тем, как ее откапывают. На винограднике за церковью Санта Мария Маджоре уже собралась толпа. Из наполовину отрытой ямы показались великолепная бородатая голова и торс поразительной мощи. Руку и плечо гиганта обвивала мраморная змея, а по обе его стороны скоро возникли две головы, плечи и руки двух юношей, обвитых тою же змеею. В мозгу Микеланджело вспыхнула картина его первого вечера в кабинете Лоренцо. - Это "Лаокоон"! - вскричал Сангалло. - О нем рассказано у Плиния, - добавил Микеланджело. Изваяние было более сажени в высоту и столько же в ширину, оно внушало благоговейный ужас. Весть о находке быстро перекинулась с виноградника на улицы, к ступеням церкви Санта Мария Маджоре: там уже толпились высокие духовные лица, купцы, дворяне, и все они рассчитывали тотчас же приобрести отрытую статую. Крестьянин, владеющий виноградником, объявил, что он уже продал находку некоему кардиналу за четыреста дукатов. Церемониймейстер Ватикана Пари де Грасси тут же предложил пятьсот дукатов. Крестьянин на эту сделку пошел. Пари де Грасси сказал Сангалло: - Его святейшество просит вас доставить статую в папский дворец без промедления. - Потом, обратясь к Микеланджело, добавил: - Папа также просит, чтобы вы были у него сегодня вечером и хорошенько осмотрели находку. Папа приказал поставить "Лаокоона" на закрытой террасе Бельведера, построенного на холме, выше дворца. - Осмотри фигуры во всех подробностях, - сказал он Микеланджело. - Надо узнать, действительно ли они высечены из одного блока. Зоркими своими глазами и чувствительными кончиками пальцев Микеланджело осмотрел и ощупал статую со всех сторон, обнаружив четыре вертикальных шва а тех местах, где родосские скульпторы соединяли отдельные куски мрамора. Покинув Бельведер, Микеланджело пошел к банку Якопо Галли. Ныне, когда Галли не стало, Микеланджело ощущал Рим совсем по-иному. И как остро нуждался он теперь в совете друга! Банком управлял его новый хозяин, Бальдассаре Бальдуччи. Живя во Флоренции, семейство Бальдуччи направляло свои капиталы, как и вся флорентийская колония, в Рим, и Бальдуччи не упустил случая жениться на плосколицей девушке из богатого римского дома, завладев солидным приданым. - Что же ты сейчас делаешь по воскресным дням, Бальдуччи? Бальдуччи покраснел. - Я провожу их в семействе своей жены. - Но ты, наверное, страдаешь от недостатка движения? - Я по-прежнему хожу на охоту... с ружьем. Владелец банка должен внушать уважение. - Гляди-ка, какая нравственность! Никогда я не думал, что ты станешь таким добропорядочным. Бальдуччи вздохнул. - Невозможно наживать богатство и в то же время забавляться. Молодость надо тратить на женщин, зрелые годы - на прибыльные дела, а старость - на игру в шары. - Я вижу, ты стал настоящим философом. Можешь ты одолжить мне сотню дукатов? Он стоял на ветру, под дождем, наблюдая за баркой, пробивавшейся к пристани: в барке были его мраморы. Дважды на его глазах нос суденышка зарывался и исчезал под валами. Казалось, барка вот-вот уйдет на дно бунтующего Тибра, унося с собой и драгоценную кладь - тридцать четыре его лучших, отборных блока. Пока он, вымокший до нитки, стоял на берегу, моряки последним бешеным усилием сделали свое дело: с причала были сброшены канаты, судно взято на чалки. Разгружать его при таком ливне было почти немыслимо. Вместе с матросами Микеланджело сумел снять десять самых малых глыб, но барка подпрыгивала на волнах, несколько раз ее срывало с причала, и большие колонны - от двух с половиной до пяти аршин длины - Микеланджело сгрузить не удавалось, пока не пришел Сангалло и не приказал пустить в ход подъемный кран. Разгрузку еще не успели закончить, как наступила темнота. Микеланджело лежал, не засыпая, в постели и слушал вой все свирепеющего ветра. Утром, придя на пристань, он увидел, что Тибр вышел из берегов. Набережная Рипа Гранде напоминала собой болото. Его прекрасные мраморы были занесены желтым илом. Он кинулся к ним и, стоя по колено в воде, начал счищать с них налипшую грязь. Он вспомнил месяцы, проведенные в каменоломнях, вновь представил себе, как вырубали его блоки в горах, как спускали их вниз по обрывистым склонам на канатах и катках, грузили на телеги, везли к берегу моря, осторожно скатывали на песок, переносили во время отлива на лодки - все без малейшего для них урона, ни одна даже ничтожная трещина или пятно не попортили колонн. И увидеть их в таком состоянии теперь, когда они уже доставлены в Рим! Прошло три дня, прежде чем дождь унялся и Тибр вошел в берега, освободив набережные. Братья