говоря это, матрона концом половника, служившего ей вместо скипетра, указала на малюток обоего пола, сидевших у стола и чинно занятых чисткой картофеля и зелени. - Да что у нас сегодня Валтасаров пир, госпожа Бертран? - спросил, смеясь, Агриколь. - Верно, верно, мой милый, пир, как всегда! Сегодня у нас будет овощной суп, жаркое с картофелем, салат, фрукты, сыр, а по случаю праздника матушка Дениза из бельевой печет еще сладкие пироги с вареньем. Теперь она уж в печку их посадила. - Знаете, госпожа Бертран, мне, слушая вас, до смерти есть захотелось! - весело заметил Агриколь, а затем любезно прибавил: - Впрочем, нельзя не заметить, что так всегда, когда наступает ваша очередь готовить! - Ну, ладно, ладно, насмешник эдакий! - засмеялась дежурная кухарка. - Какая поразительная разница между здешним столом и недостаточной, нездоровой пищей рабочих у нас, на моей родине! - заметила Анжель, продолжая прогулку с Агриколем. - Да, здесь за 25 су в день мы едим лучше, чем за 3 франка в Париже! - Это просто невероятно, господин Агриколь! Как же это достигается? - А это все благодаря волшебной палочке господина Гарди! Я вам сейчас все объясню. - Ах! как мне хочется поскорее увидать господина Гарди. - Скоро увидите. Может быть, даже сегодня. Его ждут с минуты на минуту. Но вот и столовая. Вы здесь не бывали, потому что ваша семья, как и многие другие, предпочитает получать обед на дом... Посмотрите, какая прекрасная комната... и веселая: вид прямо в сад и на фонтан! В самом деле, это был громадный зал, построенный в виде галереи, свет в которую проникал через десять окон, выходивших в сад. Столы, покрытые блестящей клеенкой, стояли вдоль стен, так что зимой помещение служило по вечерам после работы местом собрания тех рабочих, которые, не желая сидеть в одиночестве или с семьей, проводили вечера вместе. Тогда в этом огромном зале, отапливаемом калорифером, ярко освещенном газом, одни читали, другие играли в карты, третьи разговаривали или занимались мелкими работами. - Этот зал покажется вам еще лучше, - сказал кузнец молодой девушке, - когда вы узнаете, что по четвергам и воскресеньям здесь устраиваются танцы, а по вторникам и субботам - концерты! - В самом деле? - Конечно! - с гордостью отвечал Агриколь. - Среди нас есть хорошие музыканты, которые играют на танцах, а кроме того, два раза в неделю мы поем в хоре: мужчины, женщины и дети (*25). К несчастью, на этой неделе на фабрике были маленькие беспорядки, помешавшие нашим концертам. - Вероятно, это выходит превосходно. Столько голосов! - Очень хорошо, уверяю вас! Господин Гарди особенно поощряет это занятие, считая благотворным его действие на ум, сердце и нравы! Зимою он пригласил за свой счет двух учеников знаменитого господина Вилема, и с тех пор наша школа добилась значительных успехов. Вы не поверите, какое впечатление производит хорошо спевшийся хор из двухсот человек, исполняющий какой-нибудь гимн труду или свободе!.. Вот вы сами услышите... это нечто величественное и возвышающее душу... братское единство всех голосов, сливающихся в один торжественный, звучный, величественный... - Верю, верю! Какое счастье жить здесь! И работа, чередующаяся с отдыхом, станет источником удовольствия! - Увы! и здесь есть страдания и слезы, - грустно заметил Агриколь. - Видите, вон там маленькое здание совсем в стороне? - Вижу. Что же это такое? - Это наша больница. Правда, благодаря здоровому образу жизни она никогда не бывает переполнена. Ежегодные взносы позволяют нам держать хорошего врача, а касса взаимопомощи выдает за время болезни две трети заработка. - Как хорошо устроено! А что там за здание по другую сторону лужайки? - Это прачечная с проточной горячей и холодной водой, а там дальше сушильня, конюшни и амбары: на фабрике есть ведь и лошади. - Но когда же, господин Агриколь, откроете вы мне тайну этих чудес? - Вы все это поймете в течение десяти минут. Но любопытство Анжели Нельзя были тотчас же удовлетворить. Девушка стояла с Агриколем в саду у решетки со стороны большой аллеи, отделявшей мастерские от общежития. Порыв ветра внезапно донес откуда-то звуки труб и военной музыки. Послышался галоп двух быстро приближавшихся лошадей. Вскоре показались два всадника: один на прекрасной вороной лошади с длинным развевавшимся хвостом, в высоких сапогах со шпорами и - как при Империи - в белых лосинах. Голубой мундир сиял золотым шитьем, большая красная лента ордена Почетного легиона красовалась на правом эполете с четырьмя серебряными звездочками, а белые перья на шитой золотом шляпе означали, что всадник носил звание французского маршала. Трудно представить себе человека с более воинственной и рыцарской осанкой, способного столь гордо сидеть на боевом, коне. Поравнявшись с Агриколем и Анжель, маршал Симон, так как это был он, разом остановил коня, ловко соскочил и бросил шитые золотом поводья ливрейному