-- Меня заперли в клетку, -- прохрипел он. Сиделка подошла к кровати. На ней был белый фартук, а на мощной груди болтались на шнурке очки для чтения. Она молча опустила решетку. -- Никто вас не запирал. Это сделано для того, чтобы вы больше не падали с кровати. Когда вам захочется, вы всегда можете встать. -- Она показала ему на кнопку звонка. -- Вам надо только позвонить. Криком вы разбудите госпожу Хауг. Конрад Ланг не знал никакой госпожи Хауг. Он попытался выбраться из кровати. -- Вам надо в уборную? Конрад не ответил. Он пойдет сейчас искать Элизабет. Он уже пошел к двери, но женщина схватила его за руку и остановила. Он хотел вырваться. Но она держала его крепко. -- Отпустите, -- сказал он вполне миролюбиво. -- Куда вы направляетесь, господин Ланг? Сейчас два часа ночи. -- Отпустите. -- Будьте столь любезны, господин Ланг. Сейчас вы опять заснете, поспите еще часочка два, а потом, когда будет светло, вы пойдете гулять. Конрад вырвался и побежал к двери. Сиделка бросилась за ним и ухватила его за рукав, тот оторвался с оглушительным треском. Конрад отбивался и попал женщине по лицу. Она ударила его в ответ -- дважды. В этот момент дверь отворилась, и на пороге перед ними появилась Розмари. -- Элизабет, -- сказал Конрад. И заплакал. Это была уже вторая сиделка, которую увольняла Розмари. Первую ей, правда, не. удалось застукать, когда она била Конрада. Но однажды утром Розмари увидела на его плече кровоподтеки, а под глазом синяк. Женщина уверяла, что он поскользнулся в ванной. Конрад ничего не помнил. Управляющая из службы по уходу за больными отказалась прислать замену. "Господин Ланг -- агрессивный больной, и всегда может случиться, что кто-то даст ему сдачи", -- сказала она. И снова ей помог Феликс Вирт. Он знал одну бывшую медсестру, двое ее детей уже выросли, и теперь она подумывала снова начать работать. Хорошо оплачиваемое место частной ночной сиделки вполне ее устраивало. Ее звали Софи Бергер, и она была готова прийти в тот же вечер. Стройная, высокая, рыжеволосая женщина лет сорока пяти. Приступив к обязанностям, она показала себя Конраду с лучшей стороны в первый вечер. -- Small world! -- воскликнул он и принялся оживленно болтать с ней, и вел себя при этом как радушный хозяин. Когда он отправился спать, Софи Бергер сказала ему, что останется здесь сегодня на ночь и в случае, если понадобится ему, он может без стеснения звонить. Он подмигнул и заявил: -- Можешь не сомневаться, так оно и будет. -- Двусмысленности и фамильярность вообще-то совершенно не свойственны ему, -- извинилась за него Розмари, как только Конрад вышел. -- Ну, это же первый вечер, -- засмеялась Софи Бергер. Но, несмотря на хорошее начало, ночь превратилась в настоящий кошмар. Без конца хлопали двери, Розмари слышала голос Конрада и то, как он трясет металлическую решетку кровати. В конце концов она не выдержала, встала и пошла в его комнату. Конрад забился в угол кровати и закрыл, словно защищаясь, голову руками. Сестра не приближалась к нему, и в глазах у нее стояли слезы. -- Я даже пальцем до него не дотронулась, -- сказала она, когда Розмари вошла в комнату, -- ни волосочка не упало с его головы. А Конрад сидел и твердил только одно: -- Пусть мама Анна уйдет. Хочу, чтобы мама Анна ушла. На следующий день Конрад Ланг исчез. За завтраком он поел с особым аппетитом. Ночную сиделку не упомянул ни единым словом. Розмари помогла ему одеться и проделала все то, чему ее научили, чтобы восстанавливать его адекватное отношение к действительности. -- По-настоящему прекрасный осенний день, так тепло для конца октября, -- сказала она и спросила: -- Что у нас сегодня, вторник или среда? Он ответил как всегда в последнее время: -- С тобой каждый день -- воскресенье. Она почитала ему вслух газету и, как обычно под конец, чтобы проверить его на внимание, открыла страничку биржевых новостей. -- Заводы Коха: акции поднялись на четыре пункта. В это утро, вместо того чтобы посмотреть на нее бессмысленными глазами, он изобразил вдруг на лице, как раньше, мгновенную реакцию миллионера и распорядился: -- Покупаем немедленно! Они оба рассмеялись, и Розмари, плохо спавшая в эту ночь, почувствовала облегчение. Бессонная ночь стала также причиной того, что после обеда она задремала прямо в кресле. Проснулась она в три часа, но Конрада нигде не было -- он исчез. Пальто его тоже не было, домашние туфли стояли в коридоре, и, уже позвонив в полицию, она заметила, что он унес с собой свою подушку. Как только Феликс Вирт освободился, он пришел и сидел с ней, не произнеся ни слова упрека. Уже наступил вечер, а следов Конрада так и не удалось обнаружить. В телевизионных новостях передали сообщение о розыске пропавшего. Розмари увидела на экране улыбающееся лицо Конрада (снимок она сделала сама на Капри) и услышала, как