его арестовали, и на первом же допросе он признался в преступлении. Но Мо дорого заплатил за то, что ему удалось подглядеть чужой сон. Часто по ночам, а то и среди дня, во время сеансов психоанализа, ему виделся черный мотоцикл, на котором восседал он сам; мотоцикл ехал вдоль Янцзы. Вода в реке была темно-зеленая, песок с левой стороны сухой, с правой -- мокрый. Над головой мотоциклиста носились, задевая его крыльями, белые чайки. На заднем плане картинки присутствовала рыбачья лодка под парусом или баржа с писающим в реку мальчиком. Заслуживает упоминания еще один сон, рассказанный ночным сторожем со стройки. Мо запомнилась его будка под шиферной крышей, видневшаяся с дороги сиротливым темным силуэтом, если ее не освещали фары проезжавших грузовиков. Со сторожем он познакомился как-то вечером в чайной, и тот сразу пригласил его к себе. "Будет весело, придут девчата со стройки!" -- пообещал этот невысокий, ростом с Мо, но очень прыткий и сильно пьяный человечек лет тридцати. Когда они с Мо подошли к запертой на висячий замок будке, обнаружилось, что сторож потерял ключ. Тогда он, еле держась на ногах, подобрал с земли ржавую железную палку и всунул ее между створок. Замок с грохотом отскочил, и дверь открылась. Когда Мо зашел внутрь, стены и крыша еще тряслись. Обстановка в будке была самая убогая, но в холодильнике кое-что имелось. Сторож достал пиво и спросил Мо, согласен ли он заплатить за двух шлюх. -- Позабавились бы вчетвером, а? -- Не надо мне шлюх, -- не сразу ответил Мо. -- Кругом одни шлюхи, сыт по горло! Он решил изменить тактику и, при всей своей любви к скрытности, заставил себя как можно развязнее спросить: -- А девственниц ты случайно не знаешь? -- Кого-кого? Сторож хлопнул его по плечу. -- Ну, девственниц. Невинных девушек, которые еще не... Девственниц! -- повторил он еще раз, как будто наслаждаясь звучанием старомодного слова. Сторож неприятно захохотал. Мо вдруг почувствовал себя грязным развратником. Пьянчуга же оборвал свой дурацкий смех, взял Мо за рукав, подвел к взломанной двери и велел убираться вон, будто он был опасный сумасшедший. Стараясь не терять достоинства, Мо поправил свое знамя и, не садясь на велосипед, медленно покатил его по усыпанной песком и гравием дорожке. Шагая вдоль стройки, он поднял голову и посмотрел на многоярусные бамбуковые леса, похожие на огромную шахматную доску. "Жизнь похожа на шахматную партию, -- подумал он. -- И моя охота за девственницей тоже. В какой момент я сделал неверный ход? А может, партия уже проиграна?" В ушах у него звучал смех ночного сторожа как доказательство полной нелепости его затеи. Он заметил соединяющую ярусы лесенку из железных прутьев, и ему вдруг взбрело на ум забраться на самый верх этой недостроенной махины и там покурить. Соблазненный этой идеей, он как альпинист-одиночка начал ночное восхождение. Лестница была слишком узка, Мо с непривычки оступился и чуть не сорвался. Это заставило его засмеяться. На душе полегчало. Но вдруг он подумал о велосипеде. Если его украдут, придется тащиться пешком до самого дома -- хуже не придумаешь! Мо посмотрел вниз -- слава богу, велосипед на месте. Тогда он спустился, взвалил велосипед на плечи и снова полез наверх. Крыша была более или менее доделана и представляла собой огромную покрытую гудроном площадку. Когда ночной сторож тоже поднялся туда, Мо, привстав на педалях и согнувшись над рулем, с бешеной скоростью описывал круги вдоль металлического парапета. Наконец он выдохся, опустился на седло и, проехав еще сколько мог по инерции, свернул на середину. Там он остановился и оперся ногой на дорожный каток. Потом, не слезая с седла, зажег сигарету, затянулся, выдохнул вместе с клубом дыма пар своих мечтаний и боль отчаяния и, оттолкнувшись, рванул по новой. У ночного сторожа, вероятно впервые в жизни, пробудилось чувство ответственности: он испугался несчастного случая, а то и, чего доброго, самоубийства, и потребовал, чтобы Мо немедленно спустился на землю. Но аналитик продолжал свой смертельный номер, горланя что есть мочи слова великого английского поэта: "Я похититель моря, звезд, луны", добавляя от себя: "и похититель девственниц". Знамя со знаком грезы трепетало и хлопало у него за спиной. Мо казалось, что его вот-вот унесет на этом парусе в поднебесье или швырнет через парапет на землю. Он обливался потом. Ветер вдруг взъярился, взвыл и застонал, словно пытаясь вырвать древко и растерзать в клочья знамя. Но так же внезапно вой перешел в тихий ропот, порыв улегся. Воздух ласкал кожу, как теплая вода. Небо нависало совсем близко. Протяни руку -- достанешь. Крупные звезды слепили глаза Мо. До его слуха дошел вдруг голос ночного сторожа, но он не уговаривал его спуститься, а рассказывал сон. -- Это приснилось не мне и не моей жене, а нашему соседу, бывшему врачу на пенсии. Жили мы тогда на южной