назад в одном ресторанчике на Корфу он увидел, что у тамошнего тапера стоит на пианино маленькая приставка, и скоро понял, что это устройство способно исполнять за пианиста партию левой руки. Звучало, конечно, несколько топорно, будто робот играет, но все лучше, чем вообще без левой руки. На следующий день он приобрел дешевенький "keyboard", ставший потом, как и весь его прочий скарб, жертвой пожара на вилле. В восполнение утраченного он включил в список жизненно необходимых вещей, дозволенных ему милостью Кохов, более дорогую модель механического пианино, отличавшуюся большими исполнительскими возможностями. С тех пор он время от времени играл для себя, а иногда для своих редких гостей, чаше всего для Барбары. Однако, сев сейчас к "пианоле", он никак не мог найти, где она включается. Вот умора, подумал он, я же включал и выключал ее уже тысячу раз. Ему пришлось методично обшарить инструмент, прежде чем он через две-три минуты нашел кнопку. -- Совсем от любви помешался, -- пробормотал он. У Дорис Мааг -- она пришла в "Розенхоф" прямо с дежурства, еще в полицейской форме, -- был очень усталый вид. Она сразу направилась к стойке бара и села за столик. -- Что с тобой? : -- Кони пропал. Вот уже три дня. -- Как пропал? -- Три дня здесь не появляется. Вчера я звонила ему -- никого. И сегодня опять не пришел. -- Может, он кабак сменил, -- предположила Дорис. -- Трудно в это поверить, при его-то безденежье. -- Может, он какую другую дурочку нашел, которая его в кредит поит. Барбара встала. -- Белого вина? -- Кампари. Барбара подошла к буфету и вернулась со стаканом, куда налила кампари, положила лед и кружок лимона, в руках она держала бутылку минеральной воды. -- Скажи, когда хватит. -- Лей доверху. Барбара долила минеральной воды до самого верха. -- Пей на здоровье, -- сказала она по привычке. Дорис отпила глоток. -- Апельсин, а не лимон. К кампари следует добавлять полкружка апельсина, а не лимона. Однако все делают эту ошибку. -- Если ее все делают, значит, это уже не ошибка. -- Барбара опять села. -- И днем он тоже трубку не снимает. И в "Голубом кресте" его не было. Лицо Дорис Мааг приняло официально-служебное выражение. -- Большинство пропавших, как правило, объявляются сами. Любому исчезновению практически всегда есть банальное объяснение. -- Это как-то к нему не подходит. -- Так все говорят. -- И он задолжал мне 1645 франков. -- В некоторых кругах это сочтут вполне достаточным для исчезновения. -- Но только не в его. Барбара встала и пошла к посетителю, уже пару раз подававшему знаки. Вернувшись, она сказала: -- В последнее время он очень подавлен. Ни с того ни с сего в глазах появляются слезы. -- От пьянства и нищеты. -- В том-то и беда. Большинство тех, кто кончает жизнь самоубийством, делают это по пьянке. -- Он себя не убьет. -- Иногда узнаешь, что люди неделями лежат мертвые в своей квартире, и ни одна собака этого не замечает. А с одним недавно случился в ванне удар, и он не смог вылезти и добраться до телефона, так тоже никто ничего не слышал. Ему оставалось только ждать, время от времени подливая горячей водички, и надеяться, что кто-нибудь да вспомнит про него. Потом ему пришла в голову идея заткнуть тряпкой верхний слив и дать воде перелиться через край, чтобы соседи снизу вызвали дворника. Вот это сработало. Но страховое агентство отказывается теперь выплатить страховку за порчу имущества. Потому что он сделал это умышленно. -- У Кони в квартире только душ. -- Ну тогда чего волноваться. Дом на Танненштрассе находился в пяти минутах ходьбы от "Розенхофа". Барбара уговорила Дорис пойти вместе с ней. В случае, если придется просить дворника вскрыть дверь, униформа произведет должное воздействие. -- Я работаю в дорожной полиции, а не в уголовной, -- запротестовала Дорис, но потом все-таки согласилась пойти. Перед выходом они позвонили еще раз, но трубку никто не снял. В квартире Конрада на четвертом этаже было темно. Свет горел только в маленьком окне с матовым стеклом. -- Душевая! -- Барбара нажала на кнопку звонка рядом с фамилией "О. Брухин, дворник". Ей пришлось позвонить трижды, пока наконец в подъезде не зажегся свет. -- Говорить будешь ты, -- шепнула Барбара, увидев сердитого взлохмаченного мужчину с опухшим лицом. -- Нашему брату приходится вставать в половине шестого, -- заворчал он. Но, увидев униформу Дорис, стал немного посговорчивее. Он выслушал ее, решив проверить, все ли в порядке. Дворник повел их на четвертый этаж и оставил ждать на лестничной площадке. Через некоторое время он появился с отмычкой в руках и попробовал вставить ее в замок. -- Ничего не выйдет, ключ торчит изнутри. -- Значит, надо взломать дверь, -- потребовала Барбара. Дворник повернулся к Дорис. -- Для этого мне надо взглянуть на ваше удостоверение. Пока Дорис выуживала