очи 1 марта 1946 года. -- Прошла минута, -- сказал Лазарус. Место, где в темноте остановился джип, было прямо на; против въезда на пост. Они видели, как к нему подъехал грузовик, остановился. Сидевший рядом с водителем усатый офицер вылез из кабины, о чем-то переговорил с сержантом на пропускном пункте. Должно быть, он убедил сержанта, ибо тот утвердительно кивнул. Грузовик проехал в первую защитную зону, мнимая охрана высадила мнимых арабских пленных, которые прятали под бурнусами автоматы, Вся группа вошла в здание. -- Две минуты, -- сказал Лазарус. Хармонд приблизительно знал, что при благополучном стечении обстоятельств должно было произойти внутри поста. Диверсионный отряд "Иргуна", проникший на пост, без сомнения, сейчас был занят уничтожением англичан: сперва на первом, потом на других этажах. И делал это совершенно беззвучно, чтобы не вызвать ни у кого -- особенно у часовых на крыше с их батареей пулеметов -- тревоги. Потом они опустошат склад оружия-, освободят пленных, и на пороге появится мнимый офицер с рыжими усами, снимет фуражку, подавая сигнал, и он, Хармонд, должен будет подъехать, поставить джип перед входом на пост, чтобы высадить здесь сопровождавших его мужчин (ему не были известны даже их фамилии -- он узнал их позже; Хармонд лишь знал,, что они были так нагружены взрывчаткой, что ее вполне хватило бы, чтобы поднять на воздух полгорода). -- Три минуты. Они задерживаются... Голос у Лазаруса был веселый. Хармонд, держащий руку на переключателе скоростей, готовый по первому сигналу рвануть с места, мельком взглянул на него. После чего в переднем зеркале отыскал позади себя худое и невозмутимое лицо другого. Он вспоминает, что был потрясен абсолютным спокойствием их обоих, а также разительным несходством этих двух соратников по борьбе, образующих единое целое; один -- маленький и плотный, уже в возрасте, а другой -- совсем юный, очень высокий, со светлыми, какими-то мечтательными глазами. -- Внимание... Предупреждение, высказанное Лазарусом на удивление спокойным голосом, прозвучало за секунду до того, как произошли два события, которые сразу опрокинули все их расчеты. Сперва справа, в сотне метров от них, на Наза-. ретской дороге появились два вездехода, и почти одновременно из здания поста послышались крики, завыла боевая тревога, потом затрещали первые выстрелы. Затем, как всегда, все развернулось мгновенно. Полученные Хармон-дом инструкции были четки: в случае серьезного инцидента отступать, удирать. Хармонд включил задний ход, уже ^готовясь развернуться... -- Погоди... Тяжелая, поросшая рыжими волосами лапа Дова Лазаруса, легла ему на запястье- Лазарус улыбнулся -- Смотри, малыш, -- сказал он. -- Наших блокируют вездеходами. Они не смогут оттуда выбраться. И две бронированные машины действительно резко Прибавили скорость; заняв позицию у самого входа на пост, в котором теперь шла яростная перестрелка. Хар-' монд заметил одного из мнимых арабов, который выбежал из здания, но короткая очередь из пулемета на крыше скосила его на месте. -- Полностью блокированы, -- повторил Лазарус, расплываясь в улыбке. -- Реб? Ты пойдешь со мной, малыш? "У меня не было ни малейшего понятия о том, что они намеревались делать, -- рассказывает Хармонд. -- Я даже не могу сказать, хватило бы у меня храбрости, зная об этом, пойти вместе с ними. Но оба были необыкновенно спокойны. Лишь позднее я понял, что они как бы выпендривались друг перед другом. И что оба были сумасшедшими". Хармонд остановил джип точно между вездеходами. -- Так дело лучше пойдет, -- сказал Лазарус, который вылез из машины и с весьма довольным видом кивнул головой людям в вездеходах, что не без изумления смотрели на него, спрашивая себя, откуда, черт побери, он мог здесь взяться. -- Отличная работа, -- продолжал он, слегка имитируя ирландский акцент. -- Вы их крепко прижучили, этих мерзавцев. Держите эти ворота под прицелом и не дайте выйти никому. Но я постараюсь взять их живыми. Прямо у его ног часовой наружной охраны распластался на земле, выставив вперед автомат, едва заслышав первые; Выстрелы -- Разве сейчас время сиесты, мальчик? Встань и займи лучше позицию вон на том углу. Насколько я помню, там есть другая дверь, через которую могут попытаться ускользнуть эти ублюдки. Прикрой ее. Кто из офицеров на ночном дежурстве? -- Лейтенант Парнелл, -- ответил молодой солдат, по-у давленный этим напором саркастической властности. -- Скажите на милость, -- прокомментировал Лазарус -- == еще один ирландец! Я всегда спрашиваю себя, что бы Империя делала без нас. Он обернулся и, приветливо помахивая рукой расположенным на крыше часовым, чей пулемет крутился в поисках целей, обратился к Ребу Климроду: -- А чего вы ждете, Барнс? Сделайте милость, выньте свой зад из джипа и подойдите ко мне... Совершенно невозмутимо он миновал первый ряд рогаток и пошел вперед, к зданию, где по-прежнему трещали, автоматные очереди. Как часто бывает, в перестрелке возникла пауза, и Лазарус ею воспользовался. -- Парнелл! -- крикнул он. -- Мы их заперли здесь, но я хочу взять их