чал граф Фэрокский самым графским тоном. - Надеюсь, вы в добром здоровье. - Спасибо, прыгаем помаленьку. - И мистер Хакстер покивал головой. - А вы, Пенденнис, высоко занеслись со времен нашей драки у Уопшота, помните? Знаменитым писателем стали. Дружите со знатью. Я вашу фамилию в "Морнинг пост" видел. Небось погнушаетесь прийти поужинать со старым знакомым? Завтра вечером на Чартерхаус-лейн... соберутся отличные ребята от Варфоломея, и пунш будет первый сорт. Вот, пожалуйста, моя карточка. С этими словами мистер Хакстер выпростал руку из кармана, в котором держал трость, зубами открыл футляр с визитными карточками и, вытащив одну, протянул ее Пену. - Благодарствую, - сказал Пен, - но завтра вечером я, к сожалению, занят, мне придется уехать из города. И маркиз Фэрокский, поражаясь, как у такого субъекта хватило наглости дать ему карточку, величественно любезным жестом сунул карточку Хакстера в жилетный карман. А мистер Сэмюел Хакстер, возможно, и не видел большого общественного различия между Артуром Пенденнисом и собой. Отец мистера Хакстера был врачом и аптекарем в Клеверинге, точно так же, как родитель мистера Пенденниса был в свое время врачом и аптекарем в Бате. Но нахальство некоторых людей поистине непредрекаемо. - Ну, не беда, любезный, - сказал мистер Хакстер (он по природе был прост и откровенен, а тут еще успел выпить). - Если будете поблизости, захаживайте. По субботам я обычно дома, и сыр в буфете найдется. Всего наилучшего... Вон, звонят к фейерверку. Пошли, Мэри. - Ион вместе с другими гуляющими бегом устремился в сторону фейерверка. Едва этот приятный молодой человек скрылся из виду, как Пен со своей спутницей побежали туда же. Миссис Болтон последовала было за ними, но поскольку капитан Костиган считал ниже своего достоинства передвигаться бегом при каких бы то ни было обстоятельствах, он продолжал вышагивать молодцевато, но неторопливо, и вскоре они оба отстали от Пена и мисс Фанни. Возможно, Артур забыл, а возможно, и не пожелал вспомнить, что ни у капитана, ни у миссис Болтон нет денег, хотя это было ясно после их приключения у кассы; как бы там ни было, он заплатил по шиллингу за себя и за Фанни и стал подниматься с нею по лестнице на галерею. Они так спешили, что даже не оглянулись, чтобы удостовериться, следуют ли старшие за ними. Со всех сторон теснились спешащие наверх люди. Какой-то человек, обгоняя Фанни, так ее толкнул, что она охнула и пошатнулась; Артур, разумеется, ловко подхватил ее и, защищая от толпы, не выпускал из объятий, пока они не дошли доверху и не заняли свои места. Бедный Фокер сидел в самом верхнем ряду, освещаемый фейерверками, а в промежутках между ними - луной. Артур увидел его, посмеялся и тут же забыл думать о своем приятеле. Он был занят Фанни. Как она всем восхищалась! Как была счастлива! Как вскрикивала, когда ракета взмывала ввысь и рассыпалась лазурным, пунцовым, изумрудным дождем. Одно чудо за другим вспыхивало и гасло перед ее глазами, и девочка вся дрожала от восторга. Артур чувствовал, как она, закинув голову к небу, в увлечении сжимает его руку. - Какая красота, сэр! - воскликнула она. - Не говорите мне "сэр", Фанни, - сказал Артур. Девушка вспыхнула. - А как мне вас называть? - спросила она тихим дрогнувшим голосом. - Как мне надо говорить, сэр? - Опять? А впрочем, Фанни, я забыл; так лучше, милая, - сказал Пенденнис мягко. - Но мне-то можно называть вас Фанни? - Ну, еще бы! - И снова маленькая ручка стиснула его руку, и девушка прильнула к нему так крепко, что он услышал биение ее сердца. - Мне можно называть вас Фанни, потому что вы еще девочка, и очень хорошая девочка, а я старик. Но вы лучше говорите мне "сэр" или, если хотите, мистер Пенденнис. Ведь мы, Фанни, не одного с вами круга. Вы не сердитесь на меня, но... зачем же вы отнимаете руку, Фанни? Вы меня боитесь? Думаете, я вас обижу? Ни за что на свете, милая моя девочка. И... посмотрите, как хороша луна, и звезды, как спокойно они светят, когда ракеты гаснут, а колеса перестают сверкать и шипеть. Когда я шел сюда, я и не думал, что рядом со мною будет любоваться фейерверком такая хорошенькая соседка. Я ведь живу один и очень много работаю. Я пишу, Фанни, в книгах и в газетах, и сегодня я страшно устал и уже готов был весь вечер провести в одиночестве, а тут... да не плачьте же, девочка милая... Пен разом прервал речь, которую начал так спокойно, - женские слезы всегда выводили его из равновесия, - и принялся утешать и успокаивать Фанни, произнося бессвязные слова сочувствия и ласки, которые нет нужды здесь приводить, ибо в печати они выглядели бы нелепо. Так же нелепо выглядели бы в печати слова, которые мать говорит ребенку или жених - невесте. Эта безыскусственная поэзия непереводима и слишком тонка для неуклюжих определений грамматистов. Одним и тем же словом обозначается приветствие, которое мы запечатлеваем на лбу нашей