свой служебный пропуск, ключ в замке повернулся. Дверь приоткрылась, и в щелочке показалось удивленное лицо Конрада Ланга. -- Кони, с тобой все в порядке? -- спросила Барбара. -- Как никогда, -- ответил он. Целую неделю Конрад Ланг прожил без алкоголя. Зуд в теле поутих, и руки больше не чесались. Настали спокойные ночи -- он спал, уже не обливаясь потом. И вставал отдохнувший, полный желания горы своротить. Моменты же, когда он вспоминал про алкоголь и его начинало "ломать", как он выражался, возникали теперь все реже. Опыт по "завязыванию" у него был большой. Он знал наизусть все стадии вплоть до второго месяца. И прекрасно помнил эйфорию, охватывавшую его каждый раз на третий день. Но вот это неописуемое чувство упоения, в котором он пребывал сейчас, он еще ни разу не испытывал. Не может быть, чтобы причина крылась в том, что он не опрокинул несколько стаканчиков. И неожиданное улучшение финансового положения тоже ни при чем. Причина была в другом и называлась: Розмари Хауг. С "ночи забвения", как они теперь это называли, все дни и ночи они проводили вместе. Одинокими пассажирами уплывали они на единственном курсирующем в это время года пароходике на другой конец утонувшего в тумане озера и возвращались назад. Они гуляли по дорожке, вдоль которой стояли старинные газовые фонари, ели в дешевом кафе вместе с пенсионерами яблочный пирог и пили кофе. -- Как старики, -- сказала Розмари. -- А я и есть старик. -- Мне так не кажется, -- улыбнулась она. Конрад Ланг тоже не казался себе больше стариком. Вчера они были на концерте. В программе -- Шуман. Взглянув на Конрада, Розмари увидела, что в глазах у него слезы. Она дотронулась до его руки и крепко сжала ее. Посмотрев сегодня на себя в зеркало, Конрад заметил изменения. Ему показалось, что за последнее время сосуды немного сузились, щеки больше не горят так лихорадочно. И выглядит он моложе. Возможно, подумал Конрад Ланг, у меня началась наконец-то счастливая полоса. В этом настроении он и пребывал, когда Барбара с женщиной-полицейским и дворником решили взломать его квартиру. Его не было здесь два дня. и он собирался всего лишь взять свежее белье, кое-что из одежды и еще пару мелочей, как вдруг услышал голоса за дверью. Дворник и женщина-полицейский быстро попрощались. Барбара осталась. Она считала, что заслуживает объяснений. Конрад сделал это с радостью. Полный энтузиазма, рассказывал он все больше грустневшей Барбаре о великой счастливой перемене в его жизни. Окончив рассказ, он как бы между прочим спросил: -- Сколько я тебе должен? -- Тысячу шестьсот сорок пять франков, -- ответила она. Конрад Ланг вытащил бумажник и отсчитал ей тысячу восемьсот франков, положив их на стол. -- Процентов я не беру, -- сказала она, сдав сдачу из огромного портмоне. -- Ты за меня не рада? -- спросил Конрад. -- Рада, почему же, -- ответила Барбара. И это было правдой. Она не ревновала, нет, она теряла того единственного человека, который не раздражал ее, даже если использовал. Конрад Ланг вызвал такси, взял свой чемоданчик и довез Барбару до дома. Проводив ее до двери, он по-отечески поцеловал ее в лоб. -- Будь здорова. И спасибо за все. -- И ты будь здоров, -- сказала она в ответ. По обеим сторонам улицы перед виллой "Рододендрон" стояли чистенькие лимузины стоимостью каждый не менее ста тысяч франков. Городская дорожная полиция определяла для прибывающих гостей места парковки и регулировала уличное движение по узкому проходу между уже припарковавшимися машинами. "Будто у нас нет других дел, кроме как играть в регулировщиков на стоянке машин мультимиллионеров", -- проворчал дежурный офицер, получая задание от начальника. Тот только беспомощно развел руками и показал пальцем наверх. Перед стальными воротами двое в униформах из личной охраны сверяли приглашения со списком гостей и запоминали лица тех, кто ждал удобного случая, чтобы проскользнуть мимо них. -- Когда у таких людей свадьба, даже погода и та им подыгрывает, -- сказал репортер бульварной газетенки, обращаясь к журналисту из муниципальной прессы. -- На моей лило так, словно небеса обоссались. День был действительно на редкость по-летнему прекрасен. Только парочка беленьких облачков плыла по ярко-голубому небу, и легкий ветерок вовсю старался, чтобы сияющее июньское солнце не так палило, в воздухе уже разносилось благоухание цветущих лип и роз, обвивавших каменные ограды особняков. Парк вокруг виллы напоминал штаб-квартиру военного лагеря времен наполеоновских войн. Повсюду палатки с национальными флажками и причудливыми вымпелами -- плодом фантазии услужливых дизайнеров. В открытых с четырех сторон палатках сидели гости в летних креслах возле накрытых белыми скатертями столиков, усыпанных цветами. Или под старыми деревьями на длинных скамьях перед празднично