Гуффатти, приехав в своей родовой телеге, перевезли мраморы к заднему портику дома. Микеланджело заплатил им из занятых у Бальдуччи денег, потом купил огромное полотнище просмоленной парусины и укрыл ею блоки вместе с кой-какой подержанной утварью. Январь уже кончался, когда Микеланджело, сидя за дощатым столом подле своих мокрых и запачканных мраморов, стал писать письмо отцу и краткую записку Арджиенто - он просил Лодовико переслать эту записку в деревню под Феррару, где Арджиенто находился с тех пор, как Синьория объявила, что Микеланджело не может жить в своем новом флорентийском доме, пока не приступит к исполнению ее заказов. Арджиенто надо было еще дожидаться, и потому Сангалло посоветовал Микеланджело взять на службу плотника Козимо - этот пожилой уже человек, с шапкой нависающих на лоб серебряных волос и со слезящимися глазами, нуждался в простом крове. Пища, которую Козимо готовил, отдавала смолой и стружками, но он самоотверженно работал, помогая Микеланджело строить деревянную модель первых двух ярусов надгробья. Юный Росселли дважды в неделю отправлялся к Портику Октавии, на рыбный рынок, и приносил свежих моллюсков, мидий, креветок, каракатиц и морских окуней; примостясь у очага Микеланджело, он жарил солянку - ливорнское каччукко. Микеланджело, Козимо и Росселли жадно водили по сковородке хлебными корками, собирая острый соус. Чтобы купить горн, шведское железо и каштановый уголь, Микеланджело пришлось снова идти в банк к Бальдуччи и брать у него новую сотню дукатов. - Я не возражаю против второго займа, - говорил Бальдуччи. - Но я возражаю против того, чтобы ты увязал в долгах все глубже и глубже. Когда, по-твоему, ты получишь за эту гробницу какие-то деньги? - Как только я смогу показать Юлию готовую работу. А пока мне надо придумать украшения для нескольких нижних блоков и дать образец Арджиенто и одному каменотесу, которого я хочу вызвать из Флоренции, из мастерских при Соборе. И тогда у меня будет возможность сосредоточиться и взяться за "Моисея"... - Но ведь на все это уйдет, может быть, не один и не два месяца! А на что ты думаешь жить все это время? Будь же разумным человеком, иди к папе и получи с него, что можешь. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Вернувшись домой, Микеланджело измерил заготовленную Козимо деревянную модель углового блока надгробья, затем принялся высекать из мрамора три маски; две профильных - они располагались сверху - и третью; под двумя первыми, смотревшую прямо на зрителя. Вокруг масок были нарезаны плавно круглившиеся декоративные узоры. Три подножных нижних блока гробницы - эта было пока все, что он по сути сделал. На посланное письмо Арджиенто до сих пор никак не отзывался. Каменотес из мастерских при Соборе ехать в Рим отказывался. Сангалло считал, что время тревожить Юлия по поводу денег пока еще не наступило. - Святой отец рассматривает теперь планы перестройки храма Святого Петра. Имя победителя конкурса будет объявлено первого марта. Вот тогда я и поведу тебя к его святейшеству. Но первого марта дворец Сангалло будто замер. Явившись туда, Микеланджело увидел, что в комнатах пусто, даже чертежники не сидели, как обычно, за своими столами. Сангалло с женой и сыном жались вверху, в спальне. Все в доме оцепенело, словно бы там был покойник. - Как это могло случиться? - спрашивал Микеланджело. - Ты официальный архитектор папы. Ты один из старейших и самых преданных его друзей... - До меня дошли только слухи: одни говорят, что римляне, окружающие папу, ненавидят флорентинцев, но благоволят к урбинцам, а значит, и к Браманте. Другие объясняют все дело тем, что Браманте постоянно ездит со святым отцом на охоту, потешает его шутками, развлекает. - Клоун! Неужто же клоуны способны строить великие здания? - Но клоуны способны пролезть куда надо, втереться... - Я иду к Лео Бальони и дознаюсь у него истины. Бальони посмотрел на него с неподдельным удивлением: - Истина? Разве она не ясна такому человеку, как ты? Идем со мной к Браманте, увидишь истину. Браманте купил в свое время на Борго, поближе к Ватикану, старый, обветшалый дворец и перестроил его с элегантной простотой. Сегодня во дворце толпились множество важных персон - папские придворные, князья церкви, дворяне, ученые, художники, купцы, банкиры. Браманте давал прием - он купался в лучах восхищенного внимания, его красное лицо сияло, в зеленых глазах горели радость и торжество. Лео Бальони провел Микеланджело вверх по лестнице, в обширный рабочий кабинет Браманте. Здесь повсюду - и на стенах и на