лакею, сопровождавшему его. - Где прикажете ждать, господин герцог? - спросил стремянный. - В конце аллеи, - сказал маршал и, сняв почтительно шляпу, живо пошел навстречу к кому-то, кого молодые люди еще не могли увидеть. Это был старик с умным и энергичным лицом, вышедший из-за поворота аллеи. Он носил чистую рабочую блузу, поверх длинных седых волос надета была суконная фуражка; заложив руки в карманы, он спокойно покуривал старую пенковую трубку. - Здравствуйте, милый батюшка, - почтительно сказал маршал, крепко обнимая старого рабочего, который нежна поцеловал сына и затем, увидав, что тот держит шляпу в руках, сказал, улыбаясь: - Надевай шляпу, мальчик... Ишь, какой ты нарядный! - Я был здесь поблизости... на смотру... и воспользовался случаем повидать вас. - А, значит, девочек я сегодня не увижу? Они не приедут поцеловать меня, как всегда в воскресенье? - Нет, батюшка... они приедут попозже в коляске с Дагобером. - А чем же ты так озабочен? - Мне надо поговорить с вами об очень важном деле, батюшка! - проговорил взволнованным голосом маршал. - Пойдем тогда ко мне! - сказал с беспокойством старик. И они оба исчезли за поворотом аллеи. - Анжель не могла прийти в себя от изумления, что у блестящего генерала, которого называли господином герцогом, отец был старый рабочий в блузе. Она спросила Агриколя: - Как... господин Агриколь... этот старый рабочий?.. - Отец господина маршала, герцога де Линьи... друга, я могу это сказать... - растроганным голосом отвечал Агриколь, - друга моего отца, служившего под его началом двадцать с лишним лет! - Такой знатный господин и так почтителен и нежен с отцом! Благородное, верно, сердце у этого маршала! Но почему его отец остается рабочим? - Потому что дядюшка Симон ни за что на свете не расстанется со своим ремеслом и своей фабрикой. Он родился рабочим, рабочим же хочет и умереть, хотя его сын маршал и герцог! 3. СЕКРЕТ Когда вполне понятное удивление Анжели по поводу приезда маршала Симона рассеялось, Агриколь заметил ей улыбаясь: - Я не хотел бы воспользоваться случаем, дабы избежать разъяснения секрета всех чудес нашего общежития. - О! я бы тоже не удовлетворилась одним только обещанием, господин Агриколь, - ответила Анжель. - Вы слишком меня заинтересовали. - Ну, так слушайте. Господин Гарди как настоящий волшебник произнес _три_ магических слова: ассоциация, община, братство. Мы поняли значение этих слов, так возникли все эти чудеса, дающие нам много благ и в то же время выгодные для господина Гарди. - Вот последнее-то мне и кажется необыкновенным, господин Агриколь. - В таком случае представьте себе, что господин Гарди совсем не то, что он есть на самом деле, а просто делец с черствым сердцем, не думающий ни о чем, кроме барышей. Он рассуждал бы так: "Чтобы фабрика была доходной, необходимо следующее: хорошие рабочие руки, экономное расходование сырья, производительная трата времени рабочими, словом, возможно более дешевое производство и высокое качество, чтобы можно было продавать дороже..." - Конечно, господин Агриколь, фабрикант не желает большего. - Учитывая это, господин Гарди как делец продолжал бы: "Удаленность фабрики от жилья неудобна, т.к., вставая раньше, рабочие должны меньше спать; сокращать сои, столь необходимый работнику, - это дурной ход: он становится слабее, и это отзывается на труде; непогода в разные времена года осложнит ему дорогу; рабочий придет промокший, продрогнув от холода, расстроенный уже до работы, и тогда... что за ценность представит его работа!!!" - К сожалению, это верно. Когда в Лилле я приходила к себе на фабрику вся промокшая под холодным дождем, то, бывало, целый день дрожала за ткацким станком. - Наш делец продолжал бы рассуждать так: "Поместив рабочих ближе к фабрике, я могу устранить это неудобство. Подсчитаем: женатый рабочий платит в Париже в среднем 250 франков в год за одну или две плохих - темных, тесных и нездоровых - комнаты с чуланом (*26) на скверной, угрюмой, грязной улице. Он живет там с семьей в страшной тесноте, и у них расстроенное здоровье: болеют лихорадкой, отличаются худобой. Какой же работы можно ждать от такого человека? Холостые рабочие платят за несколько меньшее, но столь же нездоровое помещение до 150 франков. Значит, мои 146 женатых рабочих платят за ужасные конуры 36.500 франков в год, а 115 холостых - 17.280 франков; т.