? Пока Симона рассказывала Эльвире про вчерашнюю попытку самоубийства, особого интереса это у нее не вызвало. Но когда она спросила ее, кто такие тетя Софи и тетя Клара, Эльвира встрепенулась. -- Он рассказывал тебе о тете Софи и тете Кларе? -- Что значит рассказывал -- он их встретил! -- Обе умерли шестьдесят лет назад, -- фыркнула Эльвира. Когда Симона уходила, Эльвира пообещала ей еще раз обдумать ее идею с гостевым домиком. Администрацию "Солнечного сада" долго уговаривать не пришлось. Для нее это означало одно свободное место и, кроме того, избавление от пациента, причинившего за последнее время много хлопот. Органы здравоохранения приветствовали частную инициативу семьи Кохов в связи с нехваткой медперсонала по уходу за больными. Томаса Коха больше всего удивила перемена в настроении Эльвиры. -- Я тебя все-таки не понимаю, -- сказал он. -- Теперь, когда ты наконец можешь избавиться от него, ты снова тащишь его сюда. -- Мне его жалко. -- Это ты можешь доказать другими способами. -- Мне скоро уже восемьдесят. И мне уже ничего не нужно никому доказывать. Сама мысль, что жалкий вид ровесника, некогда его товарища по играм, будет постоянно напоминать ему о бренности собственной жизни, была для него невыносима. -- Ну помести его, ради бога, в частную клинику, но не сюда же! -- Знаешь, я не могу забыть, как ты умолял тогда: "Пожалуйста, мама, ну пожалуйста, пусть он останется!" -- Я был ребенком. -- Он тоже. Томас Кох покачал головой: -- Так ты еще никогда не говорила. -- Может, на этом круг и замкнулся. -- Эльвира поднялась с кресла, давая понять, что дискуссия закончена. -- Но меня же не он беспокоит! -- только и сказал Томас Кох. Чтобы уговорить Урса, потребовалось больше времени. -- Ты шутишь, -- засмеялся он. -- Понимаю, тебе это кажется несколько эксцентричным. -- Эксцентричным -- это мягко сказано. Зачем тебе это? -- Может, я делаю это ради его матери -- Анны Ланг. Она была для меня тогда, в трудное время, хорошей подругой. -- До тех пор, пока не сбежала с нацистом и не бросила своего ребенка! Эльвира пожала плечами. -- Прикажешь теперь и мне бросить этого ребенка? -- Кони не ребенок. Он старый надоедливый человек и всю жизнь сидит у нас на шее, а теперь еще и спятил, так что самое время сдать его. Вот как следует поступить! -- Он не всегда был старым надоедливым человеком. Он был еще очень хорошим и верным другом твоего отца. -- За это его, как положено, щедро вознаградили. За всю свою жизнь он пальцем о палец не ударил. Эльвира промолчала. Урс воспользовался паузой. -- Прошу тебя, не делай этой глупости. Пусть о нем заботится государство. Тех налогов, какие мы платим только с личных доходов, хватит на содержание десятка таких, как Кони. И дома для престарелых не настолько плохи. -- И даже настолько хороши, что пациенты закрытого отделения бросаются вниз с пожарной лестницы. -- Мой единственный упрек им, что они подложили надувной матрац. -- Есть и еще одна причина, почему я -- за. Симоне нужно какое-то занятие. -- Ах вот так? -- Посмотри на нее. Ты же не уделяешь ей внимания. -- Симона по-другому представляла себе наш брак. Но это еще не значит, что надо изображать из себя мать Терезу! -- С тех пор, как она заботится о Кони, она чувствует себя лучше. -- Несколько двусмысленно Эльвира намекнула: -- Может, он пробуждает в ней ее материнские инстинкты? Урс хотел что-то возразить, но вдруг передумал и резко встал. -- Похоже, тебя не удастся переубедить. -- Думаю, что нет. Гостевой домик виллы "Рододендрон" строился изначально как прачечная с комнатами для девушек-служанок на втором этаже. И был сложен, как и вилла, из красного кирпича. Его венчала голубятня в форме башни. Прачечная стояла во дворе виллы, окнами к кухне и подсобным хозяйственным постройкам, скрытым в тенистой части парка. В пятидесятые годы ее перестроили под домик для гостей с одной общей гостиной, поставив туда вольтеровские кресла и курительные столики, а также пианино и книжные стеллажи со встроенным баром. Массивные двери из орехового дерева украшали теперь медные щеколды, а окна с двойными рамами -- изображения фамильного герба. Рядом с гостиной находились спальня, ванная и туалет. На втором этаже были устроены еще четыре спальни и ванная. Кухни в домике не было. Особым успехом этот домик никогда не пользовался. Как гостевой его подводило расположение, и, кроме того, он не шел ни в какое сравнение с большими, полными воздуха и света гостевыми комнатами виллы с видом на озеро. Так что гостевой домик большей частью пустовал. Симона Кох тряхнула стариной, вспомнив про свой организаторский талант, которым когда-то поразила своих работодателей. Меньше чем за две недели она перепрофилировала гостевой домик, приспособив его к нуждам Конрада Ланга и тех, кому предстояло за ним ухаживать. Директриса