живьем! Слышите, Парнелл? В ответ горстка нуль вонзилась в землю почти в метре от его ног, но не задела Лазаруса. И Хармонд понял: с одной стороны, эту очередь дали его товарищи из "Иргуна", блокированные на первом этаже, а с другой, они узнали Лазаруса по голосу и фигуре. В окне первого этажа появилась голова; это был молодой офицер в рубашке, с всклокоченными волосами, который размахивал пистолетом, Лазарус дружелюбно ему улыбнулся. -- Лейтенант Парнелл! Я майор Коннорс. Да хранит Господь Ирландию. Эти ублюдки в наших руках. Надо лишь убедить их в этом. Сейчас я обращусь к ним на их тарабарском наречии. Попросите, пожалуйста, ваших людей прекратить эту учебную стрельбу. И он сразу же, без передышки, заговорил на иврите, по-прежнему крича очень громким и зычным голосом, отмеченным больше обычного ирландским акцентом. Он ничем не рисковал в случае, если в английском гарнизоне нашелся бы кто-нибудь, способный его понять. Обращаясь к людям из "Иргуна", он предлагал им сдаться немедленно, сложить оружие. Сказал, что сейчас зайдет к ним, что у них нет ни малейшего шанса выбраться живыми, если только они не сдадутся в плен; лишь тогда он лично гарантирует им статус политических заключенных. Реб Климрод, неся два тяжелых вещевых мешка, подошел к нему и встал рядом. После треска последней очереди внезапно стало тихо. И в этой тишине все услышали гул танка, который подъехал в сопровождении нескольких грузовиков с настоящими на этот раз парашютистами. Эти подкрепления развернулись, оцепив здание. Лазарус взглянул на них и с весьма довольным видом покачал годовой. -- Ни черта не получится, -- сказал он по-английски, потом на иврите. -- Я пойду к ним. И он пошел вместе с Климродом. Изумленный Хармонд сидел за рулем джипа и видел, как они исчезли в здании поста; сам он, по его собственному выражению, "был Страшно испуган", чувствуя за спиной сплошной строй парашютистов, замыкавших кольцо окружения. В здании поста один англичанин был убит, трое других ранены, а потери диверсионного отряда "Иргуна" составили двое убитых и трое раненых, один из которых в живот. Позднее Хармонд узнал, что диверсионный отряд потерял время по той дурацкой причине, что не смог найти ключ от склада с оружием. Одна-две минуты протекли в каком-то странном, можно сказать, трепетном покое. А потом снова раздался голос Лазаруса: -- Парнелл! Вы можете сойти вниз, они согласны сдаться. И скажите этим доблестным, пришедшим к нам на выручку подкреплениям, что сражение окончено. Строй солдат в касках за Хармондом разомкнулся. Капитан и двое в штатском, которые были из грозного C. I. D. *, двинулись вперед. Они прошли мимо Хармонда и проследовали в здание поста... Лазарус улыбнулся вновь пришедшим и в ту же секунду догадался, что один из представителей спецслужб узнал его или не замедлит это сделать. Он взял Парнелла под руку и пошел им навстречу. Не оборачиваясь, он очень миролюбиво сказал: -- Покажи им, малыш. Реб Климрод, открыв левой рукой оба вещевых мешка, показал обернутые в черную промасленную бумагу бруски в форме параллелепипедов, от которых тянулись провода. -- По пятнадцать килограммов тола в каждом, -- объяснил Лазарус. -- А то, что мальчик держит под мышкой, -- это электровзрыватель под давлением. Обратите, пожалуйста, внимание, как тесно он прижимает правую руку к телу. Если он оторвет эту руку от тела, даже чихнув, то бах-ба-бах -- все мы превратимся в теплоту и свет. Правда, я не могу гарантировать вам полное разрушение поста... Реб Климрод с отрешенным взглядом заметил бесцветным голосом: -- Мы находимся в замкнутом пространстве. Мощность взрыва поэтому сильно возрастает.. -- Точно, -- весело подтвердил Лазарус, чей любимый^ ученик дал верный ответ. Но за стеклами очков без оправы его светло-голубые глаза сверкали безжалостным блеском, который не оставлял места никакому сомнению на счет той адской жестокости, что одолевала его. -- Короче, -- продолжал он, -- не будет безрассудством надеяться на сорок -- пятьдесят трупов. Не спускай глаз с * C. I. D. -- Criminal Investigation Department (англ. ) -- Отдел уголовной полиции. того типа в голубом галстуке, малыш. Он из C. I. D., уве-рен, -- он меня узнал... Лишь после этого Лазарус изложил англичанам план своих ближайших. действий. Тот же самый грузовик, что их доставил, увез обратно бойцов "Иргуна", потерявших на месте только двоих убитых; они проверили, нет ли у мертвецов каких- нибудь документов или личных вещей, дающих возможность быстро установить их личности. Грузовик поехал по дороге на Хайфу и, как было предусмотрено первоначальным планом операции, в пяти километрах северо-восточное соединился с группкой из трех человек -- им поручили прикрывать отход, -- они держали наготове канистры с бензином, который вылили бы на дорогу, создав в случае, преследования завесу огня. Но их никто не преследовал. Джеймс Парнелл смотрел, как расступилось оцепление парашютистов, пропустив грузовик, увозящий диверсионный отряд "Иргуна". Перед своим отъездом террористы -- по мнению Парнелла, они были террористами -- сожгли все