окраине Чэнду. Сосед занимался традиционной медициной и, когда кто-нибудь заболевал, давал ему целебные травы. Иглотерапией тоже владел в совершенстве. Вот он однажды и рассказал мне, что видел во сне мою жену, как она рано утром стоит на коленях перед дверями магазина. На улице больше никого нет. Жена наклоняется, поднимает с земли собственную голову, приставляет ее к шее, встает и, придерживая голову руками, бежит по пустынной улице. Пробежала мимо него и не заметила. Мо чувствовал себя в отличной форме и, перебив сторожа, вдохновенно спросил: -- Сказать вам, что означал этот сон? -- Да, пожалуйста. -- Ваша жена должна была вскоре умереть. Скорее всего, от болезни горла. От рака. Не успел он произнести этот безапелляционный приговор, как ночной сторож бросился ему в ноги и стал просить прощения: его жена, сказал он, действительно скончалась через месяц после того, как сосед увидел этот сон. Однако, хоть авторитет Мо и поднялся в глазах сторожа на недосягаемую высоту, назвать ему девственницу он не смог, поскольку такой диковины среди "девчат со стройки" и прочих его знакомых давно уж не водилось. Единственное, чем он мог помочь аналитику, так это отвести его с утра на рынок, куда сходились все желающие наняться в служанки и где скорее можно было рассчитывать на успех. 7 "Железная леди с рынка прислуги Мо и представить себе не мог такого сказочного места, настоящего девичьего заповедника. И хотя само существование рынка прислуги оскорбляло его нравственное чувство как вопиющая социальная несправедливость, но тело его затрепетатало, когда он очутился среди толпы девушек и на него нахлынули женские запахи. Даже в звуке голосов было что-то плотское. "Боже мой, -- подумал Мо, -- я бы отдал все на свете, чтобы остаться на этой улочке, помогать этим девушкам, любить их, сжимать эти маленькие груди, ласкать обтянутые джинсами бедра. Я мог бы предложить им не работу и не деньги, а нечто большее -- тепло и любовь". Колени его дрожали, никогда еще он не был так близок к цели. Рынок прислуги занимал всю длину пологой мощенной камнями улицы, прилегавшей к скалистой горе. Она до сих пор носила имя, которым назвали ее в годы Революции: улица Большого Скачка. С другой стороны протекала подернутая туманом Янцзы, оттуда, из-за реки, прибывали хозяйки, по большей части горожанки, искавшие девушек в услужение. Оставив машину на другом берегу, они переплывали Янцзы в наемных моторных лодках, расхаживали по рынку и вели себя как на каком-нибудь овощном базаре: выбирали товар, спорили о цене. А через полчаса вместе с нанятой девушкой плыли назад в такой же моторке, рассекавшей мутно-коричневые, пенистые от канализационных стоков и промышленных отходов воды великой реки. Управляла рынком и поддерживала тут железную дисциплину некая госпожа Ван, женщина-полицейский лет пятидесяти, подтянутая, деловитая, издали казавшаяся вполне привлекательной и даже элегантной: высокая, коротко стриженная, в очках с тонкой оправой. Вероятно, когда-то она действительно была недурна собой, но перенесенная в молодые годы оспа изуродовала ее лицо, продырявив его как решето. За экономность, граничившую со скупостью, страсть к деньгам и строгость в расчетах (никто никогда не обманул бы ее и на юань) ее прозвали "рябой леди Тэтчер с рынка прислуги". Она, верно, знала об этом прозвище, Мо понял это, когда пришел к ней за разрешением заниматься на рынке толкованием снов. Ее контора располагалась в единственном на всю улицу и смотревшемся как крепость двухэтажном доме. Под портретом действующего китайского правителя на этажерке среди брошюр, распространяемых властями, и сборников речей крупных коммунистических деятелей стояла биография Маргарет Тэтчер. Директриса послушала Мо пару минут и остановила его, подняв руку: -- Ты же знаешь, что мы, коммунисты, -- атеисты. -- Да, но при чем тут психоанализ? -- растерянно спросил Мо. Он был сбит с толку. -- Твой психоанализ -- все равно что гадание. Не сводя с нее пристального взгляда (ему сказали, что она терпеть не может, когда ей не смотрят в глаза), Мо сказал: -- Если бы Фрейд услышал ваши слова... Договорить он не смог -- не хватило смелости. Да и сил смотреть на это лицо больше не было. Чтобы не поддаться желанию отвести взгляд, он вытаращил глаза. -- Кто такой Фрейд? -- спросила начальница. -- Основатель психоанализа. Еврей, как Маркс. -- Не надо так смотреть на меня, -- вдруг проговорила она, как робкая девушка, с ложной дрожью в голосе. -- Я старая и уродливая. -- Вы слишком скромны. -- Это вы слишком вежливы. -- Она погладила Мо по рукаву. -- Я расскажу вам свой сон, и если вы правильно его растолкуете, дам вам разрешение заниматься вашим ремеслом на улице Большого Скачка. Воскресенье, 25 июня Из-за этой паскуды Тэтчер у меня поехала крыша! Первый раз я употребляю в своих психоаналитических записях ругательные слова (обычно прибегаю к нейтральной, научной лексике), но только в таких грубых, откровенных выражениях и можно описать жуткую беседу с этой представительницей власти. Я буквально повредился в рассудке. Начать с того, что, глядя на эту мерзкую рябую рожу, я растерял все свои способности. За время моей, пусть короткой, практики у меня сложилась привычка закрывать глаза, слушая сны пациентов; тогда меня наполняет какая-то невидимая, почти волшебная сила. Сам рассказчик исчезает, слова слышатся издалека, но вдруг какое-нибудь из них словно электризуется, звучит как раскат грома и освещает все, как молния. Таков мой метод. Но сегодня я не имел физической возможности применить его -- эта Тэтчер здешнего околотка не терпит, чтобы перед ней закрывали глаза. Пока она рассказывала сон, я пялился на нее, и мне казалось, что я вижу ее мозг, такой же дырявый, как физиономия. Кажется, она рассказывала, что видела во сне собачье чучело, но с той са- мой секунды, когда она открыла рот, на меня накатило какое-то оцепенение и полное бессилие. Я с ужасом понял, что еле соображаю. Разом выветрились все психоаналитические термины, все принципы Фрейда и Юнга, к которым обычно примешивались китайские слова и изречения Конфуция, я только смутно помнил, что должен как-то выйти из положения, сделать то, чего эта мымра от меня ждет, то есть предсказать, что с ней случится. А что с ней вероятнее всего могло случиться? -- Собачье чучело означает, что вас скоро пригласят на роскошный банкет, -- сказал я. (Простите меня за эту профанацию, доктор Фрейд! Эти оспины меня просто гипнотизировали.) -- Когда? -- спросила Тэтчер. -- Сегодня вечером или завтра, -- ответил я и все-таки опустил веки. Тотчас перед глазами расплылись странные черные пятна. Она расхохоталась и снова положила свою лапищу на мой рукав. Смех был трескучий, нарочитый, подчеркивающий ее могущество. Лицо ее исказилось гримасой; оспины задрожали, запрыгали, сотни дырочек растягивались, набухали, становились с горошину величиной, потом вдруг сморщивались и разбегались. Бомба лопнула. Мне стало страшно. Я решил, что она никогда не даст мне этого паршивого разрешения. А жаль! Мне так полюбился рынок прислуги, и у меня было предчувствие, что он станет золотой жилой в моих поисках девственницы. Понедельник, 26 июня Ура, я продолжаю записи! Рябая Тэтчер выдала мне разрешение на практику. И я могу с гордостью сказать, что все послушно моей воле и моим предсказаниям: вчера вечером нашу леди внезапно пригласили на ужин к районному начальству. Сегодня я водрузил свое знамя посреди рынка. (Пока профессиональная удача мне еще ни разу не изменила!) То, что я утвердился здесь, на улице Большого Скачка, несомненно предвещает скорое завершение миссии, которую я должен выполнить для судьи Ди. Между прочим, я с радостью и интересом замечаю, что ремесло толкователя снов и особенно ясновидца начинает меня забавлять. Вторник, 2 7 июня Иногда сон тесно сплетается с явью. Сегодня был довольно неудачный, с точки зрения моих поисков, день. Приходили только немолодые женщины, которых я называл про себя перестарками, таких здесь меньшинство. Обычно я веду прием верхом на деревянном ящике, позаимствованном в единственной на всю улицу съестной лавочке, -- не слишком удобное сиденье. Клиентку же усаживаю под сенью знамени на настоящий стул, который беру напрокат у одного пенсионера. Это почти кресло, плетенное из бамбука и достаточно длинное, чтобы можно было на нем полулежать, вытянув ноги. Получилось отдаленное подобие кушетки в кабинетах моих европейских коллег. Первые посетительницы были относительно богаты. Я установил цену в три юаня за сеанс, это почти даром, но сам факт, что эти женщины в состоянии оплатить услуги толкователя снов, был в их глазах признаком буржуазной роскоши и отличал их от начинающих конкуренток. Как правило, они уже имели стаж работы у каких-нибудь директоров фирм, врачей, адвокатов, профессоров и даже местных знаменитостей, звезд кино и театра. Бамбуковое кресло трещало, когда они на него взбирались. Поза полулежа никому не нравилась. Они смеялись, охали: "Господи! Пытка какая-то!" -- и предпочитали сидеть. Связного разговора почти не получалось. Они честно пытались рассказывать мне свои сны, но все время сбивались. Сон ускользал из памяти, оставался беспомощный лепет. Некоторым и хотелось бы -- а я еще и подначивал их -- излить душу, поговорить о себе, но они не умели этого сделать. Чаще всего мне удавалось подцепить отдельные детали их сновидений, похожие на осколки разбитой вазы: половинка зеленого яблока, Учитель Фалугун, сушеная рыбина, свеча с дрожащим пламенем; или как будто в темноте громко пищит крыса, как будто у них вылезают целыми прядями или седеют волосы, сморщивается и сползает, как у змеи, кожа. Хоть работал я за гроши, но относился к делу со всей серьезностью. Если позволяла