частного агентства по уходу за больными на дому давала Симоне советы по оборудованию домика, а потом предоставила в ее распоряжение медперсонал. Обязанности лечащего невропатолога согласился взять на себя доктор Феликс Вирт. Медицинское наблюдение общего характера осталось за доктором Петером Штойбли. Холодным осенним днем в конце ноября Конрад Ланг переехал в гостевой домик виллы "Рододендрон". -- Small world! -- были его первые слова, как только он вошел в гостиную. Если бы Симоне требовались еще доказательства, что Конраду Лангу не место на шестом этаже "Солнечного сада", то изменений, произошедших с ним с первого дня пребывания в гостевом домике, хватило бы для этого с избытком. Конрад Ланг расцвел. С аппетитом ел, делал поварихе комплименты на итальянском языке, спал без снотворного, сам брился и одевался, хотя и несколько экстравагантно, но без посторонней помощи. Он чувствовал себя в гостевом домике так, будто жил в нем всегда, и уже на второй день начал вносить свои предложения, как сделать его жизнь здесь еще приятнее: -- Лучше бы музыку вместо этого. -- Под "этим" он имел в виду телевизор. -- Какую музыку? -- спросила Симона. Он удивленно посмотрел на нее. -- Рояль, конечно. Симона в тот же день купила стереосистему и все, что подвернулось ей под руку из фортепьянной музыки. Когда она поставила ему вечером первый лазерный диск, он сказал: -- А у тебя нет того же с Горовицем? -- Чего? --: спросила Симона. -- Ноктюрна No 2 сочинение 15, фа-диез мажор, -- ответил он снисходительно. -- Здесь Шмальфус. И доктор Вирт тоже подтвердил Симоне после своего первого визита, что Конрад Ланг чувствует себя гораздо лучше, не говоря уже о том, что может самостоятельно подняться утром, побриться и одеться. -- Но не питайте особо больших надежд, -- добавил он при этом, -- такие колебания с временным улучшением характерны для общей картины заболевания. -- О том, что вслед за просветом часто наступает внезапное ухудшение, он умолчал. Но Симона все равно надеялась на лучшее, хотя бы потому, что никто с полной уверенностью не мог утверждать, что у Конрада Ланга действительно болезнь Альцгеймера. И это признавал даже доктор Вирт. Больше всего Конраду нравилось гулять по парку. Для Симоны это было далеко не простым делом, поскольку она обещала держать его от семьи подальше. Прогулки были возможны только в отсутствие Томаса и Урса, а если оба были дома, ей приходилось выкручиваться, объясняя Конраду, дожидавшемуся прогулки, почему это невозможно именно сейчас. С Эльвирой проблем не возникало, потому что "Выдел", где она проводила большую часть дня, вообще не интересовал Конрада. Он рассматривал его как нечто инородное в парке и всегда обходил стороной. Не то что виллу. Она всегда оставалась для него исходным и конечным пунктом их прогулки. "Становится прохладно, давай зайдем в дом", -- говорил он, когда они приближались к ней. Или: "Нам пора назад, Томи ждет". Чаще всего Симоне удавалось отвлечь его внимание от виллы упоминанием о сарайчике садовника. Это было его любимое место в парке. Он ловко находил щель над дверной притолокой, где садовник прятал ключ. Отперев дверь, он каждый раз таинственно говорил: "А теперь понюхай, как здесь пахнет". И они вдвоем вдыхали заполнявший сарайчик аромат торфа, навоза и цветочных луковиц. А потом Симона садилась вместе с ним на плетеную корзину с крышкой. Через несколько секунд он полностью погружался в другое и, судя по выражению его лица, счастливое время. Когда она потом решалась против своей воли вернуть его в теперешнюю действительность, он сопротивлялся, и ей не сразу удавалось отвести его назад в гостевой домик. Но стоило ему войти в гостиную, как он сразу чувствовал себя там дома. Садился в кресло и ждал, пока она поставит музыку. Тогда он закрывал глаза и слушал. Немного погодя Симона тихо уходила. Ей бы очень хотелось знать, замечает ли он, что ее уже больше нет рядом, когда снова открывает глаза. Конрад открывал глаза, когда музыка затихала, и рядом чаще других оказывалась сестра Ранья. От семи до половины восьмого Лючана Дотти приносила ужин, и уже ночной сестре полагалось составить Конраду компанию или, смотря по его состоянию, помочь ему за столом. Сестра Ранья всегда приветствовала Конрада по-индусски, слегка склонившись и сложив руки под подбородком. Конрад отвечал ей точно так же. Они говорили друг с другом по-английски, и ее акцент переносил его в Шри-Ланку, в те времена, когда остров еще назывался Цейлоном, и где они играли в гольф на лужайке. Он ездил туда один раз в пятидесятые годы с Томасом Кохом по приглашению британского губернатора, сына которого они знали по "Сен-Пьеру". Переезд Конрада в гостевой домик виллы "Рододендрон" оказался счастливым решением проблемы и для Розмари Хауг. За две недели, понадобившиеся.