документы, обнаруженные в кабинетах поста полиции. Но, по условиям сделки, не тронули оружие со склада. Он и этому был рад. А другие события ничем не могли его порадовать. Его с двумя представителями секретных служб и пятью другими людьми -- все полицейские, ни одного солдата -- сделал заложниками мнимый майор Коннорс и его Молодой спутник. Ни на минуту Парнелл не усомнился, что взрывчатка была настоящая. По отношению к старшему, который так замечательно имитировал ирландский акцент, он с первой же секунды стал испытывать резкую антипатию и боязнь. Но другой, молодой высокий парень с удивительными глазами, некоторым образом вызывал у него большую тревогу: этот бездонный взгляд внушал Парнеллу страх. Парнелл -- впоследствии он стал журналистом, часто приезжал в Израиль -- был вынужден влезть в кузов грузовика, лечь на пол, скрестив руки на затылке, подобно другим заложникам. Террорист в очках занял место рядом с шофером, держа в левой руке пластиковую бомбу Гам-мон, а в правой -- пистолет смит-вессон. С редкостной проницательностью он сам выбрал водителя, грузовика; гражданского полицейского -- последнего из мужчин, способного замыслить и предпринять какой-либо отчаянный поступок. Его юный, невозмутимый и бессловесный сообщник сидел в кузове, прижимая правую руку к туловищу, а левой сжимая автомат стен. Парашютисты, как и в первый раз, по приказу своего командира, снова пропустили их. Грузовик удалялся довольно медленно. "Они хотят убедиться, что их не пресле- дуют", -- подумал Парнелл, который не видел ни зги. Они ехали в сторону Назарета. И у Парнелла снова появилась надежда: в нескольких километрах южнее находилась армейская застава. Однако через три-четыре минуты машина, сменив направление, свернула на проселочную дорогу, ехала по ней где-то с полчаса, потом остановилась. Послышался голос человека в очках: -- Все выходят, кроме двух асов из C. I. D. и ирландца. Снова двинулись в путь, бросив освобожденных людей посреди пустыни; Парнелл теперь сидел за рулем, а двое полицейских из секретных служб -- '- в наручниках и со связанными ногами -- лежали в кузове. Ехали целый час по почти непрбезжей дороге. Опять остановка. Парнелла привязали ремнем к переднему бамперу. Человек в очках подошел к кузову. Парнелл довольно прилично понимал иврит; он мог следить за бурным спором, который завязался между террористами: тот, что постарше, всячески хотел прикончить здесь же двух сотрудников C. I. D. "После них он пристрелит и меня. О, Боже, зачем я родился ирландцем? " Над Галилеей занимался дождливый рассвет. В любой момент Парнелл ожидал услышать треск выстрелов. Но к нему приблизился высокий худой парень, склонился, чтобы расстегнуть ему наручники, и сказал удивительно мяг-" ким, спокойным голосом: -- Не пытайтесь, пожалуйста, ничего предпринимать* Согласны? Иначе я не отвечаю за вашу жизнь. -- Согласен, -- искренне, с необыкновенным облегчением ответил Парнелл. -- Спасибо. Спасибо от всего сердца. Серый постижимый взгляд скользнул по нему. Они въехали в Акко в половине седьмого утра. В этот момент Парнелл был один в кабине грузовика. Минут за двадцать перед этим оба его противника встали позади ка- бины в кузове, попросив его (особенно молодой) необорачиваться и разбив зеркало, чтобы Парнелл не мог увидеть ничего у себя за спиной. Вот почему, только подъезжая к площади Хан-эль-Ам-дан и завидев гостиницу с колоннадой -- ее указали Пар-неллу как конечный пункт, -- он, успокоенный ничем не нарушаемой тишиной, замедлил ход и остановился. И, естественно, в кузове не было никого, кроме двух полицейских, вне себя от ярости, но живых. Реб Михаэль Климрод приехал в Каир в последние дни марта 1946 года. Один. Они с Лазарусом путешествовали раздельно, но снова встретились в египетской столице. По мнению Яэля Байниша, самого достоверного и самого постоянного свидетеля этого периода жизни Короля, Реб Климрод, а главное, Лазарус значились среди тех террористов, за кем в Палестине британцы охотились усиленнее всего. Схватка в Ягуре этому во многом способствовала; у англичан, особенно у двух инспекторов Отдела уголовной полиции, времени было с лихвой, чтобы рассмотреть их лица, а высокий рост Климрода позволял довольно легко его опознать. Нападение на полицейский пост в Ягуре было, однако, лишь эпизодом в значительно более широком наступлении, проводимом как "Иргуном", так и группой "Штерн". Общее наступление -- руководимая Лазарусом операция являлась лишь его частью -- началось 1 марта; были атакованы казармы в Хайфе, Реховоте, Пардес- Гане, а также пути сообщения в пригородах Иерусалима, Тель-Авива и. Петах-Тиквы. Даже штаб Шестой воздушно-десантной дивизии в Иерусалиме взлетел на воздух. Говоря о причинах, вынудивших Климрода и Лазаруса уехать в Каир (а потом в Европу), Яэль Байниш четко объясняет все, что касается второго: "Иргун", желавшая видеть себя строго военной, хотя и подпольной, организацией, ставила в упрек бывшему товарищу по оружию ирландцев из ИРА и североамериканских гангстеров его почти непреодолимую склонность к бессмысленной жестокости, которая