память, не упускал возможности почтить своих кумиров и привести цитату из Фрейда, Лакана или Юнга по поводу того или иного сна. Надо признать, что специфическая терминология психоанализа практически не поддается переводу. Когда я громко и торжественно произносил эти каббалистические слова не на мандаринском, а на мелодичном сычуаньском наречии, они приобретали комический смысл, так что женщины, как правило обступавшие меня тесным кольцом, покатывались со смеху. Со стороны можно было подумать, что я даю для них этакое эстрадное моношоу, хотя на самом деле терпеть не могу кривлянье. Самая первая клиентка была дамой лет пятидесяти, с перманентом и массивным дешевым перстнем. Ей приснилось, что она поймала рыбу. Большую или маленькую? Она не помнит. Чтобы показать ей, как важна эта деталь, я постарался, как мог, перевести длинный пассаж из Фрейда, в котором объясняется, что маленькая рыбка обозначает мужскую сперму, а большая -- ребенка, удочка же символизирует фаллос. Невозможно описать, какую бурную реакцию вызвало это толкование. Пациентка побагровела и закрыла лицо руками, а толпа зрителей разразилась хохотом, веселыми возгласами и оглушительными аплодисментами. Лица женщин, на миг сбросивших бремя заботы о хлебе насущном, сияли. Улица Большого Скачка приняла меня и утвердила в звании шута. Во многих снах присутствовал общий мотив -- утюг, символ конфликтов и рабства. ("Это значит, вы хотите, чтобы ваше положение изменилось", -- твердил я каждой, кому пригрезился этот предмет.) Одной снилось, что она гладит белье и зевает (как на картине Дега, которая свидетельствует о его сочувствии беднякам). Она будто бы широко раскрыла рот, потянулась и тут же увидела себя в одежде хозяйской дочки, которая лет на десять старше ее. Вечером, когда я уже сворачивался, меня посетила леди Тэтчер. В отличие от других женщин, она без возражений улеглась на бамбуковую кушетку, положила голову на деревянный валик и застыла с напряженным лицом, уставившись в землю. От нее исходил какой-то странный запах, не похожий на духи или местный одеколон. Говорила она с трудом, очень тихо и неразборчиво. Глядя на нее, я вспомнил описанных Фрейдом истеричек. -- Прошлой ночью мне опять приснилось собачье чучело. Я попытался выжать из нее хоть какие-то детали. Была ли собака в той же позе? Больше или меньше, чем в прошлый раз? Той же породы или другой? И какой именно? Может, она лаяла? А куда смотрела? Бесполезно. "Видела чучело" -- и точка. -- Правда, удивительно? -- Да нет. Повторяющийся образ -- типичное психическое проявление бессознательного. Этот феномен послужил одной из отправных точек исследований Фрейда. У него сказано: "Повторяющееся действие находит отражение в снах в виде постоянно появляющегося предмета". У железной леди отвисла челюсть. Впрочем, вряд ли она расслышала конец моего перевода, потому что, едва я произнес имя Учителя, как толпа грохнула. Некоторые девушки даже стали повторять его, как дразнилку. -- Что это еще за Фрейд? -- Я вам уже говорил в прошлый раз: создатель новой теории интерпретации сновидений. -- Я из его рассуждений ни слова не поняла. -- Суть его учения заключается в том, что истоки всех наших сновидений следует искать в детстве. Вспомните, когда вы первый раз в жизни увидели чучело собаки? -- Не помню. -- Ну постарайтесь, пожалуйста! Одно из величайших открытий Фрейда -- доказательство разрушительной роли подобных повторений. Дело не в том, чтобы расшифровать сон, разгадать загадку. А в том, чтобы найти средство, как вырвать вас из этого замкнутого круга, помочь свернуть с заезженной колеи, показать возможные отклонения... И снова взрыв смеха не дал мне закончить цитату. Полицейская дама нахмурилась, складки по сторонам носа стали еще заметнее. -- Я хочу знать одно: к чему мне приснилось собачье чучело. И плевать мне на твоего паршивого Фрейда! -- Она резко села и выкрикнула это визгливым, истеричным голосом, а под конец несколько раз нервно прищелкнула языком. -- Вот, я вспомнила. От этой собаки воняло, как от старой, заплесневелой книги. -- Она наклонилась поближе ко мне. -- Почти так же, как от тебя. -- Такой сон означает, что вы скоро охромеете. Это не было ни озарение, ни умозаключение, просто я разозлился и захотел в отместку обидеть ее. Сам не знаю, как у меня такое вырвалось! Наверное, сработало подсознание. В китайском есть такое устойчивое выражение для обозначения всех убогих: "рябые, хромые, шелудивые"... В повисшей гробовой тишине проскрипело бамбуковое ложе, послышалось щелканье языка и испуганное шушуканье в толпе. А потом леди Тэтчер засмеялась. Когда я со своим велосипедом садился в моторку, лодочник сказал мне, что женщины на рынке заключали пари: что станет с ногами леди Тэтчер. Два часа ночи. Я вдруг проснулся и попытался вспомнить, что мне снилось. Встал, хотел записать, но не успел. Самое главное