для переоборудования домика, она еще не раз навестила его в "Солнечном саду". Но так и не смогла понять, узнает он ее или нет. Совесть окончательно перестала мучить ее, когда Феликс Вирт рассказал ей, как благотворно подействовала на Конрада смена обстановки, каким он кажется довольным, какой заботой окружен. В конце первой недели после переезда, договорившись с Симоной Кох, она навестила Конрада в сопровождении Феликса Вирта. Уют и царившая в гостевом домике атмосфера понравились ей. Еще от дверей она услышала смех Конрада (когда же она слышала в последний раз, как он смеется?), сестра провела ее в гостиную, где он сидел с молодой женщиной у стола возле окна и рисовал. Перестав смеяться, он недоуменно взглянул на нее и произнес: -- Слушаю вас, вы к кому? -- Это я, Розмари, -- сказала она, -- я хотела только взглянуть, как тут у тебя дела. Конрад посмотрел на молодую женщину, пожал плечами и продолжал рисовать. Розмари в нерешительности постояла еще какое-то время. И уже выйдя за дверь, снова услышала его непринужденный смех. Она почувствовала, какая тяжесть спала с ее плеч, а она ведь даже и не подозревала, что все это так давит на нее. В тот же вечер она впервые переспала с Феликсом Виртом. И Симона Кох тоже ожила. Но не потому, как думала Эльвира, что для нее нашлось занятие, а потому, что впервые с тех пор, как стала членом семьи, сумела проявить себя. И не в каких-то пустяках вроде выбора цвета штор для библиотеки или составления меню праздничного обеда. Она добилась своего в решении принципиально важного и щекотливого вопроса, отстояв свою точку зрения, несхожую с мнением всего семейного клана. Этим она достигла гораздо большего, чем могла мечтать. Бунт той, на которую все семейство поглядывало с улыбкой, как бы отторгая от семьи, помог не только Конраду, но и прибавил ей веса в семье. Все, включая Урса, относились теперь к ней с гораздо большим уважением. Из всех больных, страдавших болезнью Альцгеймера, Конрад Ланг оказался в наилучших условиях. Все его дни были заполнены до отказа и протекали строго по графику, и никому не приходило в голову отмахнуться от него, если он энное количество раз рассказывал одну и ту же историю. Ему все время давали почувствовать, как все его любят. И особого труда для обслуживающего персонала это не составляло, потому что Конрад Ланг на самом деле был всем мил и приятен. В предпоследнее воскресенье перед Рождеством Конрад долго стоял у двери в пальто и меховой шапке, пока наконец не появилась Симона. -- Господин Ланг уже целый час как хочет выйти из дома. Он боится опоздать и пропустить снегопад, -- объяснила сестра Ирма. Едва они вышли в парк, Конрад,, обычно начинавший прогулку в размеренном темпе, сказал: "Идем!" -- и быстро пошел вперед. Симона с трудом поспевала за ним. Когда они были уже у заветной цели -- сарайчика садовника, то оба здорово запыхались. Он прислонился к стене деревянного сарайчика и ждал. -- Чего мы ждем, Конрад? -- спросила Симона. Он посмотрел на нее так, словно только что заметил. -- Разве ты не чувствуешь, как пахнет? -- И снова посмотрел в облачное небо, уходившее за горы далеко за озером. Вдруг стали падать большие и густые снежные хлопья, плавно опускаясь на края бочки с дождевой водой, на крышку, прикрывавшую компостную кучу, на дорожку, выложенную плитами, на еловые ветки, которыми были укрыты на зиму розы, и на черные ветви сливовых деревьев. -- С неба падают снежные fazonetli. -- сказал Конрад. -- Fazonetli? -- не поняла Симона. -- Маленькие платочки. Уменьшительное от fazzoletti. Маленькие белые носовые платочки падали с серого неба, охлаждая траву, голые сучья, каменные плиты, и другие, что ложились поверх них, больше уже не таяли. Вскоре все кругом затянуло светло-серым покровом, становившимся все толще и белее с каждой минутой. -- С неба падают снежные fazonetli, -- пропел он и подбросил вверх свою меховую шапку. -- С неба падают fazonetli, -- подхватила Симона. И они начали кружиться в хороводе снежинок, пока не обессилели от смеха, слез и счастья. Конрад и Симона возвратились в гостевой домик с мокрыми волосами и в запорошенных снегом пальто. Сестра Ирма тут же увела Конрада, а Симона прошла в гостиную, зажгла две свечи на рождественском венке, поставила фортепьянный концерт Шумана, села на тахту и стала ждать. Конрад вошел с сестрой Ирмой. На нем была другая одежда, волосы высушены феном, а на щеках горел румянец, как у ребенка. Он сел в свое кресло, съел немного рождественской коврижки, закрыл глаза и стал блаженно слушать музыку. Вскоре после этого он уснул. Симона задула свечи и тихо вышла из комнаты. У входа в домик стояла стройная высокая рыжеволосая женщина лет сорока пяти в белом сестринском переднике. -- Меня зовут Софи Бергер, я из резерва. Сестра Ранья сегодня выходная, а господин Шнайдер