столах - были его эскизы я рисунки, изображающие новый собор Святого Петра. Микеланджело ахнул: это было здание столь грандиозное, что флорентийский кафедральный Собор выглядел бы рядом с ним карликом, и все же в проекте Браманте было и изящество, и лиризм, и настоящее благородство. Византийский по своему духу проект Сангалло - суровая крепость, увенчанная куполом, - по сравнению с замыслом урбинца казался скучным и тяжеловесным. Теперь Микеланджело знал истину - и она не имела ничего общего с ненавистью римлян к флорентинцам или с угодническим шутовством Браманте. Все дело было в даровании. С любой точки зрения собор Святого Петра у Браманте был красивее и совершенней, чем у Сангалло. - Мне очень жаль Сангалло, - сдержанным тоном сказал Бальони, - но ведь устраивался конкурс, и всем ясно, кто победил в этом конкурсе. Что бы ты сделал на месте папы? Облагодетельствовал бы заказом своего друга, чтобы тот построил такую церковь, которая устарела бы раньше, чем ее начали возводить? Или поручил бы работу пришельцу, чужаку, но создал бы самый красивый храм во всем христианском мире? Микеланджело не решился ответить на этот вопрос. Он торопливо сбежал вниз по лестнице, прошел по Борго и стал нервно вышагивать вдоль стены папы Льва Четвертого, пока не почувствовал, что страшно устал. Да, в самом деле, будь он, Микеланджело Буонарроти, папой Юлием Вторым, ему тоже пришлось бы отдать предпочтение плану Браманте. Такой храм, каком замыслил урбинец, мог бы куда вернее, чем все заботливо вымощенные улицы и расширенные площади, положить начало новому, славному Риму. Именно в эту ночь, когда он лежал в своей кровати и не мог заснуть, дрожа от холода и слушая храп Козимо, усердствовавшего так, будто каждый его вздох был последним, Микеланджело понял, что еще с того дня, как папа послал Браманте вместе с Микеланджело и Сангалло выбирать место для своей гробницы, тот задался целью не допустить постройки специальной капеллы для нее. Он воспользовался идеей Сангалло об отдельном здании для гробницы и мыслями Микеланджело насчет гигантского мавзолея в своих собственных выгодах - убедить папу возвести совершенно новый собор по его, Браманте, проекту. Разумеется, собор Святого Петра, построенный Браманте, был бы великолепным вместилищем и оправой гробницы. Но позволит ли Браманте установить гробницу в своем здании? Захочет ли он делить и честь и славу с Микеланджело Буонарроти? 2 В середине марта проглянуло солнце. Микеланджело велел братьям Гуффатти поднять с земли три огромных колонны и поставить их стоймя. Скоро надо быть готовым к тому, чтобы рубить мрамор, сдирая внешнюю кору, и нащупывать образы Моисея и Пленников. Первого апреля стало известно, что восемнадцатого апреля папа и Браманте будут торжественно закладывать камень в фундамент нового собора. Пари де Грасси заранее вырабатывал порядок церемонии. Когда землекопы начали рыть котлован, в который должен был спуститься папа, чтобы благословить закладку первого камня, Микеланджело окончательно убедился, что старая священная базилика не войдет в новое здание и что ее совершенно разрушат, освобождая место для будущего собора. Микеланджело не скрывал своего недовольства этим. Он любил колонны и старинную резьбу базилики, разрушение самого древнего христианского храма в Риме он считал кощунством. Он рассуждал об этом с кем угодно, везде и всюду, пока однажды Лео Бальони не предупредил его: кое-кто из темных прихвостней Браманте поговаривает, что если Микеланджело не перестанет поносить их покровителя, то, пожалуй, его собственная гробница будет возведена раньше, чем гробница папы. - Я не хотел бы, мой друг, чтобы ты был столь опрометчив и таким юным оказался в Тибре, - шутил Лео. Владелец барок в Карраре прислал Микеланджело письмо, в котором уведомлял его, что новый груз мрамора придет в Рипа Гранде в начале мая. Когда груз окажется у причала, за перевозку его надо будет уплатить, и лишь после этого Микеланджело получит свои мраморы. Того количества дукатов, которое требовалось по счету, у Микеланджело не было. Он помылся и пошел в папский дворец. Со взъерошенной бородой, вылезавшей из высокого горностаевого воротника, папа Юлий сидел на малом троне, окруженный придворными. Сбоку стоял любимый его ювелир. Юлий повернулся к ювелиру и раздраженно сказал: - Хоть ты и говоришь, что эти камни крупные, - все равно я не потрачу на них ни одной лишней полушки! Микеланджело выжидал и, как только ювелир удалился, а папа принял более спокойный вид, шагнул вперед. - Святой отец, новый груз мраморов