в крайних случаях шла вразрез с поставленными политическими целями. Что касается Реба Климрода, то Байниш ничего тогда не знал о мотивах его отъезда. "В какой-то момент я подумал, что он получил новое назначение, например в филиал "Моссада" в Европе. Только в августе или сентябре я узнал, что все было не так и уехал он по своей инициативе. Я был разочарован и даже встревожен: его совместная работа с Довом не сулила ничего хорошего. Впоследствии подтвердилось, что я ошибался лишь наполовину... " В Кайре Надя Хаким занимала виллу на острове Гези-ре, в жилом квартале неподалеку от проспекта короля Фуада. Эта бывшая вольнонаемная вышла замуж за одного из сыновей Хакима -- владельца одноименного банка, того самого, где некоторое время служил Реб Климрод. Перемена в социальном положении никак не отразилась на связях Нади с подпольными сионистскими движениями: ее предупредили о приезде двух человек и попросили им помочь сперва устроиться в египетской столице, а потом выехать в Европу. Она поселила Лазаруса и Климрода в своей прежней квартире на Шейх Рихани-стрит, позади посольства США, и достала паспорта: ирландский для Лазаруса и французский для Климрода-Юбрехта. Раздобыла им два места на пароходе Французской морской компании грузовых перевозок. Оба были в Марселе 30 марта. А Реб Климрод. уже один, появился в Нюрнберге 8 апреля. -- "Накам", -- сказал Буним Аниелевич. И спросил понемецки: -- Тебе понятно это слово? -- "Месть" на иврите, -- ответил Реб. Они шли по улицам Нюрнберга, по пригородам, между рядами разрушенных домов, под мелким и холодным дождем. Они были почтр одинакового роста: Климрод сантиметра на три-четыре повыше. Аниелевичу было лет двадцать восемь; блеск его больших, глубоких и печальных глаз постоянно смягчала какая-то затуманенность. -- Мне совсем не нравится твой спутник, -- помолчав, сказал он. -- Во-первых, он слишком стар. Самому старшему среди нас не больше тридцати. А во-вторых, и это; главное, его профессиональная сторона. Он похож на аме-Д риканского гангстера. -- Он работает крайне эффективно. Лучше меня. Пока -- Я ценю эффективность. Не выношу этих талмудических споров о ста восьмидесяти семи основаниях для со- вершения или не совершения какого-либо действия, если даже речь идет о том, открыть или закрыть дверь. Но для того, что мы хотим пред принять, для того, что мы уже начали осуществлять, в тех качествах, каких мы требуем от людей, эффективность стоит на втором месте. Мне не нужны профессиональные убийцы, Реб. Прежде всего я жажду... -- он запнулся и сумел как-то робко выговорить это слово, -- чистоты. Мы будем убивать, каждую секунду испытывая ужас перед убийством. Говорят, месть -- оружие слабых, но что делать? Суть ведь не в том, чтобы наказать этих людей, а в том, чтобы не дать забыть об их преступлениях. О них уже забывают. Даже здесь, где судят кое-кого из преступников и пишут об этом в газетах. -- Но сколько времени это будет продолжаться? Необходимо, чтобы весь мир знал, что подобная гнусность не может быть забыта через два или три года. И для этого нет другого выхода, кроме как убивать. Ты действительно хочешь ~~быть^яами? Реб как-то неопределенно кивнул, не вынимая длинных костлявых рук из потертых карманов куртки. -- Я навел справки о тебе, -- продолжал Аниелевич. -- У нас очень разветвленная организация, агенты по всей Европе. И, кроме того, у меня есть друзья, надежные друзья, в Варшаве и Москве. Я хочу сказать, у меня лично. В Тель-Авиве они осуждают нашу деятельность, "Хагана" хотела бы нас контролировать или, может быть, да-Ц же уничтожить. Для них важнее всего Талмуд и часами напролет болтовня, а не действия. Что касается тебя, то мы все проверили. Один из наших был в Белжеце, помнит твою мать и твоих сестер, он ручается за тебя. -- Но не за Дова Лазаруса. -- За Лазаруса нет. Во всяком случае, мы будем его использовать. Нам потребуются деньги, много денег, а никто из добряков "Хаганы", "Моссада", "Иргуна" или "Штерна" не желает нам их дать. Мы должны выпутываться сами. Мы создали организаций, которая занимается контрабандой золота и лекарств. Я знаю: есть противоречие между той чистотой, что должна жить у нас в душах, и этими спекуляциями. Но и здесь тоже у нас нет выбора. В крайнем случае, хотя я и против, Лазарус сможет работать в этом отделении нашей организации. Я знаком с его лич- ным делом: в Соединенных Штатах Америки он встречался с многими людьми из тех, кого там называют мафией, сотрудничал с гангстерами-евреями в Нью-Йорке, у него еще много знакомых среди них и их сицилийских друзей. Но давай поговорим о тебе. Ты не сможешь принять уча-стие в нашей ближайшей операции. По крайней мере на ее первом этапе. Но ты говоришь по-французски, и даже, кажется, очень хорошо. Решено, что сразу же по окончании операции ее исполнители эвакуируются во Францию. Я хотел, чтобы ты занялся этим отходом, поехал во Францию и приготовил для них явки. Ты можешь это сделать? -- Мне понадобятся деньги. -- Они у тебя будут. Но посмотри сюда. Взяв Реба Климрода за локоть, Буним остановил