голос диктора говорит, что Конрад Ланг помутился рассудком и потому особая просьба производить задержание с щадящими мерами предосторожности. Глаза ее наполнились слезами. -- Одно тебе обещаю твердо, -- сказала она, -- если с ним ничего не случится, я согласна поместить его в инвалидный дом. Коникони тихонечко лежал в сарайчике в саду. Стемнело, но холодно не было. Он устроил себе постель на куче торфа. И тепло укрылся джутовыми мешками. В них хранились луковицы тюльпанов, он высыпал их в корзины, а подушку он захватил. Здесь его никто не найдет. Здесь он может оставаться до самой зимы. Перед сараем росли сливы и грецкий орех. А около двери был кран, из него иногда капала вода, падая на железную лейку. Кап-кап... Приятно пахло торфом, цветочными луковицами и навозом. Было тихо. Иногда лаяла собака, но очень далеко. За порогом слышалось время от времени шуршание в опавшей листве. Мышка, наверное, или ежик. Конрад закрыл глаза. Кап-кап... Здесь она его не найдет. Розмари Хауг тщетно ждала известий всю ночь. "Пожалуйста, не звоните нам больше, -- попросил ее раздраженный полицейский где-то около двух часов ночи, -- как только мы что узнаем, тут же позвоним сами". Ближе к трем часам ночи Феликсу Вирту удалось убедить ее принять легкое снотворное. Когда она уснула, он лег на софу, поставив будильник на шесть утра. В семь он принес Розмари в постель апельсиновый сок и кофе. И весть, что пока ничего нового нет. И уехал в клинику. Около восьми в дверь позвонили двое полицейских. Розмари открыла им и обомлела, увидев их серьезные мины. -- Что-нибудь случилось? -- Мы только хотели спросить, нет ли у вас чего нового? -- Нет ли у меня чего нового? -- Пропавшие иногда сами объявляются, а родственники так радуются, что забывают сообщить нам. -- Если он объявится, я тут же поставлю вас в известность. -- Не стоит обижаться. Всякое бывает. -- Определенно что-то случилось! -- Чаще всего они находятся. Особенно помешавшиеся, -- успокоил ее тот, что постарше. -- Если бы ничего не случилось, его бы уже давно нашли. -- Иногда они заходят в чужие дома. И пока их там обнаружат и позвонят нам -- пройдет целая вечность. Полицейский помоложе спросил: -- Подвал, гараж, чердачные помещения везде проверили? Розмари кивнула. -- У соседей? Розмари снова кивнула. Полицейские попрощались. -- Если чего узнаете, то один-один-семь, -- сказал молодой полицейский уже у лифта. -- Можете на меня положиться, -- ответила Розмари. -- Не беспокойтесь, он обязательно где-нибудь всплывет,-- крикнул тот, что постарше, закрывая дверь лифта. -- Хотя бы со дна озера, -- хмыкнул он, когда лифт уже начал спускаться. Под рододендронами было темно. Через плотную верхушку листвы, укрывающей его, как крыша, Коникони видел лоскуток подернутого дымкой октябрьского неба. Торфяная почва была холодной и влажной, и пахло осенью и гнилью. Под гравием, окаймлявшим парковую дорожку из гранитных плит, жили серые мокрицы. Когда он дотрагивался до них пальцем, они сворачивались в твердые катышки и ими можно было играть в бабки. Час назад в метре от него садовник сгребал опавшую листву. Коникони не пошевельнулся, и садовник медленно удалился. Чуть позже мимо прошли старческие женские ноги. Вскоре после этого молодые. Потом опять все затихло. По дорожке просеменил черный дрозд. Он немножко поковырял клювом на краю цветочной клумбы и обнаружил кончик дождевого червя. Дрозд потянул за него и вдруг замер. Его неподвижный пустой глаз заметил человека. Коникони затаил дыхание. Дрозд выдернул червяка из земли и быстро исчез. Ветер донес запах сжигаемой листвы. Если они будут звать меня, я не откликнусь, решил про себя Коникони. Когда в полдень Розмари вышла на террасу, она услышала, как тукает мотор, и увидела полицейскую лодку, медленно проплывавшую с тукающим мотором вдоль берега. На берегу она различила полицейских в синих плащах. Они разделились на две группы и обшаривали берег. Тогда она сделала нечто такое, чего никак от себя не ожидала: она позвонила Томасу Коху. Поговорить с Томасом Кохом оказалось не так-то просто. Сказанного ею "по личному вопросу" было явно недостаточно, чтобы ее соединили с ним. И того, что "речь идет о чрезвычайном случае", тоже было мало. Только когда она заявила, что "произошел несчастный случай с одним из членов семьи". Томас Кох довольно быстро подошел к телефону. -- Конрад Ланг не является членом нашей семьи, -- отрезал он, когда она объяснила ему, в чем дело. -- Я не знаю, что мне предпринять. -- А что вы хотите от меня? Может, прикажете отправиться на его поиски? -- Я надеялась, вы используете свое влияние. Мне кажется, полиция не слишком серьезно относится к этому делу. -- А кто вам сказал, что я имею влияние на полицию? -- Конрад. -- В таком случае он уже давно тронулся, Розмари положила трубку. Симона Кох иначе