украшенными деревянными столами. Или возлежали живописными группками на пледах на ухоженных газонах. В разных местах парка сменяли друг друга струнные квартеты. Country Bands, танцевальные оркестры и сельские капеллы музыкантов. Подобающее для наследника заводов Коха свадебное торжество. Урс Кох обходил гостей. Всюду, где он появлялся со своей очаровательной невестой, им аплодировали, целовали их, поздравляли с обоюдным счастливым выбором, замечательным приемом и великолепной погодой. У балюстрады на террасе стояла Элли, третья жена Томаса Коха, и наблюдала все это действо. Томас познакомился с ней в начале семидесятых. Карл Лагерфельд тогда только недавно принял на себя руководство фирмой "Шанель". Элли Фридриксен была одной из самых любимых его манекенщиц. Через год она вышла замуж за Томаса Коха. Через десять стала жить самостоятельной жизнью и как можно дальше от Томаса. Рядом с ней стояла Инга Бауэр, шведка, она была намного моложе Элли и в двадцать пять вышла замуж за промышленника из окружения Томаса Коха. Обе женщины подружились очень быстро. -- Если бы я знала, что Кони не пригласили, я бы не пришла. Инга махнула в сторону свадебных гостей. -- А их ты находишь интереснее? Элли одарила обнявшуюся пару, проплывшую мимо террасы, своей шанелевой улыбкой. -- Нет, конечно, но Томас -- да. -- А ты? Элли отпила из бокала глоток шампанского. -- Я? Я собираюсь разводиться. Капелла сельских музыкантов под соснами заиграла свадебную величальную. Гости тут же стали подпевать. Все поднялись и выпили за здоровье молодых. -- Бедная девочка. -- Если это и есть та женщина, -- сказала с удивлением Инга, -- которую он все время искал, то любая другая из тех, что были раньше, была бы ничем не хуже. Элли насмешливо посмотрела на нее. -- Симона стала просто актуальна, пришел тот момент, когда Эльвира решила, что пришло время и для Урса. Так когда-то стала актуальной его мать, поскольку Эльвира решила, что пришло время для Томаса. -- Это звучит так, будто грядет конец света, -- засмеялась Инга. -- А ты оглянись вокруг, -- возразила Элли. -- Разве это не конец света? Эльвира Зенн установила свой "трон" в палатке для невесты и, казалось, подтверждала всем своим видом, что преклонный возраст не помеха для любви. Она сияла от удовольствия и сверкала бриллиантами, была остроумна и обаятельна и все время следила за тем, чтобы между ее прямой спиной и мягкой спинкой кресла оставалось пространство шириной в ладонь. Томас расположился напротив нее и чувствовал себя менее раскованно. Его смущало поведение Элли. Обычно они изображали на светских раундах счастливую супружескую пару, и рецепт идеального брака был для всех таков: личная свобода каждому. Но сегодня она держалась холодно. Отказалась обойти с .ним гостей, как бы исполняя роль матери жениха, перекинулась не более чем двумя фразами с родителями невесты (парой, экипированной в честь такого события чересчур нарядно и плохо скрывавшей свой восторг по поводу партии, сделанной их дочерью, взлетевшей столь высоко над их привычным окружением). Элли совершенно откровенно держала дистанцию, не желая иметь с ним ничего общего. Да и со своим сегодняшним положением на вторых ролях он тоже никак не мог смириться. До сих пор на всех семейных приемах в центре внимания всегда был он. На сей раз все было иначе. Триумф праздновал Урс, на него смотрели как на будущего главу концерна. К этому Томас тоже еще не был готов. Но что больше всего выбило его из колеи, так это поведение Кони Ланга. Прежде он объявился бы здесь, будь у него приглашение или нет. Кони, конечно, застрял бы у ворот, охрана не пропустила бы его, но в подобных ситуациях он умел проявлять особое высокомерие, и тогда кто-нибудь из охраны пришел бы к Томасу и сказал: "У ворот стоит господин, который утверждает, что он ваш старейший друг-приятель и якобы забыл приглашение дома". Но на сей раз этого не случится. Он в Италии. И прислал Урсу и Симоне стандартную открытку с пожеланиями счастья и прекрасный букет от "Blossoms", самого респектабельного цветочного магазина в городе. Томасу же он написал лично. Дорогой Томи! Через несколько дней для тебя начнется новый период жизни. Твой сын создаст свою семью, и тем самым будет сделан последний шаг для передачи эстафеты в его руки. Вскоре ты отойдешь на такие позиции, откуда с чувством успокоения будешь видеть, что твое и Эльвирино дело находится в хороших руках. И в моей .жизни тоже произошел решительный поворот. Представь, я познакомился на старости лет с женщиной моей мечты. Я влюблен как гимназист, перестал пить, и жизнь, которая в последнее время сыграла со мной (и тем самым с вами толке) злую шутку, вдруг стала ко мне благосклонна. Разве это не странно, что мы опять в одно и то .же время, хотя и в разных местах, переживаем важную перемену в .