на ваше надгробье уже в пути. Я обязан заплатить за его доставку сразу же, как только барки придут в Рипа Гранде. У меня нет на это денег. Не можете ли вы дать какую-то сумму, чтобы я был спокоен за блоки? - Приходи в понедельник, - резко ответил папа и отвернулся. В желтом, как масло, весеннем солнечном свете Рим был прекрасен, но Микеланджело брел по улицам, будто слепой, весь горя от обиды. Папа выставил его из дворца одним взмахом руки, как простого каменщика! И почему? Не потому ли, что ваятель - это действительно всего лишь мастеровой, искусный мастеровой? Но разве папа не называл его, Микеланджело, лучшим скульптором по мрамору во всей Италии? Он рассказал обо всем Бальони, допытываясь, не знают ли его друзья, чем вызвана такая перемена в поведении папы. Лео стоило немалого труда, чтобы сохранить в этой беседе спокойствие. - Браманте убедил святого отца, что строить самому себе гробницу при жизни - дурное предзнаменование. Будто бы это приближает день, когда гробница действительно понадобится. Тяжело дыша, Микеланджело опустился на скамью. - Что же мне сейчас делать? - Идти к папе в понедельник и сделать вид, что ничего особенного не случилось. Он пошел к папе в понедельник. Затем во вторник, потом в среду, в четверг. Каждый раз его пропускали во дворец, папа хмуро его принимал и говорил, чтобы он приходил завтра. В пятницу стража дворца преградила ему дорогу и отказалась впустить. Это был жаркий полуденный час, но Микеланджело почувствовал во всем теле холод. Считая, что могло произойти какое-нибудь недоразумение, он вновь попытался проникнуть во дворец. Ему снова преградили дорогу. В эту минуту ко дворцу подкатила карета двоюродного брата папы, епископа Луккского Александра. - Что тут творится? - спросил епископ у стражника. - Разве ты не знаешь маэстро Буонарроти? - Я знаю его, ваше преосвященство. - Тогда почему же задерживаешь? - Извините, ваше преосвященство, но таков приказ. Микеланджело поплелся домой, плечи его судорожно вздрагивали, голова пылала, словно в огне. Он прибавил шагу, потом побежал почти бегом, запер дверь дома, сел к столу и торопливо, каракулями, начал набрасывать письмо. "Благословенный отец, сегодня по вашему приказу я был выставлен из дворца: значит, если я буду нужен, вам придется искать меня где угодно, кроме Рима". Он направил это письмо дворецкому папы мессеру Агостино, потом послал соседского мальчика за Козимо. Старик примчался тотчас. - Козимо, я должен уехать из Рима сегодня же ночью. Завтра ты позовешь старьевщика и продашь ему весь этот жалкий скарб. Во втором часу ночи он нанял у Народных ворот лошадь и, присоединившись к почтовой карете, направился во Флоренцию. Отъехав немного на север, вверх по холму, с которого он когда-то бросил свой первый взгляд на Рим, Микеланджело обернулся в седле, чтобы вглядеться в спящий город. И ему вспомнилось любимое изречение тосканцев, родившееся во времена феодальных распрей: Сидит немало дураков по городам своим. Но тот четырежды дурак, кто уезжает в Рим! Ранним утром он спешился у гостиницы в Поджибонси - здесь он в свое время останавливался на пути в Сиену, когда ехал переделывать испорченную Торриджани статую Святого Франциска. Микеланджело спокойно плескал из чашки воду, умываясь на дворе, как вдруг услышал стук копыт: кто-то во весь опор скакал по дороге. Через минуту к гостинице подъехал отряд из шести всадников во главе с Бальони. От быстрой скачки лошади взмокли, с удил падала пена. Микеланджело взглянул на тонкое, аристократическое лицо друга с засохшими струями пота, на его помятое, поблекшее от дорожной пыли платье. - Лео! Что тебя заставило скакать в Поджибонси? - Ты! Святой отец знает, что мы приятели. Он приказал мне взять этот отряд и ехать за тобою. Микеланджело, моргая, смотрел на пятерых вооруженных всадников из папской стражи, - подбоченясь, они сидели в своих седлах, взгляд у них был свирепый. - Отряд! При чем тут отряд?.. Я еду домой, во Флоренцию... - Нет, ты не едешь! - Бальони слез с коня, откинул волосы с глаз. Он вынул из седельной сумки пергаментный свиток. - Вот письмо от Юлия Второго. Под страхом папской немилости тебе приказано немедленно вернуться в Рим. - Я не заслужил того, чтобы меня выгоняли из его покоев. - Все будет улажено наилучшим образом. - Позволь мне не поверить. - Святой отец дает в том свое слово. - У святого отца бывают провалы памяти. Один из всадников, самый дородный, сказал: - Мессер Бальони, может, его надо связать? Хотите, я приторочу упрямца к его же седлу? - Применять силу мне не