представляла себе замужнюю жизнь. Всего один год и четыре месяца замужем -- и уже шестой семейный конфликт. Нельзя сказать, что она ожидала от этого брака слишком много. Зная, что Урс сильная и властная натура, она заранее приготовилась к тому, что многое в их общей жизни будет идти так, как захочет он. И понимала, что на него возложено множество дел и общественных обязанностей, в которых не всегда найдется место для нее. У самой Симоны в жизни было не много забот. Она проявляла интерес к электронной технике высоких температур, к авторалли, токийской бирже, фазаньей охоте в Нижней Австрии, к многоборью в конном спорте, гольфу и работам юной дизайнерши по текстилю, пока однажды не застукала ее с Урсом за интимным ужином в маленьком ресторанчике. Симона договорилась встретиться там со своей приятельницей. И... помешала Урсу закончить "деловую" встречу. Симона была так поражена, что сначала рассмеялась. Потом выбежала на улицу и тут же увидела свою приятельницу, расплачивавшуюся за такси. -- Идем, мы посидим где-нибудь в другом месте, здесь полно народу. Они отправились в другой ресторанчик, и Симона ни словом не обмолвилась своей лучшей подружке о случившемся. Она стыдилась признаться, что муж обманывает ее уже через полтора месяца после свадьбы. Расплакалась она только дома. Урса не было всю ночь. Потом он заявил: если бы она не рассмеялась, он бы пришел домой. Это был первый семейный кризис. Иногда она думала, ей следовало бы тогда закатить ему настоящую сцену. Может, это положило бы конец изменам. Урс Кох никогда не сомневался в том, что брак не означает для него потерю личной свободы, как он называл свое право на маленькие, несущественные для семейных отношений приключения. Симона, воспитанная своей матерью весьма прагматично, до сих пор с пониманием относилась к тому, что мужчины не всегда соблюдают верность. А кроме того, раньше она сама не раз была одной из тех, с которыми они сидят тайком в укромных ресторанчиках. Но то, что муж так быстро потерял к ней интерес, испугало ее. Ее мать внушила ей: "Ты такая же, как я, просто хорошенькая, а это значит, что нам нужно устраивать свою жизнь до двадцати пяти". Сейчас ей двадцать три, и она уже иногда спрашивала себя: а хватит ли ей времени начать все заново? Поэтому она только слабо защищалась, считала измены и все больше впадала от них в депрессию, что очень вредило ее внешнему облику. Ситуацию усугубляло то, что они жили на вилле "Рододендрон". Симона чувствовала себя посторонней в этом старом большом доме. Ей казалось, будто все следят за ее реакцией на выходки Урса, не проходившие незамеченными ни для членов семьи, ни для слуг, терявших каплю за каплей уважение к ней. Эльвира, Томас и Урс были настолько каждый по-своему поглощены собой, что замечали присутствие Симоны только тогда, когда это требовалось на людях. А по большей части она была полностью предоставлена своей грусти и тоске, справиться с которыми сейчас бывало особенно трудно -- наступившая осень напоминала о том, как быстротечно время и как скоро появляются морщины. Все тоскующие, как правило, бродят в поисках подходящих декораций для своей меланхолии, вот и Симона забрела в отдаленную часть парка и вдруг услышала какое-то журчанье. Из зарослей рододендроновых кустов, окаймлявших парковую дорожку, торчала голова пожилого человека, тот, судя по всему, справлял свою малую нужду. Увидев ее, он со смущеным видом застегнул брюки. Симона деликатно отвернулась. Когда она снова повернулась, он уже исчез. -- Эй! -- крикнула она. Никакого ответа. Только слабое шевеление листвы в том месте, где он только что стоял. -- Пожалуйста, выходите, -- сказала Симона неуверенным голосом. Никакого движения. -- Что-то не так, госпожа Кох? -- послышался голос сзади. Это был садовник по имени Хугли, он шел по дорожке ей навстречу. -- Там кто-то есть, -- сказала она. -- Вон там, в рододендроновых кустах, пожилой мужчина. -- Вы уверены? -- Я его видела. Он спрятался. Примерно вон там -- Эй, а ну, давай выходи! Быстро! -- крикнул садовник. Никакого движения. Тихо. Он бросил на Симону скептический взгляд. -- Я видела его. Он мочился и потом исчез. Он где-то там внизу. Хугли осторожно вступил на влажную парковую почву и зашагал к кустам рододендрона, доходившим ему до подмышек. Симона направляла его: -- Чуть-чуть правее, да, вот сейчас вы дойдете до того места. Осторожно! Садовник Хугли остановился, исчез в кустах и вскоре вынырнул оттуда вместе с пожилым мужчиной. -- Господин Ланг! -- воскликнул он удивленно. Симона теперь тоже узнала этого человека. Конрад Ланг, поджигатель Корфу. Незадолго до полудня в полицию позвонил шофер такси. Вчера у него был вызов по адресу Розмари Хауг. Пожилой мужчина с подушкой в руках попросил отвезти его на Фихтенштрассе, 12. То, что вместо тридцати двух франков