е. на квартирную плату в год уходит более 50.000 франков, а это доход с целого миллиона". - Боже, господин Агриколь! Какую же огромную сумму составляет общая сумма платы за маленькие плохие квартирки! - Вы видите, мадемуазель, 50.000 франков в год! Это плата за помещение миллионера... Что же теперь скажет себе наш делец? "Чтобы убедить рабочих покинуть жилье в Париже, я предложу им огромные преимущества. За половинную плату, вместо нездоровых комнат, у них будут просторные, хорошо проветриваемые помещения, удобно расположенные, легко отапливаемые и освещаемые за недорогую плату. В результате 146 семей, которые будут платить мне 125 франков за наем помещения, и 115 холостых, которые заплатят по 75 франков, дадут мне в общем итоге 26-27 тысяч франков... Просторное здание, где можно разместить их всех, обойдется мне самое большее в 500.000 франков (*27). Мои деньги будут помещены по крайней мере под 5% и при этом совершенно обеспечены, так как заработная плата рабочих будет гарантировать мне квартирную плату". - Ах, господин Агриколь! Теперь и я начинаю понимать, что можно делать добро, даже извлекая выгоду! - А я в этом твердо уверен. В конечном итоге оказывается, что дела, основанные на честности и порядочности, всегда удаются. Теперь вернемся к размышлениям нашего дельца: "Английский рабочий, питающийся мясом и пьющий хорошее пиво, сделает вдвое больше, чем французский (*28), потребляющий пищу, не только не питательную, но и вредную из-за плохих продуктов. Значит, если улучшить питание, я выиграю в производстве. Как тут помочь делу, не затрачивая своих денег? Очень просто: в войсках, в пансионах, и, если хотите, в тюрьмах, из-за того, что деньги на питание расходуются общие, достигается возможность улучшения пищи, что невозможно без такого объединения. Таким образом, если бы мои 260 рабочих, вместо того чтобы устраивать 260 скверных хозяйств, объединились, чтобы составить только одно, но хорошее хозяйство, как бы это было выгодно им и мне благодаря экономии! Возьмем хотя бы то, что довольно двух-трех хозяек каждый день, которые, прибегнув к помощи детей, прекрасно справятся с кухней. Вместо того чтобы покупать дрова и уголь небольшими количествами, платя за это вдвойне (*29) ассоциации моих рабочих, под мою гарантию (а их заработная плата в свою очередь служит гарантией мне), могла бы создавать значительные запасы дров, муки, животного и растительного масла, вина и т.д., обращаясь непосредственно к производителям. Так, например, бутылка неразбавленного, хорошего вина будет обходиться им в 3-4 су вместо 12-15, которые они платят за отвратительное пойло. Скот - быков и баранов - мы будем покупать каждую неделю живым, а хлеб станут печь хозяйки, как в деревне. Словом, благодаря всей этой экономии за 20-25 су в день у моих рабочих будет прекрасная, укрепляющая силы пища". - Это очень убедительно, господин Агриколь! - Мало того, продолжим рассуждения от имени дельца с черствым сердцем: "Теперь мои рабочие хорошо размещены и накормлены при вдвое меньших затратах; пусть-ка они теперь будут хорошо одеты, и тогда можно надеяться, что они будут здоровыми, а здоровье - это условие хорошей работы; позаботимся также и об одежде. Закупая оптом, по фабричным ценам теплые и прочные материи, хороший и плотный холст, можно с помощью жен рабочих сшить одежду не хуже, чем у портных. Наконец, заказы на обувь и головные уборы будут значительными и ассоциация сможет добиться скидки у производителей..." Как вы находите, мадемуазель Анжель, верны ли расчеты нашего дельца? - Трудно всему этому поверить! - воскликнула молодая девушка с наивным восхищением. - А между тем все так ясно и просто! - Конечно... ничего нет проще добра... А обычно об этом совсем не думают. Обратите внимание, что ведь наш делец на все это смотрит только с точки зрения собственной выгоды... Он берет только материальную сторону вопроса... не принимая во внимание стремление к братству, солидарности и взаимной поддержке, неизбежно развивающееся при совместной жизни; он не думает также о том, что улучшение благосостояния улучшит и смягчит нравы и характер людей; что сильный должен поддерживать и просвещать слабого, что в конце концов _человек честный, деятельный и трудолюбивый имеет право, именно право требовать от общества работы и заработка соответственно своим нуждам..._ Нет, наш делец думает только о барышах и, гарантированно помещая свои деньги в дома, получает 5% и, кроме того, извлекает немалые преимущества из материального благосостояния своих рабочих. - Совершенно верно! - А что вы мне скажете, если я вам докажу, что нашему дельцу будет очень выгодно давать своим рабочим, помимо заработной платы, известную долю прибыли? - По-моему, это труднее доказать... - А вот попрошу вашего внимания на несколько минут, и вы в этом убедитесь. Разговаривая таким образом, они дошли до выхода из сада, принадлежащего рабочим. В это время пожилая женщина, очень просто, но тщательно одетая, подошла к Агриколю и спросила его: - Господин Гарди вернулся на фабрику? - Нет, сударыня, но его ждут с минуты на минуту. - Быть может, сегодня? - Сегодня или завтра. - Неизвестно в котором часу? - Думаю, что нет. Впрочем, охранник фабрики, служащий также привратником в доме г-на Гарди, быть может, скажет точнее. - Благодарю вас. - К вашим услугам. - Вы не заметили, господин Агриколь, - сказала Анжель, после того как женщина удалилась, - до чего бледна и