указано. Микеланджело, ты не первый, кому приходилось ожидать свидания с папой. Если Юлий говорит: "Жди", - надо ждать, пусть это будет неделя, месяц или даже год. - Я уезжаю во Флоренцию навсегда. - Едва ли! Никому не дано уехать от папы, если он того не хочет. Клянусь, святой отец сожалеет о том, что Случилось. Возвращайся в Рим и работай - таково желание папы. - Я не допущу, чтобы кто-то измывался надо мною. - Святой отец - это тебе не кто-то. - Лео подошел к Микеланджело совсем близко и, уверясь, что стражники не слышат его, сказал: - Браво! Тебя можно ставить во Флоренции вместо "Льва" Мардзокко. А теперь, когда независимость твоя утверждена, - едем обратно. Иначе и я окажусь из-за тебя в очень скверном положении. Микеланджело молчал. Да, Бальони всегда был хорошим другом. Но как же защитить чувство собственного достоинства? Никто не вправе требовать от человека, чтобы он поступался своей гордостью. Микеланджело так и сказал Лео. Лицо у Бальони стало суровым. - Бросить вызов первосвященнику - это немыслимо. Ты сам в этом убедишься. Рано или поздно. И чем позже, тем будет хуже для тебя. Как друг, я настаиваю, чтобы ты и не думал идти наперекор воле папы. Тебе его не осилить! Микеланджело опустил голову и, щурясь, разглядывал узоры на земле. - Не знаю, что сказать тебе, Лео... Но если я вернусь в Рим, я потеряю буквально все. Нет, я поеду во Флоренцию - там я верну себе и дом, и заказ на работу. А если папа захочет, я изваяю ему надгробье... но буду жить под сенью башни дворца Синьории. 3 Отец был не очень обрадован его приездом: он воображал, что сын зарабатывает у папы в Риме колоссальные деньги. Микеланджело опять пришлось вселиться в переднюю комнату, окна которой глядели на башню дома старейшины цехов, - он поставил там на верстак "Богоматерь" Таддеи, сходил в мастерские при Соборе, где хранился его мрамор, предназначенный для "Апостола Матфея", перевез из литейной еще не законченного бронзового "Давида". Его картон с "Купальщиками" был вынесен из мастерской при больнице Красильщиков, вставлен в еловую раму и повешен в галерее за Большим залом дворца Синьории. Потребовалось очень немного времени, чтобы слухи о происшествии на дворе гостиницы в Поджибонси переползли горный перевал. Придя вместе с Граначчи в мастерскую Рустичи на ужин Общества Горшка, Микеланджело понял, что на него смотрят, как на героя. - Какой же низкий поклон отвесил тебе папа Юлий! - восхищался Боттичелли, писавший в свое время фрески в Сикстинской капелле для дяди Юлия, папы Сикста Четвертого. - Послать вслед за тобой целый отряд, прямо-таки спасательную команду! Да разве когда-нибудь бывало такое с художником? - Никогда! - гудел Кронака. - И кто станет беспокоиться о художнике? Пропал один, на его место всегда найдется десяток таких же. - Но вот папа признал наконец, что художник - это индивидуальность, - взволнованно заговорил Рустичи. - Индивидуальность со своим, неповторимым талантом и своими особенностями, которых именно в этой комбинации не найти нигде, хоть обшарь весь белый свет! Микеланджело чувствовал, что его расхваливают сверх всякой меры. - А что мне оставалось делать? - громко говорил он, в то время как Граначчи всовывал ему в руку стакан вина. - Понимаете, меня перестали пускать в Ватикан! Наутро он убедился, что власти Флоренции отнюдь не разделяют мнения художников из Общества Горшка о чудодейственном эффекте его бунта против папы. Когда гонфалоньер Содерини принимал Микеланджело в своем кабинете, выражение его лица было весьма сурово. - Мне рассказали обо всем, что ты натворил. В Риме, будучи скульптором папы, ты мог бы оказать Флоренции существенную помощь. Теперь ты бросил вызов папе и стал для нас источником возможной опасности. После Савонаролы ты первый флорентинец, который восстал против папы. Боюсь, что тебя ждет такая же судьба. - Значит, меня повесят среди площади, а затем сожгут? - Микеланджело невольно поежился. Впервые за весь разговор Содерини улыбнулся, кончик его носа пополз вниз. - Ты ведь не еретик, ты просто отказываешься повиноваться. Но в конце концов папа все равно до тебя доберется. - Все, чего я хочу, гонфалоньер, - это снова жить во Флоренции. Завтра же я начинаю ваять Святого Матфея, и пусть мне возвратят мой дом. Лицо у Содерини вдруг стало таким же желто-белым, как его волосы. - Флоренция не может возобновить свой договор с тобой на скульптурные работы. Его святейшество воспринял бы это как личную обиду. И никто - ни Доли, ни Питти, ни Таддеи - не может воспользоваться твоими услугами, не навлекая