тот заплатил ему сто, таксист не упомянул. Фихтенштрассе, 12 оказалась виллой времен грюндерства , перестроенной в большое конторское здание. Никто там не знал Конрада Ланга, и никто не видел пожилого мужчину с подушкой. Но поскольку таксист настаивал на том, что отвез пассажира именно по этому адресу и даже видел, как он вошел в калитку, полицейский вахмистр Штауб попросил разрешения осмотреть участок и даже вызвал для этого служебную собаку. Бывший парк позади дома представлял собой мрачную картину -- зарос и одичал. Участок двумя террасами поднимался вверх по склону. На самом верху находилась раньше площадка для сушки белья, затененная сейчас огромными елями, среди которых торчали из мха заржавевшие штанги для просушки и выколачивания ковров. От соседнего участка площадку отделяла густая живая изгородь. Овчарка по кличке Сента потянула того, кто вел ее на поводке, именно к этой изгороди. Полицейский отвязал ее, и она исчезла в зарослях кустарника. Через какое-то время стало ясно, что собака взяла след на соседнем участке. Полицейский протиснулся сквозь чащобу и уткнулся в забор из железного штакетника. Продвигаясь вдоль него в том направлении, в каком исчезла Сента, он буквально через несколько метров наткнулся на узенькую полуоткрытую калитку. За ней виднелись заросшие зеленью ступени; спускаясь, они вели на соседний участок. На виллу "Рододендрон". Когда полицейские позвонили в стальные ворота виллы "Рододендрон", им открыл удивленный садовник Хугли. -- Как, вы уже здесь? -- сказал он. Прошло не больше минуты, как он по приказанию Томаса Коха звонил в полицию. Полицейский вахмистр Штауб откашлялся. -- Мы ищем пропавшего человека, и у нас есть все основания предполагать, что означенное лицо находится здесь, на этом участке, -- произнес он. -- Еще бы, конечно, -- ответил Хугли и повел их в дом. В вестибюле виллы Эльвира и Томас Кох стояли перед резным, старинным на вид стулом, имевшим форму трона, на котором восседала печальная фигура Конрада Ланга -- взлохмаченного, небритого и безучастного ко всему, в мятом и запачканном землей костюме. Рядом с ним стояла Симона Кох, пытавшаяся напоить его горячим чаем. Когда вошли полицейские, Томас Кох двинулся им навстречу. -- А-а, господа полицейские, вы сработали на удивление быстро. Пожалуйста, позаботьтесь о нем. Его нашли здесь, в нашем парке. Это Конрад Ланг. У него умственное помешательство. Полицейский вахмистр приблизился к "трону" Конрада Ланга. -- Господин Ланг? -- спросил он громче обычного. -- С вами все в порядке? Конрад кивнул. Чуть тише Штауб сказал, обращаясь к Эльвире и Томасу: -- Он в розыске со вчерашнего дня. И опять громко Конраду: -- Ну и дела вы устраиваете! -- Ни малейшего представления, как он проник сюда, -- сказал Томас Кох полицейскому вахмистру. -- Зато нам это хорошо известно: через маленькую калитку с соседнего нижнего участка. -- Калитку? -- спросил Томас Кох. -- Да, там внизу есть проржавевшая садовая калитка, почти недоступная из-за зарослей и, вероятно, целую вечность не использовавшаяся. Вы этого не знали? Вместо него ответила Эльвира: -- Я забыла про нее. На той вилле внизу жил когда-то друг моего первого мужа. Но он переехал, еще когда Вильгельм был жив. И с тех пор калиткой никто не пользовался. -- Когда же это было? -- Шестьдесят лет назад, -- задумчиво произнесла Эльвира больше для себя самой. Томас покачал головой: -- Я об этом понятия не имел. -- На вашем месте я принял бы кое-какие меры, так любой может сюда пробраться, -- посоветовал ему Штауб. Затем он опять повернулся к Конраду и громким голосом сказал: -- Пойдемте, мы отвезем вас домой. Конрад непонимающе смотрел на полицейских. -- Яи так дома. Полицейские обменялись улыбками. -- Да, да. Но мы доставим вас в другой ваш дом. Конрад на мгновение задумался. -- Ах, вот что, -- пробормотал он наконец и встал. Он взглянул на Томаса Коха. -- Значит, ты не помнишь эту калитку? Томас покачал головой. Конрад прикрыл рот ладонью и прошептал ему: -- Лазейка пиратов! -- Потом он взял Симону за руку. -- Спасибо. -- Не стоит благодарности, -- ответила Симона. Он изучающе глядел на нее какое-то время. -- Мы не знакомы с вами еще с Биаррица? -- Вполне возможно, -- улыбнулась Симона. Полицейские подхватили Конрада Ланга и вывели его из дома, Симона пошла за ними. Томас Кох стоял и качал головой. -- Лазейка пиратов... Калитка... В мозгу вроде как бы что-то щелкает. Кто это говорил, что он больше ничего не помнит? Эльвира не ответила. Томас смотрел вслед полицейским, Конраду Лангу и Симоне. -- Биарриц! Они же знают друг друга вовсе не по Биаррицу. Через десять дней Шеллер проинформировал свою шефиню, что Конрада Ланга поместили в дом для престарелых "Солнечный сад", где за ним будет полный уход. -- Я предполагаю, что на этом тема "Конрад Ланг" будет