взволнована эта дама? - Заметил. Мне показалось даже, что у нее слезы на глазах. - Да, как будто она только что плакала. Бедная женщина! Быть может, она надеется получить какую-нибудь помощь от господина Гарди... Но что с вами? о чем вы задумались? Агриколь испытал смутное предчувствие, что визит этой пожилой дамы с грустным лицом как-то связан с исчезновением хорошенькой белокурой незнакомки, являвшейся на фабрику три дня тому назад узнать о здоровье господина Гарди и, быть может, слишком поздно узнавшей, что за ней шпионили. - Простите меня, мадемуазель Анжель, но визит этой дамы напомнил мне одно обстоятельство, поделиться которым с вами я не могу, так как это не моя тайна. - О! успокойтесь, господин Агриколь! - отвечала, улыбаясь, молодая девушка. - Я не любопытна! Кроме того, ваш рассказ так меня заинтересовал, что ни о чем другом я и слышать не хочу. - Отлично. Еще несколько слов, и вы будете посвящены во все тайны нашей ассоциации... - Я вас слушаю! - Мы будем продолжать с точки зрения корыстолюбивого дельца. "Теперь моим рабочим, - говорит он, - созданы лучшие условия для того, чтобы работать, как можно больше. Но как увеличить прибыль? Дешево производить возможно лишь при экономном потреблении сырья, наилучшей системе обработки и быстроте исполнения. Несмотря на надзор, рабочие не разумно расходуют материал; как этому помешать? Как побудить их, чтобы каждый в своей области старался применять способы наиболее простые и наименее расточительные?" - В самом деле, господин Агриколь, как это сделать? - Это еще не все. "Чтобы продать дорого, необходимо, чтобы вещи были сделаны безукоризненно. Мои рабочие работают хорошо, но этого мало, надо, чтобы они работали превосходно". - Но послушайте, господин Агриколь, какой интерес может побудить рабочих, если они трудятся добросовестно, думать еще и о превосходной работе? - В этом-то и суть вопроса, мадемуазель Анжель: _какой им в этом интерес?_ Вот наш делец и задается такой мыслью: "Если мои рабочие будут _заинтересованы_ в сбережении сырья, если они будут _заинтересованы_ в производительной трате времени, в улучшении способов производства, в превосходном качестве своей работы, - тогда моя цель достигнута! Отлично, так я заинтересую своих рабочих прибылью, которую даст экономия, их старание, прилежание и ловкость; чем лучший товар они произведут, тем лучше я его продам, тем больше будет их доля, а также и моя". - Теперь я начинаю понимать, господин Агриколь! - И расчет нашего дельца оказался верен. Прежде рабочий, когда у него не было доли в прибыли, говорил себе: "Велика нужда стараться сделать больше или лучше! Какая мне в этом выгода? Никакой! По оплате и работа. Ну, а теперь другое дело: я заинтересован и в старании, и в экономии. О, теперь все меняется. Я не только сам удвою усилия, но и буду подгонять других; если товарищ ленится или причиняет ущерб фабрике, я имею право ему заметить: "Братец, мы все ведь более или менее страдаем от твоей лени и от того вреда, который ты причиняешь общему делу!" - И, конечно, господин Агриколь, тогда должны работать с усердием, рвением и с надеждой на успех! - На это-то и рассчитывал наш делец. Далее он говорит себе: "Сколько практического знания и опыта бесплодно пропадает в мастерских из-за недостатка желания, возможности или поощрения! Прекрасные рабочие, вместо того чтобы совершенствовать дело или вводить в него что-нибудь новое, как они могли бы сделать, равнодушно следуют рутине... Какая потеря! Несомненно, что толковый человек, всю жизнь занимающийся одним делом, должен додуматься до тысячи способов делать его лучше или скорее; не создать ли мне консультативный комитет, куда я приглашу начальников мастерских и лучших из рабочих? Ведь раз наши интересы стали общими, то из этого центра практического знания можно извлечь много дельных советов..." И он не ошибется. Невольно пораженный тысячами остроумных и удобных нововведений, открываемых перед ним теперь работниками, он воскликнет: "Но, несчастные! отчего же вы не сказали мне об этом раньше: ведь то, что мне в течение десяти лет обходилось в сотню франков, могло бы стоить только пятьдесят, не считая огромной экономии времени!" - "А какая мне была в том польза, хозяин, - ответит ему рабочий, который далеко не глупее его, - если бы вы сэкономили там или тут пятьдесят франков? Теперь дело другое: кроме заработка, вы даете мне часть прибыли; обращаясь к моему знанию и опыту, вы возвышаете меня в собственных глазах! Вместо того, чтобы смотреть на меня как на низшее существо, вы входите со мной в общение; поэтому и долг, и выгода заставляют меня открыть вам все, что я знаю, и стараться еще больше овладеть знанием!" И тогда, мадемуазель Анжель, у дельца образуются такие мастерские, которые будут служить предметом зависти и посрамления для других конкурентов... А вот теперь, вместо расчетливого, черствого дельца, давайте