его. Реб поднял глаза и увидел здание за колючей проволокой, оно охранялось полицией. Он решил что это завод, но Аниелевич отрицательно покачал головой: -- Нет, пекарня. Они тут выпекают два сорта хлеба, который развозят каждое утро, мы, к счастью, не можем ошибиться: белый хлеб предназначен для американских, английских и польских солдат. Его мы, разумеется, трогать не станем. Зато круглый черный хлеб выдается только пленным. Они содержатся в бывшем Шталаге XIII. Там их тридцать шесть тысяч, сплошь эсэсовцы, против которых военная полиция союзников собрала улики. Мы надеемся уничтожить по крайней мере две трети. С помощью мышьяка. Операция прошла в ночь с 13 на 14 апреля 1946 года; разыгралась сильная гроза, которая объясняет частичную неудачу. В предшествующие недели, однако, были приняты все предосторожности: двое из группы "Накам" сумели -- скрыв, что они евреи -- устроиться на работу в лагерь военнопленных: один шофером, другой кладовщиком; одновременно химики организации разработали порошок на базе мышьяка, по составу и цвету ничем не отличающийся от слоя муки, которым германские булочники посыпают свои изделия; этот порошок наносился на буханки хлеба; другим удалось устроиться на самом хлебозаводе, и они тайком вырыли под полом склада -- где перед вывозом хранился хлеб -- тайник, куда спрятали яд и необходимый инструмент. Яд был пронесен на завод в резиновых грелках, спрятанных под одеждой. 13 апреля, ближе к вечеру, трое мужчин укрылись в тайнике, откуда выбрались с наступлением темноты, после ухода персонала. Надев перчатки и обмотав марлей лица, они начали присыпать порошком хлеба. Начиналась гроза. Порывистым ветром выбило окно склада. Прибежали встревоженные полицейские. Они никого не нашли и решили, что это воры пытались выкрасть хлеб -- привычное дело в те голодные времена. На следующий день проведенное полицией расследование все-таки вынудило "Накам" прекратить операцию. 1 б апреля газеты Нюрнберга сообщили, что полиция обнаружила тайник и что пять тысяч пленных эсэсовцев отравлены. Четыреста из них умерли. Вместе с французским евреем по фамилии Мэзьель -- == случайным членом "Накам", из которой он вскоре после этого вышел -- Ребу Климроду удалось снять большую. квартиру в Лионе, в квартале Круа-Русс. В ней он на десять дней приютил четверых человек -- исполнителей операции по отравлению в Нюрнберге, -- которые не могли утешиться, что потерпели неудачу, успев отравить всего две тысячи хлебов вместо четырнадцати. Через неделю, 20 апреля, сам Буним Аниелевич появился в Лионе, где встретился с Жаком Мэзьелем и Ребом Климродом. Он просил последнего послужить ему гидом -- а главное, переводчиком -- в поездке по Бельгии и Германии. Мэзьель был свидетелем, что они уехали на рассвете, 26 апреля, на машине, которую он купил за счет организации*. Прошло почти пять месяцев, прежде чем Мэзьель снова увидел молодого человека, который, уезжая, оставил после себя в лионской квартире свои единственные тогда земные сокровища, две книги -- томик "Эссе" Монтеня по- французски и "Осенние листья" Уолта Уитмена по-английски. Реб Климрод вновь объявился в Лионе где-то в середине сентября в сопровождении Дова Лазаруса. До этого был парижский эпизод. Двумя часами ранее зазвонил телефон. Неизвестный спросил Дэвида Сеттиньяза. Служанка ответила, что его нет ни в Париже, ни во Франции, но случаю было угодно, чтобы в комнате оказалась Сюзанна Сеттиньяз. Она сама взяла трубку. Сообщила, что она бабушка Дэвида, спросила: "Вы друг моего внука? " -- Не совсем, -- ответил медленный и серьезный голос Реба Климрода. -- Мы познакомились в прошлом году в Австрии, и он оказал мне большую услугу. Мне хотелось бы снова встретиться с ним. В 1946 году Сюзанне Сеттиньяз уже перевалило за шестьдесят. Она вдовствовала более десяти лет, не имея других детей, кроме отца Дэвида (он умрет в будущем году), и других внуков, кроме Дэвида. Состояние, которое оставил * "Накам" не была единственной организацией, предпринимающей карательные экспедиции подобного рода. Люди из Еврейской бригады,, ликвидированной в Палестине англичанами, были разделены на два отряда, которые совершали рейды чаще всего в Австрию, используя в качестве базы итальянский городок Тарвиз. Но самой активной и самой упорной из всех организаций была "Накам": потребовались энергичные действия полковника Наума Шадми, руководителя "Хаганы" в Европе, чтобы последние Мстители прекратили свои облавы. Шадми был вынужден отдать приказ похитить и силой доставить в Израиль самых неумолимых. Всего было убито около тысячи бывших нацистов, среди которых Йозеф Белки, Гюнтер Халлс и Алоиз Гавенда, известные палачи, действовавшие соответственно в Ченстохове (Польша), в гетто Варшавы и За-греба. Самые необычные замыслы "Накам* не были осуществлены: напасть на тюрьму Шпандау, чтобы прикончить Деница, Ширака, Шпеера и прочих редеров и гессов, которые отбывали там заключение, а главное -- отравить всю сеть снабжения питьевой водой города Нюрнберга (здесь были провозглашены расовые законы). От этого последнего проекта, который повлек бы за собой заклание гражданского населения, отказались за несколько часов до начала его осуществления. Сам же Буним Аниелевич позднее погиб в Трансиордании (прим. автора. ) муж, разумеется, позволяло Сюзанне жить безбедно, хотя не избавляло ее от острого чувства одиночества. Она питала к Дэвиду столь исключительную любовь, что прошлой весной, хотя и не говорила ни единого слова-по-английски, решила погостить в Бостоне. 