окончательно закрыта, -- добавил он с едкой ухмылкой. Эльвира Зенн чуть не ответила: "Надеюсь". В этот вечер Шеллер ушел от нее очень поздно. "Солнечный сад" -- дом для престарелых и инвалидов -- представлял собой шестиэтажное здание, расположенное на краю леса, не слишком далеко от виллы "Рододендрон" и отеля "Grand Hotel des Alpes", где в баре Конрад Ланг выпил не один "Negroni" -- идеальный послеобеденный drink. А сейчас он сидел в гостиной верхнего этажа и никак не мог понять, что он здесь потерял. Верхний этаж был закрытым отделением, здесь содержались пациенты с прогрессирующими формами заболевания. Или те, которые уже хоть раз да убегали отсюда. Конрад Ланг не относился к пациентам с прогрессирующей формой заболевания, и врачам было бы приятнее видеть его в другом отделении, где он нашел бы себе партнеров для общения. Но во-первых, в закрытом отделении оказалась свободной одноместная палата, во-вторых, опасность, что Конрад Ланг убежит, была достаточно велика, и в-третьих, в результате быстрого развития болезни его так и так переведут в закрытое отделение. Однако пока Конрад Ланг производил в этом новом для себя окружении скорее впечатление посетителя, чем пациента. Когда Розмари привезла сюда Конрада и помогла ему внести вещи в комнату, она не смогла сдержать слез при виде палаты с больничной койкой. Он обнял ее и утешил: -- Не надо печалиться. Это ведь не навечно. Он провожал ее до лифта, который можно было вызвать и открыть только с помощью ключа, находившегося у сестры, и прощался с ней так, словно молил понять его, что неотложные дела и обязательства мешают ему лично сопроводить ее домой. Пытаясь смягчить ситуацию, она привозила его поначалу к себе домой на целый день. Но вскоре выяснилось, что ее квартира стала для него чужой. На него нападало странное беспокойство, стоило ему там оказаться. Он все время пытался встать с кресла, куда она его усаживала, пока готовила обед. И часто она находила его в пальто и шляпе уже в коридоре, где он стоял и дергал ручку закрытой входной двери. Однажды вечером, когда они вернулись от нее и дверь лифта открылась уже на шестом этаже "Солнечного сада", а взгляды тех, кто сидел в гостиной, выжидательно устремились на них, он отказался выйти из лифта. Потребовалось все ее искусство, чтобы уговорить его, и потом еще помощь дюжего санитара, чтобы водворить его в палату. Когда она уходила, в глазах его стояли слезы. Врач отделения на следующий день сказала ей, что будет лучше, если она не станет больше брать его к себе домой. Это вносит путаницу в его мысли. Потом ему трудно понять, где же он. Он должен постепенно привыкнуть, что здесь -- его дом. Так закрытое отделение "Солнечного сада" -- дома для престарелых и инвалидов -- окончательно стало новым домом Конрада Ланга. Забор из железного штакетника, отделявший виллу "Рододендрон" от нижнего соседнего участка, был заменен на современный, полностью отвечавший технике безопасности. И уж раз они этим занялись, Урс Кох распорядился обновить в том же духе забор по всему периметру участка. Это обстоятельство и сознание того, что Конрад Ланг содержится в закрытом отделении на шестом этаже такого заведения, откуда нормальным путем выйти живым невозможно, должны были бы, собственно, удовлетворить Эльвиру Зенн: она могла чувствовать себя в полной безопасности от дальнейших внезапных наваждений прошлого. Но она все время ловила себя на том, что думает о Конраде. Она, правда, уверяла себя, что никто не станет обращать внимания на болтовню полусумасшедшего старика, однако полного спокойствия это ей не приносило. И поэтому она пригласила к себе на чашку чая молча страдающую в своем браке Симону и завела с ней как бы невзначай разговор о старом человеке. -- Как-то там теперь поживает Кони, -- произнесла она со вздохом. Симона удивилась: -- Конрад Ланг? -- Да. Как он тут сидел! Как жалкий гномик! Больно было глядеть на него! -- Мне его тоже было очень жалко. -- Ужасная болезнь! Симона молчала. -- Притом все так удачно складывалось: состоятельная женщина, перспектива остаток жизни делать то, что он любит больше всего -- вообще ничего не делать. И вот пожалуйста -- инвалидный дом. -- Так он в инвалидном доме? -- Всякая любовь всегда на чем-то кончается -- женщина ведь еще молода. -- Это весьма эгоистично. -- Не каждый же способен ухаживать за слабоумным мужем. -- Но спихивать его в инвалидный дом -- это подло! -- А может, ему там хорошо? Он среди своих. -- Трудно себе такое представить. Эльвира вздохнула. -- Мне тоже. -- Она снова налила чай. -- Ты не могла бы как-нибудь навестить его? -- Я? -- Посмотрела бы, как ему там. Все ли у него есть. Может, надо что-нибудь сделать для него. Мне было бы спокойнее. Симона все еще колебалась. -- Я не люблю ходить по больницам. -- Это не больница. Это дом для