утекло сквозь пальцы. Осталось общее ощущение чего-то страшного и отрывочные эпизоды. Какое-то политическое сборище под открытым небом на улице Большого Скачка -- море черных женских голов. Жара, ревут динамики, я стою посреди трибуны на коленях. На шее висит на цепи тяжелая, как жернов, бетонная плита и пригибает меня к земле. На ней написано мое имя и преступление: похититель девственниц. Леди Тэтчер произносит в микрофон обвинительную речь, но я не могу расслышать, что именно она говорит. С моего лба стекает пот -- накапало целую лужу. Потом вдруг ни с того ни с сего, как это бывает во сне, девушки привязывают меня к отцовскому велосипеду (заляпанное грязью переднее колесо крутится у меня носом), на котором по-прежнему укреплено знамя толкователя снов, и под злобные крики бросают в Янцзы. Река бурная и темная, я иду ко дну, а там колышутся какие-то листья (вернее, трава или водоросли). Черная вода сначала становится изумрудно-зеленой, потом тускнеет и, наконец, приобретает оливковый цвет. Древко сломалось, знамя покружило у меня над головой и, мерно покачиваясь, уплыло вдаль. Среда, 28 июня Всю дорогу до рынка прислуги, долгую и утомительную, странный сон не шел у меня из головы. Я пытался разобраться в нем: если первую часть, то есть собрание, можно отнести, так сказать, к судебно-процессуальной категории (вспомни, Мо, знаменитое начало "Процесса" Кафки, самую жуткую во всей мировой литературе фразу: "Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест"), то вторая, когда я тонул, согласно неумолимой логике и хронологии, должна означать приговор. Не надо быть психоаналитиком, чтобы уразуметь символ грозной опасности, витающей над моей головой, подстерегающей меня катастрофы, и я вполне отчетливо видел, как полицейская леди приставляет дуло к виску бедного толкователя снов. Знак Судьбы. Я пытался прогнать тревогу, пожимая плечами -- жест внутреннего подчинения неизбежному, -- но чувствовал, что рубашка на мне стала влажной от холодного пота. И все же верилось не до конца. Что-то удерживало меня от полного отчаяния и искушения отступиться от своей цели. В голове шла ожесточенная борьба между здравым смыслом, страхом и рекомендациями моих высокочтимых учителей. Наконец, когда я дошел до реки и ждал моторку, мне на ум пришла одна фраза из Юнга. Вот оно, настоящее озарение! Сновидение стало для меня кристально ясным: суд означал, что я что-то скрываю (свой замысел? свой план? свою любовь?), ну, а в эпизоде, где я тонул, главную роль играет вода, а она, по Юнгу, есть не что иное, как еще первобытный символ пусть прихотливых, но плодотворных сил. Не помню сейчас названия книги, но я бы легко нашел ее в библиотеке любого французского университета. Неожиданный поворот так обрадовал меня, что я достал термос и отхлебнул несколько глотков зеленого чая, как будто это было отменное виски. Потом снял туфли, связал их шнурками и повесил на руль велосипеда, закатал брюки, вошел в воду, а сам велосипед взял на плечи. Туфли болтались на шнурках. Я сделал несколько неловких шагов к подошедшей моторке и переступил через борт. На душе было легко и весело, я плыл и с удовольствием смотрел по сторонам. Пышные облака дрейфовали по небу и растворялись в синеве. Лодка плясала по волнам, вода плескалась и пела, наполняя меня новыми силами. "Спасибо судье Ди, -- думал я. -- Благодаря ему я прикоснулся к сокровенным глубинам жизни". Такого приема, какой устроили мне на улице Большого Скачка, я никак не ждал. Только я появился, как навстречу мне устремилась лавина радостно возбужденных женщин, они верещали, как сверчки, трепыхались, как бабочки. Старые и новые поклонницы облепили меня и зашептали мне в уши: "Леди Тэтчер охромела! Вчера вечером выходила из лодки и вывихнула левую лодыжку!" Четверг, 29 июня Ни вчера, ни сегодня рябая леди, вопреки обыкновению, не показывалась. Причина ее травмы пока неясна. Не исключено, что сработал психологический закон, который я называю внушением наоборот: чем больше человек, которому внушили страх перед какой-нибудь опасностью, старается от нее уберечься, тем неизбежнее она его настигает. И никакого ясновидения в том смысле, как это понимают в народе, тут нет. Так или иначе, но все два дня я был окружен ореолом славы, и клиентура моя значительно увеличилась. Всем вдруг стали сниться сны, и все бросились рассказывать их мне. Многие ухитрялись увидеть нечто, требующее толкования, прикорнув ненадолго посреди дня, после наспех проглоченного бутерброда, тут же, посреди улочки. Лучше всего было то, что у меня прибавилось контактов с молоденькими кандидатками в горничные. (Охотник за девственницами хищно вглядывался в лица: кто сгодится в жертву судье Ди?) Я понимал теперь, какое чисто физическое наслаждение испытывает ботаник, втыкая лопату в почву неизведанного края. Забывая о своей прямой задаче -- описывать