на себя гнев папы. Так будет до тех пор, пока ты не закончишь гробницы Юлия или пока святой отец не освободит тебя от этого долга. - А если я буду завершать работу по существующим договорам, я поставлю вас в очень затруднительное положение? - Пока заканчивай "Давида". Наш посол в Париже все еще пишет, что король сердится на нас за то, что мы не посылаем ему статую. - А "Купальщики"? Могу я писать эту фреску? Содерини вскинул на него быстрый взгляд. - Ты не заходил в Большой зал? - Нет, грум провел меня сюда через ваши апартаменты. - Советую тебе заглянуть туда. Микеланджело прошел к стене, примыкающей к помосту Совета с востока: там находилась фреска Леонардо да Винчи "Битва при Ангиари". Микеланджело судорожно дернулся, прижав руку ко рту. - Dio mio, не может быть! Весь низ фрески Леонардо погиб, разрушился, краски струями стекли к полу, будто притянутые могучими магнитами: лошади, люди, копья, деревья, скалы в неразличимом хаосе переплелись и смешались, сливаясь друг с другом. Старую вражду, предубежденность, раздоры - все в душе Микеланджело будто смыл тот неведомый раствор, что загубил великолепное творение Леонардо. Он ощущал теперь только глубокую жалость к собрату-художнику: целый год жизни, полный могучих усилий, - и вот плоды этого труда начисто сметены, уничтожены! Отчего же приключилась беда? Ведь тосканцы были мастерами фрески уже в течение трех столетий... Чья-то рука легла на плечо Микеланджело, - оглянувшись, он увидел Содерини. - Гонфалоньер, как это случилось? - Леонардо решил во что бы то ни стало возродить древний вид живописи - энкаустику. Он заимствовал рецепт для штукатурки у Плиния, примешивал к извести воск и еще добавлял туда для прочности состава камедь. Закончив фреску, он стал ее прогревать, раскладывая костры на полу. Он говорил, что уже применял Этот способ, работая над малыми фресками в Санта Мария Новелла, и что все тогда обошлось благополучно. Но высота этой фрески - около девяти аршин; чтобы жар достиг ее верха, Леонардо был вынужден разжигать большие костры. Сильный жар, действуя на нижний ярус фрески, растопил воск - воск потек... и потянул за собой все краски. Леонардо жил в приходе Сан Джованни. Микеланджело постучал в дверь молотком. Появился слуга. Микеланджело прошел с ним в просторную, со стругаными брусьями потолка, комнату, наполненную произведениями искусства, музыкальными инструментами, восточными коврами. Леонардо, в красном китайском халате, сидел за высоким столом с толстой, как плита, столешницей и что-то писал в записной книге. Он поднял голову и, заметив Микеланджело, положил свою книгу в ящик стола и запер его на ключ. Потом он шагнул на середину комнаты, немного прихрамывая: не так давно он упал, испытывая на холмах близ Фьезоле свою летательную машину. В его сияющей красоте был заметен какой-то, еле уловимый, ущерб, глаза смотрели чуть печально. - Леонардо, я только что из дворца Синьории. Мне хотелось сказать, что я огорчен тем, что случилось с фреской. Я ведь тоже понапрасну потратил этот год, и я понимаю, что это для вас значит... - Вы очень любезны. - Голос Леонардо был холоден. - Но это не главная цель моего прихода. Я хочу извиниться перед вами... за мою сварливость... за те гнусные слова, которые я говорил о вас, о вашей статуе в Милане... - У вас был для этого повод. Я неуважительно отзывался о скульпторах по мрамору. Леонардо начал оттаивать. На его алебастрово-белом лице проступили краски. - Я смотрел ваших "Купальщиков", когда вас не было во Флоренции. Это в самом деле изумительный картон. Я делал рисунки с него, я рисовал и вашего "Давида". Ваша будущая фреска станет славой Флоренции. - Не знаю. Теперь, когда ваша "Битва при Ангиари" не будет единоборствовать с моей фреской, мне уже не хочется и думать о ней. Сделав шаг к тому, чтобы примириться со старым противником, Микеланджело в то же время подвергал опасному испытанию свою самую полезную дружбу. Через двое суток гонфалоньер Содерини вновь вызвал его к себе и зачитал письмо папы, в котором тот требовал, чтобы Синьория немедленно, под страхом лишиться папского благоволения, возвратила Микеланджело Буонарроти в Рим. - Я вижу, лучше бы мне было удрать куда-нибудь подальше на север, хотя бы во Францию, - мрачно сказал Микеланджело. - Тогда вам не пришлось бы за меня отвечать. - Как ты можешь куда-то удрать от папы? Рука его тянется через всю Европу. - Почему же я стал таким драгоценным и нужным ему, живя во Флоренции? В Риме он запирал передо мной двери. - Потому что в Риме ты был его слугой, которым