престарелых. Там не так страшно. -- А почему бы тебе самой не пойти? -- Это невозможно. -- Ну тогда давай вместе. -- Вероятно, ты права. Забудем про это. И про Конрада тоже. Первое впечатление Симоны -- въедливый специфический запах, обрушившийся на нее, как только дверь лифта открылась на шестом этаже. Стоило ей выйти, как в гостиной все смолкло. Она осмотрелась и увидела за отдельным столиком у окна Конрада Ланга, сидевшего неподвижно и тупо смотревшего в одну точку. Она подошла к нему. -- Добрый день, господин Ланг. Конрад Ланг удивленно поглядел на нее. Потом встал, протянул Симоне руку и сказал: -- Не знакомы ли мы с вами еще с Биаррица? Симона рассмеялась. -- Ну конечно же, еще с Биаррица. Она села рядом с ним, и гостиная снова наполнилась звуками -- неумолчной болтовней, невнятным бормотаньем, хихиканьем и перебранкой. То, что Симона рассказала про Конрада Ланга, Эльвиру не успокоило. -- Его надо оттуда вытащить, притом быстро, -- сказала Симона возбужденно. -- Иначе он и в самом деле заболеет. На нее он не произвел впечатления человека, страдающего болезнью Альцгеймера. Он тотчас же узнал ее, хотя они встречались всего лишь дважды, тут же вспомнил свою шутку про Биарриц и подробно рассказал ей, как выглядел курорт в послевоенные годы, словно это было только вчера. В этом доме он окружен какими-то полоумными людьми, говорила Симона, с ними невозможно разговаривать разумно. И что самое замечательное: он не припоминает ни одного визита этой самой Розмари Хауг. Со дня свадьбы Эльвира ни разу не видела Симону такой активной и решительной. Она была одержима идеей вытащить Конрада из этого заведения. -- Бедняга, -- было резюме Эльвиры. -- Тебе удалось поговорить с врачом? -- Я пыталась. Но мне не захотели давать никаких объяснений, поскольку я не родственница. -- Может, тебе лучше вступить в контакт с этой Хауг? -- Я и собираюсь так поступить. Только не знаю, сумею ли сдержаться. -- Можешь полностью рассчитывать на мою поддержку, -- пообещала Эльвира. Уходя, Симона даже подумала, что, возможно, эта старая женщина не так уж холодна и бездушна. Началось маленькое сражение за освобождение Конрада Ланга из дома для престарелых. Симоне никак не удавалось встретиться с Розмари Хауг. В конце концов дворник сказал ей, что она на неделю уехала. Неудивительно, подумала Симона. Через администрацию "Солнечного сада" ей посчастливилось узнать имя врача, определившего сюда Конрада Ланга, и очень скоро, без всяких проволочек, он назначил ей время встречи, как только она объяснила ему, о ком идет речь. Врача звали доктор Вирт, и, несомненно, он внушал симпатию. Он принял ее в своем кабинете и терпеливо выслушал, когда она ему заявила, что, по ее мнению, Конраду Лангу не место в том окружении, в каком он находится, и у нее есть опасения, что хотя он сейчас не болен, но там с ним это обязательно произойдет. -- Вы хорошо знаете Конрада Ланга? -- был его первый вопрос, когда она закончила. -- Нет, но семья моего мужа знает его очень хорошо. Он практически вырос вместе с моим свекром. -- И он разделяет ваше мнение? Симона смутилась. -- Он не навещал его. Он слишком занят. Доктор Вирт понимающе кивнул. -- Отношения между ними сейчас не из лучших. Кое-какие события прошлого. -- Пожар на Корфу? -- Да, среди прочего и это. Точных причин я тоже не знаю. Я в семье недавно. -- Видите ли, госпожа Кох, я очень хорошо понимаю, что вы чувствуете, но смею вас заверить, что вы заблуждаетесь. Если вам и показалось, что у господина Ланга адекватное поведение, то только потому, что он мастерски владеет искусством светского общения, приобретенным благодаря его воспитанию, он умеет многое затушевать, и еще возможно, что вы застали его в благоприятный момент. Взлеты и падения характерны для этой болезни. Но мы должны исходить в своем решении из кризисных ситуаций. -- Я на это смотрю по-другому. Лучше ориентироваться на те моменты, когда он в благополучном состоянии. -- И что вы предлагаете? -- Чтобы вы вытащили его оттуда. -- А что дальше, кто будет за ним ухаживать? -- Ну, на госпожу Хауг, по-видимому, рассчитывать больше не приходится? -- осведомилась Симона язвительно. Доктор Вирт отреагировал на это с раздражением: -- Госпожа Хауг сделала для Конрада Ланга гораздо больше, чем можно ожидать от женщины после такого короткого знакомства. Именно я и уговорил ее предпринять этот шаг. -- Надеюсь, она наслаждается своей вновь обретенной свободой. -- Госпожа Хауг находится в клинике на Бодензее с диагнозом "состояние депрессии на почве нервного истощения", и я надеюсь, что она скоро опять придет в себя. Если уж кто и не соблюдал своих обязанностей по отношению к Конраду Лангу, так это семейство Кохов, уважаемая госпожа Кох. Симона смущенно молчала. Потом сказала, уже не так самоуверенно: -- Может, еще не поздно кое-что