попал из-за снегопада в автомобильную катастрофу. -- Он пострадал? -- спросила Симона. -- Нет. Но он врезался в трамвай. А это означает долгую бумажную войну. -- Ну что ж, работы у вас будет немного. Думаю, господин Ланг сегодня быстро заснет. Симона набрала код входной двери. -- Вы знакомы с господином Лангом? -- Да, однажды уже имела удовольствие. Симона накинула на плечи свое мокрое пальто и пошла довольная к вилле. Черные гранитные плиты снова уже проступили сквозь выпавший снег. Коникони открыл глаза и тут же снова закрыл их. Через несколько мгновений он снова открыл их, но на сей раз медленно-медленно, чтобы посторонние не заметили. Сначала сквозь ресницы просочилось немного света, потом он уже мог различить контуры мебели и только после этого увидел маму Анну. На ней был белый рабочий передник, как у медицинской сестры, и она была занята тем, что накрывала на стол. Он подождал, пока она выйдет, потом услышал, как она разговаривает на кухне. Он быстро встал с кресла и спрятался за тахтой, стоявшей у стены. Он услышал, как мама Анна снова вошла в комнату, он даже видел ее туфли и ноги. Она позвала: "Господин Ланг?" -- и снова вышла. Он услышал, как она открывает дверь в спальню. -- Господин Ланг? Потом дверь в ванную. -- Господин Ланг? Она начала с кем-то разговаривать на кухне. Потом он услышал шаги, поднимавшиеся по лестнице. Через некоторое время она снова появилась. -- Господин Ланг? -- Она открыла дверь в тамбур, потом входную дверь. Какое-то время было тихо. Потом он услышал под окном голос мамы Анны, негромко позвавший: "Господин Ланг?" Коникони встал и тихо вышел в коридор. Из кухни доносились разные звуки. Дверь в тамбур стояла открытой. Он прошел к входной двери. Ее также забыли запереть. С улыбкой на лице он выскользнул наружу в ночную темень. Небо теперь было абсолютно ясным. Над слабо освещенной грядой гор висел полумесяц. У Кохов, как всегда в предрождественские воскресенья, собрались гости. Это стало традицией, заведенной еще Эдгаром Зенном. Именно он завел такой порядок: приглашать в первый адвент' на праздничный ужин управляющих заводами Коха. Сегодня вечером это был несколько рискованный конгломерат из модных молодых менеджеров по текстилю и пожилых солидных директоров-энергетиков; естественно, и те и другие пришли с женами. Двадцать восемь человек сидели вокруг огромного обеденного стола в столовой виллы, Эльвира, Симона, Томас и Урс входили в их число. Только что внесли первое блюдо, и тут Симону вызвали из-за стола по очень срочному делу. Урс привстал, когда она, извиняясь, поднялась со стула. В вестибюле ее дожидалась только что заступившая на смену новая ночная сестра. -- Господин Ланг исчез. -- Исчез? Как это могло случиться? -- спросила Симона, надевая пальто и поспешно направляясь к двери. Софи Бергер побежала за ней следом. -- В доме его нет, -- крикнула она, увидев, что Симона бежит к гостевому домику. -- Я везде посмотрела. Симона побежала в другую сторону. Обе женщины молча шли по парку, с мокрых деревьев сползал тающий снег. Кое-где перед сарайчиком садовника еще лежал снег, и в лунном свете отчетливо проступали следы, которые вели туда. Дверь была не заперта. Симона открыла ее: -- Конрад? Никакого ответа. Квадрат лунного света, проникший через открытую дверь, лежал на полу. Плетеные корзины, на которых они всегда сидели, торф, и цветочные луковицы, и мешки с удобрением -- все на месте, но Конрада не было. Она уже собралась уходить, как вдруг заметила что-то на полу. Она подняла предмет. Это была домашняя туфля Конрада. Посмотрев повнимательнее, она нашла и вторую. А рядом его носки. -- Госпожа Кох, -- позвала ее Софи Бергер, -- поглядите. Симона вышла. Сестра показывала на отпечатки двух голых ступней на подтаявшем снегу. На правой не хватало одного пальца, на левой -- двух. -- Я думаю, мы не станем дожидаться возвращения моей жены, -- сказал Урс Кох с плохо скрываемым раздражением, обращаясь к Трентини, которому во время торжественных приемов на вилле вменялось в обязанность следить за соблюдением этикета. -- Будем надеяться, что не случилось ничего серьезного, -- сказала по-матерински озабоченно госпожа Гублер, супруга представителя фирмы "Турбины". -- Такой большой дом, словно океанский лайнер, постоянно требует присутствия помощника капитана, -- добавил ее супруг. -- Прекрасный образ, -- кивнул Томас Кох. А Эльвира Зенн отметила про себя, что ей надо поговорить с Симоной о правилах приема гостей. Прислуга начала подавать второе блюдо, когда вдруг раздался стук в стеклянную дверь веранды. Томас метнул взгляд на Трентини. Тот пошел к двери, отодвинул штору и внимательно вгляделся в темноту. Потом подошел к Томасу Коху и что-то шепнул ему. Пока они совещались, что предпринять, штора выпятилась, принимая очертания двери, открывшейся