бабушки и на священной щеке любимой. Хотим ли мы намекнуть, что слово это понадобилось бы Артуру Пенденнису? Отнюдь нет. Во-первых, было темно: фейерверк кончился, и никто не мог бы ничего увидеть; во-вторых, он не выдал бы такой тайны, это было не в его характере; а в-третьих и последних, пусть честный человек, которому приходилось целовать красивую девушку, скажет, как бы он сам вел себя в таком затруднительном положении? Ну, а если говорить правду, то, какие бы ни возникли у вас подозрения, и как бы вы ни поступили в подобных обстоятельствах, и как бы ни хотелось поступить Пену, он повел себя честно и мужественно. "Я не намерен играть сердцем этой девочки, - сказал он себе, - я помню о ее чести и о своей. Она, видимо, наделена опасной и заразительной чувствительностью, и я очень рад, что фейерверк кончился и что я могу сдать ее на руки мамаше". - Пошли, Фанни. Осторожно, ступенька, обопритесь на меня. Да не спотыкайтесь вы, до чего же рассеянная малютка! Сюда, сюда, а вот и ваша матушка. И в самом деле, у дверей стояла миссис Болтон, крепко сжав в руке зонтик и терзаясь тревогой. Она вцепилась в Фанни с чисто материнской горячностью и стала быстро ей выговаривать вполголоса. Во взгляде капитана Костигана - он стоял позади матроны и подмигивал из-под шляпы Пенденнису - была бездна лукавства. Поймав этот взгляд, Пен невольно расхохотался. - Напрасно вы не пошли со мной, миссис Болтон, - сказал он, предлагая ей руку. - Рад возвратить вам мисс Фанни в целости и сохранности. Мы думали, что вы тоже подниметесь на галерею. Фейерверк нам очень понравился, правда? - Еще бы! - сказала мисс Фанни, потупив глазки. - Последний "букет" был просто великолепен, - продолжал Пен. - Но я, милые дамы, десять часов ничего не ел, а посему разрешите пригласить вас поужинать. - Я тоже не прочь перекусить, - сказал Костиган. - Только вот кошелек забыл дома, а то бы я непременно предложил дамам угощение. Миссис Болтон холодно заявила, что у нее разболелась голова и больше всего ей хочется домой. - Лучшее средство от головной боли - салат с омарами и стакан вина, - галантно сказал Пен. - Не обижайте меня, миссис Болтон, прошу вас. Без вас мне ужин в горло не полезет, а я, честное слово, нынче не обедал. Берите же мою руку, давайте зонтик. Костиган, поухаживайте за мисс Фанни! Если миссис Болтон не удостоит меня своим обществом, я подумаю, что она на меня сердится. Давайте поужинаем не спеша; а потом все вместе поедем домой в кебе. Кеб, салат с омарами, открытая и дружелюбная улыбка Пенденниса усыпили подозрения доброй женщины, и она сменила гнев на милость. Раз уж мистер Пенденнис так любезен, от омаров она, пожалуй, не откажется... И они двинулись к ресторану, где Костиган, едва войдя в кабинку, позвал лакея таким зычным и грозным голосом, что к нему сразу кинулись двое. Все изучили висевшую на стене карточку, и Фапни было предложено выбрать блюдо по своему вкусу. Она сказала, что тоже любит омаров, однако же присовокупила, что обожает и пирог с малиной. Пен заказал и пирог, и еще - бутылку самого шипучего шампанского для услаждения дам. Маленькая Фанни выпила шампанского... а может, она в этот вечер уже отведала и другого пьянящего зелья? Ужин прошел очень весело, капитан и миссис Болтон угостились еще и пуншем на рисовой водке, который в Воксхолле бывает особенно ароматен, а затем Пен потребовал счет и расплатился весьма щедро, "как настоящий английский джентльмен прежнего времени, ей-богу!" - восхищенно заметил Костиган. И поскольку капитан, выходя из кабины, подал руку миссис Болтон, Фанни досталась Пену, и молодые люди в самом веселом расположении духа пошли следом за старшими. Шампанское и пунш (хотя все пили умеренно, кроме, разве, бедного Коса, у которого ноги стали чуть заплетаться) так подбодрили их и развеселили, что Фанни начала подпрыгивать и перебирать ножками в такт оркестру, игравшему вальсы и галопы. По мере приближения к площадке для танцев, и музыка, и ножки Фанни, казалось, все убыстрялись в своем движении - словно она отделялась от земли и удержать ее на земле можно было только силой. - Потанцуем? - предложил принц Фэрокский. - Вот будет славно! Миссис Болтон, сударыня, позвольте мне сделать с ней один тур! - И едва мистер Костиган сказал: "Бегите!" - а миссис Болтон ничего не сказала (старый боевой конь, она при звуке трубы и сама охотно вышла бы на арену), как Фанни мигом скинула шаль и они с Артуром закружились в вальсе среди разношерстной, но очень веселой толпы танцующих. У Пена на этот раз не вышло промашки с мисс Фанни, как некогда - с мисс Бланш; во всяком случае, сам он не дал промашки. Они очень ловко и с большим удовольствием станцевали вальс, потом галоп, потом опять вальс, и тут на них налетела другая пара, только что примкнувшая к поклонникам Терпсихоры. То были мистер Хакстер и его розовоатласная дама, которую мы уже видели. По всей