исправить? -- Как вы себе это представляете? -- Ну, скажем, частный уход за пациентом. Снять квартиру, соответственно ее оборудовать и нанять медицинский персонал по уходу за больным. -- День и ночь, госпожа Кох, а это означает -- круглые сутки трое-четверо человек из специально обученного медперсонала по уходу за больным плюс лечащие врачи, диетическое питание, лабораторные исследования и т. д. Маленькая клиника на дому для одного-единственного пациента? -- Я пользуюсь полной поддержкой госпожи Зенн. Когда Симона Кох покидала клинику, она все же заручилась обещанием доктора Вирта обдумать ее предложение и обсудить его со своими коллегами и компетентными инстанциями. Идея Симоны превратить маленький гостевой домик в мини-больницу показалась Эльвире слишком далеко идущей. Она хотела заполучить Конрада под свой контроль, но не в такой степени. -- А тебе не кажется, что частная клиника была бы более разумным решением? -- Ему не нужна никакая клиника. -- настаивала на своем Симона, -- ему нужен уход, особенно в кризисные моменты. -- Но я же видела его здесь, в полной отключке! -- Тогда у него как раз и был кризис. -- Если ты притащишь сюда Кони, твой муж просто взбесится. Не говоря уж о Томасе. Надо найти такое решение, которое никому бы из нас не было в тягость. -- Бывают случаи, когда нельзя уклоняться от ответственности. -- Мы не в ответственности за Конрада Ланга. -- Но он все-таки имеет какое-то отношение к семье. Эльвира прореагировала абсолютно спокойно. -- Что ты знаешь о семье, -- только и сказала она в ответ. -- Об этом не может быть и речи, -- заволновалась Розмари Хауг, услышав от Феликса Вирта о визите Симоны Кох. Они сидели в зимнем саду клиники на Бодензее, пили кофе и смотрели на туман, накрывший пологом берег озера. -- Их теперь совесть замучила. Они думают, что деньгами исправят то, что сделали с ним за шестьдесят лет. Они хотят напоследок использовать его. На сей раз для успокоения своей нечистой совести. -- С другой стороны, -- как бы размышлял Феликс Вирт, -- это единственная и последняя для него возможность прожить остаток жизни по крайней мере так. как он привык. -- Когда я предлагала частный уход за ним, ты мне это отсоветовал. -- Речь идет о четырех- или пятистах тысячах франков в год. И все это ради человека, который даже не может тебя вспомнить? -- А ты знаешь, какими были его последние слова, сказанные Томасу Коху? "Поцелуй меня в ...!>> По-моему, это нельзя сбрасывать со счетов. Клочья тумана повисли на голых ветках фруктовых деревьев на берегу. -- Мне надо выбраться отсюда. Феликс. Конрад Ланг сидел в гостиной, где было полно людей, и вдруг случилось нечто неожиданное: Джин Келли спрыгнул с экрана! Сначала он принялся вытанцовывать на газете, но Конрад разорвал ее пополам, тогда он стал кривляться на одной половинке. Конрад эту половинку разорвал, а Келли взял и перепрыгнул на вторую. Конрад и ее разорвал на четвертинки. Тогда тот выскочил на середину комнаты. Сидевшей рядом с ним старой женщине Конрад сказал: "Вы видели? Он уже здесь". Но женщина не обратила на него внимания. И тут произошло нечто еще более интересное: она сама вдруг оказалась на экране, и стало видно, что старая женщина -- ведьма с острым подбородком и острым носом. Конрад испугался и закричал: "Смотрите, смотрите, ведьма, ведьма!" Тут к нему подошел огромный мужчина и сказал: "Заткнись, не то получишь". И тогда Конрад понял, что надо как можно быстрее уносить отсюда ноги. Он встал и пошел к лифту, но там не было кнопок. Он направился по коридору к двери -- та вела к лестнице. Дверь оказалась запертой. Но ключ висел справа в маленьком стеклянном ящичке. Он тоже был заперт. Он двинул локтем по стеклу и вынул ключ. Затем отпер дверь на лестницу. В спину ему громко ругалась ведьма. Он вышел на открытую площадку пожарной лестницы на шестом этаже. И начал медленно спускаться. Добравшись до площадки пятого, он услышал, как Джин Келли крикнул сверху: -- Господин Ланг? Ведьмины штучки. Не удостоив ее взглядом, он двинулся дальше. На площадке третьего он увидел, как на него идут горные стрелки в зимних мундирах карательных отрядов. Вот они медленно поднимаются по лестнице навстречу ему. Он уже и над собой слышит громыхающие по железным ступеням шаги. Взглянув наверх, он увидел белые брючины. Еще и горная пехота в зимних маскировочных комбинезонах. Он сел на перила и стал выжидать. Живым они его не возьмут. Розмари Хауг уже издали увидела, что в "Солнечном саду" что-то случилось. На всех площадках пожарной лестницы, которая спускалась по западной стене от крыши шестиэтажного здания вниз до самой земли, стояли санитары и сестры, пожарные и полицейские. Кроме площадки третьего этажа. Там на перилах сидел одинокий мужчина. Перед домом было полно полицейских машин, стояла "скорая помощь" и