вовнутрь. За шторой ощущалось какое-то движение. Но вот обе половинки раздвинулись. И появился Конрад Ланг. Мокрый до нитки и в запачканной одежде, с завернутыми брючинами на голых ногах. Он оглядел онемевших гостей и прямиком направился к Эльвире Зенн. Перед ее стулом он остановился и прошептал: -- Мама Вира, пусть мама Анна уйдет. Пожалуйста! Томаса Коха больше всего озадачила реакция Эльвиры. Он сидел от нее по левую руку и был единственным кроме нее, кто понял, что сказал Конрад. Она побелела как мел, и ему пришлось проводить ее на "Выдел", где она тут же легла в салоне на оттоманку и закрыла глаза. Он накрыл ее пледом. -- Вызвать доктора Штойбли? Она не ответила. . -- Где номер телефона? -- В кабинете на бюро. Томас вернулся раздраженным. -- Его жена говорит, что его уже вызвали к Кони. Я разыскал его в гостевом домике и объяснил ему, на чьей стороне приоритеты в этом доме. Пока они ждали прихода врача, Томас спросил: -- Что тебя так напугало? Эльвира молчала. -- "Мама Вира, пусть мама Анна уйдет"? Она покачала головой. -- Он ведь так сказал? -- Я этого не слышала. Раздался звонок в дверь. Томас встал и пошел открывать. Вошел доктор Штойбли. -- Вы приняли слишком близко к сердцу внезапное появление пациента из гостевого домика? Обморочное состояние у диабетиков часто является признаком нарушения обмена веществ. -- Пожалуй, можно так сказать. -- Если бы вы заранее спросили меня о Конраде Ланге, я бы решительно отсоветовал вам делать то, что вы сделали. -- Откуда мне было знать, что вы отпустите его ночью бегать по парку босиком? -- Дело вовсе не в этом конкретном случае. Он вообще слишком большая обуза для вас. Я как врач запрещаю вам подобные нервные перегрузки. -- Что же мне, выбросить его на улицу? Как это будет выглядеть? -- Попытайтесь хотя бы забыть про него. Давайте будем делать вид, что его вообще не существует. Эльвира улыбнулась. -- Как он там? Доктор Штойбли покачал головой. -- Он очень возбужден и подвергся сильному переохлаждению. Я дал ему успокоительное. Надеюсь, он уже спит, и если нам повезет, он выберется из этого без воспаления легких. Он протянул ей леденец на глюкозе. -- Пососите и через час еще один. Утром я зайду опять, и тогда мы посмотрим, надо ли менять дозировку инсулина. Эльвира развернула леденец. -- Сколько времени длится эта болезнь, прежде чем от Альцгеймера умирают? -- От одного до шести лет, в зависимости от течения болезни и ухода за больным. Конрад Ланг и до семидесяти протянет, но может случиться и так, что он не доживет до следующего Рождества. Или болезнь вступит в последнюю стадию. Доктор Штойбли поднялся. -- В том случае, конечно, если он переживет сегодняшнее. Я пойду сейчас еще раз взглянуть на него. А потом буду все время дома. Эльвира сделала попытку подняться. -- Не вставайте, я знаю дорогу. -- Доктор Штойбли протянул ей руку. -- До завтра, приду около девяти. Эльвира Зенн тем не менее встала и проводила его до двери. Затем подошла к телефону и набрала номер Шеллера. Если бы Шеллер захотел описать свои чувства к Эльвире Зенн, слово "любовь" там бы отсутствовало. Но обожание, симпатия и покорность нашли бы свое место. И к тому же -- зачем скрывать от самого себя? -- не без налета эротики. Он был холост, ему было под шестьдесят, и он всегда чувствовал, что его влекут властные женщины старше его возрастом -- бесспорный факт, обогащавший отношения еще одной, пусть и не самой важной гранью. Эльвире было уже под восемьдесят, но она не утратила своей женской привлекательности и по-прежнему возбуждала его. Шеллер, по его достоверным источникам информации, был единственным любовником Эльвиры Зенн, и хотя это случалось нечасто, именно это в известной степени и сделало его ее доверенным лицом, если, конечно, такая независимая и расчетливая женщина вообще была способна доверять кому-то. Он знал, что она информирует его о своих делах настолько, насколько считает нужным, и использует его в своих целях. Но он отличался от всех из ее окружения тем, что это возбуждало его, И хотя Шеллер не был в их странном союзе доминирующей фигурой. Эльвира всегда могла положиться на него, зная, что он защитит ее. если понадобится. То, что она слабым голосом в мельчайших деталях рассказала ему в этот поздний вечер, окончательно восстановило его против Конрада Ланга. Было уже далеко за полночь, столбик термометра опустился намного ниже нуля, когда Шеллер покинул "Выдел" вне себя от ярости -- Эльвира старательно расшуровала тлевшие в нем злобные угольки, подстрекая его к войне. Подвалы особняков похожи на подвалы больших домов: там пахнет стиральным порошком, затхлостью, керосином и всяким ненужным барахлом. Котельную виллы "Рододендрон" найти было нетрудно. Она находилась непосредственно рядом с лестницей в подвал, из-за двери доносилось тихое и