можно было помыкать. Отказываясь ему служить, ты стал самым желанным для него художником в мире. Не доводи его до крайности. - Я никого ни до чего не довожу! - с тоской воскликнул Микеланджело. - Я только хочу, чтобы меня оставили в покое. - Об этом говорить уже поздно. Надо было думать раньше, до того, как ты поступил на службу к Юлию. С первой же после этого разговора почтой Микеланджело получил письмо от Пьеро Росселли: когда он читал его, ему казалось, будто волосы у него на голове вздымаются и шевелятся, подобно змеям. Как выяснилось, папа желал его возвращения в Рим не затем, чтобы продолжать работу над мраморами; Браманте решительно убедил святого отца в том, что гробница ускорит его кончину. Его святейшество хотел теперь, чтобы Микеланджело расписал свод Сикстинской капеллы - самого неуклюжего и безобразного, самого дурного по конструкции, самого забытого господом архитектурного сооружения во всей Италии. Микеланджело читал и перечитывал строчки Росселли: "Вечером в прошлую субботу, во время ужина, папа позвал Браманте и сказал: "Завтра утром Сангалло едет во Флоренцию и привезет с собой в Рим Микеланджело". Браманте возразил: "Святой отец, Сангалло никак не сможет этого сделать. Я не раз говорил с Микеланджело, и он уверял меня, что он не возьмется за капеллу, которую вы хотите поручить ему; что он, вопреки вашему желанию, намерен работать только в скульптуре и не хочет даже думать о живописи. Святой отец, я думаю, он просто трусит взяться за эту работу, так как у него мало опыта в писании фигур, а фигуры в капелле будут расположены гораздо выше линии глаз зрителя. Это ведь совсем другое дело, чем живопись внизу на стенах". Папа ответил: "Если он не возьмется за работу, он причинит мне глубокую обиду, - посему я полагаю, что он образумится и снова приедет в Рим". И тут я в присутствии папы дал Браманте сильный отпор: я говорил так, как говорил бы ты сам, защищая меня; на какое-то время Браманте онемел, будто почувствовал, что он допустил промах, сунувшись со своими речами. Я начал слово так: "Святой отец, Браманте по этому делу никогда не разговаривал с Микеланджело, а если то, что он сейчас высказал, есть правда, я прошу вас отрубить мне голову..." - Я разговаривал с Браманте? Это чудовищная ложь! - кричал Микеланджело наедине с собой. - И зачем ему нужны подобные небылицы? Письмо Росселли только усилило в душе Микеланджело сумятицу и горечь. Работать он уже совсем не мог. Он перебрался в Сеттиньяно и молча сидел там, вырубая с братьями Тополино строительные блоки, затем пошел повидаться с Контессиной и Ридольфи. Их мальчик Никколо - теперь ему было уже пять лет - все упрашивал Микеланджело постучать молотком, чтобы "мрамор полетел вверх", и научить этому его самого. Урывками, по настроению, Микеланджело оттачивал и полировал бронзового "Давида", несколько раз ходил в Большой зал, тщетно пытаясь подстегнуть себя и приняться за работу над фреской. Еще прежде того, как гонфалоньер Содерини пригласил его в начале июля к себе, он знал, что бурные ветры вот-вот налетят с юга и принесут с собой новые тревоги. Не тратя лишних слов, Содерини стал читать папское послание. "Микеланджело, скульптор, покинувший нас без причин, из чистого каприза, боится, как нас извещают, возвратиться к нам, хотя мы с нашей стороны, зная характер людей гения, не сердимся на него. Надеясь, что он оставит в стороне все свои опасения, мы полагаемся на вашу лояльность, поручая вам убедить его от нашего имени, что если он возвратится к нам, то не потерпит никакой обиды и никакого ущемления и сохранит нашу апостолическую благосклонность в такой же мере, в какой он пользовался ею раньше". Содерини положил послание на стол. - Скоро я получу собственноручное письмо кардинала Павии, в котором он обещает тебе безопасность. Неужто тебя не удовлетворяет и это? - Нет. Вчера вечером в доме Сальвиати я видел одного купца-флорентинца, Томмазо ди Тольфо. Он живет в Турции. Пожалуй, надо воспользоваться таким знакомством и уехать туда. Буду работать на султана. Брат Лионардо попросил его о свидании, назначив встречу у ручья, на границе поля Буонарроти в Сеттиньяно. Лионардо сидел на своей родовой земле, Микеланджело на земле Тополино - ноги оба они опустили в ручей. - Микеланджело, я хочу помочь тебе. - Каким образом? - Позволь мне сначала признаться, что в юности я наделал много ошибок. А ты поступал правильно, идя своим путем. Я видел твою "Брюггскую Богоматерь с Младенцем". Наши братья монахи в Риме с уважением говорят о твоем "Оплакивании". Ты, как