жизни? Не возникает ли и у тебя иногда ощущение, что наши судьбы тесно и неразрывно связаны, хотим мы того или нет? Мы совершаем вдвоем небольшое сентиментальное путешествие по Италии. Когда мы обедали под аркадой на площади Сан-Марко, я вдруг явственно увидел нас здесь маленькими мальчиками и как Эльвира с Анной по очереди фотографируют нас. Ты помнишь? Тебе очень хотелось поймать голубя, ты бросился за ним и, упав, разбил себе колено в кровь. Анна промыла его тебе в том самом ресторане, где мы сегодня обедали, и перевязала камчатной салфеткой, а Эльвире стало плохо, когда она увидела кровь. Сколько .же с тех пор утекло времени? Шестьдесят лет или шесть дней? На следующей неделе мы вернемся в Швейцарию. Ты будешь приятно поражен, когда познакомишься с Розмари. Желаю тебе от всего сердца только одного хорошего. Не забывший старую дружбу твой Кони Томас Кох никак не мог вспомнить себя и Кони детьми в Венеции. -- Не пройтись ли нам немного? -- спросила Эльвира. Гости за ее столом поднялись. Томас подал ей руку. Они медленно двинулись по празднично убранному парку. -- Что тебя гнетет? -- Да ничего, а почему ты об этом спрашиваешь? -- Ты все время напряженно размышляешь. -- Ну, когда единственное дитя женится... Эльвира улыбнулась. -- Это больно только в первый раз. Теперь уже и Томас улыбнулся. Они сели на скамейку, стоявшую несколько в стороне. -- Мы в детстве были в Венеции? Кони, я, ты и Анна? Эльвира насторожилась. -- Почему ты об этом спрашиваешь? -- Кони написал из Венеции. Он вспомнил, как я погнался на площади Сан-Марко за голубем и разбил себе колено. Анна перевязала мне рану в ресторане салфеткой, а тебе от этого стало плохо. -- Что за глупости, -- сказала Эльвира. Свадьбу играли допоздна. Когда стемнело, в парке зажгли лампионы и факелы. "Pasadena Roof Orchestra" играла вальсы-бостоны и фокстроты, и пары танцевали на большой террасе. Возле маленького павильона в рододендроновых кустах кто-то пел под гитару голосом Донована, и неудивительно, потому что это он и был, а в большой палатке за роялем сидел Джордж Бейл и играл из "American Songbook". В одиннадцать часов устроили такой грандиозный фейерверк, что люди в городских кафе на бульваре внизу в восторге хлопали в ладоши. После фейерверка гости начали расходиться. Урс до полуночи всех угощал и здорово напился. Симона пыталась скрыть свое разочарование, и понадобилось незаметное, но энергичное вмешательство Эльвиры, чтобы новобрачные сели наконец в дожидавшийся их лимузин "Just married!" (Новобрачные (традиционная надпись на свадебном автомобиле; англ.)). Около двух часов ночи Томас Кох, крепко подвыпив, уселся рядом с Джорджем Бейлом за рояль и начал "лабать" "Oh when the Saints" (Хит Луи Армстронга "Когда святые маршируют".), ему любезно аккомпанировал пианист, чей гонорар составил в этот вечер восемнадцать тысяч франков, "исполнение" было восторженно встречено самыми стойкими из гостей- В три часа ночи ушли последние. Выдохшийся персонал погасил лампионы и еще долго потом дымившиеся факелы. Томас Кох взял в свою комнату пиво. Когда он сел с пивом на край постели, взгляд его упал на записку, написанную почерком его жены. "Не могли бы мы завтра поговорить? Предлагаю встретиться после обеда в библиотеке. Элли". На следующий день уже с утра Эльвира, охваченная нетерпением немедленно увидеть письмо Конрада Ланга, направилась по дорожке вверх -- от "Выдела" к вилле. Палатки уже убрали, и все следы праздника исчезли. Томас занимал одну часть дома, Элли другую, а Урс жил наверху. Войдя в холл, Эльвира увидела, как Элли вышла из библиотеки; помахала ей и стала подниматься по широкой лестнице на второй этаж. На пороге библиотеки показался Томас. -- Элли! -- позвал он и тут заметил мачеху. -- Она хочет развестись. Ты можешь это понять? Эльвира пожала плечами. Она не понимала, как можно разорвать такой брак, но это ее не удивило. Она знала, что жить с Томасом очень тяжело и что женщина, решившаяся однажды на развод с ним, встретит в суде понимание. Значит, бороться придется только за ограничение материальных потерь. У Эльвиры были для таких дел хорошие адвокаты. Она знала Элли как разумную и трезвую женщину, с которой можно разговаривать. Этот развод сам по себе будет вполне управляемым. Трудно будет только с Томасом из-за его ущемленного самолюбия. Она прошла с ним в его "холостяцкую" комнату, выслушала все жалобы и причитания, разделила с ним его возмущение и даже поддакнула по поводу Элли, пока ее быстро улетучивающееся терпение еще позволяло ей это. Затем заговорила о письме Конрада Ланга. Томас не мог вспомнить, куда дел его, знал только, что видел его перед самым обедом. Эльвира прикинула, что к чему, и нашла письмо смятым в кармане его шлафрока. Она разгладила его и внимательно прочла. Потом