9 сентября, проведя, как всегда, лето в своем доме в Экс-ан-Провансе, она возвратилась в Париж. Сюзанна предложила собеседнику, раз он друг Дэвида, нанести ей визит. Реб Климрод принял приглашение. Он оглянулся, и глаза его задержались на маленькой картине, которая висела между двумя книжными шкафами из резного красного дерева, над диванчиком в стиле Директории. Холст был исполнен маслом и темперой, вероятно, во второй половине двадцатых годов; на нем были нарисованы различные предметы, в их запутанном сочетании узнавались лишь две рыбы из сиенской глины на голубом блюде. -- Пауль Клее, -- сказал он. -- У нас был почти такой же. -- У нас? -- У моего отца и меня. Мы жили в Вене. Он улыбнулся, и вся его физиономия от улыбки прямо на глазах преобразилась. И до этого мгновенья черты его лица нельзя было назвать невыразительными у него был вид человека, погруженного в какое-то внутреннее созерцание; впечатление это еще больше усиливали -- и как усиливали! -- светлые, огромные и бездонныеглаза. Но он улыбнулся, и все стало иным. Он сказал: -- У вас великолепная квартира. И мой отец, конечно же, сказал бы о футляре, достойном своей жемчужины. Он любил делать подобные комплименты, вероятно, желая показать, что он истинный венец. Он говорил с, легким акцентом и мог бы сойти за француза из Эльзаса. Сюзанна Сеттиньяз почувствовала себя в замешательстве, как прежде ее собственный внук и Джордж Таррас. Она тоже испытала на себе это очень странное ощущение несоответствия между внешностью своего визитера (она сочла, что ему двадцать один год, тогда как Ребу еще не исполнилось и восемнадцати), простотой, даже бедностью его платья и одновременно тем чувством величия, что излучали его глаза, голос и вся личность. Она задала ему множество вопросов о своем внуке, спросила, каким образом они познакомились. Он ответил, что они с Дэвидом встретились "в Австрии, в окрестностях Линца", сразу же после прихода победоносных союзных войск и в тот момент он, Реб Михаэль Климрод, находился "в трудном положении" (таковы были слова, которые он употребил) и Дэвид ему помог. И что они друг другу понравились. Он непринужденно переменил тему разговора и принялся рассказывать о своих пяти-шести приездах во Францию; последний раз в апреле 1938 года. Сказал, что выу- чил французский с гувернанткой, которая родилась в окрестностях Вандрма, и совершенствовал его, прожив целое лето в Париже и на вакациях в Довиле, Биаррице и на Лазурном берегу. Да, в Экс-ан-Провансе он был; он вспомнил бульвар Мирабо, площадь Альбертас и кафе "У двух холостяков", а также музей Гране, "где есть один Рембрандт и два Кранаха". Его познания в искусстве изумили Сюзанну Сеттиньяз, которая знала имя Клее лишь по той причине, что ее муж приобрел одно полотно художника. Относительно Дэвида она сообщила, что он демобилизовался и возобновил изучение права в Гарварде. Она дала ему адрес своей невестки в Бостоне, где Дэвид должен находиться в это время года, если только он не задержался в летнем доме семьи, в Коннектикуте. -- Хотите, я запишу вам адреса и номера телефонов? Он, улыбнувшись, покачал головой: -- В этом нет необходимости. У меня довольно приличная память. С этими словами он встал и начал прощаться с весьма спокойной и мягкой вежливостью. Он улыбнулся, коснулся губами руки старой дамы и ушел. Но на следующее утро она получила записку вместе с одной розой. Мелким, сжатым почерком с изящными, но твердо очерченными прямыми линиями он просил извинить его за то, что не имеет возможности прийти еще раз, поскольку сегодня же вынужден покинуть Париж. "Я встретила, -- неделю спустя писала она Дэвиду Сеттиньязу, -- самого непостижимого, самого странного, но и самого умного из всех молодых людей, каких я видела за свои шестьдесят пять лет. Если ты хоть что-нибудь способен сделать, с моей или без моей помощи, для Реба Михаэля Климрода, то сделай это, Дэвид. Мне кажется, что сейчас он находится в весьма жалком положении, хотя он ни слова об этом мне не сказал... " Дов Лазарус, с облегчением вздохнув, опустился в плетеное кресло "Парижского кафе" на площади Франции в Танжере. "Тебе мартини? " Реб отказался. Лазарус заказал розовое мартини для себя (он недавно к нему пристрастил-ся), чай с мятой для своего спутника. Он на идиш заговорил о золоте. В Танжер, говорил он, начало стекаться золото, оно поступает со всей Европы, даже из Швейцарии; в конце концов русские в Вене, и кто может сказать, будет ли их по-прежнему сдерживать швейцарский нейтралитет? Кроме того, рынки золота закрыты в Париже и Лондоне, а инфляция... -- Ты знаешь, что такое инфляция, малыш? -- Да, -- равнодушно