и я, поклоняешься богу. Прости мне мои прегрешения против тебя. - Я давно тебя простил, Лионардо. - Я должен объяснить тебе, что папа есть наместник господа бога на земле. Когда ты выходишь из повиновения его святейшеству, ты выходишь из повиновения богу. - И, по-твоему, именно так обстояло дело, когда Савонарола насмерть боролся с папой Александром Шестым? Черный капюшон Лионардо опустился, затеняя глаза, и Лионардо не поднимал его. - Да, Савонарола вышел из повиновения. Но независимо от того, что мы думаем о том или другом папе, папа есть преемник Святого Петра. Если каждый из нас будет по-своему судить и рядить о папе, в церкви наступит хаос. - Папа - это человек, Лионардо, человек, избранный для высокого поста. А я буду делать то, что считаю справедливым. - И ты не боишься, что господь накажет тебя? Наклоняясь к ручью, Микеланджело взглянул на брата. - Очень важно, чтобы в каждом из нас была отвага. Я верю, что господу богу независимость угодна больше, чем раболепство. - Ты, должно быть, прав, - сказал Лионардо, вновь опуская голову. - Иначе он не помог бы тебе высекать такие божественные мраморы. Лионардо поднялся и пошел вверх по холму, к дому Буонарроти. Микеланджело пошел по скату другого холма, к жилищу Тополино. С верхушки холмов они оглянулись, помахали друг другу рукою. Им уже не суждено было больше увидеться. Среди друзей Микеланджело его бегство от папы не напугало только Контессину - она не питала почтительности к Юлию. Наследница одной из самых могущественных династий мира, она видела, как ее семью изгнали из города, которому эта семья помогла стать величайшим в Европе, видела, как отчий ее дом разграбили земляки-горожане, о которых ее семья любовно заботилась, творя им добро, видела, как в окнах дворца Синьории повесили ее деверя, и сама должна была в течение восьми лет жить в крестьянской хижине. Ее уважение к властям иссякло. Однако муж Контессины смотрел на все по-иному. Ридольфи ставил себе целью уехать в Рим. По этой причине он никак не хотел прогневать папу. - Против своего желания я должен просить вас, Буонарроти, не появляться здесь более. Ведь это станет известно папе. Святой отец - при посредничестве кардинала Джованни - наша последняя надежда. Мы не должны рисковать расположением Юлия. Голос Контессины звучал чуть напряженно и сдавленно: - Значит, Микеланджело мог приходить сюда раньше, рискуя своим положением во Флоренции, и он не может бывать у нас теперь, чтобы не пошатнуть твое положение в Риме? - Не мое положение, Контессина, а наше. Если папа будет настроен против нас... В конце концов, у Буонарроти есть ремесло; если его изгонят из Флоренции, он найдет применение своему таланту где угодно. Рим - это единственное место, куда мы можем уехать. От этого зависит наша будущее, будущее наших сыновей. Это слишком опасно. - Родиться на свет - вот самая главная опасность, - раздумчиво произнесла Контессина, глядя куда-то поверх головы Микеланджело. - После этого уже идет игра, где все предопределено, карты розданы. - Я больше не приду к вам, мессер Ридольфи, - тихо сказал Микеланджело. - Вы должны оградить свое семейство от опасности. Извините меня, я поступил необдуманно. 4 В конце августа с войском в пять сотен рыцарей и дворян Юлий покинул Рим. В Орзието к нему присоединился его племянник, герцог Урбинский, и Перуджия была занята без кровопролития. Кардинал Джованни де Медичи оставался в Риме, управляя городом. С примкнувшим к нему маркизом Мантуи Гонзага, у которого была обученная армия, папа пересек Апеннины, обойдя стороной Римини: этот город держала в своих руках враждебная Венеция. Предложив кардинальские шапки трем его племянникам, папа подкупил кардинала Руана, находившегося при восьми тысячах французских солдат, посланных на защиту Болоньи; тот публично отлучил от церкви правителя Болоньи Джованни Бентивольо. В результате Бентивольо был изгнан самими болонцами. В Болонью вступил со своей армией Юлий. Однако среди всех этих дел и хлопот папа Юлий Второй не мог забыть своего беглого скульптора. Как только Микеланджело вошел во дворец Синьории, гонфалоньер Содерини, по обе стороны которого сидели восемь его коллег, закричал, не скрывая своего раздражения: - Ты пытался дать папе такой бой, на какой не отважился бы и король Франции. Мы не хотим по твоей милости вступать в войну с папой! Святой отец желает, чтобы ты исполнил кое-какие работы в Болонье. Давай-ка собирайся и езжай! Микеланджело знал, что он побежден. Он знал это, по сути, уже не одну неделю - как только папа продвинулся