возьмем человека, соединяющего математический ум с добрым и благородным сердцем, с чисто евангельскими чувствами, с обширным и возвышенным кругозором: если этот человек распространит свою горячую заботу не только на материальное улучшение быта рабочих, но и на их нравственное совершенствование, стараясь всеми способами развивать ум и возвышать сердца; если этот человек силой авторитета, заслуженного благодеяниями, возьмет на себя обязанность _руководить душами_ трехсот существ, зависящих от него; если он поведет тех, кого он будет называть уже не рабочими, но братьями, - если он поведет их по благородному и прямому пути, стараясь развить в них любовь к знанию, к искусству; если он сумеет сделать их счастливыми и заставит гордиться тем положением, которое многими принимается со слезами проклятий и отчаяния... тогда... этот человек, м-ль Анжель... это... Но Бог мой! Вот и он... он иначе и не мог явиться как среди благословений!.. Смотрите... вот господин Гарди! - Ах, господин Агриколь, - сказала взволнованная Анжель, отирая слезы. - Его нужно встречать только со сложенными в знак благодарности руками! - Взгляните... посмотрите на это благородное и доброе лицо: оно вполне отражает его поразительную душу! Действительно, в эту самую минуту во двор въехала почтовая карета, где сидел господин Гарди вместе с господином де Блессаком, недостойным другом, который так низко ему изменял. Несколько слов по поводу фактов, изложенных нами выше в форме беседы и касающихся организации труда, - вопроса капитального, которым мы еще займемся в этой книге. Несмотря на более или менее официальные речи более или менее _серьезных людей_ (мы считаем, что этим тяжелым эпитетом немножко злоупотребляют) о _процветании страны_, один факт является абсолютно неоспоримым: никогда еще положение трудящихся классов не было хуже; никогда еще не было так несоразмерно соотношение между заработком и потребностями трудящихся, несмотря на скромность их требований. Несомненным доказательством верности этого является все более и более усиливающееся в богатых классах стремление помогать тем, кто так жестоко страдает. Устройство яслей и приютов для бедных детей, организация филантропических учреждений и т.д. доказывают в достаточной мере, что счастливые мира сего предчувствуют, что, несмотря на официальные заверения по поводу _всеобщего благополучия_, страшные бедствия, грозящие в будущем, зреют в недрах общества. Как ни великодушны эти отдельные индивидуальные попытки, но пока они явно недостаточны. Только наши правители могли бы предпринять действенные шаги... но они от этого уклоняются. Наши _серьезные_ люди _серьезно_ обсуждают значение дипломатических отношений с Мономотапой или другие столь же _серьезные_ дела, но отдают на волю частной благотворительности или произвола капиталистов и фабрикантов все более и более достойную сожаления судьбу громадного населения, развитого, трудолюбивого, _все более и более понимающего свои права и свою силу_, но до такой степени изголодавшегося благодаря бедствиям, обусловленным безжалостной конкуренцией, настолько изголодавшегося, что у него часто нет даже работы, которая позволила бы ему хоть как-то сводить концы с концами. Да... _серьезные_ люди не желают соблаговолить подумать об этих великих бедствиях... _Государственные люди_ презрительно улыбаются при одной мысли, что их имя может быть связано с почином, который сразу бы доставил им громадную и благотворную популярность. Да... все предпочитают дожидаться момента, когда социальный вопрос вспыхнет, как молния... Тогда... посреди такого потрясения, от которого пошатнется весь мир, мы увидим, что станет со всеми этими серьезными вопросами и серьезными людьми нашего времени! И вот, во имя счастья, во имя спокойствия, во имя общего спасения, чтобы избежать мрачного будущего или по крайней мере отдалить его, приходится обращаться к сочувствию частных лиц, насколько это возможно... Мы давно уже сказали: _если б богатые знали!!_ И повторим к чести человечества, что _когда_ богатые знают, то они делают добро разумно и щедро. Постараемся доказать и им, и тем, от кого зависит эта бесчисленная толпа трудящихся, что они могут быть и благословляемы и обожаемы _без всяких личных издержек_ с их стороны. Мы говорили об _общежитиях_ для рабочих, указывая на возможность дать им за минимальную плату здоровье и хорошо отапливаемое жилье. Это благое начинание могло быть осуществлено в 1829 году благодаря милосердным побуждениям мадемуазель Амели де Витролль (*30). В данный момент в Англии лорд Эшли стал во главе компании, которая преследует ту же цель и доставит акционерам гарантированный минимум дохода в 4%. Почему бы во Франции не последовать благому примеру, который принес бы к тому же выгоду, научив бедные классы азам и способам создания ассоциации? Неисчислимые выгоды ассоциации ясны для каждого, они понятны