равномерно подрагивающее гудение. Дверь не была заперта. Центральное отопление на вилле "Рододендрон" имело разводку и регулировочные краны, так что всегда по потребности можно было подсоединить отдельные участки к подаче тепла или, наоборот, отключить их. Свет в котельной погас. Шеллер пошарил рукой в поисках слабо мерцающего выключателя. Свет в помещении вспыхнул снова. Он вернулся назад к вентилям и до упора завернул тот, на котором стояло "Гостевой домик". Софи Бергер не питала иллюзий, понимая, что произошедший инцидент существенно уменьшает ее шансы на дальнейшую работу. Доктор Вирт, которого срочно вызвали из ресторана, в довольно резкой форме сказал ей, чтобы она наблюдала за пациентом по монитору и тут же сообщала ему или доктору Штойбли, если пациент проснется. И ни в коем случае не входила к нему в комнату. Этому предписанию она последовала с особой радостью. У нее не было ни малейшего желания еще раз встретиться лицом к лицу с этим стариком. За то, что у нее возникли такие трудности, она винила только его. Раньше ей всегда удавалось найти подход к психически больным пациентам. Особенно мужского пола. Чем она виновата, что кого-то напоминает ему? Так думала она, сидя в комнате для дежурства и неотрывно глядя на монитор. Конрад • Ланг лежал на спине и спал с широко открытым ртом. Может, ей вообще бросить медицину и попробовать работать в баре, где будет не так холодно, как у этих богачей? Она встала, принесла плед, уселась в единственное удобное кресло, закуталась и опять уставилась в монитор. Она проснулась оттого, что замерзла. Было почти шесть утра. На мониторе Конрад Ланг по-прежнему спал с широко открытым ртом. Только скинул ногами одеяло, и его ночная рубашка при этом задралась. Софи Бергер встала, и тихонько спустилась вниз в спальню. Она подняла с полу одеяло и накрыла Конрада Ланга. Он лежал весь в поту, хотя в комнате было всего двенадцать градусов. Она вернулась наверх к монитору и позвонила садовнику Хугли. Прошло какое-то время, прежде чем тот ответил. -- Это Бергер, ночная сестра из гостевого домика. Что-нибудь случилось с отоплением? Отопление не входило в круг обязанностей садовника. Но в шесть утра он готов был оказать и эту услугу. Отправившись в котельную, он через некоторое время обнаружив, что распределительный вентиль гостевого домика закрыт до отказа. Он отвернул его и позвонил ночной сестре. "Все в порядке", -- доложил он. Он не хотел причинять никому неприятностей. Сразу после семи появилась дневная сестра Ирма Катирич, в домике уже стало чуть теплее. Тем не менее она сразу спросила: -- Что с отоплением? Здесь холодно, как в морозильнике. -- Вроде бы все в порядке, я справлялась. Сестра Ирма направилась в спальню, очень быстро вышла оттуда, молча подошла к телефону и набрала номер доктора Штойбли. -- Пневмония, -- только и произнесла она в трубку и тут же положила ее. -- Вы что, слепая? -- фыркнула она на Софи Бергер, проходя мимо. "Мне запретили входить в его комнату", -- хотела та сказать, но сестра Ирма уже исчезла в спальне Конрада Ланга. Физически Конрад Ланг находился не в самом плачевном состоянии, однако воспаление легких усугубило его болезнь. Из-за кислородной недостаточности усилилось помутнение рассудка, антибиотики ослабили его, он ничего не ел и целыми днями лежал и не реагировал на обращение к нему. Только когда приходила сестра Ранья, он складывал руки под подбородком и улыбался. Доктор Штойбли навещал его каждый день, осматривал его и при этом уговаривал: -- Начинайте кушать, господин Ланг, вставайте чаще, двигайтесь. Если вы сами не будете ничего делать, чтобы поправиться, я ничем не смогу вам помочь. Эльвире, которой должен был докладывать после каждого визита о состоянии Конрада, он сказал: -- Если он выживет, то только очень высокой ценой. Это характерно для болезни Альцгеймера, она развивается неровно -- или наступает множество мелких незначительных изменений, или, как у него, не частые, но кардинальные. -- Он что-нибудь говорит? -- спрашивала она каждый раз. И когда ответ был отрицательный, облегченно вздыхала. Симону она тоже спрашивала: -- Он может говорить? Вы с ним разговариваете? Симона качала головой. -- Наверное, тебе стоит его навестить. Ты могла бы попробовать поговорить с ним о его прошлой жизни. Я ведь ничего о ней не знаю. -- Прошлая жизнь осталась в прошлом, -- сказала Эльвира. -- Но только не при этой болезни, -- ответила Симона. Возможно, Конрад Ланг и умер бы, если бы не сестра Ранья. У поварихи после многих безрезультатных попыток вызвать у него аппетит и накормить любимыми блюдами сдали нервы, она отчаялась, и тогда Ранья начала тайком подкармливать его своими домашними лакомствами: засахаренным миндалем в медовом сиропе, острыми рисовыми шариками с кориандром, маленькими кусочками жареной