вероятности, мистер Хакстер тоже успел поужинать - он был возбужден еще больше, чем раньше, когда напомнил Пену о их знакомстве; и едва не сбив с ног Артура и его даму, он, как водится, обрушился на ни в чем неповинных, им же обиженных людей и стал осыпать их бранью. - Вот недотепа! Не умеешь танцевать, так не лезь под ноги, дубина стоеросовая! - орал молодой лекарь, перемежая эти слова другими, куда более крепкими, к которым присоединилась визгливая брань и смех его дамы. Танцы прекратились, бедная Фанни замерла от ужаса, а Пен пришел в страшное негодование. Разъярила его не самая ссора, а позор, ей сопутствующий. Стычка с таким субъектом! Скандал в общественном месте, да еще при дочке сторожа! Какой конфуз для Артура Пенденниса! Он поспешно увлек Фанни подальше от танцующих, к ее мамаше, и мысленно пожелал этой леди, и Костигану, и бедной Фанни провалиться в тартарары, а не оставаться здесь, в его обществе и под его защитой. Когда Хакстер пошел на штурм, он не разобрал, кого ругает; но, узнав Артура, тотчас рассыпался в извинениях. - Придержи свой глупый язык, Мэри, - сказал он своей спутнице. - Это же старый приятель, земляк. Прошу прощения, Пенденнис. Я не видел, что это вы, любезный. Мистер Хакстер был питомцем клеверингской школы, одним из тех, что присутствовали при побоище, описанном в начале этой повести, когда Пен одолел самого большого и сильного ученика, - Хакстер знал, что ссориться с Пеном небезопасно. А Пену его извинения были так же противны, как его ругань. Он прекратил пьяные излияния Хакстера, предложив ему замолчать и не поминать его, Пенденниса, имя ни здесь, ни где бы то ни было, и зашагал к выходу из сада, сопровождаемый хихиканьем зрителей, которых он всех поголовно готов был изничтожить за то, что они оказались свидетелями его унижения. Он шагал к выходу, совсем позабыв о бедной Фанни, которая дрожа семенила за ним вместе с матерью и величественным Костиганом. Его привели в себя слова капитана - тот тронул его за плечо не доходя турникета, - Обратно не пустят, нужно будет снова платить, - сказал капитан. - Может, мне лучше воротиться и передать этому типу ваш вызов? Пен расхохотался. - Вызов? Вы что же, думаете, я буду драться с таким субъектом? - Нет, нет, не нужно! - воскликнула Фанни. - Как вам не совестно, капитан Костиган! Капитан пробормотал что-то касательно чести и хитро подмигнул Артуру, но тот галантно произнес: - Не бойтесь, Фанни. Я сам виноват, что пошел танцевать в таком месте. И вас потащил - уж вы не обессудьте. И он снова подал ей руку, кликнул кеб и усадил в него трех своих друзей. Он уже хотел заплатить вознице, а себе нанять другой экипаж, но маленькая Фанни, еще не оправившись от испуга, протянула из кеба руку и, схватив Пена за полу, стала умолять его ехать вместе с ними, - Так вы не верите, что я не пойду с ним драться? - спросил Пен, совсем развеселившись. - Ну хорошо, будь по вашему... В Подворье Шепхерда, - приказал он. Кеб тронулся. Тревога девушки была Пену приятна до чрезвычайности, все его раздражение и гнев как рукой сняло. Пен доставил дам к дверям сторожки и дружески распростился с ними; а капитан снова шепнул ему, что зайдет утром и, буде он того пожелает, передаст его вызов этому негодяю. Но капитан уже был в обычном своем состоянии, и Пен не сомневался, что, проспавшись, ни он, ни Хакстер и не вспомнят о вчерашней ссоре. Глава XLVII Визит вежливости Костиган не поднял Пена среди ночи; никаких враждебных посланий от Хакстера он тоже не получил, и пробудился в гораздо более бодром расположении духа, нежели обычно бывает с усталыми, всем пресыщенными жителями Лондона. Делец из Сити просыпается с заботой о консолях, и не успеет сон отлететь из-под его ночного колпака, его уже одолевают мысли о бирже и конторе; юрист, едва открыв глаза, обдумывает дело, над которым ему предстоит работать весь день, чтобы к вечеру передать обещанные документы адвокату. Кого из нас не ждет своя тревога с первой же минуты пробуждения от ночного сна? О, добрый сон, позволяющий нам с новыми силами взяться за повседневный труд! О, Мудрое Провидение, которое, наделив нас работой, сотворило и отдых! Работа мистера Пенденниса - может быть, по причине его собственного характера - не очень его увлекала: ведь у наемного работника приятное волнение, сопутствующее литературному труду, быстро проходит, и радости от лицезрения своих писаний на газетной или журнальной странице хватает от силы на первые три-четыре раза. Пегас, когда он взнуздан и вынужден изо дня в день ходить в упряжи, не менее прозаичен, чем любая другая кляча, и не станет работать без кнута и без корма. Вот так и мистер Пенденнис работал в газете "Пэл-Мэл", - хоть и получая, после успеха своего романа, более высокую плату, но без всякого увлечения; он старался делать все, или почти все, что мог, писал когда хорошо, а когда и плохо. Он был литературной