ответил Реб. Восемнадцать ему исполнилось на пароходе "Дженне", где-то на полпути из Марселя в Танжер. По прибытии в марокканский порт, имеющий статус международного, Лазарус снял для них две комнаты в отеле "Минза", на улице дю Статю. Потом Реб в одиночестве расхаживал по бульвару Пастера, тогда как его спутник отправился на деловое свидание. Он постоял, опершись на балюстраду, откуда просматривалось все великолепие Гибралтарского пролива и мыса Малабата, бродил по Гран-Сокко... -- Ты слушаешь меня, малыш? -- Да. -- Непохоже. Реб, есть возможность сделать деньги. В законодательном собрании Международной зоны заседают три марокканских еврея. С одним из них я встречался. Скоро они примут решение распространить на чистое зо-лото право получать проценты с фиктивного вклада, то есть каждый, живет ли он в Танжере или нет, сможет, не платя налога, положить на хранение любое количество зо-лота. Только во Франции найдутся тысячи людей, которые из-за инфляции мечтают о золоте. Ты знаешь, какова раз- ница между золотым слитком в Цюрихе и таким же слитком, например, в Лионе? Две тысячи франков. Можно из Танжера отправлять золото на маленьких самолетах, пользуясь бывшими аэродромами Французского Сопро- тивления... -- Я не умею водить самолет. Старый официант, ему было лет семьдесят пять и он наверняка говорил на восьми -- десяти языках, принес заказанные напитки и пачку сигарет, которую также попросил Лазарус. Жесткие, блестящие глазки Дова по-прежнему сверлили лицо Реба: -- Мы в плохом настроении, малыш? Молчание затягивалось. Серые глаза Реба выдержали взгляд Дова. Лазарус улыбнулся: -- У тебя нет ни гроша, нет семьи, нет угла, податься некуда. Без меня ты, наверно, с голоду бы подох. Я'научил тебя всему. Даже твою первую женщину я уложил к тебе в постель. Верно? -- Верно. -- Ты убивал людей с этим Аниелевичем? До новой встречи с Довом Реб Климрод слонялся по базарам, поднявшись с нижнего края улицы дю Статю, сплошь заросшей гибискусами и драценами, которым, как " утверждали, было восемь столетий, до крытых ворот Ман-дубии. Он увидел человека и, несмотря на штатский костюм, усы и отросшие волосы, сразу же его узнал. Накинув на руку пиджак, протирая шею носовым платком, человек, улыбаясь, что-то говорил английским морякам, которые тоже. торговались с уличным менялой перед воротами. Шеммарин. Это не был ни Эрих Штейр, ни Хохрайнер. Реб Климрод, у которого была "довольно приличная память", видел его однажды, четыре года назад. Это про- изошло в Белжеце, 17 июля 1942 года. Этот человек затесался в ряды евреев, которых доставили из Львова, и, разговаривая на почти безукоризненном идиш, попросил их всех написать письма своим семьям, чтобы успокоить их, сообщить, что обращаются с ними хорошо, что их высылка в конечном счете не так уж страшна... -- Ты мне не ответил, -- сказал Дов Лазарус. -- Нет -- Неужели ты никого не убил? Реб улыбнулся, мягко покачав головой: -- Я же тебе не ответил. Он взял своими тонкими пальцами пачку "Филипп Мориса". -- Я говорил с людьми на базарах. По-итальянски они называют это U Fumu, дым. Они уверяют, что можно заработать много денег, и на этом тоже. Именно Дов Лазарус финансировал первую операцию, которая была проведена во второй половине октября. По-том они осуществили еще десять, все через Испанию. Тех-ника этих операций была проста, стоило только заполучить какое-нибудь судно: светлые сигареты, поступавшие из США, официально находились в Танжере транзитом, их покупали по тридцать французских франков за пачку, а чтобы совершенно легально их вывести, достаточно было указать порт назначения, куда законом разрешался ввоз табака, чаще всего Мальту. Далее в море, где торговля свободна, назначали место встречи вне территориальных вод с испанскими покупателями из Валенсии, переклады-вая на иберийцев риск столкновения с таможней Франко. Опасность была нулевой, а прибыли весьма удовлетворительными: пачку сигарет, купленную в Танжере за тридцать франков, можно было перепродать за пятьдесят -- шестьдесят. И так как за один рейс иногда брали по пятьдесят ящиков, то есть двадцать пять тысяч пачек, то прибыли ot одной экспедиции могли достигать пятисот -- шестисот ты-сяч франков, то есть, при курсе доллара в сто двадцаты франков, где-то четыре-пять тысяч долларов. Не было ни-чего удивительного, что за свою долю в этой коммерции, которая еще не попала в лапы крупных мошенников, шла драка: среди прочих опереточных контрабандистов расталкивали друг друга локтями бывшие офицеры Английского королевского флота, будущий французский ми- нистр, британские или итальянские аристократы и даже экипаж, составленный из одних лесбиянок, плавающий под розовым флагом. После шести первых плаваний Реб Климрод оказался в состоянии вернуть Лазарусу его первоначальный капитал. "Ты не должен этого делать, -- заметил Дов, -- я у тебя ничего не просил". "Я так хочу", -- просто ответил Реб. При этом обмене репликами присутствовал еще один человек, француз по имени Анри Хаардт, мечтающий о приключениях и лишь ради этого приехавший из Ниццы в