холодной говядины с лимоном и луком -- все это она отправляла своими длинными тонкими пальчиками ему в рот. И при этом без умолку болтала на смеси тамильского, сингальского и английского, лаская и целуя его, как младенца. Сестра Ранья никому не рассказывала о своих успехах в лечении Конрада. Симона узнала об этом чисто случайно. Целый день она занималась своими делами и пришла навестить Конрада позже обычного, когда уже стемнело. Войдя в гостевой домик, она тут же услышала неумолкающий голосок сестры из спальни Конрада. Она тихо открыла дверь и увидела, как сестра Ранья кормит счастливого Конрада. Когда Конрад заметил ее, он испугался, но Ранья погладила его по голове и сказала: -- Don't worry, Mama Anna is not here . И только тут увидела в дверях Симону. -- Кто такая мама Анна? -- спросила Симона Урса в тот же вечер. -- Это кто-то, кого Конрад боится. Урс понятия не имел. Ей помог свекор. -- Его мать звали Анной. Но почему он должен бояться ее? -- А не она ли спихнула его маленьким ребенком какому-то крестьянину? -- За это можно возненавидеть. Но бояться? -- Может, мы не все знаем. Томас Кох пожал плечами, встал и извинился. Стареющий плейбой на перепутье между браками, подумала она. Симона никак не могла уснуть. Среди ночи ей пришла в голову одна идея. Она встала, спустилась вниз в вестибюль и стала дожидаться возвращения свекра. Когда тот наконец ввалился с остекленевшими глазами, она давно уже заснула в кресле, но, вспугнутая грохотом, тотчас же спросила: -- Она была рыжая? -- Женщин много есть на свете... -- запел он, повеселев. -- Мать Конрада, я про нее. Томасу потребовалось время, пока он сообразил, что к чему. Потом засмеялся: -- Рыжая, как черт. -- Старые фотографии? Но у меня нет их. Зачем? Чтобы видеть, как я состарилась? -- Эльвира сидела в "утренней" комнате и разговаривала с Симоной. -- Зачем они тебе? -- Я хочу показать их Конраду. Иногда таким способом удается вывести больного из состояния апатии. -- У меня ничего нет. -- У каждого есть хоть какие-то фотографии из его прошлого. -- А у меня нет. Симона сдалась. -- Ну, по крайней мере ты должна знать, почему он боится собственной матери? -- Может, потому, что из него не вышло ничего путного, -- улыбнулась Эльвира. -- Что она была за женщина? -- Тот тип женщины, которая скрывает от нацистского дипломата своего ребенка ради того, чтобы тот на ней женился. -- Но она ведь была одно время твоей лучшей подругой? -- Анны уже давно нет в живых, и я не хочу о ней говорить. -- Как она умерла? -- Во время бомбежки в поезде, насколько я знаю. -- И у нее были рыжие волосы? -- Разве это имеет значение, какого цвета были ее волосы? -- Конрад испугался новой сестры. А у нее волосы рыжие. -- Анна была блондинкой. -- Томас сказал, она была рыжая, как черт. -- Томаса теперь уже тоже стала подводить память. Монсеррат работала в доме всего только месяц. Она была племянницей Канделярии, неустанно старавшейся пристроить членов своего обширного семейства на вилле Кохов. Монсеррат взяли горничной. -- Сегодня сеньора заходила в кабинет дона Коха, -- рассказывала она Канделярии за обедом. -- Она что-то искала в его письменном столе. -- Ты постучала? -- Я думала, там никого нет, я ведь видела, как он ушел. -- Всегда надо стучать. -- Даже если знаешь наверняка, что в комнате пусто? -- Даже если от дома не останется ничего, кроме двери. Монсеррат было всего девятнадцать, и ей еще многому предстояло научиться. Урс ничем особенно помочь не смог. Симона завела разговор на эту тему за обедом, раз уж выдался такой редкий случай, что Урс обедал дома. -- Зачем тебе старые фотографии? -- спросил он с раздражением, снова почувствовав какую-то связь с ее последним хобби по имени Конрад Ланг. -- Специалисты порекомендовали посмотреть вместе с ним старые фотографии и использовать его прошлое как привязку к настоящему. Но похоже, в вашем драгоценном семействе этого не водится. -- У Эльвиры все полки забиты альбомами со старыми фотографиями. -- Она мне ни одной не дает. Говорит, что не знает, где они лежат. Он недоверчиво рассмеялся. -- В ее кабинете, в книжном стеллаже. Навалом. Симона дождалась трех часов дня -- момента, когда Эльвира заканчивала обычно свою работу с корреспонденцией. Она отправилась на "Выдел" и постучала в дверь кабинета. -- Да? -- отозвалась Эльвира нелюбезно. Симона нарушила табу этого дома. Когда Эльвира находилась в своем рабочем кабинете, никто не смел ее тревожить. Симона вошла. -- Урс сказал, что ты хранишь все фотографии здесь. Может, ты разрешишь взять несколько из них на время? Эльвира сняла очки. -- Видимо, Урс давно здесь не был. Разве здесь есть где-нибудь фотографии? -- И она указала на книжный стеллаж рядом с ней. Там стояло несколько папок-скоросшивателей, ряд выстроенных в хронологическом порядке годовых отчетов заводов Коха, перечень ассортимента выпускаемой ими продукции, восемнадцатитомная энциклопедия и две фотографии в рамочках -- Эльвира с первым и со вторым мужем. И больше ни одной фотографии, ни одного альбома. -- Может, дело в том, что никто не должен видеть, как она молодеет год от года? -- засмеялся Томас Кох, когда Симона рассказала ему об этом. Она застала его в наилучшем расположении духа. Он только что принял решение провести праздники на яхте Баренбоймсов, плававшей в Карибском море с превеселенькой компанией на борту. Он, конечно, встретит Рождество -- неписаный закон -- на вилле "Рододендрон", но уже утром улетит на Кюрасао и там поднимется на яхту "Why not?"'