клячей, от природы быстроногой и прыткой. И общество, - вернее та часть его, которую он знал, - не слишком его забавляло и влекло. Сколько бы он ни хвастался, для женского общества он был еще молод; вероятно, человек может по настоящему им наслаждаться, лишь когда перестает думать о себе и уже не мечтает покорять сердца. Молод он был и для того, чтобы быть принятым на равной ноге мужчинами, которые уже чего-то достигли в жизни, - в их разговорах он мог участвовать лишь как слушатель. А для своих веселящихся сверстников он был слишком стар; для деловых людей - слишком любил веселье; словом - он был обречен на то, чтобы частенько проводить время в одиночестве. Одиночество - удел многих людей; и многим оно по душе, а многие без труда переносят его. И Пенденнис нельзя сказать, чтобы очень им тяготился, хотя и любил, по своему обыкновению, поворчать и пожаловаться. "Что за славная, простодушная девочка, - подумал Пен, как только проснулся на утро после Воксхолла. - Как мило и естественно она держится и насколько это приятнее, чем жеманство девиц на балах (тут он вспомнил, конечно же, наигранное простодушие мисс Бланш и глупые ужимки некоторых других светских девиц). И подумать только, что такая прелестная розочка могла вырасти в сторожке, расцвести в таком старом, унылом цветочном горшке, как Подворье Шепхерда! Значит, старик Бауз учит ее петь? Судя по тому, как она говорит, голос у ней, должно быть, чудесный. Я люблю такие низкие, глуховатые голоса. "А как мне вас называть?" Бедная маленькая Фанни! Нелегко мне было разыгрывать важного барина и велеть ей, чтобы говорила мне "сэр". Но никаких глупостей мы не допустим. Фауст и Маргарита - это не по моей части. Ах этот Бауз! Он, значит, учит ее пению? Хороший он старик - джентльмен, хоть и обносившийся; философ, и сердце золотое. Как он был добр ко мне во время той истории с Фодерингэй! У него тоже были свои печали и горести. Нужно мне почаще видаться с Баузом. Знакомых следует иметь во всех кругах общества. А свет мне наскучил. Да и нет сейчас никого в городе. Верно, навещу-ка я Бауза, а заодно и Костигана: до чего же интересный тип! Вот я к нему присмотрюсь, а потом выведу его в книге". Так рассуждал про себя наш антрополог; и поскольку газета "Пэл-Мэл" выходила по субботам и в этот день, следовательно, ни мозги, ни чернила сотрудников ей не требовались, мистер Пенденнис решил воспользоваться свободным днем и наведаться в Подворье Шепхерда - для того, конечно, чтобы повидать старого Бауза. Надобно сказать, что будь Артур самым отъявленным повесой, самым коварным ловеласом, задумавшим обольстить молоденькую девушку, он едва ли мог бы пленить и покорить Фанни вернее, чем сделал это накануне вечером. Его фатоватый покровительственный тон, его высокомерие, щедрость и добродушие, даже честность, заставившая его пресечь робкие намеки девочки и не позволившая употребить во зло ее чувствительность, - словом, и недостатки его и достоинства равно вызывали ее восхищение; и если б мы могли заглянуть в чуланчик, где Фанни спала на одной постели с двумя сестренками (которым мистер Костиган приносил яблоки и коврижки), - мы бы увидели, как бедняжка вертится с боку на бок, не давая покоя двум своим маленьким соседкам и вспоминая все радости и события этого столь радостного, столь богатого событиями вечера и каждый взгляд, каждое слово, каждый шаг его лучезарного героя - Артура. Фанни успела прочитать немало романов - тайком и открыто, трехтомных и выпусками. Журналы в то время еще не получили большого распространения, так что Фанни и ее сверстницы не могли купить за пенни шестнадцать страниц восторгов, - что ни страница, то преступления, убийства, угнетенная добродетель и бессердечные соблазнители-аристократы; но зато она имела доступ в библиотеку, которую, наряду со школой и кондитерско-шляпной лавочкой, держала мисс Минифер, - и Артур представлялся ей воплощением всех героев из всех милых ее сердцу замусоленных томов, которые она проглотила. Мистер Пен, как мы знаем, был франтом по части сорочек и прочих мелочей туалета. Фанни ужасно понравилось и его тонкое белье, и нарядные запонки, и батистовый носовой платок, и белые перчатки, и очаровательные, блестящие, как зеркало, башмаки. Принц явился, и бедная служаночка была повержена в прах. Образ его посещал ее в беспокойном сне; звук его голоса, синее сияние глаз, взгляд, в котором любовь мешалась с жалостью, мужественная, подбадривающая улыбка, веселый, заразительный смех - все это снова и снова вставало у ней в памяти. Она чувствовала, как ее обвивает его рука, видела, как замечательно он улыбается, наливая ей шампанского, такого вкусного! А потом она вспомнила, как подсмеивались над ней подруги - Эмма Бейкер, которая теперь так задирает нос, потому что ее жених - подумаешь! - в белом фартуке торгует сыром на Клер-Маркет, и Бетси Роджерс, которая всем прожужжала уши