новые растения, -- он то упивается необычными пряными ароматами, в которых сладость мешается с горечью, то восхищается необыкновенными формами и красками. Я едва мог удержать в памяти все обилие причудливых предметов, которые фигурировали в сновидениях моих юных клиенток: зеркало, железная дверь, дверь из крепкого дерева, ржавый перстень, заляпанное соевым соусом меню, перламутровый флакончик, еще один флакончик -- из матового стекла, длинное мыльце в черной коробочке, крутящийся поднос с губной помадой в витрине магазина, рухнувший мост, выбитые в скале ступеньки, которые крошатся и проваливаются под ногами, раздавленный кусочек угля, падение с велосипеда, у которого было седло с разноцветной бахромой, старинный пояс, увязающие в глине красные лакированные босоножки... Нищим девушкам, в основном приехавшим из горных деревушек, никогда не снились куклы, плюшевые мишки или слоники и уж тем более белые или бледно-розовые подвенечные платья. -- Мне знаете что снилось... (Хихиканье.) Мне часто кино снится. (Хихиканье.) Как будто я играю в фильме. Каком? Я уж не помню. Какая сцена? Погодите. Ну, вот, например, снилось, как будто я по ходу действия должна с кем-то поцеловаться... и рядом еще кто-то целуется... Мне ужасно стыдно. Но я знаю, что это все только снится... сама сплю, а все равно знаю. Понимаете? Так и думаю: это сон, -- и остаюсь во сне... Девчушке было лет шестнадцать. Совсем еще плоскогрудая, босоногая, зато с блестящим гребешком в волосах. (Лежа на моей бамбуковой кушетке, она все время почесывала левой пяткой забрызганную грязью правую голень.) Я вспомнил, что видел ее дня два назад на берегу реки -- она громко ругалась с товарками. Пока она говорила, я любовался ее изящными бедрами, которые еле-еле прикрывала короткая юбчонка. Кожа была покрыта, "точно шкурка у персика, легким прозрачным пушком", который воспевали поэты эпохи Тан. Мне показалось, что это должен быть несомненный признак девственности. Готовый прослезиться от волнения, я спросил: -- Сколько тебе лет? -- Семнадцать. -- Неправда, ну да все равно. Мне надо кое-что уточнить. Значит, ты видела во сне, как кто-то целуется. А у тебя самой уже есть такой опыт? -- Вы говорите как учитель. -- У меня мать почти учительница. Но ответь мне. Это важно для толкования сна. Ты с кем-нибудь целовалась? -- Ой, как стыдно! В жизни никогда. Но однажды мне снилось, что я смотрю по телевизору фильм и сама же в нем играю. Там один парень, известный киноактер, хотел меня поцеловать. Дело было ночью, на мосту. Он наклонился ко мне, почти прикоснулся губами к моим, но тут я проснулась. -- Прекрасно, милая, поздравляю! Твой сон предвещает перемены к лучшему. -- Вы думаете? Я получу работу? -- Больше чем работу, вот увидишь! Услышав такое, обступившие нас женщины охнули от изумления и зависти. Я решил на этом завершить сеанс, а попозже переговорить с девушкой еще разок наедине. На кушетке устроилась другая клиентка, за ней еще и еще, некоторые вымогали счастливые посулы для себя тоже, когда же я обслужил последнюю, киносновидицы уже не было. Пятница, 10 июня Проснулся одетым и даже в ботинках, как шахматный гроссмейстер, который всю ночь разрабатывал наступательную комбинацию. Брюки и рубашка оказались безбожно измятыми, ясно, что надо переодеваться. Я перерыл весь шкаф и мало того, что не нашел никакой приличной одежды, так еще нечаянно засунул палец между дверцами и прищемил до крови. На мои вопли прибежала матушка. Оказалось, благодаря некстати обуявшей ее заботливости, все три пары моих брюк как раз сейчас прокручиваются в стиральной машине. Пришлось дожидаться конца цикла. Чуть не рыча от злости, в одних трусах, я метался по убогой душной гостиной и все время натыкался на зеркало, безжалостно являвшее моему взгляду неприятного хлюпика с намечающимся брюшком. Кончилось тем, что я задел стоявшую на столе фаянсовую тарелку, она упала и разбилась вдребезги. Наконец я нацепил влажные брюки, вскочил на велосипед и вылетел из дома, позабыв про мусор, который матушка велела вынести на помойку. Вспомнил же о нем только тогда, когда остановился на перекрестке перед пожилым регулировщиком с повязкой службы уличного движения и флажком в руке. Он покрутил носом, принюхался и заметил белый пластиковый пакет, болтавшийся у меня на руле. Из пакета капала липкая черная жидкость. Регулировщик подозрительно покосился на нее, подошел поближе и взялся рукой за удочку на багажнике. К счастью, загорелся зеленый свет, я налег на педали и рванул вперед. Доехав почти до самой окраины, я наконец остановился на минутку и выкинул пакет. Дул сильный встречный ветер, аж свистело в ушах, поэтому поднимать флаг я не стал. Ехал довольный, спокойный, уверенный в себе. Мне даже хотелось слегка притормозить, чтобы насмотреться, возможно в последний раз, на благостный пейзаж Южного Китая: туманные холмы