опять смяла в кулаке. -- Он фантазирует. -- Да, но он перестал пить и пишет об этом! -- И ты веришь? -- Но про поворотный момент в жизни он, к сожалению, не врет. Эльвира положила смятое письмо в большую хрустальную пепельницу, стоявшую рядом с ее креслом на приставном столике. -- А почему бы тебе не поехать с ним куда-нибудь? Это отвлечет тебя от твоих мыслей. -- Я же не могу сейчас разлучать его с возлюбленной. -- Ну уж пару недель они как-нибудь друг без друга выдержат. -- Не знаю. Похоже, что ему сейчас очень хорошо. -- А тебе не очень. И я считаю, что за ним должок. -- Ты так думаешь? -- Да хотя бы Корфу. Эльвира взяла зажигалку и подожгла письмо Кони. Появление Томаса Коха на Танненштрассе вызвало переполох. Его шофер заехал на темно-синем "мерседесе-600" класса S двумя колесами на тротуар и помог Томасу выйти из машины. На сей раз помощь не была только соблюдением этикета -- хозяин сегодня нетвердо держался на ногах. Несколько турецких ребятишек с цветными ранцами на спине окружили машину, разглядывая ее. Трамвай тоже проехал медленнее обычного, и лица в окнах оборачивались к лимузину, которому явно было не место в этом квартале. "Возможно, одна из тех акул по продаже недвижимости, что сдают предназначенные на слом коробки за бешеные бабки проституткам", -- сказал молодой человек своей подружке. Из окна на втором этаже выглянула пожилая женщина. Она положила на подоконник подушку и оперлась на нее своими полными руками. -- Вам кто нужен? -- крикнула она Томасу Коху, увидев, что он звонит во второй раз. -- Ланг. -- Его сейчас здесь почти не бывает. Приходит только иногда забрать почту. -- А вы не знаете, где его можно найти? -- Наверное, дворник знает. Томас Кох нажал на кнопку и стал ждать. -- Долго будете звонить. У него сегодня ночная смена. Через какое-то время на третьем этаже задвигалась занавеска. Вскоре после этого раздался зуммер. Томас Кох вошел. Отмар Брухин, работавший штабелеукладчиком в одном из монтажных цехов заводов Коха и дворником в этом частном доме, принадлежавшем пенсионной кассе концерна Кохов, никак не мог успокоиться и без конца рассказывал одно и то же: как он прямо с постели, небритый, в тренировочном костюме открывает дверь, а там стоит, "не сойти мне с этого места, Кох собственной персоной" и спрашивает адрес одного жильца. "И если хотите знать, от него тоже порядком разило". Когда шофер уже помогал Томасу Коху опять сесть в машину, дворник спохватился и назвал ему адрес Розмари Хауг. Конрад сидел с Розмари на террасе и играл в триктрак, когда раздался звонок. Он обучил ее этой игре во время их путешествия по Италии, и с тех пор они играли в нее с неослабевающим азартом и страстью. Отчасти из-за честолюбия Розмари, еще ни разу не выигравшей у него, и отчасти из-за сентиментальных воспоминаний о первой совместной поездке. Розмари встала и направилась к домофону. Она вернулась удивленной. -- Томас Кох. Хочет знать, здесь ли ты. -- И что ты сказала? -- Что -- да. Он поднимается. На протяжении почти всей жизни Томас был важнейшей фигурой в жизни Конрада. Хотя в последнее время все чаще отступал на задний план. В Венеции он, правда, вспомнил про него. Однако газетные репортажи о свадьбе Урса с удивлением для себя прочел без особого интереса. Но вот сейчас, когда Томас с минуты на минуту должен был войти, он занервничал. И снова почувствовал себя словно новобранец на плацу -- как всегда, когда Томас был поблизости. Розмари заметила в нем перемену. -- Надо было сказать, что тебя здесь нет? -- спросила она, откровенно забавляясь. -- Нет, конечно нет. Они направились к двери. На площадке остановился лифт. Затем послышались шаги. -- Что ему теперь надо? --г пробормотал Конрад, больше обращаясь к себе, чем к Розмари. Когда в дверь позвонили, он вздрогнул. Изящный тонкий нос странно смотрелся на мясистом лице Томаса Коха. На нем был блейзер и кашемировая водолазка вишневого цвета, из-за чего короткая шея Томаса казалась еще толще. Его близко посаженные глаза блестели, и от него пахло алкоголем. Он коротко кивнул Розмари и обратился прямо к Конраду: -- Я могу с тобой поговорить? -- Конечно. Проходи. -- Желательно наедине. Конрад вопросительно посмотрел на Розмари: -- Вы можете побыть в гостиной? -- По мне было бы лучше, если бы мы куда-нибудь пошли. Томас не допускал никаких сомнений, что его слова не будут восприняты просто как пожелание. Конрад бросил на Розмари взгляд, полный мольбы. Она, сбитая с толку, наморщила лоб. Томас ждал. -- Я только надену пиджак. Конрад исчез в спальне. Розмари протянула Томасу руку: -- Меня зовут Розмари Хауг. -- Томас Кох, очень приятно. И они стали молча ждать, пока Конрад выйдет из спальни. Он повязал галстук и надел к летним брюкам льняной пиджак. -- Идем, -- сказал он и направился за Томасом к