своим ухажером, а он всего-навсего клерк у какого-то стряпчего и повсюду ходит с синей холщовой сумкой. Поэтому Фанни нисколько не удивилась, когда часа в два пополудни, сразу же после их обеда (отца семейства не было в городе - он не только служил сторожем в Подворье, но еще и работал в известном похоронном бюро Тресслера, что на Стрэнде, и отбыл в деревню с катафалком графини Эстрич), из-под арки появился джентльмен в белой шляпе и белых панталонах и остановился у окошечка сторожки; не удивилась, а только обрадовалась безмерно и вся залилась краской. Она знала, что это Он. Она знала, что Он придет. И вот Он пришел: его королевское высочество дарит ее улыбкой. Она крикнула: "Маменька!" - вызывая из верхней комнаты миссис Болтон, а сама подбежала к двери и, оттолкнув младших, распахнула ее. Как она покраснела, протягивая ему руку! Как любезно он снял свою белую шляпу, входя в комнату под удивленными взглядами детей! Он справился у миссис Болтон, хорошо ли она спала после вчерашних волнений и прошла ли у ней голова; а также объяснил, что, оказавшись в этих краях, не мог не зайти узнать, как поживает его юная знакомка. Миссис Болтон поначалу приняла эти авансы с некоторой долей страха и подозрительности; но Пен не унимался: он и не замечал, что ему не рады. Оглядевшись, куда бы сесть, и не обнаружив свободного стула - на одном лежала крышка от кастрюли, на другом рабочая шкатулка, - он выбрал высокий детский стульчик и взгромоздился на эту неудобную вышку. Дети рассмеялись, и громче всех - большое дитя Фанни, ее пуще всего позабавило и поразило, что его высочество соизволил так просто себя держать. Он - и вдруг сел на это креслице! Как маленький!.. Часто, часто впоследствии глядела она на этот предмет обстановки. А разве нет почти у каждого из нас в комнате такого кресла, где воображение рисует нам незабвенный образ, откуда смотрит на нас с улыбкой милое лицо, которое, быть может, уже никогда нам не улыбнется? Итак, Пен уселся и продолжал свою стремительную беседу с миссис Болтон. Он расспросил ее о похоронном бюро и сколько факельщиков будет провожать останки графини Эстрич; и о Подворье - кто да кто там живет. Он проявил большой интерес к коляске мистера Кэмпиона и упомянул, что встречал его в обществе. Он заявил, что не прочь купить акции компании Полвидл и Тредидлум, - у них миссис Болтон тоже делает уборку? А свободные квартиры в Подворье есть? Здесь лучше, чем в Темпле; он с удовольствием переехал бы в Подворье Шепхерда. И еще он проявил живой интерес к капитану Стронгу и к его другу... полковник Алтамонт, так, кажется, его зовут? Капитана он встречал еще дома, в деревне. И здесь он у него обедал, еще до того как к нему вселился полковник. Какой он из себя, этот полковник? Толстый такой, весь в драгоценностях, в парике и с большими черными баками?.. Очень черными (тут Пен состроил хитрую гримасу, чем вызвал у своих слушательниц приглушенные смешки)... да, очень черными, скорее даже иссиня-черными, а вернее будет сказать - зеленовато-лиловыми? Ну конечно, он самый; его он тоже встречал у сэра Фр... в обществе. - Да мы знаем, - выпалила миссис Болтон. - Сэр Фр. - это сэр Фрэнсис Клеверинг; он часто бывает у капитана, в неделю раза два, а то и три. Сколько раз посылал моего сынишку за гербовыми марками. Ох, батюшки, виновата, не след бы мне про это болтать, - спохватилась миссис Болтон, которую Пен к тому времени успел окончательно разговорить. - Ну, да вы джентльмен, мистер Пенденнис, мы это знаем, ведь вы показали, что умеете себя вести, верно, Фанни? Фанни готова была расцеловать ее за эти слова. Подняв свои темные глаза к низкому потолку, она отвечала прочувствованно: - Ваша правда, маменька. Пен охотно узнал бы побольше о гербовых марках и обо всем, что творилось в квартире Стронга. И он спросил, когда к нему вселился Алтамонт, и посылает ли он тоже за гербовыми марками, и кто он такой, и много ли у него бывает народу. На все эти вопросы, которые Пен задавал довольно ловко, - он имел свои причины интересоваться времяпрепровождением сэра Фрэнсиса Клеверинга, - миссис Болтон отвечала в меру своего разумения и познаний, очень, впрочем, ограниченных. Когда вопросы у Пена истощились, он, на счастье, вспомнил одну из выгод своей принадлежности к прессе и спросил, не желают ли дамы получить контрамарки в театр. Театр они обожали, как почти все, кто был когда-либо к нему причастен. Когда Болтон опять отлучится по делам (он в последнее время что-то ходил невеселый, стал много пить и портил жизнь женской половине своего семейства), они с превеликим удовольствием сходят в театр, а за себя оставят в сторожке маленького Барни; словом, и мать и дочь приняли великодушное предложение мистера Пенденниса и благодарности их не было границ. Фанни даже в ладоши захлопала; лицо ее сияло. Она, смеясь, покивала своей маменьке, а та, смеясь, покивала ей. Миссис