всем, но рабочие сами не в состоянии начать дело. Какое громадное дело совершили богатые, если б предоставили возможность получить эти удобства и преимущества! Что стоит богатому человеку построить доходный дом, который дал бы нормальное жилье пятидесяти семействам? Был бы только обеспечен доход, - а его так легко гарантировать! Почему Институт, объявляя ежегодно конкурс молодых архитекторов на создание проектов церквей, дворцов, театров, не объявит, хоть иногда, конкурс на проект большого здания, дешевого и в то же время здорового? Почему муниципальный совет Парижа, нередко показывавший пример отеческой заботливости о страждущих классах, не построит в рабочих районах образцовых общежитии, где бы можно было сделать первые попытки создания ассоциации? Желание попасть в такие дома могло бы послужить могучим стимулом к нравственному совершенствованию трудящихся... и служило бы им утешительной надеждой. А надежда - великая вещь! Париж сделал бы доброе дело, поместил бы выгодно капитал, и его пример мог бы побудить правительство выйти из состояния безжалостного безразличия. Почему, наконец, капиталистам и фабрикантам не заняться устройством подобных домов при их фабриках и заводах? При этом они бы получили выгоду, в наше время отчаянной конкуренции. Вот как это можно устроить. Уменьшение заработной платы ужасно и невыносимо именно тем, что заставляет рабочего отказываться от самого необходимого. В обычных условиях ему для удовлетворения основных потребностей необходимы в день 3 франка. Если же фабрикант предоставит ему возможность прожить в ассоциации на полтора франка, то заработная плата может быть наполовину сокращена в моменты торговых кризисов без того, чтобы он очень страдал от такого сокращения, которое все же лучше безработицы, а фабриканту не нужно будет сокращать или приостанавливать производство. Надеемся, что мы достаточно четко доказали выгоды, полезность и легкость устройства _общежитий для рабочих_. Далее: и строгая справедливость, и выгода капиталиста требуют участия трудящегося в прибылях производства, являющихся плодом его труда и ума. Речь идет теперь не о гипотезах, не о проектах, как ни были бы они легко осуществимы, но уже о совершившихся фактах. Один из наших лучших друзей, крупный промышленник, сердце которого равно его уму, создал у себя консультативный комитет из рабочих, предоставив им (помимо заработной платы) пропорциональную долю в прибылях от своего производства; результаты уже превзошли его ожидания. Чтобы облегчить всеми возможными средствами путь тех мудрых и благородных людей, которые захотели бы последовать этому превосходному примеру, мы даем в сноске сведения об основах этой организации (*31). Заметим только, что нынешняя ситуация в промышленности и ряд других причин не позволили сначала всему числу рабочих воспользоваться той прибылью, которая им добровольно дарована и в получении которой все они когда-нибудь примут участие. Мы можем утверждать, что уже после четвертого заседания консультативного комитета почтенный промышленник, о котором мы говорим, получил от обращения к рабочим такие результаты, что их можно было _исчислить примерно уже в 30.000 франков в год прибыли_, являвшейся результатом экономии или усовершенствования производства. Подведем итоги. В промышленности играют одинаково важную роль три силы, три деятеля, три двигателя, права которых одинаково достойны уважения: капиталист, вкладывающий средства; специалист, управляющий производством; работник, производящий товар. До сих пор труженик получал минимальную долю, не достаточную для удовлетворения его нужд. Не будет ли человечно и справедливо обеспечить ему лучшее содержание, прямо или косвенно облегчая его существование ассоциациями или разрешая ему участие в прибылях, получаемых частично от его трудов? Допуская, что в крайнем случае, учитывая отвратительные результаты анархической конкуренции, из-за увеличения заработной платы доходы капиталиста несколько уменьшатся, то подобный великодушный и справедливый поступок будет все равно выгоден, так как капиталисты, несомненно, выиграют от того, что оберегут капиталы и производство от всяких потрясений: ведь у рабочих в этом случае не будет законной причины к беспорядкам, к справедливым и болезненным протестам. Одним словом, люди, страхующие свое имущество от пожара, всегда казались нам очень благоразумными... Как мы говорили, господин Гарди и господин де Блессак приехали на фабрику. Скоро вдали, со стороны Парижа показался маленький наемный фиакр, также направлявшийся к фабрике. В этом фиакре находился Роден. 