лифту. -- Чао, -- крикнула ему вслед Розмари не без издевки в голосе. -- Ах, да! Чао! -- Конрад остановился, казалось, ему хотелось вернуться и попрощаться как следует, но, заметив, что Томас уже стоит у лифта, он пошел за ним. Розмари еще увидела, как он открыл перед Томасом дверцу лифта, пропустил его вперед и услужливо нажал кнопку. Лифт закрылся. Конрад даже не оглянулся. Томас с усмешкой вздернул брови, когда Конрад заказал "Perrier" со льдом и лимоном. Сам он потребовал двойное "Tullamore Dew" без льда и содовой -- обычный его drink в состоянии депрессии. Шарлотта поприветствовала Конрада с легким упреком: "Снова в Швейцарии?", но сразу все поняла по его заказу. Она уже многих повидала на своем веку, кто пробовал завязать. Это проходило у них как болезнь. В "Des Alpes" Томаса привела память прежних лет и, кроме того, отель располагался неподалеку от их дома. В баре было пусто, если не считать сестер Хурни. Роджер Уиттакер пел "Don't cry, young lovers, whatever you do" (Не плачьте, влюбленные, что бы вы ни делали (англ.)). За столиком в нише Томи произнес свой монолог, Кони молча выслушал. . -- Ты же знаешь, когда у них кто-то появляется, они просто расцветают. Кони кивнул. -- Я ничего не имею против, если она время от времени подцепит кого-нибудь. Ты ведь знаешь, я тоже не очень-то... Кони кивнул. -- Но она обращается со мной как с дерьмом последним. Вызывает меня в библиотеку на ковер. И сообщает, что хочет развестись. Кони кивнул. -- Нет, не сообщает -- она ставит меня в известность. Кони кивнул. -- Не то чтобы говорит, что хочет развестись. Нет -- она разводится! Точка! Томас Кох опрокинул в себя виски и принялся разглядывать стакан на свет. -- Как ее тут зовут? -- спросил он. -- Шарлотта, -- прошептал Кони. -- Шарлотта! -- крикнул Томи. -- Чтобы я не узнал Этого уже от адвоката!.. Шарлотта! Барменша принесла еще виски. Даже не взглянув на нее, Томи протянул ей пустой стакан. -- Ты бы хотел, чтобы с тобой так поступали? Кони затряс головой. Томи отпил глоток. -- Я тоже нет, но это, скажу я тебе, уже чересчур. Ты бы только посмотрел на нее! Кони кивнул. -- Особенно сейчас. Когда у них есть кто-то другой, они всегда выглядят во сто раз краше. Нарочно. Чтобы доконать тебя. Кони кивнул. -- Так я ее тоже доконаю. Я ее доведу! -- Томас махнул пустым стаканом в сторону бара. Когда Шарлотта принесла виски, он спросил: -- Ты еще катаешься на лыжах? -- Собственно, нет, после Аспена я это оставил. В 1971 году во время своего душевного кризиса после второго развода Томас вытащил Конрада из небытия и улетел с ним на реактивном самолете в Аспен. Там он его заново экипировал и снабдил горными лыжами. Оба они обучались раньше у одного и того же инструктора, и Конрад за несколько зимних сезонов в Санкт-Морице стал вполне сносным горным лыжником (хотя и несся всегда по трассе со страхом). Тогда он уже через несколько дней снова обрел спортивную форму, но это было четверть века назад. -- Этому нельзя разучиться, как и езде на велосипеде. Да и лыжи с тех пор настолько усовершенствовались, что ты сможешь спускаться даже лучше, чем тогда. Томи опять опрокинул виски. -- Мы отправимся в Барилоче, -- объявил он. -- Это отвлечет нас от наших мыслей. Кони не кивнул. -- Все, что тебе нужно, мы купим там. Проверь, не кончился ли у тебя паспорт. Мы полетим в воскресенье. Кони не кивнул. Томи поднял свой пустой стакан. Когда появилась Шарлотта, он сказал: -- Принеси и ему тоже. -- Лучше не надо, -- сказал Кони. Но не настолько громко, чтобы это услышала Шарлотта, уже направившаяся к стойке. -- Мне почему-то кажется, что я ее уже где-то видел. -- Шарлотту? -- Нет, ту, у которой ты живешь. Могу я ее знать? -- Она вдова Роби Фриса. -- Ах, вдова Роби Фриса? Но тогда ей наверняка уже стукнуло пятьдесят. Как минимум. -- Я ее не спрашивал. -- Но она еще очень даже ничего. Кони кивнул. -- Поэтому ты и не пьешь? -- И поэтому тоже. Шарлотта принесла два стакана. Томи поднял свой. -- За Барилоче. Кони кивнул. Конрад Ланг так и не появился, и незадолго до полуночи Розмари Хауг, забыв про свою гордость, набрала его номер. Занято. После полуночи она попробовала еще раз. По-прежнему занято. Когда и в час ночи тоже все еще было занято, она позвонила в службу повреждений на линии и получила справку, что у абонента неправильно лежит трубка. Если бы он не хотел, чтобы я ему звонила, он выдернул бы шнур из розетки, сказала себе Розмари и заказала такси. В третий раз Отмара Брухина выдергивали из постели из-за Конрада Ланга. На сей раз у него была утренняя смена, и будильник должен был зазвонить только через полтора часа. Взглянув на него, он сразу понял, что вставать еще рано, но уже слишком поздно, чтоб заснуть снова. Входную дверь внизу он открыл в соответствующем настроении. Женщина, стоявшая перед ним, была