на горизонте, рисовые поля вдоль дороги, прячущиеся в бамбуковых рощах вдоль Янцзы деревушки. Приятно было подумать, что вот сейчас на рынке я встречусь с девушкой -- на самом деле девушкой, без всякого сомнения! -- которой снилось кино, и если она согласится на мое предложение, моим психоаналитическим вылазкам конец! А флаг я сохраню как драгоценную реликвию -- доказательство моей пламенной, вечной любви к Горе Старой Луны. Моторка уже поджидала меня, я влез в нее с велосипедом вместе. Перевозчик молча сунул мне конверт. Я удивился: -- Это что, мне письмо? Кто тебе дал? -- Начальница. Лодка отчалила и на малой скорости поплыла к другому берегу, к рынку прислуги. Я распечатал конверт, стал читать письмо. И обомлел с первых же строк. Судьба опять решила сыграть со мной дурную шутку. Меня передернуло от омерзения. Руки противно тряслись. Не дочитав до конца, я порвал письмо и выкинул в реку. -- Разворачивайся, я туда больше не поеду, -- сказал я лодочнику. Он замедлил ход, выключил мотор и застыл, держась за руль и уставившись на меня. -- В чем дело? Поворачивай! -- А ты заплатишь за переправу в оба конца? Я кивнул. Помедлив, я отцепил флаг с древнекитайским иероглифом "сон". И, при всем драматизме ситуации, чуть не рассмеялся. Потом размахнулся и бросил полотнище в воду. Оно спланировало на темно-бурые волны, попало в водоворот, крутанулось и пошло ко дну. Это проклятое письмо, написанное почерком прилежной школьницы, шариковой ручкой с жирной, пачкающей бумагу пастой, так и стоит у меня перед глазами. Начало его я помню наизусть: "Никогда не поверила бы, что в моем возрасте я еще могу влюбиться. Но это так! Знайте же, что мне сроду не снилось никаких собачьих чучел. И первый, и второй раз я все наврала. Придумала эти сны и попросила вас разгадать их, чтобы все поверили в ваши способности. Вы тронуты? Дайте мне знать. Любовь моя, давайте поженимся и будем вдвоем владеть всей улицей Большого Скачка. Если же вы не хотите, пожалуйста, уезжайте и никогда больше сюда не являйтесь. Оставьте меня в покое". (Дальше на двух страницах перечислялись сведения о ее детях, внуках и родителях...) Жениться на рябой старухе, у которой уже и внуки есть, -- лучше утопиться в Янцзы! Господи! Да за что мне такая честь, такая любовь, такое наказание! Что самое смешное, первый раз в моей жизни женщина предлагала мне стать ее мужем. Но какая женщина! закрывал ее и поглаживал корешок кончиками пальцев, думая уже о чем-то другом. Иногда ему вдруг казалось, что такую мысль он встречал прежде, и в поисках источника он принимался лихорадочно перелистывать тысячи страниц конспектов. Если же долго ничего не находил, то проверял новую догадку: наверное, нечто подобное он слышал на лекциях от преподавателя. Как это проверить? Он залезал в картонные коробки времен своей молодости, когда они с Горой Старой Луны учились в университете. Наконец, сидя на кровати рядом с раскрытым чемоданом, он опознал последнюю цитату. Ширмы на окнах были опущены, в комнате горели пять или шесть лампочек. Сверяясь с заранее составленным списком, он прибавил к уложенным вещам термос для чая, баночку жгучего красного перца, чтобы добавлять в еду, еще одну баночку маринованного зеленого перца к завтраку, несколько банок консервов, много пачек лапши быстрого приготовления, расческу с парой выломанных зубчиков, чистые тетради для записей, три-четыре шариковые ручки с корпусом под металл, несколько цветных карандашей... На дне ящика ему попалась хорошенькая, хотя чуть заржавевшая точилка, блестевшая в темноте как золото. Он испытал ее, с удовольствием глядя, как с тихим скрежетом выползает и повисает в воздухе тонкая спираль карандашной стружки. Вдруг Мо откинулся назад, закрыл глаза и застыл, прислонившись затылком к стене в такой позе, словно слушал музыку; на самом же деле у него перехватило дух и резким спазмом свело желудок (может, от запаха свинцового грифеля?). "...Мне сроду не снилось никаких собачьих чучел. И в первый, и во второй раз я все наврала..." Строки из письма рябой леди сами собой возникли в памяти. Мо встал и пошел в ванную. Не включая света, снял с себя все кроме очков. Белая ванна неясно мерцала в полумраке. Он пустил воду. Из гудящего на разные лады крана вырывалась горячая струя, от которой шел нар. Мо растянулся в ванне, очки его уплыли. Он был похож на затонувший корабль. Чувство унижения, которое заставила его пережить начальница рыночной полиции, нахлынуло с новой силой. Его едва не стошнило. Могло ли у меня зародиться хоть малейшее сомнение, когда она рассказывала свои сны? Да нет! Хотя... если вспомнить, как она лунатически смотрела куда-то вверх, сбивчиво, еле слышно бормотала... Мо терзала мысль, что психоанализ, это совершеннейшее оружие мысли, позволяющее проникать в глубины человеческих душ, пасовал перед примитивной, тупой, невежественной