Болтон была еще достаточно мдлода, чтобы ценить удовольствия, и, по ее мнению, отнюдь не слишком стара, чтобы нравиться. А мистер Пенденнис в разговоре с ней отпустил, вероятно, парочку комплиментов или ввернул что-нибудь для нее приятное. Начав с враждебности и подозрений, она стала теперь почти столь же ревностной сторонницей Пена, как и ее дочь. Когда две женщины проникаются симпатией к одному мужчине, они подзуживают одна другую - подталкивают друг дружку вперед, - и наперсница, из чистого сочувствия, увлекается не меньше героини; так, по крайней мере, утверждают философы, изучавшие эту науку. После разговора о билетах в театр и прочих приятностей, все предались безмятежному веселью, которое было прервано лишь на короткое мгновение: одна из младших девочек, услышав слово "Астли", заявила, что ей тоже очень хочется туда пойти, но Фанни прикрикнула на нее: "Отстань!" - а маменька сказала: - Беги, Бетси-Джейн, поиграй во дворе, вот умница. - И обе невинные малютки в фартучках, Бетси-Джейн и Эмилия-Энн, отправились резвиться на песке, вокруг статуи Шепхерда Великого. Тут-то с ними, как видно, разговорился их старый приятель, обитавший в Подворье; ибо в то время как Пен разливался соловьем, а хозяйки в полном восторге смеялись его шуткам, какой-то старичок, выйдя из-под арки, подошел к сторожке и заглянул в дверь. При виде Артура, сидящего на столе, как Макхит в пьесе, и занятого непринужденной беседой с миссис Болтон и ее дочерью, лицо его вытянулось. - А, мистер Бауз! Здравствуйте, мистер Бауз, - громко и весело воскликнул Пен. - А я к вам в гости, вот забежал спросить, как к вам пройти. - Вы шли ко мне, сэр? - печально повторил Бауз и, войдя, пожал Пену руку. "А чтоб ему, этому старикашке", - подумал кто-то из бывших в комнате, а может быть, и не только она. Глава XLVIII В Подворье Шепхерда Узнав мистера Бауза, наш Пен произнес "здравствуйте, мистер Бауз!" очень громко и весело и приветствовал его очень бойко и развязно, однако щеки его залились румянцем (и на щечках Фанни тотчас затрепетал такой же красный флажок); а после того как Бауз и Артур обменялись рукопожатием и первый ответил иронической усмешкой на заверение второго, что он-де как раз шел к нему в гости, - в комнате воцарилось тягостное и словно бы виноватое молчание, которое Пен, впрочем, скоро прервал шумной болтовней. От этого шума молчание, конечно, нарушилось, но тягостное чувство осталось и усугуби- лось - так в склепе сгущается мрак, если зажечь одну-единственную свечу. Пенденнис стал было рассказывать в шутливом тоне о вчерашних приключениях и пробовал изобразить, как Костиган тщетно взывал к контролеру в Воксхолле. Имитация не удалась. Разве в человеческих силах изобразить такое совершенство! Никто не смеялся. Миссис Болтон даже не поняла, кого представляет Пен - капитана или контролера. Фанни робко хихикнула разок, но лицо у нее было испуганное; а мистер Бауз хмурился точь-в-точь, как когда играл на скрипке в оркестре или исполнял трудную пьесу на разбитом фортепьяно в Черной Кухне. Пен чувствовал, что не имеет успеха; голос его становился все тише, все неувереннее и наконец грустно мигнул и погас; и снова наступила тьма. Под аркой ворот прошел рассыльный, что обретается при Подворье Шепхерда: все услышали стук его каблуков по каменным плитам. - Вы шли ко мне, сэр, - сказал мистер Бауз. - Так, может, вы будете добры подняться в мою квартиру? Это для нее большая честь. Расположена она довольно высоко, но... - Ну что вы! - перебил его мистер Пенденнис. - Я сам живу на чердаке, а Подворье Шепхерда куда уютнее, чем Лемб-Корт. - Я знал, что вы живете в четвертом этаже, - сказал Бауз, - и как раз хотел сказать... не сочтите такое замечание невежливым... что воздух в верхних этажах здоровее для молодых людей, нежели воздух сторожки. - Сэр! - сказал Пен. (Свеча снова вспыхнула, он уже готов был к ссоре, как обычно бывает с людьми, если они неправы.) - Разрешите мне самому выбирать себе знакомых и не... - Вы изволили сказать, что имели намерение посетить мое скромное жилище, - произнес мистер Бауз своим печальным голосом. - Показать вам дорогу?.. Мы с мистером Пенденнисом старые друзья, миссис Болтон, очень старые знакомые; и еще на самой заре его жизни столкнулись на узкой дорожке. Старик дрожащим пальцем указал на дверь, в другой руке держа шляпу; поза его была несколько театральна, так же как и слова - за свою жизнь он наслушался немало из накрашенных уст актрис и актеров. Но он не лицедействовал, не кривлялся, и Пен отлично это знал, хотя и склонен был подшутить над мелодраматической манерой старика. - Пойдемте, сэр, - сказал он, - раз вы на этом настаиваете. Миссис Болтон, всего наилучшего. До свиданья, мисс Фанни; я всегда буду с удовольствием вспоминать наш вечер в Воксхолле; и насчет контрамарок не забуду. Он пожал ей руку, ощутил ответное пожатие и ушел. - До чего же симпатичный