. В сопровождении Саломеи Винтер, двадцати трех лет. Так что он был очень даже готов помочь и сразу вызвался отдать Симоне все фотографии, "хоть весь ворох", если ей охота. Но когда он целеустремленно двинулся к письменному столу и открыл ящик, где лежали фотографии, тот оказался пустым. Хотя он мог поклясться, что они всегда лежали именно там. Он не поленился поискать их и в других возможных местах, но фотографии как в воду канули. Рождественский сочельник праздновался на вилле "Рододендрон" в тесном семейном кругу. В библиотеке поставили большую елку, нарядив ее игрушками, приобретенными еще Вильгельмом Кохом в его первом браке: прозрачные шары, переливавшиеся всеми цветами радуги, как мыльные пузыри, стеклянные еловые шишки и ангелочки с лицами модниц начала века. Красные яблоки на шелковых лентах оттягивали ветки, увешанные серебряной мишурой и серебристо-золотым дождем. Все свечи были красные. На макушке елки сидел золоченый ангел, благословляя раскрытыми руками тех, чьи помыслы были чисты. По традиции дома старший из присутствующих мужчин обычно читал вслух из Священного Писания. Вот уже много лет это делал Томас Кох. -- "Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим. И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: Ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь". Под конец Томас сел к роялю и проиграл свое уже набившее оскомину попурри из рождественских песен. Эльвира слушала растроганно, Урс думал об очередном увеличении капиталовложений в электронику, Томас -- о Саломее Винтер, двадцати трех лет, а Симона -- о Конраде Ланге. Конрад Ланг сидел с сестрой Раньей в гостиной. И ни один человек не мог бы сказать, о чем думал он. Утром в Рождество Симона постучала в дверь к своему свекру, полная решимости помочь свершиться рождественскому чуду. Томас Кох отнекивался, находил тысячу отговорок, протестовал, но Симона оставалась непреклонной. Может, причиной тому была радость предстоящего отъезда на Карибское море, может, арманьяк 1875 года, к которому он усиленно прикладывался, отдавая дань тому, что это был год рождения его отца, может, его слабость ни в чем не отказывать хорошеньким женщинам, а может, он просто растрогался от одной только мысли, что способен на такой великодушный жест, -- во всяком случае, перед своим отъездом Томас Кох появился в гостевом домике у Конрада. Войдя в комнату и увидев, что Конрад продолжает неподвижно сидеть у окна, погруженный в себя, и смотреть в одну точку, он тут же раскаялся, что принял такое решение. Однако все же сел рядом с ним. Симона оставила их вдвоем. -- Урсу повезло с женой, -- сказал Томас. Конрад не понял. -- Ну, с Симоной, она вот только что вышла отсюда. Конрад не смог вспомнить. -- Я отправляюсь завтра на яхту "Why not?". Конрад не реагировал. -- На яхту Баренбоймсов, -- попробовал помочь ему Томас. -- Ах так, -- сказал Конрад. -- Тебе что-нибудь нужно? Принести тебе что-нибудь? -- А что? -- Что-нибудь. Конрад задумался. Он попытался привести в порядок свои мысли, по крайней мере настолько, чтобы суметь дать ответ. Но когда ему уже показалось, что он сможет это сделать, он вдруг забыл, на что ему надо ответить. -- Так, так, -- сказал он в конце концов. Терпением Томас Кох никогда не отличался. -- Enfin bref (Короче говоря), если тебе что придет в голову, дай мне знать. -- D'accord (Договорились), -- ответил Конрад. Томас снова сел. -- Tu prefers parler francais (Ты предпочитаешь говорить по-французски?)? -- Si c'est plus facile pour toi (Если это для тебя легче) . Они стали разговаривать по-французски о Париже. Кони просвещал Томаса, у кого в это время года самые лучшие устрицы на Центральном рынке, и хотел также знать, будет ли он выставлять в этом сезоне Эклера на бегах в Лоншане5. "Чрево Парижа" снесли еще в 1971 году, а Томас с 1962 года больше не держал скаковых лошадей. Трюк с французским у Симоны не сработал. Казалось, что для Конрада этот язык, дававший ему доступ к части его воспоминаний, был связан только с Томасом Кохом. Но вечером ее ожидало второе рождественское чудо. Симона обставила одну комнату на вилле полностью