Танжер. Хаардт и Климрод встретились случайно, у полок книжного магазина "Колонн", в нижней части бульвара Пастера. Житель Ниццы, который у себя в стране был лиценциатом истории, первым завел разговор о книге, что листал юный верзила, -- о "Закате Европы" Шпенглера, которую ему самому удалось дочитать почти до конца. Во время пустой беседы, продолженной на соседней террасе кафе "Кларидж", несмотря на разницу в возрасте (тогда Хаардту было тридцать), открытие, что юному читателю Щпенглера исполнилось лишь восемнадцать, потрясло Ха-ардта, а сообщение о том, что тот "занимается сигаретами", живо заинтересовало. У Хаардта на сей счет были свежие мысли, и он не настолько оторвался от жизни, чтобы не видеть перед собой "великий путь американских сигарет", связывающий Танжер с берегами Франции и Италии, где можно было перепродать пачку "Филипп Мориса" и прочих "Честерфилдов" даже за сто франков... -- Если вместо пятидесяти ящиков за один рейс мы возьмем пятьсот или тысячу -- все дело в судне, -- прибыли очень быстро могли бы стать сказочными. Миллион долларов в год не покажется столь невероятным... Хаардт удивлялся своему ^упрямому желанию убедить мальчишку стать его компаньоном. Мальчишку, который колебался, это было очевидно. Разумеется, не из- за недостатка дерзости или честолюбия, из-за чего-то другого. -- Из-за твоего ирландского друга? Из-за него? -- Не совсем так. -- На худой конец, -- наконец сказал Хаардт, -- мы могли бы объединиться все трое. Хотя... Ему не нравился Дов Лазарус (он знал его лишь под фамилией 0'Си, -- псевдонимом, которым Дов давно пользовался в Танжере), а на самом деле он его боялся. Два-три раза он видел как Дов круто разговаривает по-английски с сомнительными итало-американцами, упоминая имена Хайми Вейса, Мейера Ланского, Лепке Бухалтера или Луки Лючано так, как ветераны говорят о своих бывших командирах. Хаардт обладал пылкой страстью к авантюрам, правда, в разумных пределах. Этот Лазарус показался ему "off-limits", диким, так же как ему казался определенно противоестественным несвязный тандем, который он составлял с молодым "Юбрехтом". Несвязным и опасным. В общем, Хаардт держал себя как старший брат. Сам не зная, почему. Он был ни при чем в деле Лангена. Просто свидетелем, даже не прямым. -- Голландцы, -- сказал Лазарус. -- Одного зовут Лан-ген, а другого Де Гроот или что-то в этом роде. У одного из них диплом капитана дальнего плавания, а нам нужен настоящий капитан, так ведь? На этот раз. надо пересечь Средиземное море, но не затем только, чтобы махать ручкой сеньоритам, идя вдоль испанского берега. Де Гроот -- тот малый, что нам нужен. Что до матросов, то в экипаж войдут мальтиец и трое сицилийцев. -- И мы, -- заметил Реб. -- И мы. Всего восемь человек. При разгрузке девятисот ящиков лишними мы не будем. На месте нам поможет бригада... -- И куда мы пойдем? -- На Сицилию. В бухту к западу от Палермо. Ты что-то имеешь против, малыш? Ты думал, что мы еще долго будем играть в детские игры? Теперь мы займемся серьезными делами. Пошли, я представлю тебя голландцам... Анри Хаардт уже находился в "Парижском кафе"; сидя за столиком с одним из своих друзей -- офицером таможни, корсиканцем, который на правах знатока извергал на него множество советов о тысячах способов использовать себе на пользу столь приятные преимущества международного статуса Танжера. Он видел, как подошли Клим-род и Лазарус, которые устроились в нескольких метрах от него, вместе с двумя мужчинами лет тридцати пяти, сидевшими к нему спиной. Реб Климрод и его спутник в очках заняли места напротив, он мог видеть их лица. Главное, он успел заметить едва уловимую, внезапную жесткость серых глаз, которые на несколько секунд рас- ширились; не ускользнул от него и любопытный жест Климрода, который нагнулся и почти засунул голову под стол, чтобы завязать шнурки на ботинке, в чем не было никакой необходимости, прежде чем выпрямиться с вновь совершенно невозмутимым лицом. И благодаря взгляду, который он бросил на Дова Лазаруса, Хаардт понял, что тот тоже кое-что заметил. Прошло двадцать -- тридцать минут, после чего оба незнакомца встали и ушли... Дов Лазарус вполголоса сказал на идиш: -- Не строй из себя обиженную девочку, малыш. Я видел, как тебя перекосило. Ты знаешь одного из этих типов? Реб положил руки на колени и, словно завороженный, смотрел на них. Наконец произнес: -- Один по крайней мере не голландец. -- Кто? -- Ланген. Глаза Дова Лазаруса за стеклами очков сверкали блеклым холодом голубых алмазов. Он швырнул на стол банкноту и встал: "Пошли отсюда". Два месяца назад Дов купил двухцветный "паккард" с откидным верхом. Он сел за руль и поехал по дороге на мыс Малабата; Реб сидел рядом. Они не перемолвились ни словом; подъехав к маяку, Лазарус выключил мотор, вылез из машины и пошел к террасе, откуда открывался вид на Танжер, Атлантический океан и Испанию. Его жест был таким быстрым, что, казалось, он даже не шевельнулся, хотя кольт сорокапятимиллиметрового калибра оказался в его правой руке, которую он придержи- вал левой. Он выстрелил один раз,