коммунисткой, которая сначала за милую душу выдумала сновидения, а потом еще и симулировала предсказанные толкователем-специалистом последствия! Лежа Цо горло в горячей воде, Мо проклинал эту лгунью, эту мнимую хромую, эту чертову леди Тэтчер. Снова подступила тошнота. Вода полилась через край. Мо встрепенулся, вылез. "Нет, я этого так не оставлю!" -- подумал он, наскоро вытерся и вернулся в комнату. Он сел за стол, положил перед собой лист бумаги, взял ручку, отвинтил колпачок и стал набрасывать черновик письма. "Госпожа начальница полицейского участка! -- почерк Мо был более разборчивым, но и более отрывистым, чем обычно. -- Имею честь сообщить Вам, что истины, открытые психоанализом, распространяются на всех, включая законных представителей власти и блюстителей общественного порядка. Позвольте сказать Вам, что, с психоаналитической точки зрения, сновидение, которое не имело места, а было придумано, ничем не отличается от того, которое на самом деле явилось бы Вам в бессознательном состоянии, поскольку бессознательное в данном случае проявилось в работе Вашего ума. Психически это абсолютно равноценные явления, которые одинаково свидетельствуют о вашей тревожности, подавленных желаниях, комплексах, о том, как грязна, гнусна, стерильна и инфантильна ваша душа..." Тут перед мысленным взором Мо, опять-таки сам собой, возник образ юной девушки, которой снилось кино и которая чрезвычайно привлекала его в сексуальном и профессиональном аспектах. Он вспомнил, с каким выражением лица рассказывала она о том, как снималась в фильме и ждала поцелуя. С нежностью и горечью снова увидел ее босые ноги и то, как она потирала левой пяткой заляпанную грязью правую лодыжку. Какой яркий случай! Настоящая девственница, восточная Алиса в Стране киночудес! Подумать только -- я был так близок к цели! Письмо к леди Тэтчер осталось недописанным -- Мо побоялся, как бы она ему не ответила и все это не вылилось в длинную и вздорную полемику о значении вымышленного сна или в бесконечную переписку. Черновик же он спрятал в одну из папок, которую также уложил в чемодан. А спустя несколько дней это письмо пропало в ночном поезде по дороге на остров Хайнань, вместе с голубым чемоданом фирмы "Делси", хоть и привязанным железной цепочкой в розовой пластиковой трубочке. Это случилось 6 июля. Что было дальше, читателю уже известно: несколько недель Мо без всякого результата продолжал поиски на этом огромном острове, пока случайно, беседуя по телефону со старинной знакомой, которая когда-то была его соседкой в Чэнду, не нашел наконец девушку (если можно так назвать бальзамировщицу трупов не первой молодости), не потерявшую невинность. Вторая часть События одной ночи 1 Ночной фургон Примерно через неделю после возвращения Мо с Хайнаня в квартире его родителей около часа ночи зазвонил телефон. Голос бывшей соседки, Бальзамировщицы, на другом конце провода произнес: -- Он умер. Я только что от него. -- Кто умер? -- Судья Ди. Все кончено. Какой кошмар! Письмо леди Тэтчер делало продолжение практики толкователя снов на рынке прислуги совершенно невозможным. Часов в шесть вечера следующего дня Мо, единственный на весь Китай психоаналитик, забившись в уголок своей комнаты в родительском доме, готовился к новому путешествию -- в островную провинцию Хайнань. Правительство объявило ее свободной экономической зоной, а народ прозвал "островом удовольствий", потому что сюда стекались девушки со всей страны, и расположен был этот остров за тысячу километров от родного города нашего героя, судьи Ди и тюрьмы, где томилась Гора Старой Луны. В голубой чемодан фирмы "Делси" Мо уложил портативный радиоприемник, прозрачный дождевик, солнечные очки (вернее, скрепленные тонкой металлической проволокой темные стекла, которые надевались поверх обычных очков, как окуляры, -- чудо французской оптики), одежду -- майки, шорты, несколько рубашек, пару летних сандалет и шлепанцы на тонких, как лист картона, подметках. Потом наступил черед самых главных сокровищ -- любимых книг, неизменных спутников во всех странствиях (ежедневная пища для ума, без которой я не могу обойтись и суток). Друг за другом проследовали в чемодан: толстый Ларусс в переплете с золотыми буквами; двухтомный "Словарь психоанализа" весом с добрых пять килограммов, в футляре; "Моя жизнь и психоанализ" Фрейда в переводе Мари Бонапарт, одобренном самим Фрейдом, одно из первых французских изданий 1928 г., издательство "Галлимар"; одна книга из серии "Изучение подсознания" под руководством Ж.-Б. Понталиса; "Отчет о психоаналитическом лечении маленькой девочки", переведенный женой Мальро (описание того, как, по словам Фрейда, "тайна половой жизни сначала смутно брезжит в детской душе, а затем полностью овладевает ею"); "Ниспровержение субъекта и диалектика желания" Лакана, лучший, по мнению Мо, труд о женском либидо; "Тайна золо