из тех, кого его отец имел обыкновение величать "дама" -- это он разглядел даже при слабом освещении в подъезде. Она казалась несколько смущенной, но все же не настолько, как можно было бы ожидать в подобной ситуации. Довольно уверенно она потребовала проводить ее в квартиру Ланга. Она позвонила несколько раз, но никто не открывал. -- Может, его дома нет, -- буркнул Брухин. -- Там горит свет. -- Может, он забыл его выключить. И может, он спит. -- Телефонная трубка лежит неправильно. -- Может, не хочет, чтобы его беспокоили. Такое бывает, -- предположил Брухин. Чем-то эта женщина не нравилась ему. -- Послушайте, я беспокоюсь, не случилось ли чего. Если вы мне не откроете и с ним что-то случится, я обвиню вас и возложу на вас ответственность. Тогда Брухин впустил ее в дом и повел на четвертый этаж. Они звонили и стучали, колотили руками и ногами, кричали и звали, пока не сбежалось полдома. Конрад Ланг не реагировал. Брухин отправил бы всех по квартирам спать, если бы не фортепьянная музыка. Именно из-за нее он дал себя уговорить и пошел за отмычкой. Ключ в замочной скважине не торчал. Брухин и женщина вошли в квартиру и онемели от ужаса: Конрад Ланг лежал наполовину раздетый на полу гостиной -- одна нога на кресле, рот и глаза полуоткрыты. На столе недопитая бутылка виски, рядом пианола, извергающая одни и те же аккорды левой руки в темпе вальса: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три... В комнате воняет алкоголем и блевотиной. Розмари опустилась на корточки. -- Кони, -- прошептала она, -- Кони, -- и пощупала его пульс. Конрад Ланг застонал. Потом приложил палец к губам и произнес: -- Тесс. -- Если вы спросите меня, я скажу, что он пьян, -- изрек Брухин и пошел к двери. Жителей дома, в тревоге стоявших за порогом квартиры, он успокоил: -- Все в порядке. Надрался. Конрад Ланг проснулся. То, что он лежит в собственной постели, он понял, еще не открывая глаз: он узнал уличный шум -- машины, тормозящие перед светофором, вот они замерли и ждут, когда можно ринуться дальше; трамваи, звонящие на остановке. У него раскалывалась голова, во рту пересохло, и правую руку он не чувствовал -- должно быть, отлежал. На душе скверно, видимо, придется оправдываться, а в чем -- он, хоть убей, не мог вспомнить. Он медленно открыл глаза. Окно распахнуто, но занавески задернуты. Уже наступил день. И голова у него трещит с похмелья. Что еще? "Да ведь я не пью!" -- пронзило его вдруг. Он снова закрыл глаза. Что же еще-то? Томи! А что же еще?! Из кухни донесся шорох. Затем он услышал шаги. И голос: -- Тебе помогает Alka Seltzer? Розмари! Он опять открыл глаза. Розмари стояла возле кровати со стаканом, в котором бурлило и шипело. Конрад откашлялся. -- Три. Три таблетки немного помогают. -- Здесь и есть три. -- Розмари протянула ему стакан. Он приподнялся на локте и залпом выпил. Барилоче! -- Я поеду теперь домой. Если хочешь, приходи, когда тебе будет лучше. -- В дверях она задержалась. -- Нет! Пожалуйста, приходи, как только тебе станет лучше. Когда Конрад Ланг во второй половине дня вышел из дома, ему повстречался Брухин, возвращавшийся с утренней смены. -- И что только женщины находят в вас, -- произнес он удивленно. -- Что вы хотите этим сказать? -- Такой пьяный, весь в блевотине, а они все равно к вам рвутся. -- В блевотине? -- Конрад не мог припомнить на себе никаких следов. -- С головы до пят. Та еще картина. Кони остановил такси возле цветочного магазина и купил огромный букет неоранжерейных роз всех цветов, благоухавших, пожалуй, даже слишком для его еще не окрепшего желудка. Розмари улыбнулась, увидев его в дверях с цветами. -- Мы оба не можем обойтись без банальностей. Потом она приготовила ему бульон с яйцом, села рядом с ним за стол и смотрела, как он осторожно подносит дрожащую руку ко рту. Когда он с этим справился, она унесла бульонную чашку и вернулась с бутылкой "бордо" и двумя бокалами. -- Или тебе сейчас лучше пиво? Конрад затряс головой. Розмари наполнила бокалы, и они чокнулись. -- Черт, -- сказал он. -- Да, дело дрянь, -- согласилась она. И они отпили еще по глотку. Тогда Кони рассказал ей все про Барилоче. Они налили себе уже по третьему бокалу. -- Только на десять дней, -- произнес он. -- А если потом ему захочется еще махнуть и в Акапулько, ты сможешь сказать ему нет? -- Факт! -- Нет, ты этого не сделаешь. Я видела тебя, когда он приходил. Ты не скажешь ему нет. Никогда и ни за что на свете! Конрад не посмел возразить. -- Ты и сам знаешь. Конрад крутил в руках бокал. -- В этом твоя жизнь. Вот теперь он взглянул на нее. -- А я-то думал, это наша общая жизнь. Розмари ударила ладонью по столу. Он вздрогнул и сжался. -- А ты думаешь, я так не думала? -- закричала она на него. Глаза Конрада мгновенно наполнились слезами. Розмари обняла его. Он