4. РАЗОБЛАЧЕНИЕ Во время посещения Анжели и Агриколем общежития шайка _волков_, увеличившаяся по дороге, так как к ней присоединились кабацкие завсегдатаи, продолжала шествие по направлению к фабрике, куда медленно двигался и экипаж Родена. Господин Гарди, выйдя из кареты со своим другом господином де Блессак, вошел в гостиную дома, который он занимал рядом с фабрикой. Господин Гарди был среднего роста, изящный и хрупкий, что свидетельствовало о нервной и впечатлительной натуре. У него был открытый, широкий бледный лоб, кроткие и в то же время проницательные черные глаза, честное, умное и располагающее выражение лица. Одно слово вполне может обрисовать характер господина Гарди: мать прозвала его _Мимозой_! Действительно, это была одна из тех тонких, чутких, деликатных натур, открытых и любящих, благородных и великодушных, но в то же время до такой степени чувствительных, что при малейшем неприятном прикосновении она разом съеживалась и уходила в себя. Если мы прибавим, что с этой повышенной чувствительностью соединялась еще страстная любовь к искусству, изысканный ум, утонченный, рафинированный вкус, то становится почти непонятным, как мог не сломиться тысячу раз этот нежный, хрупкий человек, вынужденный постоянно бороться с чуждыми ему интересами: господин Гарди не раз становился жертвой самых бесчестных поступков, самых горьких разочарований на поприще промышленника. Страдать ему пришлось очень много: вынужденный заняться промышленностью, чтобы спасти имя своего отца, отличавшегося образцовой прямотой и честностью, дела которого после событий 1815 года оказались запутанными, господин Гарди собственным трудом, благодаря блестящим способностям достиг одного из самых почетных мест в промышленном мире. Но для достижения этой цели ему пришлось перенести множество тайных козней и коварных нападок со стороны бессовестных конкурентов, одолеть множество ненавистных соперников! При своей впечатлительности господин Гарди не выдержал бы этой борьбы, впал бы в скорбное негодование, вызванное низостью врагов. Он изнемог бы в горькой борьбе с нечестными людьми, если бы у него не было твердой и мудрой поддержки матери. После дня тягостной борьбы и невыносимого разочарования возвращаясь домой, он попадал в атмосферу такой благодетельной чистоты, такой ясной тишины, что разом забывал постыдные вещи, терзавшие его весь день; раны сердца вмиг излечивались при одном соприкосновении с великой и прекрасной душой матери, его любовь к ней доходила до настоящего обожания. Когда она умерла, горесть сына была так глубока и тиха, каковы всегда неизлечимые горести, делающиеся вечными спутницами человека, частью самой его жизни и даже имеющие в себе иногда минуты грустного очарования. После этого страшного несчастья господин Гарди сблизился со своими рабочими; он всегда был добр и справедлив к ним, но, хотя смерть матери оставила в сердце неизгладимую пустоту, - потребность в привязанности и желание сделать других счастливыми возросли соразмерно глубине страдания. Улучшения нравственного и материального благосостояния окружающих вскоре стали не просто развлечением, но захватили настолько, что уже не давали ему углубляться в горе. Постепенно он совсем покинул свет и всецело отдался трем привязанностям: нежной дружбе к мужчине, в преданности к которому сосредоточилась вся жажда дружеской близости; страстной и искренней, как последняя любовь, любви к женщине и отеческой привязанности к рабочим... Вся его жизнь протекала в этом маленьком мирке, полном уважения и глубокой благодарности к нему, в мирке, который он, можно сказать, создал по своему образу и подобию, чтобы найти в нем убежище от ужасов печальной действительности, и где он окружил себя добрыми, умными людьми, счастливыми и способными отозваться на все благородные помыслы, ставшие частью его души. Итак, пережив много горя, господин Гарди к зрелым годам мог считать себя совершенно счастливым, - насколько это дозволяла ему любовь к умершей матери, память о которой вечно жила в нем, - так как у него был верный друг, достойная любви возлюбленная и страстная привязанность рабочих. Господин де Блессак, близкий друг господина Гарди, долгое время был достоин его трогательной братской привязанности. Мы знаем, к какому дьявольскому способу прибегли Роден и отец д'Эгриньи, чтобы сделать из этого прямого и искреннего человека орудие своих интриг. Слегка озябнув от резкого северного ветра, друзья грелись у ярко пылавшего камина в маленькой гостиной господина Гарди. - А знаете, милейший Марсель, я явно начинаю стареть! - улыбаясь, заметил господин Гарди, обращаясь к господину де Блессак. - Я все более и более чувствую потребность в возвращении домой... Мне становится трудно покидать привычные места, и я проклинаю все, что принуждает меня уезжать из этого счастливого уголка Земли. - И подумать только, - слегка краснея, заметил господин де Блессак, - подумать только, что вы из-за меня должны были недавно предпринять столь долгое путешествие! - А вы разве не сопровождали меня, милый Марсель, в свою очередь, в путешествии, которое благодаря вам было так же приятно, как было бы несносно без вас? - Друг мой, но есть разница! Ведь я ваш