молодой человек! - воскликнула миссис Болтон. - Вам так кажется, маменька? - спросила Фанни. - Я все думала, на кого он похож, - продолжала миссис Болтон, глядя в окошко вслед удаляющемуся Пену. - Когда я играла в "Сэдлерс-Уэлзе", у миссис Сэрл, к нам все ездил в тильбюри один молодой джентльмен из Лондона, в белой шляпе, ну как две капли воды - он, только у того бакены были черные, а у мистера Пенденниса - рыжие. - Бог с вами, маменька, они у него каштановые! - ввернула Фанни. - Он ездил ради Эмили Бадд, той, что танцевала Коломбину в спектакле "Жига Арлекина, или Наваринское сражение", когда заболела мисс де ля Боски - хорошая была танцовщица, и наружность для сцены очень авантажная, - а он был крупный кондитер, и загородный дом имел в Хомертоне, и все катал ее в своем тильбюри по Госвелл-роуд. А в один прекрасный день они как уехали, так и поженились в церкви святого Варфоломея, в Смитфильде, - оглашение-то когда было, никто и не знал. И теперь у ней своя коляска, и в газете я про нее читала, как она устраивала в доме лорд-мэра бал в пользу богадельни для прачек. А возьми леди Мирабель, дочку капитана Костигана, - тоже была актрисой, это все знают. И много еще в том же духе наговорила миссис Болтон, то выглядывая в окно, то перетирая посуду и расставляя ее по местам в угловом буфете; а под конец своей речи она с помощью Фанни стряхнула и сложила скатерть и убрала ее в ящик стола. Хотя Костигану в свое время довольно точно разъяснили денежные обстоятельства Пена, он за давностью лет, вероятно, позабыл о том, что узнал в Чаттерисе, а может быть, и природная склонность к преувеличениям заставила его раздуть доходы своего друга. Накануне вечером, когда Пен сбежал с Фанни, он, прогуливаясь с миссис Болтон, успел яркими красками расписать ей Фэрокс- Парк, упомянуть о громадном состоянии Пенова дядюшки, майора, и проявить большую осведомленность касательно движимой и недвижимой собственности самого Артура. За ночь миссис Болтон, надо полагать, все это обдумала, и внутренним взором уже видела Фанни разъезжающей в коляске, как старая товарка миссис Болтон - танцовщица из театра "Сэдлерс-Уэлз". Во время заключительной процедуры - складывания скатерти - две эти глупые женщины поневоле сошлись почти вплотную, и когда Фанни, подхватив скатерть, сложила ее в последний раз, мать легонько взяла девушку за подбородок и поцеловала. И снова красный флажок затрепетал на щечках Фанни. Что же значит этот сигнал? На сей раз - не тревогу. На сей раз бедная Фанни зарделась от радости. Бедная Фанни! Неужели же любовь - грех, что начало ее так сладко, а конец так горек! Расцеловав дочь, миссис Болтон сочла нужным ей сообщить, что идет за покупками, а Фанни пусть подежурит в сторожке, на что Фанни после очень слабых возражений согласилась. И вот миссис Болтон надела шляпку, взяла корзинку и ушла, и едва она ушла, как Фанни уселась у окна, из которого была видна дверь Бауза, и уже не отрывала глаз от этого угла Подворья. Возле нее щебетали Бетси-Джейн и Эмилия-Энн, играя, будто читают книжку с картинками, которую одна из них держала вверх ногами. То была мрачная душеспасительная книжка из собрания мистера Болтона. Фанни не слышала болтовни девочек. Она ничего не замечала, кроме двери Бауза. Наконец она слегка вздрогнула и глаза ее засветились. Он вышел из подъезда. Сейчас он опять пройдет мимо ее двери. Но в следующее мгновение личико ее омрачилось. Пенденнис и правда вышел, но за ним следовал Бауз. Они вместе скрылись под аркой. Проходя, он только снял шляпу и отвесил поклон. Он не остановился, не сказал ни слова. Минуты через три-четыре Бауз возвратился один. Фанни не считала минут, но когда он вошел в сторожку, встретила его яростно-злобным взглядом. - Где маменька, милая? - спросил он. - Не знаю. - И Фанни сердито тряхнула головой. - Я не привыкла ходить за маменькой по пятам, мистер Бауз. - Разве я сторож матери моей? - произнес Бауз со свойственной ему горечью. - Ну-ка, Бетси-Джейн и Эмилия-Энн, идите сюда. Я принес пряник для той, что лучше знает буквы, и еще один - для той, что знает их похуже. Бауз проэкзаменовал малышек, после чего они были награждены имбирными медалями и побежали во двор обсуждать это событие. А Фанни тем временем достала рукоделие и, чтобы скрыть волнение и гнев, сделала вид, будто прилежно работает. Бауз сидел так, что ему был виден выход на улицу, но тот, кого он, может быть, ожидал увидеть, больше не появился. И миссис Болтон, воротившись из лавки, застала мистера Бауза вместо того, кого она ожидала увидеть. Читатель, возможно, догадался, о ком идет речь? Беседа, состоявшаяся между хозяином и гостем, когда они поднялись в квартиру, которую Бауз делил с потомком ирландских королей, не удовлетворила ни того ни другого. Пен дулся. Бауз, если у него и было что на уме, не желал говорить при капитане Костигане, который вышел из своей спальни