пожарники. Подъехав ближе, она заметила внизу у самой лестницы надувной трехметровый матрац. Припарковавшись, она вдруг поняла, кто этот одинокий мужчина. И бросилась бежать. Кордон полицейских задержал ее. -- Мне надо пройти, -- выдохнула она. -- Вы родственница? -- Нет. Да! Я его подруга. Пустите меня к нему. Я поговорю с ним! Через десять минут, после того как дежурный врач подтвердил полиции, что госпожа Хауг единственная из близких этого пациента, ее пропустили, и она стала медленно подниматься наверх. -- Ну и напугал ты меня, Конрад, -- громко сказала она как можно бодрее. -- Если бы ты знал, как это выглядит снизу, очень рискованно, они тут все страшно нервничают и не понимают, как ты мог выкинуть такую штуку. Она добралась до второй площадки и приготовилась подниматься по ступеням выше, мимо последнего поста спасателей. -- Я сейчас уже буду с тобой, Конрад, и мы пойдем в "Des Alpes", мне необходимо расслабиться, а тебе? Конрад не отвечал. Розмари добралась до последнего витка перед третьим этажом и начала медленно подниматься дальше. -- Ты не хочешь спуститься мне навстречу, Конрад? Я уж больше не могу, а ведь внутри есть лифт... да и холодно тут. Ну хорошо, я уже иду, Конрад. О'кей? Она хорошо видела его. Он сидел на перилах спиной к улице, и вид у него был абсолютно безучастный. Она преодолела последние две ступени и уже ступила на площадку -- не далее чем в трех метрах от него. -- Уфф, вот я и здесь, ты что, даже не хочешь поздороваться со мной? Я тебя просто не узнаю -- сидишь и не обращаешь на меня никакого внимания. Не сделав ни единого жеста, свидетельствовавшего о том, что он узнал ее, Конрад перекинулся через перила и полетел головой вниз. Он был единственным, кто не кричал. Конрад Ланг приземлился мягко и только слегка пострадал в потасовке с пожарными, пытавшимися вызволить его из надувного матраца. Его держали вчетвером, чтобы врач смог ввести ему успокаивающее, а санитары потом отнесли его в палату. Розмари тоже понадобились успокоительные капли. И администратору "Солнечного сада" тоже. -- Когда-нибудь это должно было произойти, -- сказал он командиру спасательного отряда. -- Такое идиотское предписание! Держать в закрытом отделении ключ от выхода к пожарной лестнице на всякий случай! Так уж лучше сразу приделали бы мостки для прыжков вниз! Розмари осталась сидеть у постели Конрада. Перед тем как заснуть, он сказал ей: -- Спокойной ночи, сестра. В тот же вечер она рассказала Феликсу Вирту по телефону о случившемся, и он спросил: она все еще возражает, чтобы о дальнейшей судьбе Конрада Ланга заботились Кохи? -- Разве могу я навязывать себя мужчине, который, выбирая между мной и прыжком вниз с третьего этажа, предпочел второе? Симона навещала теперь Конрада почти каждый день. Она чувствовала какую-то необъяснимую связь с ним. Симона пришла на следующий день, не зная о случившемся. Конрад встретил ее в хорошем настроении, ухоженный и опрятно одетый, как никогда. Ничто не омрачало его прекрасного настроения -- от вчерашнего дня в памяти не осталось и следа. -- Целую ручку, милостивая госпожа, -- сказал он хорошенькой незнакомке, которая, очевидно, пришла к нему. Он склонился к ее руке, и она увидела у него на затылке синяки, а на левом ухе рваную рану. Она тут же призвала к ответу сестру отделения, и та рассказала ей о вчерашнем. Симоне стало ясно -- это была попытка самоубийства. Она долго гуляла с ним, надеясь, что он расскажет ей о случившемся поподробнее. Конрад радовался прогулке, как дитя. Уже начало смеркаться, когда они проходили мимо "Grand Hotel des Alpes". Конрад прямым ходом направился туда, кивнул стоявшему в дверях швейцару, как старому знакомому, и повел пораженную Симону сразу в бар. -- Small world, -- сказал он барменше, принявшей у них пальто. Она назвала его Кони и принесла ему один "negroni", как всегда. Симона заказала бокал шампанского, окончательно убеждаясь, что этому человеку не место в доме для престарелых. -- Глория фон Турн и Таксис велела приготовить князю на его шестидесятилетие юбилейный торт с шестьюдесятью пенисами из марципана. Князь, собственно, был голубым. Но это было известно только очень узкому кругу людей. Ты знала об этом? -- Нет, я этого не знала, -- сказала Симона, хихикая в кулачок. Она была рада, что он обратился к ней на ты. Когда заиграл пианист, они повторили свой заказ. Конрад вдруг встал и подошел к двум старым дамам в костюмах из ткани с крупными цветами, они сидели за маленьким столиком возле тапера. Он обменялся с ними несколькими фразами, а когда вернулся, в глазах у него стояли слезы. -- Вы расстроились, господин Ланг? -- спросила Симона. -- Нет, я счастлив, -- ответил он, -- счастлив, что тетя Софи и тетя Клара все еще живы. -- Ах, а я думала, у вас нет родственников. -- Как вам могло прийти такое в голову