вечный неоплатный должник! - Полноте, дорогой!.. Разве между нами возможны разговоры о твоем и моем? Ведь что касается доказательств преданности, то давать их не менее приятно, чем получать... - О, благородное... благородное сердце! - Скажите - счастливое! Да, счастливое благодаря последним привязанностям, для которых оно бьется! - А кто же больше вас заслуживает такого счастья? - Своим счастьем я обязан людям, которые после смерти моей матери, составлявшей всю мою поддержку и силу, явились мне на помощь, когда я чувствовал себя слишком слабым, чтобы перенести превратности судьбы. - Слабым?.. Вы, мой друг, такой сильный и энергичный, когда предстоит сделать доброе дело? Вы, кто боролся с такой энергией и мужеством за торжество всякой честной и справедливой идеи? - Это так, но признаюсь, чем я становлюсь старше, тем больше отвращения внушают мне низкие и постыдные поступки: я чувствую себя не в силах бороться с ними. - Нужно будет, у вас будет больше мужества, друг мой! - Дорогой Марсель! - продолжал господин Гарди со сдержанным сердечным волнением. - Я вам часто повторял: моим мужеством была моя мать! Видите ли, друг мой, когда я приходил к ней с растерзанным неблагодарностью сердцем или возмущенный какой-нибудь грязной интригой, она брала в свои почтенные руки мою руку и нежным, серьезным голосом говорила: "Дорогой мальчик! Отчаиваться должны сами неблагодарные и бесчестные! Пожалеем злых, забудем зло; помнить надо только о добре..." Тогда мое болезненно сжимавшееся сердце отходило под влиянием святых слов матери, и каждый день я черпал подле нее силы для новой жестокой борьбы против печальной необходимости, что неизбежно в моей жизни. К счастью, по воле Господа, потеряв дорогую матушку, я смог обрести любовь, привязывающую меня к жизни, без которой я остался бы слабым и обезоруженным. Вы не знаете, какую драгоценную поддержку я нахожу в вашей дружбе, Марсель! - Не будем говорить обо мне, - заметил, скрывая смущение, господин де Блессак. - Поговорим лучше о другом чувстве, почти столь же нежном и глубоком, как любовь к матери. - Я вас понимаю, Марсель, - сказал господин Гарди. - Я ничего не могу от вас скрывать; поэтому в сложных обстоятельствах я обратился за советом к вам... Да... мне кажется, что с каждым днем мое восхищение этой женщиной все увеличивается... Ведь только ее я страстно люблю: ни до нее, ни после я никого никогда не любил и не полюблю... Знаете, Марсель, что делает эту любовь священной в моих глазах? Моя мать, не подозревая, чем была для меня Маргарита, постоянно хвалила мне ее! - Кроме того, в ваших характерах так много поразительного сходства... Госпожа де Нуази, так же как и вы, обожает свою мать! - Это правда, Марсель... ее самоотречение в данном случае часто для меня мучительно... Сколько раз со своей обычной искренностью она мне говорила: "Я всем для вас пожертвовала... хотя для матери я пожертвую и вами!" - Но, слава Богу, друг мой, вам нечего бояться столь жестокого испытания... Вы сами мне сказали, что ее мать отказалась от мысли ехать в Америку, где господин де Нуази, по-видимому, прекрасно устроился и нисколько не беспокоится о жене... Благодаря скромной преданности той превосходной женщины, которая воспитала Маргариту, ваша любовь окружена непроницаемой тайной... Что же может нарушить эту тайну теперь? - Ничто, о да, ничто! - воскликнул господин Гарди. - Я теперь почти уверен в этом... - Что хотите вы сказать, друг мой? - Я не знаю, должен ли я говорить об этом... - Неужели я позволил себе нескромность? - Вы... дорогой Марсель?.. Как вы могли так подумать? - с дружеским упреком заметил Гарди. - Нет... это совсем не то... я люблю говорить о своем счастье, когда я вполне в нем уверен, а моему некоему очаровательному проекту не хватает еще... Вошедший слуга помешал ему окончить и доложил: - Сударь, там какой-то пожилой господин желает вас видеть по очень спешному делу... - Уже!.. - с легким нетерпением воскликнул господин Гарди. - Вы позволите, друг мой? - обратился он к господину де Блессак и, заметив, что последний хочет удалиться в соседнюю комнату, прибавил, улыбаясь: - Нет, нет, оставайтесь... в вашем присутствии разговор быстрей закончится!.. - Но если это деловой разговор? - Мои дела ведутся открыто, вы знаете... Попросите этого господина войти. - Извозчик спрашивает, можно ли ему уехать, - оказал слуга. - Конечно, нет... он должен отвезти господина де Блессак в Париж... пусть ждет. Слуга вышел и тотчас же возвратился с Роденом, с которым господин де Блессак не был знаком, так как переговоры о его предательстве велись через третье лицо. - Господин Гарди? - спросил Роден, почтительно кланяясь и вопросительно глядя на обоих друзей. - Это я, что вы желаете? - приветливо отвечал фабрикант. Жалкий вид плохо одетого старика навел его на мысль, что тот пришел с просьбой о помощи. - Господин... Франсуа Гарди? - повторил Род