за несколько минут до прихода гостя и не сдвинулся с места до самого его ухода. Мы имели случай видеть майора Пенденниса в дезабилье; не прельщает ли кого-нибудь должность лакея при другом нашем герое, Костигане? Перед тем как выйти из своей опочивальни, капитан, видимо, надушился алкогольной эссенцией. Щедрая струя этого благовония встретила Пена вместе с рукой капитана, протянутой для сердечного пожатия. Рука эта жалко тряслась: достойно удивления, как в ней держалась бритва, которой бедняга ежедневно скоблил себе подбородок. Бауз, не в пример капитану, содержал свою комнату в образцовом порядке. Его скромный гардероб висел за занавеской. Книги и рукописные ноты аккуратно выстроились на полках. Над кроватью верного старика висела литография - портрет мисс Фодерингэй в роли госпожи Халлер, с ее размашистой подписью. Леди Мирабель писала гораздо лучше, чем мисс Фодерингэй. Выйдя замуж, она немало потрудилась, чтобы овладеть этим искусством, и теперь, когда требовалось написать пригласительную карточку или ответить на приглашение, очень недурно с этим справлялась. Бауз, положим, больше любил ее прежний почерк - раннюю манеру чудесной актрисы. Образец нового стиля у него был только один - благодарность за романс, сочиненный и посвященный леди Мирабель ее покорным слугой Робертом Баузом, короткая записка, которую он хранил в своей конторке среди прочих документов государственной важности. Теперь он давал уроки пения и письма Фанни Болтон, как некогда - прекрасной Эмили. Этот человек всю свою жизнь был к кому-нибудь привязан. Когда у него отняли Эмили, он нашел ей замену, как иной, лишившись ноги, хватается за костыль или, потерпев кораблекрушение, привязывает себя к плоту. Латюд, до того как полюбил знаменитую мышь в Бастилии, несомненно, отдал сердце какой-то женщине. Есть люди, которые в молодости испытывали и внушали героические страсти, а в конце жизни радуются ласкам комнатной собачки и волнуются ее болезнями. Но тяжко было Баузу, с его чувствительной душой и остатками мужской гордости, вновь встретить на своем пути Пена, теперь уже преследующим маленькую Фанни. Между тем у Костигана не возникло и тени сомнения в том, что Пенденнис и Бауз очень рады его обществу и что Пен пришел в гости лично к нему. Он не скрыл, что такой знак внимания весьма его порадовал, и про себя решил отдать этот долг вежливости - далеко не единственный из своих долгов, - посетив мистера Пенденниса не один, а несколько раз. Он любезно рассказал своему молодому другу последние новости, впрочем - не самые последние: Пен вспомнил, что ему, по долгу службы, пришлось читать нечто подобное в "Спортивной и Театральной газете", служившей Костигану оракулом. Он сообщил, что сэр Чарльз и леди Мирабель находятся в Баден-Бадене и шлют ему письмо за письмом, приглашая к ним приехать. Пен, не моргнув глазом, отвечал, что Баден, говорят, очень приятное место и эрцгерцог оказывает англичанам всяческое гостеприимство. Костиган, со своей стороны, заметил, что гостеприимство - закон для всякого эрцгерцога, что надобно серьезно подумать - не посетить ли его; и заодно присовокупил кое-какие свои воспоминания о празднествах в Дублинском замке при дворе вице-короля, его превосходительства графа Пуншихереса, коих он, Костиган, был смиренным, но восхищенным свидетелем. А Пен, слушая эти столько раз уже слышанные сказки, вспоминал то время, когда он в какой-то мере им верил и в какой-то мере уважал капитана. В памяти всплыла Эмили, первая любовь, комнатка в Чаттерисе, задушевный разговор с Баузом на мосту. Нежное чувство к обоим этим старым знакомцам охватило его; и, прощаясь, он крепко, от души пожал обоим руки. Пока Пен, под разглагольствования капитана, предавался мыслям о своем прошлом, он совсем забыл о маленькой Фанни Болтон и вспомнил о ней снова лишь тогда, когда Бауз заковылял следом за ним вниз по лестнице, с явным намерением проводить его за пределы Подворья Шепхерда. Не стоило Баузу принимать эту меру предосторожности. Мистер Артур Пенденнис сильно разгневался на несчастного старика за его беспомощную уловку. "Ну его к черту, что он ко мне привязался?" - подумал Пен. А выйдя на Стрэнд и оставшись один, он громко рассмеялся. Нечестный это был смех, Артур Пенденнис! Возможно, Артур и сам это понял и устыдился собственной веселости. Он пытался прогнать осаждавшие его мысли, каковы бы эти мысли ни были, пробовал отвлечься и так и этак, но без особенного успеха. Он забрался на самый верхний ярус Панорамы, но когда, запыхавшись, долез до верху, оказалось, что Забота шла за ним по пятам и не отстала от него. Он поехал в клуб и там написал длинное письмо домой, очень остроумное и занимательное письмо, в котором если и не упомянул ни словом про Воксхолл и про Фанни Болтон, то лишь потому, что этот предмет, пусть интересный для него, не мог, как он полагал, заинтересовать его мать и Лору. Н