положил голову ей на плечо и горько заплакал. -- Прости, -- всхлипывал он, -- старый человек, а плачу как ребенок. Когда он успокоился, она посоветовала: -- Скажи ему нет. -- Я же живу за его счет. Розмари снова налила ему. -- Тогда живи за мой счет. Конрад не ответил. -- Деньги у меня есть. Он отпил глоток. -- Это не должно тебя огорчать. -- Меня это никогда и не огорчает. К сожалению. -- Ну, тогда все в порядке. -- Да. Но что я ему скажу? -- Поцелуй меня... Томас Кох сидел в своей спальне среди полусобранных чемоданов и сумок и пил холодное пиво. На столике С телефоном стоял поднос, а на нем две полные бутылки пива. Он был в бешенстве. Только что звонил Кони и сообщил ему, что не едет в Аргентину. -- Как это ты не поедешь? -- спросил он с насмешкой. Конрад Ланг ответил не сразу. Томас услышал, как он набрал в грудь воздуха. -- Мне не хочется с тобой ехать. Не рассчитывай на меня. -- Я же тебя приглашаю. Снова пауза. -- Знаю. Я отказываюсь от приглашения. Большое спасибо. Томас начал злиться. -- Скажи, ты в своем уме? -- Я свободный человек. И имею право отклонить любое приглашение, -- сказал Кони. Но это прозвучало уже менее уверенно. Томи засмеялся. -- Ну ладно, пошутили и хватит. Завтра в девять. Я пришлю шофера. В аэропорт поедем вместе. На какое-то время наступила полная тишина. Потом Кони сказал: -- Поцелуй меня в ...! -- И быстро положил трубку. Томас тут же позвонил ему. Ответила вдова Роби Фриса. -- Дайте мне Кони, -- приказал он. -- Ланг, -- ответил Кони. -- Не смей бросать трубку! -- взревел Томас. -- Поцелуй меня в ...! -- сказал Кони и снова положил трубку. Томас Кох налил себе еще пива и кинулся вниз. Он набрал внутренний номер Эльвиры. -- Он отказался! Эльвира сразу поняла, кого он имеет в виду. -- Но этого он себе просто не может позволить. -- Он -- нет, зато может вдова Роби Фриса! Он живет теперь на ее содержании. -- Это тебе точно известно? -- Да. Я был в ее квартире. Он даже к ней перебрался. -- А то, что он не пьет, это тоже правда? -- Пока я не появился, не пил. -- Томас засмеялся. -- Но когда я уходил, он уже был пьян, как всегда. -- И тем не менее отказал тебе? -- За этим стоит наша вдовушка. -- И что ты теперь сделаешь? -- Полечу один. -- Как же он смеет так бесцеремонно поступать с тобой после всего, что мы для него сделали. И продолжаем делать. -- Сколько это составляет в сумме? -- Цифры у Шеллера, хочешь узнать их? -- Да нет, лучше не надо, я только еще больше обозлюсь. Через десять минут позвонил Шеллер. -- Вы хотите узнать по статьям или общую сумму? -- Лучше общую. -- Ровно сто пятьдесят тысяч шестьсот франков в год. -- Сколько, простите??? -- Может, вы все-таки хотите знать ежемесячные затраты? -- При такой сумме -- да. -- На питание -- тысяча восемьсот; на квартиру -- тысяча сто пятьдесят; страховка и больничная касса -- шестьсот; одежда -- пятьсот; разное -- пятьсот; на карманные расходы -- две тысячи. Все суммы даны в среднем, и притом округлены. -- Две тысячи на карманные расходы?! -- воскликнул Томас. -- Госпожа Зенн увеличила сумму с марта. До этого она составляла тысячу двести франков. -- Она упомянула, в связи с чем? -- Нет, этого она не говорила. Томас положил трубку и налил себе пива. В дверь постучали. -- Войдите! -- крикнул он раздраженно. В комнату вошел Урс. -- Я слышал, ты уезжаешь? -- Как ты думаешь, почему Эльвира увеличила в марте карманные расходы Кони, подняв их с трехсот до двух тысяч в неделю? -- Она сделала такое? -- Шеллер только что мне об этом сказал. -- Две тысячи! Да на них столько шнапса можно купить! -- Просто до смерти упиться! Урс вдруг что-то вспомнил и улыбнулся про себя. -- Чего ты ухмыляешься? -- Может, для этого она и увеличила сумму? Томас не сразу сообразил. -- Думаешь, чтобы он... нет, ты же не считаешь, что она на такое способна? -- А ты думаешь -- нет? Томас задумался. Потом тоже улыбнулся. -- Да, пожалуй что -- да! Отец и сын сидели посреди разбросанных вещей и чемоданов и ухмылялись. Через два часа Томас Кох стоял в дверях "пентхауса" Розмари Хауг. -- Я могу поговорить с тобой наедине? -- спросил он Конрада, не удостоив Розмари даже взглядом. -- У меня нет тайн от госпожи Хауг. -- Ты в этом уверен? -- Абсолютно. -- Могу я войти? Конрад посмотрел на Розмари. -- Можно ему войти? -- Только если будет вести себя как положено. Конрад провел Томаса в гостиную. -- Что вам предложить, господин Кох? -- спросила Розмари. -- Пиво. Она принесла пиво для Коха и минеральную воду для них обоих. И села на софу рядом с Конрадом. Томас бросил на нее несколько растерянный взгляд, но тут же решил, что ее лучше проигнорировать. -- За тобой долг, и потому ты должен со мной поехать. -- Какой долг? -- Корфу, например. -- О том, что случилось на Корфу, я очень сожалею. Но тебе я все равно ничего не должен.